Химия без прикрас (СИ) [agross] (fb2) читать онлайн

========== Глава 1. О насмешках судьбы и божественных булочках. ==========

— Димон! Чего копаешься?! — гневный недошепот с задней парты пронесся по классу, заставив большую половину учеников оторваться от тетрадок и выжидающе на меня посмотреть.

Страшно хотелось огрызнуться в голос, но здравый смысл педантично рекомендовал помалкивать. Здравый смысл — вообще великолепная штука: я почувствовала на себе строгий взгляд Маргариты Михайловны, но ей этот самый здравый смысл, видимо, подсказывал не обращать внимание на такую наглость, как списывание. И в этом есть множество плюсов, как для нее, так и для нас. Большинство учеников из ее класса успешно напишут контрольную работу по физике, а мы, ученики, научимся выкручиваться в сложных ситуациях. Симбиоз, так сказать…

Нетерпеливые постукивания по ножке моего стула только отвлекали от решения задач и раздражали.

— Дмитриева, похоже, вы задерживаете своих товарищей, — не отрываясь от журнала, проговорила Марго, вызвав перешептывания и редкие сдавленные смешки. Дальше было бы логично пустить в ход фразу о том, что оценку нам на двоих поставят и тому подобное… Вот только оценка будет поставлена не на двоих. Решенный мной второй вариант пойдет по рукам и побывает, как минимум, у четверти класса.

Решив последнюю задачу, я подняла глаза на Маргошу и та, заметив шевеления с моей стороны наигранно отвернулась. Здорово. Просто богиня актерского мастерства. Что бы вы, олухи, делали без ее понимания?

— Ну наконец-то! — чуть ли не вслух воскликнула Аня, получив от меня заветные решения и, перестав терроризировать мой стул, принялась переписывать задачи.

— Торопись, Исаева, остальным тоже списать надо… — будничным тоном пропела Маргарита Михайловна. Я опустила глаза вниз, уставившись на «наскальную» живопись, выведенную ручкой на поверхности стола неизвестными мне «художниками». Эти неизвестные, очевидно, были либо в отчаянии от непонимания предмета, либо просто скучали. Зачем еще рисовать на парте?

Звонок с урока был долгожданным, похоже, только для меня. Еще немного и я бы тоже стала добавлять свои художества на парту от скуки. А вот остальные, знатно чертыхаясь, зачиркали ручкой на максимальной скорости, на которую только были способны.

Марго равнодушно посмотрела в мою сторону, и я, расценив этот взгляд, как одобрение, схватила сумку и, скинув в нее ручку и учебник, поспешила выйти из класса. Божественный запах столовской выпечки приятно щекотал ноздри, и так как очереди успевают набежать знатные, надо было поспешить, чтобы удостовериться в том, что выпечка и на вкус божественна.

Наслаждаясь плюшкой и приторно-сладким чаем, я села у окошка и открыла видавший еще динозавров, судя по потрепанной обложке, учебник по химии. Конечно, давно ходили слухи, что этого урока сегодня не будет, ведь преподавательница ушла в декрет, а то, что на ее место кто-то утвержден, нам пока не сообщили. Но это не значит, что я должна расслабиться. Мне еще сдавать химию в институт…

— Советую жевать быстрее и мотать отсюда. Королева улья недовольна, что до нее ответы не дошли, — Аня бесцеремонно выхватила у меня из рук стакан и залпом его осушила. Я поспешила запихнуть в рот остатки булочки, чтобы ее не постигла та же участь. — Ну ты и жадина, блин!

Сейчас бы язык показать, да рот занят…

В полном молчании и быстро мы поднялись на третий этаж и уселись на пол около кабинета химии в ожидании завуча. Ведь если урока не будет, то внизу должны повесить объявление о замене. Но на доске было пусто, а значит, о вакантном месте преподавателя забыли, и, когда классная или сама же завуч спохватятся, то непременно придут сюда, оповестить одиннадцатый класс.

Какого же было наше удивление, когда из-за двери кабинета послышались шаги. Затем грохот. И тихое «да чтоб тебя».

Аня оторвалась от телефона, и мы переглянулись. Голубые глаза одноклассницы в ужасе округлились. Непонятно только было, что именно ее напугало: в принципе наличие шума за дверью, грубость брошенной в сердцах фразы или то, что она была произнесена мужским голосом?

— Трудовик? — предположила я, «проглотив» половину согласных из-за булочки, которую я уже устала пережевывать.

— Прекрасно! Два урока с трудовиком? У Лазарко совсем крыша поехала, — Аня привстала, чтобы заглянуть в кабинет. — Никого получше не могла на замену поставить?

Любопытство в этот раз победило здравый смысл и я, прижав учебник к груди, подошла к кабинету и, приоткрыв дверь, сделала два несмелых шага внутрь.

— Владислав Анатольевич? — негромко позвала я.

— Мимо, — отозвался незнакомый голос из лаборантской.

— Димон, выходи, а то мало ли… — настороженно позвала Аня. Что мне в ней нравилось — так это обостренное чувство самосохранения. Она из тех людей, кто предпочтет лишний раз не нарываться на проблемы. Вот только, что делать, если проблемы сами на тебя нарываются?

Из лаборантской послышались приближающиеся шаги. Мне бы послушаться одноклассницу и выйти, а то «мало ли», но я так и продолжала стоять, вцепившись в ручку двери.

Из смежного с кабинетом помещения вышел черноволосый мужчина с недельной щетиной на лице. И, судя по гневному взгляду светлых глаз, он был чем-то явно недоволен. Так… У меня есть пара секунд, чтобы понять, это я каким-то неведомым мне самой образом накосячила или он просто не в духе?

— Класс? — ледяной тон заставил всю мою хваленую самоуверенность забиться в угол и тихонько бояться непонятного мужчину в наброшенном на плечи белом халате.

— Одиннадцатый «А», — выдохнула я.

— Что за фамильярность?

— Простите? — хотелось добавить «а вы вообще кто», но я вовремя сдержалась. Непонятный тип подошел ближе. Нос тут же уловил едкий запах табачного дыма. Аня, почуяв опасность, судя по всему, ретировалась за дверь.

— Я про ваше обращение к преподавателю — Димон. Или хотите сказать, что мне показалось?

— Я вообще-то звала Владислава Анатольевича, — затараторила я, пытаясь спасти ситуацию. Если он — препод, то мне уж никак не хотелось портить с ним отношения из-за такой ерунды, как школьное «погоняло». Я же на медаль иду. Да и химию сдавать, черт ее подери… — Мы думали, что вы — это он… А вы не… В общем… — м-да, Дмитриева, ты прям Демосфен. Такая речь — заслушаться можно. — А Димон — это ко мне обращались. Я Дмитриева.

Пару мгновений новый химик смотрел на меня взглядом, полном сомнений, но затем, когда в кабинет стали заглядывать любопытные лица моих одноклассников, отвернулся и прошел за кафедру. Звонок на урок не заставил себя долго ждать.

— Рассаживайтесь поживее, — взяв мел, химик написал в уголке доски сегодняшнюю дату. — Меня зовут Дмитрий Николаевич. Я — ваш новый преподаватель химии.

========== Глава 2. О Штирлице и больнице. ==========

Химик выглядел агрессивно настроенным. Несмотря на свою явную молодость, по сравнению с остальным контингентом преподавателей, он вряд ли хотел быть для учеников «своим в доску». Молодые преподаватели в нашем лицее — редкость. Но теперь их количество возросло до трех, если, конечно, редактора школьной газеты можно причислить к преподавателям. Я всегда считала, что возраст препода, не переваливший за шестьдесят — не минус, а скорее наоборот. Знания еще свежие после института, а подход к преподаванию не пропах нафталином. Ученики же, при виде нового учителя, заняли свои места в абсолютном молчании, но не заметить откровенно любопытные взгляды было сложно.

— Он не женат, — раздалось шепотом с задней парты. Наша Королева улья разглядела отсутствие кольца на безымянном пальце правой руки. Уверена, химик прекрасно ее услышал, но виду не подал.

— Дмитрий Николаевич, Королёва интересуется, женаты ли вы, — на весь класс воскликнул Наумов Паша, и ученики тут же отозвались дружным гоготом. Происходящее напоминало сборище гиен, но, признаюсь, было всегда приятно, как Паша мастерски издевается над Королёвой, а та краснела от злости из-за этого. Прямо бальзам на душу, честное слово!

— Отсутствие кольца на пальце не всегда говорит о том, что человек не состоит в браке, — негромко сказал химик, присаживаясь за стол и открывая журнал.

— Дело в формулировке? Вы состоите в браке? — к моему удивлению, вопрос принадлежал Ане. Хотя, с другой стороны — удивляться нечему: новый преподаватель отличался действительно привлекательной внешностью. Высокий, с правильными чертами лица и широкими плечами… Уверена, вся женская половина класса положила на него глаз, как только увидела. И Аня в этом плане — не исключение.

— Фамилия? — химик взял со стола очки в тонкой черной оправе и, надев их, взглянул на Аню.

— Исаева, — голос ее совсем не был испуганным. Окажись я на ее месте, то скорее всего запищала бы, словно мышь.

— Как Штирлиц? — химик ухмыльнулся и взглянул на Аню из-под очков.

— Вы не оригинальны, — Исаеву часто сравнивали с этим персонажем. Она даже смеялась, что была бы рада, если про нее сочинили бы столько же анекдотов, сколько существует про Штирлица.

— А вы прямо верх креатива! Да, Димон? — последнее слово он произнес с такой издевкой, что мне захотелось провалиться сквозь замызганный школьный линолеум. Бьюсь об заклад, я покраснела до кончиков ушей.

— Я смотрю, с дисциплиной у вас совсем беда, — Дмитрий Николаевич усталым жестом снял очки и, откинувшись на спинку стула, оглядел класс. Если честно, то в данный момент дела обстояли как раз-таки наоборот. Все были настолько впечатлены новым преподом (каждый по-своему), что тишина стояла идеальнейшая, что крайне не характерно для одиннадцатого «а». — Сегодня проходим новую тему. Завтра лабораторная. Если кто-то заявится без халата — получит двойку. Сейчас отметим отсутствующих, заодно познакомлюсь с вами, а потом узнаем, насколько хорошо вы знаете технику безопасности.

— Вы так и не ответили Исаевой, — слышу с задней парты голос Королёвой и даже не оборачиваюсь — уверена, что она надула свои губки, тщательно вымазанные блеском.

— Исаевой или вам, Королёва? — химик снова нагло ухмыльнулся. Я не удержалась и все же повернулась, чтобы лично лицезреть реакцию Королевы улья. Но та выставила свои ноги, едва прикрытые коротким подобием юбки, в проход между партами, предварительно закинув одну на другую. — Сразу видно, что вы, Королёва, с техникой безопасности вряд ли знакомы. Будьте любезны, уберите свои конечности под парту, а то если вы будете демонстрировать их таким образом, например, завтра, на лабораторной, кто-то может споткнуться и украсить их скажем… Кислотой, почему бы и нет… Или же я могу неправильно расценить ваш откровенно пошлый жест.

Королева улья нахмурилась и убрала ноги, как и было велено, под парту под одобрительные смешки девчонок. Жест-то он расценил как раз правильно. А вот его реакция не могла не радовать. Так красиво «заткнуть» лапулю удавалось, пожалуй, только Паше. А что, возможно, агрессивный настрой — то что надо для кучки подростков с бушующими гормонами? Королёва была явно рассержена, что ее эротическая атака не удалась, но химик на этом останавливаться не стал.

— И если вы еще раз придете на мой урок с распущенными волосами, то я дам добро вашему товарищу лично их заплести, — Дмитрий Николаевич кивнул на Наумова, указывая, кому именно выпадет честь прикоснуться к волосам «богини». — Или поджечь горелкой при удобном случае, чтобы вы уяснили технику безопасности на всю жизнь.

— Я люблю его, — своим привычным недошепотом прошипела Аня, наклонившись ко мне. Химик тут же сверкнул глазами в нашу сторону и самодовольно усмехнулся.

— А вот я в вас разочарован, — с этими словами он отвернулся и начал корявым почерком выводить на доске название темы. Когда химик поднял руку, стало заметно, что от запястья у него начинается татуировка, скрывающаяся за рукавами рубашки. Не очень-то педагогично…

Весь урок в классе был слышен только монотонный голос нового препода, шелестение страниц тетрадки, которую мы исписывали, словно в конвульсиях и, клянусь, можно было услышать звук шевеления мозговых извилин. В компетенции Дмитрия Николаевича теперь не было никаких сомнений, что не могло не радовать: наконец химико-биологический класс будет получать знания по спец предметам в полном объеме. Это ведь так необходимо сейчас, перед поступлением в мед. По крайней мере, для меня. Но он то и дело отпускал в сторону учеников обидные и хлесткие шуточки с такой регулярностью, что это начинало сильно раздражать.

Когда прозвенел звонок с урока, я чувствовала себя морально униженной. Казалось, мой мозг полностью выдохся. Одна радость — этот урок был последний. Одноклассники, шокированные напором учителя не меньше меня, похоже были откровенно счастливы.

— Дмитрий Николаевич, добрый день, — на пороге кабинета возникла наша классная, Лидия Владимировна. — Я хотела удостовериться, что мой класс вел себя прилично. Я их классный руководитель, надеюсь, проблем не возникло?

Лида, как мы ее называли между собой, одна из трех молодых преподавателей в школе, тридцатилетняя биологичка. И ее появление в классе было, мягко говоря, странным. Несложно догадаться, что причина, по которой она решила засвидетельствовать свое почтение была в самом химике.

— Есть над чем работать, — педантично ответил Дмитрий Николаевич, подойдя к классной. Зря он это сказал, она такой душевный человек… Теперь испереживается вся. — Но, думаю, мы найдем общий язык.

— Вы об учениках? — Лидия Владимировна одернула край зеленого пиджачка.

— Вы же о них спрашиваете? — снова нагловатая ухмылка, и Дмитрий Николаевич, больше не произнеся ни слова, развернулся и скрылся за дверью лаборантской, заставив несчастную Лиду стоять, раскрыв рот, сраженную от разоблачения собственной глупости в присутствии своих учеников.

— Просто мерзавец, — прошелестела мне на ухо Аня, подхватив под руку и выходя со мной из кабинета. — Он прямо кайф ловит от внимания к своей персоне! Бедная Лидуся, теперь валерьянку пойдет себе в чаек капать.

— Да, но Королёву заткнул он красиво, — надеюсь, Исаева не расценит эту фразу, как сказанную в его защиту. Я абсолютно солидарна с Аней. — Валить небось будет. Такие любят самоутверждаться за счет молодежи.

— Ты-то что переживаешь? Ты же у нас мозг!

Аргумент, конечно, просто убийственный, но от него легче почему-то не стало. Спустившись в раздевалку, я сменила балетки на теплые сапоги, закутала нос в вязаный шарф и, плотно застегнув пальто, вышла на улицу дожидаться, пока Аня оденется и присоединится ко мне, чтобы мы вместе могли отправиться в больницу. Навестить одноклассницу, а заодно передать ей объемные конспекты по химии.

Говорят, что в школе каждый может найти себе друга по душе. Кто-то с этим соглашается, а кто-то — нет. Исходя из своего жизненного опыта скажу, что это скорее правда, чем наоборот. Да, я не скрываю, что большую половину класса считаю полнейшими олухами и недалекими озабоченными куклами, но мы все относились друг к другу довольно беззлобно. Ну, исключение, пожалуй, составят Королёва с этими самыми озабоченными куклами. Зато даже такой зашуганый ботан, как я, у которого вся жизнь расписана почти поминутно, смогла найти себе приятную компанию. Не могу сказать, что мы «не-разлей-вода-подруги», ведь само понятие «дружбы» довольно-таки относительное. Просто нам было о чем поговорить. И иногда, о чем помолчать. А это дорогого стоит.

Охранник приветственным кивком встретил меня и Аню в больнице. Гардеробщица тетя Люба расплывается в доброй улыбке и интересуется, как наша молодая жизнь… А наша молодая жизнь кипит так — будь здоров! Вот, давеча на уроке химии были пойманы в плен мои мозги и жестоко измусолены агрессивно-нагловатым, но чертовски умным преподом…

Еле сдержалась, чтобы не вывалить сей груз на тетю Любу, уверенную в том, что у молодежи над головами небо голубее, а радуга — прочнее. И, надев бахилы, мы направились к лифту.

Фаня встретила нас нетерпеливыми расспросами о том, как прошел день в школе. Ей, бедняге, не повезло: несколько дней назад провели лапару, чтобы вырезать аппендицит. Но она уже в день операции буянила и на все отделение кричала, что хочет в школу. Человек с потрясающей энергетикой.

Аня подмечает, что Фаня на удивление хорошо выглядит для больной, на что та отмахивается, дескать, в больничке скучно, нечего делать, вот и причесывается по десять раз на дню. Темно-русые волосы нашей маленькой «батарейки» и правда были уложены волосок к волоску, а серо-зеленые глаза так и светились задором. Пообщаться, наконец, втроем — настоящая отдушина. Которая, к моему огромному сожалению, длилась недолго. Дежурная сестра нашла нас в коридоре и сообщила, что отец ждет меня в своем кабинете. Пришлось наспех прощаться с подругами и плестись к лифту.

— Это ты, Марин? — папа оторвал взгляд от бумаг, разложенных на столе, когда я постучала в дверь с табличкой «Главный врач». — Заходи, у меня есть новости.

Стараясь не наступить на край огромных безразмерных бахил, я прошла в кабинет и села напротив отца.

— Я договорился о твоем присутствии на занятиях среди практикантов. Естественно, до пациентов тебя никто допускать не будет, но наблюдать ты сможешь сколько душе угодно. Сразу, как поступишь — будешь присутствовать на самых сложных и интересных случаях.

Сердце затрепыхалось от волнения. Отец давно обещал мне организовать присутствие среди студентов, которые приходили на практику в его больницу, конечно, под его ответственность, но меня это, несомненно, обрадовало.

— Вижу, ты рада, — отец был доволен моей реакцией. — Как дела в школе?

— Все в порядке, — я решила умолчать про появление нового химика-садиста и, перекинувшись с отцом парой фраз о предстоящих занятиях, мне была дана команда спускаться вниз на парковку и ждать его у машины, чтобы вместе поехать домой.

Аня наверняка уже ушла, ведь надо столько всего учить, готовиться к лабораторной по химии… Я задрала голову туда, где находились окна палаты Фани. Словно поджидая меня, одноклассница стала энергично махать мне руками.

Я невольно улыбнулась. Что-то подозрительно насыщенный на события день. Химик, «съевший мозги класса чайной ложечкой», место среди практикантов, радостная Фаня, но это уже как бонус. Невольно поймала себя на мысли, что за хорошее в жизни всегда приходится чем-то расплачиваться, но поспешила как можно скорее отделаться от подобных раздумий.

А зря…

========== Глава 3. О чепухе и пробирках. ==========

Первой парой с утра стояла химия. Обещанная лабораторная хищной птицей нависала над нами, окончательно испортив настроение с самого начала дня. Даже несмотря на то, что в глубине души надеешься, что сама работа будет интересной (ну, по крайней мере, я так надеялась), вчерашнее поведение преподавателя не сулило нам никаких поблажек.

— Заходите, — химик открыл дверь кабинета и не с самым приветливым лицом впустил нас в класс. В нос снова ударил запах сигарет. Интересно, он прямо в лаборантской курит? Я бросила на преподавателя взгляд: из-за белого халата виднелась черная рубашка с двумя расстегнутыми верхними пуговицами, в руках он держал очки за дужки, стараясь не прикасаться к стеклам, видимо, чтобы не запачкать их. Другой рукой он нервно почесывал изрядно отросшую щетину, которая через недельку грозилась превратиться в настоящую бороду. Серые глаза с раздражением провожали плетущихся к своим местам учеников.

— Исаева, что с головой? — Дмитрий Николаевич недовольно посмотрел на Аню. Та, демонстративно показав ему две идиотские на вид заколки, которые она, судя по всему, позаимствовала у своей младшей пятилетней сестрички, заколола отрастающую челку. Химик удовлетворенно кивнул. — Королёва, вас это тоже касается.

Королева улья цокнула, закатила глаза и переделала свой ультрамодный, по ее мнению, небрежный хвост в более тугой. Кто-то из парней бросил шутку, что так ее губищи выглядят еще страшнее. Я не видела, кто именно, ведь в это время наблюдала за химиком. А он, к моему удивлению, улыбнулся шутке уголком губ.

— Так, оболтусы, — Дмитрий Николаевич зашел за кафедру и оглядел стол. — А где журнал?

— Его из учительской не принесли, — ответила Аня.

— Кто староста? — химик оглядел класс, остановив почему-то взгляд на мне. А у меня сердце в пятки убежало: почему я не взяла журнал? Какая муха меня укусила?!

— Я, — ответила я, пытаясь втянуть голову в плечи, а глаза сделать как можно жалостливее.

— Быстро за журналом, Дмитриева.

После его слов я пулей выскочила из кабинета. Иногда так бывает, что ты физически ощущаешь психологическое давление кого-либо, напряжение, которое невидимым электричеством сгущается в воздухе, обжигая тебя при малейшем движении. А потом, покинув это злосчастное помещение, ты мгновенно получаешь свою долгожданную долю облегчения и освобождения от всего этого «нервного» плена. Так и я, вырвавшись из кабинета, не самым быстрым шагом направляюсь к лестнице, чтобы спуститься на два этажа ниже. По пути еще и телефон достаю, чтобы проверить, не написал ли кто? И как в воду глядела:

«В больничке невкусная каша,

На жестком матрасе лежу.» — гласило сообщение от Фани.

Вызов принят. Наша любимая игра — стихотворная чепуха — частенько могла и настроение поднять, и на творческий лад настроить. На ходу строчу ответ:

«На всех не хватает чашек,

У лампы смешной абажур.»

«Димон принесет мне домашку,

Скупую пролью я слезу.

Димон мой такая милашка!

Люблю я свою егозу!» — объемный ответ приходит практически моментально. М-да. Похоже, Фаине там действительно скучно. Лежит, строчит… А мне еще к химику-садисту возвращаться.

«Так, хватит валяться, малышка!

Нам химик устроил войну!» — отправляю наспех состряпанный ответ и уверенно киваю сама себе. Интересно, Аня вчера рассказала ей про нового препода?

«Наш химик тоже милашка?

Его кто-то видел жену?» — ответ появляется через пару секунд. Наверно, лежа в больнице, можно научиться строчить сообщения со скоростью света.

— Дмитриева, ты что здесь шастаешь? — голос Лидочки разрезает идеальную коридорную тишину. От испуга я чуть не выронила телефон из рук, но все же в последний момент подхватила его.

— А меня Дмитрий Николаевич за журналом отправил, — ответила я и сунула телефон в карман брюк.

— Поднимайся, я его сейчас занесу, — воодушевившись своим решением, Лидия Владимировна завернула в учительскую и, сказав мне уверенное «иди уже», прозвучавшее практически в приказном тоне, отправила обратно в класс, без ожидаемого трофея. Ох, чувствую, не обрадуется химик этому…

— Димон, ты прогуляться вышла? Где журнал? — Дмитрий Николаевич нарочито презрительно растянул мое школьное «погоняло» и посмотрел на меня из-под очков. Я набрала побольше воздуха в грудь, чтобы рассказать, как журнал был практически перехвачен в последний момент, и что я была обязана уступить классной, ведь кто я такая, чтобы оспаривать решения взрослых… Но, остановив свою бурную фантазию, выдаю только фразу, нарушающую всю субординацию, которая с момента нашего знакомства и так трещала по швам:

— Вам это, наверно, о-о-о-очень не понравится, но… — я не успела договорить, как сзади меня появилась Лидочка и практически протолкнула мою нерешительную тушку в класс.

— Вот, Дмитрий Николаевич, — глупо улыбнулась она и подошла к столу преподавателя. — Нерасторопная Дмитриева, как у нее по физкультуре «пятерка»-то стоит?

Не могу сказать с уверенностью, но, по-моему, я стояла с открытым ртом. Согласна, то, что я не взяла из учительской журнал — мой проступок, но то, что сейчас Лидия Владимировна говорит, мягко говоря, обидно! Несчастная одинокая женщина, которая еще совсем недавно, пару лет назад читала нам курс биологии и анатомии, при этом стыдливо заливаясь краской, сейчас показывала верх мастерства самого неумелого флирта! На секунду показалось, что даже Королёва презрительно фыркнула.

— Благодарю, Лидия Владимировна, — химик взял журнал из рук биологички и учтиво добавил: — У вас, должно быть, урок?

— Ах, да, да, — актриса из нее никакая. Лидочка вышла из кабинета, даже не взглянув на меня, на ходу поправляя свой пучок на затылке. А я только переводила свой ошарашенный взгляд с классной на химика.

— Ну, Дмитриева, раз ты стоишь — иди-ка к доске. Записывай исходные. А я посмотрю, как ты опыт проведешь, — Дмитрий Николаевич злорадно оскалился. Мне же осталось только подобрать остатки самообладания и шагнуть к доске. Взяв мел в руку, я выжидающе посмотрела на химика.

— Реактивы на кафедре, — препод указал рукой на пробирки. Нерешительно подойдя к столу, я взяла одну из стеклянных колбочек, и тут напряженную тишину нарушил легкий перезвон колокольчиков, оповещая весь класс, что Димону пришло сообщение. Отлично.

— Простите, я забыла выключить, — не выпуская пробирки из рук, я полезла за телефоном и краем глаза увидела, как грозно поднимается со своего места Дмитрий Николаевич.

— Знаешь, что делать, Дмитриева, — он протянул мне ладонь, и я с досадой отдала смартфон ему. — И кто же тебе пишет? Кто-то, кто не в курсе, что в это время ты находишься на уроке? — я с ужасом смотрела, как химик взглянул на экран телефона. А он имеет на это право?

— Фаина, — прочел он под иконкой конвертика. — Уж не Хвостова ли?

Я не ответила, потому что на секунду показалось, что сейчас он внаглую откроет сообщение, а так как мы переписывались именно о нем, то сразу же догадается, что за Фаина пишет мне посреди урока.

И чтобы предотвратить свое публичное унижение, я не придумываю ничего лучше, как выставить перед собой ладонь и вылить на нее содержимое пробирки.

Каким местом в это время думал мой мозг? Это для меня до сих пор загадка. Руку тут же обожгло. Наверно, надо было сначала посмотреть, хоть какой реактив на себя выливаю. Сквозь заглушающее все другие звуки сердцебиение, я услышала удивленные возгласы одноклассников. И звук удара моего телефона об стол. Химик, отбросив его, в два шага оказался рядом со мной и, схватив мою руку за запястье, дернул меня, словно безвольную куклу, в сторону раковины.

Только под шум открывшейся воды адреналин перестал поступать в кровь в бешеном количестве. Химик намыливает щелочным мылом мою руку. Значит, была кислота?

— Дмитриева, бестолочь! — сорвалось с губ Дмитрия Николаевича. — Лишена лабораторных работ на месяц. Эту и остальные будешь отрабатывать после уроков из-за своей выходки. Надеюсь, сообщение того стоило, — добавил он еще тише.

Позже, когда химик вернул мне телефон, открыв смс-ку, я увидела две строчки:

«Димон, ну ты что там, уснула что ли? Что с химиком-то?»

Я поджала губы, подумав, что с химиком теперь все просто «прекрасно»…

========== Глава 4. О собаках и секретах. ==========

День был испорчен. В школе у меня практически все валилось из рук. Я не могла ответить ничего более-менее связного, когда преподаватели задавали мне вопросы, а когда на уроке литературы меня вызвали к доске, то, издав что-то напоминающее невнятное блеяние, я шмыгнула носом и разревелась на глазах у всего класса. Марина Викторовна, добрейшей души женщина, велев ученикам вести себя прилично под страхом внезапного среза по писателям двадцатого века, приобняла меня за плечи и вывела в коридор.

— Ну, Мариночка, не плачь, пойдем, умоемся, а потом в учительскую, — приговаривала Марина Викторовна, ведя меня к женскому туалету. — У Лидии Владимировны там такой запас успокоительных!

Стоя в стороне, пока я умываюсь холодной водой, «руссичка» сосредоточенно отрывала бумажные полотенца, чтобы вручить мне их по окончании моего размазывания туши по лицу.

— Ну, вот, теперь у тебя круги под глазами, как у Владислава Анатольевича! — улыбнулась моя тезка, а я истерично хохотнула. Подшучивая над своими коллегами, она невольно подняла мне настроение. Или, в глубине души, я, слушая ее комментарии, понимала, что у любого учителя есть слабое место. Наверняка и у химика тоже…

В учительской всегда было закрыто окно. Именно поэтому, когда распахиваешь в нее дверь, страшная духота наваливается на тебя, тут же заставляя невольно клевать носом.

Усадив меня на широкий кожаный диван и присев рядом со мной, Марина Викторовна, сохраняя все правила личного пространства, просто заглянула мне в глаза и, выдержав недолгую паузу, чтобы убедиться, что я окончательно успокоилась, спросила:

— Мариночка, что у тебя случилось?

— Я просто устала, — пробормотала я, опустив взгляд. Почему-то ужасно не хотелось поддерживать зрительный контакт, будто бы она тут же догадалась, что я вру. Сказать честно, что у меня летит долгожданная практика из-за моей бездумной выходки, отчего мой отец будет в ярости, я не решилась. Марина Викторовна некоторое время молчала, а затем, удостоверившись, что больше информации из меня не вытянешь, предложила отпросить меня с других уроков и отправить домой по причине плохого самочувствия. Эта мысль казалась мне настолько заманчивой, что я едва не согласилась, но в последний момент отвратительно-занудно-надоедливое чувство ответственности подсказало мне, что так нельзя. Накосячила — отвечай.

— Не могу, Марина Викторовна, — я снова стыдливо спрятала глаза. — Мне еще по химии лабораторную отрабатывать. Я реактив вылила, — уклончиво рассказала я о случившемся. И, естественно, умолчала, что вылила я его умышленно и на свою руку, которая, кстати, нещадно горит.

— Так вот в чем дело, — облегченно вздохнула «руссичка». — А я-то думала, в семье что-то… Не смотри на меня так, Дмитриева. Вы, подростки, так остро на все реагируете! Но ты, вроде, разумная девочка, вот я и подумала, что вряд ли ты плачешь из-за ерунды. Испугалась, вдруг что-то случилось!

— Спасибо за поддержку, Марина Викторовна, — вяло улыбнулась я. — Наверное, я действительно немного устала, раз пробирки из рук падают.

— Пойдем на урок, я не буду тебя спрашивать сегодня. Даже не замечу, если ты случайно заснешь на уроке, — учительница подмигнула мне, а я подумала, как же нам повезло с ней. — Что у вас после литературы?

— Физкультура.

— С нее, если хочешь, могу тебя снять. Поможешь мне отобрать статью для газеты.

— Да, было бы здорово, — легко согласилась я, подумав, что с сегодняшним везением мне на физкультуре без проблем светит получить травму. Или послужить катализатором для массовой поломки конечностей моих одноклассников. А статьи, вроде, дело безобидное.

Оставшуюся часть урока я, положив голову на сложенные руки, вовсю использовала дарованную мне привилегию. Только вот заснуть не получилось. В голове противно звенело «Дмитриева, бестолочь», со злости брошенное химиком, а если я закрывала глаза, то тут же видела его презрительный взгляд. Хотя, возможно, дело в том, что рука, так щедро облитая какой-то там кислотой (хоть бы посмотрела, какой, честное слово), горела так, будто я решила сделать из нее гриль. Надо будет покопаться у папы в кабинете и обработать ее.

Следующий урок я перечитывала статьи, которые пятиклашки накатали в честь приближающихся новогодних праздников. Все они кажутся абсолютно одинаковыми и настолько милыми, что спустя пять-шесть статей, меня начало подташнивать от умильного описания предновогодней суеты и украшенных елок. С другой стороны, если вспомнить себя в этом возрасте, то мне тоже все казалось удивительной зимней сказкой. Ровно до тех пор, как я не поняла, что на самом деле ежегодный прием, который родители устраивают — вовсе не сказка, а скованная непробиваемым льдом «официалка», в которой так не хватает домашнего тепла и уюта. Как встретишь Новый Год, так его и проведешь. Вот я и живу в вечно холодном, но зато очень расчетливом царстве, которое по какой-то неизвестной мне причине именуется «семьей». Отец делает для меня все, я не могу отрицать этого. Но это все только для того, чтобы я смогла сменить его на поприще главврача. Чтобы дочь не ударила в грязь лицом перед важными коллегами. Чтобы семейное дело продолжалось. Ведь мой брат их подвел, наперекор всему миру успешно выучившись на (о, Боже!) ветеринара. Позор семьи. Вечное клеймо среди династии сосудистых хирургов…

Как же я уважаю за это брата!

Но сама на такое не решусь.

Тяжело вздохнув, я отложила менее сопливую статью на стол Марине Викторовне и благодарно улыбнулась, когда учительница протянула мне чай, заваренный в кружке с гордой надписью «скорпион». Такая заботливая. Она могла бы стать замечательной мамой. Интересно, у нее есть дети? Сделав несколько глотков, я все-таки решила не спрашивать ее об этом. Может, как-нибудь в другой раз.

После звонка с урока я нехотя поплелась на третий этаж, ожидая своей экзекуции. Не знаю, есть ли у химика еще какой-нибудь класс по расписанию дальше. Меня это мало интересует. Попрошусь отработать лабу сейчас, тогда, возможно, еще успею на практику. И папа ни о чем не узнает.

— А, Дмитриева, — услышала я за спиной голос химика. — Я как раз родителям твоим звонил.

— Как родителям? — выдохнула я, понимая, что все пропало. Мне не жить. Отец меня убьет. А мать заставит заниматься денно и нощно, лишив всякого свободного времени, пока у меня формулы из носа не полезут…

— Так, родителям, — огрызнулся Дмитрий Николаевич. — Заходи, сейчас объяснительную будешь писать, потом лабораторную. Твой отец просил, чтобы я сегодня отпустил тебя в четыре часа.

Происходящее не укладывалось в моей голове. В шесть практика. Значит, папа не настолько зол, чтобы лишить меня ее? Или причина в другом? Может, химику надо слинять? Прищурившись, смотрю в холодные глаза учителя чуть дольше, чем следовало.

— Не прощу, даже не смотри на меня, — по-своему растолковал мой взгляд химик. — Сама виновата. Давай, шевелись, надевай халат.

Подойдя ближе к кабинету, он не дошел до двери пару шагов, а открыл лаборантскую, жестом позвав следовать за ним. Я зашла, хоть и чувствую себя жертвой маньяка-убийцы, который так легко заманил меня к себе в логово.

— Готовь реактивы, — бросил Дмитрий Николаевич, открывая форточку и доставая пачку сигарет из кармана халата. По моему позвоночнику растекся легкий холодок отвращения. Он что, собирается курить здесь?! А как же техника безопасности?! Дмитрий Николаевич, вы вообще нормальный человек?! Давайте, подожгите свою раковую палочку среди всех этих химикатов! Идиот! Ну, честное слово!

Сказать? Не сказать?

— Дмитрий Николаевич, вы… — я думала, как бы нанести минимум ущерба себе, но при этом сделать справедливое замечание, глядя, как химик прикуривает сигарету. — Вы… — но почему-то я решила не говорить ничего. Инстинкт самосохранения сработал просто на ура. Видимо, чувствует исходящую от учителя опасность.

— Молча, Дмитриева. Тащи все на кафедру в класс, я сейчас приду.

Ага. Я, мега-крутой химик, рискующий не только своим здоровьем, но и здоровьем ученицы, сейчас докурю свою сигарету в лаборантской, среди всей таблицы Менделеева, и приду гнобить тебя дальше. Козел.

Разозлившись, я споткнулась о порог, отделяющий кабинет от лаборантской и, получив в спину какой-то очередной оскорбляющий комментарий, который я, к счастью, не расслышала, я поставила все пробирки на кафедру.

Всю лабораторную химик внимательно следил за опытом, который я проводила, а затем, как я расписывала реакцию. Претензий нет и быть не может. Химию я люблю и зубрю, как сумасшедшая, поэтому была уверена, что все написала правильно. А Дмитрий Николаевич, кажется, от этого страшно злился. Побрейся, мерзавец, я на высоте!

Пока писала, я то и дело морщилась из-за обоженной руки. Да уж, глупый поступок — это мягко сказано.

— Болит рука? — спросил Дмитрий Николаевич, а я молчала, ожидая, что за вопросом последует какое-нибудь едкое высказывание. Но ничего подобного не произошло. Химик встал со своего места и, подойдя ко мне, без разрешения взял мою ладонь. А я так и продолжала молча смотреть на происходящее. Он осторожно осмотрел руку, несильно надавливая на покраснения. Я еле сдержалась, чтобы не зашипеть от боли.

— А вы что, типа врач? — с сарказмом спросила я.

— А может и так? — не менее ехидно ответил он вопросом на вопрос. — Типа ты получила хим-ожог на моем уроке, так что я типа ответственный за это. Не знала? Учителя несут ответственность за вас, обалдуев.

— Спасибо, актуальная информация, — решила сострить я, за что была тут же награждена максимально презрительным взглядом, на который учитель был способен. А сама я думала о том, что Дмитрий Николаевич не так уж и далек от возраста его «обалдуев». Двадцать восемь-двадцать девять… Больше ему не дашь. Руки у него такие холодные…

Внутренне я содрогнулась от мысли, что хочу, чтобы он положил свои холодные ладони на ожог. Надо бы руку под холодной водой подержать, что ли…

— Можно я пойду, Дмитрий Николаевич? Уже почти четыре, — промямлила я, вынимая из его рук свою.

— Иди, Димон, — вздыхает химик. — Завтра придешь в это же время.

— Опять лабораторная?

— Двойку надо исправлять.

Я ничего не ответила и только сжала сильнее челюсть, разозлившись, что этот урод все-таки поставил двойку. Надеюсь, что хотя бы о ней он папе не рассказал.

Опасаясь, что в самый ответственный момент в моем желудке проснется кит, которому тут же приспичит «спеть» для будущих врачей, я забежала в школьный буфет, чтобы купить себе что-нибудь максимально калорийное, дабы перекусить, а затем на всех парах я помчалась в больницу, чтобы успеть на долгожданные занятия.

Поднявшись к папиному кабинету, я потянула на себя ручку, но с удивлением обнаружила, что дверь закрыта. Странно. Отец никогда не уходит домой раньше семи, а то и задерживается на работе. Может, кто-то позвал проконсультироваться? Или срочная операция?

Пожав плечами и посчитав, что не судьба поздороваться с папой перед занятиями, я подумала, что оно и к лучшему. Если химик говорил с отцом, то вряд ли меня сейчас будут ждать теплые отеческие объятия. Хотя, когда они меня вообще ждали?

Практиканты собрались у сестринского поста и непринужденно друг с другом разговаривая, с удивлением взглянули на меня. Однако, когда папин коллега пришел за ними и сдержанно поприветствовал меня кивком, их интерес ко мне быстро угас. Приятно, когда люди пришли заняться делом, а не косточки друг другу перемывать.

Занятия прошли довольно быстро: нас отвели в отделение гнойной хирургии, в ординаторской заранее ознакомили с некоторыми историями болезней, а затем сделали небольшой обход, уделив особое внимание палате, где, как на подбор, собрались пациенты с воспаленными ранами от укусов бродячих собак. Нам рассказали, что в последнее время стало поступать все больше и больше пациентов с укусами. Это все из-за своры бродячих собак, разгуливающей по нашему району. Перекусали половину жителей…

Когда студентов отпустили, я бегом помчалась в палату к Фане. Конечно, часы приема уже давно закончились, но почему бы и не воспользоваться своим особым положением в этой больнице? Да и потом, все медсестры на этом этаже меня знают.

— Димон! — взвизгнула Фаина, увидев меня в дверях палаты. — Почему не предупредила? Вообще, чего ты замолчала? Я тебе весь день пишу! Со скуки уже умираю просто! А меня скоро выписывают! Знаешь, что мне врач сказал, он…

— Подожди! Дай хоть слово вставить, — укоризненно покачала я головой, доставая мобильный. С того момента, как мне его вернул химик, я убрала его в карман джинсов и просто решила забыть о его существовании, чтобы не нервничать лишний раз. «Все, что отвлекает тебя от учебы, должно в немедленном порядке отправляться в помойку!» — вспомнила я угрозу своей матери. — Мне сегодня досталось из-за сообщений твоих.

— Да ладно! От кого? От Лидочки? Пупсик показала, наконец, свои зубки? — прыснула Фаня, а я покачала головой, слегка улыбнувшись.

— Нет, от химика, — ответила я. Глаза Фани округлились, а с губ почти что сорвалось очередное «да ладно», но в палате резко распахнулась дверь. Спасибо, что с петель не слетела.

— Марина! — кричит тетя Лиза, медсестра отделения, увидев меня, и, бесцеремонно схватив меня под локоть, ведет к выходу.

— Тетя Лиза, простите, я после практики только на одну секундочку… — начала мямлить я, но медсестра меня перебила, с беспокойством посматривая в коридор своими ярко накрашенными карими глазами.

— Да хоть ночевать можешь тут! Не в этом дело! Там отец твой в приемке, рвет и мечет, что ты домой не ушла сразу.

— А откуда он знает-то?

— Ты меня спрашиваешь? — воскликнула тетя Лиза, поставив руки в бока и сверкнув следами помады на зубах. — Дуй в приемку! Нам недовольное начальство не нужно. Сейчас придет сюда и на нас орать начнет.

— Считайте, что уже там! Фаня, пока! Я позвоню тебе! — кинула я на прощание, крикнув последнюю фразу на весь коридор.

Спускаясь на первый этаж, я пыталась в срочном порядке успокоиться, но все тщетно: сердце трепыхалось в груди, ожидая, что сейчас наменя на глазах у всего приемного отделения накричат за выходку на уроке химии, а потом еще и во всех смертных грехах обвинят. Так, за компанию. Но увидев, что в приемке суета, я невольно сбавила шаг и постаралась думать рационально: отец хочет, чтобы я пошла домой сразу после занятий, чтобы подготовить уроки на завтра. Это логично. Но есть кое-что не логичное: что мой папа делает в приемном отделении? Странно это все как-то.

— Да говорю же, это несерьезно! — услышала я голос из кабинета и замерла. Это голос Леши. Моего брата. — Да е-мое! Папа!

— Ты ветеринар, откуда тебе знать, серьезный укус или нет?! — гневно кричал папа.

— Да оттуда и знать, что это укус! — Леша тоже кричал.

Лешу укусила собака? Кошмар. Сам бы он скорую себе не вызвал, скорее всего доковылял бы до дома и обработал все самостоятельно. Похоже, что укусили сильно, раз вызвал кто-то другой. Отец просто вне себя. Сейчас увидит меня и будет только хуже. Может, слинять по-тихому? Хотя, что если весь гнев сейчас просто выплеснется на Лешу? М-да. Эгоистично, Димон…

— Откуда вы его забрали? — опять голос отца.

— Его коллега вызвала нас в ветклинику, сказала, что сами не справляются, — ответил другой мужской голос. — И правильно сделала, что вызвала.

— Идите, Лебедев, дальше мы сами, — чуть мягче сказал папа.

— Всего доброго.

Я встала, посчитав, что сейчас самое время для моего выхода на арену. Но когда дверь открылась, я застыла на месте, не в силах пошевелиться. Держась за ручку двери, смотря на меня удивленными глазами, стоял Дмитрий Николаевич, одетый в форму фельдшера. И свободной рукой придерживал папку, в которой обычно врачи скорой помощи держат листы для оформления больных.

— З-здравствуйте, — промолвила я, не веря своим глазам.

— Здорово, Димон, — тихо усмехнулся химик, закрыв за собой дверь.

========== Глава 5. О злости и несправедливости. ==========

— Может, у тебя просто галлюцинации? — Фаня говорила так быстро, что смысл сказанных ею слов дошел до меня спустя несколько секунд. Я негодующе на нее посмотрела и, вырвав из ее рук учебники, которые я попросила подержать, пока завязывала волосы в хвост, ускорила шаг, направляясь к злосчастному кабинету химии.

— Я пока еще верю своим глазам! И вообще, не веришь мне — иди и спроси у него сама.

— А что, можно! — Фаня мастерски подпрыгнула на месте и, театрально закатив глаза, запричитала нарочито высоким голоском: — Дмитрий Николаевич, расскажите, пожалуйста, о вашей тайной ночной жизни! Говорят, вы разъезжаете в костюме фельдшера и…

— Фаня! — воскликнула Аня, и мы одновременно обернулись. Наша подруга, изобразив отчаянный испуг на своем лице, стала подергивать головой в сторону, будто в конвульсиях. И как же жаль, что до нас не сразу дошло, что химик вышел из лаборантской как раз в момент декламации эпичной фразы Фани про костюм фельдшера. Мне не жить. Мне точно конец. Теперь он подумает, что я распространяю про него ложные, а главное, похабные слухи!

Но вопреки испугу, химик бросил на нас незаинтересованный взгляд и, повернувшись к нам спиной, зашагал в сторону лестницы. Либо не услышал, либо он — актер от Бога! Надеюсь, что первое.

Как я ни пыталась себя успокоить, внутреннее чувство тревоги, в ожидании страшной кары от разъяренного химика, просто сгрызало меня изнутри. Но Дмитрий Николаевич был предельно спокоен, хоть и при этом максимально агрессивен. Войдя в кабинет, он даже не взглянул на учеников и просто начал писать тему на доске, размашисто выводя мелом буквы. Со стороны казалось, что написать слова так, чтобы они были понятны нам, простым смертным, удавалось ему с большим трудом. И теперь я даже знаю, почему.

— Дмитрий Николаевич, вы выглядите сегодня таким уставшим! — елейным голосом пропела Фаня. — Не выспались ночью?

Поперхнувшись воздухом и вытаращив от удивления глаза, я медленно повернула голову назад, с ужасом смотря на Фаню. Она, хитро подмигнув мне, сделала пальцами «окей» и добавила шепотом:

— Все супер, сейчас расколется!

Если прямо сейчас земля вдруг решит разверзнуться под моими ногами и принять меня в самые укромные и особо жестокие уголки ада, поверьте мне, я буду просто счастлива!

— Хвостова, вы меня впервые видите, с чего вы взяли, что сегодня я выгляжу уставшим? — глаза химика злобно сверкнули из-под очков, и я невольно заметила, что вид у него действительно слегка помятый. Впрочем, если предположить, что он отработал «ночную» перед сегодняшним рабочим днем в школе, то поспать ему, в лучшем случае, удалось пару-тройку часов. Уставшие глаза, слегка красноватые, со злостью смотрели то на Фаню, то на меня, а руки машинально пригладили взъерошенные волосы. Как оказалось — тщетно.

— Мы про вас ничего не знаем, — продолжила свою атаку Фаня. — Представляете, уже ходят легенды, что вы по ночам носитесь по городу, как супермен, и спасаете жизни людей!

— Я тебя убью, — повернувшись, шепотом пригрозила я и для убедительности провела большим пальцем поперек шеи.

— Спешу вас разочаровать, я не супермен…

— О, Дмитрий Николаевич, наши бабы так не думают! — пробасил Наумов. — Особенно Лидия Владимировна!

Класс наполнился смехом при упоминании самой ярой воздыхательницы химика, но, увидев серьезное выражение его лица, ребята тут же притихли.

— Прекратите этот цирк, — Дмитрий Николаевич устало растер ладонью шею. Краем глаза я заметила, что на ней, судя по всему тоже что-то вытатуировано… Или наш химик принципиально не моется и оброс коркой грязи.

— Дмитрий Николаевич, ну мы просто хотим с вами познакомиться поближе, — Фаня обезоруживающе улыбнулась. — У нас же столько пар с вами стоит! Мы практически родные люди!

— Хотите узнать меня поближе? — химик понизил голос, и в классе повисла зловещая тишина. Кажется, я только что услышала, как Осадков нервно сглотнул. — Пожалуйста! Я вам не друг. Мне наплевать, что вы обо мне подумаете. Но если вы, идиоты, пришли в лицей с химико-биологическим уклоном для того, чтобы обсудить, что ваш преподаватель делает по ночам, то будет лучше, если вы сами заберете свои документы и не будете занимать места тех, кто действительно хочет получить знания и стать врачом, или кем вы там мечтаете? — Дмитрий Николаевич бросил на меня очередной презрительный взгляд. — Я не люблю учить детей. Поверьте мне, вдалбливать насильно знания в ваши забитые всякой максималистской хренью головы я не намерен. Вы просто получите «неуд» в году, и мы попрощаемся. Что бы еще вам рассказать о себе? — химик злорадно улыбнулся, потрепав пальцами обросший подбородок. — Доставайте двойные листочки. Спасибо Хвостовой и ее приспешникам. Контрольная.

— Вы еще и жестоки, — это я сказала? Черт возьми! Это правда я сказала!

— Ты даже не представляешь, насколько, Димон.

Дмитрий Николаевич раздал листочки с заданиями, все принялись скрипеть ручками по бумаге. И когда мои одноклассники написали свои имена и варианты, некоторые начали на меня выразительно поглядывать, видимо, чтобы я показала пальцами, какой у меня вариант. Поправив несуществующую выбившуюся прядь четырьмя пальцами, спустя пару минут, я услышала тихое «блин, да как так», раздавшееся с задней парты.

— Придется думать остатками своих мозгов, у Дмитриевой свой вариант контрольной, — химик самодовольно склонил голову набок. — Вперед, Димон. Задание времен моей учебы в школе. Специально для тебя приготовлено.

Изобразив на своем лице фальшивую и вымученную улыбку, я погрузилась в контрольную и поняла, что… Ничего не поняла! Решение ускользало от меня, да так ловко, что я никак не могла понять, где именно я допускаю ошибку.

В результате, кое-как дописав то, что мне хоть чуть-чуть удалось разобрать в этих заданиях, я положила свой листочек в стопку вместе с остальными и, разозлившись, посмотрела прямо в глаза химику, даже не пытаясь скрыть своего негодования.

— Это несправедливо! — выпалила я, мысленно восхищаясь своей храбростью. Эм, то есть глупостью.

— Хочешь обсудить мои методы преподавания? — Дмитрий Николаевич хищно оскалился, скрестив руки на груди. Я заметила, как халат обтянул руки. Видимо, он немного ему маловат.

— Я просто хочу, чтобы вы знали: я считаю, что это несправедливо!

— По отношению к ним? — химик кивнул на понуренные головы моих одноклассников, выходящих из класса. — Или к тебе? Что, боишься ударить в грязь лицом перед папочкой?

— Да как вы… — злость закипела в моих жилах, и я невольно сжала руки в кулаки.

— К твоему сведению, уровень знаний в вашем лицее безбожно упал. Если ты хочешь стать действительно хорошим врачом или хотя бы поступить в медицинский, тебе надо усиленно готовиться. Раньше такие задания мы решали просто на уроках, а сейчас их сделали олимпиадными! Тебе по выпуску можно будет доверить только в регистратуре бабкам хамить! Но с этим ты справишься идеально!

— Вы просто завидуете, что мой отец — главврач, а вы — всего лишь фельдшер! — чисто теоретически, я понимала, что крупно пожалею о сказанном, но слова уже сорвались с моих губ, да и ситуация и без того патовая, так почему же ее не усугубить еще немного? Блин, какая же я дура!

— Поверь, Дмитриева, — на удивление спокойно ответил химик. — Я бы ни за что не стал бы возиться с бумагами, как твой отец, и смотреть на трясущиеся подбородки других важных шишек на собраниях и конференциях. Это все блажь. Его изредка вызывают на что-то стоящее, где он может вспомнить, для чего давал клятву. А фельдшеру достается то, за что твой папаша побрезговал бы взяться! Мы месим настоящую грязь. И порой именно от фельдшера зависит, доедет ли больной до твоего папочки живым.

«Школа злословия» вмиг прекратилась, а его слова эхом зазвучали в моей голове. На душе стало так противно, словно только что на моих глазах избили невинного котенка, с коим, наверно, подсознательно я ассоциировала себя. Отвратительно. Вроде хотелось, гордо задрав нос, обозвать его как-то обидно, а вроде хотелось и просто расплакаться…

— Только не вздумай тут разрыдаться, — брезгливо поморщил нос химик, а затем сунул мне какую-то потрепанную книжицу в руки. — Вот, это мои старые лекции. Считай, что олимпиадный сборник.

Рассеяно шмыгнув носом, я взяла тетрадку, случайно соприкоснувшись с химиком руками и отметила, что они сейчас просто раскаленные. «Значит, сердце холодное» — как-то вяло вспомнила я знаменитую поговорку и, чувствуя, что на глаза все-таки предательски наворачиваются слезы, вышла из кабинета.

К сожалению, в таком состоянии мне еще предстояло идти и репетировать КВН, который наш завуч решил устроить на Новый Год. Если честно, то больше всего сейчас мне хотелось утопить свое горе в паре стаканов столовского компота, но я уверенными шагами прошла мимо этого райского места и поднялась в святая святых нашего лицея — актовый зал. Именно здесь в свое время на небольшой, но очень нарядной сцене позорился абсолютно каждый ученик. И именно здесь меня ожидали мои «любимые» одноклассники.

— Димон, ты чего? Плачешь? — Аня тут же метнулась ко мне, даже не дав мне толком зайти за кулисы. — Что тебе сказал этот козел?

Хотелось разреветься прямо на ее плече и, как в детстве, нажаловаться, рассказать, что химик оскорбил меня до глубины души, но…

Так ли это?

Я не могла вымолвить и слова, потому что где-то в глубине души понимала, что он прав.

— Что-то я заболеваю, по-моему, — промямлила я в ответ и покосилась на Лидочку.

— Я тебя отмажу, иди, — Аня заботливо похлопала меня по плечу, и я, получив «благословение» подруги, поспешила ретироваться в то самое место, которое я двумя минутами раньше так бездумно проскочила.

Столовая встретила меня привычными божественными запахами. Как и было задумано, я купила себе два стакана компота и, сев на свое любимое местечко у окна, в самом уголке, принялась медленно наслаждаться вишневым «нектаром богов».

В принципе, я подозревала, что на душе от этого легче не станет, но попробовать стоило. После этого разговора остался такой гадкий осадок, что хоть волком вой!

Но напрягать слух наших чудесных поварих я не решилась, а потому открыла ту самую потрепанную тетрадку, которую мне вручил Дмитрий Николаевич и, немного ее полистав и положив на стол, сложила руки сверху и, уронив на них подбородок, закрыла глаза.

Чарующую черноту, которая мне снилась, испортил до омерзения знакомый голос:

— Надо было тебе сказать, что эти лекции следует читать. Ты в курсе, для чего вообще книжки нужны? — Дмитрий Николаевич, засунув руки в карманы брюк, стоял рядом со мной. — Но я, безусловно, польщен таким вниманием к своему предмету. Занимаешься, да с таким рвением!

Химик театрально поднял глаза к небу, и я опять поймала себя на мысли, что МХАТ потерял огромный талантище в лице нашего Дмитрия Николаевича. Невольно на ум пришла аналогия с Гитлером, рисунки которого в свое время кому-то сильно не понравились. Главное — не сообщить ему сейчас об этом вслух.

Отодрав заспанное лицо от тетрадки, я порадовалась, что во сне не роняла на нее слюни, а то химик гнобил бы меня по этому поводу всю оставшуюся жизнь!

***

Ужин дома проходил в привычно «домашней» обстановке. А это значит, чопорно, холодно и до озверения ну-у-у-дно! Мама вела себя нарочито строго и сдержанно, а это означало только одно — она чем-то недовольна. Чем, я даже не пыталась выяснить. Меньше знаешь — крепче спишь. Ну, а папа… А папы, как всегда, не было дома.

— Лидия Владимировна сегодня звонила.

Та-а-а-к. Понеслась.

— Марина, она спрашивала, все ли у нас в порядке!

— Я надеюсь, ты ей сказала правду? — проговорила я в ответ и тут же почувствовала испепеляющую силу маминого грозного взгляда. Жалко, братишки дома нет, он бы посмеялся.

— Ты скатилась до «троек»! Сегодня вы писали контрольную работу по химии. У тебя, конечно, самая высокая оценка, но это — «тройка»!

Я уже раскрыла рот, чтобы объяснить, какой же Дмитрий Николаевич козел, дал мне усложненный вариант, но тут же его закрыла, вовремя сообразив, что это для моей мамы вообще не аргумент, да и что это, собственно, могло изменить?

— И еще по биологии! Две «тройки» подряд! Марина, я не понимаю, ты решила довести нас с отцом? Мы в тебя столько вкладываем…

— Так. Стоп, — оборвала я ее душещипательный монолог и звонко ударила дном стакана с водой об стол. — По биологии?

— Да ты еще и не в курсе! — мама всплеснула руками. Это очень и очень плохо…

— Мама, поверь, я слежу за каждой своей оценкой, и по биологии у меня не было никаких «двух троек»!

— Значит, плохо следишь! — мама уже откровенно кричала. — Лидия Владимировна лично зачитывала мне числа, за которые они были поставлены! Все схватила в начале этой недели!

Меня переполняло негодование и непонимание, какого, простите, черта, Лидуся творит? А главное — зачем?!

— Мы приняли решение на время лишить тебя практики в больнице.

— Что? — выдохнула я. Практика — это единственное, что меня во всей этой дурацкой учебе радует.

— На то время, пока тебя будут готовить к поступлению, — отчеканила мама уже более спокойным голосом.

— Кто? Очередные репетиторы? — теперь голос повысила я. — Очнись, мама, я физически уже никуда не успеваю! Я не смогу разорваться!

— И не надо, — неожиданное спокойствие мамы просто бесило. — Ты будешь заниматься в школе. С Лидией Владимировной и Дмитрием Николаевичем. Под присмотром двух учителей, по усиленной программе.

Как будто веслом по голове огрели. Что за ересь она несла?!

— И чья, позволь узнать, это идея? — я старалась держать себя в руках, чтобы снова не заорать на маму. — Твоя?

— Нет, Марина, это идея Лидии Владимировны.

Это просто… Ох уж эта влюбленная ослица! Нашла все-таки, как получить внимание своего объекта обожания аж на несколько часов! Умно! То есть они будут вместе надо мной измываться! Просто шикарно! Что может сблизить мужчину и женщину больше, чем обоюдная ненависть к одному и тому же человеку! Хотя, химик, может быть, и не в восторге от всего этого.

— А Дмитрий Николаевич-то в курсе ваших замыслов?

— Марина, наши, как ты выражаешься, «замыслы», только для того, чтобы сделать из тебя человека! — мама обхватила рукой стакан, но даже не подняла его со стола. — Его пришлось уговаривать, но в итоге он согласился.

Кто бы сомневался. Еще и отказывался сначала. А потом согласился. Ну, подумать только! Какое одолжение!

— Я сыта по горло, мамочка, можно мне в свою комнату? — глаз я не подняла, а просто пялилась в свою тарелку. По-моему, для одного дня и так достаточно «пинков под зад». Не хватало еще увидеть победоносный блеск в глазах мамы.

Когда я оказалась в своей «крепости», я подошла к окошку и, уткнувшись в него лбом, сжала подоконник двумя руками. После всей этой нервотрепки хотелось послать всю свою «династию потомственных врачей» и пойти по стопам брата. Но, ослабив хватку на подоконнике, я подумала, что никогда не пойду против воли родителей. Уж с этим они постарались в моем воспитании на славу. Другие сказали бы, что у меня кишка тонка, но, признаться, я действительно не понимала, почему так просто сдаюсь.

Зато я четко понимала, что уроков с химиком-садистом и по уши в него влюбленной биологичкой мне не избежать.

========== Глава 6. О прекрасных каравеллах и реанимированных мечтах. ==========

Я завороженно смотрела, как тлеет сигарета в руке брата. Столбик пепла стал уже таким большим, что когда он поднес руку к губам, весь этот пепел отвалился и ровненько упал на асфальт.

— Тебе не обязательно стоять здесь со мной, — братишка выпустил облако сизого дыма в небо. — Мать в окошко увидит, будет нам с тобой мозги полоскать, типа травлю тебя и тому подобное…

— Может, меня успокаивает пассивное курение? — я непроизвольно шмыгнула носом. Похоже, простыла. Или это уже нервное.

— Может, тебе проще самой закурить? — Леша лукаво усмехнулся и протянул мне из кармана пачку «Ротманса».

Я только улыбнулась и тяжело вздохнула в ответ. Нет уж, спасибо, травить себя этой дрянью из-за чокнутой мамаши и предстоящих трех часов самых изощренных пыток я не собиралась. Как там говорилось? Побеждена, но не сломлена? Я снова шмыгнула носом.

— От носа-то есть что? — братишка последний раз затянулся и, потушив окурок об урну, выкинул его.

— Нет, — чувствуя свою нарастающую нервозность, я закусила губу и сунула руки в карманы пальто, сильно ссутулившись. — Нормально все.

— Не вешай нос, сестрица, — Леха размашистым движением растрепал мой аккуратный хвост на голове, превратив его в абсолютнейший хаос и, обхватив рукой, крепко прижал к себе. — Если твои преподы будут тебя сильно доставать — просто скажи мне и все.

— И что ты сделаешь? Кастрация? Прививка от бешенства? — я злобно усмехнулась.

— Пожму им руку в благодарность, кто-то же должен портить тебе жизнь, когда брата рядом нет… А то ты совсем расслабишься!

— Дебил, — буркнула я, отпихнув его от себя.

— Да ладно, макак, — снова прикосновение пятерни к моей «гриве» и привычное прозвище. — Садись в машину.

Подъехав к лицею, я заставила себя поверить в то, что смогу пережить этот день, и, умело нацепив маску полного безразличия, я попрощалась с братом и вышла из машины. Прежде чем зайти в это чистилище, я на мгновение остановилась, оглядев белое здание с зелеными наличниками. Странно это все. Вроде ничего страшного нет: ну, подумаешь, немного повздорила с химиком, подумаешь, дополнительные занятия с ним же и с нашей классной… Но почему тогда на душе такое гадкое тревожное чувство? Может, позвонить Лехе и попросить забрать к себе на работу, пока не поздно? Черт, тогда мама будет рвать и метать.

— Димон, чего стоишь? — подошедший ко мне Наумов вырвал меня из размышлений и, схватив за локоть, потащил ко входу. — Слушай, дашь историю списать? Я что-то не въехал, что там надо было сделать.

— Конечно, не вопрос, — вяло ответила я.

— Спасибо, Димон! Буду должен! — Наумов развернулся ко мне лицом и, указав на меня пальцем, добавил: — Услуга за услугу. Давай на русском спишу, ладно?

— Ладно, — так же безжизненно ответила я и принялась разматывать шарф, одновременно расстегивая пуховик.

Вручив тетрадку по истории своему однокласснику, я уселась за свое привычное место на первой парте и, в пол-уха слушая разговор Ани и Фани, задумчиво уставилась в окно.

Марина Викторовна, с которой у нас стояло сразу несколько уроков: два часа русского и два — литературы, присев за свой стол, выждала минутку, а затем, перегнувшись через него, тихо спросила:

— Дмитриева, на тебе лица нет, может, «по валерьяночке»?

Я, грустно посмотрев на улыбчивую темноволосую преподавательницу, тяжело вздохнула и так же тихо, как она, ответила:

— Лучше сразу водочки…

— Ну, ты скажешь тоже! Давай, мы бодры! Веселы, ну? Знаешь, какая сегодня веселая Лидия Владимировна? Как будто она перешла на препараты посерьезней своих успокоительных!

— Марина Викторовна! — я прыснула от смеха, хоть и прекрасно понимала, почему Лидуся сегодня в ударе.

— А? Что? — чуть громче ответила руссичка. — Я что-то такое сказала?

— Ничего лишнего, все по делу, — улыбнувшись, отчеканила я любимую фразу Марины Викторовны. И она, увидев, что мое настроение немного улучшилось, с чувством выполненного долга отвернулась и гаркнула на весь класс: — Королёва, здесь тебе не публичный дом, а храм науки! Убрала свои шпалы из прохода и застегнула верхние пуговицы блузки, а то на следующий урок принесу тебе холщовый мешок!

***

Пятница — самый ненапряжный день по расписанию. Был. Раньше. Четыре урока с руссичкой, потом два урока истории и еще два — информатики. День, когда наш измученный мозг может отдохнуть от профильных предметов. Но только не я и не сейчас. А ведь в другой ситуации я бы радовалась, словно ребенок, попавший на шоколадную фабрику.

Все дело в том, что я не то, что бы любила учиться… Нет, не совсем так. Я привыкла учиться. Я привыкла так жить. Вставать по будильнику, затем выполнять нехитрый алгоритм действий: собираться, завтракать и отправляться в лицей, где я ежедневно вгрызалась в гранит науки, как оголодавший хомяк, а затем, отучившись, спешила либо к репетиторам, либо на факультативы, либо в больницу на практику, правда конкретно это счастье было недолгим. Все это время на следующих занятиях так же упорно и добросовестно занималась, изредка отвлекаясь на сообщения подруг в соц. сетях, и то, к телефону я прикасалась только в перерывах. А вечером, поужинав в компании одной мамы, изредка обоих родителей, еще реже, всей семьи, я отправлялась к себе в комнату. И там, расслабившись, я начинала… Делать домашнее задание.

Свободного времени — ноль. Хобби, увлечений — ноль. Если не считать чтение научной медицинской литературы. Единственное, что я себе позволяла — немного послушать музыку перед сном. Но только в наушниках. Чтобы не привлекать внимания к своей персоне.

И, если честно, меня вполне устраивает такое существование. Если бы не одно «но», которое ударило мне в голову именно сегодня, когда я плелась к кабинету химии на дополнительные. Сейчас, обхватив ручку кабинета холодной ладонью, я мысленно назвала свою жизнь самым правильно подобранным для этого словом.

Существование.

В который раз шмыгнув носом, я глубоко вздохнула и медленно выдохнула через рот, а затем, опустив ручку до упора, приоткрыла дверь.

— Дмитрий Николаевич? Это Дмитриева, — чуть не бросила привычное «Димон». — Можно войти?

— Да, — грубый голос химика донесся из лаборантской. Затем — звук закрывающегося окна и едва уловимый, но такой едкий запах табачного дыма. Я теперь точно стану пассивным курильщиком.

Войдя в класс, я огляделась. К моему удивлению, биологички в кабинете не было. Я внезапно поймала себя на мысли, что это просто подарок судьбы — не встретить ее за день ни разу. А то если ее личико действительно сияет, словно начищенный пятак, как говорили остальные, мое настроение затерялось бы где-то в районе плинтуса.

— Чего встала? Вникаешь в свой внутренний монолог? — резко окликнул меня химик.

Я вздрогнула и поняла, что действительно неподвижно стояла перед кафедрой, грустно глядя в окно. Со стороны выглядела, наверное, просто невероятно глупо!

— Садись.

Как на автомате, я неторопливо переставляла ноги по направлению к своему месту. И, опустившись на стул, впервые за день поймала себя на мысли, что мне не грустно, нет. Мне просто чудовищно паршиво!

— Давай начнем, Дмитриева, у меня еще море дел, помимо тебя.

— А Лидия Владимировна? — настороженно спросила я.

— Я не собираюсь ее ждать.

— А-а, — я взяла из сумки толстую чистую тетрадь и ручку и, вопросительно уставившись на нахмуренного химика, задала именно тот вопрос, который он меньше всего от меня ждал. Почему — не знаю, хоть убейте. — У вас смена сегодня?

— Что? — Дмитрий Николаевич отвлекся от поисков нужной книги на своем столе.

— Я… — сердце гулко ударилось о ребра. Только сейчас поняла, что у Дмитрия Николаевича голубые глаза. Голубые, полные ненависти ко всему живому, черт подери, глаза. — Я спросила, мне учебник доставать?

Химик слегка прищурился, затем, видимо, найдя нужную книгу, взял ее в руки и прошел вдоль кафедры, чтобы добраться до моей парты.

— Нет, не доставать, — он положил передо мной толстый-претолстый учебник. — Вот по этому заниматься будем, — откуда-то из кармана халата он достал еще и сложенный вчетверо листочек и бросил мне его на стол. — И тест. Но это в конце, — затем он сделал несколько шагов по направлению к своему столу и, устало облокотившись о него, тихо проговорил не поворачиваясь: — Да, «ночная» сегодня. Надо успеть поспать хотя бы пару часов.

Я завороженно смотрела на широкую спину химика. Он выглядел настолько вымотанным! Неудивительно, что он такой агрессивный. Может и хорошо, что биологичка сейчас придет, вдруг у них и правда что-то завяжется. Есть ведь самый простой и элементарный способ снять стресс… Одна станет уверенней в себе, а второй — добрее.

— Дмитрий Николаевич, можно вопрос не по делу?

— Нельзя, — бросил химик, выпрямившись и присев в свое кресло, и злобно уставился на меня.

— Почему вы пришли сюда преподавать? — смелости во мне сегодня хоть отбавляй. — Это не любовь к детям, в этом вы признались, тогда почему?

— Я же сказал, — он чуть наклонился вперед. — Нельзя.

— Простите, — буркнула я и открыла учебник.

Но в этот момент дверь кабинета химии раскрылась, и мы с Дмитрием Николаевичем замерли, уставившись на биологичку.

Лидия Владимировна… Нет. Лидочка, вошедшая в кабинет, не просто не была на себя похожа, она показалась мне абсолютно неузнаваемой! И, к сожалению, это ей не в плюс.

Непривычно короткая юбка была настолько узкой, что передвигаться она могла исключительно мелкими шажочками, на манер японских гейш. Блузка, похоже, была либо отобрана у какой-нибудь пятиклашки, либо Лидуся ошиблась на размер, когда покупала ее. А может, даже на два. Сидя на ней, словно на барабане, она открывала неограниченный доступ глазам окружающих к зоне декольте, в которое, при таком одеянии, хочешь-не хочешь — все равно заглянешь! И апогеем всего этого образа стали даже не туфли на высоченном каблуке, в которых, я уверена, она ходит впервые, а то блаженное и уверенное выражение лица, с которым она смотрела на химика. Меня она даже не заметила, потому что, продефилировав в этом антипедагогичном наряде, она опустилась своей, простите, задницей, прямо на мою парту.

— Простите, задержалась, — выдохнула она, поправляя, прическу. Все бы ничего, но мой нос уловил тот самый запретный запах, унюхав который внезапно захотелось закусить. Похоже, биологичка тяпнула пятьдесят грамм для храбрости…

Конец моей неокрепшей детской психике!

Тихонько показав свое ошалевшее лицо из-за спины Лидуси, я встретилась с не менее шокированным взглядом химика, который испуганно сглотнул. В иной ситуации я бы торжествовала: вот он, брутальный самец, злобный и циничный пожиратель сердец всего педагогического и ученического состава нашего лицея, застигнут врасплох! Ха! Побрейтесь, Дмитрий Николаевич! Но мне было его ужасно жалко, потому что биологичка была настроена решительно!

— Дмитрий, я приготовила тесты для Мариночки, — с этими словами она положила на мой стол толстую стопку распечатанных тестов из сборника по ЕГЭ, впервые за всю встречу удостоив меня вниманием. — Думаю, что пока девочка будет ими заниматься, мы можем обсудить тактику репетиторства в лаборантской.

Ну ничего себе, стратег! Тактику она обсудить хочет!

— Лидия Владимировна, Марина уже получила задание, — слух порезало, как он назвал меня по имени. — Когда она ознакомится с условиями, думаю, целесообразнее будет, чтобы мы разбирали задания у доски.

— О, ну конечно! — пропела Лидочка и направилась за кафедру, опасно приближаясь к столу химика. Уверена, она старалась идти как можно грациознее, практически «плыть, словно каравелла»… Вот только со стороны она больше напоминала неуклюжее рыболовецкое судно, насквозь пропахшее чем-то спиртным. — Как прошел ваш день? — она облокотилась о кафедру и слегка подала корпус вперед, предоставив возможность «наслаждаться» ее вырезом.

О боже, не смотри туда… Не смотри!

Химик сосредоточенно опустил глаза в раскрытый перед ним журнал и пробурчал раздраженное «нормально». А затем, взглянув на меня так выразительно, что только конченный дебил бы не понял его намеков, четко сказал:

— Дмитриева, похоже, ты уже готова?

— Да, Дмитрий Николаевич, — я постаралась изобразить вселенскую серьезность на своем лице, но, признаюсь, это удавалось с большим трудом, а актриса из меня никудышная. Куда уж мне до вас, Дмитрий Николаевич!

— Пиши пока условие, Мариночка, — Лидуся приобняла меня за плечи, когда я подошла к доске, а потом сделала еще несколько уверенных шагов к химику и практически облепила спинку его кресла. Теперь, когда она стояла за ним, обнимая рабочее место препода двумя руками, Дмитрий Николаевич, глядя на меня, беззвучно, одними губами проговорил всего лишь одну фразу, которую я безошибочно поняла.

«Это капец!»

Тихонько кивнув и изобразив сочувствие, я все-таки мысленно немного позлорадствовала. Это не капец, Дмитрий Николаевич, это — карма! А затем, опустив глаза в учебник, принялась выводить мелом на доске заглавные латинские буквы…

Одно задание, другое, еще одно… Мел скрипел по доске, задания, хоть и с трудом, но решались, под хлесткие комментарии химика, который, похоже, боялся сдвинуться с места, рискуя быть пойманным в цепкие лапы биологички. А она не затыкалась ни на минуту…

— Дмитрий, у нас появилась возможность подготовить Мариночку и, уверена, она пополнит ряды самых талантливых докторов! Это настолько благое дело! — продолжала свои «песни» Лидуся. — А благие дела так сближают, правда, Дмитрий?

— Николаевич! — ко всеобщему удивлению, этот раздраженный голос, выкрикнувший отчество химика, принадлежал… Мне!

— Что? — опешила биологичка.

— Дмитрий Николаевич! — злобно процедила я и, звучно бросив мелок на подставку, кивнула на доску. — Вот последняя, проверяйте.

Химик, посмотрев на часы и, судя по всему, решив, что на первый раз достаточно, встал и подошел к доске. Я немного отошла в сторону, стараясь соблюдать дистанцию и личное пространство. В это время биологичка, вопреки всем моим ожиданиям, что она сейчас бросится на свою жертву, всего лишь чинно опустилась в кресло химика.

— Лидия Владимировна, у меня голова раскалывается, я заболеваю, наверное, можно после занятий я не пойду на репетицию? Я бы за выходные отлежалась дома, а в понедельник тогда с новыми силами опять на дополнительные…

— Ах, конечно, Мариночка, — запричитала Лидуся, демонстративно закинув одну ногу на другую. Фу, просто тошнит от подобного поведения! — Дмитрий Николаевич, вы же пойдете на репетицию? Помните, вы обещали?

— Обещал? — голос химика звучал по-настоящему растерянным. Видимо бросил свое злое «угу» с утра, не подумав.

— Да, еще с утра, в учительской, сказали, что придете после дополнительных с Дмитриевой. А потом и домой вместе собираться…

— Ой, — громко я оборвала планы биологички. — А я хотела попросить Дмитрия Николаевича проводить меня до больницы, что-то мне совсем плохо. Я бы к папе поехала, пока он на работе.

— Да, да, — ухватился за спасительную ниточку химик. — Конечно, Дмитриева, идем, тем более, мне надо с ним обсудить дежурства! Лидия Владимировна, надо освободить кабинет, — Дмитрий Николаевич извиняющимся жестом развел руками. А затем торопливо скинул халат и бросил его на кафедру.

Я со скоростью света собрала свои вещи в сумку и, не забывая изображать несчастное, измученное и заболевающее дитя, постоянно шмыгая носом, пару раз даже охнула.

— Не переигрывай, Димон, — тихо шепнул химик, когда поравнялся со мной, пропустив вперед биологичку, чтобы та вышла из класса.

— Ну, — такой расклад Лидусю явно не устраивал, но она изо всех сил старалась не показывать это. — Тогда до понедельника. До встречи, Дмитрий.

— Николаевич, блин! — прошипела я, когда она удалилась на безопасное расстояние. Надо мной, где-то сбоку, послышался одобрительный смешок преподавателя.

Прекрасно понимая, что, скорее всего, биологичка сейчас вовсю сверлит лицейскую парковку внимательным злобным взглядом, химик что-то обсудил с охранником, пока я одевалась, и, пропустив меня вперед, вышел вместе со мной из здания. До машины мы дошли в полном молчании. Когда он потянулся, чтобы открыть мне дверь пассажирского сидения, я помотала головой.

— Нет, я сама. Лидуся увидит, какой вы галантный, и глаза мне выцарапает.

— Точно, — согласился химик.

Сев в машину, Дмитрий Николаевич жестом велел мне пристегнуться, а затем, заведя двигатель, поспешно выехал с парковки.

— Я у тебя в долгу, Димон, — спустя несколько минут неловкого молчания, сказал он.

— Не стоит благодарности! — я не удержалась от злорадной улыбки.

— Подумай, как открутиться от родителей на ночевку.

Я поперхнулась воздухом. Мне послышалось? Нет, мне не послышалось.

— Дмитрий Николаевич, вы, безусловно, симпатичный, но я не из тех, кто приветствует такого рода благодарность…

— Проклятые бабы! — усмехнулся химик. — Какого рода? Очнись, Дмитриева!

— П-простите? — голова идет кругом от этого дурацкого дня. Что он хочет-то от меня?!

— Тебя лишили практики, — химик бросил на меня быстрый взгляд, а затем снова стал следить за дорогой. — Конечно, я не в праве вернуть тебя на нее, я не такой всемогущий, как твой отец…

— Ой, только давайте не будем сейчас моего отца обсуждать?! — вспылила я, сразу же ощетинившись, когда услышала животрепещущую для меня тему.

— Зато я могу взять тебя на смену, — взгляд химика снова скользнул по мне, и на этот раз он был уже не такой раздраженный, как обычно.

— Меня? На смену? На «скорую»?

— Решай быстрее, не то передумаю…

— Я согласна! — выпалила я, мысленно прикидывая, что можно было бы соврать маме. У кого я могла бы остаться на ночь? Придумать это будет ну очень трудно.

— Вот и посмотришь, как все на самом деле, наконец, — чуть тише проговорил Дмитрий Николаевич. — Когда приедем, никому не мешай, ни с кем не разговаривай. Перед сменой надо поспать. Тебе тоже, а то отключишься в машине и все «диско» пропустишь.

Я чувствовала, как мое сердце бешено колотится в предвкушении чего-то действительно стоящего. С фельдшерами меня бы ни за что отец не отпустил! Но, что-то мне подсказывает, что там все совсем по-другому.

— А ваш напарник и водитель? — вспомнила я.

— С ними я договорюсь, — заверил меня препод. — Только главное, на вызовах — ничего не трогай, не мешайся и не лезь под руку! Меня перевели, так что теперь вызовов типа «померить давление» или «собачка укусила» не будет.

— А куда вас перевели?

— Я с реаниматологом теперь работаю.

— С реаниматологом? Он ваш напарник?

— С логикой у тебя вроде неплохо, — снова этот раздраженный тон. — Да, если я работаю с реаниматологом, значит он — мой напарник.

— Простите, — я опустила глаза. — А вы точно уверены, что это хорошая идея?

— Ты уж постарайся, чтобы я не пожалел об этом, — химик улыбнулся, но взгляд его был предельно серьезен. Похоже, меня ждет самая интересная практика, о которой я даже не могла мечтать.

========== Глава 7. О жизненных реалиях и прелестях симбиоза. ==========

— Але, мам, — взволнованно проговорила я после непродолжительной серии гудков, которые прервались маминым голосом на другом конце. — Привет. Нет, все в порядке, — я постаралась придать своему голосу безмятежную окраску, но вышло не очень. — Да, хорошо позанимались. Немного устала. Мам, а ты не будешь против, если я с ночевкой у Фани останусь? Да. Да, я помню про «тройки». Нет. Нет, не скажется. Да. Со всей ответственностью. Ну, конечно, еще усерднее.

— Хочешь, я тебя отпрошу? — прошептал химик, протянув руку к телефону.

— Вы в своем уме? — прошипела я в ответ, прикрыв телефон рукой. — Нет, не тебе. На улице толкнули. Нет, мама, я не хамлю окружающим, — краем глаза я заметила, как Дмитрий Николаевич удивленно приподнял брови. — Хорошо, я обещаю. Спасибо, мам! Да. Пока.

Нажав на сброс, я шумно выдохнула. Прекрасно. Целая гора с плеч! И вроде бы ничего не заподозрила. Хорошо, что Аню и Фаню она знает с самого детства, а они за годы нашей дружбы научились настолько умело не попадаться на своих «косяках», что их репутация в глазах моей дорогой мамочки просто идеальная.

— Вы меня отпросите?! — внезапно вспомнила я шутливое предложение химика. — Да услышь она в трубке мужской голос, меня бы до восемнадцати лет в школу под конвоем водили!

— Такой контроль многое объясняет, — химик задумчиво почесал бороду.

— Что объясняет? — решила уточнить я, прищурив глаза. — Вы о чем?

— Пошли, засиделись уже, — Дмитрий Николаевич не снизошел своими разъяснениями до моей скромной персоны. Конечно, куда нам, смертным, до доминирующего вида хамоватых самоуверенных самцов!

В свете одинокого, но достаточно яркого фонаря, снежинки, кружа вокруг машин скорой помощи, так красиво поблескивали, что невольно захотелось остановиться и хотя бы минутку дать себе возможность отвлечься от всей этой мирской суеты, глядя на их завораживающий танец.

— Дмитриева, чего встала, как вкопанная? — грубоватый голос химика испортил мне всю идиллию. — Я надеюсь, ты помнишь, что я тебе говорил?

— Да помню я, — обиженно бросила я. — Держать язык за зубами, ничего не трогать.

Химик удовлетворенно кивнул и бесцеремонно стал подталкивать меня в спину, чтобы я ускорила шаг. Дойдя до неприметной двери, он резким движением распахнул ее и кивком головы велел мне проходить вперед.

Несмотря на явную «хлипкость» двери, в небольшом коридоре было довольно тепло. Я тут же развязала шарф и сняла с головы шапку. Коридор расходился на два прохода. И они оба утопали в абсолютнейшей темноте.

— Это нормально? У вас здесь всегда так тихо? — спросила я, удивившись, как громко прозвучал мой вопрос.

— Язык за зубами, Дмитриева!

— А, все настолько тайно… — прошептала я.

Схватив рукав моего пуховика, Дмитрий Николаевич потянул меня направо по коридору. Темнота сразу же поглотила нас, и, если бы химик не вел меня за руку, я бы точно куда-нибудь врезалась. Как он вообще различает, куда идти? Ничего не видно, хоть глаз выколи!

— Что, Димон, страшно? — насмешливый хрипловатый шепот стал прекрасным дополнением к моему волнению.

— Ничего не страшно, — так же шепотом ответила я, мысленно посетовав, что голос предательски дрогнул.

— А врать ты не очень-то умеешь, — мы остановились, и послышался звук открывающейся двери. — Как тебе мама поверила — ума не приложу.

Решив, что можно не отвечать на эти откровенные насмешки, я прошла следом за химиком в небольшую комнатку, слабо освещенную тем самым одиноким фонарем с улицы. Посередине, у окна, стоял стол со всеми составляющими, которые нужны для чаепития, даже включая различного рода «вкусности». Справа и слева — два пустых узких дивана, один из которых был кем-то занят. Позади меня располагался внушительных размеров шкаф, с одной стороны полностью заваленный кипами бумаг.

— Давай, раздевайся, — скомандовал химик. Я тут же стала стягивать с себя пуховик. — Одежду сюда, — он указал на стул.

— Одежду, в смысле пуховик? — ну что за тупой вопрос?! Конечноже, пуховик!

— Можешь и остальную одежду, — язвительно ответил химик. — Мой напарник точно обрадуется, когда проснется!

Проклиная свою способность густо краснеть, но мысленно порадовавшись темноте, я тяжело вздохнула. Веду себя, как полная идиотка от волнения.

— На диван без сапог, — все так же тихо скомандовал Дмитрий Николаевич.

— Я лучше на полу, — гордо заявила я, тихонько шмыгнув носом и, взяв со стула пуховик, расстелила его около стола. Но, устроившись на нем, я поняла, что это плохая идея: по полу безбожно сквозило. Вот черт!

— Да хоть на улице спи! Будешь потом дома сидеть, с мамой, с папой и с пневмонией.

Едва удержавшись, чтобы не зарычать, и сжав от злости зубы, я подобрала пуховик и подошла к дивану, на котором уже вытянулся химик, закинув одну руку за голову. Думаю, можно не уточнять, что места для меня осталось совсем немного. И двигаться он явно не собирался.

— Дмитрий Николаевич, простите, вы не могли бы немного подвинуться? — спустя некоторое время я решила подать голос. Сначала мне казалось, что химик просто в наглую игнорирует меня, но потом я поняла, что он провалился в сон практически сразу, как лег. Похоже, он действительно невероятно устал, потому что на мой вопрос он так и не ответил.

Шмыгнув носом, я присела на корточки и чуть приблизилась к его лицу. Точно — спит! Ровное, глубокое дыхание, черты лица разгладились, и химик теперь не выглядит настолько враждебно настроенным.

— Дмитрий Николаевич, — прошептала я. Моя рука неуверенно коснулась его плеча. — Дмитрий Николаевич, я тут не помещусь…

— Ложись, — прошептал он, немного приоткрыв сонные глаза, и придвинулся к спинке дивана.

— Спасибо, — прошептала я и устроилась рядом, повернувшись к нему спиной. Уснуть удалось не сразу. Ощущение тепла от лежащего рядом химика напрочь прогнало сон. В голову лезли различного рода сомнения, правильно ли я поступила, оставшись с ним на ночную смену, не сочтет ли Дмитрий Николаевич все это очередной фамильярностью, и будет ли он этим шантажировать меня весь последующий год?

Отчаявшись заснуть из-за многочисленных мыслей и, в общем-то, довольно раннего времени суток, я, глядя, как за окном кружатся снежинки, сама не заметила, как все-таки заснула. Но сон, к сожалению, продлился недолго, благодаря настойчивому звонку чьего-то мобильного.

— Да, — недовольный низкий хриплый голос, донесся с соседнего дивана. — Здорово, Пятачок. Да ты гонишь! Ладно, остынь, через десять минут будем.

Решив на всякий случай не шевелиться, а еще лучше, притвориться крепко спящей, я тихонько наблюдала за мужчиной, который устало вздохнув, присел на диване и, сонно потирая глаза, посмотрел прямо на меня. Надо было не спящей притворяться, а мертвой…

— Ну, ты, Димон, в конец охренел! На работу баб своих теперь таскаешь!

Я с трудом поняла, что «Димон» — это, скорее всего — не я, а Дмитрий Николаевич, а вот «баба», похоже, сказано про меня. Шевеления рядом со мной заставили меня вздрогнуть. Химик толкнул меня в бок, видимо намекая, чтобы я просыпалась, а мне хотелось просто провалиться сквозь землю, так мне было неловко. Зря. Зря я на это все согласилась.

— Это не моя, — сонно бросает химик. «Это мне подбросили» — мысленно договариваю я. — И, кстати, это не просто баба. Это дочка Дмитриева.

— Да ну! И что здесь забыла дитя высших господ? — сложно было сказать, шутит ли напарник химика. И немного напрягало, что обо мне говорят в третьем лице в моем присутствии, но, как только эта мысль посетила мою голову, ситуация тут же изменилась. — Не обижайся, милая. Но посторонним здесь делать нечего.

— Да я и не…

— Хочу взять ее на дежурство. Ты же не против?

Напарник моего препода скептически меня осмотрел, а затем, почесав затылок, встал с дивана и раскрыл шкаф. К моему удивлению, в мою сторону полетела синяя форма, в которой врачи разъезжают на скорой.

— Если попадешься, лапуля, отвечать придется всей бригаде, так что тише воды, ниже травы, поняла? — мужчина улыбнулся, продемонстрировав обаятельные «ямочки» на щеках.

— Поняла.

— И язык…

— Держи за зубами, — перебила я его и так же широко улыбнулась.

— Умница, — напарник химика склонил голову на бок. — Отличную бабенку нашел, где таких берут?

— Ученица моя.

Дверца шкафа со стуком захлопнулась, а брови мужчины взметнулись вверх. Он переводил взгляд с меня, на Дмитрия Николаевича и обратно, видимо, не понимая, что ему на это ответить и, выбрав самый приемлемый для меня вариант — промолчать, стянул с себя свитер, оставшись в белой футболке.

— Вот и молодец, обойдемся без комментариев, — ехидно улыбнулся химик и тоже стал переодеваться в форму. Краем глаза заметив татуировку на его правой руке, начинавшуюся от запястья и уходившую под рукав футболки, я постаралась отвести взгляд и, последовав их примеру, развернула штаны, которые показались мне безразмерными.

— Ради смены в половину суток с сохранением оклада я готов запихать все твои скелеты в шкафы и тщательно их ото всех скрывать! С тобой ведь особая договоренность! Да другие мечтают о такой халяве, как ездить с тобой! Да ради этого я буду нем, как самая немая рыба! — настроение напарника было явно на высоте, он причитал и одевался одновременно, ни на секунду не останавливая свои хвалебные речи. — Да я буду… Я буду… Я буду ру-у-ки твои целова-а-ать… — начал импровизировать он, умело подражая голосу знаменитого певца.

— Хорош, Серега, заткнись, — слегка улыбнувшись, пробурчал химик. Удивительно, кажется, что в классе нам преподает химию — один человек, а здесь он — совершенно другой!

Внезапно дверь распахнулась, и в дверном проеме показалась фигура здоровенного амбала с лицом, которое, кажется, можно легко найти на доске у участкового «их разыскивает полиция».

— Мужики, марш на станцию и по матрешкам. Вы опоздали, — мрачно пробасил он, а затем, увидев меня, кивнул. — А это кто?

— Это со мной, — коротко бросил Дмитрий Николаевич.

— А, понятно, — просто ответил громила. — Привет, Димон.

— Здорово, Пятачок, — отозвался химик, косо взглянув на меня, потому что я подавила свое инерционное «привет». И только потом до меня дошло. Пятачок?! Вот это — Пятачок?!

— Когда вы дома жить будете? Бомжуете тут уже вторую неделю! Ремонт вот-вот начнут…

Вторая мысль за сегодня, внезапно осенившая мою голову: мы на старой станции, которую закрыли на ремонт. Ну конечно же! Не может же здесь быть так пусто! Другие бригады, диспетчеры…

— Давайте, в темпе, — Пятачок отошел в сторону, пропустив мужчин, а меня, крепко схватив за плечо, когда я направилась следом, остановил. — Ты — со мной, в машину.

Думаю, что любой на моем месте не стал бы перечить такому громиле, как этот Пяточок. Покорно опустив голову, я проследовала за ним, даже стараясь наступать точно в его следы на снегу. Дойдя до желтого «реанимобиля», Пяточек открыл мне дверь и велел сидеть тихо, как мышка.

Я куталась в огромную синюю куртку, с ужасом представляя, во что ввязалась. Покататься на дежурстве линейной бригады — это одно, но вызовы реанимационной — совершенно другое. Интересно, это у меня от страха коленки дрожали или в машине просто было холодно? Внезапно дверь резко отъехала в сторону.

— Димон, ее, похоже, уже надо откачивать! — только сейчас в свете фонарей я смогла более-менее разглядеть напарника Дмитрия Николаевича. Среднего роста, русоволосый, с такими смеющимися глазами и задорной улыбкой, что с трудом верится в то, что он — врач…

— Дмитриева, ты что такая зеленая? — химик, стоя рядом с дверью, торопливо докуривал сигарету. — Все-таки боишься?

— Ни капельки, — храбро ответила я, стуча зубами.

— Это тебе не лабы писать, — ехидно ответил он, выпуская струйку дыма. — И не шастать с такими же зелеными студентами по теплым коридорам больницы.

— Ладно, чего ты к ней прикопался? — неожиданно заступившийся за меня Пяточек сел на водительское кресло. — Поехали.

Напарник моего препода уселся рядом с кушеткой, прямо напротив меня, и лукаво мне подмигнул.

— Сергей, — он протянул мне раскрытую ладонь.

— Димон, — я широко улыбнулась и пожала его ледяную руку. Сергей усмехнулся и с блаженной улыбкой стал перебирать бумаги в папке.

Ехали мы недолго. Но вопреки моим ожиданиям увидеть здесь некое подобие настоящего полевого госпиталя, я с омерзением обнаружила лежащего без сознания пьяного бомжа.

— О, подарочек! — казалось, Серегу это никак не смутило. Да и Дмитрий Николаевич выглядел вполне спокойно, хотя на его лице такого восторга, как у напарника, не наблюдалось. Он взял оранжевый чемодан с медикаментами и вышел из машины. В мою сторону даже не посмотрел. Мне выходить-то можно?

— Давай нашатырь, — Сергей присел рядом с «пациентом», от которого смердело так, что казалось, меня вот-вот стошнит. — А вот и будильник! Просыпаемся! Просыпаемся!

Вот уж, реанимировал, ничего не скажешь. Первый вызов — разочарование. Пьяница клялся всеми своими близкими родственниками, что не употреблял ни капли алкоголя уже очень давно и ото всех манипуляций врачей отказывался. Максимум, что удалось провести бригаде — стандартный опрос.

Когда нужные бумаги были подписаны этим пьяным чудиком, все молча разошлись по своим местам, и реанимобиль отправился на станцию.

В этот раз мне разрешили войти в новое здание вместе со всеми, чтобы не мерзнуть, и я, обрадовавшись, юркнула в комнату отдыха вместе со своей компанией. Только Дмитрий Николаевич сел на стул и открыл рот, чтобы сказать мне явно что-то очень язвительное, как в динамиках на стене раздалось:

— Реаниматологи на выезд.

Еще два вызова к таким же «подарочкам». Даже настроение Сергея, который первые два часа просто сиял несмотря ни на что, похоже, начало портиться.

— Да, не давление мерить, — не удержалась я, стоя рядом с курящим химиком. — По мне — так хуже некуда.

— Это разогрев, — спокойно ответил химик, в очередной раз затянувшись.

И он был чертовски прав. По пути на станцию нас перехватила диспетчерская. Реанимобиль развернулся и, судя по ощущениям, Пятачок вдавил педаль газа в пол.

— Люстру давай, — послышался голос Дмитрия Николаевича с переднего сиденья. Вскоре были включены и проблесковый маячок на крыше, и сирена…

Когда по прибытию дверь машины снова отъехала в сторону, мне пришлось вжаться в кресло. Химик торопливо натягивал перчатки, а его напарник, что-то выкрикивая, уже торопился к месту автокатастрофы, на которую нас вызвали.

— Идем, — бросил Дмитрий Николаевич, и я поспешила следом за ним.

То, что я увидела, наверное, запомнится мне на всю жизнь. Страшная авария, в которой столкнулись сразу пять автомобилей, чуть было не унесла с собой почти десяток жизней. Другие бригады оказывали на месте первую помощь, сотрудники МЧС вытаскивали застрявших людей из искореженных автомобилей, откуда-то доносился крик…

Мне казалось, я не дышала. Словно оглушенная, на ватных ногах, я направилась туда, где для измазанной в крови пострадавшей женщины Пятачок и химик разворачивали носилки.

— С дороги, — врач другой бригады больно толкнул меня в плечо и размашистым шагом направился туда, откуда доносились жуткие ругательства. Я подошла чуть ближе. Похоже, это и есть виновник аварии. Явно неадекватный мужчина, лет двадцати пяти, выкрикивал оскорбления в адрес сотрудников ДПС и психиатрической бригады, врач которой меня только что толкнул.

— Давай, Димон!

Я обернулась. Звали, скорее всего, не меня, но голос заставил меня хоть немного прийти в себя. Торопливыми шагами направляясь к машине, я увидела, как в нее уже погружают пострадавшую. Явно в тяжелом состоянии, она лежала окровавленная и на первый взгляд даже не подавала признаков жизни…

Молча, изредка обмениваясь какими-то фразами, прямо по пути в больницу, Дмитрий Николаевич с Сергеем откачивали больную, в буквальном смысле, борясь за ее жизнь. И когда машина, наконец, остановилась, женщину вывезли, велев мне ждать внутри.

Время тянулось невероятно медленно. Тишина, периодически нарушаемая либо стуком моего сердца, либо очередной подъезжающей машиной, заполняла собой каждую бесконечную секунду, пока из приемного покоя не вышел Дмитрий Николаевич.

Смена закончилась в шесть утра. Ровно через двадцать минут после того, как химик закурил на пороге приемки. Я и не заметила, как прошло столько времени, но, признаюсь, была невероятно рада. А еще я чертовски устала. Не представляю, как химик-то на ногах держится!

Дмитрий Николаевич был, мягко говоря, не разговорчив. Впрочем, и не удивительно, после такой-то ночки. На его предложение немного поспать в старом здании станции я с удовольствием согласилась. А еще больше я обрадовалась, когда поняла, что в мое личное пользование переходит целый диван из-за отсутствия Сергея. Он, по словам химика, отправился домой, к супруге. Так что сон заботливо укутал меня, как только моя голова коснулась подушки. Я только успела подумать, что на одном диване с Дмитрием Николаевичем было гораздо теплее…

Яркие лучи зимнего солнца заполнили собой старую ординаторскую. Нос уловил приятный аромат кофе и, чувствуя себя героиней какой-нибудь избитой рекламы заезженного «Нескафе», я сладко потянулась, лежа на диване, предвкушая «чашечку ароматного, свежемолотого…»

— Е-мое-е-е!

Тело отозвалось жуткой болью в ответ на мои «утренние потягушечки», словно меня вчера пережевали и бесцеремонно выплюнули. Уставшая голова гудела, как трансформаторная будка, а в глаза будто песок насыпали.

— Доброе утро, Димон! — бодрый голос химика говорил только о том, что он, похоже, невероятно рад моему чудесному пробуждению и что он не поскупится на лошадиную долю злорадства в мой адрес. — Кофе?

Я встала и, растирая на ходу поясницу, как заправская старуха-сколиозница, направилась к столу.

— Да, пожалуйста.

— Вот чашка, вот кофе, вот чайник, — снова эта отвратительная усмешка. — У нас здесь самообслуживание. Печеньем и сухариками, так и быть, поделюсь.

Угрюмо взглянув на наглую физиономию своего преподавателя, я отметила про себя, что он на удивление хорошо выглядит после такой тяжелой ночной смены. Видимо, привык уже.

— На самом деле, я рад, что ты съездила с нами. Посмотрела на все, так скажем, с другой стороны, — он взял со стола сухарик и обмакнул его в кофе. Бу-э… Мерзость. — Знаешь, я даже пойму, если ты передумала с выбором профессии. Так что не думаю, что ты будешь нуждаться в моих услугах репетиторства. Поэтому тебе стоит поговорить с Лидией Владимировной о прекращении…

— Вы шутите? — искренне улыбнувшись, я перебила его. После того, как я все это увидела собственными глазами, ходить по больнице и рассматривать чужие покусанные конечности было желания мало. А вот снова поехать на вызов…

— Вообще-то, не шучу, — на мгновение химик даже растерялся.

— Дмитрий Николаевич, — я чуть подалась вперед, слегка понизив голос, и заглянула ему в глаза. — Предлагаю вам сделку: моя мама не слезет ни с меня, ни с вас по поводу дополнительных. Я заканчиваю школу с медалью, езжу от вас на все олимпиады и марафоны по химии. Мама довольна, вам — премия, я ведь не ошибаюсь? — я предлагала условия наугад, лишь предполагая, чем можно его заинтересовать. И, похоже, я не промахнулась. Деньги. Вот, что его действительно интересует. Ну и… — Лидию Владимировну я беру на себя. А вы — берете меня с собой на дежурства. Идет?

Химик откинулся на спинку стула и устало усмехнулся. Да, похоже, он хотел от меня избавиться, считая, что такая ночка меня испугает. Но все это возымело обратный эффект. Несколько секунд он сверлил меня лукавым взглядом голубых глаз, а затем, немного улыбнувшись, проговорил:

— Вся в отца. А если я не соглашусь?

— Я буду валить каждую вашу контрольную. Причем так умело, что никому даже в голову не придет, что я это делаю намеренно.

— Ну, надо же, — химик скрестил руки на груди. Я только сейчас заметила, что он уже переоделся в свой свитер, а я так и сижу в синей рубашке. — У нашей пай-девочки есть зубки?

— Хотите проверить, насколько острые? — я медленно растянула губы в улыбке.

— Осторожнее, Димон, ты можешь лажать в контрольных — сколько душе угодно. Что мне помешает поставить тебе «пять»? — Дмитрий Николаевич сделал глоток из кружки и, достав из кармана сигареты, прикурил одну и неторопливо подошел к окну.

Если честно, сама не пойму, что на меня нашло. Вспоминая вчерашнюю ночь, я поняла одно. Вот она — настоящая практика. Пусть меня не подпускают ни к кому, но ведь и в больнице я тоже должна находиться в стороне.

Химик молчал довольно долго. Я уже пожалела о том, что сказала. Он вальяжно курил, наполняя помещение дымом, и смотрел в окошко, щурясь от яркого солнца. Но вскоре он смерил меня оценивающим взглядом, почувствовав который, я густо покраснела.

— Идет.

— Что? — не поверила я своим ушам.

— Я согласен на твои условия. И ты, Дмитриева, будешь брать первые места на всех конкурсах, куда я тебя запихну.

— А мое условие про дежурства?

— Я его выполню, — уверенно сказал он и, затянувшись последний раз, затушил сигарету о подоконник.

========== Глава 8. О редких видах и местах их обитания. ==========

Идеальный план. Идея, которая загорается внутри тебя ярким светом, давая надежду на исполнение чего-то очень важного и сокровенного. В ней нет недостатков, она прекрасна в своей простоте выполнения и привлекательна своим ожидаемым результатом.

На первый взгляд.

А потом ты начинаешь продумывать детали этой идеи, каждую мелочь, которая может препятствовать ее осуществлению, и постепенно к тебе приходит осознание, что она вовсе не идеальна и уж точно не гениальна. Заманчива, да. Но далеко не гениальна.

Так же было и с моим коварным планом. Казалось бы, все просто: я помогаю химику получать свои премиальные, в которых он, судя по всему, действительно заинтересован, мама и папа довольны успехами дочери, а я получаю то, что мне нужно. Возможно, это эгоистично и не особо похоже на практику — разъезжать с реанимационной бригадой скорой помощи. Но я сама себе не могла объяснить, почему мне это было так необходимо.

Может, потому что, посещая практику в больнице, в которой я являлась просто сторонним слушателем, я в очередной раз исполняла роль послушной пай-девочки, как меня назвал химик. Делала то, что от меня хотели родители. Конечно, тогда это было тем самым редким случаем, когда желания родителей и мои совпадали, а осознание своего полного подчинения им пришло ко мне совсем недавно.

Но прошлой ночью, чувствуя, как сердце в груди сжимается от увиденного, ощущая дикий страх и, практически вдыхая запах смерти, который витал на месте автоаварии, я чувствовала что-то невероятное. Я чувствовала себя по-настоящему живой. Возможно, это и есть эгоизм. Но меня просто разрывало на части, что я не могу помочь пострадавшим. Нет, не «не могу», а «не имею права». Совершив хоть одну медицинскую манипуляцию, будучи одетой в форму скорой и приехавшая, якобы, от нее, но при этом не являясь даже санитаром, я подставила бы под суд всю бригаду.

В машине я старалась запоминать все, что вижу. Засекала, через сколько минут химик делал уколы пострадавшей, всматривалась, что именно он ей колол, наблюдала и запоминала, что делает врач, чтобы появился пульс и дыхание у женщины. Я отдавала себе отчет, что сейчас им не до разговоров, а потому никаких комментариев в процессе я не получу. Но что мешает мне задать вопросы после смены?

Так, вместо привычного «до понедельника» или чего-то в этом духе, химик на прощание назвал мне название веществ, которые он вкалывал женщине через каждые пять минут, а затем «по-своему» попрощался:

— Адреналин и атропин, — он опустил на меня подозрительный взгляд, сунул руки в карманы и нахмурился. — Капюшон надень, простудишься, — и, дойдя до парковки, молча направился к своей машине.

— И вам до свидания, — задумчиво провожая его автомобиль взглядом, пробормотала я.

Итак, впереди — два дня выходных. Ровно два дня на то, чтобы придумать, как мне попасть хотя бы на короткий отрезок дневных смен, ведь у химика есть не рабочие дни, когда его не бывает в лицее, а у меня таких нет. Про ночные смены я вообще молчу. Пока не наступила весна и у мамы с папой не начались командировки, это — настоящая головная боль на ближайшее время. Не могу сказать, что мои родители — фанаты пуританского воспитания, хоть и откровенно близки к этому, но если речь шла о ночевках у моих подруг, то меня частенько отпускали. И даже на пару вечеринок, которые продлились до утра, меня тоже отпустили, потому что были уверены, что их дочь — ярчайший пример идеального воспитания и поведения. Я действительно не употребляла алкоголь, не курила, вела себя крайне осмотрительно и не лезла в центр событий.

Но, несмотря на это, если я буду отпрашиваться к друзьям на ночевку с завидной регулярностью, рано или поздно это вызовет сначала подозрения, затем — вопросы, а потом даже страшно подумать, на что могут быть способны мои родители, если захотят докопаться до истины. И опять получается, что я рискую подставить под удар всю бригаду, которая меня так тепло приняла. Можно сказать даже, душевно. Ну, кроме Дмитрия Николаевича, разумеется. Он — самая ледяная ледышка из всех людей, что мне в жизни встречались.

В конце концов, что мешает маме просто позвонить моим подружкам поздно вечером? Представляю, какой шок ее постигнет, когда она узнает, что меня с ними нет! Ведь я твердо решила ничего не рассказывать Ане и Фане о сменах. Есть простая истина на этот счет: знает один — тайна, знают двое — знают все.

Хотя, есть на свете один человек, который ни за что меня не выдаст. По крайней мере, родителям — точно. И именно к этому человеку я и решила направиться за советом.

— Да иду я! — гневный голос Леши стал прекрасным аккомпанементом для той какофонии, которую я устроила: одной рукой я колотила в дверь, а другой — беспрерывно вжимала кнопку звонка. — Кто бы ты ни был, молись, засранец, — услышала я его бормотание, когда щелкнул дверной замок.

— Ты что так долго? Помер по дороге, что ли? — воскликнула я, а затем смутилась, потому что братишка встречал меня в одном полотенце, намотанном на бедра. Дома появиться в таком виде не рисковал никто и никогда. Вот она — свободная жизнь…

— Да, помер и воскрес! — зло бросил он, но все же улыбнулся краешком губ. — Чего тебе, макак? Ты типа не вовремя.

— С ума сойти! Ты что, не один?! — сколько я не старалась скрыть улыбку — не получилось. Тот факт, что я, наконец, застала его со второй половинкой, меня страшно обрадовал, ведь я уже давно решила, что у моего брата эта самая половинка является ни чем иным, как порождением его бурной фантазии. — Я надеюсь, это хотя бы девушка?

— Вали отсюда, — брат демонстративно закрыл дверь прямо перед моим носом.

— Леш! Леша! — я снова нажала на кнопку звонка. — Леш, ну прости, ну, ты же знаешь меня, язык — как помело! Ну, извини! Леш!

— Проваливай, — послышалось за дверью.

— Братишка, — чуть тише проговорила я, уткнувшись лбом в холодное железо двери. — Мне нужна твоя помощь. Ты мне очень нужен…

Снова раздался щелчок открывающегося замка. Лицо Леши уже не выглядело таким рассерженным. Он несколько секунд молча смотрел на меня, а потом, раскрыл руки для объятий.

— Э-э-э… Давай обнимемся, когда ты наденешь хоть что-нибудь еще? — брезгливо поморщив нос, я сделала крошечный шаг назад. — Может, в другой раз?

— Где такие мешки под глазами отхватила? — насмешливо подмигнул мне брат, а затем все-таки сгреб меня одной рукой и наградил коротким объятием. — Давай, заходи. С Машкой тебя познакомлю. Она как раз одевается…

— О, да можете не трудиться, — от всей неловкости ситуации я начала нести чушь.

— И постарайся при ней сначала думать, а потом говорить, ладно? — братишка наклонился за гостевыми тапочками и заботливо кинул ими мне в лицо. — Иди на кухню и приготовь нам кофе.

— А больше ничего не завернуть? — язвительно добавила я, вешая в коридоре пуховик.

— Макак, думаем, а потом говорим. Смотри не перепутай!

Девушкой брата оказалась высокая длинноногая блондинка, похоже, даже не подозревающая, насколько она красива. Ведь она только и делала, что стыдливо и застенчиво краснела. А когда она сказала, что подождет, пока мы поговорим в комнате, мне самой стало неловко. Я только поинтересовалась, почему, а она ответила, что не хочет лезть в чужие разговоры.

— Останься, Маш, — серьезно ответил брат, а меня порадовало отсутствие всякий уменьшительно-ласкательных милостей и животных в его обращении к ней. Это о многом говорит.

Выложив всю свою проблему этим двоим и взяв с них клятву молчать даже под самыми нечеловеческими пытками, я постаралась придать своему лицу убедительный жалостливый вид, на сколько была способна, и искренне добавила в конце:

— Я не знаю, как быть.

Задачку, конечно, я им подкинула ту еще. Леша прекрасно понимает, что когда дело касается наших родителей, то продумать следует каждую мелочь. Каждую чертову мелочь, которая может мне все испортить.

— Ну, с дневными сменами проблем нет, проси дополнительные по химии. Типа, готовиться к олимпиадам там… — сказал Леша, отхлебнув из чашки и внезапно поморщился. — Как ты пьешь это без сахара?!

— И мне тоже положи, — несмело попросила Маша, когда Леша потянулся к сахарнице.

— Неплохая мысль, почему мне самой в голову не пришла? — проигнорировала я замечание брата и начала обдумывать вариант с дополнительными занятиями по химии.

— Потому что ты тупая, как топор! — загоготал брат.

— Леша! — Маша толкнула его в живот и снова залилась краской.

— А вот с ночными надо подумать, — прижав к себе одной рукой Машку, пробормотал он и опять отпил из кружки, на этот раз, не изобразив на своем лице вселенского омерзения.

— А какая у реаниматолога фамилия? Стеглов? — неожиданно спросила Маша.

— А я и не знаю… — ответила я.

— А у твоего преподавателя, Лебедев?

— Да, — удивленно ответила я, нечаянно стукнув кружкой об стол. — Откуда ты их знаешь?

— Машка в больничке папиной работает, — с гордостью ответил Леша за свою девушку, а я округлила глаза. Вот уж, мир тесен! — Знаешь, макак, к твоим подружкам действительно рискованно отпрашиваться. Если хочешь, можешь якобы поехать ко мне, пока у мамы с папой не начались командировки. Они о Машке не знают. И даже если позвонят, робота-зубрилку изобразить не сложно, да Маш?

— Можно попробовать, — смущенно проговорила Маша.

— Давайте, кто не рискует, как говорится, — тот не катается на скорой! — рассмеялась я.

Я понимала, что это — не самый лучший вариант, но другого у меня пока нет. Так что надо использовать то, что имеется. Но когда брат провожал меня, в мою голову вдруг полезли сомнения. И на всякий случай, я решила их озвучить:

— Маша ведь не выдаст меня… То есть нас? Всю бригаду?

— Нет, — серьезным тоном ответил мне Леша. — В ней я абсолютно уверен. Значит, и ты можешь ей доверять. Реаниматолог твой — ее хороший друг. А друзей, как ты знаешь, закладывать не принято. Тем более, она не подставит тебя, ведь ты — моя сестра.

Ничего не ответив, я только коротко кивнула и уткнулась лбом в грудь брату, ожидая, когда он привычным жестом растормошит мою прическу.

***

Я всегда думала, что учиться еще усерднее мне будет легко, потому что по-другому я просто не умела. Оказывается, нет. Это не так-то просто.

Начиная с понедельника, моя жизнь в буквальном смысле превратилась в ад. Я читала везде. Я читала постоянно. Я засыпала с учебником в кровати, просыпалась с ним в обнимку, читала научные конспекты в перерыве, в ванной, даже, черт подери, в туалете! Я зубрила, словно сумасшедшая. Я с упорством решала задачи, которые для меня готовил химик. Я старалась успевать и по всем остальным предметам. Мама попросила освободить меня от новогоднего КВН, когда я заплакала от усталости прямо за ужином. И даже папа — редкий гость в последнее время у себя дома — тогда всерьез забеспокоился обо мне.

Я ходила на дополнительные, терпеливо отвлекая биологичку от «охоты» на нашего химика. Как она до сих пор не поняла, что до меня не доходят исключительно задачи с уклоном в биологию? И химик на это все только разводил руками, говоря «это не мой профиль» и исчезал в лаборантской, откуда тут же начинало тянуть сигаретным дымом. А расстроенная Лидуся разбирала со мной материал. Но химик, несмотря на проблески благодарности, которые мне периодически мерещились в его голубых глазах, все-таки отрывался на мне, как мог, стараясь валить на уроках, словно доказывая мне, что я сама сделала этот выбор, сама предложила такие условия. Так будь добра, Дмитриева, терпи. И насмешки его и наглую победную ухмылку, когда вдруг я ошибалась в решении.

Мама с радостью согласилась на отдельные дополнительные по химии, предварительно позвонив Дмитрию Николаевичу и обговорив цену урока. Благо, я успела ему рассказать о своем коварном плане. Я теперь просто злой гений и настоящая лгунья, а вот Дмитрий Николаевич, естественно, не был против лишний раз подзаработать, тем более, что никаких уроков для этого ему проводить не следовало.

Но вот что было по-настоящему тяжело и печально, так это то, что в первые две недели я не получила никакой практики. Никаких смен, никаких поездок!

После той автоаварии Серега заболел, и химика на время поставили дежурить в другую бригаду. Так что мне ничего не оставалось, кроме как усердно выполнять свою часть сделки и дожидаться, когда судьба сжалится надо мной, и реаниматолог, наконец, порадует всех своим выздоровлением.

Такой день настал именно тогда, когда я меньше всего была к этому готова. Двадцать девятого декабря, когда наше дружное сборище гиен отпустили на каникулы и я, решив хотя бы немного расслабиться, поддалась уговорам и пошла на кутеж к Наумову, вместе с другими одноклассниками, на мой телефон с незнакомого номера пришла смс:

«Не знаешь, как отметить Новый Год? Приезжай к восьми часам вечера на станцию номер девять.»

Без подписи, без лишних комментариев. Я даже опешила и перечитала сообщение еще раз. А потом еще раз двадцать, когда поняла, что это — не сон. И что меня наконец-то берут на смену! А смена эта будет проходить прямо в новогоднюю ночь…

— Кто пишет? — Аня любопытно заглянула мне через плечо.

— Да мама достает, интересуется, где я, — наглая ложь. Но, что поделать?

— Знаешь, что, Димон, мне кажется, тебе стоит выпить, — Исаева прыгнула на диван рядом со мной, от чего я чуть было не выронила телефон. — Если она думает, что ты тут сидишь и бухаешь вовсю, может, тебе не стоит разочаровывать ее?

— Штирлиц дело говорит! Будешь, Димон? — Наумов появился из ниоткуда с двумя бутылками пива в руках. Неожиданно мой телефон снова оповестил всех о том, что получил очередное сообщение, и я поспешно открыла его:

«Дмитриева, надеюсь, ты догадалась, о чем идет речь, потому что, судя по контрольным, которые я проверяю, с мозгами у тебя явно беда…»

В голове прозвучал голос Дмитрия Николаевича, будто он говорит мне все это лично. И когда я закрыла глаза, то четко увидела его противную усмешку и скрещенные на груди руки. Каждая деталь. Даже замысловатый рисунок, виднеющийся из-за рукава рубашки и совсем чуть-чуть, если приглядеться, сзади на шее…

— А есть что покрепче? — к собственному удивлению, спросив это, я почувствовала такой адреналин, особенно, когда раскатистое «о-о-о-о-о», принадлежащее Наумову, подхватили все, кто находился в комнате.

***

Текила. Чудесный напиток, изготавливаемый из сердцевины голубой агавы, чудесного мексиканского растения. Такого же чудесного, как и этот напиток. Как и все, кто находится на этой вечеринке. Мои чудесные Аня, Фаня, Наумов, который так услужливо мне подливал эту самую текилу, даже Королёва, упившаяся в хлам, тоже была воистину чудесна! И каким-то чудесным образом вспорхнувшая на колени к Степанову, она, с не менее чудесным рвением, стала изучать его ротовую полость. Да так умело! Без рук! Одним ртом! Фу, Мерзость!

Расстраивало только последнее сообщение в моем телефоне. Предпоследнее — замечательное! А вот последнее — никуда не годится! Потому что химик, отправивший его — вообще ни разу не чудесный! И мне кажется, ему об этом надо срочно сообщить!

«Спешу поделиться с вами удивительным открытием, которое я давеча совершила: вы, Дмитрий Николаевич, являетесь представителем редкого, практически вымирающего вида парнокопытных!»

Вот. Теперь, когда справедливость восстановлена, я, закинув телефон в коробку со специями на кухне, принялась отплясывать под божественный шепот текилы: «ты — прекрасна!».

— Димон! — голос Наумова удивительным образом сумел перекрыть вопящую музыку. — У тебя тут телефон надрывается, — пояснил он, подняв мой смартфон на вытянутой руке.

— Давай, — тяжело выдохнув, я потянулась за аппаратом.

— Отбери, — ухмыльнулся наглый Наумов, убрав телефон за спину и отступая назад.

— Что за детский сад? — я наклонила голову на бок. — Отдай телефон, Паш.

— Бери, — фыркнул он, показывая жужжащий телефон, но стоило мне снова потянуться за ним, как он опять отступил назад, но на этот раз, схватив меня за руку и потянув за собой.

Оказавшись в пустой комнате, он, наконец, отдал мне телефон и потянулся одной рукой ко мне. Но, как только я заполучила его и провела пальцем по экрану, чтобы ответить, я вдруг почувствовала, как Паша резко обвил рукой меня за талию, крепко прижав к себе. Похоже, что он вовсе не шутит и намерения у него самые серьезные.

— Да, — я успела на автомате ответить, мысленно приходя в ужас, потому что Паша обхватил меня двумя руками, а на другом конце оказался не кто иной, как «его величество, парнокопытное»!

— Дмитриева, ты там в конец обнаглела? — прошипел в трубке злой-презлой химик.

— Что? — выдохнула я, чувствуя, как Наумов наклоняется к моей шее. Настойчивые руки одноклассника залезли под кофту и с силой стиснули бок. — Ты что, обалдел?! Пусти! Отпусти меня!

— Ты хочешь лишиться практики или у тебя так, временное помутнение рассудка? — химик на другом конце просто плещет цинизмом, а вот мне не до шуток. Паша, поняв, что я вряд ли смогу дать достойный отпор, принялся стаскивать с моих плеч кофту, тут же припадая к ним губами. Он был груб и настойчив и, несмотря на мои крики, остервенело стягивал с меня одежду.

— Паша, прекрати! Да отпусти же ты! — закричала я, теперь уже прижатая к стенке и яростно отпихивая от себя одноклассника. Его наглые руки добрались до моей груди, и я окончательно запаниковала, опасаясь неизбежного. — Паша, пожалуйста, — всхлипнула я. — Не трогай меня! Отпусти-и-и…

— Дмитриева, где ты?! — услышала я взволнованный голос химика, но телефон выскользнул из моих рук из-за отчаянных попыток высвободиться из цепких лап одноклассника.

— Наумов, ты что творишь, козлина?! — Фаня заставила Пашу остановиться, вцепившись в его широкую спину и, воспользовавшись его секундной заминкой, я успела вырваться и поднять упавший телефон.

Сердце колотилось, словно бешеное, а в голове резко прояснилось. Чувствую на себе презрительный взгляд Наумова, который злобно выругавшись, вышел из комнаты, пихнув Фаню плечом. На что та наградила его своими самыми изощренными ругательствами.

Стараясь отдышаться, дрожащими руками я торопливо натягиваю ворот кофты на плечи, но мне это не удавалось. С досадой я поняла, что Наумов кофту просто порвал. А потом я почувствовала, что по щекам стекает что-то мокрое и противное…

— Марин, — выдохнула Фаня и крепко меня обняла. — Пойдем, — она потянула меня за руку. — Пойдем, не бойся, он ушел! Пойдем на улицу.

Я шла вслепую за подругой, потому что ничего не видела из-за слез. Коридор, дверь, лифт, лестничный пролет, и меня окутал колкий морозный воздух. На плечи опустился мой пуховик, заботливо захваченный подругой. Не знаю, сколько я так простояла, шмыгая носом и размазывая тушь по лицу, но я ясно понимала одно — ночевать здесь я сегодня не собираюсь.

— Хвостик, можешь мою сумку принести? Я брату позвоню, попрошу, чтобы он забрал меня, — я постаралась придать своему голосу спокойствия и несмело посмотрела на Фаню, и та, уверенно кивнув, отправилась обратно к подъезду. А пока я искала номер телефона брата в памяти смартфона, послышался звук приближающейся машины, которая остановилась прямо напротив меня.

Поняв, чья это машина, я многозначительно помотала головой, когда дверь со стороны водительского сидения открылась и оттуда показался разъяренный химик. В тот же момент я нажала на кнопку вызова и, увидев, как он взял трубку и замер у машины, я торопливо прошептала:

— Пожалуйста, — даже шепот не мог скрыть нервную дрожь в голосе, и каждое слово я произносила почему-то очень медленно, снова стыдливо срываясь в слезы. — Пожалуйста, — всхлипнула я, но тут же постаралась взять себя в руки. — Не уезжайте без меня…

Не уверена, что смогла достаточно доходчиво донести свою просьбу до химика, но тот, сев обратно, проехал вперед несколько метров и остановился у торца дома. В этот же момент домофон противно завизжал, и ко мне вышла взволнованная Фаня.

— Надо же было так нажраться! Скотина! — прошипела Хвостова. — Ты как, Димон?

— Нормально, — прохрипела я слишком торопливо и слишком неправдоподобно.

— Когда Леша приедет? — Фаня рыскала по карманам и, найдя салфетки, вытерла размазанную тушь с моих щек.

— Он тут уже, за углом ждет, — снова всхлипнула я и почувствовала, как глаза опять наполняются слезами, не в силах бороться с нервами.

— Пойдем, провожу, — Фаня схватила меня за локоть, но я отказалась.

— Хвостик, спасибо, я одна хочу… — я не могла даже договорить, стараясь подавить нарастающую внутри истерику. Фаня тяжело вздохнула и, напоследок в очередной раз обняв меня, с пониманием попрощалась.

Кажется, что каждый шаг по тщательно выметенному от снега асфальту отзывался гулким эхом в моем сердце. Но этого не может быть. Надо успокоиться.

Услышав тихий щелчок замка, я открыла дверь со стороны пассажирского сиденья и, сев в машину дала волю чувствам — заплакала, будто находилась там одна. Рыдала, закрыв лицо руками.

— Что он сделал? — химик с нарочитым спокойствием выдавливил из себя эти слова, видимо боясь услышать что-то ужасное.

— Ничего, — ответила я, усмирив дыхание. — Хвостова его спугнула. Я… Я… Не могу домой, от меня несет, как от сапожника, — вытерла сопли рукой, даже не задумываясь о манерах, и о том, что в моем кармане лежат салфетки, которые туда сунула Фаня.

— Да, я заметил, — холодно ответил Дмитрий Николаевич.

— Отвезите меня к брату пожалуйста, я адрес скажу.

— К тому покусанному ветеринару? — химик бросил на меня внимательный взгляд. — Нет, Машка сегодня счастливая прыгала по приемке, не будем им вечер портить… Ко мне поедем.

Я кивнула, хоть и понимала, что такой вариант даже не мог прийти мне в голову.

— На старую станцию, в бомжатню? — снова слова вырываются из моих уст быстрее, чем я успеваю их обдумать. Может, действительно стоит прислушаться к совету брата?

— Бомжатня! — усмехнулся химик, внимательно следя за дорогой. — Нет, домой ко мне поедем.

Всю дорогу я ехала, с безразличием взирая на сменяющиеся пейзажи за окном, вяло понимая, что химик, похоже, живет довольно далеко от лицея. А может быть, он меня сейчас увезет в лес и изнасилует… Я вспомнила ощущение жадного горячего дыхания Наумова на своей шее, пытаясь подавить очередной приступ слез. Но максимум, что у меня вышло — тихо ронять соленые капли на свой пуховик.

— Пойдем, — бросил Дмитрий Николаевич, когда машина останавилась, и, дождавшись, пока я отстегну проклятый заедающий ремень безопасности, он пошел к подъезду шестнадцатиэтажки, расположенной в неизвестном мне спальном районе.

Квартира химика встретила нас вязкой темнотой, но от одного ловкого движения руки хозяина прихожая осветилась тусклым светом энергосберегающей лампочки.

Широкий пустой коридор, в котором из мебели — только узкое зеркало во всю стену, вешалка и коврик для обуви, да крючок, на который химик повесил ключи.

— Слева ванная. Умойся и проходи дальше, на кухню, — тихо скомандовал Дмитрий Николаевич, и я поспешила проследовать по указанному мне маршруту. В ванной я долго умывалась холодной водой, стирая мылом размазанную тушь, а затем лицезрела заплаканное отражение в зеркале, собрала свои темные растрепанные волосы в низкий хвост и поплелась на кухню.

— Садись, Димон, не стой столбом, — сказал химик, пройдя мимо, пока я замерла,разглядывая просторное помещение, отведенное под кухню.

Покрашенные в разнобой широкой кисточкой стены красовались тремя цветами — темно-серым, светло-серым и бледно-голубым, а идеально белый потолок, подсвеченный одной единственной лампочкой с нахлобученным самодельным абажуром, никак не вязался с этими цветными мазками на стенах. Небольшой стол у окна и три старых деревянных раскладных стула. Слева — раковина, плита и несколько шкафов, так же покрашенных неким «безумным мастером», и единственная вещь, кроме потолка, которая здесь была новой, стояла в углу — холодильник. Именно туда быстро заглянул Дмитрий Николаевич, успевший переодеться в спортивные штаны и черную футболку, но, судя по всему, не найдя ничего съдобного, он полез в один из шкафов.

— Коньяк не предложу, не обижайся, — он достал из шкафа початую бутылку с янтарной жидкостью и, поставив ее на стол, схватил из сушки рюмку. — Могу предложить чай с мятой.

— Вы пьете чай с мятой? — почему-то этот факт показался мне нелепым и смешным.

— Да… — замявшись, проговорил химик. — Сестра привезла. Сейчас налью.

— Аттракцион невиданной щедрости! — не удержавшись, выпалила я.

— А я смотрю, тебе уже не так плохо? — Дмитрий Николаевич развернулся и, облокотившись о столешницу рядом с плитой, посмотрел на меня своим привычным насмешливым взглядом.

— Простите.

— За редкий вид парнокопытных?

— И за это тоже… — я покраснела. Безбожно покраснела. — Я раньше не пила столько, — пояснила я, а затем зачем-то добавляю: — Столько текилы. Да вообще раньше не особо пила…

— Сборище малолетних алкоголиков, — он наполнил рюмку коньяком, затем быстро осушил ее и, вздохнув, повторил эту нехитрую манипуляцию. А после приоткрыл форточку и с видимым удовольствием закурил.

— А можно мне тоже, — не особо надеясь на разрешение, спросила я, глядя, как он аккуратно выдыхает дым в открытую щель.

— Нет, — твердо ответил химик. — Тебе еще детей рожать.

— Ладно, — вздохнула я и поднялась, чтобы налить себе чаю.

— Да сиди, Димон, я налью, — тяжелая широкая ладонь заставила меня сесть на место. Порванный ворот кофты тут же разъехался, обнажая одно плечо, и я дрожащими руками попыталась тщетно натянуть его обратно. Дмитрий Николаевич, заметив это, затушил сигарету и, выйдя из кухни, вернулся со свернутой одеждой в руках. — Вот. Направо по коридору, там переоденься.

Искренне поблагодарив и приняв из его рук тряпки, я удалилась из кухни. В спальне не было никакой мебели вообще, не считая толстого матраса с подушкой и одеялом и неприметного шкафа-купе. Рядом с матрасом — пепельница и ноутбук, а неподалеку валялся белый медицинский халат, видимо, не добравшийся до корзины с грязным бельем. Я надела серую спортивную толстовку, судя по запаху, принадлежащую химику, а черные штаны аккуратно свернула на матрасе, рассудив, что они с меня свалятся, а подпоясать мне их нечем.

Выйдя из комнаты, я не могла побороть своего любопытства и тихонько заглянула в приоткрытую дверь напротив. Такие же брызги красок на стенах, и почти полное отсутствие мебели. Она была почти как брат-близнец первой комнаты, если не считать несколько отличительных черт: здесь были не жалюзи, а длинные плотные шторы стального цвета, матрац был аккуратно застелен, а у стены напротив шкафа-купе стояла деревянная детская кроватка и небольшой столик для пеленания…

Несколько секунд я смотрела на эти предметы интерьера, а затем решила, что все это — не мое дело. Есть ли у него женщина, которая по какой-то причине отсутствует сейчас в квартире, или ребенок, это — не мое дело. Хотя, судя по тому, как обустроена квартира, живет он явно один, причем довольно давно.

Вернулась на кухню я как раз в тот момент, когда химик снова наливал себе коньяк. И невольно я поймала себя на мысли, что боюсь, как бы и этот редкий экземпляр не напился. Опустившись на стул напротив него, я хватаю чашку с ароматным чаем так крепко, словно это единственный спасательный круг в этом безумном океане страстей.

— Это был Наумов? — помолчав некоторое время, спросил Дмитрий Николаевич, возвращая меня в отвратительные воспоминания минувшего вечера, и внимательно смотря на меня.

Я молча кивнула, не в силах произнести ни слова. А потом меня вдруг охватил испуг. Химик же не собирается «наказывать» этого балбеса? Господи, и почему я его жалею?!

— Ты не пострадала?

— В осмотре не нуждаюсь, — я осушила чашку несколькими большими глотками и почувствовала странный привкус во рту.

— Хорошо. Тогда ложись спать, Дмитриева, а с утра поговорим. В ту же комнату иди, где переодевалась, — химик наполнил стопку коньяком и на этот раз спрятал бутылку обратно в шкаф. — Уснешь быстро и сновидениями мучиться не будешь, обещаю, — эти слова и объяснили странный привкус в чае. Видимо, сильное седативное.

Перед тем, как выйти из кухни, я на мгновение остановилась и, повернувшись к нему, пару секунд рассматривала задумчивый, нахмуренный, хищный профиль, а затем тихо прошептала:

— Спасибо.

Дмитрий Николаевич посмотрел на меня с пониманием, так, как раньше никогда не смотрел. Не как на ученицу или нерадивую практикантку, напросившуюся на смену, а просто как на человека.

— Иди спать, — тихо ответил он, отвернувшись.

========== Глава 9. Об удивительных кружках и семейных праздниках. ==========

Порой кажется, что с собой договориться очень легко. Иногда это получается с какими-то уступками, иногда с условиями, которые выдвигаешь сама же себе. Но в итоге ты глубоко вздыхаешь и внушаешь себе, что все хорошо. Самообман удался на ура, пульс выровнен, все плохое забыто. И теперь с чувством выполненного долга ты можешь отправиться на боковую.

Но… Черт возьми, так ли это?

Самым ярким примером того, что самообман является, в первую очередь, именно обманом — это наши сны. Они первыми показывают перед твоими закрытыми глазами правду. Правду о том, что не забыто, о том, что не простила, что переживаешь, что где-то глубоко внутри ты все еще тихо плачешь от обиды. И когда ты просыпаешься в поту, а возможно даже с криком, то, честное слово, я даже не знаю, что паршивее: сон, который тебя так измучил ночью, или то, что ты настолько слабое и безвольное существо, что даже солгать сама себе не можешь? Хотя, слабость ли это?

Не знаю, что за седативное химик добавил в мой чай, но думаю, что это самый щедрый подарок, который мне когда-либо делали. Еще по дороге в его спальню, голова закружилась так, что невольно захотелось как можно скорее принять горизонтальное положение. И последнее, что я помню, прежде чем отключиться мертвецким сном, это тоскливую мысль, что я даже укрыться одеялом не могу — просто нет сил. Из-за нервного перевозбуждения твое сознание даже во сне продолжает работать. Именно это и заставляет его так услужливо подкидывать тебе самые яркие события дня или самые сокровенные твои думы, выстраивая их остросюжетным блокбастером в твоем сновидении. Поэтому для меня было бы просто отвратительно увидеть похабный взгляд Наумова или снова почувствовать его руки, нагло хозяйничающие под моей кофтой.

Так что за черную вязкую пустоту во сне я буду благодарна Дмитрию Николаевичу, наверно, до конца своих дней.

Утро было непривычно солнечным и морозным. Теплые лучи пробивались сквозь полуопущенные жалюзи и наполняли комнату теплым мягким светом. Уже рассвело? Сколько же я спала?

Сев на кровати, я поняла, что накрыта не только одеялом, но еще и пледом сверху. Странно. Дмитрий Николаевич меня укрыл? Я точно помню, что как только голова коснулась подушки, я тут же отключилась. И действительно, я так и спала в одежде, все осталось в неизменном виде. Кроме носков, они валялись рядом с матрасом на полу. Не помню, чтобы я их с себя снимала.

Ожидая получить насмешливые комментарии из-за того, что проспала так долго, я торопливо натянула на ноги недостающий элемент одежды и поспешила на кухню. Но, к своему удивлению, никого там не обнаружила. Со вчерашнего вечера на столе все осталось как было, только рядом с моей не помытой кружкой стояла еще одна. Он что, еще спит?

Борьба с любопытством длилась недолго. Задвинув все свои сомнения, что я уже и так достаточно вторглась в личную жизнь Лебедева, я все-таки решила убедиться, что нахожусь в квартире не одна, тем более, что дверь в ту комнату, как и вчера, была приоткрыта.

Химик спал на животе, закинув руки на подушку, таким безмятежным сном, что мне на секунду даже стало стыдно, что я подглядываю. Татуировка темным рукавом поднималась к плечу и покрывала ту часть спины, которая осталась не прикрытой одеялом. Ужасно хотелось подойти и рассмотреть ее, но мне хватило ума этого не делать. Зато я заметила еще одну тату, набитую на ноге, которая так забавно выглядывала из-под одеяла…

Так, все, Дмитриева. Достаточно. Выходи. Любование нательной галереей химика пора прекратить.

Мысленно отругав себя, я снова направилась к кухне, но проходя мимо ванной, решила, что химик вряд ли будет против, если я ею воспользуюсь.

Удивительным казалось то, что вместо страшной головной боли и жуткого похмелья, я получила лишь небольшое недомогание, но горячий душ все же заставил меня в полной мере ощутить себя человеком. Подставив лицо под мелкие капельки воды, я вдруг осознала, что чувствую себя сейчас настолько спокойно, что голова какое-то время не думала ни о чем вообще. Не знала, что человек действительно на такое способен. А вот по окончании водных процедур меня ожидал маленький сюрприз: полотенце в ванной одно-единственное, и оно принадлежало не мне.

Но так как вариантов не было, пришлось воспользоваться им. И после, аккуратно повесив это полотенце на батарею, чтобы оно скорее высохло, я, выйдя из ванной, в который раз прошла на кухню. Черт, ненавижу эти одинокие блуждания по квартире, пока все спят…

— Смотрю, ты уже освоилась? — заспанный и непривычно хриплый голос химика меня до смерти напугал, из-за чего я комично подпрыгнула на месте от неожиданности. — Спокойно! Инфарктов мне и на работе хватает. Доброе утро, Димон!

— Капец, — выдохнула я. — То есть… Доброе утро. Простите, Дмитрий Николаевич, я подумала, что вы не станете возражать…

— Ого, сколько официоза, Дмитриева! А ведь еще вчера ты назвала меня парнокопытным!

— Я же извинилась, — пробурчала я, стыдливо опустив голову.

— А осадочек-то остался, — химик хищно улыбнулся и почесал затылок. Не знаю, почему, но мне было стыдно на него поднимать глаза. Вид сонного, по пояс голого, одетого в одни спортивные штаны, взъерошенного преподавателя меня, мягко говоря, смущал. Поэтому я так и присела за стол, опустив взгляд, дабы не пялиться на химика. Его явно веселила моя реакция, но я старалась не обращать на это внимания. Пусть довольствуется воздыхательницами в школе и половине городских больниц. Я не смотрю, потому что мне не интересно.

— Могу взять свои слова обратно, но не думаю, что вас это успокоит.

— Дмитриева, если бы я переживал всякий раз, как ученики называли меня козлом, то я бы не пошел преподавать, — химик усмехнулся и слегка наклонил голову, чтобы заглянуть в мое лицо. Я же в ответ на это действие еще сильнее отвернулась, сделав вид, что рисунок на кружке такой занимательный — ну просто глаз не оторвать!

— Так чего преподаете, раз столько минусов? Хамоватые ученицы, безмозглые дети…

— Мне деньги нужны, — ответ прозвучал достаточно серьезно и честно. Но был небольшой нюанс, который выдавал, что Дмитрий Николаевич что-то недоговаривает.

— И вы решили, что преподаватель химии сможет заработать много денег? — фыркнула я, так же упорно разглядывая кружку.

— Условия работы бывают разные, — загадочно проговорил он. Опять какая-то договоренность? Интересно, откуда у него столько привилегий? Что в нем особенного?

— Интересный узор? — теперь в его голосе откровенная издевка.

— Очень, — злобно бросила я. — Красивая кружка.

— Она полосатая.

— Вижу.

— Черно-белая.

— Никогда таких не видела.

Тяжелый вздох и несколько шагов, удаляющихся от стола, говорит о том, что он, наконец, покинул мое личное пространство и, скорее всего, повернулся ко мне спиной. И, словно в подтверждение этого, послышался звук открывающейся дверцы холодильника.

Подняв взгляд, я смогла разглядеть его рисунок на спине, представший передо мной во всей красе. Раскидистое дерево, протянувшее свои ветви по подтянутому телу Лебедева, цвело черными красками на лопатке и было абсолютно сухим и мертвым на руке. Рисунок завораживал. С плеча, где тонкие ветки были покрыты листочками, он переходил на грудь и…

Черт, он уже давно повернулся, а я все еще пялюсь.

— Ничего, Димон, смотри, — подмигнул химик, когда я торопливо вернула взгляд на черно-белое полосатое произведение искусства. — Это интереснее кружки.

— Думаю, вам следовало бы одеться.

В ответ химик только довольно хмыкнул, но все же вышел из кухни. А вернулся он уже одетый в черный свитер. Молча умыкнув у меня из-под носа кружку, которую я уже почти полюбила, он налил кофе и, аккуратно нарезав сыр, сделал несколько бутербродов на завтрак.

— Ешь, давай, — он пододвинул ко мне тарелку со своим кулинарным творением и уселся напротив.

— Щпащибо, — откусив кусок, с набитым ртом проговорила я.

— Ты как после вчерашнего? — нарочито небрежным тоном спросил Дмитрий Николаевич, но я отчетливо слышала нотки беспокойства в его голосе.

— Да, я… Поступила неосмотрительно, — откусив еще кусок от бутерброда, я вдруг поймала себя на мысли, что нечеловечески голодна! — Вы же… — замолкла на несколько секунд, не уверенная в том, стоит ли задавать ему подобный вопрос, но, немного поколебавшись, все-таки озвучила его. — Вы же не будете разбираться с Наумовым из-за этого?

— Разбираться? Дмитриева, я тебе кто, папочка? — немного грубовато поинтересовался химик, отчего я невольно нахмурилась. — В ваших сопливых разборках я участвовать не собираюсь. Сама виновата.

От этих слов я почувствовала неприятный комок в горле, но, мысленно стараясь себя успокоить, все же нашла храбрость в себе посмотреть в его глаза и тихо ответить:

— Вот и славно.

Вчера мне так не казалось. Его разъяренный вид, с которым он вышел из машины, говорил обратное — будто он сейчас же ворвется к Паше домой и наградит его хуком справа. Похоже, что это какая-то патологическая иллюзия моей значимости, в которую мне так отчаянно хотелось верить и которую я сама себе придумала. И я себя смогла бы убедить, обмануть, что ему действительно все равно, если бы не одно «но»: глаза никогда не лгут. А я видела его глаза. Я помню его ледяной злобный взгляд, когда он спрашивал, что сделал Наумов.

— Раз уж так все благополучно разрешилось, позволь поинтересоваться, будешь ли ты присутствовать на смене в Новый Год? Тебя, наверное, семья не отпустит в праздничную ночь…

— Не дождетесь, Дмитрий Николаевич, — нагло перебила его я и, передразнивая его усмешку, продолжила. — Я буду на станции ровно к восьми. Вам от меня так просто не отделаться. Забыли? У нас сделка.

Химик, прищурившись, пригубил кофе, а затем взял с подоконника сигарету, закурил, не открыв на этот раз окно и, улыбнувшись, поинтересовался:

— Твои родители в курсе, какую дьяволицу они растят?

***

Мне невероятно фартит. Я, наверное, появилась на свет в рубашке, иначе как объяснить тот удивительный факт, что родители разрешили мне встречать Новый Год у брата? При этом, они настолько быстро согласились на мою просьбу, что я уже начала подозревать неладное. Больно гладко все прошло. Ни тебе истерик, что девушки в моем возрасте должны ночевать у себя дома, ни демагогий на тему «Новый Год — семейный праздник»! Хотя, по сути, я эту традицию не нарушаю, ведь братишка — один из членов моей семьи и, признаться, является единственным ее представителем, который не треплет мне нервы.

Возможно, поэтому он так заботливо старался впихнуть в меня как можно больше еды перед тем, как лично отвезти на станцию скорой помощи. Все мои заверения, что съев столько еды, меня, скорее всего, вывернет прямо на прекрасные синие брюки Лебедева, Лешу никак не волновали. А Маша просто умилялась, и, когда Леша, наконец, от меня отстал, обвила его шею руками и запричитала, какой он у нее заботливый! С ума сойти, а мне казалось, он только что хотел меня убить самым изощренным способом…

Несмотря на приветливость и гостеприимство, я прекрасно понимала, что являюсь лишней на этом празднике жизни, и парочке не терпится остаться наедине друг с другом. Поэтому созерцать их нежности, которые, как бы не хотелось этого признавать, но все-таки вызывали во мне зависть, пришлось не особо долго. Но, если честно, я была действительно рада за брата! Он послал ко всем чертям правила и устои, которые в него, как и в меня, с детства вбивали мама с папой, и теперь, кажется, по-настоящему счастлив! Может, мне тоже стоит так поступить? Хотя, чем я занималась, как не нарушением правил? Черт возьми, как же эта мысль меня грела!

Выйдя из машины брата и выслушав все поздравления и наставления от него, я, чувствуя себя героиней шпионского боевика, пригнувшись, направилась к станции. Вид, наверное, идиотский…

— Гражданочка! — раскатистый бас прозвучал прямо около моего уха, испугав меня до полусмерти.

— Господи! — выдохнула я, оборачиваясь и увидев химика, который улыбался, как мальчишка, чья шутка удалась на славу. — Вы что творите?

— Ты так забавно подскакиваешь, я не удержался, — развел руками Дмитрий Николаевич, а затем резко сменился в настроении. И вместо веселого химика тут же превратился в злобно-агрессивного. — Давай, шевелись. Форма в машине. На станцию пока нельзя. Там проверка, увидят тебя, и появится море лишних вопросов.

И я направилась к реанимобилю, едва поспевая за широкими шагами Лебедева. Только сейчас, вприпрыжку догоняя химика, я подумала, что он в росте ни чем не уступает Пяточку. Только если водитель выглядит настоящим громилой, то химик смотрелся просто подкаченным и жилистым. А вот третий и, пожалуй, самый главный член нашей бригады, Стеглов Серега, был всего лишь на пол головы выше меня. Еще в первый раз я предположила, что именно его форму мне посчастливилось надевать, ведь, надень я куртку Лебедева, я бы в ней просто утонула.

— Давай, переодевайся, смена в девять, — Дмитрий Николаевич бросил мне форму, которую я поймала на лету, а затем уселся впереди, рядом с водительским сиденьем. Я же, убедившись, что он смотрит совершенно в другую сторону, стала стягивать с себя пуховик, ежась от холода.

— Быстрее, Димон, мне еще инвентарь проверять, — недовольно пробурчал Лебедев, немного повернувшись. Я в этот момент сняла с себя свитер, оставшись в черной футболке, и торопливо стала натягивать синюю рубашку. Точно Стеглова. Рукава пришлось подвернуть всего два раза.

— А я здесь буду ждать? — спросила я, покосившись на часы. Пятнадцать минут девятого.

— Да, — ответил химик. — И я тебя закрою в машине.

— Как закроете? — я остановилась. — Это мне что, до девяти тут мерзнуть?!

— До первого вызова будешь тут сидеть, — спокойно ответил химик. Значит, не сорок пять минут, а больше. — А там — понесется. Новый Год же! Море ожогов, пьяных обмороков, ложных вызовов… Лучше бы с братом дома осталась, да? — он гадко засмеялся.

— Дмитрий Николаевич, — я встала коленками на сиденье, так, чтобы заглянуть головой в окошко водительской кабины. Он повернулся ко мне, и лицо его оказалось ближе, чем я рассчитывала. Я даже заметила небольшой шрам на скуле, под правым глазом. Интересно, откуда этот шрам? Как будто чем-то рассекли. — Я прекрасно понимаю, чего вы добиваетесь.

— Правда? — тихо переспросил он, еще сильнее сократив расстояние между нами. Я смутилась, но виду не подала, с трудом заставляя себя не нервничать. — И чего же я добиваюсь?

— Чтобы я сдалась.

— И у меня получается? — снова эта наглая ухмылка. И глаза насмешливые, холодные, практически ледяные… Со стороны кажется, что он, как и тогда на кухне, получает колоссальное удовольствие от моего смущения, которое стало все труднее скрывать.

— Ни капельки, — я сама поразилась своему стальному тону и убрала голову из водительской кабины, от греха подальше.

— Ну, посиди здесь, — вальяжно сказал он, выходя из машины и закуривая сигарету. — Не знаю, когда будет первый вызов, но… возможно, ты успеешь передумать! — сказав последние слова, он подмигнул мне и, выдохнув струйку дыма в сторону, захлопнул дверь машины, оставляя меня в полном одиночестве.

Первые минут двадцать я просто кипела от злости на химика и на свое сердце, которое так предательски бешено колотилось, когда Лебедев решил обратить мою провокацию против меня же. Что это было вообще?! Он просто издевается надо мной!

Но потом я просто уснула, сидя в кресле, скрестив руки на груди и положив свою голову на свернутый рядом с дефибриллятором свитер. Не знаю, сколько проспала, но резко открывшаяся дверь практически вырвала меня из сна.

— Димон! Привет, красота! С наступающим! — Серега был, как и тогда, в прекрасном расположении духа. Я, пробурчав что-то приветственное в ответ, зевнула и потерла глаза. А затем, помахав рукой поздоровавшемуся Пятачку, взглянула на часы. Половина десятого.

— Как спалось? — издевательски спросил Лебедев.

— Чудесно, — я оскалилась в улыбке. Но потом эта улыбка сменилась удивлением, когда он достал из-за пазухи маленький термос и вручил его мне вместе с небольшим свертком, обернутым фольгой. Он постарался сделать это как можно незаметнее, а потом занял свое излюбленное место в водительской кабине, рядом с Пяточком.

— Давай, ешь быстренько, — скомандовал Стеглов, устроившись напротив меня. — Дабы никто не смог заметить акта доброты со стороны нашего хладнокровного злодея и женоненавистника, Лебедева Дмитрия Николаевича. Знаешь, он последний бутерброд для тебя со стола утащил!

— Красиво стелешь, Серега! — недовольно пробурчал химик с переднего сиденья, но что-то мне подсказывало, что это может быть правдой, судя по его реакции.

— А что? — Стеглов начал входить в образ. — Не дам, говорит, помереть моей красавице-ученице от голода и холода! Давай, говорит, свой бутерброд сюда! Ей отнесем, пусть поест, бедняжка. И практически изо рта у меня его вырвал, веришь?

— Верю, — засмеялась я, отпив глоток кофе из термоса.

— Зря, — злобный низкий голос химика.

— И вообще, Димон, — задумчиво протянул Серега, обращаясь к своему другу. — Я удивлен! Второй раз увидеть тебя с одной и той же представительницей прекрасного пола! И причем, не с сестрой!

— Стеглов, — злобно прорычал Дмитрий Николаевич. Слишком злобно. Серега даже в лице сменился, а по моему телу прокатился холодок. — Ты заигрался. Договоришься сейчас.

— Ладно, друг, остынь, — примирительно ответил реаниматолог, и дальше я дожевывала вкусный бутерброд с красной икрой, взятый, видимо, с праздничного стола, уже в полной тишине, нарушаемой лишь ревом двигателя.

Что такого сказал Серега? Почему-то в памяти всплыла детская кроватка и столик для пеленания во второй комнате химика, но я постаралась как можно скорее отогнать от себя эти мысли. Я твердо себя убедила, это — не мое дело. И нечего лезть в его жизнь. Я и так в последнее время «вся в Лебедеве»…

Вызов оказался далеко не праздничным. Инфаркт у дедушки. Повторный. Мы сняли кардиограмму и приняли решение срочно его госпитализировать. Его жена, маленькая старушечка, одетая в потрепанную каракулевую шубу поверх нарядного платья, ехала в машине, держа за руку своего мужа. В ее глазах было столько чувств: сострадание, беспокойство… И такой особенный страх — страх перед неизведанным. Казалось, она готова занять его место, лишь бы ее супругу стало лучше. Лишь бы все было хорошо. Вот тебе и праздник…

После того, как дедушку передали кардиологу и оформили в больничке, на связь с нами вышла диспетчерская: мужчина, тридцать лет, без сознания. Сразу отправившись на вызов, Стеглов, как всегда сидевший передо мной, неожиданно схватил теплой рукой мою ладонь и тихо, так чтобы не было слышно в кабине водителя, проговорил:

— Не думай, а то свихнешься в первую же неделю.

— Да я и не… Так заметно, да?

— Угу, — кивнул Серега, все еще держа мою руку. — Ему сейчас помогут, — сказал он, имея в виду того дедушку. — Полежит, полечится и домой, коротать с супругой свой век… Он жив — это главное. Знаешь, скольких я потерял, работая врачом?

Я промолчала, потому что даже не знала, что можно ответить на это. Тот факт, что люди… Живые люди могут и умереть на твоих руках, посетил мою голову только сейчас. И мне стало по-настоящему страшно. Причем, страшно не за себя. А страшно, что человеческая жизнь может целиком и полностью зависеть от тебя.

— Я перестал считать после двадцати двух. Понял, что не могу больше пропускать все эти смерти через себя. Мы циничны, но только так нам удается сохранить хладнокровие в сложной ситуации. Мы должны работать. Если мы не поможем — никто не поможет.

Я только молча кивнула, решив, что цинизм — не самая большая цена, которую можно отдать в обмен на возможность спасать людям жизни.

— А почему на этот вызов отправили не кардиологическую бригаду? — задала я тот вопрос, который возник у меня, когда я услышала, что на вызове инфаркт.

— Заняты другие бригады, — пояснил Стеглов. — А мы были свободны, вот и послали нас.

На следующем вызове нас встретила подвыпившая девушка, которая сообщила, что ее муж очнулся от обморока и сейчас заперся в туалете, пригрозив, что зарежет ее.

— Дураков зови, — негромко сказал Серега Дмитрию Николаевичу и тот, достав здоровенный спутниковый телефон, стал набирать номер.

— Дураков? — переспросила я, пока жена «больного» объясняла причину вызова врачу.

— Психиатрическую бригаду, — пояснил Лебедев, а затем заговорил громче, когда ему ответили диспетчеры. — Да. Сто девятая. Психиатров и полицию, пациент агрессивен.

Удивительно, но Лебедеву и Стеглову удалось с помощью одних только уговоров заставить выйти мужчину из туалета и он, шатаясь из стороны в сторону и промокший от пота, словно мышь, дошел до кровати. А уже там, свалившись на нее, моментально отключился вновь.

— Просыпаемся! Просыпаемся! — громко воскликнул Серега, ударяя мужчину по щекам. Тот вяло, я бы даже сказала, лениво на это отреагировал, но глаза открывать не стал. Это не обморок. Мужик обдолбался! — Какие вещества принимали? Рассказываем!

В другом конце комнаты причитала жена, то и дело, срываясь на слезы. И она, судя по раздраженному лицу Лебедева, страшно мешала им.

— Димон, — негромко позвал меня химик. — Уведи ее, поговори с ней, займи чем-нибудь.

Кивнув в ответ и собрав остатки своей уверенности, я нагло взяла из рук своего преподавателя папку с бланками, а затем, подхватив под локоть женщину, увела ее на кухню. Там я начала задавать ей элементарные вопросы, просила назвать фамилию, имя, отчество ее мужа, дату рождения, номер полиса… И заняла ее ровно до того момента, как приехали те самые «дураки». Передав им вызов, мы покинули квартиру.

— Ну, вот и все, — подытожил Стеглов, выходя из подъезда. Химик достал из кармана сигареты и закурил, а Пятачок сказал, что можно возвращаться «домой» (на станцию), потому как вызовов пока больше не поступало.

— Вот, возьмите, — протянула я папку Лебедеву. Он опустил на меня хитрый взгляд и медленно забрал папку.

— Молодец, не растерялась, — похвалил меня химик.

— Болтать — не жизни спасать, — пожала я плечами в ответ.

— По-разному бывает, — задумчиво протянул химик, затянувшись.

По дороге «домой», нас все-таки развернула диспетчерская. Мужчина, сорок три года. Задыхается. Плохо. Все другие бригады заняты. Видимо, в Новый Год у скорой аншлаг…

Но, приехав на место вызова, нам никто так и не открыл. Пришлось побеспокоить соседей, чтобы убедиться, что дверь, в которую мы звонили и стучали, является именно той, что нам нужна. Испуганные соседи, уже вовсю начавшие празднование, признались, что в этой квартире уже давно никто не появлялся. В итоге диспетчерской было сообщено, что на вызов мы приехали, а дверь никто не открыл. Свет, кстати, в этой квартире не горел.

— Иногда и с адресом ошибаются, такое тоже бывает, — объяснил мне Серега. И на этот раз мы благополучно добрались до станции.

Правда радость эта была недолгой. Я только успела зайти внутрь, следуя за Лебедевым.

— Реаниматологи на вызов.

Было странно ехать на окраину города с «люстрой» по пустым предновогодним дорогам, но Пятачок заверил, что это необходимо, потому что идиотов, которые в нетрезвом состоянии катаются по дорогам, море!

Место вызова было видно издалека. По густому черному дыму, поднимающемуся из двухэтажного коттеджа из-за огороженного высоким забором участка. Служба спасения, пожарные, полиция и мы, скорая, — все в сборе. Пока тушили огонь, я старалась наблюдать за процессом, но не мешаться остальным, вспомнив, как на той автоаварии меня толкнул врач, когда я преградила ему дорогу.

— Нет, не нужно, нас хватит, — услышала я голос Сереги, когда вылезала следом за химиком из машины.

— Сюда, давай! — служба спасения аккуратно переложила молодую женщину, одетую в мешковатое пальто с носилок на кушетку. Девушка вела себя как-то странно, она сипло стонала и пыталась схватить за руки каждого, кто находился рядом с ней.

— Ка-тя! — взревел мужской голос. — Господи! Катя!

Взволнованный мужчина, одетый в дорогое пальто, выбежал из машины и направился к нам, на ходу всплескивая руками.

— Так, в сторону! Не мешаем! — Стеглов жестом велел мужчине оставаться на месте.

— Это моя жена! — глаза мужчины были круглыми от шока, а руки тряслись. — Что с ней? Пустите!

— Стеглов! — раздался незнакомый голос со стороны дома.

— Марина, займись, — врач многозначительно кивнул мне на мужа пострадавшей, и я, поняв его намек, отвела в сторону разнервничавшегося мужчину.

— Фамилия, имя, отчество супруги, — получилось немного грубо, но я, не обращая на это внимания, достала папку, которую успела взять с кресла машины.

— С ней все в порядке? Понимаете, она…

— Мужчина, вы меня слышите? Фамилия, имя…

— Стеглов! Еще один! Дыхания и пульса нет! — снова незнакомый голос и, обернувшись, я увидела, как из машины выбежал реаниматолог.

— Серега! — раздался голос химика. Я растерянно сделала пару шагов к реанимобилю и услышала, как Дмитрий Николаевич смачно выругался.

— В доме еще кто-то был кроме вашей жены? — решила уточнить я у перепуганного мужчины.

— Нет, наверное, соседи побежали помогать, увидев дым, — муж пострадавшей стал задыхаться от волнения.

— Мужчина, успокойтесь, ваша жена в сознании, ей сейчас оказывают первую помощь, — уверенно заявила я, стараясь убедить в этом в первую очередь себя. А то внутри начала зарождаться паника, которую лучше подавить сейчас, чем позволить ей охватить тебя. Из нее потом не выберешься.

— Моя жена, понимаете, она…

— Марина! Быстро сюда! — проревел химик из реанимобиля.

Я подпрыгнула на месте, услышав свое имя, и бросилась к машине. Там, увидев распахнутое пальто женщины и задранную до груди кофту, я поняла, что именно пытался до меня донести муж пострадавшей.

— Снимай куртку, надевай перчатки. Помогать будешь. Пятачок! Вызывай акушеров! Срочные роды.

Сердце заколотилось так быстро, что казалось, оно не стучит, а гудит. Глаза в панике заметались. Перчатки. Где перчатки?!

— Дмитриева! Не стой столбом!

Пострадавшая на кушетке издает жуткий стон, и я вижу, как на схватке закаменел ее живот.

— Вы будете роды принимать?

— Ну не ты же! Сюда иди, быстро!

— Но я же не… — «не имею права» чуть было не сказала я вслух, как осеклась, увидев переполненные гневом глаза химика.

— Заткнись и иди сюда, — прошипел он.

— Может, дождаться акушеров? — неуверенно спросила я, принимая из рук Дмитрия Николаевича маску, присоединенную к кислородному баллону.

— Отличная мысль! Предложи это ей! — он кивнул на женщину, находящуюся в полуобморочном состоянии. — Или ребенку! Акушеры не успеют, Дмитриева!

Я надела маску на рот и нос девушки, и увидела ее глаза, переполненные болью и ужасом, и в моей голове появилась мысль: а что она видит в моих глазах? Такой же ужас? Она же не знает, что я еще одиннадцатиклассница. Она думает, что я — врач! И слышит, как я паникую!

— Мне страшно, — просипела девушка в маску, и по ее скулам начали стекать слезы. А потом она завыла на очередной схватке и стала метаться по кушетке.

— Тихо-тихо… — пробормотала, наклонившись к ней и положив ей на голову ладонь. — Успокойся, мы поможем тебе, мы для этого и приехали!

На секунду в ее глазах помимо паники появился проблеск понимания и адекватности, но вскоре новая схватка накрыла ее волной боли, словно выбивая из реальности.

— Нельзя кричать, милая. Дыши. Марина, вот тот пакет дай мне, — сказал химик уже без раздражения, указав рукой мне за голову. — И так гипоксия с этим пожаром…

— Послушай, — отдав в руки химика родовой набор, я снова наклонилась к девушке. — Ты сейчас должна очень постараться, слышишь меня? — мне показалось, что она стала отключаться. Мое сердце гулко ударилось о ребра, когда я представила, что роженица потеряет здесь сознание. Но затем она глубоко вздохнула и уверенно кивнула. — Знаешь, как дышать на схватках? — снова кивок. — Умница! На следующей схватке не кричи, не задерживай дыхание и дыши, как будто пытаешься задуть свечку. Быстро-быстро! Поняла? Твоему малышу очень нужен воздух! Только ты ему можешь дать больше воздуха!

Получив еще один уверенный кивок от девушки, я быстро посмотрела на Дмитрия Николаевича, который широко открыл глаза от удивления, а затем одобрительно промычал.

— И тужиться нельзя пока, — громко добавил он.

— Слышала доктора? Дышим, не тужимся, да? — я изобразила ободряющую интонацию, скорее для себя, чем для нее, но девушка с энтузиазмом закивала. Правда, этого энтузиазма хватило ровно до следующей схватки. Девушка со стоном начала задерживать дыхание, но, затем, резко раскрыв глаза, пересилила себя и стала быстро-быстро дышать, как мы и договаривались.

— Молодец! Умница! — я гладила ее по голове, убирая со лба налипшие волосы. — Ты все правильно делаешь! И малышу сейчас будет, чем дышать!

— Скоро рожать будем, — твердо проговорил химик, проверяя, насколько низко опустился ребенок. — Марин, подержи…

Я никогда раньше не видела роды. Много о них слышала, что-то читала, но никогда не видела собственными глазами. И я даже не предполагала, что женщины испытывают настолько нечеловеческую боль. Сразу, как схватка отступала, девушка измученно закрывала глаза, пока химик не похлопал ее легонько по щекам.

— Милая, соберись, я не разрешаю отключаться! Как будет схватка, тужься изо всех сил! Марин, вот тут держи. Давай-давай-давай-давай…

Сигнал приближающейся акушерской бригады послышался как раз в тот момент, когда малыш появился на свет. Увидев синюшно-лиловый оттенок кожи, я пришла в ужас. Неужели не дышит?! Но одна быстрая и уверенная манипуляция Лебедева, и вот малыш огласил свое появление тонким писком. Я чувствовала, как девушка под моей рукой тихо вздрагивает от слез и тут поняла, что плачу вместе с ней…

— Все, красотка, тебя ожидает супер-кроватка-кувет в той машине! — уступив свое место акушерам, сказал Лебедев. Я почувствовала, как девушка пытается вяло отодвинуть мою руку с маской. Приподняла «кислород» и наклонилась к ней.

— Спасибо, — прошептала она. — Спасибо…

Кажется, что от нервного напряжения сейчас просто разрыдаюсь, так что поспешно кивнув ей, улыбнувшись, я вышла вслед за своим преподавателем и догнала его, потому что он успел отойти на приличное расстояние. Краем глаза я заметила, как Стеглов со спасателями везут носилки к нашей машине.

— Живой, — показал пальцем на лежащего, которого откачал Серега. — Ну вот! А ты говоришь, болтать — не жизни спасать!

Я улыбнулась, глядя, как Дмитрий Николаевич достает из полупустой пачки очередную сигарету и прикуривает. Когда он выдохнул дым, задрав обросший подбородок вверх, от моего взгляда не укрылось, с какой невероятной усталостью закрылись его глаза. А потом он, опустив голову, лукаво взглянул на меня и проговорил:

— Это мой двенадцатый!

— Вы приняли двенадцать родов?! — помолчав несколько секунд, спросила я, поняв, что именно он имел в виду.

— М-м, — утвердительно промычал химик. — А у тебя — первый.

Я усмехнулась, а затем, запустив руки в волосы, тяжело вздохнула, чувствуя, как наполняются усталостью ноги. Кажется, сейчас я сяду в машину и отключусь…

Редкий снежок падал с неба, едва долетая до промерзлой земли. Я ежилась от холода, потому что так и выбежала в рубашке, оставив куртку в машине. И внезапно химик сгреб меня в охапку рукой и прижал к себе, потрепав по плечу. А потом, зажав во рту сигарету, усмехнулся:

— Такого Нового Года у тебя еще не было!

========== Глава 10. О разговорчивой родительнице и отвратительных сплетнях. ==========

— Димон! Просыпаемся! — грубый голос химика, раздавшийся прямо возле моего уха, заставил меня вздрогнуть, открыть глаза и оглядеться. Черная потрепанная обивка сидений, небольшая подушка под головой с эмблемой «Форда»… Я что, в машине Дмитрия Николаевича?

— Что… — голос сипит после тяжелого ночного дежурства, а в голове с трудом выстраиваются воспоминания: после сдачи роженицы и ребенка акушерам, мы повезли реанимированного пациента в больницу, и по дороге я отключилась. — Давно смена закончилась?

— Давно, после пожара было еще два вызова, но мы тебя не стали будить. Два поддатых «подарочка», — Лебедев выглядел уставшим, но при этом довольным. — Крепко ты спишь! Не помнишь, как в машину ко мне залезала? — почему-то его усмешка, последовавшая после вопроса, показалась мне немного подозрительной и не очень-то приятной.

— Нет, но рискну предположить, что у вас богатый опыт транспортировки обмякших тел, — огрызнулась я.

— Очень богатый! Отоспалась?

— Да, — немного приврала я. — Мы к «бомжатне» вашей приехали?

— Нет, ремонт там начали перед праздником, теперь нельзя туда, — ответил химик. — Садись и слушай сюда, Дмитриева…

Я выпрямляюсь, запустив руки в спутавшиеся волосы и, взглянув в лицо Лебедева, повернувшегося ко мне, снова замечаю этот шрам на скуле. Отличным дополнением к нему стали полопавшиеся сосуды в глазах. От бурно отмечавшего праздник гражданина его теперь отличает только кристальная трезвость во взгляде. Не удивлюсь даже, что он сам вздремнул в машине, откинувшись на сиденье. По крайней мере, взъерошенные черные волосы говорили именно об этом.

— Мы в эту ночь опять дежурим, — сказал химик. — И в следующую тоже, причем у нас будут сутки.

— Я думала, у вас условия по полсуток? — недоверчиво вставляю я.

— Да, это так, — не стал отрицать химик. — Коллега попросил поменяться сменами. Мы не были против, да и начальство разрешило, поэтому сейчас отрабатываем три смены подряд, а потом гуляем до конца праздников. Хоть отосплюсь немного, — Лебедев сомкнул два пальца на переносице, устало зажмурившись. — Послушай моего совета, Дмитриева, на эти дежурства не приезжай…

— Но…

— Не перебивай меня, — он спокойно пресек мою попытку возмутиться. — Я уже понял, что ты не из пугливых. Черт, да что там, тебя не разбудил даже пьяный вой бомжа!

— А вы в хорошем расположении духа, — успеваю вставить я. — Рады, что избавитесь от меня на три дня?

— Сказал же, не перебивай! — нахмурился химик, злобно сверкнув глазами. Поразительно, его настроение меняется, будто по щелчку пальцев! — Я просто рад, что сейчас не придется идти в ваш лицей, разбирать задачки с глупыми ученицами и терпеть выходки вашей классной…

— Поверьте, это взаимно!

— Чудно! Эти три дня будешь заниматься усиленно дома, — приказным тоном ответил он. — Через две недели после ваших каникул — олимпиада, в которую я тебя запихну. Материал вышлю тебе сегодня по почте. Адрес мне скинь смс-кой. А через пять дней, после дежурств, в школу приходи, заниматься будем.

— Почему через пять? — я уже успела подсчитать, что он отработает на скорой до третьего января.

— Потому что я тоже человек и мне периодически надо спать! — вспылил химик.

— Никогда бы не поверила, — пробурчала под нос я. — А потом вы меня будете с собой брать? Или начнете динамить?

— У нас сделка, ты сама говорила, — серьезно заметил химик. — Я все сказал, если ты информацию уяснила, то проваливай, давай, измашины.

Привыкшая к не самой вежливой манере общения Лебедева, я открываю дверцу и понимаю, что он привез меня к дому моего брата. Откуда он узнал адрес, интересно? Хотя, он ведь знаком с Машей. Наверно, у нее и спросил.

— Дмитриева, стой, — Дмитрий Николаевич вальяжно поманил меня к себе, опустив стекло со своей стороны. Я, облокотившись ладонью о крышу машины, подалась вперед.

— Что? Забыли пару оскорблений в компенсацию за будущие дежурства?

— Ага, конечно! — ничуть не обидевшись, ответил химик. — Откуда про гипоксию плода знаешь? И про дыхание перед потугами? Присутствовала на родах? — Лебедев чуть склонил голову набок, пытаясь угадать, откуда простой школьнице известно столько о родовом процессе. Наклонившись так, чтобы наши лица оказались на одном уровне, с удовольствием замечаю, как расширились его зрачки, а рот приоткрылся от неожиданности.

— Телевизора много смотрю! — почти прошептала я, нахально подмигнув. И, резко развернувшись, заторопилась к подъезду, под громогласный аккомпанемент моего разбушевавшегося сердца. Дмитрий Николаевич из тех людей, которых можно с легкостью назвать злопамятными, и я уверена, что эта выходка просто так мне с рук не сойдет, но, черт возьми, какое бы наказание меня не ждало за эту фамильярность, оно того стоит! Перед глазами так и застыла его удивленная полуулыбка.

***

В глубине души я понимала, химик был прав. Отпроситься на несколько ночей подряд означало бы для меня навсегда погрязнуть в родительских подозрениях. Так что, последовав его совету, я с успехом играла в примерную дочь все пять праздничных дней. Я улыбалась на семейных трапезах, решала олимпиадные задания по утрам, изредка спрашивая у мамы или у папы помощи, чтобы лишний раз показать, что мне действительно все еще нужны дополнительные занятия. А по вечерам мы с мамой проводили пару часов вместе на кухне, готовя к ужину какое-нибудь изысканное блюдо. Жаль только, что отец не всегда являлся к ужину. Но мама с пониманием относилась к издержкам профессии главного врача. И даже призналась мне, что папу скоро могут повысить, и тогда на его место будет претендовать, скорее всего, мама. Меня эта мысль немного удивила, но не более. Мне давно стало понятно, что именно в нашей семье по настоящему ценится…

В какой-то момент, занимаясь очередным кулинарным шедевром на кухне, мама, решив, видимо, что достигла уровня наивысшего сближения с дочкой и пика доверительных отношений, вздумала вдруг со мной перейти на откровения.

— Знаешь, тебе мальчик звонил в Новый Год… — нарочито небрежно произнесла она.

Поднимаю на нее осторожный взгляд, не переставая взбивать белки миксером. И, увидев мамины горящие глаза, увеличиваю скорость на кухонном агрегате, чтобы постараться заглушить ожидающий меня разговор.

— Паша Наумов, твой одноклассник, — продолжает мама громче. — МАРИНА!

Услышав имя «мальчика», я резко вынула миксер из миски, не остановив его, так что мы с мамой оказались обе забрызганными взбитыми белками. Торопливо извиняюсь и начинаю вытирать столешницу и себя заодно.

— Твоя реакция говорит сама за себя, так что думаю, нам надо серьезно поговорить, — голос мамы приобретает «стальные» оттенки, значит от разговора мне вряд ли удастся отвертеться. Даже если сейчас разверзнется земля под нашими ногами и вся элитная многоэтажка, в которой мы живем, полетит прямиком в ад, мама успеет во время полета основательно «подъесть» мой мозг. — Папу утвердят на новом посту, но нам с ним по-прежнему придется много времени проводить в командировках. Ты девочка не маленькая. И мы не раз отпускали тебя на ночевки. В твою пользу могу сказать, что ты никогда не подводила нас и всегда вела себя прилично. Значит, мы можем с легкостью тебе доверять.

Все это время я усиленно оттираю и без того чистую поверхность черной столешницы. Хочется уцепиться взглядом хоть за что-нибудь. Сейчас бы эту чертову полосатую кружку сюда!

— Нас не будет довольно долго, поэтому я хочу, чтобы ты понимала, какую ответственность тебе придется взять на себя, — чуть более взволнованно продолжает мама. — Тот мальчик был предельно вежлив и очень расстроился, что не смог лично поздравить тебя. Марина, я хочу, чтобы ты понимала, я современный человек, и я не против твоего общения с мальчиками, просто ты же понимаешь, что безответственный подход к отношениям…

— Мама! — неожиданно для самой себя перебиваю я свою родительницу. — Пожалуйста, я изучала биологию намного подробнее, чем большинство моих сверстников. Я понимаю, к чему приводит безответственность, о которой ты пытаешься мне сказать, но поверь, меня это не интересует! Мне не до отношений! Тем более мне не интересен Наумов!

— Вот и хорошо! — с облегчением выдыхает мама, завязывая поплотнее фартук. — Тогда ты понимаешь, что мы попросили твоего брата переехать на время к нам не потому, что тебе не доверяем, а потому что не хотим, чтобы тебе было одиноко!

Боже! О чем ты говоришь, мама! Конечно же, вы мне не доверяете! Я же вижу это по твоим глазам!

— Это просто здорово! — искренне отвечаю я, совершенно не кривя душой. Братишке я и правда буду рада.

— Он и проследит за твоим обучением, — мама забрала из моей левой руки миску со взбитым белком и начала ложкой аккуратно смешивать его с творожным тестом. — И за финансами, естественно. И, Марина, — неадекватно строгим тоном добавила мама. — Ты взрослая умная девочка. Чтобы никаких гулянок! Надеюсь, твой образ жизни не поменяется после нашего отъезда, и мы сможем вместе гордиться твоей золотой медалью по окончании лицея?

— Да, мама, — тоскливо отвечаю я. — Я приложу все усилия.

Ро-бот.

Робот, у которого произошла маленькая поломка.

С невероятным усилием заставляя себя улыбаться за ужином, я, поцеловав маму и уставшего папу, поднялась в свою комнату и, усевшись у окна, с тоской уставилась на ночную улицу, заметенную снегом, и положила подбородок на учебник химии. Где-то вдалеке послышался вой сирены…

Подумав о скорой, беру в руки телефон и, немного поколебавшись, набираю текст сообщения:

«Тихого вечера. Как прошли смены? Надеюсь, не разбудила?»

Следующие минут десять бездумно тыкаю в экран смартфона, на подсознательном уровне понимая, что просто жду ответа от химика. После тех дежурств моя «привычная» жизнь начала казаться мне какой-то размытой и нереальной. Будто все эти годы, проведенные в полном подчинении своих родителей, учителей, общественного мнения, были какой-то затяжной комой. Глупая ментальная клиническая смерть, продлившаяся семнадцать с лишним лет, пока в моей жизни не появился Лебедев с реанимационной бригадой. И откачали меня ото всей этой фальши, ткнув носом в реальную жизнь. Я знаю, он мне ни чем не обязан. И я ему тоже. Холодный расчет. Ничего больше.

В памяти всплыли его разъяренные глаза, когда он забрал меня от Наумова. «Пожалуйста, только не уезжайте без меня…»

Ему нужны деньги, мне нужна практика. Настоящая практика. Нас объединяет только наша сделка.

«Я тебе кто, папочка?» — его ожесточенный голос шипит в голове.

У него своя жизнь. И я в ней просто дочка богатеньких родителей, озабоченных ее успеваемостью, которые с удовольствием за нее будут отстегивать нужную сумму, лишь бы она приносила домой свои «пятерки».

И с чего я взяла, что он будет мне отвечать? Одной из его тупоголовых учениц, которые сидят у себя дома, словно в мягком коконе…

Зажав телефон в руке, я стянула с кровати одеяло и, забравшись с ногами в кресло, закрыла глаза как раз в тот момент, когда мой смартфон требовательно завибрировал, рассеивая все мои умозаключения.

«Тяжелые выдались смены. Похоже, ты приносила удачу.»

Почему-то от этого сообщения веет и грустью, и теплотой одновременно. И я даже не могу объяснить, от чего голос Дмитрия Николаевича в моей голове, озвучивший сообщение, сказал это без своего привычного злобного сарказма. “Ты приносила удачу”. При мне на сменах никто не умер. Много всего было, но смертей не было. Это значит…

Это значит, что он сейчас, скорее всего, курит в открытое окошко у себя на кухне и, глядя на кружащие в морозной ночи снежинки, устало потирает переносицу.

***

Каникулы — это понятие очень неопределенное, особенно для того, кто собирается через четыре месяца поступать в ВУЗ. Особенно в медицинский ВУЗ. Иначе, как объяснить тот невероятный факт, что почти все учителя нашего лицея во время каникул активно занимаются репетиторством?

Поднимаясь по припорошенным снегом ступенькам школы, мне вдруг показалось, что в моей жизни не изменилось ничего. Что не было никакого Лебедева со Стегловым, не было «люстры», мигающей в ночной темноте, не было водителя Пятачка с лицом уголовника…

Зато одноклассники, весело хохочущие в холле, были всегда. И их обидные замечания, что я слишком поспешно убежала с вечеринки Наумова, были словно заранее заготовлены, чтобы испоганить мне настроение перед предстоящими занятиями. Жаль рядом нет Хвостовой… Она бы точно проложила бы маршрут «пешей эротической прогулки», куда следовало бы отправится этим уродам.

— … А ведь и Паша потом исчез! — продолжала свои гадкие умозаключения Королёва Ника. — А потом сидел злой-презлой. Расстроила ты парня, Мариночка! Видать, совсем ты у нас бревно!

— Ты такая наблюдательная! Успела и Степанову в рот залезть, и за ходом вечеринки следить! — огрызнулась я.

Вообще, я обычно не обращаю внимания на различные выступления в мой адрес. Просто привыкла проходить мимо, задрав подбородок и изобразив из себя слепо-глухо-немую. И то, что сейчас я вдруг ответила Королёвой, является шоком даже для меня самой. Я уж молчу про саму Королёву со своими гиенами. Она вытаращилась и стала открывать и закрывать рот, быстро-быстро, будто не в силах подобрать достаточно унизительное оскорбление в мой адрес.

— Решила характер свой показать? — наконец, ощетинилась она.

— Королёва, выбери другой объект для издевки, а то ты становишься неоригинальной, — не обращая внимания на дальнейшее поливание моей скромной персоны грязью, вешаю пуховик в раздевалке и замечаю в конце коридора силуэт Дмитрия Николаевича, идущего рядом с Лидочкой. Прекрасно. Значит, на уроке он будет очень зол…

— А чего это ты к химику на допы зачастила так? — Королева решила уцепиться за что-нибудь другое, не зная, с какой стороны ко мне подобраться. Хотя, с первым вариантом она практически угадала, меньше всего мне хотелось, чтобы вокруг меня и Наумова расползались какие-то слухи на пустом месте.

— Тебе-то какая разница, — презрительно фыркая, переодеваю обувь.

— Хочешь опыта поднабраться, чтобы Наумова потом порадовать? — не унимается эта фурия.

— Радовать одноклассников таким образом — это по твоей части.

— Ах ты, тварь! — зашипела Королёва.

— Какие-то проблемы? — голос химика раздался где-то над нашими головами, как раз в тот момент, когда наша принцесса поднялась со скамьи в холле и угрожающе зашагала в мою сторону.

— Вовсе нет, — ответила я за Нику, которая при виде Дмитрия Николаевича стала торопливо поправлять прическу.

— Ника, вы кого-то ждете здесь? — Лидочка, выпятив грудь, показалась из-за спины химика, недовольно нахмурив белесые бровки. Меня внезапно осенила забавная мысль, что наша классная видит в Королёвой самую настоящую соперницу! В общем-то, это не удивительно. Что бы кто ни говорил, а Ника была действительно привлекательной. И, как и большая половина женщин в нашем лицее, старалась обратить на себя внимание химика. Другое дело, что вдобавок к этой привлекательности ей досталась еще и легкая «шлюховатость»…

— Мы Пашу ждем после вашего факультатива, — пропела Королёва, стрельнув глазами на химика. Значит, Наумов теперь на дополнительные по биологии ходит? — Марина, наверное, тоже хотела с ним пообщаться, да, Мариш?

— Нечего болтаться здесь, идите в буфет, — строго сказала Лидочка, а затем, дотронувшись до плеча Дмитрия Николаевича, добавила: — Надеюсь увидеть вас после урока в учительской.

От моего взгляда не укрылось, как слегка передернуло химика, но он, постаравшись не подавать вида, подтолкнул меня в спину, чтобы как можно скорее убраться с глаз Королёвой и биологички. Хотелось как-нибудь позлорадствовать, но после того, как эта размалеванная кукла информировала меня о содержании свежих сплетен, ощущение было такое, что я вымазалась в вонючей грязи.

Но Дмитрий Николаевич не дал мне даже на минуту расслабиться и погрузиться в собственные мысли. Сказав, что в кабинете химии он будет говорить со мной только о том, что касается химии, Лебедев с особой строгостью, присущей ему во время уроков, разбирал со мной сложнейшие задания, то и дело терпеливо себя сдерживая, чтобы не сообщить мне, какая же я тупая. И, когда через час мой мозг показался мне выжатым, я, жалобно взглянув в лицо преподавателю, получила разрешение покинуть класс.

— Дмитрий Николаевич, — неуверенно проговорила я, застыв на пороге кабинета.

— Чего тебе, Дмитриева? — устало ответил химик. Меня удивило, что он не направился в лаборантскую, чтобы по привычке выкурить сигарету среди ядовитых реактивов, а сняв халат и повесив его на спинку кресла, тоже прошел к двери.

— У меня вопрос, не касающийся химии, — осторожно начала я.

— Тогда задашь его вне кабинета, — он подошел ближе и вытянул руку, от чего я невольно попятилась, пока не врезалась в дверь, но его ладонь схватилась за ручку двери, чтобы открыть ее. — Из-за ваших перепалок я не успел покурить, а в лаборантской теперь починили датчик дыма.

Спустившись с лестницы и начав одеваться, я увидела, как химик торопливо вышел из лицея, на ходу доставая из кармана сигарету и чуть ли не прикуривая в дверях. И выйдя за ним следом, я остановилась, как вкопанная. На крылечке стоял Наумов, глядя на меня в упор, а Дмитрий Николаевич курил чуть дальше от него, в нескольких шагах, нервно потирая шею. И все бы ничего… Мне бы просто взять и снова превратиться в слепо-глухо-немую и пройти мимо Паши, но только он, преградив мне дорогу, схватил меня за запястье.

— Димон, подожди, поговорить надо! — пробасил он.

— Не надо, — предательски дрогнувшим голосом ответила я.

— Димон, просто я подумал…

— Паша, если ты меня не отпустишь, я закричу, — на этот раз тон получился поуверенней, но, потеряв из виду химика, меня внезапно охватила паника.

— Марин, — назвал меня по имени Наумов. — Ну перегнул я палку! Ты теперь игнорировать меня будешь? Нравишься ты мне! — с этими словами он потянул меня к себе, видимо, посчитав, что такое признание в симпатии должно подкрепиться объятиями или поцелуем… В памяти всплыло едкое «я тебе кто, папочка?»…

— Наумов! — Дмитрий Николаевич, оказавшийся на крыльце школы, докурил сигарету и, бросив ее в урну, сделал несколько шагов к нам. — Руки убрал.

— Дмитрий Николаевич, мы разберемся, — насупившись, ответил Паша, но хватку все-таки ослабил. Я тут же юркнула за спину химика.

— Вы уже разобрались, теперь даже учителя в курсе вашей бурной личной жизни, — химик нервно засунул руки в карманы пальто.

— Нет у нас никакой личной жизни, — недовольно буркнул Наумов.

— Зато слухи вокруг нее есть, — спокойно заметил Лебедев, а затем, повернувшись ко мне, проговорил: — Там, по-моему, брат твой приехал, посмотри, его машина?

Брат? Он же сегодня работает… Но потом поняв, что это прекрасный предлог, чтобы уйти, я как можно скорее зашагала к выходу и, увидев в торце дома знакомый старенький «Фокус», остановилась около него.

Химика не было около десяти минут. Я уже начала всерьез беспокоиться. Но вскоре он показался в свете вечерних фонарей, куря на ходу и ослабляя коричневый шарф, словно тот был намотан слишком туго.

— Садись, подвезу, — тоном, не терпящим возражений, сказал Дмитрий Николаевич, открыв с брелка машину. — А то ухажер твой больно настойчивый.

Я молча села, радуясь, что верно поняла намек насчет брата, а потом ужаснулась. О чем же они так долго разговаривали?

— Чего тупим, Дмитриева, пристегивайся! — я только сейчас поняла, что так и сижу, глядя на него с раскрытым ртом, не шевелясь. И, щелкнув ремнем безопасности, я начала терзаться сомнениями, стоит ли мне спрашивать, что он сказал моему однокласснику.

— Дмитрий Николаевич, — я рассматривала профиль преподавателя, внимательно следящего за дорогой. Он, не взглянув на меня, снял перчатки, даже не прекращая движения и протянул их мне.

— Назад положи. Чего, Димон? — совершенно без раздражения ответил он.

— А что за слухи дошли до учителей? Ну, вы просто только что сказали…

Химик бросил на меня беспокойный взгляд и тяжело вздохнул, но потом, чуть опустив окошко и на ходу размотав шарф так же отдал его мне в руки. Его я не спешила перекладывать назад, а вцепилась в этот шарф, словно в спасательный круг.

— Ничего хорошего, — наконец ответил он. — Кто-то якобы видел, как вы целовались, а потом уединились.

— Но это не правда! — выдохнула я, возмущенная такими слухами.

— Да мне без разницы, — грубо ответил химик. — Веди себя осмотрительнее, не хочу, чтобы мои дополнительные прекратились из-за глупых слухов. Ты же тоже в этом заинтересована? — мы остановились на светофоре, и Лебедев пристально взглянул на меня. Он не беспокоится обо мне. Нас объединяет только сделка. Он выручил меня только из-за нее. Ему без разницы. Мы тронулись с зеленым сигналом светофора.

— Домой? — после нескольких минут, проведенных в полной тишине, пока я занималась самоедством, химик внезапно съехал с дороги и остановился. Включив «аварийку», он повернулся всем телом ко мне и снова внимательно на меня посмотрел. Я отрицательно помотала головой. — К брату?

Я снова отрицательно помотала головой, закусив губу. Дмитрий Николаевич смотрел мне прямо в глаза и, уверена, видел меня насквозь. Меньше всего мне сейчас хотелось снова фальшиво улыбаться маме или наблюдать, как милуются братишка со своей любимой. И, думаю, химик, хоть и не был в курсе всего этого, но прекрасно бы меня понял. Он выключил «аварийку» и вывернул руль, разворачивая машину. Когда на свободной дороге он добавил газу, я вдруг поймала себя на мысли, что мне абсолютно все равно, куда химик отвезет меня. Мне просто хотелось, чтобы рядом был он…

— Со мной поедешь? — его вопрос заставил мое сердце успокоиться, а сознание отбросить всю нервотрепку куда-нибудь подальше. Поворачиваюсь к нему, разглядывая тонкий хищный профиль, на фоне проносящегося мимо пейзажа и куда-то спешащих машин. Он сам рекомендовал мне быть осмотрительнее. У него море секретов, целая жизнь за плечами, о которой я не знаю ничего вообще. У него дома детская кроватка, аккуратно застеленная покрывалом и пеленальный столик. У него дома тоскливая пустота… Он вспыльчив и агрессивен. И разумнее всего было бы ответить отрицательно на его вопрос. Но вот очередной светофор и, остановившись, он снова пронизывает меня холодным взглядом внимательных глаз в ожидании ответа.

Поеду ли я с ним?

Я молча киваю головой.

========== Глава 11. О параллельных мирах и веселых компаниях. ==========

Улицы проносятся мимо, сливаясь в одну сплошную пеструю полосу. В памяти невольно всплывают кадры фантастических фильмов о полетах сквозь время или в другую галактику. Как там? Гиперпространство… Раз, и ты в другой вселенной. Звучит неплохо, даже заманчиво. Такие мысли были частыми гостями в моей голове, и я старалась гнать их от себя как можно быстрей. Они — верный спутник беспросветного уныния. А уныние — как паника — стоит поддаться, и обратной дороги нет.

Постепенно возвращаясь из своих глубоких дум, я понимаю, что пейзаж за окном мне знаком. Я уже была здесь один раз.

— Мы едем к вам домой? — спрашиваю я, не отрывая взгляда от знакомой шестнадцатиэтажки.

— Нет, у тебя просто дежавю, — издевается он.

— Понятия не имею, о чем вы говорите, — холодно отвечаю и отворачиваюсь к окошку, злясь на себя, ведь понимаю, что в глубине души я буду рада снова оказаться у него дома.

— А ты думала, я и в выходные свои захочу на станцию поехать? Жить спокойно не могу, дайте кого-нибудь откачать! — продолжает Лебедев. — Говорю же, я — тоже человек, и помимо потребности во сне, у меня есть еще куча дел.

— Нет, я думала, вы все-таки супермен и по ночам разгуливаете в синем наряде с красным плащом! — выпаливаю я, стыдясь за свое ребячество, а потом смеюсь в голос вместе с химиком, понимая, что была не так далека от истины.

Чувствую себя немного странно и глупо, ступая следом за своим преподавателем, потому что совершенно не понимаю, зачем я это делаю. Надо же чем-то мотивировать свои поступки. Ведь все это не может быть просто так. Или может? Могу я спокойно заваливаться к Лебедеву домой, просто потому что не хочу возвращаться назад, в свою реальность? Так ли себя ведут осмотрительные послушные девочки? На эту тему можно не один час дискутировать. Начнем с того, что они не разъезжают со своими преподавателями на «скорой», не заключают с ними сделки и не ночуют у них в спальне. Хотя, обладай я такой же самоуверенностью и набором ценностей, как Королёва, я бы превратила посещение квартиры химика в своеобразную самоцель. Ночевала на матрасе препода — сделано! Представляю, как Ника потом гордилась, даже если между ними ничего бы не было. Дмитрий Николаевич ведь не такой, он бы не стал с ней… Он не такой? Дмитриева, да что ты о нем знаешь-то?!

Боже, что я вообще творю?!

Останавливаюсь, как вкопанная на ступеньках, подумав, что даже если я, постоянно напоминая себе о своих исключительно деловых и корыстных отношениях с преподавателем, не делаю в принципе ничего плохого, то что об этом думает он? Что творится в его голове?

— Господи, Дмитриева! Что, опять внутренний монолог?! — Лебедев закатывает глаза. — Давай хоть в подъезд зайдем, а там спорь с собой, сколько влезет! Холодно же!

— Дмитрий Николаевич, наверное, неправильно вот так заваливаться к вам домой. Неправильно это все…

— В прошлый раз ты об этом тоже думала? — он слегка развел руками, держа в одной из них кожаные перчатки.

— Прошлый раз — это другое, — буркнула в ответ я. Он тогда проявил заботу, в которой я так отчаянно нуждалась. Пусть он миллион раз это отрицает и говорит, что ему все равно.

— Я не настаиваю, Дмитриева. Идешь или нет? — химик открыл дверь подъезда и обернулся, вопросительно глядя на меня. Вообще, если сделать над собой усилие и постараться закрыть глаза на все его едкие замечания, издевки на уроках и весьма сомнительную хамоватую манеру общения, то можно предположить, что он — нормальный человек. И сейчас, например, он не выглядит каким-то озабоченным маньяком или просто враждебно. Что я теряю?

— Простите, — виновато бурчу я, проходя вперед и поднимаясь к лифту. — Просто после той истории с Наумовым мне как-то не по себе. Знаете, так и параноиком недолго стать. Буду бояться, что вокруг маньяки, которые поджидают у школы, чтобы зацеловать до смерти.

— Ты меня боишься? — после этих слов смотрю в его насмешливые голубые глаза. И становится немного обидно, что его так насмешили мои опасения.

— Ну вы… — не знаю, как доступно донести до него свои умозаключения по поводу того, что меня вообще в последнее время пугает перспектива оставаться с представителями противоположного пола наедине, а он, вроде как, к таковым относится.

— Думаешь, мне бы хватило поцелуев? — тише спрашивает он, когда мы зашли в лифт, и нажимает кнопку своего этажа, а у меня в этот момент внутри все переворачивается. Я, по-моему, даже в стенку вжалась. Мне не послышалось?

Краем глаза замечаю его довольную улыбку и, по пылающим щекам понимаю, что стою, наверное, красная, как самый спелый помидор. Издевается. Вот теперь сомнения меня не просто мучают, а раздирают на части, шепча в ухо, что последние мои поступки, начиная с того момента, как я села в машину к химику еще тогда, после первого дополнительного урока, могут стать самыми эпичными промахами в жизни. Но, если подумать логически, он не станет ко мне проявлять больше внимания, чем следовало бы. Я уже уяснила, его интересуют деньги. А если он меня обидит, то лишится источника хорошего дохода. Все гениально и просто. Деньги решают все.

— Димон, ты бы хоть иногда говорила, о чем думаешь, а то зависаешь и зловеще молчишь… — продолжает издеваться Лебедев. Все шутить изволите. Ладно, в эту игру можно играть вдвоем.

— Вы боитесь меня? — широко улыбаюсь, хлопая ресницами, стараясь изобразить невинный вид, и, ощущая сладкое чувство собственного триумфа, получаю одобрительный смешок от Лебедева.

— Один-один, дьяволица.

— Есть у кого поучиться злословию.

— Да, дети сразу перенимают все самое лучшее, — бормочет химик, выходя из лифта, и я даже не обижаюсь на его хлесткое слово «дети», которым он меня окрестил. Просто игнорирую.

Когда Лебедев тянется к звонку в собственную квартиру, а не за ключами, я замираю, инстинктивно стараясь спрятаться за его спину. А увидев на пороге сияющего Стеглова, окончательно путаюсь в мыслях. Может, меня сегодня не только слух подводит, но и зрение? А может, это параноидальные галлюцинации? Зря я так шутила про себя, зря…

— Долго ты, Димон! — Серега жмет руку своему коллеге и, не заметив меня за его спиной, добавляет: — Замучил ты девочку? Все зубы поломала, наверно, вгрызаясь с тобой в гранит науки!

— Да, — усмехается химик, а потом отходит в сторону, подталкивая меня вперед. — Вот, привел компенсировать поломанные зубы веселой компанией.

— Прекрасно! — Стеглов заключает меня в крепкие объятия! — Ты как после тех родов? Вообще, умничка, я тебе скажу! Твой преподаватель, когда учился, на кесаревом чуть было в обморок не упал!

— Начинается… Серега, придержи язык, — бурчит химик, закатив глаза. — Мы так и будем в проходе разговаривать? Может, пустишь меня в мою квартиру?

— Так и быть, заваливайтесь, — смеется Серега, пропустив нас вперед, а потом, приоткрыв дверь на кухню, откуда доносились радостные голоса, крикнул: — Господа! Сегодня в нашем распоряжении целых два Димона!

Среди одобрительных криком слышу свое имя, произнесенное голосом Пятачка и еще один голосок, который привлек мое внимание. Детский голосок, радостно улюлюкающий из кухни.

— Димочка… — в коридор забегает худенькая черноволосая девушка и крепко обнимает Лебедева, уткнувшись носом ему в грудь. Словно зачарованная, смотрю, как его рука аккуратно проводит по волосам девушки, и ощущаю неприятный укол ревности. Господи, Дмитриева, ну очнись же ты! А потом меня потрясает то, с какой нежностью он отвечает на ее объятия. Еще немного, и я поверю в то, что он — человек…

— Привет, Ась, — он прикасается губами к щеке девушки, а та снова прижимается к его груди. Чувствую себя настолько лишней, что страшно хочется провалиться сквозь землю! Ну или хотя бы просто уйти отсюда. Уйти и тихо твердить себе «только сделка, только сделка… дура, Дмитриева, дура…»

— Это моя ученица, Дмитриева, — вспомнив о моем присутствии, химик кладет на мое плечо ладонь, и я едва сдерживаюсь, чтобы грубым жестом не стряхнуть ее с себя. Нечего конечностями тут размахивать!

— Чего по фамилии-то? У человека имя ведь есть, — улыбается мне девушка и, прежде, чем она успевает мне представиться, я замечаю такие же, как у Лебедева, голубые глаза. — Привет, я — Ася. Сестра этого грубияна.

— Марина, — я протягиваю по привычке ладонь, но девушка меня легонько приобнимает, от чего я снова заливаюсь краской.

— Сережа рассказал мне, какую авантюру вы устроили! — с небольшим упреком в голосе замечает Ася, но потом снова лучезарно улыбается. — А ты храбрая, раз решилась на такое!

— Хватит там знакомиться! Лебедев, с тебя две штрафных! Давай сюда! — доносится голос Сереги.

— Наливай хоть три! Денек выдался нелегкий, — ответил химик, а я снова подумала о том, чем же закончился его с Пашей разговор. Но разве возможно хоть о чем-то догадаться, глядя на его невозмутимое спокойствие, переплетенное с этой патологической усталостью? — Идем, Димон, познакомлю тебя с женой Стеглова.

На кухне нас встретили громкими возгласами и высоко поднятыми рюмками и бокалами. Все были искренне рады видеть хозяина квартиры. Пятачок стоял, облокотившись о плиту и широко улыбаясь, сжимал в одной руке почти пустую бутылку коньяка, а в другой маленькую рюмку. Незнакомый мне русоволосый мужчина с веснушчатым лицом вился вокруг светловолосой девицы, сидящей на подоконнике, которая тепло улыбнулась и мне, и Лебедеву. А миниатюрная девушка с кучерявыми короткими волосами прижималась плечом к Стеглову, сидящему рядом. И на ее руках, играя с цепочкой девушки, лежал маленький малыш…

— Ну, некоторых из нас ты знаешь, Димон, — обращается ко мне Серега, чувствуя мое стеснение. — Этот товарищ — Мишка, он из линейной бригады, твой преподаватель успел поработать с ним какое-то время, пока обстоятельства не изменились. Этот прекрасный ангел — настоящий соперник Лебедева в жестокости сердцеедства — наш преподаватель топографической анатомии в мед училище. В нее были влюблены все парни нашего курса! — блондинка игриво помахала мне рукой и с удовольствием откусила кусок горячего бутерброда прямо из рук Миши. — Но сохли мы по ней ровно до тех пор, пока не узнали, сколько ей на самом деле лет, — услышав эти слова, девушка закатила глаза. — Прости, старушка. Видишь, Марин, внешность обманчива!

Я улыбаюсь, глядя, как вся компания заливается смехом. В это время химик, успев переодеться, принес два пледа и подушки, и, разложив все это на полу, подошел к Пятачку, чтобы пожать ему руку.

— А это… — Стеглов любовно и самозабвенно погладил плечо девушки, которую обнимал, но затем театрально округлил глаза. — А ты кто, прекрасная незнакомка?

— Идиот… — фыркнула девушка. — Я — Настя, жена твоя, бессовестный ты алкоголик!

— О! Жена! — еще шире улыбнулся Серега, и я заметила, что он уже был прилично выпивший. — Будем знакомы, жена, я — Серега, — Стеглов наклоняется к ней и томным голосом добавляет: — Знаешь, детка, я — врач!

Окружающие снова прыснули смехом, и я впервые увидела химика совершенно другим. Не озлобленным, не агрессивным или серьезным, а просто расслабленным и… счастливым?

— Ну, а самая прекрасная девушка на этой кухне, — продолжал тем временем Стеглов. — Это племянница нашего именинника. Знакомься, Марина, эту юную леди, что рвет цепочку моей жены, зовут Юленька.

— Скажи тете «приве-е-ет», — протянула Настя, а я стою, как вкопанная и улыбаюсь. Ничего о нем не знала, да, Дмитриева? Вот, пожалуйста, удивительные факты о жизни химика. Племянница. Дочка его сестры. Смотрю, как он аккуратно берет к себе на руки это крошечное создание и прижимает к себе. А потом меня словно осенило: он сказал, именинника?!

— У вас день рождения?! — выдыхаю я, растерянно смотря на то, как Лебедев, сведя брови к переносице, корчит рожицы малышке, а та заливается смехом.

— Да, у людей бывает такое, — подмигивает мне химик, протягивая палец Юленьке, которая тут же цепляется за него крошечной ручкой.

— Давай, Димон, завтра понянькаешься, — Пятачок наливает рюмку до краев и, когда Лебедев передает девочку Асе, протягивает ему коньяк. — Так, дайте еще одну рюмку.

— Она не пьет, — резко говорит химик, когда Миша потянулся к буфету.

— Ты вообще молчи! Тебе сколько, деточка? Восемнадцать есть? — Пяточек наполняет рюмку до половины, но протягивать мне не спешит.

— В апреле будет, — смущенно отвечаю, пряча глаза в пол. И кожей ощущаю на себе взгляды присутствующих. Мне кажется, я еще никогда в жизни не приковывала столько внимания к себе, как в последнее время. И, если честно, не могу сказать, что мне это особо нравится. В «коконе» жить гораздо проще.

— Значит, несовершеннолетняя, — констатировал водитель. — А у нас кто самый старший? — он улыбнулся и, грациозно обхватив рюмку двумя здоровенными пальцами, повернулся к блондинке.

— Ой, да иди ты! — раздраженно ответила она.

— Правильно, Оксана Юрьевна — самая старшая, ей целых…

— Дружочек, ты рискуешь, — предостерегающе заметила она, но все же улыбнулась.

— Целых восемнадцать! Умолчим о подлинности цифры. И тебе, как самой старшей, нести ответственность за нашу малявочку, — Пятачок оглядел присутствующих, словно ожидая от них возражений. И, не получив их, просто спросил: — Наливать ребенку?

— Наливай! — лукаво прищурилась Оксана Юрьевна и, посмотрела почему-то сначала на Лебедева, а потом уже на меня. — До апреля-то всего ничего, а там уже все можно, правда, Марин?

Почему-то от этой фразы становится как-то не по себе. Такие простые слова, так просто произнесенные, но, вполне возможно, несут в себе совсем не простой, двоякий смысл. И клянусь, каждый расценил их по-своему. Или это только я так заморачиваюсь? Вроде взрослые люди, а все еще играют в игры… Зачем?

— Все можно, если это не противоречит конституции Российской Федерации, — улыбаюсь я и смеюсь вместе с остальными, а потом аккуратно беру из рук Пятачка коньяк.

— Давай, Лебедев, две штрафных, а потом все вместе! — химик залпом осушает полную рюмку, а потом, когда Пятачок заново ее наполняет, осушает и вторую, тяжело выдыхая, но не закусывая при этом. А затем, когда в его руке появляется уже третья рюмка, он поднимает ее, заставляя всех замолчать и обратить на него внимание. Кажется, даже Юленька затихла. Но говорить химик не спешил, улыбаясь каким-то своим мыслям.

— Димон, давай, не томи, греется же! — Стеглов немного поводил перед носом своим стаканом.

— Вы и так все знаете, — Лебедев широко улыбнулся. — Лучшего подарка, чем ваши пьяные рожи на моей кухне, не существует! — и под одобрительные возгласы раздался звон бокалов, стаканов и рюмок…

Любая наша школьная вечеринка покажется глупыми выпендрежными посиделками. Там, где алкоголь ударяет в голову одноклассникам лишь для того, чтобы подрыгаться под громкую музыку или выплеснуть свои разбушевавшиеся гормоны, никогда не почувствуешь той атмосферы, что царила здесь, на кухне химика.

Я еще нигде не чувствовала себя уютней, чем среди этих людей. Трех стульев, которые были в квартире химика, естественно, на всех не хватило, так что остальным пришлось расположиться на пледе, среди подушек, где с радостью устроилась и я, облокотившись о раскрашенную стенку. Конечно, первое время немного смущало, что меня, как и Юленьку, называли «ребенком», но потом стало очевидным, что они говорят это специально, но не для того, чтобы как-то задеть меня. У каждого был повод подколоть другого, и если у Оксаны Юрьевны это — несоответствие возраста со сногсшибательной внешностью, то у меня — пропасть между мной и присутствующими, размером больше, чем десятилетие…

Но, несмотря на это, со мной общались на равных и иногда даже практически заставляли высказаться, что я думаю по тому или иному поводу в ходе нашей ненапряженной беседы. А когда время подходило к девяти вечера, крошку Юленьку унесли укладывать спать. И скорее всего в ту самую кроватку, что стоит в соседней комнате со спальней Лебедева.

Немного беспокоил тот факт, что мама до сих пор ни разу не позвонила мне и не поинтересовалась, почему я все еще не дома, ведь я не предупреждала ее, что задержусь после занятий. А потом, поняв, что я все-таки умудрилась немного «поплыть», хоть Пятачок наливал мне совсем немного и не так часто, как другим, я все же решила, что не следует использовать свою возможность отпроситься у родителей, пусть мне здесь и невероятно хорошо. Надо отправиться домой и постараться как можно незаметнее скрыться в недрах своей комнаты, дабы мамин вездесущий нос не уловил запах янтарного напитка. Так что, когда мужчины и Оксана Юрьевна пошли на лестничную клетку покурить, я поднялась и, пройдя за ними в коридор, начала обуваться.

— Может, останешься? — химик спрашивает меня так тихо, что в общем гуле разговора его никому не слышно, кроме меня.

— Нет, потом будет больше шансов вырваться на смену, — отвечаю, глядя, как Лебедев, держась за стенку, влезает в ботинки.

— Тоже верно, — отвечает он. — Постоишь с нами, пока мы покурим, я такси вызову и провожу тебя.

Это все казалось чем-то ненастоящим. Может, и правда химик увез меня на машине в другую реальность? Где люди, хоть и намного старше тебя, но могут смотреть в твои глаза с добротой. Где в тебе не видят инструмент для реализации своих несбывшихся желаний. Где с тобой ведут беседу на равных и прислушиваются к твоему мнению. В ту странную реальность, где тебе впервые хочется кого-то назвать друзьями. И туда, где самый бесстрастный в мире человек улыбается счастливой улыбкой…

Когда вся компания, покурив, отправилась обратно, продолжать застолье, химик сказал, что скоро присоединится к ним, после того, как посадит меня на такси. Радовало, что не было никаких подколов на тему «малышке надо к мамочке, а то она ругаться будет». И пусть эта мысль то и дело навязчиво возникала в моей голове, я себя старалась убедить, что это не является их какой-то «взрослой» игрой. Так что, получив еще львиную дозу положительных эмоций, пока со всеми прощалась, я шагнула за Лебедевым в лифт. А когда двери закрылись, я поняла, что улыбаюсь, как слабоумная.

— Дмитрий Николаевич, простите, я не знала, что у вас сегодня день рождения, — я посчитала, что следует извиниться за свою случайную навязчивость. Именинник, наверное, хотел выпить с друзьями по-человечески, а тут я со своими недоухажерами, неустойчивым настроением и эмоциональными всплесками.

— Не извиняйся, все были рады, — спокойно ответил химик, запустив руки в карманы пальто и остановившись около подъезда. Я встала в паре шагов от него и засмотрелась на его задумчивое лицо.

— И вы? — почему-то произношу это вслух и сразу же жалею об этом, встретив в его взгляде, немного подернутом алкогольной дымкой, привычную холодную настороженность. Он молчит, не отвечает, а я уже начала себя проклинать за сказанные слова. Он же ясно сказал мне тогда, ему без разницы…

Машина подъезжает к подъезду и включает сигнал аварийной остановки, в ожидании пассажира. Я делаю пару шагов по направлению к ней, но, внезапно остановившись, оборачиваюсь и смотрю на нахмуренного Лебедева, прожигающего меня взглядом. Пусть я об этом пожалею, но я действительно благодарна за этот вечер. Я, наконец, почувствовала, что значат слова «я дома»…

— Спасибо и с днем рождения, — шепчу я, подойдя к нему и, приподнявшись на носочки, тянусь к его щеке. Но в последний момент Лебедев поворачивается ко мне и вместо колючий щеки, я чувствую на своих губах привкус коньяка от его горячих губ и то, как мое сердце отчаянно пытается вырваться из груди.

Господи, что я делаю?!

Что он делает?!

Оттолкнув его, несколько секунд пытаюсь не сломаться под тяжестью его ледяного взгляда, но, быстро сдавшись, резко разворачиваюсь и спешу к машине.

Хлопнув дверцей заднего сиденья, стараюсь даже не поворачивать головы, чтобы не видеть темный силуэт в свете тусклых уличных фонарей, но, не удержавшись, все-таки поддаюсь соблазну и смотрю, как Дмитрий Николаевич протягивает таксисту деньги. А потом, не сводя с меня пристального взгляда, отходит в сторону и закуривает сигарету.

========== Глава 12. О серых буднях и жестоких играх. ==========

— Исаева, ты бы еще под дверь легла! — голос Марины Викторовны раздается откуда-то сверху, отчего Аня подпрыгивает на месте и тут же встает на ноги, чтобы дать проход к двери класса русского языка, рядом с которой она сидела. — Девочки, что вообще за манера на полу сидеть?

Мы втроем неохотно поднимаемся и отходим в сторону, когда руссичка открывает кабинет. Жду, пока остальные ввалятся в класс и, лениво переставляя ноги, плетусь к своему привычному месту за первой партой. Замечаю на себе косые взгляды, и слух даже улавливает редкие перешептывания. Похоже, Королёва зря времени не теряла. Но это все такая ерунда…

— Осадков, чего уставился? — Фаня, облокотившись об учительский стол, гневно сверкнула глазами в сторону Егора. — Ты учебник доставал? Вот и доставай!

— Блин, этой кукле волосы выдрать мало, — заявляет Аня, сидя сзади меня. — Да, Димон?

— Надо тоже слух пустить, — зло шипит Хвостова.

— Думаешь, ее это хоть как-то заденет? — фыркает в ответ Исаева. — Да она только счастлива будет привлечь к себе лишний раз внимание! Да и потом, какой слух ты хочешь пустить про нее? Половина из тех, что мы можем придумать, окажется правдой! Да, Димон?

— Димон! — кричит Фаня. Я, словно очнувшись от глубокого анабиоза, поднимаю на подругу глаза, стараясь вспомнить, о чем шел разговор. — Марин, ты вообще здесь? О чем ты думаешь?

Убейте меня.

Убейте меня.

Убейте меня…

— Ты из-за этой овцы сама не своя! — Аня потянулась к моей руке, но увидев в дверях Королеву, тут же забыла о своем дружеском успокаивающем жесте. — Вспомнишь лучик, вот и солнце!

— Там по-другому немного было, — громкоотвечает Фаня. — Не про солнце, про говно!

— Хвостова! — Марина Викторовна тут же делает замечание.

— Простите, Марина Викторовна, но из песни слов не выкинешь, как говорится, — Фаня, сложив руки на груди, отправляется к своему месту, по дороге толкнув плечом Осадкова. Егор открыл было рот, чтобы поставить Хвостову на место, но, встретившись с ней взглядом, видимо, передумал.

В этот момент дверь кабинета распахивается, и в класс широким шагом заходит Дмитрий Николаевич. Расстегнутый белый халат зловеще развевается за спиной, словно плащ какого-то героя-антагониста, а взгляд прикован к листам, которые он перебирал в руках.

— Доброе утро, — он вежливо здоровается с Мариной Викторовной. Ученики испуганно замерли, потому как привыкли, что от этого преподавателя можно ждать чего угодно. Вдруг он сейчас устроит срез по химии, прямо на уроке русского языка? А я, несмотря на то, что стараюсь слиться с огромным учебником по органической химии для поступающих в вуз, все же не без удовольствия замечаю, что Марина Викторовна одна из тех редких преподавателей-женщин, кто не теряет самообладания при виде рокового красавчика-химика. Она сохраняет свое спокойствие и даже способна вести адекватный диалог! По крайней мере, со стороны кажется именно так.

— Здравствуйте, Дмитрий Николаевич! — пропела сзади меня Исаева, и я, мысленно проклиная за это подругу, прячу глаза за книгой, изображая крайнюю занятость. Слышу, как химик несколько раз произносит мою фамилию, а Марина Викторовна одобрительно соглашается. Интересно, о чем они договариваются? Может, прямо сейчас эти двое строят заговор против медалистки, чтобы окончательно свести ее с ума?

— Дмитриева, не забудьте, у вас сегодня дополнительные со мной и Лидией Владимировной, — опускаю толстенный учебник, встретившись с холодным бесстрастным взглядом ледяных глаз. И сознание тут же подкинуло воспоминания вкуса коньяка на его губах и его теплого дыхания, паром поднимавшегося к небу…

Убейте меня.

— Конечно, Дмитрий Николаевич, — на выдохе произношу и снова прячусь за своим «фолиантом».

Выдыхай.

Вот и славно. Вот и поговорили.

На уроке биологии Лидия Владимировна кажется какой-то странной. Причем разительные перемены в характере учительницы заметила не только я. Ученики не понимают, как из вечно дерганной и переживающей из-за каждой мелочи молоденькой тихони, она превратилась в растерянную серую тень. Кажется, что кто-то нажал на кнопку «учить», и она, словно повинуясь этой команде, абсолютно безэмоционально начинает читать свои конспекты, не обращая внимания на удивленные лица учеников и их тихие перешептывания.

Ее откровенные и вместе с этим нелепые наряды, которыми она старалась привлечь внимание Дмитрия Николаевича, сменились привычными строгими костюмами в серых тонах. Из прошлой попытки сменить стиль остались только туфли на высоком каблуке, которые, будем честны, теперь ее только красили.

— Ну, хоть на человека стала опять похожа, — протянула сзади Исаева.

— Ты смеешься? — возразила рядом Фаня. — Она теперь похожа на овощ. Раньше хоть психовала, а теперь смотри — ноль эмоций! Ее даже не колышет, что Наумов плеер слушает на ее уроке.

— Уши ему ободрать, — тут же вспылила Исаева, услышав Пашину фамилию. — Тоже, нагадил, а теперь ходит тише воды, ниже травы.

Я нервно сглотнула, подумав, что именно такое сказал ему химик в нашу последнюю общую встречу? Огромный соблазн просто подойти и спросить у Наумова, но меня словно током било, при мысли оказаться с ним рядом в радиусе меньше трех метров.

После биологии двумя парами шла химия, так что, забрав из раздевалки халат, я, чтобы лишний раз не видеть Лебедева, шла к кабинету так медленно, как это только было возможно. Со стороны, наверное, можно было бы предположить, что я — психически больна, но мне было наплевать. Пусть все думают, что Дмитриева слетела с катушек. Смотрите, юные ученики химико-биологического лицея, что бывает с зубрилками-медалистками!

Я хотела только одного — чтобы голос разума прекратил говорить голосом Дмитрия Николаевича. Особенно фразу «думаешь, мне бы хватило одних поцелуев», которая никак не хочет покидать мою измученную голову.

— Димон, ты заходить собираешься? — Фаня показала свой нос из-за двери, а я так и сидела в халате на полу, запустив пальцы в волосы. — Марин, ты чего?

Убейте меня.

— Марин, что с тобой случилось? — Хвостова присела рядом, оттолкнув от себя пробегающего мимо девятиклассника, который случайно ее задел. — Глаза разуй, недомерок!

— Ничего, все нормально, — отвечаю я.

— Нет, не нормально, — кажется, что все вокруг видят меня насквозь. — Это ты из-за этих сплетен дурацких? Из-за Наумова?

Поворачиваюсь к ней, закусив губу, словно не позволяя себе произнести такое соблазнительное «нет». Как же мне хочется тебе все рассказать! Выложить все, как на духу! Избавиться от этого тягостного молчания. Раньше было все так просто: рассказала все самое сокровенное подружке, и тебя больше не распирает от зудящего желания поделиться секретом со всем миром вокруг! А подружка молчит, ведь подруги не предают… И не врут друг другу. Но если я все расскажу, то я подставлю тех, кто мне доверяет. Детство заканчивается, когда тебе приходится приспосабливаться. Когда ты начинаешь делить мир не на добро и зло, а на большее зло и меньшее зло. И тебе приходится выбирать из этих двух зол. Ведь в какой-то момент ты понимаешь, что все добро, которое когда-то тебя окружало осталось где-то там, позади. Наверное, в детстве. А теперь ты по уши погрязла в чужих сплетнях и чьих-то бездумных играх…

— Да, — вру я, стараясь дышать чуть глубже, чтобы не выдать свою нервозность. — Просто я расклеилась. Выдохлась. Подкосили меня и Наумов, и Королёва…

— Маринка, — Фаня обнимает меня одной рукой и кладет голову мне на плечо, и мы просто молчим несколько минут, каждая думая о своем, пока Хвостова, наконец, не нарушает наше молчание: — Я не знаю, почему ты мне не хочешь говорить правду. Но я не настаиваю. Я уважаю твое решение. Молчи, если тебе так легче. Только не молчи, если тебе будет нужна помощь.

От этих слов становится так тоскливо…

Как же гадко, оказывается, себя чувствуешь, когда понимаешь, насколько ты нечестна с теми, кто откровенен с тобой. И они не лезут к тебе в душу, пусть ты их об этом напрямую и не просила, но они будто чувствуют, понимают, что некоторые раны лучше не трогать.

Звонок возвращает нас в суровую реальность. Мы срываемся с места и несемся в класс, едва не сбив Дмитрия Николаевича с ног, когда он уже собрался закрывать дверь кабинета.

Меньше всего мне хотелось привлекать внимание к своей персоне со стороны химика, но он, на удивление, довольно спокойно отнесся к нашему шумному появлению в аудитории и даже не стал это как-то едко комментировать. Урок проходил без каких-либо сюрпризов, исключая тот факт, что в мою сторону он даже не поворачивал головы. Если честно, то я была невероятно рада такому положению дел. Провалявшись после того вечера дома с температурой до конца новогодних праздников, мне очень быстро удалось убедить себя в том, что это была абсолютная случайность. Наверно, он просто дернулся в мою сторону, а я совершенно случайно прикоснулась к его губам. Такое бывает, ведь правда? И я уверена, он по этому поводу не заморачивается. Вообще об этом не думает! Даже не исключаю такого варианта, что вернувшись, он продолжил банкет и мог даже не вспомнить об этом!

С легкостью убедив себя в абсолютной «случайности» того поцелуя, я жила в относительной гармонии с собой еще шесть дней. Ровно до сегодняшнего утра, когда встретилась с Дмитрием Николаевичем в коридоре на первом этаже. Тогда, взглянув в его нахмуренное, вечно чем-то недовольное лицо, я будто снова вернулась в этот морозный вечер, когда его теплые губы прикоснулись к моим в легком поцелуе… И на пару мгновений встретившись с ним взглядом, я поняла: он все прекрасно помнит. И никакая это не случайность.

Убейте меня.

Вот так вот, впускаешь его в свой карточный домик, а он сдувает твои хлипкие лживые стены. Хорошо это или плохо — я не могу понять. Обезоруживает — факт.

— Дмитриева?

— Что? — на автомате отвечаю я, переписывая из учебника условия задачи. До меня не сразу дошло, что ко мне обращается не кто иной, как химик, собственной персоной. — Простите.

— Вы готовы отвечать? — в его глазах отражается абсолютное спокойствие. Отсутствие чего-либо вообще. Как у него это получается? Вот бы и мне научиться такому бессердечию. У меня-то на лице, наверное, выражен весь спектр человеческих чувств!

— Разве к этому можно быть готовой? — совсем не тихо бормочет Аня позади меня.

— Дмитриева, как пионер у нас, на все готова! — смеется сзади Королёва, и ее издевательский смех подхватывает дружный «хор гиен». Становится противно до омерзения. Но это все такая ерунда…

— То, как вы коверкаете эту фразу, оскорбляет не только вашу одноклассницу, но и само понятие пионерии, а также тех, кто ими когда-то являлся, — холодно замечает химик, откинувшись на спинку кресла. — Примите один совет, Королёва, который, возможно, поможет вам в будущем: молчите почаще. За умную, конечно, вряд ли сойдете, но хоть позор не будет таким унизительным и очевидным.

Не могу сдержать улыбки, когда класс довольно загоготал, а Ника, сдерживая слезы, пулей вылетела из класса. Вижу, как Лебедев надевает свои очки в тонкой черной оправе и берет в руки журнал.

— Так что, Дмитриева, вы готовы отвечать? — химик смотрит на меня поверх очков и я, поднимаясь со своего места, пытаюсь надеть на свое лицо маску безразличия. Это, оказывается, не так трудно, скрывать эмоции.

— Конечно, Дмитрий Николаевич.

***

Это было самое толковое занятие с Лидией Владимировной! Удивительно, но как только она действительно занялась делом и стала разбирать со мной материал, вместе с химиком, не отвлекаясь на постоянные попытки обратить на себя его внимание, мне даже показалось, что Лебедев тоже увлекся материалом, стараясь как можно доступнее донести его до меня. А мне же удалось хоть на какое-то время абстрагироваться от всех окружающих меня проблем и переживаний и сосредоточиться, наконец, на учебе.

— Думаю, на сегодня хватит, — безжизненным голосом сказала Лидочка, когда я в очередной раз успешно справилась с заданием.

— Да, достаточно, — отозвался Лебедев, аккуратно вешая халат на спинку кресла.

— До свидания, Дмитрий Николаевич, — Лидочка, быстро собрав книги со стола, направилась к выходу, так что я, стараясь поспеть за ней, одной рукой сгребаю все в свою сумку и в припрыжку скачу к двери.

— Дмитриева, задержитесь, я вам задание дам, разберете дома, — бросает химик, и я, проклиная все на свете, замираю, глядя, как биологичка поспешно шагает в сторону лестницы. Все-таки будет разговор? Или он действительно сейчас даст мне задание, и все? Боковым зрением замечаю, как Лебедев скрывается в лаборантской, и уже оттуда доносится его голос, внезапно прекративший свое «выканье»: — Иди сюда.

Убейте меня.

В голове снова проносится его «думаешь, мне хватило бы одних поцелуев»… И я, наивное создание, решила, что мне удалось отвлечься от воспоминаний? А вот хренушки.

Заглядываю в лаборантскую, нерешительно показав в дверях сначала только свой пугливый нос, боясь увидеть что-нибудь шокирующее. Но, смотря, как Лебедев копается в бумагах, прохожу внутрь, решив, что у меня просто разыгралось мое насмерть перепуганное и перевозбужденное воображение. Он сейчас просто выдаст мне задание на дом. И все.

Когда он протягивает мне листочки, хватаю их и тяну к себе, но химик не выпускает задания из рук, сверля меня тяжелым взглядом. Он молчит, и взгляд этот удается выдержать с трудом. Но я не отворачиваюсь на этот раз. Я пытаюсь понять, о чем он так яростно молчит? Почему он не произносит ни слова? И что, черт подери, происходит?

Так и стоим, как идиоты, вцепившись в листочки с двух сторон, пока Дмитрий Николаевич, наконец, не разжимает пальцы. Забираю листы и появляется ощущение, что только что освободила не задания по химии из его мертвой хватки, а собственную руку.

— Двадцать пятого пишешь олимпиаду и можешь приходить на дневную смену через неделю от нее, — тихо говорит Лебедев.

— Но это аж через три недели! — мысленно подсчитав даты, возмущаюсь, потому что сделка становится нечестной. Смены выходят уж больно редко…

— Раньше нельзя, местное телевидение пасется сейчас на новой станции.

— Ясно, — зло шиплю я. — То одно, то другое… — продолжаю негодовать, не сумев сдержаться.

— Твои условия для меня исполнять немного сложнее, ты не находишь, — химик скрещивает руки на груди и слегка наклоняет голову на бок. Со стороны, кажется, что я сильно разозлила его. — Тебе напомнить, скольких людей мы можем подставить со своей сделкой? Если тебя что-то не устраивает, можем обо всем забыть.

А у вас получится, Дмитрий Николаевич?

Чуть было не говорю это вслух, но вовремя наступив на горло своей гордости, заставляю себя спуститься с небес на землю.

— Никаких «забыть», — твердо отвечаю я. — Второго числа?

— Да, с последних четырех уроков Марины Викторовны я тебя отпросил, опоздаешь на смену всего на пару часов.

— Это вы сегодня отпрашивали? — от удивления я немного растерялась, получив усталый кивок в ответ. Значит, он был уверен, что я соглашусь. И мало того, он заранее позаботился, чтобы я смогла попасть почти на всю смену.

— Как второй урок закончится, звонишь мне. Если не буду занят, отвечу сразу, если нет, то, как разберусь с вызовом, договоримся, где мы тебя подберем. Сориентируемся по ситуации, — Дмитрий Николаевич говорит уже спокойнее и неторопливо расстегивает две верхние пуговицы рубашки. — У нас потом много ночных стоит. Даже сутки есть, что с ночевками у тебя?

— Мама с папой скоро уезжают, — отвечаю я взволнованно. — Я остаюсь в квартире с братом и, скорее всего, с Машей из шестьдесят седьмой больницы. Вы, вроде знакомы. С ними проблем не будет.

— Хорошо, — одобрительно кивает химик и, по привычке, устало потерев пальцами переносицу добавляет: — Только чтобы это все не сказалось отрицательно на твоей учебе.

— Нет, нет! — уверенно заявляю я. — Конечно нет!

— Хорошо, тогда… есть еще вопросы?

Несколько секунд молча смотрю на него, вспоминая это всепоглощающее ощущение тепла от прикосновений его губ. И, горько усмехнувшись, тихо шепчу:

— Море.

— Тогда запоминай, потом спросишь, — уголки его губ тронула едва заметная полуулыбка. Я только собралась повернуться к нему спиной, как вновь услышала его усталый голос.

— Дмитриева, — позвал химик, и я вопросительно на него смотрю, застыв в дверях лаборантской. — Прекращай уже эти прятки за учебником. Взрослый же человек, брось это ребячество.

Внимательно смотрю на него и пытаюсь понять, чего в этих словах больше: раздражения или просьбы? Я прячусь, а вы молчите. Мы оба — как дети. Мы оба играем в игры. И мы оба пока проигрываем.

Хитро улыбаюсь и уже в третий раз за день уверенно повторяю:

— Конечно, Дмитрий Николаевич…

========== Глава 13. Об искусстве выносливости и искренних страхах. ==========

С самого утра старалась вести себя как можно естественней, хоть мне постоянно казалось, что я выдаю себя с головой. Все движения слишком поспешны и нервозны, дыхание слишком взволнованное, а в глазах — счастливый блеск предвкушения. Но я изо всех сил пыталась играть свою самую ненавистную роль — роль идеальной дочери, которая давалась мне в последнее время с такой легкостью. Провожая родителей в командировку, мне, в глубине души было даже немного мерзко от своего лицемерия. Я взволнованно вздыхала и во всю изображала смирение, хотя внутри меня пел целый хор ополоумевших радостных птиц, так сильно мне хотелось спровадить родителей из дома. Ведь именно сегодня, после двух уроков алгебры я отправлюсь на долгожданную и такую заслуженную, почти что выстраданную, смену!

За эти три недели не поменялось почти ничего: я по прежнему ходила в обнимку с учебниками, по возможности избегая даже всякого общения. Я даже звук у телефона выключала в начале дня, включая его вечером, после того, как сделаю уроки и разберу задания, которыми меня каждые два дня пичкал Дмитрий Николаевич. Полчаса я отводила себе на то, чтобы ответить на немногочисленные сообщения, в основном от Ани, Фани или брата, а потом делала себе подарок — перед сном читала что-нибудь для себя. Что угодно, начиная от какой-нибудь совершенно неинтересной статьи в интернете, заканчивая художественной литературой, которую я так часто раньше задвигала на второй план.

Дней через пять мои подруги поняли, что в течение дня достучаться до меня было бесполезно, так что я стала практически отшельником, полностью погрузившись в учебу. Перешептывания за моей спиной сменились обыкновенной потерей внимания к моей скромной персоне. Все приглашения на вечеринки или просто походы в кино я игнорировала. Королёва переключилась на самовоспевание, чем оказала огромную услугу и мне, и другим девчонкам, кому приходилось терпеть ее нападки, а Наумов по прежнему молчал, изредка хмуро поглядывая на меня или на химика. Я же для себя решила, что вся эта ситуация — блажь, фарс и лишняя трата времени на совершенно бесполезную чепуху, которая только отвлекает от учебы.

С Лебедевым мы перешли на холодно-официальный тон при других и молчаливое «тыканье» наедине, в те моменты, когда он давал мне на дом новые задания, одно каверзнее другого. Но, признаться, меня такое общение более чем устраивало. Я понимала, что тот человек, которого я видела у него дома, который «случайно» поцеловал меня тогда холодным морозным вечером, скорее всего больше никогда не появится передо мной. Уж в стенах школы — точно! А по сему поводу, самое разумное — просто забыть об этом человеке! И как же легко стало в последнее время себя обманывать! Я почти убедила себя в том, что мне все равно!

Хотелось бы говорить об этом со стопроцентной уверенностью, но мое сердцебиение предательски ускоряло темп с прогрессией, равной сокращению интервала между мной и химиком. И, хоть я и пообещала больше не прятаться за книгами от него, я же не обещала не забиваться в самые укромные уголки лицея?

— Ну что, свалили? — Аня со сверкающими глазами подскочила ко мне сразу, как я пересекла порог лицея. Я утвердительно и немного победно киваю головой.

— Сбагрила? — с другой стороны подбегает Фаня. Улыбаюсь в ответ, предвкушая через два часа улизнуть от всей этой школьной суеты туда, где я чувствую себя на своем месте.

— Димон, молоток! — Аня от нетерпения даже подпрыгнула. — Сегодня гуляем у тебя! Только мы втроем…

— Нет, нельзя у меня! — чересчур резко возмутилась я.

— Марин, ты скоро свихнешься! Удавку можно ослабить, предки свалили! И так первое место на олимпиаде взяла. Себя надо любить! — Стала разъяснять мне Фаня, а я задумалась, не вызову ли я подозрений, если так резко откажу подругам в своей компании. Раньше, когда родители ближе к весне уезжали по работе, мы с девочками всегда собирались у меня. Пара-тройка вечеров, проведенных с подругами, ничего криминального, но вместе провести время было всегда приятно. А ведь сегодня дневная смена…

— Братишка со мной будет, — попыталась отмазаться я, хотя голос разума подсказывал мне, что это будет бессмысленно. Где-то придется пойти на жертвы и теперь, видимо, вместо идеальной дочери придется сыграть в идеальную подругу.

— Он будет против? — Аня удивленно вскинула брови. Насколько я помню, Леша, Аня и Фаня ладили прекрасно. Похоже, мне не отвертеться.

— Ладно, — вздыхаю. — Но только у меня курсы сегодня будут, — без всякого стеснения вру я. — Леша откроет, я его предупрежу, а я часам к десяти подъеду.

Выслушав возмущения по поводу своей нездоровой любви к учебе и настоятельные советы «забить» на курсы, которых по сути и нет, я отмахнулась от подруг и, зайдя в класс, погрузилась в изучение предстоящего параграфа по алгебре.

***

— Красавица, подвезти? — Серега раскрыл дверь реанимобиля и лучезарно улыбнулся. Я не смогла удержаться и широко улыбнулась в ответ. Запрыгнув внутрь, я радостно выдохнула. На то, чтобы подобрать меня по дороге на следующий вызов, ушло не больше нескольких секунд. Я была в назначенном месте в назначенное время и, услышав звуки включенной сирены, я подумала, что наконец-то получила поощрение за все эти три недели беспрерывной учебы и тотального самоконтроля.

Стеглов протянул мне свою форму и отвернулся, увлеченно обсуждая что-то с Лебедевым и Пятачком. Торопливо натягиваю форму, ежась от холода и лениво думая, а какое, интересно, у Пяточка настоящее имя? И почему его называют Пяточком?

— Как дела в школе? — вежливо интересуется Серега, повернувшись ко мне.

— Сносно пока, — отвечаю, косясь на химика. Он, кажется, никак не реагирует на мой ответ. Значит, действительно сносно?

— Нормально отпустили? — слышу голос химика из кабины водителя.

— Да, без проблем!

— Ну и хорошо, — довольным голосом отзывается Стеглов, поворачиваясь ко мне. — Знаешь, я по тебе скучал.

— Это взаимно, — совершенно искренне отвечаю я и вижу, как Дмитрий Николаевич бросил на меня через зеркало быстрый взгляд, но стараясь не показывать своей заинтересованности, тут же повернулся к окошку. — А куда мы едем?

— Да парнишка без сознания, соседи «скорую» вызвали, — Стеглов тоже смотрит в окно, видимо, стараясь понять, где мы сейчас находимся.

— Ясно, — киваю я. — А далеко еще? — спрашиваю просто так, но, почувствовав, что мы явно свернули во дворы и замедлили ход, понимаю, что спросила, в общем-то, зря.

— Приехали, — буркнул Пяточек, остановив машину.

Застегивая поплотнее куртку и, натянув на руки перчатки, беру протянутую папку с бумагами из рук хмурого Дмитрия Николаевича и шагаю вслед за своей бригадой, настраиваясь на рабочий лад.

Все веселье из моего сознания словно кувалдой выбило при виде того, кто нуждался в нашей помощи.

Молодой парень, по виду пьянствующий уже не первый день, валялся на ступенях подъезда безвольной куклой. Пульса, дыхания нет. Подойдя ближе, стало казаться, что он, скорее всего, не только пьянствовал, а может чего и похуже…

Манипуляции бригады словно на автомате. Укол прямо в подбородок. Подъязычная инъекция. Смутно вспоминаю, что читала о подобном… Кажется, что мое собственное сердце остановилось. Крепче прижимаю к себе твердую папку, будто ища в ней поддержку. Вскоре врач кивнул головой, видимо, прощупав пульс на магистральных.

— Марин, сбегай за Пятачком, — попросил Стеглов, и я пулей несусь на улицу, чтобы исполнить его поручение.

Парня доставили в ближайшую больницу, в реанимацию. И, пока Серега и до неузнаваемости молчаливый Дмитрий Николаевич пошли сдавать вызов, меня никак не хотело покидать такое тоскливое и печальное чувство… Ведь не вызови соседи «скорую», кто бы реанимировал этого парня? Он бы…

— Они его спасли, — сказала я вслух, осознавая собственные слова и совсем забыв, что в машине по-прежнему сидит Пятачок.

— Работа такая, — задумчиво отвечает он, сев поудобнее в кресле. — Кто бы его еще образумил… А то ведь подлечится и опять пить начнет.

— Почему так? — спрашиваю я, всматриваясь в грубое лицо водителя, понимая, что однозначного ответа на этот вопрос не существует.

— Кто знает? — с досадой отвечает Пяточек.

Следующий вызов — автомобильная авария. Мотоцикл столкнулся с легковушкой. Мотоциклист был без сознания, но, пока мы приехали, его сумели привести в чувство свидетели аварии. В результате — перелом ноги, перелом руки, под подозрением — перелом ключицы у водителя автомобиля и, скорее всего — сотрясение мозга у обоих. Но мотоциклист, которого мы везли в травмпункт шутил, улыбался, иногда шикая от боли на ухабистых поворотах. И просил, чтобы мы его навещали, если его положат в больницу. Не сложно было понять его поведение. Адреналин, смешанный с невероятным счастьем, что он жив. Мы то и дело просили, чтобы он молчал, чтобы не тратил лишний раз силы, чтобы поберег себя, ведь вполне может оказаться, что найдутся какие-нибудь скрытые травмы, но счастливчика, родившегося в рубашке, было не остановить. Через какое-то время он начал радостно петь.

— Может, вырубить его? — хитро улыбнулся химик, взглянув на Стеглова.

— Да ладно тебе, пусть поет, — ответил Серега, взглянув на меня. А я все держала руку больного, чтобы он не пытался ею размахивать. Не понимаю, он от шока боли не чувствует, рука-то сломана!

Следующий вызов заставил порадоваться всех, включая и Дмитрия Николаевича.

«Подарочек», как называл их Серега, очередной пьянчужка, якобы лежащий без сознания на морозе, почувствовав запах нашатыря и громкого грубого «просыпаемся» Дмитрия Николаевича, с трудом разлепил веки и, в ужасе округлив расфокусированные глаза, дал такого деру от нас, что едва не потерял по дороге штаны.

— Коллега, — Лебедев изобразил театрально-надменный голос, повернувшись к напарнику. — Думаю, пациент скорее жив, чем мертв.

— Несомненно, — в тон ему отвечает Серега. — И, похоже, здоров, словно буйвол! Думаю, мы прекрасно справились со своей работой! — Стеглов скорчил важную рожу.

— Определенно, — Лебедев скорчил такое же лицо, и я, не удержавшись, прыснула от смеха.

Вернувшись на станцию, Сергей и Дмитрий Николаевич отправились в комнату отдыха, а я, снова свернув свой свитер около дефибриллятора, удобно устроилась, чтобы немного вздремнуть.

— Дмитриева, — рука Лебедева бесцеремонно потрясла меня за плечо.

— Что, едем? — не поняла я, судорожно раскрыв глаза.

— Нет, — Дмитрий Николаевич вручил мне знакомый термос и теплый контейнер с едой. — Ешь.

— Спасибо, — растерянно бормочу я, глядя на закрывающуюся за химиком дверь «скорой».

Быстро уничтожив в одиночестве божественно вкусное содержимое контейнера и опустошив наполовину термос, я, стараясь себя убедить, что никого не «объела», все же свернулась калачиком на сиденье и, положив голову на свитер, отключилась глубоким сном, который, к сожалению, продлился не так долго, как мне хотелось бы…

— Так что, прислушайся ты к ней. Оксана Юрьевна плохого не посоветует! — раздался бодрый голос Сереги.

— Кто ее недавно ведьмой назвал? — смеется Дмитрий Николаевич, залезая на свое привычное место.

— Оксана Юрьевна и есть ведьма! Но чертовски умная ведьма! — ответил Серега, усаживаясь напротив меня. А я, решив не лезть в разговор, потерла глаза, стараясь прогнать дрему. Как-никак, сегодня еще подруг дома принимать…

Знаете, в жизни часто так бывает: у тебя вдруг появляется удивительная полоса везения. Это может быть самая настоящая улыбка изменчивой дамы, именуемой фортуной, а может быть и три подряд сносных и в итоге вполне позитивных вызова. Но после такой полосы удачи где-то глубоко внутри ты чувствуешь какое-то неприятное ощущение тревоги. Будто после этой самой белой полосы последует другая. Совершенно иного цвета…

Обшарпанная квартира насквозь пропиталась запахом перегара. Из-за духоты, царящей здесь, пришлось расстегнуть теплую куртку. Мусор, разбросанные бутылки и едва держащийся на ногах хозяин квартиры, всматривающийся в наши лица мутными глазами, говорили о том, что нам выпала честь побывать на «сейшене» этих самых «подарочков», которых так не любит скорая помощь.

— Да я… — хозяин запинается, икает, подавляя рвотный позыв, и снова пытается объяснить, зачем он вызвал скорую. — Да он… Да епт…

— Где больной? — грубо спрашивает химик. Теперь, отчасти, я понимаю, откуда у него такая специфичная манера общения с людьми. На скорой поработаешь, небось, такого насмотришься…

— Т-т-т… — Пытается выговорить хозяин, но машет рукой, снова тошнотворно икнув, и почти валится с ног, когда мимо него шагает химик и Стеглов, направляясь в комнату. — А ну нах…

Проходя в заваленную самым невообразимым мусором, грудами грязного и одному Богу известно, чем воняющего белья, вижу лежащую на спине женщину, нервно хихикающую и смотрящую в потолок. Даже не знаю, от чего тошнит больше: от поведения этого «подарочка» или от всего этого антуража? Узнай мама и папа, где сейчас находится их дочь, они свалились бы на месте!

— Гражданочка! — громко восклицает Стеглов, присев рядом с женщиной. — На что жалуемся?

— На жизнь, е-мое! — женщина откровенно ржет, а стоящий недалеко от меня мужчина вторит ее смеху.

Дмитрий Николаевич отходит в сторону и брезгливо рассматривает одну из валяющихся рядом с ней бутылок. Практически кожей ощущаю то омерзение, которое, я уверена, чувствует и химик, и Серега.

— В медицинской помощи нуждаемся? — так же громко и бесстрастно спрашивает Стеглов.

— В мат-т-т-ть… — снова не может выговорить хозяин квартиры. Скорее всего, он хотел сказать, что нуждается в материальной помощи, но, думаю, нам этого не узнать никогда.

— Если не нуждаемся, вот тут ручкой чиркни, — Стеглов берет из моих рук папку, ручку и сует ее женщине. Она, к моему удивлению, умудряется сосредоточиться на пару секунд и ставит загадочную закорючку об отказе в медицинской помощи.

— Пошли, — тихо говорит Дмитрий Николаевич, но дорогу нам преграждает мужчина, нелепо растопыривший руки и ноги в проходе к коридору.

— П-п-погоди-и… Она ж… Умирает! — с трудом выговаривает он.

— Пациентка здорова и подписала отказ от медицинской помощи. А вы продолжайте в том же духе, такими темпами недолго осталось! — презрительно фыркает Лебедев и успевает пройти мимо хозяина квартиры.

А вот я этого сделать не успеваю.

Слышу, как мужчина недовольно ревет, потянувшись куда-то в бок. Сначала мне показалось, что он, наконец-то упал, не удержавшись на своих худющих шатающихся ногах, но потом я понимаю, что этот нелепый нырок был вполне целенаправленный. И в его руках что-то угрожающе блеснуло.

Наверное, моя расстегнутая куртка оказалась в своем роде роковой ошибкой. Я уловила звук распарываемой ткани рубашки и только успела подумать, до чего же острые ножи в доме у обыкновенного пьянчужки, прежде чем почувствовала, как бок полоснуло колючим жаром.

Стук сердца заглушил все оставшиеся мысли, и мне оставалось только смотреть, как Стеглов и Лебедев накинулись на этого упыря и обезоружили. Все казалось каким-то нелепым бредом…

— Ты как? Он задел тебя? — Стеглов потянулся к моему горевшему боку, но я попятилась, закрываясь курткой.

— Все нормально, — стараюсь сделать лицо поубедительнее. — Давайте просто уйдем отсюда.

— Сто девятая, — голос Дмитрия Николаевича звучит настолько гневным, что, кажется, я такого еще не слышала. — Полицию. Да.

На ватных ногах спускаюсь к машине и, облокотившись о дверь реанимобиля, тяжело выдыхаю, смотря, как Стеглов берет из рук Лебедева сигарету. Но, вопреки моим ожиданиям, что химик тоже сейчас закурит, он подходит ко мне почти вплотную и, устремив на меня свой ледяной злобный взгляд, почти рычит:

— В машину, живо!

Спешу исполнить приказ, чувствуя неприятную тяжесть в ногах и, зайдя в машину, вопросительно развожу руки. Зашла. Можно и повежливее…

— Снимай куртку, рубашку и ложись, — голос химика не терпит препирательств. Вижу, как за его спиной в спешке курит Стеглов.

— Да в порядке я, правда, — проявляю вялую попытку избежать осмотра, но, похоже, что делаю это напрасно.

— Я не ясно выразился?

— Давай, Марин, мы просто убедимся, что все хорошо, — выдохнув дым, говорил Серега.

— Да серьезно, все нормально! — я чуть улыбаюсь и, честно, не вполне понимаю, к чему вся эта серьезность и спешка. Все ведь в порядке, просто бок горит немного.

— Дмитриева, — химик впивается рукой в мое плечо с такой силой, что я чувствую боль сквозь толстенную куртку и, наклонившись к моему лицу зло шипит: — Либо ты сейчас же ляжешь на кушетку сама, либо я уложу тебя на нее силой.

Звучало это настолько угрожающе, что я, нервно сглотнув, глядя в его прищуренные, искрящиеся яростью глаза, согласно киваю и стягиваю с себя куртку, затем рубашку и, наконец, кофту, заметив, что сбоку она насквозь пропиталась кровью. Это что, моя кровь?

Оставшись по пояс в одном белье, ложусь на кушетку, наблюдая, как химик, поменяв перчатки на руках, склонился над моим животом, а Стеглов, докурив сигарету, заходит в машину и присоединяется к моему преподавателю.

С одной стороны, хочется приподняться и глянуть на нанесенный урон, но с другой, судя по сосредоточенным лицам бригады, мне даже знать не хотелось, что там. Я чувствовала на себе прикосновения рук, совсем легкие, но отзывающиеся по всему телу жгучей болью. В какой-то момент я зашипела, не сдержавшись, но никто в мою сторону даже головы не повернул.

— Надо шить, — наконец проговорил Серега, обращаясь к химику.

— Вижу, — ответил он. — В больницу нельзя.

— Дим, — возразил Серега. — Зашивать и недельку цефазолина. Надо в больницу. Понимаешь, надо шить!

— И зашьем! — грубо огрызнулся Дмитрий Николаевич. — Вызов сдадим ментам и у станции зашьем. Дмитриева, ты как? Голова не кружится? Надо продержаться еще какое-то время, а там и подлатаем тебя.

— Надо, значит продержусь, — киваю я, чувствуя сильное головокружение, но умалчивая о нем. Это ерунда, уверена. Просто царапина. Кровью же не истекаю.

Почувствовав, как на рану в моем боку что-то накладывают, приподнимаюсь по команде химика и засовываю руки в рукава своей блузки. Лебедев ловко застегивает на мне пуговицы, несмотря на все мои возражения, что я способна одеться сама. В моей голове мелькала назойливая мысль, которую я изо всех сил старалась отогнать от себя прочь: он меня больше с собой не возьмет.

— Сережа, прости, что рубашку тебе попортила, — дрожащим голосом проговорила я.

— Это не ты попортила, не извиняйся, — ответил Серега. — Приехали, — проговорил он, когда послышался звук подъезжающей машины. Видимо, полиция подоспела.

— Дмитриева, лежишь тут так тихо, как только можно, — сказал химик. — Будет больно — терпи. Стонать и жаловаться нельзя. Помирать на моей смене тоже нельзя.

— Помирать? — выдыхаю я. Что там за ранение-то?

— Это я на всякий случай.

Не знаю, сколько я так пролежала, уставившись в люк реанимобиля на крыше. В какой-то момент, я почувствовала, что начинаю просто отключаться. Сон и усталость навалились на меня с такой силой, что не поддаться соблазну и не погрузиться в вязкую темноту сновидений было почти невозможно. Сейчас бы хоть немного поспать. Кажется, уже прошла целая вечность.

— Не спим, не спим! — чья-то ладонь легонько хлопала меня по щекам.

— Да я и не… О-о-ой…

— Потерпи, Марин, пока шок был, боль не была такая сильная, сейчас надо потерпеть, — у изголовья устроился Серега, а рядом со мной химик и, приподняв край рубашки, быстро взглянул на рану и достал из кармана телефон.

— Машуля, привет, — будничным тоном поздоровался он. — Я тоже рад. Ты уже как, закончила? А можешь немного помочь? К девятой станции пусть подвезет тебя. Тут зашить надо порезик один. И цефазолина семь возьми, будь добра. Ну, большой порезик. Ага, пальчик порезали, — слышу, как химик смеется. — Нет, я же обещал. Да в прошлом, серьезно! Да цел я, цел! Это не мне, — встречаюсь с обеспокоенным взглядом Дмитрия Николаевича и чувствую почему-то жуткий стыд, что доставила столько проблем. Надо будет обязательно извиниться. Но потом, не сейчас. Сейчас я так хочу спать! Даже с этой жгучей болью…

— Не спим, Дмитриева, — снова это похлопывание по щекам. Нет, пожалуй, перед ним не буду извиняться.

Доехав до станции, с удивлением отмечаю для себя, что уже прилично стемнело. Сколько же мы передавали этот проклятый вызов?!

— Димочка, ты же обещал, что больше в драки не полезешь? — слышу голос Маши совсем рядом с собой. — Ой, Марина?

— Привет, Маш, — здороваюсь я и стараюсь улыбнуться. — А Леша тут?

— Он в машине, позвать?

— Ни в коем случае! — чуть громче, чем рассчитывала, прошу я.

— Давай, я зашью. Не надо внимание привлекать, — бормочет химик, и я слышу шуршание пакета, передаваемого Машей. — Собачнику твоему я сам все объясню. Можешь ему так и сказать.

— Так, Димон, я на станцию. Нужен тебе сейчас? — Серега выпрыгнул из машины.

— Нет, я зашью, — отозвался Лебедев. — Иди, Маш, я справлюсь, тут ерунда.

— Ладно, мы пока рядом побудем, если что — звони, я подойду, — сказала Маша и вышла следом за врачом. В машине мы с химиком остались вдвоем.

Он молча надел новые перчатки, расстегнул на мне рубашку и убрал кровоостанавливающие марли. Движения ловкие, уверенные, словно отточенные годами. Интересно, много ему приходилось зашивать ножевых ранений?

— Ой! — шиплю я, когда чувствую прикосновение иглы. — Это что?

— Лидокаин, — отвечает химик. — Думаешь, я буду «на живую» шить?

— Надеюсь, что нет, вы же не фашист… Ай! Хотя я не уверена!

— Не дергайся, времени мало. Сейчас на вызов отправят, и придется шить в дороге. И тогда на твоем животике будет не аккуратный шов, а произведение постмодернизма.

— Вы шутите. Значит все не так плохо? — с надеждой в голосе спрашиваю я.

— Швы — это не самое страшное, — серьезно отвечает он. — Главное, как заживет. Антибиотики колоть надо будет. Одному Богу известно, где до этого побывал чертов нож. На «три» глубокий вздох. Не вздумай орать. Раз, два, три…

Я молчала, хоть и чувствовала все, что со мной делают. Даже боль чувствовалась, правда как-то странно, отдаленно. Дмитрий Николаевич торопился и не стал ждать, когда лидокаин полностью обезболит. Я послушно вдыхала по команде, ощущая, как прокалывают края моей раны. Восемнадцать проколов. В спешке. Девять швов. Порезик, ага…

— Вы красиво хоть шьете-то? — хочется как-то отвлечься от раздумий, что именно могли резать этим ножом до меня.

— Обижаешь! — слышу, как усмехнулся Лебедев. — Будущий муж будет в восторге!

— Вы либо оптимист, либо с юмором у вас не очень, — горько усмехаюсь я. — Дмитрий Николаевич, — позвала я, почувствовав медленно подступающую панику.

— Чего тебе?

— Я боюсь, — тихо признаюсь я и чувствую нарастающий ком в горле. Наверное, высказав это вслух, я в первую очередь призналась в своем страхе самой себе. Лебедев молча и аккуратно обрабатывает края раны йодом и, закончив, заглядывает в мои глаза. Стыдливо закрываю их, уронив слезы и тихо всхлипнув, но едва не вскрикиваю от неожиданности, потому что чувствую, как его рука, уже без перчатки, вытирает слезы с моих щек.

— Я тоже боюсь, Дмитриева.

А затем, поднеся к уху трубку своего телефона, отворачивается и, тяжело вздохнув, тянет руку к переносице в своем привычном усталом жесте.

— Маш, тащи своего собачника сюда, — он взглянул на меня, быстро повернувшись. — Да, зашил. Нормально.

Стараюсь дышать ровно, чтобы не испугать своими слезами брата, но, увидев его взволнованное лицо, понимаю, что от долгой и гневной беседы по поводу опасности, которой я себя подвергаю, мне не открутиться. Зато страх частично пропал. Теперь я снова боюсь, что мои разъезды со «скорой помощью» закончились раз и навсегда.

— Ты хоть понимаешь, что это дело уголовное? — похоже, брат решил начать прямо тут. — Это ножевое! О чем вы думали?! Лебедев, как так-то?!

— Леша, пожалуйста, давайте отвезем Марину домой. Ей и так на сегодня досталось!

— Ты же взрослый мужик! Чем ты думал?

— Ты прекрасно все знал, почему не отговорил сестру?! — шипит в ответ химик. — Ты ведь у нас авторитет для нее!

— Блин, можно мы просто уедем, а вы потом как-нибудь встретитесь и поорете друг на друга? — поднявшись с Машиной помощью, я, чувствуя свой онемевший бок, накидываю пуховик и выхожу из машины.

Домой мы едем в полнейшей тишине. Кажется, что даже воздух пропитался электричеством от нарастающего напряжения. Маша постоянно интересуется, как я себя чувствую, а я, развалившись на заднем сиденье, думаю только о том, что все это происходит не со мной. Это все дурной сон. Сейчас я проснусь, вытащу из-под головы учебник, на котором заснула и, повернувшись на другой бок снова засну, получив, наконец, от товарища Морфея адекватные и не такие криминальные сны. Пони, цветочки, принцы… Что там должно сниться нормальным барышням моего возраста?

Дома на кухне уже во всю хозяйничают мои подруги. Но увидев меня в коридоре, почему-то обе замирают. Взглянув в свое отражение, понимаю, почему: я стою мертвенно бледная. И, держась за стенку, улыбаюсь мягко говоря, полоумно. Да, видок тот еще…

— Температура, плохо стало, — оправдываюсь я.

— Марин, это что, кровь? — севшим голосом спрашивает Фаня, указывая ложкой на моюблузку.

— Упс… — только и могу проговорить, оттянув белую ткань. — Ну, вот, теперь только выкидывать.

— Что случилось? — Аня стоит чуть позади, вжавшись в стенку. Я и забыла, как она боится вида крови.

— Девочки, милые, — вздыхаю я, передав Маше пуховик. — Давайте так: вы не будете меня ни о чем спрашивать, а я притворюсь, что просто приболела?

— Это твоя кровь?! — голос Фани дрогнул.

— Пальчик порезала, — зло бросает братишка, проходя на кухню. — Ложись, давай. Девчонки, пошли, поесть ей сделаем, а я вам расскажу о врачебной тайне…

— Ты же ветеринар! — нахмурив брови, сказала Исаева, поспешно удаляясь из коридора.

— У ветеринаров тоже могут быть тайны! — доносится с кухни устрашающий и раздраженный голос.

Дойдя до кровати, с досадой понимаю, что обезболивающее начинает отходить, и боль постепенно возвращается, но стараюсь не подавать виду, чтобы никого не пугать. Из коридора доносится требовательный сигнал мобильного, и Фаня уходит, чтобы по моей просьбе принести его. Только потом мне в голову приходит мысль, что надо было, наверное, попросить Машу…

— Смс-ка, — бесцветным тоном сообщает мне Хвостова. Поднимаю на нее взгляд и вижу, как она обиженно поджимает губы.

— Ты прочла ее? — язык еле ворочается от усталости.

— Нет, — честно отвечает Фаня.

— Ты прочла, от кого она, — понимаю я причину ее злости и обиды.

— Да.

— Я могу оставить это без объяснений и быть уверенной, что информация не покинет комнату? — честно говоря, я особо на это не надеялась, но ответ меня сильно удивил.

— Да, — уверенно кивает Фаня, присев на край моей кровати и протянув мне телефон.

Благодарно смотрю на нее, а потом открываю сообщение от Дмитрия Николаевича.

«Завтра в школе чтоб тебя не видел. Если будет температура — звонишь мне. Если будет что-то еще беспокоить — звонишь мне. Появятся вопросы — звонишь мне. Надеюсь, я все доступно объяснил».

И сразу после этого сообщения открываю еще одно, тоже от Лебедева, отправленное следом за первым.

«Вообще, позвони мне, как сможешь».

========== Глава 14. О тягостных вопросах и долгожданных ответах. ==========

Я держала телефон в руке весь вечер, но так и не позвонила ему. Я не сделала этого и на следующий день. И к вечеру от Лебедева пришло сообщение, с одним единственным словом — «безответственно». Но я все равно не позвонила. И через день — тоже.

Почему? Даже думать об этом не хочу.

Подруги смотрели хмуро, но исправно приходили ко мне после школы и сидели весь день рядом, пока я унылым овощем валялась на кровати, познавая все прелести своего убежища. Бок болел адски и чесался так, что хотелось содрать с себя кожу. Фаня один раз попросила показать, что случилось на самом деле, но моя забинтованная тушка ей ничего нового обо мне не рассказала.

— Надеюсь, твое вынужденное молчание того стоит, — как-то вечером обиженно бросила она, а потом забралась ко мне в кровать, обняла и молча лежала до тех пор, пока я не заснула.

Аня же старалась делать вид, что ничего не произошло. Ей было известно чуть меньше, чем Фане, но и влезать в какие-то подробности она, мягко говоря, не стремилась. Она приносила после школы домашку, чтобы мы могли вместе ею заниматься. И просто игнорировала тот факт, что всего сутки назад она помогала мне снять окровавленную блузку. Я была искренне благодарна своим подругам за их заботу в течение этих двух дней, но больше я была благодарна за их понимание.

***

Звонок в дверь раздался так внезапно, что сумел вырвать меня из потрясающего сюрреалистичного сна, которому позавидовал бы даже сам Дали. За окном темно. Который же сейчас час? Стягиваю с тумбочки часы и тяжело вздыхаю. Одиннадцать вечера. Кто мог к нам прийти на ночь глядя? Сначала я решила, что мне просто показалось, но, прислушавшись, я обнаружила до ужаса знакомый голос, доносящийся из коридора.

— Спит еще?

— Да, пошли. Поговорим, — похоже, мой брат пригласил гостя на кухню.

Засунув руку под подушку, я схватила телефон, поморщившись от боли, и, разблокировав экран, обнаружила одно непрочитанное сообщение, отправленное вчера поздно вечером:

«Завтра перевязка. Надеюсь, у тебя есть достойное оправдание твоей безответственности».

Он пришел сюда. Если гора не идет к Магомеду…

Надо было позвонить. Почему я этого сразу не сделала? Весь предыдущий день этот вопрос не давал мне покоя, и я так и не смогла придумать хотя бы одной адекватной причины, которая сошла бы за достойный самообман. Это не сложно, просто взять и набрать номер своего преподавателя по химии, пару секунд послушать гудки в трубке, а потом просто сообщить, что пока еще жива. И все. Потом можно положить трубку. Почему же тогда, Дмитриева, ты не позвонила ему?

Ответ настолько очевиден, что его было ужасно сложно игнорировать.

Потому что я боялась. Я не хотела чувствовать трепет сердца в своей груди. Я боялась увидеть его хмурый взгляд в своем воображении, то, как он устало трет переносицу двумя пальцами. Я боялась вспомнить тот зимний вечер его дня рождения. Или снова перенестись в невесомую негу его теплого дыхания.

Я боялась услышать его голос, потому что так отчаянно в нем нуждалась.

И сейчас, понимая, что химик сидит у нас на кухне и, скорее всего, ругается с моим братишкой, разум окончательно отказался воспринимать всю эту нелепость, которая творится в моей жизни. Надо же было ввязаться во все это!

Шипя и ругаясь, сползаю с кровати и, натянув поверх ночнушки растянутый свитер, тихо, на носочках, направляюсь в сторону кухни. Любопытство — не самая лучшая человеческая черта, но она присуща каждому. И я — не исключение. Все женщины ведь до ужаса любопытны! Не будем же расстраивать статистику…

Прислонившись к стенке, замираю в коридоре, стараясь прислушаться к разговору, и невольно ежусь от сквозняка, лизнувшего голые ноги. Надо было нормально одеться. Дмитриева, бестолковщина…

— … не отговорил, — голос Лебедева спокоен. — В чем я действительно виноват, так это в том, что не выдал ей шокер.

— Да, — задумчиво подтвердил Леша. — Но больше такого не повторится.

— Даю слово.

Все. Значит, наши совместные смены закончились. А на память о моих авантюрах мне останется длинный шрам на животе с восемнадцатью проколами. Черт бы побрал того пьяного упыря…

Звук чиркнувшей зажигалки, и сквозняк по ногам хлестнул еще сильнее. Из кухни потянуло табачным дымом. Вот тут-то я себя и выдала, рефлекторно закашлявшись.

— Дмитриева, как самочувствие?

Стыдливо приоткрываю дверь, с досадой думая, в каком чарующем виде предстану сейчас перед учителем: заспанное лицо, растрепанные волосы, которые не встречались сегодня с расческой, растянутый серый свитер, из-под которого виден край тоненькой ночнушки, недостающей до колен. Именно на них, кстати, и упал взгляд химика в первые секунды, пока он, отвернувшись, не затянулся сигаретой.

— Сказочное, — отвечаю, застыв на пороге. — Смотрю, обошлось без жертв? Смогли найти общий язык?

— Твой брат сговорчивее, чем ты, — замечает Дмитрий Николаевич, насмешливо смотря в мое лицо.

— В семье не без урода, — буркаю я в ответ.

— Как самокритично! — улыбается химик и, снова скользнув взглядом по моим коленкам, усаживается за стол.

— Чего стоишь, макак, садись, — Леша повернулся к холодильнику, а я, глубоко вздохнув, чтобы ни в коем случае не показать, что мне больно, сажусь напротив химика, стараясь игнорировать его наглый смешок по поводу моего «погоняла». Лучше бы я вообще из комнаты не выходила. — Чай? Кофе?

— Потанцуем, — не сдержавшись, злобно бросаю я. — А меня Машка перевязать не может?

— Нет, Маша на сутках, — отвечает брат, наливая заварку в большую кружку.

— Тогда пусть завтра перевяжет.

— Завтра поздновато уже будет. Два дня… — протянул Леша задумчиво.

— Тогда перевяжи ты! — я скрещиваю руки на груди, но тут же морщусь от боли из-за неосторожного жеста. Химик все это время насмешливо наблюдает за мной, и, признаюсь честно, от этого проклятого взгляда мне не по себе.

— Нет, макак, я в это лезть не буду, — брат ставит передо мной чашку на стол и тянется к куску колбасы на разделочной доске. — Я же ветеринар, ты забыла? Ты, конечно, существо, науке непонятное, но, думаю, ветеринария здесь бессильна.

Понятно. Сама виновата — сама и расхлебывай. Похоже, мне не отделаться от встречи тет-а-тет с химиком. Он нагло поедает бутерброды, приготовленные моим братом и, пододвинув тарелку ко мне, намекает, чтобы я к нему присоединилась. Ну уж нет. С вами я трапезу не разделю. Демонстративно поднимаюсь и удаляюсь в свою комнату, но, услышав по дороге жалобное урчание своего желудка, все-таки возвращаюсь на кухню и, стараясь даже не смотреть на химика, беру со стола бутерброд, а затем, секунду помедлив, еще два, закусив первый во рту зубами. И теперь, под одобрительный смех Лебедева с предателем-братишкой, ухожу в комнату. Пусть смеются, сколько влезет. Когда хочется есть, тебе не до гордости.

Стук в дверь раздается как раз тогда, когда я почти уничтожила третий бутерброд, сидя на кровати. И, несмотря на то, что я не позволяла войти, в дверях появляется Дмитрий Николаевич.

— Мне лечь? — с набитым ртом спрашиваю я, глядя на химика снизу вверх. Он широким жестом сгребает книги на моем столе ближе к стене и кладет туда все необходимое для перевязки. Затем расстегивает пуговицы на рукавах рубашки и закатывает их, оглядывая мою комнату. Мне тут же становится неловко: посторонний человек найдет в этом антураже лишь абсолютнейший хаос, в то время как я прекрасно ориентируюсь в своем беспорядке и всегда знаю, где что лежит. — Так что, ложиться? — повторяю я свой вопрос.

— Нет, сиди, — отзывается Дмитрий Николаевич, вспомнив о моем присутствии. — Свитер снимай.

— Ой, — подумав пару секунд, бормочу я. — Дмитрий Николаевич, отвернитесь, пожалуйста.

Химик раздраженно усаживается на мое кресло и демонстративно поворачивается на нем, с усталостью откинувшись на спинку. А я в это время стараюсь как можно быстрее одеться так, чтобы не предстать перед Лебедевым в непотребном виде. Но, как назло, мои домашние штаны были в стирке, а под рукой оказались только пижамные шорты с узором из нелепых котят. Господи, чем я думала, когда приобрела эту дурацкую пижаму?!

— Все? — терпение химика заканчивалось.

— Сейчас, — я торопливо надеваю эти адские психоделичные шорты и усаживаюсь на кровать, скрестив ноги под собой. — Все.

Когда Лебедев поворачивается ко мне, я невольно подгребаю к себе плед с кровати и кутаюсь в него, прячась от пронизывающего взгляда учителя. Провалиться бы мне на этом самом месте!

— Мне бинтовать прямо с пледом?

Неохотно выпутываюсь из своего «укрытия», глядя, как химик раскрывает пачку с новыми марлевыми салфетками. Бросив в мою сторону быстрый взгляд, он достает из коробки повидон-йод и подходит ко мне.

— Волосы собери, — велит он мне, и я собираю их в косматый хвост на затылке, завязав резинкой, снятой с запястья. — Дмитриева, — обращается он ко мне, присаживаясь рядом на край кровати.

— Что? — почему мое дыхание сбилось?

— Долго это будет продолжаться?

Вздрагиваю, когда чувствую, как его руки начали снимать пластырь с живота. Пожалуйста, просто молча перевяжи меня и все. Пожалуйста… Это же не сложно?

— Что продолжаться? — закрываю глаза, стараясь выгнать все мысли из своей головы.

— Холодная война.

Дергаюсь в тот момент, когда он снимает повязку с меня, но не от боли, а скорее от его слов. Значит, поговорить решил… Как же он не понимает? Эта «холодная война», как он выразился — единственная возможность для меня хоть как-то сохранить адекватное и трезвое отношение к ситуации, при всей ее запущенности.

— А чего вы хотели, Дмитрий Николаевич? — бормочу я, а потом тихонько шиплю, почувствовав жгучую боль от прикосновений его пальцев. — Вы же изначально оставили меня без ответов. Сказали запоминать все свои вопросы. Знаете, моя голова скоро лопнет, так много их накопилось.

— Хочешь их озвучить? — он пересаживается напротив меня, глядя мне в лицо. Рука сама собой нащупала спасительный плед, но накрываться им я не стала.

— Провокатор из вас не очень, — недовольно замечаю я.

— Зато из тебя — шикарный, — Дмитрий Николаевич чуть сильнее надавливает, и я снова невольно дергаюсь. Химик начинает аккуратно обрабатывать края раны. Кажется, что время тянется бесконечно. Молчание становится неловким, а вопросы так и просятся наружу. И первым хочется узнать не то, почему он назвал меня провокатором, а совсем другое…

— Зачем вы это сделали? — наконец, не выдержав, выдаю я.

— Сделал что? — как ни в чем не бывало, требует уточнить Лебедев.

— Не прикидывайтесь, — чувствую, как начинаю постепенно закипать, потому что во всей этой неловкой ситуации именно я могу себя показать с наиглупейшей стороны. Что, если он действительно ничего не помнит о том вечере? Но, раз уж начала… — Зачем вы поцеловали меня?

Химик поднимает на меня глаза, и я нехотя ежусь от его ледяного взгляда. Зря я все это затеяла. Зря я все это озвучила. Хотя, кого я обманываю? Легче стало уже от того, что я задала ему этот вопрос. Правда, теперь я поняла, что, возможно, не хочу знать ответ на него.

— По-моему, это ты поцеловала меня, разве нет? — вижу на его лице наглую ухмылку. Да он издевается надо мной!

— Ну вы и нахал!

— Сочту это за комплимент, — продолжает улыбаться он, смазывая рану мазью. — Что именно тебя беспокоит? Кто за этот поцелуй ответственен? Кто из нас виноват? Или тебя возмущает сам факт поцелуя? Кажется, ты не была против…

— Прекратите фамильярничать, Дмитрий Николаевич, — мне вдруг захотелось повернуть время вспять, чтобы не было этого нелепого разговора вовсе. Обманывать себя гораздо проще, чем пытаться выяснить правду. Что меня волновало на самом деле? Кто кого поцеловал? Нет, конечно, это неважно. Не хочу. Не хочу в это ввязываться. Ужасно не хочу. И вместе с этим, безумно хочу… — Я живой человек, так же, как и вы. И если для вас это — просто забавное развлечение, помучить свою ученицу, то, прошу, прекратите. Я же вам ничего не сделала.

Наверное, сейчас самое время заплакать. По крайней мере, очень хотелось. Но я всего лишь чувствовала зияющую пустоту внутри себя, потому что, наконец, высказала то, что понимала все это время. То, что заталкивала поглубже в себя, запрещая даже думать об этом. Он играет. Играет в какую-то проклятую жестокую игру. Как кот со своей жертвой.

— Мне многого в жизни не стоило делать, — он приклеил последний отрезок пластыря к повязке и, закончив, снял перчатки и чуть подался вперед, так, что наши лица оказались почти на одном уровне. — Мне не стоило брать тебя на первый вызов. Мне не стоило соглашаться на твою глупую сделку. Мне не стоило так опрометчиво относиться к твоей безопасности, — неожиданно он протянул ко мне руку и положил широкую ладонь на повязку. По телу тут же растеклось невероятное тепло, смешанное со жгучей болью от прикосновения… — Мне не стоило поворачиваться спиной на том вызове, — я невольно вздрогнула. — Скажи мне ты. Мне не стоило тогда целовать тебя?

Я опустила глаза, чувствуя прикосновение его руки. Чувствуя его запах, переплетенный с едким запахом сигарет. Это страшное, невероятно желанное чувство в груди… От него надо избавляться, вырывать с корнем, выжигать, иначе оно захватит, не отпустит просто так. Поглотит, не оставив даже живого места.

— Не стоило, — выдохнула я шепотом, с силой заставив себя сказать эти слова. Что же ты делаешь, Марина… Он заглядывает в мои глаза, будто стараясь понять вру я или нет. Я тут же закрыла их.

— Тогда почему твое сердце так колотится? — снова эта насмешка.

— Потому что я не способна его контролировать, — я раскрыла глаза. — А вы способны?

— Это очередной вопрос? — Дмитрий Николаевич нахмурился и резко одернул руку.

— Считайте, что да. Вы ответите?

— А мой ответ что-то изменит?

— Все, — я киваю головой, словно убеждаясь в собственных выводах. — Он изменит все, Дмитрий Николаевич.

Он поднимается с кровати и замирает, внимательно глядя на меня. Хотела бы я знать, что сейчас происходит в его голове. Это нечестная игра. Он видит меня насквозь, и мне нет смысла пытаться что-то скрыть от него. От себя — да. Да здравствует великая сила самоубеждения! Но не от него. А вот понять его мысли, понять его мотивы я никак не могу. И это страшно выводит из себя. Так хочется узнать его поближе, попытаться понять его поступки, но риск наткнуться на насмешку или, что еще хуже, замкнутость с его стороны, слишком велик. И я даже не знаю, надо ли пытаться. Но в любом случае, мы играем не на равных.

— Да, я могу его контролировать, — спустя какое-то время, он первым нарушает молчание. Слышу его слова и понимаю, что они могут стать самым настоящим фундаментом для высоченной стены, построенной между нами. — Другой вопрос — хочу ли я это делать?

— И какой же будет ответ? — стараюсь внешне сохранять спокойствие, хоть отчаяние внутри рвется наружу. Не знаю, зачем я спрашиваю. Я не уверена, что действительно хочу знать. Ведь в одном случае, мне снова придется возводить вокруг себя лживые иллюзии и пытаться стать бесчувственным сухарем, чтобы не поддаваться запретному, а в другом — поставить на томящем чувстве большой жирный крест. Я, право, даже не знаю, что хуже! — Дмитрий Николаевич? — требовательно говорю я, не в силах больше слушать эту тишину. Он тяжело вздыхает, открывает дверь и, перед тем, как выйти, хрипло бросает:

— Доброй ночи, Дмитриева.

========== Глава 15. О самонадеянности и обманутых датчиках. ==========

Юношеский максимализм — это наиглупейшая черта характера, которая граничит с бессмысленной упертостью и стремлением доказать всему миру, что ты достойна быть его частью. Присущ личностям крайне социальным и зависящим от чужого мнения, а также всем тем, кто стремится что-либо сделать назло. Но никак не мне.

Так я считала раньше. До сегодняшнего дня.

Но именно сейчас, стоя перед лицейскими дверями и глядя на спешащих в этот храм науки подростков, до меня вдруг снизошло озарение: я ведь тоже такой же подросток по идее, как и они. И пусть за последний месяц я узнала больше, чем за всю свою недолгую жизнь, я имею полное право вести себя, как подросток, разве нет? Юношеский максимализм? Думаю, именно он привел меня сегодня к порогу родного лицея. На четвертый день после наложения швов.

Тяжело вздохнув и выпустив изо рта невесомое облачко пара, я направилась к «альма-матер», осторожно ступая по снегу, ведь каждый шаг отзывался жгучим эхом в боку. Признаться, пока я добиралась до школы, идея посетить занятия постепенно казалась мне все глупее и глупее. А сейчас, присев на лавочку, чтобы скинуть сапоги и надеть удобные туфли, я пару минут просто отдыхала, стараясь унять боль.

Пятница. Самый ненапряжный день. К тому же без химии. Что может быть лучше?

— Марин, ты нормальная? — Фаня нависает надо мной в тот момент, когда я отстраненно наблюдаю за возней шестиклашек около раздевалки. Они такие беспечные… — Марин! Димон!

— Привет, — широко улыбаюсь, чувствуя, что лоб покрылся испариной. Странно. Так всегда бывает, когда ты решаешь посетить школьные занятия со свежим ножевым ранением. Кому расскажи, не поверят!

— Ты что, под кайфом? — прищуривается Хвостова.

— Фу-у-у… — брезгливо протягиваю я. Да, может и зря я сюда притащилась.

—Капец, Димон! — Фаня уходит в раздевалку, но вскоре появляется с моим пуховиком в руках. — Давай одевайся и вали!

— Классно ты придумала! Особенно после того, как меня видела завуч со всей своей свитой! — киваю головой на заведующую, стоящую в окружении редактора школьной газеты и преподавательницы по английскому. Они, кстати, смотрели как раз в нашу сторону, так что пришлось мило улыбнуться и демонстративно вернуть подружке пуховик.

— Димон, честно, ты заколебала темнить, — злится Фаня после того, как отнесла мою «шкурку» на место и уселась рядом со мной. — Я еле наплела учителям, как ты рвешься на учебу с температурой!

— Вот! И сегодня они смогут это узреть, так сказать, воочию! — отвечаю я, с улыбкой рассматривая расстроенное лицо Хвостовой. Ее голубые глаза смотрели на меня с непривычным осуждением. Странно, когда это люди стали смотреть так на меня? Раньше казалось, что только я занималась такой веселой ерундой, как осуждение окружающих…

— Ну ты и дура! — выдает Фаня, как на духу и, встав, наклоняется ко мне, чтобы ее шепот услышала только я. — Хочешь подставлять себя — пожалуйста. Хочешь заигрывать с химиком — ради Бога! Хоть спи с ним! Но откидываться на моих глазах в стенах школы — это, знаешь ли, слишком!

Ее слова больно ранят. Каждое слово — пощечина, и я еще долго не нахожу, что ответить, чтобы хоть как-то реанимировать себя в глазах лучшей подруги. И, вместо того, чтобы заверить ее в том, что все будет хорошо, цепляюсь за тот факт, который обидел меня больше всего.

— Я с ним не сплю! — сквозь зубы процедила я, глядя Фане в глаза.

— А мне-то откуда знать, ты ведь ничего мне не рассказываешь! — шипит она в ответ и, резко отстранившись, уходит прочь. А я так и остаюсь сидеть на лавочке в лицейском коридоре, глотая горький вкус обиды.

— Димон, можно тебя на пару слов? — Наумов возник словно из ниоткуда, заставив меня поморщиться.

— Паш, отвали, — буркнула я и, схватив сумку, поплелась к кабинету.

В течение первых четырех уроков, мне почти удалось забыть о том, что у меня на боку девять стежков. Я говорю «почти», потому что бок саднило при каждом вздохе. Но я упорно старалась убедить себя, что это всего лишь досадная мелочь. Лишний раз я шевелилась, а учителя, похоже, действительно решили, что я пришла в школу, толком не выздоровев. Когда Марина Викторовна задавала свои вопросы на уроке, я сначала по привычке тянула руку, чтобы дать правильный ответ, но руссичка, наградив меня выразительным взглядом, ясно дала понять, что мой измученный вид ввел ее в полнейшее негодование, и спрашивать она меня сегодня не намерена.

На истории я даже не пыталась отвечать — жутко хотелось, чтобы урок закончился: наша преподавательница скрипела на весь класс, словно несмазанная тележка. И без того паршиво, так еще и каждое ее слово, как гвоздь в голову.

А вот на информатике мне просто хотелось выжить к концу урока. Ну или сдохнуть. Голова раскалывалась, меня начало знобить, все тело словно прокручивало через адскую мясорубку. Только сейчас до меня дошло, какая же я дура, что приперлась в лицей! Хорошо еще, что мне с ловкостью удалось избежать встречи с химиком за весь день…

— Сюда иди, — Исаева грубо схватила меня за запястье и потащила к задней парте. — Не хватало только с таким видом перед носом учителя сидеть. Тебя забрать кто-то может?

— Все нормально, — собрав остатки сил, выдаю я и, развалившись на стуле, вытаскиваю из сумки учебник.

— Димон, тебя трясет. Пошли, я тебя к медсестре отведу, — Аня попыталась потянуть меня, но я резко выдернула свою ладонь из ее рук.

— Нельзя. Если увидят, что со мной, мне кранты, — с досадой сказала я.

— Ну тогда нахрена ты приперлась?! — Фаня, слушавшая наш разговор, словно взорвалась, злобно прошипев эти слова.

Хороший вопрос. Предыдущая ночь была мучительно бессонной. Я провалялась на кровати, пялясь в окно, размышляя, что могли значить слова Дмитрия Николаевича. В конце концов, я решила, что надо просто отсечь все, что может помешать исполнению моих целей, и жить дальше так, будто ничего не было. Ни поцелуя этого злосчастного, ни разговора. Смен больше не будет точно. Все вернется на круги своя. И мне стоит поступить так же. Так что утром я, дождавшись, когда братишка уйдет на работу, быстро, насколько это было возможно, собралась и отправилась в лицей. Какая разница, дома сидеть или за партой? Но, оказалось, разница есть. Причем существенная. Но сидеть дома больше просто не было сил.

— Девочки, я продержусь еще урок, правда, а потом просто пойду домой, — я постаралась говорить как можно убедительнее.

— Дойдешь ли? — презрительно выдает Хвостова.

Я только набрала в грудь побольше воздуха, чтобы дать, наконец, выход накопившимся эмоциям, как меня перебивает звонок на урок, громогласно прозвучав над нашими головами. Весь мир сегодня против меня.

В начале урока эта мысль только промелькнула в моей голове, и я даже не догадывалась, насколько оказалась права!

— Мариночка, — ласково ко мне обратилась учительница. — Будь добра, сходи за журналом.

— Анна Петровна, давайте я? — тут же предложила Фаня.

— Я обращаюсь к старосте, — строго заметила информатичка.

Учителя редко доверяют журналы кому-то другому, кроме старосты. Уже были случаи, когда особо умные экземпляры совершали попытки исправить свои «трояки» на «пятерки». Эти неудачники были тогда схвачены завучем с поличным, а затем провели около часа в кабинете директора.

— Сейчас принесу, — отвечаю я и, с силой облокотившись о парту, встаю, стараясь не застонать от боли. Чувствую, как бок обдает настоящим жаром, и под повязкой начинает что-то стекать. Черт. Похоже, я допустила самый эпичный фэил в своей жизни.

Выйдя из кабинета, прислоняюсь к стене, стараясь перевести дыхание и, продолжая за нее держаться, захожу в туалет, чтобы приподнять край черной блузки. На белой поверхности марлевой повязки проступили алые капельки крови.

Ладно. Раз, два, три… Давай, Дмитриева. Иди.

Выхожу из туалета, все еще держась за стенку и, к своему ужасу слышу шаги сзади себя. Выпрямляюсь, стараясь не привлекать к себе внимания, но от боли дыхание словно выбило из легких, так что я тут же сгибаюсь пополам. Но чья-то рука с ловкостью обвивает мой бок и помогает удержать равновесие.

— Пошли, — голос Паши звучит у самого моего уха.

Хотелось сначала возмутиться и гордо заявить, что я справлюсь в одиночку, но я разумно решила заткнуть свою гордость и просто воспользоваться той помощью, которую мне предоставил Наумов.

— А тебя за чем послали? — интересуюсь я, посмотрев на Пашу. Он выглядит обеспокоенным и взволнованным, но при этом собран и серьезен.

— Ни за чем, сам попросился выйти, в туалет, — ответил Паша. — Думаешь, я слепой? Идем в медкабинет.

— Нет, Пашенька! Нельзя! — начинаю тараторить я, резко остановившись.

— Ты раскаленная! — мы подошли к лестнице, чтобы нас не услышал охранник. — У тебя температура, надо, чтобы тебя домой отпустили.

— Паша, мне нельзя в медкабинет, понимаешь? Никак нельзя! — я говорю медленно, делая акцент на каждом слове. Вот ведь влипла!

— Ладно, — Наумов слегка поддерживает меня. — Как хочешь. За журналом?

— Нет.

— А куда?

— В кабинет химии, — тихо прошу я. Наумов горько усмехается, и, пригладив непослушные темные волосы, с разочарованием смотрит на меня своими карими глазами. Не знаю, чего в его взгляде больше: обиды или убеждения в собственной правоте?

— А ведь в глубине души я догадывался, — закинув мою руку на себя, Наумов, ведет меня к лестнице и неожиданно хватает прямо за больной бок. — Знаешь, я тогда понял, что что-то…

— Твою ж… — застонала я в голос, вздрогнув. На глаза навернулись слезы.

— Что? — не понимает Паша, но затем смотрит на свою ладонь. На ней остались красные разводы проступившей через блузку крови. От этого Наумов совсем растерялся. — Марин, это…

— Это кровь, Пашенька, просто кровь, — объясняю я, вцепившись в его кофту. — Пожалуйста, сейчас же, помоги мне подняться на третий этаж и дойти до кабинета химии!

Наумов резко кивает и теперь уже без лишних вопросов хватает меня в охапку, укладывая на руки, и поднимается по лестнице. Если сейчас мы встретим кого-то из учителей, мне не жить. Паше не жить. Я устроила самую настоящую подставу!

— Сможешь сама? — Паша ставит меня на ноги, прижимая к себе, и я утвердительно киваю головой.

Из-за двери кабинета химии, до которого меня дотащил Паша, был слышен голос Дмитрия Николаевича. Наумов нерешительно посмотрел на меня, а затем, приоткрыв дверь, тихонько постучал.

Голос химика стих. Послышались тяжелые шаги и его грубоватое «чего тебе, Наумов». Но вместо ответа Паша всего лишь приоткрыл дверь чуть шире, чтобы показать меня.

В тот момент, когда я, держась за Пашу, подняла глаза на Лебедева, я поняла, что исход сегодняшнего дня будет очевиден. Его изумленный взгляд сменился яростью, и широкая грудь поднялась на тяжелом вздохе. Либо я сегодня подохну от боли, либо химик задушит меня собственноручно. А так как вариантов нет, то уж лучше пусть Лебедев…

— В лаборантскую ее веди, в следующую дверь, — сдерживая свою злость, спокойно сказал химик. — Я задание дам им и приду.

Пашка потащил меня к лаборантской, а я с горечью отметила, что моя голова вздумала водить хороводы. Внутри он помог мне присесть на стул и сам опустился рядом, слегка меня приобняв.

— Паша, — тихо зову его я. — Только, пожалуйста, не рассказывай никому, ладно?

— О чем именно? — похоже, Наумов догадывается о большем, чем видит.

— Обо всем, — виновато выдаю я. — Все совсем не так, как ты думаешь, Паш. Ты даже не представляешь, как ты сейчас заблуждаешься, если…

— Не скажу, — отвечает он. — Забыла, за мной должок. Вот и пришло время его отдать, — чуть усмехнулся он. Наумов устало вздыхает и, положив свою ладонь мне на голову, с нежностью целует меня в висок, а я устало закрываю глаза.

— Наумов, — резкий голос химика разрезает повисшую тишину. — Уроки кончились?

— Нет, Дмитрий Николаевич, ее за журналом послали, а я понял, что что-то не так… — начинает объяснять он, все еще прижимая меня к себе, а потом просто молча показал вымазанную в моей крови ладонь.

— Дмитриева, какая же ты бестолочь, — Дмитрий Николаевич устало провел ладонью по лицу, едва сдерживаясь от злости. — Наумов, со мной, за журналом. Ее я отпрошу, а ты — на урок.

— А она одна тут будет? — нерешительно спрашивает Паша. — Вы ведь поможете ей? Я слышал, вы — фельдшер, — мой одноклассник решил, видимо, убедиться в правдивости слухов насчет химика.

— Да, фельдшер, — раздраженно говорит он. — Пошли. Дмитриева, лаборантскую я закрываю. Только попробуй мне тут обморок устроить или сдохнуть. Реанимирую и сам убью! Поняла?!

— Как скажете, Дмитрий Николаевич, — мне уже фиолетово. Хоть из окна выкидывайте…

Какое-то время сижу, развалившись на стуле, и считаю секунды, ощущая, как мокнет мой бок. Не знаю, что в такой ситуации лучше делать: паниковать или просто молиться, чтобы все обошлось без больницы и посторонних врачей. Чертова проклятая моя гордость…

Класс за стенкой ведет себя, на удивление, тихо. Лишь изредка раздаются какие-то перешептывания. Хотя, наверно, удивляться нечему. Такого преподавателя, как Дмитрий Николаевич, боятся все ученики, без исключения. Уверена, он уже успел их достаточно запугать, чтобы добиться идеальной дисциплины.

В замке лаборантской щелкает ключ, и через какое-то время в дверях появляется химик. Пугает его напускное спокойствие. И видно, что дается оно ему с трудом. Слежу за каждым его движением, которые кажутся немного резкими, и даже боюсь что-то говорить, потому что понимаю, как бездумно, по-детски глупо поступила, придя сегодня в лицей.

Достав коробку с огромной надписью «аптечка», химик ставит ее на стол, а затем выходит в класс, в котором тут же наступает самая идеальнейшая тишина. Слышится лишь звук включенного крана, а затем и он стихает, после чего химик вновь появляется в лаборантской.

— Стоять можешь? — кажется, вопрос был адресован мне. Хоть Лебедев даже не посмотрел в мою сторону.

— Могу, — пищу я в ответ и с трудом поднимаюсь со стула. Делаю пару шагов к столу с колбами и, облокотившись о него спиной, замираю, стараясь устоять на одном месте.

— Расстегивай, — велит мне химик, и я начинаю вяло расстегивать пуговицы онемевшими пальцами, которые никак не хотели слушаться. Ругнувшись, Лебедев одергивает мои руки и сам быстро справляется с пуговицами. Увидев намокшую от крови повязку, он грубо сматерился, а затем, всмотревшись в мое лицо, приложил ладонь к моему лбу. Она, к слову, показалась мне просто ледяной. Как и его взгляд…

— Дмитриева, ответь мне на один вопрос: ты все мозги растеряла? — он нависает надо мной, и его шепот слышится так близко, что я чувствую, как тело покрывается мурашками. — Не дай Бог, шов разошелся!

Молчу. Не знаю, что можно ответить в такой ситуации. Все это действительно безответственно с моей стороны, пожалуй. Надо было дождаться, пока рана заживет, а не пытаться потопить свои чувства и беспокойства в рутине учебы.

Дмитрий Николаевич, не церемонясь, снимает с моего живота повязку и осматривает рану, промокая кровь салфеткой. А я задерживаю дыхание, чувствуя грубые прикосновения пальцев Дмитрия Николаевича. Он страшно зол. Пусть он молчит, но я ощущаю кожей его гнев. Он витает в воздухе, заставляя сердце испуганно замирать. И самое лучшее сейчас — вести себя как можно тише. Не буди лихо, пока оно тихо.

— Разошелся? — не выдержав напряжения, спрашиваю я.

— Твое счастье. Нет, — зло отвечает Лебедев. — Но кровит.

— Простите меня, Дмитрий Николаевич, — мне стало невероятно стыдно. Теперь, когда Наумов, за молчание которого я не могу поручиться, в курсе того, что мне с химиком есть что скрывать, я понимаю, как же это было все глупо…

— Я же сказал тебе оставаться дома! Что, позволь мне поинтересоваться, привело тебя сюда сегодня?! Ты вообще ничего не понимаешь?! Дмитриева, да какого черта?! — он еле сдерживался, чтобы не наорать на меня. Мне даже стало казаться, что еще немного, и он меня попросту ударит.

— Я думала, мне так будет легче, думала, что так смогу отвлечься, не думать о… — чувствую, как жжет швы, когда он начинает их обрабатывать. И благодарю небеса, что так и не договорила такое рискованное «о нас».

Химик кладет руки на стол с двух сторон от меня и, наклонившись, всматривается свирепым взглядом в мое лицо. На несколько мгновений повисает напряженная тишина, которую первым нарушает Дмитрий Николаевич, словно не в силах больше сдерживаться.

— Ты хоть понимаешь, каково мне?! — я чувствую привычный запах сигарет, исходящий от него, вкупе со своим безумным страхом. Сердцебиение мое, похоже, где-то затерялось, боясь воспроизводить хоть какой-то звук в присутствии Лебедева. — Ты хоть на секунду можешь себе представить, что творится внутри меня? Ты появляешься посреди урока, в полуобморочном состоянии, бледная, в обнимку с этим… Недомерком! Ты думаешь, я не понимаю тебя? Я устал, понимаешь, Дмитриева? Я невероятно устал! Мне надоело все это терпеть! Черт… — выдыхает он, прикоснувшись ладонью к моей щеке. Он приблизился ко мне еще сильнее и, закрыв глаза, тяжело выдохнул.

— Так нельзя, — тихо шепчу, чувствуя, как его вторая рука касается спины. А горячее взволнованное дыхание обожгло губы.— Так нельзя, Дмитрий Николаевич…

— Сил больше нет слышать твое «Дмитрий Николаевич»…

Знаете, иногда бывает такое предчувствие, что ты обязательно должна поступить именно так и никак иначе. Ты будто слышишь голос самой вселенной, отдающей тебе команды в твоих дальнейших действиях. И ты беспрекословно выполняешь все эти команды. Все, до единой. А потом понимаешь, что иначе и быть не могло. Если бы ты поступила иначе, все было бы совсем не так.

Если бы я осталась дома, то ничего бы не изменилось. Я бы не услышала его искренние слова, которые дались ему с таким трудом. Я бы не смогла сейчас почувствовать снова его теплые губы на своих губах. Я бы не почувствовала его запах, ставший для меня таким родным. Я бы не ощутила прикосновения его требовательных рук, прикасающихся ко мне с такой настойчивостью, но в то же время и с осторожностью, стараясь не задеть ранение…

Если бы я поступила иначе, я бы не сорвалась в эту бездонную пропасть…

— Так нельзя, — снова шепчу я, когда он на мгновение отстраняется.

— Плевать, — выдыхает Дмитрий Николаевич, и наши губы вновь сливаются в поцелуе. Кажется, время остановилось. Это не было похоже на тот скромный поцелуй в его день рождения. Это было нечто большее. Казалось, мой учитель спустил все свои чувства с цепи, на которой он их удерживал.

Если бы я поступила иначе, ничего бы этого не произошло.

И сбоку от нас, со стороны двери, не раздался бы этот неловкий кашель…

Дмитрий Николаевич резко отстранился, чертыхнувшись, а я, словно пытаясь спрятаться, прикрыла рот рукой. Спустя несколько секунд до меня дошло, что на мне еще и блузка расстегнута… Было даже страшно повернуться, чтобы увидеть, кто нас только что застал. Это конец.

— Я не вовремя, — голос Марины Викторовны я готова была услышать меньше всего. — Зайду попозже.

Аккомпанементом удаляющихся шагов руссички стал звонок с урока. Лебедев молча уходит, чтобы отпустить класс, а я чувствую подступающий ком слез в горле и липкий холод паники и страха… И все мое самообладание разбивается вдребезги.

Все.

Что теперь делать?! Меня выгонят, а его? Уволят? Посадят? Я же несовершеннолетняя! И все эти кровавые марли на столе вокруг нас! Это точно конец. Плевать на смены, на все эти идиотские практики! Что теперь будет с нами?!

Лебедев возвращается и, достав из кармана халата пачку сигарет, открывает окошко и импульсивно закуривает. Нервно выкурив треть сигареты, он, наконец, смотрит на меня и, видимо, прочитав весь мой испуг на лице, снова поворачивается к окошку, привычно сомкнув пальцы на переносице. Он всегда так делает, если смертельно устал или ему надо сосредоточиться. Этот факт о нем я усвоила…

— Я думала, здесь поставили датчик дыма, — не знаю, почему я решила сказать именно это. После всего, что здесь произошло… Видимо, человеку свойственно в экстренной ситуации думать рассеянно или о какой-нибудь ерунде. Хотя нет. Это свойственно мне одной.

— Поставили, — отвечает химик, утвердительно кивнув.

— А как же вы тогда…

Он молча показывает пальцем наверх, и я поднимаю взгляд к потолку. На дымовой датчик было что-то надето, обтягивая его, словно пакетом по периметру, и нелепо свисая вниз причудливым колпачком.

— Что это? — не сразу поняла я.

— Догадайся, — на мгновение Лебедев ухмыльнулся. И тут до меня дошло, что именно это было. Презерватив!

— О, Господи!

Слышу, как химик в голос смеется, и невольно присоединяюсь к нему, понимая, что смех наш звучит хоть и искренне, но все-таки несколько нервозно. Завтра, а может уже и сегодня, все может полететь в тартарары, а мы здесь ржем, как два коня под дымовым датчиком в презервативе…

— Что нам теперь делать? — успокоившись, тихо спрашиваю я, ощущая снова эту противную истерику, просящуюся наружу.

— Ну, тебе — позвонить кому-нибудь из подруг, попросить их составить компанию, пока я не освобожусь. Посидите в столовой, например, сладкий чай не помешает. А потом тебе надо будет собраться с силами и подождать меня на автобусной остановке. Домой поедем, — спокойно ответил он.

— Но Марина Викторовна? Она же видела нас! Она…

— Я в курсе, — так же спокойно перебил меня химик. — Звони Хвостовой, и постарайтесь особо не попадаться никому на глаза. Я все улажу.

========== Глава 16. О семейных секретах и “мужских” супах. ==========

Время тянулось бесконечно.

Облокотившись об обшарпанную стенку в столовой, я с горечью думала, что ожидание в полной неизвестности тоже в какой-то степени ужасно. Хотя, как Лебедев собрался все «улаживать», я себе просто не представляю. Поэтому нервозность моего пребывания в столовой зашкаливала по всем параметрам. Но сладкий чай изменил положение в лучшую сторону. Тело наполнилось сладкой расслабляющей истомой, и даже недовольный взгляд подруги и напряженное молчание стали не такими тягостными, как мгновение назад. Стоило лишь пригубить этот чудесный, но в то же время простецкий напиток.

Если бы не томительное ожидание и застрявший в голове образ удивленной руссички, то вообще было бы прекрасно. Как представлю, что химик пойдет с ней разговаривать… Господи, что он ей скажет?!

Хвостова обиженно бросила мне что-то про разведку и про партизанов, а потом, достав огромную рабочую тетрадь по английскому, углубилась в изучение домашнего задания, оставив меня наедине с саднящим боком и стаканом чая. Возможно, стоило что-то поесть, но в данный момент мне кусок в горло не лез.

А что, если он прямо сейчас собирает свои вещи из кабинета и идет увольняться?! Из-за меня!

Поток моей бурной фантазии, рисовавший самые разнообразные варианты развития событий, прервал сигналсмс-ки, в которой говорилось, чтобы я не беспокоилась и ждала его на автобусной остановке через двадцать минут. Так же было цинично добавлено, что если я все-таки откинулась, то я могу не приходить. Но данное замечание вызвало во мне только улыбку и тихий смешок.

— Только не вздумай мне говорить, от кого оно, — прокомментировала мою реакцию на сообщение Фаня. — Я ведь догадываюсь. И если это окажется правдой, то я окончательно разочаруюсь.

— В ком? — прищурилась я.

— В обоих, — Хвостова оторвала взгляд от учебника, строго посмотрев на меня, а затем, облизнув обкусанные губы, снова стала педантично листать страницы. — Но в ком больше — пока не решила.

— Фань, — жалобно обратилась я к подруге. — Проводи меня до АТС, а?

Учебник резко опустился на стол с глухим стуком, а Хвостова наградила меня таким презрением во взгляде, что мне стало стыдно. Я почти что эксплуататор!

— Ты не обнаглела ли? — она слегка склонила голову набок. — Это через остановку отсюда, почему АТС?

Молчу, не зная, что сказать. Не говорить же правду, что на ближайшей школьной остановке встречаться с симпатичным преподавателем химии будет немного… рискованно. Жаль, что и отправиться туда одной в моем состоянии тоже немного рискованно.

— Господи, точно, шпионы-партизаны! — подружка закатила глаза. — Знаешь, что, Димон? Ладно, так и быть, я провожу тебя. Но ты мне все расскажешь. Абсолютно все, что ты скрываешь. Не сейчас, не завтра, не послезавтра… Тогда, когда ты будешь готова. Но только раньше, чем все твои авантюры примут масштабы необратимой катастрофы, ладно?

На секунду задумываюсь, а не приняли ли они уже такие масштабы? Но решив, что Дмитрий Николаевич еще вполне может все уладить, раз обещал, то с объяснениями можно и повременить.

— Идет, — соглашаюсь я. — Тебя я посвящу. Аню не хотелось бы впутывать, она и так переживает.

— Аньку и не надо никуда впутывать! — серьезно замечает Фаня. — Она умнее нас всех вместе взятых и умело игнорирует тот факт, что ты влезла в какую-то уголовщину!

— Да уж, по-другому и не скажешь, — вздохнув, соглашаюсь я.

— Ладно, допивай чай и давай собираться, — недовольно говорит Фаня и запихивает рабочую тетрадь с учебником в сумку. — Не пойму, ты какая-то странная. Еле передвигаешься, горишь вся, бледная… А глаза так и блестят, то счастьем, то испугом!

— Просто я под кайфом, — старательно изобразив полнейшую развязность, шутливо подмигиваю подруге и, усмехнувшись тому, как она закатила глаза, радуюсь, что шутка возымела должный эффект — охота расспрашивать меня о подробностях моего пребывания на третьем этаже во время урока информатики у Хвостовой пропала.

Одеться было не так-то легко. Кроме того, что я просто боялась лишний раз пошевелиться, меня все время пробирал страх, что сейчас в коридор вырулит Марина Викторовна, и…

И что, Димон?

И, наверное, испепелит меня презрительным взглядом, а я скоропостижно скончаюсь со стыда, перед этим поменяв окрас кожных покровов на ярко-ярко красный. Не самая завидная участь.

На все мои заверения, что мне лучше остаться на остановке одной, Фаня отвечала, что не будет прислушиваться к советам умалишенных дурочек. Я прекрасно понимала, Хвостова — далеко не глупый человек. Она и так прекрасно понимает положение вещей. Возможно, даже немного себе успела напридумать лишнего. Наверное, все-таки стоит посвятить ее в ближайшее время в свои тайны, а то еще совсем зароет мою репутацию в полете своего воображения.

В конце концов, пришлось прибегнуть к самому последнему варианту: просить по-хорошему оставить меня здесь одну, не то в противном случае, мне будет перед ней настолько неловко, что я не смогу смотреть ей в глаза, не то, что говорить с ней. И несмотря на то, что уговоры подобного рода моментально подействовали, думаю, реабилитироваться в ее глазах будет уже очень сложно.

Ладно, буду решать проблемы по мере их поступления.

Так что, пообещав подруге позвонить сразу, как окажусь в тепле и в присутствии живого и адекватно мыслящего человека, я созерцала ее силуэт, удаляющийся в отблесках дневного морозного солнца.

Ждать пришлось недолго. Видимо, Лебедеву была присуща удивительная способность рассчитывать свое время, либо это просто врожденная маниакальная точность.

Старенький «фокус» притормозил на остановке и замигал сигналом «аварийки». Вскоре дверь водительского сиденья открылась, и оттуда показался нахмуренный преподаватель.

— Садись, — бросил он мне, открыв дверь и подав руку, которая, хочу признать, была очень кстати. Двигаться все еще было больно, я уж молчу про такую манипуляцию, как погружение своей тушки в автомобиль.

Еще пару минут он повозился с «дворником», а затем, удостоверившись, что он достаточно хорошо чистит лобовое стекло, уселся рядом и, выключив «аварийку», вырулил с остановки.

— Я надеюсь, когда твою голову посетила мысль прийти сегодня в школу, ты придумала достойное оправдание для своего брата. Потому что я не думаю, что он придет от этой мысли в восторг, — химик быстро глянул на меня. То, о чем он говорит — вполне разумно, но мою голову занимал только один вопрос: что с Мариной Викторовной?!

— И даже не надейся, что мы поедем сейчас к тебе домой, — строго сказал он, стоило мне только раскрыть рот, чтобы спросить о руссичке. — Если этот собачник не в силах приглядеть за умалишенной сестрой, то придется брать все в свои руки.

Хочу возмутиться, уже во второй раз за день услышав в свой адрес «умалишенная», но мысль о Марине Викторовне затмевает даже мое негодование. Снова набираю в грудь побольше воздуха, чтобы спросить, состоялся ли разговор с ней и удалось ли все уладить, но Лебедев и на этот раз меня перебивает:

— А брату твоему так и скажем, что тебе нужен надзиратель, который не оставляет в доме второй комплект ключей.

— Мы к вам что ли едем? — зачем-то спрашиваю я.

— Умница, догадалась, — усмехнулся химик.

— А брату моему мы будем говорить, что этот надзиратель сегодня целовал меня в лаборантской? — как бы невзначай спрашиваю я, но не могу скрыть победной улыбки. — И, как мне показалось, поцелуй был не особо-то похож на дружеский?

Лебедев снова бросает на меня быстрый взгляд, на этот раз подозрительный, но сразу же продолжает следить за дорогой, задумчиво добавив:

— Я уж и забыл, какая ты у нас дьяволица.

— Против природы не попрешь, — развожу руками я. — Дмитрий Николаевич, вы говорили с Мариной Викторовной?

— Да, говорил, — на лице химика ноль эмоций. Ему бы в покер играть с таким умением контролировать себя.

— И? — нетерпеливо добавляю я, выждав немного дольше, чем длится логичная пауза.

— Что и? — химик улыбнулся, а я почувствовала раздражение, вперемешку с неким облегчением: раз улыбается, значит все не так плохо, правда ведь?

— И что она вам сказала?!

— Спросила, с какой периодичностью лучше чередовать ибупрофен и парацетамол, и стоит ли вообще это делать, когда борешься с температурой у трехлетнего ребенка, — просто ответил Лебедев, а я непонимающе заморгала. Что?

— У нее есть дети?

— Да, Дмитриева, тебя это так удивляет? — снова усмешка. — У людей в какой-то момент жизни появляются дети.

— Надо же! — не понимаю, какой факт удивил меня больше. То, что ответил мне химик, или то, что руссичка — чья-то мама. Второе ведь напрашивалось.

— Я думал, Лидия Владимировна говорила с вами об этом на биологии, — продолжает издеваться Лебедев. — Но если нет, я могу объяснить тебе, как это получается…

— Да блин, Дмитрий Николаевич, хватит! — не выдерживаю я и снова повышаю голос. — Она видела нас… ну…

— Целующимися, — подсказывает химик. — Еще минуту назад тебя это не смущало.

— Да, целующимися, — повторяю я, опустив глаза и стараясь игнорировать его замечание о смущении. Сама не пойму, почему так реагирую. — И она ничего вам по этому поводу не сказала?

— Сказала, — кивнул химик. — Но тебе не о чем беспокоиться. Хотя, нет, она вроде хотела побеседовать с тобой.

— Она никому не расскажет? — с надеждой в голосе уточняю я.

— Нет. И ее обещаниям я верю, — серьезно говорит Лебедев. — Чего нельзя сказать о тебе. Хватило же ума припереться в лицей!

— Дмитрий Николаевич, пожалуйста, я уже поняла, что не надо было…

— Я же говорил тебе по поводу «Дмитрия Николаевича». Давай без отчества, а то как-то странно получается.

— И как мне называть вас?

— Ну, для начала, попробуй перейти на «ты», когда мы наедине.

Слово «наедине» моментально врезалось в мои мысли. Из его уст оно звучало так… Желанно. Химик притормозил и запарковался около своего дома, а я размышляла о том, что едва ли смогу называть его как-то еще, кроме как Дмитрий Николаевич и «вы». Если и буду пытаться, то привыкать придется, наверное, очень долго.

Квартира Лебедева встретила нас своей привычной гулкой пустотой, но в душе появилось ощущение какого-то уюта. Удивительно. Здесь, в чужой, по сути, квартире мне комфортнее, чем у себя дома.

Химик аккуратно снял с меня пуховик и кинул к ногам тапочки, которые я видела на его сестре.

— Мне так неудобно перед вашей сестрой, — чувствуя неловкость, замечаю я.

— Ася с Юлей домой уехали, — отвечает Дмитрий Николаевич, включая в коридоре свет.

— Они приезжают к вам погостить?

— К тебе.

— Ко мне?

— Господи, Дмитриева, бестолочь! — шипит химик, а я чувствую легкий привкус обиды. — Ко мне приезжают. Мы же договорились, на «ты».

— Не так-то просто к этому привыкнуть, — недовольно бурчу я, проходя следом в ванную. Взяв из его рук мыло, заинтересованно наблюдаю, как тщательно он моет руки, и сама, невольно, начинаю намыливать ладони усерднее. — А где они живут?

— В области, — коротко отвечает химик, передавая мне полотенце. — Идем на кухню. Ты ела?

— Нет, — честно признаюсь я и чувствую просто чудовищный голод, неожиданно напомнивший о себе. — Она такая милая, — говорю я, вспоминая добрые глаза Аси. — У нее, должно быть, чудесная семья!

— Юля и я — вся ее семья. Отец Юли бросил Асю, когда узнал, что она ждет ребенка, — злобно отвечает химик, а мне тут же хочется вернуть все свои слова обратно и проглотить язык. Впрочем, последнее мне удалось сделать. Усевшись на стул, я, вытаращив глаза на Лебедева, молчу, пребывая в шоке. Как можно было бросить эту потрясающую девушку?!

— И она одна…

— Воспитывает девочку без отца, — кивает головой Лебедев. — Испугался ответственности, — химик тяжело вздыхает, видимо, стараясь сдержаться от крепкого словечка. — Я предлагал переехать ей ко мне, но она отказывается. Решила, что дому родителей нужна постоянная хозяйка. Но приезжает часто, как и обещала.

— Поэтому в той комнате детская мебель?

— А ты наблюдательная, — Лебедев чуть улыбнулся. — Или любопытная? Да, эта комната для сестры.

— Ясно… — рассеянно отвечаю я, раздумывая над жизнью Аси. — А я-то думала, что это у вас есть ребенок. И кроватка для него.

— Ну, думаю, что где-то наверняка есть, — Дмитрий Николаевич ухмыляется, резко сменившись в настроении и, облокотившись о разделочный стол, хитро смотрит на меня. А я чувствую, как заливаюсь краской. Можно было мне об этом и не говорить. И так ясно, что женщины его вниманием не обделяли.

— Да вы просто молодец, Дмитрий Николаевич, — холодно отвечаю я, специально подчеркивая весь официоз обращения.

— Ты ревнуешь, — он продолжает улыбаться и слегка склоняет голову набок.

— Вовсе нет.

— Ревнуешь.

— А вы — издеваетесь.

— Почему ты ревнуешь, Дмитриева? — химик скрещивает руки на груди, а я невольно засматриваюсь на его широкие плечи.

— Вы меня покормите? А то помру прямо у вас на кухне! — угрожающе обещаю я, стараясь увести разговор в другое русло. Наблюдаю за тем, как химик, снова хитро усмехнувшись, поворачивается к холодильнику и достает оттуда большую кастрюлю, а затем ставит ее на плиту, чтобы разогреть содержимое.

— С чего бы мне вас ревновать, у вас целая жизнь за плечами, а я вас совершенно не знаю, — не могу удержать в себе эти слова. — Понимаете, Дмитрий Николаевич, как нечестно получается? — я чувствую, как сбивается дыхание и начинает кружиться голова. Наверное, мне лучше прилечь, но любопытство берет свое. — Я знаю только несколько фактов, которые нельзя отрицать: вы — мой преподаватель, и мы с вами целовались. Дальше можно вообще ничего не добавлять, потому что после этого и сказать-то нечего. Ну, можно еще по-другому немного сформулировать: мы целовались, а я о вас ничего не знаю. Как-то так…

— Давно тебя это начало беспокоить? — хоть тон, которым он поинтересовался об этом, был вполне серьезен, я все же уловила некие нотки сарказма.

— Не знаю, но сейчас вслух сказала, и прямо легче стало, — улыбнувшись уголком рта, признаюсь я.

— Хорошо, — химик усаживается напротив, положив руки на стол и скрестив пальцы. — О всей своей жизни рассказывать будет долго… Что именно тебя интересует? Я честно отвечу на любой твой вопрос.

— Это будет справедливо, — киваю я. А потом молчу несколько секунд, не зная, какой вопрос задать первым. Но, посмотрев в его лицо, слова срываются с губ сами собой: — Этот шрам у вас, под правым глазом…

— У «тебя». Я о многом не прошу пока.

— У тебя, — соглашаюсь я, стараясь игнорировать это пугающее и такое волнующее «пока». — Откуда он?

— Это результат моего знакомства с кастетом, — без эмоций отвечает он.

— Это же как вам… тебе распороли… — невольно ежусь, представляя, как же надо было заехать по лицу, чтобы остался такой шрам. — Это было давно?

— Три года назад, — ответил химик и улыбнулся, видимо, вспоминая эту заварушку. — Я сам виноват, влез в драку. Не делай такие глаза, Дмитриева. Серега полез первый, а я уже следом.

— С ума сойти, — выдыхаю я и замолкаю снова на несколько секунд, стараясь собраться с мыслями. Вот почему он тогда Машке сказал, что-то про драки… — Вы на любой вопрос ответите?

— Если ты будешь продолжать «выкать», то нет.

— Хорошо, — я смотрю исподлобья и несколько мгновений сомневаюсь, стоит ли вообще спрашивать то, что мне пришло в голову. — Ты был женат? — слова удаются мне с трудом скорее из-за непривычного обращения.

— Поговорим о бывших? — подмигнул мне химик. — Мне нравится ход твоих мыслей. С чего такой вопрос?

— Не увиливай от ответа, Дмитрий Николаевич! — недовольно замечаю я и чувствую облегчение, глядя, как его развеселил мой вопрос. Лебедев даже немного рассмеялся в голос. Сама не знаю, как мне пришло в голову спросить именно это. Но то, что он сказал мне, признаюсь, меня удивило.

— Был. Такой ответ пойдет?

— И долго?

— Пять лет, — честно отвечает Лебедев. — Потом мы решили разойтись.

— Простите, — мне стало неловко, хотя по идее стыдиться здесь нечего. Этот человек целовал меня, несколько раз видел меня в одном белье по пояс… А я едва ли знаю хоть что-то о нем!

— Рассказать, почему мы развелись? — в его голосе не было ни насмешки, ни раздражения. Казалось, он предельно честен.

— Нет, не надо. Я не хочу лезть…

— Хорошо. Что тебя еще интересует?

— Дмитрий Николаевич, если вы не хотите мне что-то рассказывать, то просто скажите, я не хочу заставлять вас, я и так чувствую себя настолько неловко…

— Дмитриева, я не хочу, чтобы ты «выкала», когда мы с тобой остаемся вдвоем, а вот рассказать тебе о своей жизни, кажется, я сам предложил, разве нет? Стал бы я это предлагать, если бы не хотел ничего о себе рассказывать?

— Наверное, нет, — бурчу я.

— Нет, можешь быть уверена. Черт!

Химик вскакивает, потому что под крышкой слышится характерное шипение, а затем, оттянув рукой край своего свитера, быстрым движением стаскивает с конфорки кастрюлю. Потом достает из буфета две тарелки и половником разливает в них… Борщ! Правда от моего внимательного взгляда не укрывается то, что вопреки всем канонам приготовления этого вкуснющего супа, овощи в нем были порезаны максимум на четвертинки и просто безжалостно брошены в кастрюлю… О терке, видимо, Лебедев даже не слышал.

— Так, — он роется в сушке, в поисках ложки, а затем, разложив все на столе, отрывает рукой два здоровенных куска хлеба. — Начинай есть, я сейчас переоденусь и приду.

Сказав это, он скрывается в коридоре, а я молю небеса, чтобы он хоть что-нибудь надел на себя вместо рубашки, а не стал, как в прошлый раз, демонстрировать мне свою татуировку. А то я не смогу съесть ни ложки.

Суп оказался на удивление вкусным. Я даже немного позавидовала, что мужчина может приготовить настолько вкусный борщ. Но овощи, конечно, следовало бы разрезать еще хотя бы пару раз. Меня он явно пожалел, а вот у него в тарелке одиноко плавала целая половина свеклы. Интересно, как он это собирается есть?

— Тебе уколы Маша делала? — от супа меня отвлек голос Лебедева, доносящийся из коридора. Я громко утвердительно промычала и продолжила борьбу с куском морковки. Это же не экономично так крупно резать…

— Когда последний был?

— Пожавшела, — с набитым ртом ответила я, заметив химика в коридоре. Хвала небесам, одетого.

— Пропустила, значит, один, — проговорил Дмитрий Николаевич и полез в верхний шкаф, откуда достал старый пластмассовый чемоданчик. — Плохо.

— Нормально, — отмахнулась я, но тут же об том пожалела, встретившись с раздраженным взглядом учителя. — Суп стынет, Дмитрий Николаевич.

— Антибиотик пропускать нельзя, — строго сказал он, рассматривая маленькие ампулы, словно не услышав мои слова. — Вот температура и полезла после твоего появления в школе, — одну за одной, он читал, что на них написано, поднося к свету, а затем, найдя, наконец, ту, которую искал, он взял из чемоданчика запечатанный шприц и упаковку со спиртовыми салфетками. Положив все необходимое на разделочный стол и убрав чемоданчик на место, он сел напротив меня и принялся за суп. Есть его, хочу заметить, ему удавалось с какой-то поразительной легкостью. Видимо, привык к такой стряпне.

— Дмитрий Николаевич? — я отщипнула кусочек хлеба, и положила его в рот. Честно говоря, я уже достаточно сильно устала, и очень хотела занять горизонтально положение, но любопытство и в этот раз победило.

— Говори, — прожевав, велел он.

— Не хочу показаться бестактной, но я правда хочу понять, почему вы так заинтересованы… — начала, но поймала его негодующий взгляд, который я тут же сумела верно истолковать. — Почему ты столько работаешь? Ты живешь один, руки женщины в этом доме не видно, хоть в квартире все очень аккуратно, но… Никакой дорогой техники, никаких шедевров евроремонта. Твой «фокус»… Просто ты не похож на тех, кто стремится заработать горы денег и тратить их на женщин и… ну, не знаю, мотоциклы… Я хочу понять…

— Ты хочешь понять, есть ли у меня кто-то? — усмехнувшись, перебивает меня он. А я начинаю злиться. Выяснить я сейчас пыталась вовсе не это, но ему весьма умело удается выставлять меня полным посмешищем.

— Дмитрий Николаевич, вы вынуждаете меня сменить наш дружеский настрой на официально-холодный…

— Ладно, расслабься, Дмитриева, — улыбается химик, а потом, почти минуту в полной тишине, доедает торопливо суп, откусывая нечеловеческие куски хлеба. Прожевав, он наливает себе еще три половника и, отломив себе еще почти пол батона, смотрит на меня, слегка прищурив свои голубые глаза. — На чистоту… А я в своей жизни много повидал, чтобы понять, на что действительно стоит тратиться. Есть те, кому моя помощь очень нужна.

— Вы все отдаете сестре с племянницей, — догадываюсь я. И он задумчиво кивает.

— Ну не совсем все, самому тоже хочется есть, — он снова откусывает кусок хлеба, а затем добавляет уже серьезнее. — Они — моя семья.

Выслушав это, я даже не знаю, что сказать. Образ холодного, надменного и хамоватого красавца-преподавателя никак не вяжется с тем человеком, который сейчас сидит передо мной на кухне, уплетая борщ, словно оголодавший варвар, и рассуждает о семье. Кажется, что такие брутальные самцы просто обязаны быть мерзавцами по сути своей? А он? Он же статистику подводит! Черт подери… И сейчас мне так стыдно, что я вообще посмела задать такой вопрос! Да не твоего ума дело, Дмитриева, куда он деньги девает! Чего ты привязалась-то? Хотя меня больше интересовало, не на что он их тратит, а почему он так быстро соглашается на подработки. И почему почти все время проводит на работе.

— А мотоцикл у меня был, — чуть улыбнувшись, сказал он, слегка откинувшись на спинку стула. — Только вот его продать пришлось. Да и машина сейчас мне нужнее.

— Прости, я, наверное, лезу не в свое дело, — очень тихо промолвила я, опустив взгляд вниз.

— Все нормально, — он встал, взял со стола грязную посуду и, поставив ее рядом с раковиной, открыл форточку. Через мгновение вместе с зимней свежестью потянуло сигаретным дымом. В голове вертелось еще столько вопросов, но я не смела их задавать, потому что не хотела больше быть такой навязчивой. — Знаешь, Дмитриева, скоро Серега ко мне должен заглянуть, а после восьми, приедет брат твой с Машей, я ей позвонил еще в лицее. Хорошо было бы, если ты немного поспишь перед их приездом, а то на тебя посмотришь и не сразу поймешь, куда вести тебя, в больницу или в морг.

— Шуточки у вас, Дмитрий Николаевич, на грани фола, — насупившись, отвечаю я и поднимаюсь из-за стола. Голова кружится, а ноги словно налились свинцом, так что я почти теряю равновесие, встав со стула. Но химик вовремя подхватил меня под локоть, не дав упасть. Бок полоснуло жгучей болью, а в груди гулко застучало, когда я услышала низкий голос у своего уха.

— Правильно, давай, свались еще тут…

Доведя меня до той комнаты, в которой мне уже посчастливилось ночевать, он подошел к шкафу у стены, и, недолго покопавшись в нем, извлек оттуда небрежно свернутую одежду. А я в это время начала расстегивать пуговицы на блузке. Но, встретившись с Лебедевым взглядом, мои руки застыли, не в силах больше пошевелиться. Весь груз информации, который сегодня по моей же воле на меня был вывален Дмитрием Николаевичем, никак не хотел укладываться в моей голове. Но главный вопрос так и повис в воздухе, раскаляя атмосферу добела.

— Почему? — тихо прошептала я, позволив ему расстегнуть оставшиеся пуговицы на блузке и помочь мне освободиться от нее.

— Что почему? — хрипло ответил он, следя взглядом за своими пальцами, легко касающимися моих ключиц. Его руки, мягко коснувшись спины, провели по моему животу и стали ловко расстегивать молнию брюк.

— Почему я?

Казалось, сердце в панике мечется по грудной клетке. Спотыкается, падает, а потом снова начинает наворачивать круги. Мысли спутались. Но получить честный ответ на свой вопрос мне все-таки очень хотелось, поэтому, наверное, какая-то капелька трезвого рассудка все же не давала мне потерять контроль над ситуацией.

— А почему нет? — прошептал он и, потянувшись ладонью к моему лицу, на мгновение замер, пытаясь что-то разглядеть в моих глазах, а затем, наклонившись, прикоснулся к моим губам в нежном поцелуе.

Я понимала, что это испытание для нас обоих. Я понимала, что прыгаю вместе с ним в пропасть, но я никак не могла понять, почему именно я заинтересовала его? Глаза не могут лгать, я его чем-то зацепила, только чем — ума не приложу!

Отстранившись, Лебедев прижал меня к себе и просто крепко обнял, стараясь не прикасаться к раненному боку. И в этот момент, уткнувшись носом в его теплую широкую грудь, я поняла, что еще немного, и пол подо мной попросту поплывет от переполняющей меня нежности и самых удивительных, неизведанных ранее чувств. Мне казалось, что я действительно в безопасности здесь, с ним. И что все теперь в этом мире сможет найти свое логическое объяснение, решение, что теперь все так просто и понятно!

Звонок в дверь, раздавшийся в квартире, практически вырвал меня из всей этой неги, вернув с небес на землю. Химик, напоследок проведя ладонью по моим волосам, вышел из комнаты открывать дверь, а я осталась одна, натягивая на ноги его спортивные штаны, погруженная в сумбур запутанных мыслей и прочно застрявшая в своей невесомости.

========== Глава 17. О дурных снах и серьезных разговорах. ==========

Комментарий к Глава 17. О дурных снах и серьезных разговорах.

С праздником, дорогие читатели! ;)

— О-па! Знакомый пуховичок… — голос Сереги звучал, как всегда, бодро. С одной стороны, ужасно хотелось выйти из комнаты и поздороваться, увидеть его, получить ту дозу позитива, что излучал этот невероятный человек, но с другой стороны, так хотелось улечься на матрас и забыться сладким сном!

— Давай без комментариев, ладно? — ответил ему Лебедев. Подслушивать никто не запрещал, ведь правда?

— Да я и не собирался… — фраза Сереги оборвалась. Видимо, они ушли на кухню. Немного поколебавшись и обхватив руками край двери, я все-таки выбрала мягкий матрас и, коснувшись подушки, тут же провалилась в сон. Но он был недолгим, как хотелось бы, и прервал его уже знакомый звук дверного звонка.

Такое неприятное чувство, когда лежишь в кровати, словно пребывая в каком-то другом мире. И стоит тебе коснуться пола ногой, заботы грядущего дня, а в данный момент, ночи, тут же набросятся на тебя и сожрут с головой, не оставив ни косточки. Опытный лентяй знает, что единственный выход — не покидать насиженного и надежного места, оставаться в кровати до тех пор, пока неизбежное само не вытряхнет тебя из нее…

— Где она? — гневный голос братишки заставил мое умиротворение разлететься в пух и прах. — Лебедев, ты не представляешь, как я зол! Надеюсь, она меня слышит!

О, да, братишка, я слышу. И, если честно, плевать я хотела на эту твою злость. Я вообще сейчас словно в космосе. Кажется, подо мной матрас летит…

Какое-то время я провела за тем, что просто созерцала идеально выбеленный потолок комнаты химика, так сильно выделявшийся среди общего антуража, вслушиваясь в обрывки разговоров, доносящихся из кухни, а потом я попыталась слезть с матраса, но это оказалось не так-то просто: мое внутренне чутье услужливо подсказывало, что лучше не менять своего горизонтального положения и оставить все, как есть. Здравый смысл, как я уже говорила, штука очень полезная и, в большинстве своем, к нему лучше прислушаться, потому что я, как раз-таки, попыталась проявить упорство и подняться на ноги. Измученному организму это явно не понравилось: меня тут же начало знобить, голова «пустилась в пляс». Так что мне понадобилось какое-то время, чтобы, вцепившись в шкаф, уговорить себя стоять на двух ногах ровно…

— Так-так, Димон, ну-ка, давай-ка обратно… — я четко услышала голос Сереги, но глаза с трудом различали его силуэт. — На живот давай-ка.

— Да я с Лешей поздороваться, — оправдываюсь я, но чьи-то руки, крепко ухватив меня за предплечья, уложили обратно на матрас и, заставив перевернуться на живот, стянули с талии штаны, которые я так упорно завязывала, чтобы они не свались. — Эй… — протестую я, но в тот же момент чувствую укол в свою нежную филейную часть. Понятно, антибиотик.

— Ты не буянь, Маринка, — успокаивает меня Серега, натягивая штаны на место. — Есть хочешь?

— А борщ остался? — с надеждой спрашиваю я, переворачиваясь на спину. На мой лоб тут же опустилась холодная ладонь, а к лицу приблизилось улыбчивое лицо Стеглова.

— Дим, ей надо срочно в больницу! Ей твоя стряпня понравилась! — не сразу понимаю, шутит он или нет, но, услышав саркастический смешок рядом, с облегчением выдыхаю. Мне сейчас только больницы не хватало. — Родная, мы с Лешей уничтожили суп. Зло повержено. Есть овощной салат и берлинские пирожные.

— Мне, пожалуйста, в том порядке, в котором ты назвал, — изобразив умирающий тон, шепчу я, приоткрыв глаз, и слышу одобрительный смех Стеглова.

— Ничего, жить будет! — снова ледяная ладонь на моем лбу, только на этот раз чуть выше, коснулась моих волос и потрепала их. — Ну-ка, красавица, давай-ка посмотрим, что там у тебя с животиком, — холодные руки коснулись живота, а я прикрыла глаза, потому что от общей, слегка размытой картины в сумраке комнаты, освещенной одним ночником, начало немного подташнивать.

— Давай завтра лучше, сам и перевяжешь, не отрывай, — голос Дмитрия Николаевича заставил руку Сереги остановиться. Видимо, он хотел снять повязку.

— Марганцовка-то в доме есть? — спросил Серега.

— Обижаешь, — ответил химик. — Дмитриева, ты как, соображать способна?

После этих слов я почувствовала на своей щеке широкую ладонь. Идентифицировать, кому она принадлежит, оказалось нетрудно. Я даже не попыталась разлепить веки, только положила на его ладонь свою. Способна ли я соображать, Дмитрий Николаевич? Едва ли.

— Конечно, — бросаю я, убрав руку, как только вспомнила, что мы не одни.

— Тогда пришло время отвечать за свою глупость, — от меня не укрылась некое злорадство, с которым Лебедев произнес эту фразу. Как только он поднялся с матраса, в дверях появился силуэт моего братишки, который, кинув в мою сторону взгляд, полный едва сдерживаемого гнева, вышел из комнаты, так ничего и не сказав.

— И все? А я думала, будут побои… — я приподнялась на локтях.

— Макак, раз ты умная такая, дуй на кухню! — раздался голос Леши откуда-то из коридора.

— Это не так-то просто, — бормочу я, но понимаю, что его это мало волнует. Раз до лицея дошла, значит, и до кухни дойду. Стеглов услужливо поддержал меня, когда я, зажмурившись от боли, поднялась с матраса, а Лебедев, пропустив нас вперед, пошел вслед за нами.

Маша, сидевшая за столом, встретила меня озабоченным взглядом и, положив на край тарелки надкусанное берлинское пирожное, поднялась, чтобы помочь мне, но мой братишка преградил ей путь.

— Сядь, — тихо бросил он, и Маша опустилась обратно на стул, растерянно и сочувственно взглянув в мою сторону. Да, видимо, взбучки мне не избежать.

Доковыляв до стула, я присела напротив Маши, где обычно располагается химик и, испуганно оглядев присутствующих, с досадой отметила, что Серега, сославшись, что ему нужно срочно позвонить, покинул «поле боя». Похоже, моя сторона уже несет потери.

— Ты тупая?! — не выдерживает, наконец, брат.

— Это риторический вопрос? — успеваю вставить я, прежде чем он взрывается гневной тирадой.

— Да каким местом ты думала? Предки уехали, и все? Теперь можно из окна выкидываться?! — Леша навис надо мной огромной грозовой тучей и кричал так, что в ушах звенело. — Да что с тобой?! Вообще мозгов нет! А если бы предки не свалили?! Я должен тебя перед всеми выгораживать?! Детство кончилось, макак! Когда начнем башкой думать, а?

— Леш, хватит, — попыталась осадить его Маша, и ей это немного удалось, по крайней мере, он выпрямился и на некоторое время замолчал. Отвечать было бессмысленно: я действительно виновата, а мои извинения сейчас будут только раскалять обстановку. Было страшно даже повернуть голову. Я сосредоточенно рассматривала край потертой столешницы, опустив нос, и благодарила небеса, что Леша знает самую малую часть того, что я скрываю от других.

Лебедев стоял позади Маши, облокотившись о стену, скрестив руки на груди. Я незаметно посмотрела на него и встретилась с его безэмоциональным выражением лица. Ловко у него это выходит. Только вот желваки, игравшие на скулах, выдавали его напряжение. Вы переживаете за меня, Дмитрий Николаевич?

— Господи, какая же ты бестолочь! — опустив ладони на стол, выдохнул Леша, а я негодующе поморщилась. Сколько можно меня бестолочью называть?! — А ты, нахрен ее сюда привез?! — Леша повернулся к химику и выпрямился во весь рост. Видимо, чувствовал себя неуютно, под снисходительным взглядом Лебедева, который был на полголовы выше моего братишки. — Надо было домой ее везти!

— Она уже посидела с тобой дома, — тихо ответил химик. — Я был удивлен не меньше твоего, когда увидел ее в школе.

— Если бы все здесь не страдали идиотизмом, то этого ничего вообще бы не случилось! — вспылил Леша. А я задумалась: а ведь правда, ничего бы не было. И я бы не сблизилась так со своим преподавателем. Я бы и осталась бы такой же механической куклой-примерной дочерью.

— Леш, пожалуйста, — Маша погладила брата по руке и, к моему удивлению, он смягчился прямо на глазах! — Поставь себя на ее место, ведь ты бы тоже…

— Я — это я! — гневно, но уже чуть спокойнее ответил братишка своей девушке. — Это я темное пятно в нашей семье. А не она.

— Почему ты отказался перенимать отцовское дело, ты забыл? — Маша поднялась и приобняла Лешу, а тот, прикрыв на секунду глаза, видимо, чтобы успокоиться, ответил:

— Потому что хотел свободу выбора.

— Тогда, мне кажется, ты не должен винить Марину, что она ухватилась за свою свободу сразу, как появилась возможность?

Мягкость Маши возымела должный эффект. Леша одной рукой приобнял ее и посмотрел на меня, уже не так злобно.

— Но то, что ты пришла в лицей в таком состоянии — это самый безмозглый твой поступок! — все-таки не удержался он.

Не самый.

Хорошо, что вслух не сказала.

— Я понимаю, — я снова опустила голову, изображая высшую степень стыда.

— Я понимаю, — тут же передразнил меня Леша. Весьма посредственно, хочу заметить… — Одевайся, домой поедем.

— Э-э-э… Алексей, — позвал моего брата Серега, стоявший в коридоре. — Будет лучше, если она немного отлежится здесь. Я сейчас не пытаюсь принять чью-то сторону, — Стеглов примирительно выставил ладони перед собой, увидев негодование на лице братишки. — Совершенно независимое мнение врача. Сам подумай: она и так сегодня находилась. Дуреха, тут не поспоришь. Без обид, лапонька, — Серега чуть улыбнулся мне, а потом снова взглянул на Лешу. — Димон говорил, у нее швы закровили…

— Бли-и-ин… — выдохнул Леша, закрыв лицо руками, а Сережа растерянно посмотрел на Лебедева, который явно был недоволен тем, что Стеглов проговорился. Видимо, они не говорили братишке о том, что к последнему уроку я была еле живая.

— В общем, будет лучше, чтобы она отлежалась тут немного, пока шов хоть немного подзаживет, а потом можно домой забирать, и уже там поправляться. Денек, может, два… Я перевяжу завтра. Димон присмотрит, взаперти будет держать, да, Димон?

Дмитрий Николаевич даже не удостоил ответом весь его монолог. Его взгляд был нахмурен и наполнен привычным раздражением. Ясное дело, что химик не в восторге от всего происходящего. Но, думаю, что окончательное решение все-таки в данный момент будет принимать Леша. Так справедливее. И он медлить не стал.

— Ладно, — нехотя согласился он. — Послезавтра домой поедешь. А ты, — он повернулся к Лебедеву и снова невольно выпрямил сутулую спину. — Глаз с нее не спускай!

— Можешь не волноваться, — холодно ответил химик.

— Ну, конечно, — презрительно фыркнул мой брат, а потом, схватив мое предплечье, грубо потащил к комнате, где я лежала до его прихода. Когда мы зашли, он закрыл за собой дверь и, подойдя ко мне почти вплотную, пару секунд всматривался в мои глаза.

— Что происходит, макак? — с нетерпением спросил он. — Что случилось? Ты так резко изменилась! Это из-за него?

— Что? — глупо переспросила я.

— Этот твой Лебедев, он пристает к тебе? — спросил брат, а я, не готовая к такому откровенному вопросу, удивленно подняла брови. Получилось вполне убедительно, ведь я еще тут же выпалила:

— Нет!

Сказала и только потом подумала. Ложь. Ложь? То, что происходит между нами можно охарактеризовать словом «пристает»? Нет. Однозначно нет. Значит, не ложь?

— Я ему не доверяю, — Леша чуть отстранился, удовлетворенный моим ответом и, запустив руки в карманы, медленно подошел к окну. — Машка его выгораживает постоянно, не пойму, почему.

— Она его давно знает?

— Вроде да. Но я ему не доверяю так, как она. Если он… Держи телефон рядом, ладно? Я волнуюсь за тебя, — последние слова он сказал так тихо, словно стыдясь их, но я, подойдя к нему, обняла его и уткнулась носом в его спину.

— Ты такой милый, прямо тошнит, — усмехнулась я.

— Зато ты, как была дурехой, так и осталась, — ответил братишка и сжал мою руку у себя на животе.

— Я — сама стабильность!

***

Когда Леша и Маша ушли, я решила прилечь ненадолго, но в итоге отключилась мертвецким сном. После всех этих переживаний сны меня, мягко говоря, не порадовали.

Мне приснилось, что я стою в центре причудливой арены и со всех сторон выслушиваю порицания, которые лились на меня рекой с трибун, окружавших арену. Под общий шум и громкое улюлюканье, поток самой отборной словесной грязи сыпался на мою несчастную голову, а я даже не знала, за что ухватиться глазами. Меня обвиняли и в малодушии, и во лжи своим близким и друзьям, и в том, что я подвергаю опасности других людей, в том, что я вру своим родным, заставляю их волноваться… Я зажмурилась, всем сердцем желая проснуться поскорей, ведь я отчетливо понимала, что все это просто сон. Но я уже и забыла, насколько реалистичными они могут быть…

— …Со своим преподавателем! — послышалось откуда-то сбоку, и мне в спину что-то больно ударило. Обернувшись и посмотрев под ноги, я шокировано вскинула брови — камень!

Смертоносный град камней посыпался на меня с трибун, а моя жалкая фигурка успела только сгруппироваться, спрятав голову, и, как только волна боли накрыла мою спину, я резко раскрыла глаза и проснулась от собственного крика.

— Дмитриева! — заспанный и испуганный химик появился в дверях и кинулся ко мне, усаживая на матрасе. Его холодные руки аккуратно прикоснулись к моему лицу.

— Просто сон плохой, — вяло отмахиваюсь я и откидываюсь на подушки, которые Лебедев чуть приподнял.

Химика эта отговорка не убедила. Он бесцеремонно откинул одеяло и, задрав на мне футболку, аккуратно прощупал под повязкой шов. А потом вышел из комнаты, появившись только через пару минут с таблеткой в одной руке и стаканом воды в другой.

— Это что? — спрашиваю я.

— Парацетамол, — отвечает химик и усаживается рядом. — Пей. Температуру собьем, и поспишь по-человечески.

Я бы сейчас не отказалась от того седативного, что он мне когда-то давал, но спорить не стала. Проглотив таблетку и запив ее водой, я, поблагодарив химика, устало повернулась на здоровый бок и прикрыла глаза. Но Лебедев не ушел. Он поставил пустой стакан рядом с матрасом, а потом, подняв одеяло, лег рядом со мной, крепко прижав меня к себе.

— Если вы думаете, что мне так будет проще заснуть, то спешу вас разочаровать…

— Мне еще никогда не «выкали» в постели, — чувствую, как он усмехнулся, и сама не смогла сдержать нервный смешок. — Таблетка жаропонижающего и холодная грелка во весь рост. Не благодари, Дмитриева.

Я сжалась в его руках, стараясь не обращать внимания, что его ладони скользнули мне под футболку, обняв мою спину. Теперь, даже если мне приснится еще один такой кошмар, я буду не одна…

— Весь мир будет против нас, — еле слышно шепчу я.

— Да ну и пусть, — тихо отвечает химик, и я, закрыв глаза, погружаюсь в глубокий сон.

***

Заживает, как на собаке.

Никогда не думала, что эта фраза будет применима ко мне, но в последнее время я все чаще и чаще ее вспоминала.

Я провела в одиночестве сутки. Рано с утра Стеглов сделал мне перевязку и, выслушав мои обещания Лебедеву, что я буду все время лежать, поехал вместе с другом на сутки. А я же могла только расстроенно вздохнуть, что больше никогда не отправлюсь с ними на дежурство. Вечером приехали Маша и Леша. Оказывается, Дмитрий Николаевич оставил Маше второй комплект ключей, чтобы они смогли меня проведать и остаться на ночь. Но меня практически не тревожили. Машка только заботливо осмотрела меня, поинтересовалась о моем самочувствии и, пожелав доброй ночи, вышла, прикрыв за собой дверь. А я заснула целебным сном.

На утро перевязку мне делали Маша и ужасно уставший Дмитрий Николаевич. Когда он зашел в комнату, внутри меня все потеплело. Так хотелось прикоснуться к нему, обнять его, прижаться к нему, но Леша, внимательно наблюдавший за процессом, не давал нам возможности даже многозначительно переглянуться. И смех, и грех…

После перевязки меня увезли домой. Мне не удалось даже попрощаться с Лебедевым и поблагодарить его, так спешно Леша потащил меня на улицу.

И только дома, когда я переменила место дислокации, я обнаружила на своем телефоне сообщение: «Давай скорее там выздоравливай». Прочитав его, я не смогла сдержать улыбки, но решила ответить вечером. Скорее всего, Дмитрий Николаевич будет сейчас отсыпаться после суток. Не стоит его будить.

Шов затягивался быстро. Может это от того, что я здоровый молодой растущий организм, а может мне просто до безумия хотелось увидеть его. При мысли, что яскоро смогу начать ходить в школу, становилось так радостно, будто там я смогу получить хоть какое-то внимание от химика. Ведь понимала же, что лицей — самое опасное место для нас. Если честно, я вообще не понимала, что нам теперь делать. Ведь все мои мысли и желания теперь сводились только к одному — я хочу, чтобы он был рядом!

Не знаю, честно говоря, что чувствовал все это время Лебедев, но в течение недели я получала сообщения, в которых он интересовался, жива ли я и не разошелся ли шов. Пару раз поинтересовался, справляется ли Маша с перевязками. И только один раз он спросил, не мучают ли меня больше кошмары. Я, долго раздумывая, стоит ли писать что-то настолько личное, все же ответила, что нет, но в его объятиях спится гораздо лучше.

«Значит, старею», — не без самоиронии ответил он.

***

— И справкой особо не сверкай, — настоятельно порекомендовал Леша, глядя, как я надеваю на себя пальто. — Давай, помогу, — он заботливо придержал его мне. — Она хоть и с печатью, но все же липовая. Машка головой отвечать будет.

— Все будет хорошо, Лидочка ее заберет и все, — заверила я братишку.

— Уж постарайся, чтобы все было хорошо!

— Не волнуйся, мамочка! — издевательски подмигнула я брату.

— Да пошла ты! — брат вальяжно облокотился о стенку в коридоре, а потом устало почесал затылок. — Твое счастье, что они на месяц свалили.

— Я вообще везучая! Пока! На ночь не жди!

— Только попробуй не прийти к десяти — найду и убью!

— Мамочка, это будет детоубийство! — театрально округлив глаза, смеюсь, наблюдая за раздражением братишки.

— Вали уже, давай, — не знаю, откуда в нем столько терпения, потому что в другом случае он бы с удовольствием наградил меня пинком.

Последний раз такое воодушевление по дороге в школу я испытывала, наверное, на первое сентября, когда пошла в первый класс. Серьезно, город, просыпающийся от долгой и холодной зимы радовал глаз, на душе снова запел хор полоумных ангелов, сердце трепыхалось, словно крылья бабочки, а шов на боку адски чесался. Два дня назад были вытащены все девять стежков, и под мое честное слово, что я буду в школе паинькой, мне разрешили с новой недели отправиться на уроки. Мне хотелось обнять каждого встречного, так переполняло меня счастье. Я была рада увидеть даже хмурую рожу Лазарко, нашего завуча. А встретив около раздевалки нашего трудовика, я настолько радостно поздоровалась, что он, по-моему, немного испугался.

— Димо-о-о-о-он! — Аня и Фаня набросились на меня около кабинета физики и обняли, зажав с двух сторон. А я радостно смеялась, хоть и все эти манипуляции отзывались неприятным эхом в боку.

— Эй, эй, полегче, — к своему удивлению, я услышала Пашу, который растащил от меня девчонок и, тоже с удовольствием, заключил в объятия, аккуратно обхватив за талию. А потом, наклонившись, поцеловал в щеку и тихо пробормотал: — С возвращением.

— Так, закончили обмен микробами, — вездесущая Маргарита Михайловна, появившаяся рядом с нами, закатила глаза, а позади нее показался химик, буквально буравящий меня и Наумова взглядом. Паша, заметив это, поспешно опустил руки и отошел в сторону, слегка прокашлявшись. Рукава черной рубашки Лебедева были закатаны по локоть, выставив на показ всем его татуированную правую руку, сжимающую… Шуруповерт?

— Одиннадцатый «А», либо проходим в кабинет, либо выметайтесь прогуливать на улицу, нечего стоять на проходе! — Маргоша была явно не в духе. — Дмитрий Николаевич, вот тут посмотрите, не пойму, что за ерунда с этой проклятой штуковиной! Завхоз говорит к директору идти, деньги на новую просить, а от Владислава Анатольевича толку — ноль! Трудовик, тоже мне!

Лебедев скрылся в дверях лаборантской следом за физичкой, а я вошла в кабинет, занимая свое любимое место за первой партой. Присев на стул, я достала учебник с тетрадкой и, копаясь в сумке в поиске ручки, вдруг задумалась: тот, кого я хотела увидеть больше всех вместе взятых, сейчас за стенкой. В лаборантской. Всего несколько шагов, несколько пар глаз и все морали приличия нас разделяют. Даже не знаю, романтично это или глупо. Хотя, как по мне — разница не велика.

В тот момент, когда я завороженно глядела на проход в смежное помещение, оттуда послышался жужжание шуруповерта, который несколько раз прерывался, пока, наконец, не был заглушен назойливым звонком на урок. Класс зашумел, словно улей. Черт возьми, как же я по этому соскучилась! Особенно по тому, что будет дальше…

— Та-а-а-ак! — гаркнула Маргарита Михайловна, выйдя из лаборантской. — А ну закрыли рты, бестолочи! Звонок на урок был, так что открываем домашнее задание и молимся, чтобы я вас не спросила! Дмитриева, чего улыбаешься, как слабоумная?!

Я поспешно опустила глаза в учебник, стараясь стереть с лица улыбку. Не думала, что буду рада даже тем редким моментам, когда Маргоша меняет свой пофигизм на гнев вселенского масштаба.

— Маргарита Михайловна, пусть поможет кто-нибудь, мне руки вторые нужны, — раздался голос Дмитрия Николаевича.

— Наумов! — рявкнула Маргоша. — Марш в лаборантскую! Дмитрий Николаевич, получится починить?

— Получится, — ответил Лебедев.

Маргоша пропустила за свою спину Наумова и, периодически отвлекаясь на то, что там происходит, испепеляющим взглядом оглядывала класс. Вскоре, после непродолжительной «арии шуруповерта», из лаборантской вышли Наумов и Дмитрий Николаевич. Первый сел за свое место, вытирая по дороге ладони о край клетчатой рубашки, а Лебедев, держа в руке шуруповерт, кивнул:

— Готово.

— Господи, спасибо вам огромное! А то никто ничего делать не хочет! — теперь настала очередь Маргоши пропасть в дверях лаборантской, откуда стали доноситься восторженные возгласы, а я, подняв глаза от выцветших страниц учебника, встретилась взглядом с Дмитрием Николаевичем и еле сдержалась, чтобы не улыбнуться ему. Лебедев же, тяжело вздохнув, поставил шуруповерт на кафедру и стал закатывать обратно рукава рубашки, поспешно скрывая татуировку на правой руке.

— Дмитрий Николаевич, вы прямо настоящий мужчина! — раздался комментарий Исаевой позади меня. — Может, вы еще и готовить умеете?

Умеет.

— А вы, Исаева? — приподняв бровь, спросил химик, а класс засмеялся. О нулевых кулинарных способностях моей подруги по школе ходят легенды. Не удивлюсь, если и преподаватели о них тоже наслышаны.

— Так, что за балаган?! — послышался голос Маргариты Михайловны.

Внезапно дверь кабинета раскрылась, и в проходе появилась Марина Викторовна, прижимающая к себе два журнала. Она удивленно посмотрела на химика, а затем оглядела класс, остановив в самом конце свой взгляд на мне. Внутри меня все перевернулось. О предстоящем разговоре я старалась даже не думать все эти дни.

— В классе несколько учителей, а вы разговариваете! Одиннадцатый «А», ведете себя, как первоклашки! — недовольно нахмурилась Марина Викторовна. А затем обратилась к Лебедеву. — Вы на замене?

— Нет, Маргарита Михайловна в лаборантской.

— А я и говорю! Детский сад! — тут же появилась физичка. — Степанов, может, вам уединиться?! Усмирите свои гормоны, молодой человек!

— У них любовь, Маргарита Михайловна, — издевательски проговорила Фаня. — Высокие духовные чувства.

Класс снова развеселился, глядя, как друг от друга отсаживаются Степанов и Королёва. Причем та торопливо одергивала задравшуюся юбку под партой.

— Какие чувства в вашем возрасте? — презрительно фыркнула Маргоша, подходя к химику и руссичке. — Игра гормонов! Чистая химия! Вон, у Дмитрия Николаевича спросите, он вам расскажет.

При этих словах я постаралась практически слиться с учебником, потому что почувствовала, как начала густо краснеть. Да, у Маргоши язык подвешен, ничего не скажешь! Смеяться насчет всего, что касается химика, класс не станет — слишком его боится. Но и он не растерялся.

— Боюсь, то, что их интересует, проходят на уроке биологии, классе так в восьмом, — холодно ответил он, не показав ни единой эмоции на лице, как и всегда.

— Точно! — прошипела физичка. — Марина Викторовна, вы что-то хотели? — наконец, она отвлеклась от нас.

— Да, мне Дмитриева нужна, могу я взять ее ненадолго? — ответила руссичка.

Я подняла испуганный взгляд и снова ощутила холод, тянущий руки к моему горлу. Откуда она знает, что я в школе? Может, в коридоре видела?! Хотя, девчонки так громко орали мое имя, увидев меня… Бок предательски закололо, а сердце бешено заколотилось. Перед смертью не надышишься. Лучше сразу отделаться от всего этого разговора и все… Если Маргоша отпустит, разумеется.

— П-ф… Забирайте, хоть на весь урок!

— Идем, Марина, — спокойно позвала Марина Викторовна и вышла из класса, а я, торопливо скинув все вещи в сумку, поспешила за ней и за химиком, который тоже успел покинуть кабинет. Естественно, как и всегда бывает в таких случаях, в спину мне посыпались возмущенные возгласы, что меня вечно для чего-то снимают с уроков, что медалистка вообще не учится и прочее, прочее… Ничего не меняется.

В коридоре мне стало немного неловко, когда я увидела, как химик и руссичка о чем-то тихо переговаривались и резко замолчали, стоило мне только закрыть дверь кабинета. Я тут же залилась краской, вспомнив, чем я провинилась, будто застигнута врасплох была я одна. Но я постаралась собраться и, по-моему, даже приподняла подбородок. Будь, что будет.

— Спасибо, — кивнул химик, обратившись к Марине Викторовне и, окинув меня напоследок взглядом, пошел к лестничному пролету.

До кабинета русского языка мы добирались в полном молчании. Мне даже казалось, что я слышу свое собственное дыхание. И стук сердца. Который оказался отличным сопровождением стуку каблуков преподавательницы. Хотя, по сути-то ничего ведь ТАКОГО не было! Вон, Королёва за чем только не была застигнута преподавателями! А я-то что? Ничего ведь не было. Просто преподаватель химии целовал свою ученицу, стоящую перед ним в расстегнутой блузке посреди окровавленных кусков марли… Ничего страшного ведь…

Боже, Боже, Боже… Мне не жить. Ну скажите хоть что-нибудь!

— Дмитриева, выдохни, а то бледная, как смерть! — примирительно сказала Марина Викторовна, зайдя в кабинет и обернувшись ко мне. Я последовала ее совету и опустила голову вниз, не в силах смотреть ей в лицо. Взгляд тут же упал на побелевшие костяшки моих пальцев, сжимающих сумку. — Садись.

— Марина Викторовна, я… Мне… — начала я, но руссичка выставила указательный палец, призывая меня к тишине. Я тут же заткнулась.

— Сейчас говорю я. Потом, когда я все скажу, будешь говорить ты.

— Поняла, — покорно кивнула я.

— То, что я увидела в лаборантской кабинета химии, меня, мягко говоря… Удивило. Из всех учеников ты всегда выделялась ярче других, но не из-за модных тряпок или вызывающего развязного поведения, как некоторые, — презрительно фыркнула Марина Викторовна. — А из-за своего пытливого ума, который развивался вместе с интересом к окружающему миру с каждым годом и никогда не переставал радовать нас, учителей. Ты доказала всем, что получаешь свои отметки и первые места на конкурсах и олимпиадах не потому, что выросла в семье влиятельных людей в своем кругу, а потому что ты упорно занимаешься. Понимаешь, Марин, ты заслужила мое уважение за все эти годы, что я тебя знаю. И, думаю, что под моими словами подпишется любой преподаватель. И я прекрасно понимала, что тотальный контроль со стороны родителей, а так же самоконтроль, в конце концов, до добра не доведет. Башню сорвет, говоря вашим языком, — резко сказала она. — Хотя, ты всегда казалась мне здравомыслящим человеком, который сначала думает, а потом действует.

Я слушала, уперев свой взгляд в глупый старый календарик на столе учительницы и сгорала со стыда. Самое обидное для меня — разочарование в ком-то. И теперь я отчетливо себе представляю, каково это, когда разочаровываются в тебе…

— Тебя можно понять, Дмитрий Николаевич — чертовски привлекательный, будем откровенны. Полшколы девчонок и весь женский преподавательский состав слюни пускает, когда он идет по коридору. Видимо, из-за этого он старается лишний раз из кабинета не выходить. Повторюсь, тебя можно понять. Постоянные ограничения, зацикленный круг вечной учебы… Кто угодно сорвется. Я только не понимаю, чем думал Дмитрий Николаевич?! Пострадает и твоя репутация, и его! Да его больше ни в одно учебное заведение не примут, если узнают, что он… — слова так и остались невысказанными, но я поняла, что руссичка тоже успела напридумать себе Бог знает что. — И я всегда уважала его, как адекватного, умного мужчину. Но, признаться, сейчас я даже не знаю, что думать! Со стороны это все могло бы выглядеть так, будто достаточно молодой преподаватель решил совратить свою ученицу. Воспользоваться ее слабостью, ведь он, в первую очередь, мужчина! А ты, хоть и не выглядишь, как размалеванная Королёва со своей свитой, но не менее привлекательна, чем она! Но я не понимаю одного: когда он пришел в тот день ко мне в кабинет, он сказал, что готов уволиться, лишь бы я никому ничего не говорила о тебе. А сейчас он попросил, чтобы я на тебя не давила, потому что ты себя все еще нехорошо чувствуешь… Еще тогда во мне закрались сомнения в этих словах, а сегодня все стало ясно, как день: он заботится о тебе! Не как об ученице, а как если бы ты была действительно ему важна!

Сказав это, она замолчала, а я оторвала взгляд от проклятого календарика. Эти слова прозвучали словно гром среди ясного неба и долгожданной спасительной прохладой посыпались на мою кипящую голову. Это правда?

Марина Викторовна какое-то время просто смотрела мне в глаза и, словно ощутив то тепло, которое растеклось внутри меня, тяжело вздохнула:

— Ты — несовершеннолетняя. Он — твой учитель. Я, как твой преподаватель, должна сообщить об этом инциденте твоим родителям и руководству школы, чтобы Дмитрия Николаевича немедленно уволили.

Из легких словно весь воздух выбило. Она же обещала ему… Она же сказала, что будет молчать!

— И я это сделаю, — твердо продолжила она. — В том случае, если еще раз увижу вас.

— Черт… — выдохнула я. Вот уж потрепали мне сегодня нервы!

— Марина, это я тебе говорю, как преподаватель, — Марина Викторовна подошла поближе, а затем уселась за соседнюю парту, развернувшись ко мне, и заглянула в мои глаза. — А сейчас я хочу к тебе обратиться, как женщина. Я не знаю, что движет Дмитрием Николаевичем. Умные люди зачастую бывают невероятно хитры. Не уверена, что это касается и его, но… Пожалуйста, будь разумной девочкой. Мне будет очень больно и неприятно, если тебя обидят. Потому что то, что я видела в лаборантской… — Марина Викторовна замялась. — Наверное, даже хорошо, что я вас прервала… Ты поняла меня?

— Поняла, — с жаром ответила я. — Марина Викторовна, прошу вас, мне невероятно стыдно! Я… Я… — я так разнервничалась, что начала задыхаться и, опустив глаза, снова увидела этот идиотский календарик.

— И, Марина, пожалуйста, — руссичка призвала меня обратить на нее внимание. Я подняла голову, всматриваясь в ее обеспокоенные серые глаза. — Я зашла в кабинет и спросила у учеников, где Дмитрий Николаевич. Они сказали, что он зашел в лаборантскую. Я даже постучала, прежде чем открыть дверь! Ты понимаешь?! На моем месте мог оказаться кто угодно! Вам обоим невероятно повезло! А если бы зашел кто-то из учеников?! Детей же вообще не заткнуть! А если бы зашла Лидия Владимировна?! В лаборантской бы нашли два трупа!

Я подавила в себе смешок, потому что то, о чем она говорила, было очень даже не смешно. Нельзя вот так вот терять голову. Это слишком опасно.

— Я не одобряю ваш поступок, но… Честное слово, неужели нельзя быть аккуратнее?!

Она всплеснула руками и, встав из-за парты, подошла к своему столу. Честно, говоря, я испытывала настоящее облегчение. Я-то думала, что сейчас будет море криков, слезы, угрозы, сопли, кровь, кишки…

— Дмитриева!

— А? — похоже, я задумалась.

— Ты свободна, вернись лучше на урок, а то тебя одноклассники проклянут, — сказала Марина Викторовна, взяв с подоконника электрический чайник. — И не вздумай сейчас подниматься в кабинет химии!

— Нет, конечно, нет, — улыбнулась я и поспешила покинуть класс, пока учительница не передумала.

Выйдя из помещения, я шумно выдохнула. Ну, кажется, все прошло не так-то плохо? Теперь одним переживанием меньше. Зайдя в туалет, я решила умыть лицо холодной водой и, уперев ладони в края раковины, несколько минут рассматривала себя в зеркале. Темноволосая девочка в отражении была очень взволнованна, но темно-карие глаза блестели от радости. Я еще раз провела мокрыми ладонями по щекам и, выключив воду, пошла к лестнице, по пути доставая телефон.

«Живее всех живых» — написала я быстро и отправила сообщение химику.

Ответ застал меня у самого кабинета физики, когда я схватилась за ручку двери.

«Тогда заходи после уроков сегодня, я тебе электрошокер подарю».

Я замерла, глупо моргнув. Электрошокер? Это значит, что…

Во след первому, пришло второе сообщение, и я чуть не закричала от радости.

«Завтра ночная смена».

========== Глава 18. О “королевских” чувствах и директорских ковриках. ==========

— Нет!

Это был, наверное, уже миллионный отказ. Любой бы на моем месте давным-давно смирился, но я, почему-то цеплялась за каждую свою попытку, думая, ну, вот сейчас точно разрешит! Нет? Ну сейчас еще попрошу и точно! Опять нет! Ну, пожалуйста!

— Я сказал, нет! Хочешь, чтобы я тебя дома запер?

— Как ты это сделаешь? Дверь изнутри открывается без ключа, — не без любопытства поинтересовалась я.

— Я достаточно изобретателен, — отмахнулся брат.

— Я — тоже! — не сдавалась я. — Ты же не хочешь это проверять?

— Мой ответ — нет! — медленно, будто разговаривая с умственно отсталой, коей он меня, несомненно, и считает, проговорил Леша.

— Хорошо, — кивнула я. — Леш, давай будем взрослыми рассудительными людьми и отбросим на время все факторы, которые делают наше мышление субъективным?

— Капец, ты иногда меня пугаешь! — почти с суеверным ужасом проговорил он после моего предложения.

— Если и после этого ты останешься при своем мнении, я больше не предприму ни одной попытки тебя уговорить. Буду вести себя как шелковая. Хочешь, могу даже снова начать корчить из себя идеальную, как любят мама с папой. Мне это несложно, правда, — грустно проговорила я.

— Даже не пытайся меня на жалость пробить.

— Да Боже упаси! Нюни распустишь и зальешь тут все соплями! Ладно, все, — примирительно кивнула я, выставив руки вперед, когда увидела реакцию Леши на свое едкое замечание. Похоже, общение с химиком и правда немного негативно на мне сказывается. — Давай рассуждать трезво. Та профессия, которую ты выбрал, связана хоть каким-нибудь образом с риском?

— Ни капельки, — надменно ответил братец.

— Леш, трезво, — упрекнула его я. Его по-детски наивная вера в собственную неуязвимость, присущая в какой-то степени всем парням, немного не соответствовала правде.

— Ладно, связана. Риски есть. Серьезные, — братишку словно «переключило». Сейчас я отчетливо вижу, что передо мной не любящий и заботливый брат, который немного «придушил» своей любовью, как это свойственно обычно родителям, а спокойный, рассудительный человек, выключивший свои чувства и включивший, наконец, логику. Значит, и мне так надо. Мы должны стать на время друг другу чужими, чтобы рассмотреть ситуацию со всех сторон.

— Да, — кивнула я. — У отца на работе есть риски? Я имею в виду только те, что угрожают непосредственно его жизни и здоровью. Мы ведь об этом беспокоимся?

— Есть, но меньше, — нехотя признал мою правоту Леша. — Он все меньше практикует. А теперь и вообще не будет… К чему ты ведешь? Причем здесь папа?

— Подожди, — попросила его я. — То есть, по идее, ты подвергаешь себя большей опасности на работе, чем папа?

— Макак, твои доводы притянуты за уши.

— А если я решу забить на все свои мечты и желания, стану маминой и папиной возможностью реализовать все их амбиции, буду беспрекословно выполнять каждое их желание? Поступлю туда, куда папа скажет, пойду по тому профилю, по которому направят его толстопузые приспешники, буду учиться, как всегда, на одни пятерки, блестяще закончу академию и потом сменю его на посту, чтобы круглосуточно сидеть среди бумажек, постепенно все меньше и меньше занимаясь «мирскими» случаями? И буду каждый божий день приходить домой с работы, ложиться в кровать и, закрыв глаза, буду, стиснув зубы, запрещать себе даже думать о том, что все могло бы быть иначе? Потому что буду понимать, что достаточно хотя бы на долю секунды представить себе, что я могла бы пойти по тому пути, который выбрала бы сама, и мне ничего больше не захочется, кроме как выйти в окно.

Слова сами срывались с губ. Кажется, они жили глубоко внутри меня, будто заготовленные несколькими годами ранее. Будто бы ждали своего часа: наконец быть услышанными. И вот, сейчас я дала себе разрешение высказаться, пусть не перед теми, кому они действительно предназначались, но тому, кому действительно нужно было их услышать. Я сказала и сама пришла в ужас от того, что это все может стать правдой. И, что самое страшное, что это, скорее всего, меня и ждет.

Леша молча смотрел на меня, широко открыв глаза и тяжело дыша. А я только сейчас поняла, что крепко сжимаю кулаки, до боли вонзая отросшие ногти в ладони.

— Скажи, в такой жизни есть риски? — тихо спросила я. — Просто скажи, что нет, и я смирюсь со всем этим. Не знаю, получится ли у меня, но я буду честно пытаться.

Тишина казалась бесконечной и настолько тяжелой, словно небесный свод сейчас рухнет на мои слабые плечи под напором всей этой правды. Взгляд Леши смягчился. Он слегка наклонил голову, как бы высматривая что-то во мне, а потом расслабленно опустил плечи и, по своему обыкновению, облокотился о стенку коридора, скрестив руки на груди.

— Пообещай мне только, что не будешь тупить, если надо будет воспользоваться шокером? — достаточно мрачно проговорил он, а внутри меня сердце громко ударило о ребра от радости.

— Леша, Леша, спасибо! — я потянулась, чтобы обнять брата, и он снисходительно наклонился ко мне, подставляя под поцелуй щеку.

— Да, и этот твой Лебедев, — брезгливо поморщился братец. — Я ему все еще не доверяю. То, что я тебя отпускаю, вовсе не значит, что он вошел в мой круг доверия! Ты сама за себя отвечаешь. Постарайся это понять!

— Спасибо! — еще раз бросила я и, сняв с крючка у двери связку ключей, выскочила на лестничную клетку, на ходу застегивая пальто.

Предстоящая ночная смена заполнила все мои мысли. Я уговаривала брата, чтобы он меня отпустил на нее, начиная со вчерашнего вечера. До глубокой ночи, пока мною не было принято решение, что утро вечера мудреней. Как в результате и получилось, хоть и не без труда. К слову, Леша, увидев шокер в моих руках и немую просьбу в глазах, обо всем сразу догадался и настолько разозлился, что около часа провел в одиночестве на кухне, периодически злобно пиная мебель. Думаю, что в тот момент Лебедев обыкался, потому что братец мой вспоминал его, скорее всего, феноменально много и далеко не самыми лестными словами. И только спустя час он был способен вести диалог.

Признаться, после непростого разговора с Мариной Викторовной, не очень сносного самочувствия и просто тяжелого дня, я чувствовала себя немного уставшей и думала, что уговаривать брата сейчас у меня просто не будет сил. Тем более, расстраивал тот факт, что с Дмитрием Николаевичем удалось всего лишь перекинуться парой слов и забрать из его рук стопку книг, поверх которых был завернут его «подарочек». И всю оставшуюся часть дня меня сопровождала какая-то немая и до жути раздражающая тоска. Будто меня завели в магазин сладостей, дали посмотреть каждую витрину в нем, а потом просто вывели, запретив даже пальцами к сладостям прикасаться. Я целую неделю его не видела. И здесь, в лицее, я понимала, что он рядом, что он сидит за учительским столом в школьной столовой и пьет крепкий кофе, сосредоточенно читая какие-то конспекты, игнорируя присутствие всех вокруг, в том числе и меня. А я даже не могу с ним поговорить. Потому что теперь кажется, что любой взгляд, направленный в его сторону, будет расценен окружающими, как нечто возмутительное! Теперь кажется, что о нас знают все! И умом я отдавала себе отчет, что это все лишь игра моего бурного воображения, но как убедить в этом взбесившееся сердце?

Даже дополнительные в тот день были отменены из-за педсовета, на который весь педагогический состав отправился, когда я с Фаней и Аней разбирали в библиотеке домашку по биологии. Я никак не могла сосредоточиться на докладе, с которым надо будет выступать через неделю, и все мои мысли от темы доклада за секунду переносились в актовый зал, где проводился педагогический совет. Интересно, о чем он думал в тот момент? Наверное, как всегда, о делах и работе…

Но сегодня с утра, когда изменчивая тварь по имени фортуна, наконец, осчастливила меня своей обворожительной улыбкой, я опять поскакала в школу, будто под какими-то психотропными веществами, улыбаясь хмурым прохожим. Сегодня смена! И все остальное для меня абсолютно неважно!

***

— Между вами что-то есть? — голос Королевой прозвучал около меня так отчаянно и так внезапно, что я даже вздрогнула от неожиданности и, оторвав глаза от учебника биологии, недоумевающе уставилась в ее голубые глаза, едва различимые в толстом слое «штукатурки». А потом, когда до меня дошел смысл сказанных ею слов, по-моему, я вздрогнула еще раз. Потом огляделась, но, не увидев вокруг нас ни единой живой души, поняла, что вопрос все-таки адресован мне. Наверное…

— Прости, ты со мной сейчас разговариваешь? — немного издевательски спросила я, хотя в душе дрожала от страха. Что ей известно? Надо ли бить тревогу?!

— Да, Дмитриева, я говорю с тобой! — зло ответила она и, как будто брезгуя моим присутствием, опустилась на соседний стул. Фаня, кому, собственно, этот стул принадлежал, увидев сию картину, замерла на месте, вытаращив глаза и, на секунду глянув на меня, снова посмотрела на Королёву. А затем, развернувшись на сто восемьдесят, медленно отошла, пребывая, я уверена, в глубоком шоке. — Я тебя спрашиваю, между вами что-то есть?

— Между «нами» — это между кем?

— Господи, между тобой и Наумовым! Как будто могут быть еще варианты!

Внутри меня прозвучало хвастливое «ты даже представить себе не можешь, какие»! А потом вздох облегчения вырвался из моей груди, который Ника, судя по всему, приняла за усмешку. Боже, я уж испугалась, откуда ей известно про химика?!

— Тебе виднее, — я поджала губы, сдерживая ехидство. — Все слухи о нашей личной жизни были пущены именно тобой, разве нет? И, знаешь, что? Мне и самой интересно: расскажи-ка мне, Ника, между мной и Пашей Наумовым есть что-нибудь? Если да, то уверена, ты осчастливишь меня всеми подробностями нашей мнимой интимной жизни, о которой ты так осведомлена! У тебя такая фантазия! Братья Гримм отдыхают, сказочница ты наша! — я словно выплевывала слова, потому что сдерживать свой пыл не было сил. Как же давно хотелось ответить этой твари! И вот сейчас, когда ее величество Королёва снизошла до моей персоны приватным практически разговором, у меня есть возможность засунуть каждое слово ее поганой грязной лжи обратно, прямо ей в глотку!

— Дмитриева, ты дикая, будто вообще с людьми не общаешься, — обиженно прошипела Ника.

— Дмитриева, какие-то проблемы? — послышался сзади меня голос Степанова. Можно подумать, что это я только что подсела к его распрекрасной пассии и слезно умоляю ее о задушевном разговоре!

— Это ты у подстилки своей спроси, — зло бросила я. А потом пожалела, потому что если Ника относительно недавно научилась пропускать подобные высказывания в свой адрес мимо ушей, то Степанова это явно задело.

— Повтори! — злобно воскликнул «недо-рыцарь» и больно схватил меня за плечо.

— Э, руки убери! — Степанов отшатнулся от меня, словно тряпичная кукла, а на его месте появился Наумов. — Толян, ты соображаешь, на кого руку поднимаешь? Она же девушка!

— Да насрать, она заколебала Нику доставать! — с этими словами он снова сорвался с места, а мои внутренности в этот момент завязались узлом. Я действительно перепугалась, потому что создавалось впечатление, что Степанов не адекватен и попросту сейчас меня ударит.

Но Паша, выставив руки, с силой толкнул одноклассника в грудь, из-за чего тот отлетел к кафедре. Краем глаза я заметила Королеву, которая в испуге обеспокоенно выдохнула имя одного из парней. И, если бы Степанов услышал, чье, то, клянусь, дело кончилось бы таким красочным убийством! И внезапно меня осенило, почему Ника спрашивала, есть ли между мной и Пашей какие-то отношения. Боже… Похоже, что я стала для нее настоящим препятствием! Неужели наша богиня способна на чувства?!

Мир сошел с ума!

— Что вы смотрите, идиоты?! — закричала Фаня. — Разнимайте!

— О Господи! — воскликнула вошедшая в класс Лидия Владимировна и мигом позеленела. Прямо на глазах! Но Толика с Пашей это никак не остановило. Они самозабвенно мусолили друг друга, изредка выкрикивая нецензурные «комплименты».

— Владислав Анатольевич! — какая-то пятиклашка, случайно проходившая мимо кабинета биологии в этот момент, бросилась к ближайшему классу, который как раз принадлежал трудовику. Вот ведь умный ребенок! Это все можно было заметить за считанные секунды, словно в замедленной съемке, когда твое сознание, ощутив стрессовую ситуацию, работает в совершенно ином режиме. И что касается меня…

— Кретины! Разойдитесь! — я только вскочила со своего места, как меня обхватили тоненькие ручки за талию, с силой потянув обратно. Шов заныл, а я опять предприняла попытку разнять одноклассников.

— Ты дура! Тебе достанется! — как ни странно, голос и руки, крепко держащие меня за талию, принадлежали ни кому иному, как Нике Королёвой.

Я сплю?!

Это какая-то шутка?!

Мир сошел с ума!

— Так, щенки, а ну разбежались! — наконец-то в класс ворвались Владислав Анатольевич в компании нашего здоровенного физрука. — Наумов, отпустил его сейчас же!

Паша разомкнул руки, и Степанов отскочил на пару шагов от противника, затем вытер кровь из-под носа и хотел было снова наброситься на него, но физрук вцепился в его плечи мертвой хваткой.

— О, Господи! О, Господи, — причитала сбоку Лидочка, теребя пуговицы своего серого пиджачка. А разочарованные одноклассники стали расходиться, поняв, что зрелища больше не будет.

— К директору? — сдвинув брови к переносице, обратился к нашей классной трудовик.

— Да, да, да! — затараторила Лидия Владимировна, а потом, найдя в себе силы успокоиться, выпрямилась, одернула край пиджака и, задрав подбородок, подтвердила. — Немедленно к директору!

— Это все из-за тебя, тварь! — прошипел Степанов, злобно глядя в мою сторону.

— Так, Королёва, тоже на выход, зачинщица! — проговорил физрук, даже не спрашивая мнения у Лидочки. А Наумов громко расхохотался.

— Да не она! — занервничал Толик, закипая от злости. Вот так вот, даже учитель при слове «тварь» рефлекторно думает о Нике. — Дмитриева! Это Дмитриева!

— Ну ты и козел, Толик! — пробурчала Фаня. — Кого угодно сдашь!

— Заткнись! Это не Нику к директору надо, а Дмитриеву! Зажралась! Думает, что ей все можно!

— Так, все четверо к директору, — устало кивнул в сторону выхода Владислав Анатольевич. — Мне все равно, кто начал. Там и разберетесь! Дмитриева, вперед!

Встав из-за парты, я, бросив встревоженный взгляд на своих подруг, поплелась к выходу, вслед за Никой, стараясь не обращать внимания на злорадные высказывания в свой адрес от одноклассников. М-да. Не особо-то меня любят. Объяви директор мне смертную казнь, думаю, желающих поглазеть будет немало…

Вся наша процессия двинулась по коридору, который и заканчивался кабинетом директора. Физрук тащил Степанова, держа его за локоть, видимо, чтобы тот не выкинул очередного «фокуса»; парень же то и дело вытирал разбитый нос, а подбитый глаз начинал приобретать очертания и окраску свежей сливы. Трудовик вышагивал рядом с довольным Наумовым, у которого была разбита скула, а белая рубашка алела редкими каплями крови. Видимо той, что вытекла из носа Толика. Ника, цокая высокими каблуками по школьному кафелю, вышагивала рядом со мной. Она то и дело обеспокоенно вздыхала, а через пару секунд и вовсе начала всхлипывать. Понятно. Актриса от Бога! Похоже, я действительно выступлю этакой цитаделью мирового зла. Хотя, мне кажется, если директору скажут, что из-за меня подрались парни — то он просто рассмеется этому человеку в лицо. Вот из-за Королёвой — постоянно! Поговаривают, даже какой-то девятиклассник вены резать пытался. Вроде как, не очень получилось у него.

Я растерянно наблюдала, как все спешат отойти подальше от нас, укрываясь в классах, будто по коридору шли прокаженные. И можете ли вы себе представить, какое лицо было у химика, когда он столкнулся с нами, по дороге к лестничному пролету?! Он с изумлением проводил взглядом парней в сопровождении учителей, а потом, видимо, не удивившись Нике на этом красочном фоне, посмотрел на меня так, будто не верил своим глазам. В его немом шоке читалось только одно: «Что за нахрен, Дмитриева?!»

— Это вы куда их, таких красивых? — с сомнением оглядев окровавленную рубашку Наумова, спросил Лебедев у трудовика.

— Ясное дела, куда! К Алексею Александровичу! — устало ответил физрук, хорошенько встряхнув Степанова. — Устроили тут разборки!

Химик хмыкнул, еще раз оглядев парней и оценивая, какой урон они нанесли друг другу, а потом всмотрелся в наши с Никой лица.

— А эти? — брезгливо спросил он.

Если это — его шикарная актерская игра, то, признаюсь, я прямо-таки поражена! Понимаю, что здесь полно посторонних, но «эти» прозвучало действительно унизительно и по-настоящему обидно. Я насупилась и злобно взглянула исподлобья на своего преподавателя. Ника рядом со мной уже содрогалась в тихих безмолвных рыданиях. Для кого старается, интересно? Для Дмитрия Николаевича? Боже! Ну что за цирк?!

— Зачинщицы, — коротко ответил Владислав Анатольевич. — Не знаю, кто там что кому сказал… Алексей Александрович разберется. Но драк в школе быть не должно!

— М-да… — протянул Лебедев и, повернувшись к лестничному пролету, широко зашагал прочь. Полы его белого халата развевались при каждом шаге, гулко отдававшемся в школьном коридоре. Со стороны создавалось впечатление, что ему абсолютно все равно. А на деле?

В приемной директора нас равнодушным взглядом окинула секретарша и велела ждать, пока Алексей Александрович освободится. Причем сказано это было таким тоном, будто перед ней сидели не измазанные в крови парни с заплывшим лицом и две девушки: одна ревущая уже в голос, а вторая злая, как черт, а просто обыкновенные посетители. За годы работы секретарем у этой женщины, кажется, стерлось всякое представление о человеческих эмоциях. Наверное, такого успела повидать, что этим зрелищем ее не удивишь.

— Владислав Анатольевич, разберись тут, ладно? Я пойду к девятому, пока эти болваны себе мозги мячами не вышибли, — нервно засунув руки в карманы спортивок, проговорил физрук, и трудовик уверенным кивком головы отпустил его.

— Ну вы, блин, даете, — протянул Владислав Анатольевич и, скрестив на груди руки, устало облокотился о спинку неудобного стула, перед этим пару секунд поерзав на нем.

К счастью, парни молчали. Если бы сейчас они вступили с трудовиком в диалог, думаю, что новой перепалки было бы не избежать. Интересно, что же будет в кабинете директора?

Не могу сказать, что мне было особо страшно… Нет. Скорее, любопытно. Я абсолютно искренне не считала себя в чем-то виноватой. Даже в том, что назвала Нику «подстилкой». На правду не обижаются. Это, наверное, единственная причина, по которой она перестала психовать на подобные оскорбления. Все мои знакомые, которые знали ее, искренне считали, что она в первую очередь — болтливая сплетница. Я в этом была с ними согласна, но где-то в глубине души понимала, что ее потенциал причинять людям зло был несколько больше, чем казалось окружающим. Кто знает, что скрывается в этой намалеванной блондинистой головушке, кроме обыкновенного желания унижать?

— Заходите, — равнодушно бросила секретарша, выйдя из кабинета директора.

Трудовик и два наших недо-джентльмена пропустили нас с Никой вперед, так что войдя в помещение, я замерла рядом с одноклассницей, не смея подойти к столу ближе, чем на хороших три метра. А то и больше.

Алексей Александрович, полный высокий мужчина, про которых говорят, что им уже давно за сорок, устало пригладил светлые волосы рукой, а потом, внимательно окинув взглядом серых водянистых глаз всех присутствующих, остановил его на мне, в недоумении сдвинув брови к переносице. Нервным движением он слегка ослабил галстук и, опустившись в широкое кожаное кресло, сложил пальцы «домиком», приготовившись внимать нашим объяснениям.

— Вот, Алексей Александрович, — немногословно объяснил трудовик, гордо задрав подбородок. — Драка в кабинете биологии. Чуть до сердечного приступа Лидию Владимировну не довели! Олухи!

— Спасибо, Владислав Анатольевич, можете быть свободны, — сухо проговорил директор.

Когда трудовик покинул кабинет, мне почему-то стало немного не по себе. Будто вместе с ним ушла и моя непоколебимая уверенность в собственной правоте. Я оглядела своих одноклассников. К моему удивлению, уверенней всех выглядел Наумов. Он почти с вызовом смотрел на директора, тогда как Степанов с Королёвой таранили взглядом пол.

— Ну? — директор слегка развел пальцы и снова соединил их «домиком». — Кто желает начать объяснения?

— Алексей Александрович, — неправдоподобно всхлипнула Королёва, но директор тут же ее перебил:

— Только не вы, Вероника. Павел? Может быть, вы?

— С радостью, — отозвался Паша, а мой желудок сделал внутри меня с испугу кульбит. — Степанов хотел ударить Дмитриеву. Я не дал ему это сделать. Вот и все, — закончил свое лаконичное выступление Наумов, простецки приподняв черные брови.

— Дмитриева оскорбила Королёву! — злобно ответил Степанов. Хотя, нет, не ответил. Почти выкрикнул, все еще боясь посмотреть в лицо директору.

— И вы, Анатолий, считаете, что это вам дает право поднять руку на девушку? — директор склонил голову набок, будто стараясь заглянуть Степанову в лицо.

Толян молчал. Краем глаза я видела, как гневно раздувались его ноздри. О, да. Он считает, что за это на меня можно не то, что руку поднять! Да за это меня следует на костре сжечь! Да-а-а… Любовь зла! Полюбишь и… Королёву! А та — Наумова! А тот — меня. А я?

Дурдом.

В моем кармане коротко зажужжал телефон. Догадываюсь, кто это. Прямо как почувствовал, что я о нем думаю.

— Молодые люди, вы в курсе, что любые подобные случаи под запретом в нашем лицее и строго караются исключением? — вздохнув начал директор, а внутри меня все опустилось. Чем? Исключением?!

Мы все, не сговариваясь, переглянулись. Теперь Степанов не выглядел таким злобным. Скорее напуганным. Взгляд Паши оставался все таким же решительным, а вот Ника стала стараться усерднее, начав тихонько подвывать.

— Вы учитесь в элитном учебном заведении, — спокойно продолжил директор, переплетя пальцы, по очереди оглядывая нас, почему-то каждый раз задерживая взгляд на мне. — И я не могу оставить это вопиющее нарушение правил поведения, да и просто гуманности по отношению друг к другу, безнаказанным. Мне, как директору, следует исключить вас всех, четверых, чтобы показать всему учебному заведению, что подобным разборкам не место в стенах лицея!

Я сглотнула в предвкушении ожидавшего нас приговора. Мама убьет меня. Папа убьет меня. А брат убьет и меня, и всю нашу компанию…

— И подумайте, кому вы нужны за три месяца до выпуска, исключенные за нарушение лицейских правил? — Алексей Александрович снова пригладил светлые волосы рукой, а потом, откинувшись на спинку кресла, со скучающим выражением лица посмотрел в окно. — Пока я не стану выгонять вас. Но наказание вы за это понесете соответствующее. И, естественно, один ваш даже самый незначительный проступок, и я подписываю приказ об отчислении. Конечно же, Лидия Владимировна оповестит ваших родителей о случившемся.

— Алексей Александрович, — снова взвыла Ника, и директор на этот раз все-таки дал возможность ей высказаться. — Я не понимаю, в чем моя вина?! — с придыханием жаловалась она, роняя крокодильи слезы на коленки. — Это меня оскорбили! Я не… Я… — она в голос разрыдалась, а потом, проведя рукой по мокрым глазам, на удивление не размазав косметику (водостойкая, что ли?!), она четко проговорила: — Я — жертва!

При всей серьезности ситуации, ни я, ни Наумов не смогли сдержать смешка, глядя на всю эту картину. МХАТ отдыхает! Директор строго глянул на нас, а потом, сдерживая раздражение, ответил Нике:

— Вероника, я сожалею, чтовас оскорбили, — водянистые глазки быстро скользнули по моему лицу. — Но, при этом, я не могу не заметить, что если бы вы вели себя несколько скромнее, то конфликты, скорее всего, обходили бы вас стороной.

Ника недоумевающе захлопала ресницами. Эх, директор… С такими, как она, учтивый тон бесполезен. С ними надо говорить на их же языке.

— Я сейчас про вашу манеру одеваться и похабное поведение, — решил уточнить директор, а Ника обиженно поджала губы. — Сейчас вы, в сопровождении Светланы Анатольевны отправитесь на урок, и я хочу, чтобы вы запомнили… — он грузно встал, оперся двумя руками о стол и, чуть подавшись вперед, внезапно заорал, гневно смотря на нас: — Еще раз такое повторится, и вы вылетите отсюда пулей! И вас даже в самую вшивую школу не возьмут, кроме коррекционных!

В ушах зазвенело, а сердце испуганно замерло в груди.

— Я ясно выразился? — вернувшись к своему спокойному тону, спросил Алексей Александрович. Мы смогли ответить только энергичным киванием. — Чудно. Выметайтесь.

И мы четверо поспешили убраться из кабинета директора как можно скорее.

— Дмитриева, задержитесь, — окликнул меня директор, когда я была уже у самой двери. Я тяжело вздохнула, стараясь сделать это как можно незаметнее, и, поймав на себе обеспокоенный и сочувствующих взгляд Наумова, поджала губы и вернулась к директору «на ковер».

— Марина… — вздохнув начал директор, усаживаясь в своем кресле, снова складывая пальцы «домиком». — Как поживает ваш отец?

— Спасибо, вроде неплохо, — нерешительно ответила я, не понимая, к чему это все.

— Слышал, его повысили?

— Да, он как раз занимается сейчас этим вопросом.

— Пусть ваша семья примет мои искренние поздравления, — чуть улыбнулся директор. — Видишь ли, мы с твоим отцом когда-то были дружны. И мне хотелось поздравить своего хорошего старого друга.

Ну да, конечно. А заодно напомнить о своем существовании… Вдруг папа протащит куда?

— Спасибо, я передам, — вежливо поблагодарила я. — Он сейчас в командировке.

— Вот как? С супругой, как всегда?

— Да, — ответила я, удивляясь, откуда он так осведомлен о нас.

— Справляетесь одна? — дружески спросил директор.

— Старший брат мне помогает… — начала я, а Алексей Александрович оживился.

— Алексей! Помню, помню! Блестящий ученик, хоть и хулиганил! Марина, а позвольте поинтересоваться, как именно вы оскорбили Веронику? — вопрос показался мне, мягко говоря, странным, но вид у директора был вполне серьезным. Это какое-то испытание? Мне, наверное надо сказать, что я искренне раскаиваюсь и, в виду своего покаяния, никогда больше не буду употреблять бранных слов или…

— Я назвала ее подстилкой, — просто ответила я, заткнув свой внутренний монолог, как выражается Дмитрий Николаевич.

От меня не укрылось, как на лице директора промелькнула одобрительная улыбка. Но всего на мгновение. После этого к нему вернулась напускная строгость с легким оттенком усталости, с которой он встретил меня с одноклассниками.

— Постарайтесь впредь быть сдержаннее, Марина.

— Разумеется, — киваю я, а затем добавляю: — Я сожалею.

— Человеческий фактор, — пожимает плечами Алексей Александрович. — Можете быть свободны! И не забудьте передать привет от меня своему папе!

— Обязательно, — улыбнувшись, ответила я, выходя за дверь.

В коридоре из моей груди невольно вырвался вздох облегчения. С ума сойти! Столько приключений на мою голову за такой короткий промежуток времени! А как же размеренная спокойная жизнь отличницы?

Нащупав в кармане телефон, открываю сообщение от Дмитрия Николаевича.

«Вы что там, мать вашу, творите?!»

Ну, что-то в этом роде я и ожидала увидеть. По дороге в кабинет биологии набираю нехитрый ответ.

«У меня все под контролем. Все путем!»

А затем обращаю внимание, что прошло уже почти пол урока. Может, заскочить на третий этаж в лаборантскую? Быстренько. Мигом! Я не могла прикоснуться к нему целую неделю…

Удивительно, как быстро мои мысли переключились на того, кто сейчас являлся центром моей личной маленькой вселенной. Вспомнив, как он прижал меня к себе тогда ночью, запах его кожи…

Но потом я вспомнила разговор с Мариной Викторовной и я решила, что школа — самое опасное место даже для коротких свиданий «под прикрытием». Нельзя. Надо идти на биологию.

«Под контролем?! Ну-ну».

Прочтя сообщение, я хмыкнула и ничего не ответила. Биология. Все симпатичные химики подождут. У меня конец года. Мне экзамены сдавать!

«На углу станции в восемь. Без опозданий».

За целый час! Опять в машине запрет?! Господи, что же за человек ты такой, Лебедев?! Хотя, наверное, меня ждет краткий ликбез по применению шокера в быту. Ох, до сих пор не верится, что я все-таки еду на смену!

И тут мое настроение резко упало вниз и затерялось где-то в районе лицейского плинтуса. Лидия Владимировна будет звонить домой… Я даже не знаю, что хуже: если она будет говорить с братом или оповестит о случившемся моих родителей?! Вот… Ну просто потрясающе! Проклятая Королёва со своей ревностью! Прав был Дмитрий Николаевич! Тупые бабы!

Ладно, будь, что будет. Надо решать проблемы по мере их поступления. Вот когда позвонит домой — тогда и буду разбираться.

***

Все остальные уроки проходили мучительно долго. Парней забрали в медкабинет, а затем сдали в заботливые руки родителей. А Королева всхлипывала весь остаток дня, проведенный в школе. Смотреть тошно…

Но что действительно насторожило — так это перемены, произошедшие в настроении нашей классной. С нее сталось бы дрожащими руками капать в стакан с водой валерьянку и шугаться родителей, пришедших за своими сыновьями. Но, вместо этого, она… Устроила настоящие разборки! Мы все в изумлении слышали, как из-за двери кабинета биологии доносились гневные крики нашей классной, а затем, она выйдя в коридор окинула нас таким взглядом, от которого кровь в жилах тут же начинает стынуть, сворачиваться, и слезно извиняться, что вообще посмела существовать…

— Ох, не к добру это, чует моя попонька, — тихо проговорила Исаева, глядя, как Лидия Владимировна рявкнула на десятиклассника, игравшего в коридоре с вязанным мячиком, наполненным крупой.

Лидия Владимировна.

Рявкнула.

Капец.

— Больше твоя попонька ничего не чует? — скептически спросила я просто так, не особо ожидая ответа.

— Чует, — серьезно ответила Исаева. — Ты сейчас пойдешь в библиотеку, готовить домашку и точно поможешь с ней мне! Вот прямо предсказываю! — устрашающим голосом воскликнула она. А потом скорчила страшную рожу, глядя на меня. Мы обе прыснули от смеха.

— Знаешь, а может и хорошо, — как-то вяло замечаю я, спускаясь в библиотеку бок о бок с Аней. — Может, Лидочка наконец возьмет наш класс в ежовые рукавицы?

— Не поздновато ли? — фыркнула в ответ Аня. — Хотя, если подумать… Ей это все на пользу, а то ходит овощ овощем!

Я утвердительно промычала в ответ, не без стыда подумав, что знаю истинную причину ее прежнего безэмоционального пребывания. Не мудрено, что после такого длительного игнорирования стороны объекта обожания, она в итоге сорвалась! Хорошо, что она не знает, кого этот объект предпочел!

Углубившись в домашку с девочками и подготовку проекта по биологии, я даже не заметила, как сначала опустела библиотека, а потом постепенно и лицейские коридоры. Пару раз я видела Лебедева, проходящего мимо. Второй раз он прошел около застекленных дверей библиотеки в уличном пальто и бросил на меня быстрый, ничего не выражающий взгляд.

Я посмотрела на время. Четверть седьмого. Через пять минут нас с Аней и Фаней пришел выгонять охранник. Видимо, библиотекарь попросила. Последний лицейский кружок закончил свою работу уже двадцать минут назад, и всем хотелось домой.

Так как на станцию ехать было еще рано, я с подругами провела еще почти час, шатаясь по скверу рядом со школой, смеясь и ловко перескакивая через мусор, валяющийся на дорогах, который раньше был скрыт под толстым слоем снега. В воздухе пахло весной и вечерней усталостью. Хохоча вместе с подругами, я даже на мгновение почувствовала себя… нормальной. И, возможно, беззаботной! Как будто весь мир сейчас сосредоточен вокруг нас троих. И все остальное — совершенно неважно!

Но я даже не подозревала, как же было приятно в этом нехитром убеждении ошибиться.

Когда я подошла к углу здания станции, с той стороны, где она не освещалась вообще, и тени ветвистых деревьев низко нависали над землей, касаясь выбеленной стены, я с сомнением подумала, что, раз уж химик не уточнил, с какой именно стороны его ждать, то это скорее всего здесь. А я раньше и не обращала внимания, что это место — ну прямо мечта маньяка-насильника! Темное, укромное…

Я чуть спустила с плеча сумку и нащупала шокер. И вдруг кто-то резко схватил меня за предплечье…

Отскочив, я выставила перед собой электрошокер, как будто это был самый настоящий меч-кладенец и попятилась назад. Но, услышав смех Дмитрия Николаевича, залилась краской и, обиженно опустив свое орудие самозащиты, хмыкнула.

— Очень смешно! Прямо уржаться можно!

Несмотря на мое негодование, химик и не думал мне что-то отвечать, тем более просить прощения. Он все смеялся и смеялся, пока наконец не успокоился. А потом, уверенно шагнув ко мне, заставил меня отступить назад, пока моя спина не коснулась выбеленной стены. «Пальто испорчу», — как-то вяло подумала я, но потом отбросила все мысли, видя перед собой только его пронзительные голубые глаза, которые смотрели на меня практически с жадностью…

— Ну привет, Дмитриева, — выдохнул он и, прижав меня к стене, впился в мои губы требовательным и грубым поцелуем.

Разум унесся куда-то далеко, оставив чувства разбираться со всем этим в одиночестве. Я слышала только рваное дыхание Лебедева, когда он прерывал поцелуй, и свое биение сердца, набатом отдающее в висках. Руки химика ловко расстегнули пуговицы пальто.

— Как же невыносимо быть в этой чертовой школе рядом с тобой… — горячо прошептал он и опустил поцелуй на мою шею, чуть потянув меня, чтобы я наклонила голову. — … И играть в твоего преподавателя…

Я почувствовала его теплые ладони, коснувшиеся моей спины и аккуратно стиснувшие бок. А как мне тяжело, Дмитрий Николаевич, изображать святую простоту и наивность, когда внутри меня все переворачивается, стоит мне только услышать ваш голос…

Внезапно я вскрикнула и вздрогнула, когда химик, забывшись и не рассчитав силы, сжал мой бок там, где сам же его зашивал когда-то. Он резко отпрянул.

— Прости, я… — он медленно отошел на полшага, будто заставив с трудом себя это сделать.

— Ничего, ничего… — я наклонилась, уперев руки в колени, стараясь выдыхать медленно, чтобы унять боль.

— В порядке? — обеспокоенно и виновато поинтересовался Дмитрий Николаевич. — Давай, посмотрю.

— Не надо, все в порядке, правда, — я выставила перед собой руку и, к моему удивлению, он не стал со мной спорить. Видать и правда, чувствует себя виноватым…

— Я вообще хотел тебе показать, как шокер работает, — он усмехнулся, видимо вспомнив, как я комично решила им воспользоваться, и, достав из кармана пачку сигарет, закурил, вернув свой лукаво-циничный взгляд.

— Так чего не показали? — с упреком спросила я, а потом рассмеялась.

— Задумался, — подмигнул мне химик и с удовольствием затянулся.

— Ну-ну, — тихо проговорила я, не удержавшись все-таки от хитрой улыбки.

========== Глава 19. Об ответственности и разбитых стеклах. ==========

— Сто девятая, вызов получили? — слышится искаженный голос диспетчера из кабины водителя.

— Да, едем, — коротко ответил Пятачок.

Ответа не последовало. Все пребывали в отвратительном расположении духа после предыдущего вызова: очередной пьяница, решивший свести счеты с жизнью, мотался по оживленному перекрестку, то и дело норовя угодить под машину. Показательная попытка суицида — полбеды. Свидетелей этого действа было море, и каждый второй посчитал своим долгом вызвать бригаду скорой помощи. Естественно, варианты развития событий у свидетелей были разные, от сумасшедшей бабы, бросающейся под колеса, до не дышащего молодого человека, лежащего у обочины.

У диспетчеров голова шла кругом! А так как это был еще и перекресток, то и адрес называли разный! Так что когда мы мчались к «не дышащему молодому человеку», на месте уже стояли две кареты скорой помощи. Благо, с других станций, так что мне было позволено выйти из машины.

Что меня больше всего удивило, так это то, каким же чудом обошлось без аварий! Восемь полос шоссе пересекали четыре полосы широкой улицы, и машины двигались по этому перекрестку на высокой скорости, матеря из окошка пьяного идиота, который, играя со смертью, ловко лавировал между ними. Со стороны казалось, что он уже давно передумал умирать и теперь просто забавляется.

Четвертыми приехали «дураки». Они-то и сумели изловить этого красавца. Здоровенные дядьки, под стать нашему Пяточку, тащили за меховой воротник пьянчужку, который почти сразу же безвольно обмяк в их руках, покорившись судьбе-злодейке.

Я же наблюдала за всей этой картиной рядом со своей бригадой, которая флегматично дымила, облокотившись о машину, пока Серега не решил осмотреть на всякий случай пациента.

Убедившись, что молодой человек здоров, как бык, и действительно мертвецки пьян, все три бригады сдали свои разнообразные вызовы, касающиеся одного и того же человека, психиатрической бригаде и, ругая на чем свет стоит и этого пьяного урода, и зевак-прохожих, разъехались по станциям.

— Ладно, главное, что машины не побились, — Серега, как всегда постарался смотреть на это все с позитивом, правда, выражение его лица было все таким же расстроенным.

— Не грусти, Сережа, все же хорошо? — попыталась я поддержать врача, но тот только вспылил.

— Да ничего хорошего! — вскрикнул он, а я, пожалев, что раскрыла рот, невольно отпрянула. Лебедев, сидящий спереди, на пару секунд обернулся к нам. Стеглов, поняв, что напугал меня, немного смягчился: — Прости. Просто, понимаешь… Сколько мы на этого придурка потратили?

— Два с половиной часа, — посмотрев на свои часы и подсчитав в уме, ответила я.

— Два с половиной, — кивнул Серега. — Два с половиной часа одна реанимационная бригада была занята абсолютно бестолковым делом! Смекаешь?

— Мы могли быть кому-то нужны, — осенило меня. А потом тоже пробрала злость. А что, если мы сейчас приедем на место, но для кого-то будет уже поздно?

— Всякое бывает, — задумчиво проговорил Дмитрий Николаевич, глядя на дорогу.

Какое-то время мы ехали молча, каждый погрузившись в свои размышления. Краем глаза я заметила, как Стеглов попросту задремал, откинувшись на спинку кресла. И когда он подтвердил мою догадку, негромко захрапев, я увидела, как Лебедев, обернувшись, слегка улыбнулся, глядя на спящего друга.

— Советую к нему присоединиться, — тихо предложил он.

— Было бы неплохо, но боюсь, я не засну сейчас, — ответила я, снова возвращаясь к мысли о бестолково проведенном времени на вызове этого пьяницы.

— Смотри, — проговорил химик. — Завтра нам в школу идти, — он подмигнул, а я залилась краской, потому что Пятачок, сидящий рядом с Лебедевым, усмехнулся и пробасил:

— Вы бы слышали себя со стороны!

— Пятачок, — я неожиданно вспомнила один вопрос, который мучил меня с момента нашего с водителем знакомства и сейчас, похоже, самое время озвучить его. — А почему именно Пятачок?

Если честно, я перебрала в своей голове массу вариантов ответов, но ни один не удовлетворял моего любопытства и, на мой взгляд, попросту не подходил. Правда сейчас, когда я спросила, мне в голову неожиданно пришла мысль, что, возможно, это что-то очень личное, и, наверное, не стоило вот так вот в лоб… Хотя, со стороны это было бы нелепо: «Меня прозвали Пятачок. И это очень личное»…

— Почему Пятачок? — слышу, как он снова улыбнулся.

— Потому что у него есть дома ружье! — ответил химик, и они оба громко рассмеялись. А я, не сумев скрыть своего удивления, тоже невольно присоединилась к ним, разбудив своим смехом Серегу.

— Что за веселье? Что я пропустил? — потирая глаза, сонно спросил он.

— Дмитриевой только что открылась великая тайна мироздания! — довольным голосом ответил Дмитрий Николаевич, хитро взглянув на меня. Я тут же отвела взгляд.

— Эк тебя на пафос-то пробило! — усмехнулся Стеглов. — Что за тайна?

— Тайна имени нашего Пятачка! — сказал химик, а наш водитель снова рассмеялся, теперь уже вместе с Серегой.

— Кстати! — внезапно осенило меня. — Пятачок, а как тебя зовут?!

После этого вопроса, все трое мужчин так рассмеялись, что я даже перестала слышать нашу мигалку.

— Боюсь, лапонька, если он скажет тебе свое имя, ему придется тебя убить! — тоном бывалого знатока заверил меня Стеглов. — Ладно, мужики, что-то мы развеселились.

На следующем вызове мне было велено оставаться в машине. И уговаривать Дмитрия Николаевича об обратном, пожалуй, бесполезно, взгляд Лебедева был вполне красноречивым. Если я попробую выйти из машины вслед за ними, то, скорее всего, меня поймают, скрутят, повалят на мокрый асфальт и, связав, засунут обратно в реанимобиль.

Пока Дмитрия Николаевича и Сереги не было, Пятачок рассказал мне, что, оказывается, сюда они приезжают уже не в первый раз. И даже не во второй, и не в третий… Та квартира, куда они направились, является практически притоном. Скорую вызвали к мужчине, сорока лет, повод — потеря сознания. Наш водитель был практически уверен, что виноваты в этом обмороке, скорее всего, наркотики. И, как оказалось в итоге, он был прав.

По какой-то причине в доме по всему стояку отключили электричество, так что очень скоро «больного» привели к машине, предварительно порекомендовав мне отойти подальше. Кстати, больной был вовсе не в обмороке, но старательно изображал на своем лице нечеловеческие страдания, еле волоча ноги.

Пациент во врачебной помощи не нуждался. В помощи наркологов — да, и еще как! Но не в реанимационной бригаде. Вообще, услышав дальнейший диалог, я была, мягко говоря, удивлена.

— Промедол дайте мне, — в наглую попросил он.

— Больше тебе ничего не дать? — не церемонясь, ответил химик.

— Морфина дай! Братан! Ну пожалей! Ну плохо мне! — глаза наркомана бегали, а свои слова он подкреплял активной и неестественной жестикуляцией.

— Я тебе не братан, — зло бросил химик, закатывая ему рукав, чтобы измерить давление.

— Дружище! — наркоман решил попытаться уговорить Стеглова. — Ну дайте морфин!

— Нормальный ты такой! — усмехнулся Серега. — И куда я препарат этот спишу? — он закончил осмотр и кивнул Лебедеву. — Ментов давай.

Еще какое-то время мы ждали полицию, которой этот вызов и передали. Разглядев мой силуэт, наш пациент попытался и у меня выклянчить что-нибудь из наркотических веществ, но я отошла подальше, чтобы скрыться около кабины водителя от его глаз. Признаться, он меня немного пугал, и я едва ли понимала, как себя следует вести с такими экземплярами, как он. Но потом мы просто благополучно поехали на станцию, ни разу больше не вспомнив этого наглого обдолбанного наркомана.

Доехать до «дома», к сожалению, нам в этот раз было не суждено. Нас развернули на очередной вызов: девушка, четырнадцать лет, судороги, потеря сознания.

Увидев, куда мы прибыли, я сразу поняла, что знаю это место. Один из новомодных клубов, недавно открывшихся в городе, куда меня как-то пытались затащить мои одноклассники во время их очередной пьянки по поводу дня рождения Егорки Захарцева, нашего заядлого тусовщика. Он всех уверял, что даже несмотря на наш возраст, все смогут беспрепятственно пройти в клуб, типа у него там все «на мази». Мы с Аней не любители подобных тусовок, так что благополучно отправились домой, спать, в ту ночь.

Сейчас около входа было намного больше народу, чем тогда. Похоже, что из клуба вывалились все, кому не лень, чтобы запечатлеть судороги девушки на камеры своих смартфонов. Честно говоря, все это зрелище выглядело немного жутко: девушки, облаченные в свои лучшие наряды, высокие парни в дорогих рубашках, вытянув вперед одну руку, снимали, как здоровенный охранник пытается оказать первую помощь трясущейся в судорогах девушке.

— Разошлись, не мешаем работать! — рявкнул во все горло Пятачок, и молодежь частично разбрелась, кто обратно, в клуб, а кто — ловить такси, чтобы убраться отсюда. Конечно же, некоторые неравнодушные зрители остались, все еще продолжая снимать. Лебедев тут же раскрыл чемодан, достал шприц, сломал край большой ампулы и стал набирать лекарство.

— Как долго приступ? — услышала я голос Сереги.

— Долго, я не засекал, один, потом еще… — ответил охранник, сидя рядом на корточках.

— Смотри, это же Дмитрий Николаевич! — раздался сбоку знакомый голос, и я тут же спряталась за спиной Пятачка. Благо, наш водитель был счастливым обладателем широченной спины и смекалистого ума в придачу: он, развернувшись, помог мне незаметно добраться до машины.

Сидя в реанимобиле, я пыталась отбросить волнение, успокоиться и убедить себя, что меня никто не заметил. Не думаю, что за Пятачком кто-то смог бы меня увидеть. Я ведь все время находилась чуть позади него. Ну, а то, что кто-то узнал Дмитрия Николаевича… Что ж, это издержки его специфических работ.

Пострадавшую вскоре донесли до машины, закутали в мягкое одеяло и повезли в больницу. В себя она так и не пришла.

— Эпилептик, — коротко сказал Лебедев, сев к нам с Серегой назад, около пациентки. — Вот, гляди, Дмитриева. Отдыхает молодежь. А потом это все в интернете появится.

Лицо девочки выглядело совсем юным. Явно младше меня; пытаясь скрыть ярким агрессивным макияжем свой истинный возраст, она была застигнута эпилептическим приступом в таком неудачном месте! Ее стало ужасно жаль. Не думаю, что она сильно обрадуется, узнав, что произошло, когда придет в себя. А родители-то что скажут! Мои бы меня убили. Точно!

— Вот, нашел, «мама» написано, — сказал Стеглов, найдя нужный номер в мобильном телефоне потерпевшей. — Здравствуйте. Скорая беспокоит…

Я слушала, как Серега хладнокровно сообщает родителям девочки о происшедшем и почти видела перед глазами, как исказилось бы гневом лицо моей мамы, будь я на месте этой девочки. Потому что, как это ни грустно, но, думаю, мою маму в первую очередь повергло бы в шок то, что дочь нашли возле входа в ночной клуб, а уже потом тот факт, что дочери вообще стало плохо. И девочку эту жалко. Как-то по-братски жалко, что ли… Зачем она вообще пришла сюда? Ведь точно же в клуб отправилась, раз так нарядилась и накрасилась.

— Ладно, не куксись, родители вроде адекватные у нее, — дружелюбно толкнул меня в плечо Серега, поговорив по телефону. — Она подлечится, ей «вставят по первое число» и, надеюсь, что она будет умнее.

— Надеюсь, — грустно ответила я.

— Все мы кидаемся на рожон, потому что нам чего-то не хватает, — вдруг сказал Стеглов. — Вот ей — внимания. Кому-то, может, поддержки. Тишины вокруг себя, там… Или же нормальной семьи… Вот тебе, лапонька, чего не хватает?

— Мне? — переспросила я.

— Тебе, — кивнул Серега, а я задумалась. Чего мне не хватает? Почему я иду на все эти опасные авантюры? Ведь дело не только в Лебедеве. Здесь, на смене, мы абсолютно бесстрастные люди, практически не проявляющие друг другу каких-либо знаков внимания, как это делают любовники… И это, на мой взгляд, правильно. Было бы, мягко говоря, глупо, если бы мы радостно держались за ручки, с нежностью глядя друг другу в глаза, сидя рядом с эпилептичной больной. Наша негласная собранность — это то, что помогает ему выполнять свою работу, а мне — по возможности помогать. Ну или хотя бы не мешать.

Но почему же я тогда так нуждаюсь в этих сменах? Адреналин? Интерес? Жажда увидеть все то, от чего меня так берегут в моем «инкубаторе»? Желание увидеть жизнь со всех ее сторон? А может, все вместе?

— Свободы, — помолчав несколько секунд, я, наконец, нашла слово, характеризующее все то, чего мне так не хватает.

— Тогда наслаждайся, солнышко, — улыбнулся Стеглов и, скрестив пальцы за головой, откинулся на спинку сиденья.

***

После сдачи вызова, мы смогли добраться до станции, и мне даже удалось выпить сладкого чая, в прикуску со здоровенными бутербродами, которыми Серегу снабдила на смену его жена. В комнате отдыха мы были не одни: вытянув ноги, на раскладном кресле развалился Миша. Тот самый фельдшер, с которым когда-то работал Дмитрий Николаевич и с которым я имела удовольствие познакомиться. Он, как и тогда, на дне рождения химика, был немногословен и почти все время клевал носом, пока властный голос диспетчера не вызвал его. Вскоре на вызов отправили и нас.

Поев, вся бригада заметно приободрилась и, вспомнив мой недавний вопрос, касающийся имени Пятачка, мужчины пустились фантазировать, по какой причине никто не называет водителя по имени. Кстати, одну из моих догадок они все-таки озвучили: с самого начала я решила, что Пятачок — не кто иной, как беглый зэк. Ведь это же идеальное прикрытие — работать водителем скорой! Хотя, идеальным оно кажется только для какого-нибудь дешевого боевика. Да и эту догадку я еще давно отмела, стоило мне просто пообщаться с водителем.

На вызов мы приехали быстро, и смех почти сразу же прекратился.

— Все. Уже не до веселья сейчас будет, — со всей серьезностью проговорил Лебедев.

Не заметить причину смены его настроения было сложно. Почти одновременно с нами подъехала еще одна бригада скорой помощи и служба спасения. Пожарные только выходили из своей машины, а двое полицейских куда-то спешили. Осколки, мелкой россыпью разбросанные вокруг погнутой автобусной остановки, переливались красным и синим от мигающих проблесковых маячков, а недалеко валялся разбитый мотоцикл и два безжизненных тела, над одним из которых склонился полицейский.

— Господи… — невольно выдохнула я.

— Может, оставить ее лучше? — тихо предложил Пятачок.

— Нет, — твердо ответил Лебедев. — С нами пойдет. Пусть смотрит. Может, поможет чем…

Мне всегда казалось, что такие вещи не могут происходить на самом деле. В кино, в книгах, в чьем-то безумном воображении, где угодно, но только не наяву! Сейчас мы подойдем ближе, кто-то скажет «снято», и эти двое встанут, улыбнувшись, и будут слушать наставления режиссера, или что там делают обычно актеры? А я потом буду лениво переключать каналы на телевизоре и, задержавшись на одном из них, увижу, как мотоциклист влетает в остановку, как вдребезги разбивается стекло, разлетаясь вокруг них, как камера замедляет съемку, чтобы показать нам спецэффекты и работу каскадеров, на которую потратился продюсер… И я продолжу дальше щелкать каналы, скорее всего даже не вспомнив больше этой сцены…

Но только это — не кино. Двое лежащих — вовсе не актеры. И тела их лежали так неестественно и неподвижно, что внутри меня все просто выворачивалось наизнанку.

— Они мертвы? — глухо спросила я, спеша за Лебедевым. Сказала это и сама удивилась, как легко слетели слова с моих губ.

— Не знаю, — коротко ответил он. — Надеюсь, что нет.

Подойдя ближе, я заметила, что асфальт вокруг того тела, что выглядело крупнее, был измазан кровью. К нему уже спешила другая бригада и вскоре, склонившись над ним, врачи приступили к работе.

Я остановилась рядом со своей бригадой и растерянно обернулась. Меня всю словно парализовало, потому что в голове крутилась жуткая, леденящая кровь мысль — эти двое мертвы.

— Снимай, — скомандовал Серега, и Лебедев стал аккуратно снимать шлем. Когда он убедился, что шея не повреждена, он потянул за шлем чуть уверенней. Вскоре показалось бледное лицо молодой девушки с алой струйкой крови, вытекающей из носа.

— Марина, того парня видишь? — Серега говорил, одновременно разрезая рукав куртки девушки, чтобы оголить вену. — Около ментов стоит. Идешь к нему и спрашиваешь, как все было, — четко сказал он и ввел внутривенно инъекцию. После этого вместе с Лебедевым начал реанимационное мероприятие. — Поехали.

Я задержалась на пару секунд, глядя, как Лебедев делает непрямой массаж сердца потерпевшей и, отвернувшись, бегом поспешила к испуганному свидетелю, который как раз отчитывался перед полицией. Народ вокруг толпился, но близко не подходил. Оно и понятно, их пугали тела и размазанная по асфальту кровь. От второго пострадавшего к свидетелю тоже отправился фельдшер. Свидетель аварии, молодой паренек, по виду чуть старше меня, задыхался от волнения и старался не смотреть в сторону потерпевших, внимательно вглядываясь в лица тех, кто с ним говорил. Сказал, что эти двое на что-то наехали и, потеряв управление, на полной скорости вылетели на тротуар и врезались в остановку, чудом не зацепив никого из прохожих.

— Я не знал, что делать, — парень был страшно растерян. — Я не врач, я не умею даже искусственного дыхания делать! Я боялся, что сделаю только хуже!

— Скорую вы вызвали? — спросил фельдшер рядом со мной.

— Да, я, — ответил мужчина и боязливо повернул голову в сторону лежащих на асфальте. — Господи…

— Вы все правильно сделали, — успокоил его фельдшер и украдкой взглянул на меня. Мужчина, вздохнув, кивнул и дрожащими руками достал из кармана пачку сигарет, но тут же уронил ее.

— Давай, друг, не переживай, ты — молодчина! — полицейский поднял его сигареты и, вытащив одну, протянул свидетелю, дав прикурить.

— У нас множественные переломы, травма головы и сильное алкогольное опьянение, — когда мы отошли от полиции, сказал мне фельдшер. — Мужик в сознании, спрашивал о своей девушке.

— Откачиваем, — ответила я и, крепко сжав кулаки, побежала к Сереге, чтобы сообщить все, что узнала.

Когда у девушки появился слабый пульс, ее стали грузить в машину. Я услышала, как из соседнего автомобиля доносится нечленораздельный вой другого потерпевшего, который, судя по всему, выкрикивал имя своей подруги. В голове не укладывается… Он пьяным сел за руль, подвергнув опасности не только свою жизнь, но и жизнь своей девушки.

Я сделала пару неуверенных шагов к другой машине скорой помощи, глядя на размазанную по асфальту кровь. Помню, как мне брат рассказывал, что в таких случаях пожарные смывают ее потом с тротуара…

Я сама не заметила, как подошла к раскрытой двери второй кареты и встала напротив, глядя на лежащего на каталке мужчину. Через пару мгновений он повернул голову и мутными глазами уставился на меня.

Интересно, что он сейчас чувствует? Он понимает, что его девушку сейчас увезут в реанимацию из-за него?

— Оля, — испуганно воскликнул мужчина и попытался слезть с каталки, не отрывая взгляда от моего лица. — Оля!

Я сжала губы, понимая, что, скорее всего, испугала своим видом парня, но с какой-то стороны мне даже хотелось, чтобы он был напуган. Хотелось, чтобы…

— Стой, стой, девочка! — схватил меня в охапку Лебедев, когда я сделала к машине еще один шаг.

— Вот урод! Урод! — тихо шипела я в руках химика, уткнувшись носом в его плечо.

— Успокойся! Успокойся! — стиснув меня еще крепче, проговорил химик почти мне на ухо. Внутри меня просто клокочет злость и страх, и какое-то жуткое, отвратительное чувство отчаяния.

— В чем дело? — поинтересовался седоватый врач, сложив очки в нагрудный карман формы и потянувшийся к двери, чтобы закрыть ее.

— Ни в чем, — ответил Лебедев. — Пошли, — химик оттащил меня к машине и не стал отпускать моей руки, пока я не залезла в реанимобиль вслед за ним.

— В шестьдесят седьмую везем, — сказал Стеглов и больше не произносил ни слова, пока мы не добрались до больницы.

Я молча наблюдала за тем, как выгружают каталку с едва дышащей девушкой и села поглубже, чтобы ненароком не попасться на глаза кому-нибудь из работников реанимации. Все-таки в этой больнице меня могут узнать, будет очень некстати, если по прибытию родителей домой они доложат о девушке-фельдшере, как две капли воды похожей на их дочь.

Близился рассвет. Сразу после сдачи этого вызова нас ждал еще один. Женщина тридцати лет, беременная, без сознания.

По прибытию на место нам открыл дверь перепуганный до ужаса мужчина неопределенного возраста, то и дело нервно почесывающий предплечья. Позади него маячила пышнотелая дама в ситцевом халате в цветочек с таким злобным лицом смотревшая на нас, что почему-то страшно захотелось сказать ей что-нибудь грубое. Хотя бы чтобы сделала лицо попроще, что ли…

— Сколько можно ехать?! Пока вы доедете, можно двадцать раз помереть! Почему не акушерская?! Да вы вообще врачи?!

— Мама! — попытался урезонить тучную даму нервничающий мужчина, но, как оказалось, тщетно.

— Сто лет назад позвонили, вы, небось, чай пили сначала, а потом только… — ее словесный поток прервался всего на миг, а затем, увидев за спиной Лебедева меня, вдохновение вновь ее посетило. — А у этой образование-то хоть есть?! Еще молоко на губах не обсохло!

— Женщина, за дверь вышли и не мешаем! — не выдержав, крикнула на нее я, а потом, осознав, что только что сказала, испуганно повернулась к своим «коллегам», глядя исподлобья, словно меня сейчас за это наругают, но вместо брани я увидела в их глазах лишь одобрение. Тетка в халате вытянулась в лице, всем своим видом показывая крайнюю степень возмущения, а Серега командным тоном продолжил:

— Вы слышали мою коллегу. Выходим за дверь, — велел он, после чего обратился к испуганному мужчине. Теперь он растерянно потирал кончик носа, боязливо косясь на выходящую из комнаты женщину. Чует мое сердце, она еще припомнит сыну, что тот ничего этой соплячке, то есть мне, не сказал в ответ. — Где больная?

— С-сюда, — мужчина указал рукой на дверь и пошел следом за нами.

Девушка, на первый взгляд показавшаяся мне достаточно юной для тридцати лет, лежала на спине, на диване, положив ладони на округлившийся живот. Дмитрий Николаевич сразу же начал приводить ее в чувство, поднеся к носу пропитанную нашатырем марлю. Вскоре пострадавшая вздрогнула и, испуганно дернув руками, снова схватилась за живот, будто желая убедиться, что он на месте.

— Тихо, тихо, — проговорил Лебедев, удерживая девушку лежа. — Глаза открывай.

— Лежим, — сказал Стеглов, поднимая край кофты и, убрав руки девушки, начал прощупывать ее живот. — Срок какой?

— Э-э-э… — затянул мужчина, почесывая макушку головы, а Серега кинул на него пренебрежительный взгляд.

— Двадцать… три… — тяжело выдохнула девушка, снова попытавшись сомкнуть руки на животе, но на этот раз Дмитрий Николаевич перехватил их и заставил опустить по бокам от себя.

— Подожди, доктор посмотрит, — сказал он ей тихо. Неожиданно Серега немного улыбнулся и, поймав мой вопросительный взгляд, кивком указал туда, где только что лежала его ладонь. Прямо на глазах, живот причудливо изогнулся, будто кто-то изнутри решил выставить нам на показ одну из своих конечностей.

— Сын? — спросил доктор.

— Да, — тихо ответила девушка. — А как вы…

— Угадал, — ответил ей Стеглов. — Как вас зовут?

— Светлана, — ответил за нее мужчина, уверенно кивнув, видимо, довольный собой, что смог дать ответ на этот чудовищно сложный вопрос! Мы трое повернули к нему головы, и под нашими взглядами мужчина тут же скуксился, а потом и вовсе ретировался.

— Светлана, — повторил Стеглов. — Живот болит, Светлана?

— Тянет.

— Что случилось с тобой, лапонька, помнишь? — ласково спросил Серега. И тут девушка крепко зажмурилась и всхлипнула. — Ну, ну! Перестань! Светлана! Что случилось, расскажи!

— Д-довели-и-и, — заплакала девушка, а Дмитрий Николаевич со Стегловым переглянулись.

— Свекровь твоя? — предположил Серега, имея в виду тучную даму в халатике. Девушка, вздрогнув плечами, кивнула.

— И никто не заступился? — участливо спросил Стеглов, погладив девушку по волосам. Она отрицательно помотала головой.

— Да кто ей перечить-то будет… — выдохнула она и, сделав усилие, заставила себя успокоиться.

— Вот что, Светлана, — сказал Стеглов, поднимаясь с дивана и снимая перчатки. — Хорошо тебя довели. Поедем в роддом, полежишь там, в отделении патологии, от родственников своих отдохнешь! Может, гинипральчика покапают, чтобы тонус снять. Хочешь, сделаем, чтобы к тебе никого не пускали?

— Только ее, — по-детски жалобно проговорила девушка.

— Договорились, — улыбнулся Стеглов.

— Сто девятая, — химик в это время связался с диспетчерской. — Угроза выкидыша…

Когда муж пациентки закончил копошиться с сумками, Дмитрий Николаевич забрал их из его рук и, весьма резко порекомендовав пересмотреть свои приоритеты, вышел из квартиры вместе со Светланой, а я, направившись за ними, услышала тихий, но очень серьезный голос Стеглова:

— Мы забираем вашу жену с угрозой выкидыша из-за нервного срыва. Это вам так, пища для размышления.

Это был последний вызов. Усталые и выжатые, как лимон, мы приехали на станцию в пятнадцать минут восьмого, и Лебедев, положив в мою руку ключи от своей машины, велел ждать его внутри. А сам отправился на станцию, сказав, что надо привести все в порядок перед приходом начальства.

Я чувствовала себя подавленной, морально выпотрошенной. Мне бы сейчас отключиться, поспать хотя бы какое-то время, ведь впереди еще семь уроков, но из моей уставшей головы никак не выходила та девушка, разбившаяся со своим парнем на мотоцикле. Я не могла понять, она знала, что ее спутник сел за руль пьяным? И, если да, то почему поехала вместе с ним?

Размышляя об этом, я сама не заметила, как задремала. Проснулась я от пронзительного звонка мобильного телефона Дмитрия Николаевича. Оказывается, мы уже были в пути и совсем недалеко от лицея.

— Прости, забыл звук отключить, — ответил Лебедев, переключив передачу и вынув из кармана пальто телефон, протянул его мне. — Кто, посмотри?

— Маша Манохина, — прочитала я с экрана телефона. — Это наша Маша?

— Да, включи громкую связь, — попросил химик и, когда услышал голос Маши на другом конце, ответил:

— Да, Маш.

— Дим, привет, не отвлекаю? — ее голос казался немного уставшим и расстроенным.

— Я за рулем, что-то срочное?

— Да не знаю даже… — проговорила Маша. — Ты попросил сказать, если что-то будет известно про ту девушку, которую вы ночью привезли в реанимацию, помнишь?

— Да, как она? — спросил Лебедев, перестраиваясь правее.

— Скончалась час назад.

На несколько секунд повисла тишина. Я почувствовала щемящую боль внутри, где-то глубоко в сердце. Ком слез сдавил горло. Я смогла только тяжело выдохнуть, стараясь не расплакаться, глядя, как Дмитрий Николаевич сильнее сжал руль.

— Ты знал ее? — осторожно спросила Маша.

— Да нет, Маш, не знал, просто жалко ее стало, хотел узнать, когда она очнется.

— Дим, мне…

— Да все нормально. Не впервой, — коротко ответил Дмитрий Николаевич и покосился на меня. — Я позвоню вечерком. Или сама позвони, когда собачника рядом не будет, ладно?

— Что же вы его все так… — чуть оживилась Маша. — Позвоню, Димочка! Пока! Не грусти! Марине в школе привет от меня передай!

— Обязательно, — ответил он и, доехав до переулка, вплотную прилегающего к улице, где располагался наш лицей, остановил машину и устало положил голову на руль.

Не знаю, что сейчас надо сделать: просто помолчать или попытаться как-то утешить его? Только вот, кажется, что если я открою рот, то просто разрыдаюсь. Поэтому я сжимала челюсть так сильно, что, похоже, ее вот-вот свело бы. С трудом делая очередной вздох, я только протянула к химику руку и положила ее ему на затылок. Я слышала, что иногда врачи интересуются дальнейшей судьбой их пациентов, когда передают их другим специалистам. Да и он сказал, что не впервой ему… Я и не сомневаюсь.

Я на мгновение вспомнила лицо этой девушки. Бледное, с размазанной кровью под носом из-за проведенной реанимации. И глаза.

Закрытые глаза.

По моей щеке скатилась слеза…

— Хочешь, я отвезу тебя домой? — глухо спросил он, подняв голову и обеспокоенно посмотрев в мои глаза. На какое-то мгновение мне показалось, что сейчас он просто искренне волнуется за мое душевное состояние. Но я, заткнув рвущуюся изнутри истерику, шмыгнула носом, медленно выдохнула ртом и, собрав остатки самообладания в кулак, твердо ответила:

— Нет, Дмитрий Николаевич, надо в школу.

========== Глава 20. О нервных расстройствах и скорой взаимопомощи. ==========

Воротник помялся.

Я разгладила белую ткань блузки около шеи и прижала воротник к себе. Результата— ноль. Я повторила это действие еще раз. Воротник упрямо ежился, показывая неопрятную складку. Видимо, еще в начале смены я примяла его синей формой, а сверху еще и курткой.

Я снова бездумно прижала ладонью воротник. Тщетно. Еще и еще, и еще…

Разозлившись, я ударила по воротнику, заодно задев и себя, и зажмурилась, а потом, медленно раскрыв глаза, снова посмотрела в зеркало. Лицо какое-то сероватое от бессонной ночи. И мешки под глазами. Я облизнула сухие губы, открывая левой рукой холодную воду и зачерпывая ее в ладони, с удовольствием умыла лицо, после чего снова взглянув на свое отражение.

Бодрости умывание холодной водой не особо придало. Теперь я выглядела не только опустошенной и уставшей, но еще и мокрой. Во вчерашней блузке с помятым воротником, застегнутым на все пуговицы под самое горло.

Под самое горло.

Не обращая внимания на дрожащие руки, я нервно расстегнула первые три пуговицы и обхватила ладонями шею. Надо же, я всегда ходила в школу в застегнутых наглухо блузках, рубашках, с аккуратным пучком на голове или, на худой конец, с высоким хвостом на затылке. И только сейчас у меня появилось ощущение, что с моей шеи будто сняли петлю. Лишь шов на боку ныл какой-то приглушенной болью, но, кажется, я к ней уже давно привыкла…

— Димон, ты долго копаться будешь? — в туалет заглянула Фаня. — Ты чего? Вообще спать ложилась?

— Нет. Я сегодня лягу, — ответила я, с трудом отрывая взгляд от своего отражения.

— Да зачем сегодня, когда можно отложить до завтра? — с сарказмом пробурчала она. — Читала с фонариком под одеялом?

— Можно и так сказать, — вяло отозвалась я, а потом распустила свой привычный пучок на голове, растрепав рукой волосы.

— Димон, ты меня пугаешь, — покосившись на мои распущенные волосы, проговорила Фаня.

— Мне и самой страшно, — на полном серьезе ответила я и вышла из туалета, направившись к кабинету географии.

Весь день, с самого утра мне казалось, что вокруг слишком мало кислорода, что воздух слишком разрежен, что меня душат, душат… И только сейчас, к концу третьего урока, до меня дошло, что меня просто душили невыплаканные слезы. Возможно, надо было все-таки дать волю своим чувствам. Или воспользоваться предложением Дмитрия Николаевича и поехать домой? Да, точно. Запереться там, в комнате, и тихо сдохнуть.

Сегодня я в полной мере ощутила, что значит, «отвисать» на уроках. И хоть у меня это выходит невольно, совсем не так и не по тому поводу, как у моих некоторых одноклассников, в целом, это дело достаточно занимательное. Присутствовать на уроке и отсутствовать в этой реальности одновременно. Хотя, кого я обманываю? Не «невольно», а «специально». Я абсолютно осознанно тараню взглядом школьную доску, мысленно находясь в состоянии где-то «между небом и землей». И ни обеспокоенные взгляды учителей в мою сторону, ни редкие комментарии одноклассников по поводу моего внешнего вида не смогли вывести меня из этого состояния. Казалось бы, всего-то пуговицы под горлом расстегнула, а какой этим вызвала резонанс…

Старательно обводя правильные варианты ответов в предложенном тесте, я закончила его раньше других и, сдав листочки, сложила руки на парте, положила на них голову и сама не заметила, как заснула.

— После двадцати пяти вслух.

— Двадцать пять, двадцать шесть, двадцать семь, двадцать восемь… — раздавался в моей голове голос Дмитрия Николаевича, делающего массаж сердца девушке, лежащей на асфальте. — Тридцать.

— Марина! Да е-мое! — кто-то остервенело тряс меня за плечо. — Какие магистральные?! Ты что, бредишь?

— Что? — не поняв о чем речь, переспросила я. А в голове все еще звучал голос Лебедева: «На магистральных пульса нет».

— В столовую, говорю, пойдешь? — Исаева наклонилась ко мне, с сомнением оглядела мое лицо. — Кто-то, походу, нуждается в родительском контроле! Ты без них стала похожа на торчка!

— Как будто ты знаешь, как они выглядят, — буркнула я.

— Как будто ты знаешь, — отозвалась Исаева.

В столовой во мне пробудился какой-то зверский аппетит. Я смела обед за считанные минуты и, выпив один стакан с чаем, отправилась за вторым, прихватив еще в буфете пару калорийных булочек. На какое-то время мне даже стало казаться, что я смогла немного отвлечься. Но это было ложное ощущение. Лениво пережевывая булку и вполуха слушая, как Фаня декламирует предстоящий параграф по химии, я вдруг поймала себя на мысли, что меня сейчас стошнит.

«Двадцать пять, двадцать шесть, двадцать семь, двадцать восемь…»

— Господи, да вы заколебали со своим видео! — голос Ани снова вернул меня в реальность. — Иди, поснимай, как тетя Инна суп варит, и в интернет выложи! Химик узнает, голову всем оторвет! Из-за вас у всех проблемы будут!

— Трусиха! — ответил ей Толян. — Че смотришь?! — это уже было обращено ко мне.

— Любуюсь, — не задумываясь, ответила я. — На глаз твой красивый.

— Дмитриева, ты когда-нибудь договоришься! Землю жрать будешь! — чуть наклонившись ко мне, прошипел в ответ Степанов. Но страха почему-то эти слова во мне не вызвали. Наоборот. Страшно захотелось его поддеть побольнее. Раззадорить. Разозлить. Мое сердце ускоренно заколотилось, а губы тронула легкая усмешка.

— Ты всем девушкам угрожаешь? Или у меня особые привилегии? — понятия не имею, кто тянул меня за язык.

— Я не поведусь, — Толян выпрямился и отошел на пару шагов. — Я знаю, чего ты добиваешься. Вылетать из лицея я из-за тебя не собираюсь!

— Значит еще не все потеряно! — ответила я, чувствуя легкое сожаление, что не удалось вывести его на конфликт.

Глядя, как Степанов удаляется от нашего стола, сжимая в руке телефон, я откусила здоровенный кусок булки и с трудом стала его пережевывать. Сердце все еще бешено стучало в висках, разгоняя по телу кровь. Даже кончики пальцев покалывало. Я потерла ладони друг о друга.

— Что за видео? — спросила я девчонок, хотя сама догадывалась, о чем пойдет речь. Я все еще переживала, заметили ли меня вчера, но, судя по тому, что возмущение одноклассников вызвали только мои распущенные волосы, обычно собранные в пучок, да три расстегнутые пуговицы, мое участие во вчерашнем инциденте осталось незамеченным.

— Марин, чего у тебя крышу срывает? — Фаня посмотрела на меня с откровенным неодобрением. — Тебе может это… отдохнуть? Зачем нарываешься-то? Ты же знаешь, Толян — псих тот еще! Подкараулит в подворотне, долбанет по голове…

— Да вокруг него больше шума, — отмахнулась я.

— Мое дело предупредить, — немного обиженно сказала Хвостова. А потом удостоила ответом мой вопрос. — Наши вчера в «Кубе» зависали. Там кому-то плохо стало, скорую вызвали… Ну, а химик же у нас супергерой… Ой. Здравствуйте, Дмитрий Николаевич!

Я обернулась и встретилась с холодным взглядом усталых голубых глаз. Он с подозрением оглядел мою растрепанную голову, а потом взглянул на моих одноклассниц, резко выпрямившихся в спине.

— Здравствуйте, Хвостова, — то ли Лебедев опять прикинулся, что ничего не слышал, то ли и правду ничего не услышал. Он направился за учительский стол, взяв в буфете крепкий черный кофе, разложил на столе конспекты и погрузился в чтение, абстрагировавшись от внешнего мира.

— Нехорошо как-то получилось, — пробормотала Фаня. — Он слышал?

— Бог его знает, — задумчиво проговорила Аня, глядя на химика. — Злой он какой-то сегодня.

— Он всегда злой, — парировала Хвостова.

— Это точно, но классный он все-таки, правда? — мечтательно прошептала Исаева, а мы с Фаней удивленно на нее посмотрели. — Чего? — заметив наше удивление, развела руками Аня. — Скажите мне, что нет — будете наглыми врушками!

— Так что за видео? — я попыталась отвлечь их от обсуждения привлекательности нашего преподавателя.

— В общем, Дмитрий Николаевич и еще какой-то врач оказывали там первую помощь, — продолжила свой рассказ Хвостова.

— Ты бы его видела! Какой он был! Такой уверенный, мужественный! — начала воспевать химика Исаева.

— Господи, Аня, хватит! — поморщилась я. Мне на мгновение стало не по себе. Если Фаня о чем-то и догадывается, то Аня вообще ничего не знает, стараясь прикидываться глухонемой при любом назревающем конфликте. Как страус, ей-Богу!

— Блин, Исаева, так поешь красиво, будто сама там была! — возмутилась Хвостова, быстро взглянув на меня.

— Я видео видела! — возмутилась Аня. — И вам советую! Сразу проникаешься каким-то уважением к нему! Настоящий мужчина! Не то, что наши сопляки!

— Он просто делает свою работу, — ответила я. — Здесь нет ничего волшебного.

— Смотри, какие у него мужественные руки… — глядя на химика, ворковала Исаева, а я, не в силах больше слушать ее, встала из-за стола. — Эй, Димон, ты куда?

— Прости, но меня сейчас стошнит, — зло бросила я и подняла с пола сумку.

— Еще бы, так обожраться! — усмехнулась Фаня и тоже встала.

После столовой мы ненадолго остановились у стенда с расписанием, чтобы уточнить замены на завтра, так что к кабинету химии мы подошли практически за минуту до звонка. Дмитрий Николаевич как раз заставлял Королёву по-человечески заколоть волосы, а Наумов и Вика Прилепская за его спиной расставляли на столы реактивы.

Мимо кабинета проходили другие ученики лицея, перешептываясь и глядя на нашего химика. Но никто не смел подойти к нему, что-то спросить напрямую или вообще попытаться заговорить. Уж больно его боялись.

— Стоять, — остановил меня Лебедев, когда я попыталась пройти мимо него в кабинет. Я вопросительно подняла на преподавателя глаза. Он спокойно посмотрел в мое лицо, а затем строго проговорил: — Волосы.

Я и забыла совсем. Стянув с запястья резинку, я завязала крепкий хвост на затылке, снова вопросительно посмотрев ему в глаза.

«Двадцать пять, двадцать шесть, двадцать семь, двадцать восемь»…

Он удовлетворенно кивнул, а затем, опустив взгляд ниже, добавил:

— И пуговицы.

Я бросила сумку к своим ногам и потянулась к вороту блузки, застегнув три пуговицы снова под самое горло. А потом еще разгладила ладонью воротник, вспомнив, что он безбожно помят.

Пожалуйста. Дмитриева Марина Александровна, собственной персоной. Вернулась. С застегнутой душой на все пуговицы. Как и всегда.

Чувство, что мое горло словно сдавили тисками, мгновенно вернулось. На глазах проступили слезы, и я выдохнула, стараясь держать себя в руках.

«…Двадцать девять…»

— Все в порядке? — понизив голос, спросил Лебедев.

— Конечно, Дмитрий Николаевич, — проговорила я, наклонившись за сумкой и пройдя мимо него. Больше я не в силах была смотреть ему в глаза. Потому что отчаянно хотелось уткнуться ему в грудь и просто пореветь…

— Халат, Дмитриева, — бросил он мне в спину.

— Черт, — прошептала я. — Разрешите спуститься в раздевалку? Я пакет там забыла.

— Пулей, — ответил мне химик, и я, бросив сумку у порога, выбежала за дверь, слыша, как Дмитрий Николаевич кого-то просит «положить сумку бестолочи на ее место».

Спешно спускаясь по лестнице с третьего этажа на первый, я могла только позавидовать самообладанию Лебедева и его прекрасному актерскому таланту. Мне бы такую выдержку. Когда вижу его, я прямо чувствую, как меня прожигают внимательные взгляды других учеников. Здесь, в лицее, он так умело носит маску хладнокровного мерзавца, самого злобного преподавателя, что можно было практически кожей ощутить тот трепет и страх, который испытывают к нему ученики. Наверное, это долгие годы тренировок. Ведь вряд ли можно родиться таким холодным и циничным человеком.

А я даже собственные мысли под контроль взять не могу. Слабачка.

«Двадцать пять, двадцать шесть… На магистральных пульса нет…»

Как я работать-то собираюсь, если задыхаюсь при одном только воспоминании о той аварии? Если бы кто сказал, как мне взять себя в руки?

Дойдя до раздевалки, я снимаю с вешалки черный пакет и направляюсь обратно, к лестнице.

«Фибрилляция».

Я помотала головой, пытаясь выгнать из нее вчерашнюю ночь.

«Убрали руки».

Звук разряда дефибриллятора вспышкой щелкнул в моей голове. Будто на автопилоте я дошла до кабинета химии и медленно постучала в дверь.

«Двадцать пять, двадцать шесть…»

— Заходите, Дмитриева, — раздался голос химика, то ли наяву, то ли снова в моей голове. Я раскрываю дверь и, зайдя в класс, достаю халат из пакета. Развернув его, я непонимающе осматриваю изрезанную выпачканную ткань своего некогда белого халата.

По классу разносятся сначала редкие смешки, постепенно все противнее. Я растерянно сжимала в руках халат с порезанным в мелкую бахрому краем и спиной, изрисованной кислотной аэрозолью. Потом оглядываю класс, встречая насмешливые взгляды других учеников. Кто-то с трудом сдерживает смех, кто-то выглядит таким же шокированным, как и я, а кто-то злорадно улыбается.

А потом, увидев гневный взгляд Лебедева, которым он окинул присутствующих, я просто молча надела халат и прошла к своему месту, как ни в чем не бывало.

— Димон, в хиппи подалась? — не удержался вдруг Толик.

«Двадцать семь, двадцать восемь, двадцать девять…»

— Степанов, тебе слова не давали, — холодно сказал Дмитрий Николаевич. — Это вам с рук не сойдет. Пишем на листочках число, свои имя и фамилию.

Меня бросило в жар. Голова закружилась, а на глаза навернулись слезы. Я засунула руки в карманы халата и почувствовала под пальцами что-то мокрое и вязкое. Достав руки под аккомпанемент дружного гоготания класса, я равнодушно посмотрела на мокрую землю, в которой они испачкались и которой были напичканы карманы моего халата.

«Двадцать девять, тридцать»

Класс откровенно ржет над чьей-то гениальной шуткой. А я вопросительно смотрю на химика, чье лицо внезапно стало абсолютно непроницаемым. Вместо злости — ноль эмоций. Это плохо. Очень плохо.

— Исаева, будь добра, пригласи Лидию Владимировну, — спокойно проговорил он, и Аня, счастливая, что химик обратился именно к ней, поспешила исполнить его просьбу. Класс замер, а я, получив одобрительный кивок от Лебедева, встала, подошла к раковине и стала смывать с рук землю. Затем, обернувшись, я увидела, как он снял с себя свой халат и, по прежнему, скрывая всякие эмоции на своем лице, протянул его мне. Я, немного помедлив, стянула с себя испорченный халат и засунула руки в рукава учительского, который он услужливо развернул для меня. И перед тем, как отпустить халат, он незаметно сжал мое плечо.

«Есть пульс на лучевой».

И, не найдя в себе больше сил сдерживаться, я заплакала навзрыд, стоя перед Дмитрием Николаевичем, закрыв лицо ладонями. В этот момент раскрылась дверь и на пороге кабинета показалось искаженное гневом лицо Лидии Владимировны и маячащей позади нее Исаевой, которая, скорее всего, в красках описала по дороге в кабинет, почему ее позвал к себе в класс химик.

Лидочка молча прошла внутрь класса и подошла к нам с Дмитрием Николаевичем. Я не могла остановить своих слез и уже сама не понимала, почему плачу. Кажется, что нервы просто не выдержали и треснули по швам. Сквозь пальцы я видела, как Дмитрий Николаевич протягивает Лидочке мой халат, а та, слегка развернув его в руках, рассматривает, после чего проходит за кафедру и, обратившись к химику, вежливо говорит:

— Дмитрий Николаевич, позволите мне?

— Пожалуйста, — кивнул Лебедев, а потом тихо проговорил мне на ухо, взяв за локоть: — Пошли.

Выйдя из класса в коридор, я, всхлипывая, посмотрела на Лебедева. Взгляд преподавателя смягчился. Кажется, что его руки потянулись ко мне, но позади нас раздался строгий голос:

— Марина, ты что, плачешь?

Со стороны лестницы в нашу сторону шла Марина Викторовна, подозрительно глядя на химика. Я старалась унять свою истерику, но дыхание, предательски сбившись, никак не хотело восстанавливаться. И я мозгами уже понимаю вроде, что надо бы взять себя в руки, но на деле же это оказывается практически невозможным.

— Все… в… порядке, — выговариваю я, опустив заплаканные глаза перед Мариной Викторовной.

— В чем дело, Дмитрий Николаевич?! — тон Марины Викторовны тут же посуровел.

— Конфликт с одноклассниками, — холодно ответил химик.

— Одноклассники обидели ее? — с сомнением проговорила руссичка.

— Д-да, — ответила уже я, а потом с усилием заставила себя посмотреть в лицо преподавательницы.

Она какое-то время с сомнением смотрела на нас, а потом, видимо, поверив, кивнула и уверенным тоном сказала:

— В учительской валерьянка в шкафчике над стойкой с журналами, — она сделала пару шагов вперед, но потом обернулась: — Учительская всегда открыта, — двусмысленно добавила она.

— Разумеется, — отозвался Дмитрий Николаевич и, подтолкнув меня, направился к лестнице.

Войдя в душное помещение, Дмитрий Николаевич сразу же взял пластиковый стаканчик и наполнил его водой из кулера. Затем, накапав в другой несколько капель валерьянки, с сомнением оглядел меня и добавил к содержимому еще несколько капель.

— Пей, — он протянул мне стаканчик с успокоительным. — Залпом.

Я послушно осушила его.

— Запивай, — после этого он протянул мне стакан с водой.

Не думаю, что это из-за валерьянки, скорее просто попив воды, я смогла, наконец, унять свои слезы и перестать рыдать. Допив, я выдохнула и протянула пластмассовый стаканчик Дмитрию Николаевичу, но он резко за два шага сократил расстояние между нами до минимума и, обхватив меня одной рукой, просто прижал к себе.

— Дмитрий Николаевич, я сейчас опять расплачусь, — честно призналась я, чувствуя, как жар нахлынул к глазам, потому что я, наконец, получила тепло от человека, в котором так нуждалась. — Да и учительская всегда открыта.

— Разумно, — вздохнул химик и отпустил меня. Он отошел к окошку, раскрыл его, а потом, словно что-то вспомнив, вернулся ко мне, достал из кармана своего халата, надетого на меня, пачку сигарет. Я невольно усмехнулась. От истерики до смеха всего пара мгновений.

Химик закурил, выдыхая дым в окошко, периодически глядя на меня, а я просто наблюдала за тем, как тлеет сигарета в его руке, и как он потирает отросшую щетину под нижней губой.

— В первый раз всегда тяжело, — помолчав, сказал он. — Ты постоянно прокручиваешь в голове этот вызов, еще и еще… — он глубоко затянулся и выдохнул тонкую струйку дыма. — Слышишь голоса помимо воли, видишь пациента, — он на мгновение закрыл глаза. Я готова была поспорить, что сейчас он вспомнил того пациента, которого впервые не смог спасти. — И, прокручивая все это в голове, ты не можешь понять, почему сердце все-таки остановилось?

Я чувствую, как к глазам снова подступили слезы, потому что каждое его слово острым клинком вонзалось в сознание.

— Но ты сильная, Дмитриева, — выдыхая дым в окно, проговорил он, окинув меня прищуренным взглядом. Я молчала, смотря, как он докуривает. В этот момент в голове проносились тысячи мыслей. Но самая главная все же задержалась и согрела душу — я смогу с этим справиться.

— Можно я останусь ночевать у тебя? — я будто сама себя услышала со стороны, но слова, слетевшие с губ, ничуть меня не удивили. Чего не скажешь о Лебедеве. Закрыв окно, он остановился, будто стараясь понять, ему только что послышалось или нет? А потом, кивнув, тихо ответил:

— Можно.

***

Думаю, что я бы разрыдалась и без испорченного халата и издевательств со стороны одноклассников. Это просто нельзя было удержать в себе. Это в принципе невозможно, если ты от рождения наделена способностью хоть что-то чувствовать. А вот ребята оказали себе медвежью услугу. Не думаю, что мой растерянный вид и мои горькие слезы стоили того, чтобы лишиться предвыпускной вечеринки. Конечно, казалось бы, ерунда! Подумаешь, пойдут в тот же «Куб» и там от души напьются… Но Лидия Владимировна, которая орала на них, словно фурия, когда мы с Дмитрием Николаевичем подошли к кабинету, оставила всех после уроков химии на классный час и сказала, что наш выпускной теперь тоже стоит под большим вопросом. После этого заявления Королёва выглядела так, будто небо только что рухнуло и вся жизнь просто кончена. И почему-то опять все шипели, что это я виновата. Что за несправедливость?!

Сидя на остановке «АТС» и глядя на проезжающие мимо машины, я думала, сколько же нужно пережить подобных случаев на вызовах, чтобы научиться хладнокровно к этому относиться? И что чувствуют те, кто уже давно практикует? Серега говорил об этом «не думай».

Это проще сказать, чем сделать. Не уверена, что сам Стеглов быстро научился не пропускать все эти смерти через себя. Но он научился. И Дмитрий Николаевич научился. И я научусь.

Подъехавший форд негромко посигналил, заставив меня отвлечься от своих мыслей. Он давно приехал? Я подскочила и потянулась к двери, но она оказалась закрытой. Вопросительно взглянув на Лебедева через стекло, я увидела, как он рукой указывает на заднее сиденье. Я послушно раскрыла заднюю дверь автомобиля.

— А теперь ложись и спи, — велел Лебедев и я, посчитав, что не стоит с ним спорить, устроилась на боку и провалилась в сон.

Казалось, что я только успела закрыть глаза, как почувствовала теплую ладонь на своей коленке. Моя реакция удивила не только меня: я тут же сбросила руку химика и, резко сев, сдвинулась на дальний край сиденья.

— Есть у меня невролог знакомый, не хочешь обратиться? — слегка усмехнулся он.

— Очень смешно, — недовольно пробурчала я.

— Я хотел разбудить тебя. Знаешь, было бы слегка подозрительно, если бы я начал вытаскивать тебя из машины за ноги средь бела дня, — Дмитрий Николаевич облокотился о крышу машины. — Соседи бы слухи начали пускать…

— Ну, вы же не из багажника меня вытаскивали бы.

— Отличная мысль! — мечтательно проговорил Лебедев. — В следующий раз там и поедешь! — он протянул мне руку, помогая выйти, а потом неожиданно сжал меня в объятиях так крепко, что мне стало тяжело дышать.

Я требовательно постучала по его предплечью кулаком.

— Ваши соседи могут сейчас смотреть на нас в окно! Собираетесь меня при свидетелях задушить? — я улыбнулась.

— Знаешь, Дмитриева, когда ты молчишь, ты достаточно милая, — он улыбнулся в ответ и отпустил меня, но я схватила его руки и вернула их обратно. Он только тихо рассмеялся и, снова обняв меня, уже не так сильно, погладил по спине. — Пойдем.

Сидя на стуле вместе с ногами, согнутыми в коленях, я задумчиво смотрела на вымазанные краской стены, пока Дмитрий Николаевич наливал воду в чайник и доставал из шкафчика чай с мятой, привезенный его сестрой. Одновременно с этим он расстегивал одной рукой рубашку и вынимал ее края из брюк, периодически поглядывая на меня.

— Тебя можно оставить на десять минут одну? — с сомнением в голосе спросил он.

— Вы хотите куда-то уйти? — не поняла я.

— Да, — ответил Лебедев. — В душ.

— О-о-о, это очень далеко, — рассмеялась я. — Не уверена, что вынесу столько времени в одиночестве.

— Пошли со мной, — тут же ответил он и хитро прищурился, заставив меня смутиться и покраснеть.

— Идите уже в душ, Дмитрий Николаевич, — проговорила я, опустив глаза на свою любимую полосатую кружку. Тихо усмехнувшись напоследок, он вышел из кухни. Я невольно засмотрелась, как он снимает с себя рубашку в коридоре, а потом снова резко перевела взгляд на кружку.

Когда-то давно, в одной книге я прочла, что иногда удержаться от нервного расстройства можно с помощью каких-то вещей или фактов, которые остаются неизменными несмотря ни на что. Тогда я не придала этому особого значения, но сейчас, глядя на эту дурацкую и в то же время горячо любимую черно-белую полосатую кружку, и слыша, как в душе включилась вода, я поняла, что тот, кто придумал эту гипотезу, был неоспоримо прав! Мне даже пить из этой кружки не хочется, я могу просто смотреть на нее, прикасаться, стучать по ее ручке ногтем, слыша глухой звон керамики… Это сложно объяснить, но в такие моменты кажется, что какой-то невероятно крошечный кусочек пазла вдруг нашел ту самую прореху, что он должен был заполнить.

Подперев подбородок одной рукой, я занесла другую над кружкой и задумчиво окунула палец в теплый чай. Подняв палец, я несколько секунд смотрела, как капельки падают вниз, чуть задерживаясь на кончике ногтя.

А затем я встала и, медленно дойдя до двери в ванную, прислонилась к ней ухом и замерла, слушая журчание воды. «Пошли со мной»… Тоже мне! Он же пошутил?

Я обхватила ручку и слегка потянула ее на себя. К моему удивлению, дверь с легкостью поддалась, а мое сердце в этот момент тут же замерло и грохнулось в обморок, прямо к пяткам. Я испуганно закрыла дверь и мысленно взмолилась небесам, чтобы Дмитрий Николаевич не услышал меня. Значит, одно из двух: либо он не шутил, либо замок сломался!

Я поспешила на кухню, комично побежав на носочках, как раз вовремя: вода в ванной прекратила литься, и вскоре из-за двери показался химик. В домашних штанах, вытирая мокрые черные волосы. Он хитро взглянул на меня и, повесив на место полотенце, пришел на кухню.

Он слышал. Он прекрасно слышал, как я приоткрыла дверь. Потому что сейчас я прямо кожей чувствую, как он нагло ухмыляется, глядя на меня. А я, опустив глаза, снова любуюсь кружкой…

— Знаешь… — проговорил Дмитрий Николаевич, взяв в руку свою кружку. Я вопросительно подняла глаза, а он в это время подошел ко мне, стащил со стола мою «черно-белую полосатую любовь» и вылил содержимое кружек в раковину. Я вопросительно приподняла брови.

— Давай закажем пиццу и пива? Я сейчас не способен на кулинарные шедевры.

— И как мне жить без вашего борща? — насмешливо спросила я, скрестив руки на груди.

— Ничего, одну ночь переживешь, — он подошел к окошку и раскрыл его, взяв с подоконника сигареты. — Можешь тоже принять душ, после таких сумасшедших суток — то, что нужно! Давай-давай, иди, нечего пассивным курением заниматься!

Я решила последовать его совету и вскоре убедилась, что дверь в ванную комнату у него в самом деле больше не закрывается. А душ действительно расслаблял и будто бы смывал с тела всю усталость. Я даже потеряла счет времени, стоя под струями горячей воды.

— Дмитриева, — раздался стук в дверь. — Ты там не утонула? У меня вообще-то счетчик воды, не знаю, как у вас во дворцах…

— Не утонула, Дмитрий Николаевич, не дождетесь! — в шутку ответила я и улыбнулась.

— Хорошо, тогда я захожу, не пугайся!

— Что?! Не… Не надо! — я высунула голову из-за зеленой шторки, вытирая с глаз воду и увидела, как Дмитрий Николаевич комом кладет на стиральную машину одежду.

— Это тебе, — коротко бросил он и, подмигнув мне, вышел из ванной.

Те же спортивные штаны, затягивающиеся шнурком и на этот раз черная растянутая футболка, выцветшая от времени. Когда я вышла, свет на кухне уже был выключен, в коридоре тоже было темно, только под дверью в спальню Лебедева виднелась тоненькая полоска света. Я осторожно приоткрыла ее, робко заглядывая внутрь.

Дмитрий Николаевич, растянувшись на матрасе, откусывал кусок от пиццы, а второй рукой укладывал подушки себе под спину, чтобы устроиться поудобнее. В ногах у него лежал раскрытый ноутбук, а на полу, рядом с матрасом — четыре банки пива. Было непривычно видеть его огромную татуировку, которую он тщательно скрывает под одеждой. И непривычно, и любопытно одновременно…

— Идеальный Дмитрий Николаевич ест в кровати? — чуть усмехнулась я.

— Ты собралась мне морали читать? — Дмитрий Николаевич откусил от куска, не глядя на меня и, пережевывая, продолжил: — Моя квартира — мои правила. Пиццу здесь едят только в кровати.

— А мне дадите? — примирительно спросила я. Он снова откусил пиццу, на этот раз с интересом взглянув на меня, а потом ухмыльнулся.

— Иди и возьми, — он перевел взгляд на экран ноутбука. — И фильм включи, раз уж все равно стоишь…

Я включила поставленный на паузу фильм и устроилась рядом с Дмитрием Николаевичем, нагло вынув у него из-под спины две подушки. Химик, видимо не ожидавший от меня такой смелости, что-то тихо пробурчал, а потом протянул мне пиццу. Зная, с кем имею дело, я на всякий случай, взяла сразу два куска, сложив их «бутербродом». А потом, когда он косо глянул, как я потянулась к одной из банок с пивом, Лебедев тихо вздохнул и недовольно пробормотал:

— Моя несовершеннолетняя ученица распивает спиртные напитки в кровати своего преподавателя!

— Дмитрий Николаевич, вы собираетесь мне морали читать? — подражая его тону, ответила я. А он только хмыкнул. — Или пиво в вашей кровати пить нельзя?

— Тебе — можно… — Дмитрий Николаевич улыбнулся, взглянув на то, как я открыла банку, а потом выхватил ее у меня из рук. — Сразу, после твоего дня рождения! Спасибо, Дмитриева!

— Вы вылили в раковину мой чай! — воскликнула я, глядя, как самозабвенно он лакает пиво из банки. — Пейте, пейте, Дмитрий Николаевич! И пусть вас не мучает совесть!

Тут он не выдержал и подавился, рассмеявшись. А потом, вытирая рот рукой, вернул мне банку обратно.

— Ладно, Дмитриева, так и быть, — он взял край одеяла и вытер капли пива с груди. — Только не ной, дай фильм посмотреть!

— Ваше великодушие не знает границ! — я театрально всплеснула руками, а потом, взяв банку и поставив на пол, откинулась на подушки и, некоторое время помолчав, добавила: — Я серьезно, спасибо тебе…

Он повернулся ко мне, занес руку, схватив за плечо, придвинул меня к себе и обнял. Он легко касался кончиками пальцев моего предплечья, а потом просто сильно сжал его.

— Уже два раза на «ты»! — хрипло пробормотал он, когда я положила на его плечо голову. — Делаешь успехи!

— Стараюсь, — сладко зевнув, прошептала я.

Те самые удивительные моменты, когда ты чувствуешь себя нормальным человеком, возможно даже немного, самую капельку, счастливым, все-таки иногда появлялись в моей жизни. Это не может не радовать. Хотя, где-то в глубине души казалось, что это словно компенсация за все то, что дается в жизни с таким трудом. Я так и не досмотрела фильм, который Дмитрий Николаевич включил на ноутбуке. Я отключилась почти сразу, как опустила голову на его плечо, сквозь пелену сна почувствовав, как его пальцы коснулись моих волос. И потом я лишь на мгновение проснулась, когда поняла, что химик забрал из моих рук пиццу, положил мою голову на подушку и, выключив свет, вышел из комнаты. И даже несмотря на то, что он находился за стенкой, а не рядом со мной, мой сон все равно был таким безмятежным! Но, к сожалению, недолгим, потому что среди ночи меня разбудил истошный звонок моего мобильного телефона…

========== Глава 21. О “вышибалах” и родительской любви. ==========

— В смысле приехали?! — шиплю я в трубку, боясь разбудить спящего в соседней комнате учителя. — Куда приехали?!

— Домой, куда же еще? — точно так же шипит в трубку мне мой брат, видимо, боясь потревожить родителей нашими маленькими секретами. — Лучше бы тебе вообще сейчас быть на другом континенте, потому что как только ты попадешься мне на глаза, я тебя прибью!

— Подожди, Леш, — отмахнулась я, стараясь сосредоточиться, но сонный мозг напрочь отказывался функционировать. — Что ты им сказал?

— Пока только то, что ты осталась у одной из своих подруг. И прямо сейчас раздумываю, стоит ли им говорить, что ты была замешана в школьной драке?

— Лешенька, прости, я забыла предупредить… — я только сейчас вспомнила, что Лидия Владимировна должна была позвонить всем виноватым в инциденте на уроке биологии домой. Похоже, что вместо родителей ей попался брат. Вот уж повезло — так повезло! Только бы она не стала говорить об этом с родителями!

— Я тебя выгораживаю, покрываю! Машку подставляю с липовыми справками! — ярость брата, едва сдерживаемая, из тихого шипения почти переросла в достаточно угрожающий тон, но он, сделав над собой усилие, понизил голос. — Как ты будешь из этой ситуации выкручиваться — понятия не имею! Но и помочь тебе тут ничем не могу!

— В смысле? — не поняла я.

— Маман собирается звонить родителям твоей подружки, благодарить за гостеприимство… Ну ты знаешь, весь ее этот нудный официоз.

— Вот… Блин! — от беспокойства я практически потеряла дар речи. — Так, Леш, ты имя подруги называл?

— Я сказал, что ты у Фаины.

— Так. Поняла. Ладно, будем придерживаться этой версии.

— Макак, — в голос позвал он. — Ты ведь не у подруги. Где ты сейчас?

Я замолчала, закусив губу и не решаясь сказать правду. Просто страшно, что его реакция на нее будет не самой радостной. Но, с другой стороны, мы с братом очень близки, в отличие от всей моей «идеальной» семейки. А ему приходится врать из-за меня, а это уже просто подло. Хотя, когда правда касается не только тебя, то и делиться с ней надо в два раза осторожнее. Молчание затянулось, и Леша не выдерживает, решив спросить в лоб:

— Ты у Лебедева?

Я продолжаю молчать, не зная, что и ответить. Он и так обо всем догадался, и я уверена, что сейчас мое тихое «да» плеснет масла в разгорающийся огонь ненависти между моим братом и моим учителем.

— Макак, мне просто обидно, что ты мне не доверяешь, — на удивление спокойно ответил он. — Да, мне твой препод не нравится, но это твое дело. Мое дело дать ему в рожу, если он тебя обидит…

— Леша, прости, — разволновавшись, я стала кусать губы. — На самом деле все… Все очень сложно.

— Еще как сложно! Ты в курсе, сколько ему лет? — гневно воскликнул брат, но затем резко понизил голос, видимо боясь оказаться услышанным. — Поинтересуйся на досуге! А заодно потом вспомни, сколько лет тебе! И потом, сопоставив эти две цифры, просто спроси себя, зачем ты ему нужна? Что его может заинтересовать в молоденькой девочке, кроме возможности с ней перепихнуться?

Эти слова прозвучали так больно и обидно, словно пощечина. И Лешиной вины в этом нет. Просто где-то глубоко в душе я уже задавалась этим вопросом. Мало того, я и Дмитрия Николаевича об этом спрашивала. И он так и не смог объяснить мне, зачем я ему нужна. И сейчас, когда Леша озвучил все мои опасения, которые я так старательно заталкивала куда-подальше, стало нестерпимо больно. А вдруг я совершаю ужасную ошибку?!

Я даже не знала, что ответить, потому что, честно говоря, растерялась, лишившись поддержки со стороны человека, который меня защищал, сколько я себя знаю.

— Ладно, Макак, — неожиданно его тон смягчился. — Ты там давай, спать иди и постарайся, чтобы ни тебе, ни мне от предков не досталось. И чтобы у них седины не прибавилось тоже… Я сделал все, что мог.

— Спасибо, Леш, — только и могу ответить ему я, а потом, услышав на другом конце короткие гудки, ложусь на матрас и, глядя на яркий свет фонаря за окном, пытаюсь собраться с рассыпавшимися мыслями, которые бросились из моей головы в рассыпную от одной только Лешиной фразы «что его может заинтересовать в молоденькой девочке, кроме возможности с ней перепихнуться?»

Дмитрий Николаевич, судя по всему, не проснулся от этого звонка. И не мудрено: мне-то удавалось урывками поспать в течение дня, а вот он был на ногах больше суток. Меня в таком случае даже пушечный выстрел не разбудил бы.

Перебирая в голове варианты, как мне разрулить всю эту ситуацию, в глубине души очень хотелось просто взять да и отключиться, чтобы не думать о том кошмаре, что может меня ждать с утра. Хотя, если подумать, ничего же еще не случилось. Мама и папа уверены, что я у подруги. С этой стороны пока без наездов. Первоочередным является то, как мне договориться с мамой Фаины. Я же ее вообще не знаю! Да и Фаня особо о родителях не распространялась. Может, с Дмитрием Николаевичем посоветоваться?

Слова брата снова всплыли в моей голове. Надо же, я так старательно убеждала себя, что я действительно нужна ему, что сама в это безоговорочно поверила! Но что, если это неправда? Что, если он на самом деле просто хочет получить меня в свое распоряжение в постель? Зачем ему тогда со мной так возиться?

Ясное дело, зачем! Чтобы не спугнуть! Чтобы с моей стороны это было бы добровольно! Стоило ему немного проявить заботу, как я тут же растаяла и потеряла бдительность… Хотя, по сути, опять же, пока все под контролем. Пока ничего не случилось же? И Дмитрий Николаевич по какой-то неведомой мне причине уходит спать в другую комнату. Никакой катастрофы пока не случилось.

Не случилось ли?

На мгновение я представила, что резко лишусь всего, что между нами есть. И тогда внутри меня разрастется огромная, размером с целую вселенную зияющая пустота. Потому что катастрофа на самом деле случилась. В народе эта самая катастрофа называется любовью…

Крепко зажмурившись, я постаралась выгнать из головы мысли о химике и вернуться к насущной проблеме. К той проблеме, на решение которой у меня есть хоть какой-то, едва уловимый, но все-таки шанс.

Я достала из-под подушки телефон и, немного подумав, набрала сообщение Фане, уместив весь масштаб предстоящего армагеддона всего в трех буквах.

«S. O. S.»

И, крепко сжав в руке телефон, я стала ждать с замиранием сердца реакции подруги, не особо надеясь, что она последует так скоро, как мне бы хотелось. Скорее всего, Хвостова сейчас видит шикарный сон о том, как она орет на какого-нибудь десятиклассника или выбивает из меня всю долгожданную правду о моих приключениях. Но я твердо решила не разжимать руки, пока не получу хоть какой-нибудь ответ, хотя и понимала, что просто стараюсь удержаться хоть за что-нибудь, отчаянно нуждаясь в своем спасательном круге.

К моему удивлению, через несколько минут телефон требовательно зажужжал.

— Ты в своем уме? На время смотрела? — голос Фани сонный, но при этом крайне недовольный.

— Я влипла, — ответила я ей шепотом, не тратя время на извинения.

— Что случилось?!

— Предки вернулись раньше времени, и Леша сказал им, что я у тебя. И моя маман собирается с утра звонить твоим родителям, извиняться за доставленные ее несуразным ребенком неудобства…

— Так стоп. Но тебя у меня нет.

— Да, — отвечаю я, понимая, чего сейчас мне от нее ожидать.

— И дома нет, — со стороны кажется, что ее сонная голова тоже не очень хорошо соображала и для того, чтобы полностью понять всю картину, ей обязательно надо каждый факт произнести вслух.

— Нет.

— Дмитриева, и где тебя носит?!

Я замолчала на несколько секунд, понимая, что меня загнали в угол. Что мне ответить? Правду? Снова врать? Но что? Я скоро настолько погрязну в собственной лжи, что просто стану забывать, кому что наврала!

— Я у Лебедева, — выдыхаю я и закрываю глаза, словно в ожидании пощечины. Но на другом конце слышится лишь протяжное и, похоже, шокированное молчание.

— А-хри-неть, — медленно говорит подруга, спустя почти минуту. — Так ты все-таки спишь с ним?!

— Да не сплю я с ним! — прошипела я в трубку, все еще боясь, что буду услышана химиком. — Фаня, я тебе обещаю, больше никакого вранья. Я все тебе расскажу, только, пожалуйста, помоги мне! Предки меня убьют! Помнишь, ты же сама просила меня не молчать, если мне будет нужна помощь? Так вот, мне очень, очень нужна твоя помощь!

— Да, влипла ты, не то слово! С ума сойти! Он же раза в два старше тебя!

— Ты вообще меня слушаешь?! — от отчаяния захотелось заплакать. Руки стали нервно теребить край пододеяльника.

— Ладно, я договорюсь с мамой, не психуй, — успокоила меня подруга. — Только ближе к утру. Во сколько твоя звонить будет?

— Я похожа на Нострадамуса?!

— Если она позвонит и попросит тебя к телефону? Чисто так, проверить на ложь?

— Тогда мне не жить.

— Ладно, я попрошу маму не брать трубку до того, как я в школу не уйду. Диктуй мамин номер…

Продиктовав ряд цифр, я, попрощавшись с Хвостовой, положила телефон под подушку и попыталась заснуть, но это мне удалось только ближе к рассвету, поэтому, когда химик бесцеремонно раскрыл дверь в свою спальню и сообщил мне, что мы опаздываем в школу, я подскочила, как ужаленная, и начала судорожно собираться.

Второпях мы даже парой слов не успели обменяться. Дмитрий Николаевич сунул в руки мне бутерброд с сыром и вытолкал за дверь, выходя за мной следом, так же с бутербродом в зубах. Пока ехали на машине, я от страха чуть было не умерла. Лебедев явно нарушал, вышивая по утренним пробкам, чтобы успеть в лицей к первому уроку. Но, увидев мое бледное от испуга лицо, он сказал, чтобы я не беспокоилась, в случае чего, он окажет мне первую помощь. Ободряет, ничего не скажешь!

К остановке, на которой мы обычно встречаемся во избежание чужих глаз, мы подъехали ровно за пятнадцать минут до урока. Придем в школу без опозданий и по очереди. А значит, не вызовем ни у кого подозрений!

Перед тем, как выйти из машины, он поймал мою руку, которой я старалась отцепитьзаедающий ремень безопасности и, сжав мою ладонь в своей, тихо спросил:

— Что случилось? — встретившись с его пронзительным взглядом, я поняла, что за все утро старательно смотрела себе под ноги, избегая с ним всякого зрительного контакта. А сейчас, глядя в его голубые, холодные, но вместе с этим обеспокоенные глаза, в голове снова и снова звучали Лешины слова. И хотелось просто спросить его, зачем? Зачем, Дмитрий Николаевич?! Почему?! Черт бы побрал всю мою доверчивость! Чего вы хотите от меня?

— Да, Дмитрий Николаевич, все в порядке, — пробормотала я, пытаясь отцепить ремень. Ну почему он не отцепляется, елки-палки?!

— Не похоже, — он тянется ко мне второй рукой и двумя пальцами приподняв подбородок, заставляет меня снова посмотреть в его глаза.

— Родители приехали, — выдохнув, сообщаю я, надеясь, что эта проблема сойдет за мое настоящее беспокойство. — Ночью вчера. Надо кое-что уладить.

— Без проблем, давай телефон, — усмехнулся он, а я только фыркнула, освободив свой подбородок.

— Очень смешно, прямо обхохочешься! Да будь ты проклят, тупой ремень! — воскликнула я, со злостью стукнув по замку ремня. Дмитрий Николаевич спокойно нажал на него и отцепил заевший ремень, а я выдохнула, сгорая от стыда за свою несдержанность.

— Зайди ко мне после уроков, — сказал он, вглядываясь в мое лицо. А я, не поворачивая головы, тихо пробормотала, злясь на себя:

— Конечно, Дмитрий Николаевич.

А потом, выйдя из машины, поспешила в лицей через дворы, даже не обернувшись.

***

Иногда так получается, что ты настолько увлекаешься чем-то, что совершенно забываешь об окружающем мире. Как правило, со мной это происходило, когда меня затягивала какая-то интересная книга. Я запросто могла провести за чтением всю ночь, не отрываясь, и только с рассветом заставляла себя отложить книжку и хотя бы немного поспать. Плюс молодого организма в том, что у него в резерве столько сил, что после такой ночи можно спокойно поспать часа три и, как ни в чем не бывало, функционировать в течение всего последующего дня.

Конечно же, после той жуткой ночной смены мне, даже несмотря на то, что я — счастливый обладатель этого самого молодого организма, надо было бы проспать несколько суток, чтобы морально прийти в себя. Но, думаю, что тут просто дело в непривычке к подобному стрессу.

А вот к отсутствию в городе родителей я привыкла быстро. И так ловко вжилась в роль самостоятельной девочки, что совсем забыла, что я пока еще официально являюсь несовершеннолетней. И пусть мои родители раз в год, ближе к весне, регулярно отправлялись в длительную командировку, я оставалась на попечении брата. О чьем существовании я тоже имела наглость забыть. Но, как оказалось, судьба приготовила для меня гораздо больше сюрпризов, чем я ожидала от нее получить на этом сказочном празднике под названием «жизнь»…

Фаня ждала меня около входа в лицей, засунув руки в карманы белой куртки и мерно вышагивая вдоль ступенек. Взгляд, которым она меня встретила, был полон осуждения настолько, что на секунду я даже почувствовала вину. Не из-за того, что так долго держала ее в неведении, хотя, если подумать, моя личная жизнь — дело мое и только мое. А из-за того, что успела моя подруга себе навоображать. Будто я действительно занималась прелюбодеянием и грехопадением в объятиях Дмитрия Николаевича. Хотя, честное слово! Уж лучше бы и так, чем те сомнения, что меня теперь раздирают по поводу него. Спасибо, блин, Леша!

— Пожалуйста, только не молчи! — взмолилась я, глядя на подругу, потому что она уже несколько секунд просто стояла напротив и сверлила меня уничтожающим взглядом.

— Мама тебя не выдаст, но сказала, чтобы ты головы не теряла.

— Господи, спасибо! — выдохнула я чуть громче, чем следовало, и тем самым привлекла к себе подозрительные взгляды со стороны спешащих в школу учеников. — Хвост, спасибо, спасибо, спасибо! — я потянулась, чтобы заключить в объятия подругу, но та отшатнулась от меня, как от паралитичной больной.

— Не так быстро! — она оглядела меня с ног до головы. — Сейчас мы зайдем, и ты мне все объяснишь, от начала и до конца!

— Прямо сейчас? У нас как бы урок…

— Пошли, — бросила Хвостова и, схватив за руку, потянула ко входу.

Мои убеждения, что в школе надо учиться, а не рассказывать в туалете о своих похождениях с учителем, все-таки возымели должный эффект, и Фаина, согласившись, что сорок минут можно и подождать, оставила меня на время урока в покое. Хотя, это было сделано лишь условно. На деле же, я чувствовала, как она сверлит взглядом мою многострадальную спину. Даже Исаева во время урока русского протянула мне листочек с написанной второпях корявым почерком «что ты сделала с Фаней».

А на перемене меня практически за шкирман потащили к туалету, где Фаня, рявкнув на двух маленьких девчонок, чтобы те убирались отсюда, встала напротив меня и, сложив руки на груди, приготовилась внимать моему рассказу.

Прокручивая в голове все, начиная от того момента, как я побывала на первой смене, заканчивая татуировкой на спине Дмитрия Николаевича, я поняла, что должна удовлетворить любопытство своей подруги. Но с другой стороны, я понимала, что катастрофа, которая может свалиться на наши с химиком головы будет просто ужасающей. И о сменах на скорой, как бы мне не хотелось поделиться об этом с ней, я рассказать просто не могу.

— Знаешь, а ты можешь даже не рассказывать ничего, — фыркнула Фаня.

— Серьезно?! — я не поверила своим ушам. Это что за невиданная щедрость от госпожи фортуны?!

— Да, Димон, серьезно! — судя по ее виду, она была просто в ярости. — Вот ведь у тебя башню сорвало! С химиком! Ну ты и дура!

— Фаня, пожалуйста, тише, — чуть понизив голос, прошу я, но на подругу это никак не действует. Она, схватившись за волосы, отворачивается к окну и какое-то время задумчиво смотрит на улицу. А потом выдает:

— И если он не спит с тобой, то на кой ты ему сдалась? — она непонимающе разводит руками. Да что же это сегодня такое?!

— Может, ему нравится моя тонкая душевная организация? — обиженно бросаю я.

— Дмитриева, у роботов нет души, — отвечает мне Фаня. — Он же взрослый мужик! Ты думаешь, ты ему интересна?! Господи, ты представляешь, что будет с Аней, если она узнает? Да она умрет с горя! Она же молится на него!

— Фаня, даже не вздумай что-то говорить Аньке, — серьезно говорю я. Не знаю, что теперь будет обо мне думать Хвостова, но вот Аня, скорее всего, меня просто возненавидит!

— Не скажу, не ной. Но не для тебя, а для нее, — брезгливо проговорила она. — С моей стороны ты поддержки не получишь, потому что добром это не кончится! Это кончится тем, что ты будешь здесь рыдать, потому что он тебя бросил! Потому что такие, как ты, не нужны таким, как он! Помяни мои слова! Вообще, знаешь, Димон, я все понимаю, с такими-то предками, у тебя должно было рано или поздно крышу сорвать, но, черт подери, ты перегнула палку дальше некуда! Это…

Внезапно дверь раскрылась, и в проходе показалась перегидрольная голова Королевы. Она с надменным видом рассмотрела сначала меня, а потом Фаню и, облокотившись о стенку, тоже сложила руки на груди, хитро улыбнувшись. У меня желудок завязался в узел. И давно она стоит под дверью?!

— Ну? — довольно протянула она.

— Что «ну», курица? — переспросила Хвостова.

— И что же наша тихоня сделала? — она улыбнулась еще слаще, а у меня немного отлегло. Похоже, она услышала только последнюю фразу Фани, о том, что у меня сорвало крышу.

— А ты придумай, у тебя это хорошо получается, — прошептала я, проходя мимо нее, чтобы отправиться на историю, и сразу после этого, словно аккомпанементом, над нашими головами раздался звонок.

***

Эффект бабочки. Очень красивое название того хаоса, который творится в моей жизни и который происходит в ней по моей же вине. Ты совершаешь какой-то маленький, совсем незначительный, по твоему мнению, поступок, а потом, спустя какое-то время, широко раскрыв глаза, смотришь, как твоя жизнь летит под откос. И последствия могут оказаться настолько необратимыми, что остается только сжимать голову руками, глядя на все это, и задаваться вопросом: «КАК?! КАК?!»

В тот день в лицее все еще только начиналось. Я-то думала, что хуже, чем неожиданное прибытие родителей из командировки, волокиты с моим отсутствием дома и раскрытием карт перед Хвостовой, ничего не может быть, и я, естественно, ошибалась.

Но, как и любое проявление самого несправедливого и ужасающего зла, моя личная катастрофа только-только набирала обороты, удивительным образом скрывая свою истинную сущность.

— Родительский комитет вчера ходил уговаривать Лиду на предвыпускную вечеринку! — после урока к нам с Аней и Фаней присоединился Паша. Мы шагали в столовую, чтобы чем-нибудь перекусить.

— И она сменила гнев на милость? — заинтересовалась Исаева.

— Не уверен, но поговаривают, что да.

— Кто поговаривает, бабки под твоим подъездом? — фыркнула Фаня. После того случая зимой, Наумов все еще был исключен из ее списка фавора.

— Под твоим, Хвостова, — ответил Пашка, а Фаня, к моему удивлению, смущенно улыбнулась. — Предки Королёвой сказали, а она — мне.

— У-у-у, ты говорил с богиней! — я косо посмотрела на Пашу. Казалось, тот немного замялся.

— А ты что, типа ревнуешь? — не растерялся Пашка.

— Димон, Пашенька, типа намекает, что слышит звук страшного удара от твоего падения в наших глазах. Ферштейн? — Исаева встала прямо перед ним, резко развернувшись и заставив всех нас остановиться. — Или ты как тайный шпион к ней в друзья набиваешься?

— Исаева, чего бычишь? Я краем уха услышал, она вообще Прилепской это рассказывала, — похоже, слова Ани задели Наумова. Он нахмурился и глянул на Исаеву исподлобья. — Нужна мне эта кукла!

— Зато ты ей нужен! — улыбнулась Аня, все еще стоя столбом перед нами. — Я бы на твоем месте ходила бы по школе осторожнее, а то Степанов не дремлет! Вон, как нашего Димона приложили, — Аня смягчилась, и мы снова зашагали в столовую.

— Совсем не факт, что это он. Может, это та же Королёва? — предположила Фаня.

— Это мог быть кто угодно, — задумчиво проговорил Паша.

— В смысле? — не поняла я.

— Димон, ты только не обижайся, но у тебя завистников здесь гораздо больше, чем ты думаешь. Да, ладно, не удивляйся ты так! Сама подумай: тебя постоянно с чего-нибудь снимают, ты на всех конкурсах и олимпиадах что-то занимаешь, живешь в элитке, родители — крутышки… Да и потом, частные уроки с этим упырем…

— С химиком? — уточнила Хвостова, а я нервно сглотнула.

— Ну да, — кивнул Паша и подозрительно на меня глянул. — Ты в курсе, что он больше никому не дает частные уроки? Говорит, времени свободного нет. Но на тебя свободное время есть!

— Ты намекаешь на что-то конкретное? — я сузила глаза, чувствуя, как внутри всколыхнулась злость.

— С чего бы? — Наумов наклонил голову, заглядывая в мое лицо, а я поджала губы.

— Конечно, у него нет свободного времени! Он же на скорой работает! Ты видео то, с «Куба», видел? — вступилась за своего любимчика Исаева.

— Видел, — буркнул Паша. — Выгораживайте вашего любимого химика сколько угодно, Исаева, а я вот считаю, что он с гнильцой! Потому что все видят в нем только гребанного супергероя! Ах, боже мой, учитель, умник, да еще и врач! А вы посмотрите, какой он офигенный! — проворковал Паша, подражая писклявым голосам девчонок. — Он — серый кардинал! А вы как мотыльки на огонь летите, дуры!

— Паш… Ты чего? — удивленно уставилась на него Аня, а от меня не укрылся торжествующий взгляд Хвостовой.

— Ничего! — Пашка, ускорив шаг, вырвался вперед, слегка задев меня плечом, а я, под оглушительные удары своего взволнованного идиотского органа, в народе именуемого сердцем, смотрела, как обиженный и заревновавший одноклассник, только что завуалированно признавшийся, что ему не нравится мой выбор, удаляется в сторону лестницы в спортзал.

— Чего это с ним?! — не унималась Аня. Похоже, ей, как истинному фанату нашего химика, было больнее всего слышать эти слова. Но она даже понятия не имеет, кому они предназначались на самом деле!

— ПМС, — коротко и на свой лад объяснила его поведение Фаня. — Пошли, поедим и в раздевалку. Физрук волейбол обещал, можно будет Степанову по тыкве мячом зарядить!

— Или Королёвой! — тут же обрадовалась Аня, переключившись на любимую тему. — Жалко, что ты освобождена, Димон!

— Ничего, переживу как-нибудь, — бросила я.

Сидя на скамейке в спортзале, во время урока физкультуры, я с безразличием смотрела, как все мои одноклассники радостно превратили волейбол в вышибалы. Степанов матерился, как сапожник, Николай Александрович орал на него, Ника возмущалась поведением окружающих, накручивая на пальчик свои белобрысые локоны, а мои дорогие подруги задорно швыряли мячик прямо ей в лицо, громко крича «бинго!», когда удавалось задеть хоть кого-нибудь. В конце концов, физрук просто удалил их с площадки, заставив наворачивать круги по залу в наказание. И каждый раз, пробегая мимо меня, они радостно вопили, что оно того стоило.

Мобильный в кармане требовательно зажужжал. Стараясь делать это как можно незаметнее, чтобы не навлечь на себя гнев и без того разозлившегося физрука, я достала телефон и с удивлением взглянула на экран.

«Сегодня поедем домой вместе, после родительского собрания».

Сообщение от мамы немного выбило меня из колеи. Родительское собрание?! Что за родительское собрание?

Быстро набрав «ОК» в ответ и отправив сообщение, я стала убирать телефон в карман штанов, но он снова зажужжал. Закатив глаза, я потянула его обратно из кармана.

«Мы по тебе очень соскучились, доченька! И у нас хорошие новости по поводу твоего поступления в институт!».

Вздохнув, я начала набирать сообщение, но на этот раз мне не повезло, потому как раз в этот момент зловещая тень физрука нависла надо мной.

— Телефон на базу! — скомандовал он. И я, повиновавшись, протянула ему свой смартфон. — Вот, как раз родители и заберут его у Лидии Владимировны! Дмитриева, совсем обнаглела!

С грустью провожаю глазами физрука, прикидывая, что маме это очень не понравится. Хотя, с другой стороны, это она и виновата. Нечего мне на уроках писать.

К концу дня настроение мое было на нуле. Признаться, мне было даже немного стыдно, что я не испытывала ни капельки радости от того, что родители вернулись. Наверное, не напиши мама, что они что-то устроили с моим поступлением туда, куда они хотят, я бы хоть немного обрадовалась. А так… Контроль, проявившийся еще до личной встречи с ними, наезд Пашки, неодобрение Фани, слова Леши, прочно застрявшие в моей голове, и Дмитрий Николаевич, которого я так старательно сегодня избегала…

Господи, как же я от всего устала!

Как же я хочу, чтобы Леша ошибался…

На сердце снова навалилась тоска. Я, лениво переставляя ноги, шагала к актовому залу, где проходило собрание и, присев прямо на пол, облокотилась о холодный бетон стены.

После уроков я так к нему и не зашла. А выйдя из его машины с утра, я вела себя довольно грубо. Не хотелось бы все так и оставлять. Он там, за стенкой. И мои родители даже не подозревают, как много химик значит для их дочери. И как далеко их дочь зашла в своих чувствах к своему учителю. Как бы я хотела сейчас просто побыть с ним вдвоем…

Когда собрание закончилось, в актовом зале поднялся характерный гул голосов. Двери распахнулись, и родители одиннадцатых классов стали лениво выходить, что-то на ходу обсуждая друг с другом.

Поднявшись на ноги, я заглянула в зал. Преподаватели все еще сидели за длинным столом и отвечали на многочисленные вопросы всем желающим. В их числе была и моя мама. Совсем не изменившаяся, как будто никуда и не уезжала, она, как всегда одетая в строгий брючный костюм, с недовольным видом разговаривала с Лидией Владимировной. И прямо на моих глазах классная передала ей в руки мой телефон. Плохо. Очень плохо. Судя по выражению маминого лица, скандала не избежать.

Чтобы немного отвлечься, я нашла глазами в толпе Дмитрия Николаевича, и мое сердце застучало чуть быстрее. Он разговаривал о чем-то с завучем, снимая свои очки и убирая их в нагрудный карман рубашки. Казалось, Лазарко о чем-то его просит, но он, нахмурив брови, упорно качает головой из стороны в сторону.

Когда зал почти опустел, учителя, вместе с оставшимися родителями, тоже потянулись к выходу. Я приветственно кивала преподавателям и некоторым из родителей, кого знала. Дмитрий Николаевич, почти не обратив на меня внимания, только скользнул по мне взглядом, а я, задержав дыхание, кивнула и ему, хоть и не получила никакого ответа. До моего слуха долетели озабоченные слова завуча: «Ну, может, удастся как-то поменяться дежурствами»? Похоже, Лебедева пытаются к чему-то припахать.

— Марина! — окликнул меня голос мамы. Я повернулась. В очень скверном расположении духа, она шагала рядом с Лидочкой. К слову, классная тоже довольной не выглядела. Мама держала в руке мой телефон с таким видом, что сейчас запульнет в меня им. Но, она, сжав зубы, подошла ко мне вплотную, и, схватив под локоть, повела в сторону выхода. — Знаешь, как мне было стыдно, когда при всех мою дочь назвали среди виноватых в школьной драке?! — прошипела мама.

Я только тяжело вздохнула, приготовившись к тому негативу, который сейчас польется из уст моей матери прямо на мою многострадальную голову!

— Хорошо еще, что краснеть за твои переписки на уроках мне пришлось только перед Лидией Владимировной! — продолжала мама. Ох, мамочка, я скучала… — Мне стыдно за тебя! — она чуть повысила голос и некоторые учителя, шедшие впереди, обернулись. Среди толпы сверкнули ледяные глаза химика. — Конечно, мне не следовало писать тебе во время урока, здесь есть и моя вина.

Я быстро глянула на маму, скрывая свое крошечное торжество от неожиданного справедливого признания мамы, но ее взгляд снова посуровел. Глядя на нее, подтянутую, с таким же пучком на голове, как и у меня, я невольно потянула руку к воротнику своей блузки и снова расстегнула три пуговицы. Господи, да я же ее копия…

— Но твой телефон просто разрывался даже на собрании! Я очень тобой недовольна, Марина! — последняя фраза так часто произносилась раньше мамой, что я поймала себя на мысли, что знаю наизусть даже интонацию. А собственное имя, в конце этой фразы, как и раньше, прозвучало словно ругательство. И все бы ничего, но она стала открывать мои сообщения. Из легких тут же словно выбило весь воздух. — Исаева, Хвостова… Ладно, они писали тебе уже после уроков. И Уткина какая-то… Кто это? У вас в классе такой нет.

— На олимпиаде по химии познакомились и подружились, — попыталась оправдаться я, стараясь не выдавать своего волнения. Если я напрямую попрошу сейчас у нее телефон, это будет выглядеть очень подозрительно. На самом деле, конечно же, ни с кем я не знакомилась на олимпиаде. Просто, чтобы снять всякие подозрения, я просто переименовала Лебедева в некую Уткину, не сумев придумать ничего оригинальнее и посчитав, что если он узнает, то, пожалуй, оценит иронию. Но, к моему ужасу, мама телефон мне не отдавала и просто раскрыла переписку, желая узнать, о чем же разговаривают девочки-олимпиадницы, со словами:

— Хорошая девочка? Вы подружились? — конечно же, она заинтересована в том, чтобы ее дочь окружали люди с исключительно зашкаливающим уровнем IQ. Думаю, что этот уровень у истинного обладателя номера не ниже маминых ожиданий… — Что…

Она резко остановилась. Мимо нас проходили родители, учителя, директор… Впереди, около кабинета завуча был слышен голос Дмитрия Николаевича… А мама просто стояла и тихо вслух читала каждое сообщение из переписки. Сердце мое колотилось с такой скоростью, что голова начала кружиться. Надо было все удалить… Какая же я ду-ра!

Это конец.

— «В твоих объятиях спалось гораздо лучше»… — мама оторвала взгляд от экрана телефона и перевела его на меня. Думаю, я стояла бледная, как никогда. — Ты меня за дуру держишь?! Уткина?! Девочка с олимпиады?! Сейчас мы позвоним этой Уткиной! Это Наумов, да?! Ты с ним ночи проводила?!

И в тот момент, когда мама нажала на вызов этого контакта, мое сердце будто остановилось. Я потянулась к маминому локтю, умоляюще сжав его в своей ладони с такой силой! Но мама только брезгливо сбросила мою руку.

Мамочка, пожалуйста, не надо…

И на весь школьный коридор заиграла мелодия «Stayin’ Alive», доносящаяся от кабинета завуча. Мама повернула туда голову, глядя, на химика, стоящего к нам спиной и достающего из кармана брюк телефон. Он какое-то время смотрел на экран, а я чувствовала, как летит к чертям собачим вся моя жизнь. Мама вытянулась в лице, но сбрасывать вызов не спешила, и краем уха я услышала голос химика, раздавшийся на другом конце трубки и коридора:

— Я сейчас занят, ты зайдешь ко мне через десять минут?

Услышав эти слова, мама, удостоверившись в самой грязной лжи своей дочери, которую она себе даже и представить-то не могла, сбросила вызов и, не показывая своим видом никаких эмоций, кроме презрения, вернула мне телефон.

— Сейчас же домой, — сквозь зубы проговорила она и, не глядя на меня, пошла вперед по коридору, задержав на доли секунд свой взгляд на Лебедеве, проходя мимо него. А я, на ватных ногах пошла следом и, чувствуя, как по щекам стекают слезы, стыдливо вытерла их ладонью с лица, встретившись глазами с химиком.

Думаю, он понял, что я не зайду к нему через десять минут. И, возможно, вообще больше никогда…

========== Глава 22. О самообладании матери и дочери. ==========

Доверие. Что такое доверие? Это способность полностью, безоговорочно положиться на кого-то, зная, что он не подведет тебя и ни за какие коврижки не предаст твои интересы в угоду своим. А еще это то, что мама только что потеряла по отношению ко мне.

Страшно ли мне? Да. Больно ли мне? Отчасти. Стыдно ли мне? Ругайте. Не стыдно ни капельки. Появись у меня шанс прожить жизнь заново, то я не поменяла бы ровным счетом ничего.

Если бы не напряженность того молчания, в котором мы ехали с мамой домой, я бы даже на какое-то время смогла забыть, что дома меня скорее всего ждет нечто ужасное от родителей. Мама, как и всегда, вела машину, не сводя глаз с дороги, поджав губы и постоянно вздыхая. Обычно она то и дело придирчиво оглядывала меня, на секунду переводя глаза, а сейчас создавалось такое ощущение, что ей просто противно даже взглянуть на собственную дочь. Что ж, ее тоже можно понять, наверное.

Я не раз себя ловила на мысли, что если ты провинилась, то уж лучше пусть тебя ругают, кричат, устраивают скандал, чем вот такое вот молчание, полное ненависти и презрения.

Но никогда раньше я не задумывалась, можно ли испытывать чувство ненависти к своему ребенку? Мама и папа всегда были хорошими родителями. С детства они повторяли мне, что они все для меня делают и дают мне все, что нужно, потому что любят. И они действительно заботились, опекали, возможно, даже любили, но при этом мне всегда так не хватало их. Странное дело: мама вроде рядом, вместе со мной учит готовить очередное изысканное блюдо, но я ничем не могу с ней поделиться. Вообще. Потому что не доверяю ей? Теперь я уже и не знаю.

А папы постоянно нет дома. Обычно я могла его увидеть только за ужином, но настолько редко, что это был настоящий праздник! Так что отцовское внимание я отправлялась искать к нему на работу, в больницу. Я делала вид, что не слышала разговоры сестер, как им меня жалко. Ведь меня нечего жалеть, у меня действительно все есть.

Первое время я переживала, что родители не могут даже просто обнять меня… Но потом что-то внутри меня будто оборвалось. Переключилось. Я перестала об этом думать. Я нашла утешение в книгах и стремлении к самореализации. У меня появились амбиции. Я только изредка, как и полагается уважающему себя подростку, сетовала на «глупых предков», которые меня не понимают. Хотя на самом деле полностью скрывала правду: им нечего понимать. Они меня просто не знают. И самое печальное, до того момента, как я не вылезла из своего «кокона», я и сама себя не знала. Мама с папой просто видели дочку, вечно что-то читающую, упорно занимающуюся, и приносящую домой исключительно отличные оценки. Они радовались, а я была удовлетворена, получая от них хоть что-то похожее на внимание — похвалу.

И я сама не заметила, как постепенно становилась такой же, как и они. Не только внешне, совершенно неосознанно подражая маме даже в манере одеваться, но и внутренне, я выставляла на передний план только свои цели, полностью закрыв глаза на все то, что происходит вокруг меня. Изолировавшись от всего окружающего мира, я действительно стала «дикой», как выразилась Королёва. Надо же, как она, оказывается, разбирается в людях. Возможно, она и не такая дура, какой ее все считают.

Глядя на сухой мамин профиль, я сняла с волос резинку, распустила волосы и отвернулась к окну, после чего последовал очередной мамин тяжелый вздох. Головы она не поворачивала, но, похоже, что боковым зрением за мной все-таки следила.

Вспоминая сейчас первую смену, мне на секунду показалось, что я раньше вообще ничего не могла чувствовать. Я видела в папиной больнице многое, но я даже представить себе не могла, что значит спасать жизни людей, когда им нужна экстренная помощь, когда счет идет на секунды. Я видела своими глазами, как Дмитрий Николаевич вместе со своим неунывающим напарником вырывают людей из цепких лап смерти! Практически возвращают с того света!

А потом мои мысли переключились на воспоминания о бесконечных родительских нотациях о том, что им нужна достойная замена, о том, что это все практически семейное дело… Иногда создавалось такое чувство, что мы с братом — некий пункт какого-то стратегического плана, который мама с папой перед собой поставили. Вырастить достойную смену — сделано. А то, что у нас могут появиться свои собственные желания, свое мировоззрение, оказалось для них неприятным сюрпризом.

Вряд ли мама меня ненавидит. Разочарована — точно, но вряд ли это ненависть. Наверное, было бы правильно, чтобы я сейчас плакала, раскаивалась, просила ее снисходительности, но я чувствовала какое-то отстраненное спокойствие. Пустила все на самотек? Да нет, не сказала бы. Просто я искренне считала, что все, что со мной случилось за эти три с лишним месяца — это самое потрясающее, что со мной случалось в жизни! Сейчас, скорее всего, я лишусь всего этого. Смен, своей свободы, любимого человека рядом…

Только сейчас в голове промелькнула мысль, что даже если Леша и был прав, то это бы ничего не изменило. Даже если бы Дмитрий Николаевич просто хотел воспользоваться моей слабостью, я бы не стала препятствовать. И даже если бы это была ошибка, из-за которой я бы действительно потом рыдала в школьном туалете, я бы хотела ее совершить! Это мое право! Черт возьми, я хочу ошибаться, переживать, рыдать, злиться, любить!

Я хочу жить!

А не существовать по чьему-то сценарию.

Домой мы вошли в таком же молчании. Папин чемодан стоял в прихожей, видимо, мама еще не успела его разобрать. А вот сам отец встречать нас не вышел. Краем глаза я увидела, как он сидит на кухне, обложившись бумагами, перекладывая их из одной стопки в другую, перед этим бегло ознакомившись с написанным. Честно говоря, не уверена, что он вообще заметил, что кто-то пришел.

Зато нас встретил Леша. И он сразу понял, что случилось что-то непоправимое, увидев мамину ярость в глазах. Повесив мамино пальто в шкаф, он глянул на меня сначала немного осуждающе, а потом его темные глаза наполнились таким пониманием и сочувствием, что захотелось завыть в голос.

— Оба наверх, — скомандовала мама тихо, чтобы не потревожить отца.

Мы послушно поплелись за ней по лестнице, быстро переглянувшись. И Леша, потянувшись к моей руке, на несколько секунд сжал ее, как бы намекая, чтобы я не отчаивалась. А затем выпустил ее, когда, остановившись в коридоре, мама резко развернулась к нам лицом. Она встала между нами, отчего мы оба невольно отступили от нее на пару шагов.

— Снимай свитер, — прошипела мама, повернувшись ко мне. Я непонимающе посмотрела на нее и, вынув сначала руки из рукавов, поспешно стянула с себя серый свитер. — Рукава расстегивай, — опять скомандовала она.

Леша непонимающе смотрел то на нее, то на меня, а я дрожащими пальцами расстегивала пуговицы на рукавах блузки. Когда я, наконец, с ними справилась, мама, резко схватив меня, задрала рукав почти по плечо, сначала на одной руке, затем на другой. Это что, проверка на наркотики?

— Снимай блузку, — жестко скомандовала мама. Чистые вены не удовлетворили ее?

Кинув быстрый взгляд на Лешу, который выглядел достаточно растерянным, я потянулась к пуговицам ворота блузки. И, расстегнув их, я еще раз вопросительно посмотрела на маму, но та только опять скомандовала «снимай». И тут до меня дошло, что она ищет: нет, не вены интересовали ее. Она ищет то, что требовало перевязки, о которой, видимо, она прочла в сообщениях.

Я сняла с себя блузку, глядя, как Леша опустил глаза в пол, и, сжав челюсть, бесшумно вздохнула, наблюдая за маминой реакцией на тоненький розовый шрам на боку.

Мама побледнела, а затем часто и тяжело задышала, видимо, подбирая для меня те слова, которые ранят меня максимально больно. Но она ничего не стала мне говорить, а просто повернулась к Леше, который так и стоял, опустив глаза в пол.

— Я просила тебя присмотреть за сестрой! — прошипела мама. Она занесла руку и со всей силы ударила брата по щеке.

— Мама! — приглушенно воскликнула я.

— Закрой рот!

Леша глянул на нее исподлобья, так, слово ничего другого от мамы и не ожидал. Мое сердце сжалось. Так нельзя! Он же не виноват! Он же здесь совсем ни при чем!

— Как ты допустил это?! — мама чуть повысила голос и снова занесла руку, но я схватила ее, не дав ей снова ударить брата.

— Мама, пожалуйста, он ни в чем не виноват! Он даже не знал об этом! Это моя вина, мама! — но мама со злостью оттолкнула меня, из-за чего я отлетела к стене.

Леша дернулся ко мне, чтобы помочь подняться, но мама угрожающе преградила ему путь. Брат терпеливо отошел еще на шаг назад. Затем мама развернулась, зловеще нависнув надо мной и, больно впившись пальцами в плечо, наклонила свое лицо так близко, что казалось, можно было увидеть капли гнева, что плескались в ее глазах.

— Кто накладывал швы?! Это он, да? Твой учитель?! Что ты еще натворила?! — на последнем слове ее голос все-таки сорвался с шепота. — Ты с ним спала?! Ты с ним спала, я спрашиваю?! — повторила мама свой вопрос. — Отвечай!

— Нет, — дрожащим голосом ответила я.

— Не смей мне врать! Ты с ним спала?! — она с силой встряхнула меня за плечо.

— Нет, мама, нет! — повторила я.

— Не ври мне! — снова заорала мама.

— Прекрати, она же сказала! — вступился за меня Леша и, с силой отцепив ее руку от моего плеча, загородил меня собой. — Тебе же сказали, нет! Не трогай ее.

Снизу послышалось копошение, а вскоре и голос папы, интересовавшийся, давно ли мы пришли домой. Мама с яростью посмотрела сначала Леше в лицо, а потом мне и, развернувшись, пошла к лестнице, чтобы спуститься к отцу. Пару секунд я провожала ее взглядом, а потом, почувствовав, как слезы подступили к горлу, повернувшись к брату и расплакалась от переполнявших меня эмоций.

— Тихо, она услышит, — прошептал Леша, обняв меня, а потом поднял с пола мою блузку и накинул на мои плечи. — Идем в комнату.

— Лешенька, прости меня, прости, пожалуйста! — сквозь слезы причитала я, когда мы зашли в комнату и сели с ним на пол, прямо под дверью. — Это я во всем виновата! У меня телефон отобрали, а вернули ей, а она…

— Все, успокойся…

Я плакала, уткнувшись в его плечо, а он, приобняв меня, гладил по волосам и только бормотал, что все будет хорошо. Что будет хорошо? Ведь все снова вернется на круги своя. И это будет просто невыносимо, после всего того, что со мной было! Что будет хорошо?! Я еще долго не могла успокоиться, роняя соленые слезы на рубашку брата, но потом, когда истерика сменилась тягостным грустным молчанием, я подумала, что мама, скорее всего, просто так это не оставит. И что это только начало.

— Прости меня, пожалуйста, Леш, — еще раз прошептала я.

— Ничего, мне не привыкать.

***

Ужин прошел, словно в тумане. Я была полностью погружена в свои мысли, изредка вспоминая, что за столом следует изображать на лице доброжелательную улыбку. Леша ел, подперев голову рукой, а мне кусок в горло не лез. И когда мама проворковала, что мне следует попробовать ее блюдо, я взяла в руки вилку и начала лениво ковырять мамин кулинарный шедевр.

Родительница вела себя так, словно ничего не произошло. В глубине души я понимала, что это не ради меня, а ради того, чтобы не напрягать отца разборками. Папу всегда старались держать в стороне от тех проблем, которые мама считала «мелкими» или от тех, с которыми, по ее мнению, она в состоянии справиться сама.

Но надеяться, что она просто оставит меня в покое после всего, что узнала, было глупо. Вечером, когда мы с Лешей отправились наверх, мы так и уснули вдвоем в моей комнате: я на кровати, а он рядом, на полу, устроившись на моем одеяле. Мы почти не разговаривали, только перед тем, как провалиться в сон, я попросила его, в случае чего, все отрицать и говорить, что он ничего не знал. Когда он вопросительно на меня посмотрел, я добавила, что это ради Машки, и Леша, тяжело вздохнув, кивнул, согласившись со мной.

На следующий день, когда папа щелкнул замком, отправившись на работу, мама, будто ожидая этого момента, тут же ворвалась в мою комнату и, увидев Лешу, лежащего на полу, гаркнула, чтобы он немедленно выметался.

— Поднимайся, неблагодарная лгунья! — она дернула меня за руку, и я сжалась, подтянув к себе ноги в другом конце кровати, подальше от нее. — Ты думала, что тебе это просто так сойдет с рук?! Неблагодарная! — снова повторила она.

Сейчас мне было действительно страшно. Умом я понимала, что она ничего жуткого мне не сделает, но видя такую отчаянную ярость в маминых глазах, очень хотелось, чтобы это все побыстрее закончилось. Чтобы мне вынесли уже мой приговор, а я постаралась бы как можно скорее смириться с ним.

— Это на дополнительных? — мамины глаза сузились, словно она пытается прочесть мои мысли. — Он на дополнительных начал к тебе приставать? Что он делал? Он целовал тебя? Ты вообще понимаешь, что он — взрослый мужчина?! Что он делал?! Он угрожал плохими оценками?

— Мама, что ты несешь? — выдохнула я, не в силах больше слушать эту ересь.

— А что ты прикажешь мне думать?! — мама развела руками. — Я, оказывается, совсем не знаю свою дочь! Еще раз спрашиваю, что он делал?! Зачем взрослому мужчине маленькая девочка?! Только не надо говорить, что он любит тебя! Я ни за что в жизни в это не поверю!

— Я люблю его, — тихо сказала я, а мама всплеснула руками.

— Да что ты об этом знаешь?! Какая любовь! Он просто вскружил тебе голову! Вот ты и решила, что это настоящие чувства! Ты, как дура, к нему липла, приезжала на станцию, чтобы встретиться перед его сменами! Приезжала? Я тебя спрашиваю!

Мозг лениво начал соображать, что мама, прочитав сообщения, в которых хоть как-то упоминались его смены, просто решила, что он назначал мне встречи перед ними. Это мне на руку, может хотя бы мои поездки на скорой не всплывут?

— Да, приезжала, — так же тихо ответила я, глядя матери в глаза. Я не хотела злить ее еще больше. Но, наверное, в моих глазах прекрасно отражалось то, что я абсолютно не чувствую вины и не сожалею о содеянном. А мама, услышав из моих уст первое признание, слегка растерялась. Она стояла, кажется, не вполне понимая, откуда во мне, гнусной неблагодарной лгунье, столько наглости, что я смею вообще смотреть ей в глаза. — И ни капельки об этом не жалею! Как бы тебе от этого не было противно! Я не буду больше притворяться вашей идеальной куклой, мама. Я так больше не могу!

Я выложила это, как на духу, задержав после дыхание, готовясь к той реакции, которая последует после этой дерзкой фразы. Но я решила, что нельзя отступать. Надо ставить точку, раз и навсегда. Леше удалось вырваться из этих семейных амбиций, значит, я тоже смогу. И если мама не понимает, что у меня своя жизнь, то придется объяснять ей это в лоб. Но, похоже, что мой внезапный бунт в мамины планы никак не входил.

— Да как ты смеешь! — прошипела она, постепенно повышая голос. Она обошла кровать, и, приблизившись ко мне вплотную, больно схватила меня за плечи. — Я слишком много вкладывала в тебя, чтобы ты мне ультиматумы ставила! Я положу конец этой… Всей этой грязи! Я не дам тебе испортить репутацию семьи!

И отшвырнув меня от себя, она вышла из комнаты, на ходу доставая из своего кармана мой телефон.

Я бросилась за ней, но в коридоре налетела на Лешу, который обхватил меня руками, чтобы я не вырывалась. Мама спускалась по лестнице, приложив телефон к уху и, когда на другом конце ответили, она холодно проговорила, стоя в гостиной:

— Это не Марина. Это ее мама. И я, Дмитрий Николаевич, в курсе всего, что произошло между вами и моей дочерью, — мама подняла глаза на меня, а я снова попыталась вырваться из Лешиных рук.

— Отпусти, Леша, — прошептала я.

— Нет, только хуже сделаешь, — на ухо прошептал он мне и специально сжал рукой больной бок. Я тут же согнулась, перестав вырываться. Мне ничего не оставалось делать, кроме как смотреть, как мама убивает последнее, чем я дорожу в этой жизни.

Слезы душили меня, сдавливая горло. Голова кружилась и, кажется, земля просто ушла у меня из-под ног. Но на самом деле, Леша просто схватил меня поперек и оттащил глубже в коридор, откуда маму совсем не было слышно. От отчаяния, у меня даже не было сил сопротивляться. Я и сама не знала, хотелось ли мне слышать, что мама скажет Лебедеву, или нет.

— Будь умнее, сестренка, если он действительно тебя любит, думаешь, что он просто так отступится от тебя? — прошептал Леша, стараясь говорить как можно тише. Эти слова на мгновение отрезвили меня. Крошечная крупица надежды, которая возможно не даст мне в будущем слететь с катушек. — Давай, кончай слезы лить.

Я, стараясь успокоиться, смотрела, как Леша взволнованно пригладил руками волосы и, почесав отросшую щетину, взглянул на меня уже более уверенно.

— Будь умнее, — повторил он. — Играй по ее правилам.

— Что? — отчаянно переспросила я.

— Просто оставь все, как есть. Ты ничего не можешь сделать. А уж мама постарается, чтобы под статью его подвести. Тебе оно надо?!

Я понимала, что он прав. И, честно говоря, где-то в глубине души давно осознавала, что рано или поздно мне придется выбирать: растоптать к чертовой бабушке все свои чувства, чтобы быть достойным примером для подражания или же эгоистично позволить что-то, что хочется мне самой. Самое обидное то, что я искренне думала, что теперь я совсем другая. Что у меня хватит смелости уцепиться за то, что мне дорого. Но, как оказалось, контроль, система опять победили.

Признать свое поражение было непросто, но, твердо убедив себя, что других вариантов быть не может, я успокоилась, какое-то время просто неподвижно сидела под дверью в собственную комнату, равнодушно глядя, как брат освобождает меня от своей хватки, а потом тихо встала и зашла к себе.

Гори. Все. Огнем.

***

Раньше я никогда не задумывалась, что делает нашу жизнь лучше. Что заставляет сердце биться в ускоренном темпе, а зрачки расширяться от удовольствия? Мы часто не думаем о том, что нам дорого, до тех пор, пока не лишимся этого. И тогда что-то внутри тебя ревет дурнем, пытаясь растрясти тебя, дать пощечину, чтобы понять, да что с тобой не так?! Почему ты не борешься?!

Ноутбук исчез. Вместе с художественной литературой, которой я с недавнего времени увлеклась и колонками. Как-то я упустила тот момент, когда моя комната стала проходным двором. Еще давно, когда брат повадился устраивать для меня розыгрыши и обидные шутки, я выпросила щеколду, конечно же, при условии, что буду открывать дверь сразу, как скажут родители. Но сейчас я поняла, что «семья» настолько заполнила меня, всю, до самого края, что никакая закрытая дверь от них не спасет. Щеколда? Боже, какая же это ерунда. Когда семейные ценности и морали просто текут по моим венам!

«Играй по ее правилам»

Брата со дня скандала я больше не видела. Признаться, я вообще мало чего видела с того дня. Я провалялась на кровати, глядя в потолок, ощущая в голове удивительно приятную пустоту, раскачиваясь на волнах своего бессилия. Хотелось просто раствориться в воздухе, лишь бы не корчить снова из себя идеальную модель идеальной дочери.

***

Листочек на доске объявлений вызвал всеобщий резонанс, глухим отголоском ударившийся о ребра в моей груди. Замена химии на всю неделю. Теперь наш класс ждало столько биологии, что, скорее всего к субботе нас будет ею просто тошнить.

Чувство тревоги не покидало меня, с того момента, как мои глаза зацепились за фамилию «Лебедев», напечатанную на этом листочке, а потом за две буквы б/л. Мало того, что Исаева сокрушалась о том, чтоее герой заболел, так к ней присоединилась еще добрая половина женской аудитории из нашего класса и параллели. И Аня, найдя, наконец, достойную и понимающую аудиторию, стала агитировать их отправиться к завучу и выяснить его домашний адрес, дабы устроить всем классом визит к заболевшему преподавателю. Как по мне, то мысль не самая удачная…

А вот Хвостова полностью стала оправдывать свою фамилию. Она ходила за мной хвостом и при каждом удобном случае старалась выяснить у меня хотя бы какие-нибудь подробности. В итоге к концу дня нервы мои все-таки треснули.

— Да не знаю я! Долго ты меня будешь доканывать?! Я его не видела со дня родительского собрания! — закричала я в коридоре библиотеки, совершенно позабыв, что кто-то может нас услышать, а потом почувствовала, как к глазам поступили слезы.

— Маринка… — протянула Фаня и обняла меня. — Он все-таки… Марин, что случилось?! Ох, а я ведь говорила тебе, добром это не кончится! Ну и козел же он!

— Да Лебедев ни при чем, — тихо выдохнула я, стараясь унять слезы. — Мама переписку нашла нашу.

— Ты не удалила сообщения?! — округлила глаза Фаня, а меня это жутко взбесило! — Господи, какая же ты дура! А еще на медалистку идет!

— Если мне понадобится минутка порицания, я справлюсь без тебя и обращусь к маме!

— Ладно, проехали. И чего теперь? Угрозы? Полиция? Он сейчас в «обезьяннике»?!

Признаться, эта мысль мне в голову не приходила, но она мне показалась настолько абсурдной, что я ее тут же отмела.

— Да нет, тогда ведь нужно было от меня заявление… Да и судить-то его не за что. Знаешь, как обидно, когда тебя обвиняют в том, чего на самом деле не было! Она с ним по телефону о чем-то разговаривала… И я даже не знаю… Черт, я не знаю, что мне теперь делать!

И, увидев на лице подруги снисходительную улыбку, я невольно тоже улыбнулась, с досадой шмыгнув носом. А может и не будет никакой катастрофы? Может, я просто накручиваю? Я же подросток, мы ведь очень искусно это делаем! Жизнь кончена! Жизнь — боль! Мне нет места в этой жизни без тебя! Чувствуете, легкий запах тлена? Нет? Вот и я нет. Потому что все это — полная чушь. Только вот сидя в кожаном кресле, лет через пятнадцать, я буду со вздохом сожаления вспоминать, как опустила руки, столкнувшись с трудностями. И думать о том, как он там, Дмитрий Николаевич?

Но в Лешиных словах тоже что-то было. Не в тех, где он говорил, что я нужна химику только в качестве ночного развлечения. А в тех, где он предложил играть по маминым правилам. Что толку от моей апатии? И действительно ли я настолько бессильна, как кажусь самой себе? Ведь, если разобраться, я в более выгодном положении, чем мама. А уж после моего совершеннолетия, которое вот-вот должно наступить, я, по идее, вообще могу уйти, хлопнув на прощание дверью. Но нельзя рубить с плеча. Надо во всем хорошенько разобраться. Надо думать не о задаче, а о ее решении.

Способность мыслить, пусть даже на таком примитивном, на мой взгляд, уровне, как чуть выше, чем мои сверстники, дает мне неоспоримое преимущество перед моей вездесущей родительницей. Я вдруг почувствовала себя почти что тактиком, холодным, расчетливым, будто вырабатывая стратегию взятия собственной жизни под уздцы. А точнее, вырвать ее из цепких родительских лап.

И первое, чему мне действительно стоило научиться — это терпение. А еще удалять переписки. Я стала абсолютно безэмоциональным «нечто», вернувшись к поглощению любой информации, касающейся учебы с таким рвением, что любая черная дыра мне просто обзавидовалась! Лепет подруг снова проходил мимо меня, я даже не уверена, что вообще слышала, о чем они говорили, когда находились рядом! Пашка Наумов периодически преследовал меня немой тенью и пару раз пытался вывести на разговор, но безуспешно. Мои ответы были четкими, и, как правило, односложными и не развернутыми.

Я стала казаться себе непробиваемой скалой. Сильной, почти что независимой! И кто же знал, что я безбожно ошибалась на свой счет?! Вся моя сила духа разлетелась в пух и прах, словно стены карточного домика, старательно мною возведенные, сразу же, как только в коридоре появилась такая знакомая фигура, закутанная в черное пальто.

Я таранила взглядом стенд информации, в надежде, что на нем неожиданно, словно из ниоткуда, появился листочек с объявлением о замене. Но глаза не лгали. Дмитрий Николаевич в лицее. Мало того, на стенде информации висело расписание семинаров по профильным предметам. И один из тех, что я должна была посетить, злосчастная химия, как раз начиналась в день моего рождения.

— Димон, опоздаешь, он на урок не пустит! — окликнул меня Наумов, проходя мимо под отвратительный звук звонка.

— Да я забью, наверное, сегодня… — проговорила я в ответ.

— Он же видел тебя.

— Ну и что?

— Димон, — позвал меня Наумов, взяв под руку и направляясь вместе со мной в сторону лестницы, чтобы подняться на третий этаж. Мне невольно захотелось вкопаться ногами в землю, упереться, по-детски, но ни в коем случае не идти туда. Мне не хотелось смотреть Лебедеву в глаза. Мне было так стыдно! Так невероятно стыдно, за все то, что ему пришлось выслушать от моей матери! И, к своему сожалению, я даже не знаю, что она могла ему наплести! Господи, какое же это, наверное, ребячество!

— Скажи ему, что у меня температура, — попыталась я увильнуть, жалобно взглянув Пашке в глаза, на что получила в ответ тяжелый вздох. Мой одноклассник остановился, отвел меня в сторону и, скрестив руки на груди, наклонил голову набок. И теперь мне стало стыдно еще и перед ним. — Пожалуйста, только не надо на меня вот так смотреть, мне и мамы хватает, для упреков.

— Я не упрекать тебя собрался, — фыркнул Паша. — Ну, может, самую малость. Скажи мне, от того, что ты будешь забивать на химию из-за него, кому-нибудь легче станет?

— Ну, если подумать логически… — я опустила глаза, начав рассуждать вслух.

— Ты в курсе, что мне твоя мама звонила?

— Чего?!

— Я так и думал, что не в курсе, — Наумов удовлетворенно кивнул, а затем продолжил, опять подхватив меня под локоть, и ведя наверх по лестнице. — Мама мне твоя звонила. С твоего телефона. Я потому и ответил. Она сначала темнила, намеками говорила… А потом просто спросила, знаю ли я что-то о твоих отношениях с…

Он немного замялся, так и не назвав имя химика вслух, видимо, боясь быть услышанным каким-нибудь опаздывающим на урок учеником или задерживающимся преподавателем. Разумно.

— Знаешь, ты мне ведь ничего толком не рассказывала, я только подозревал, о том, что между вами что-то есть, — Паша на секунду усмехнулся. — Поэтому твоей маме я сказал, что ничего не знаю. Она только рассказала мне, что видела огромный шрам на твоем животе и интересовалась, где ты его могла получить. Ну, вот тут я немного приврал.

— Что ты сказал? — с замиранием сердца спросила я, не заметив, как мы преодолели все лестничные пролеты по пути на третий этаж.

— Ну, я просто сказал ей, что ты поздно возвращалась с курсов, и на тебя напали.

— Капец, — проговорила я. — Это даже звучит бредово!

— А она, похоже, купилась! Она ведь не приставала к тебе с расспросами об этом шраме? — я отрицательно помотала головой, с удивлением понимая, что мама действительно не интересовалась подробностями. А я-то думала, что отношения с химиком просто впечатлили ее больше, чем увечья на теле дочери. — Твоя мама ничего не сможет сделать с этой информацией. Кто напал, где напал… Иди, ищи его теперь!

— Спасибо, Паш, — согласилась я.

— Откуда шрам-то на самом деле? — как бы невзначай спросил он.

— Напали, — на автомате ответила я, улыбнувшись. — И это пока все, что я могу тебе сказать.

— Понятно, — вздохнул Пашка и, уже подходя к кабинету, вдруг остановился, взглянул мне в глаза и очень серьезно проговорил: — Марина, может тебе лучше забыть его? Ты же сама это понимаешь, правда? У вас обоих могут быть большие неприятности!

— Пашенька… — горько проговорила я, смотря, как последние опаздывающие залетают в кабинеты. — Неприятностей не будет. Думаю, что он теперь сам не захочет меня видеть.

— Помнишь тот вечер, когда я признался, что ты мне нравишься? — Пашка нахмурился, а я, чувствуя, как начала краснеть, кивнула. — Знаешь, что он мне сказал, когда ты ушла? — Наумов слегка прищурился, снова наклонив голову набок. — Он сказал, что если я люблю тебя, то я должен показывать это. Заботиться. Любить не себя рядом с тобой, а только тебя. И он сказал, что если это не сделаю я, то это сделает кто-то другой. Марин, ты же не тупая, да?

— Дверь закрывается через три, две… — хрипловатый голос Дмитрия Николаевича разрезал тишину коридора.

— Простите! Мы… — бросившись с Пашей к кабинету под пристальным взглядом химика, мы забежали внутрь.

— «Простите» в карман не намажешь, — привычным тоном проговорил химик. Голосу Дмитрия Николаевича всегда была присуща небольшая хрипотца, которую Исаева не уставала называть соблазнительной, но сейчас Лебедев был откровенно осипшим, похоже, он и вправду болел. — Объяснительные. Оба. На стол.

— Дмитрий Николаевич, мы ведь только на минутку опоздали! — возмутился Паша.

— Дважды повторять не стану, — он устало вздохнул и, взяв со стола очки, надел их и поднялся за кафедру. — Записываем тему «Гетероциклические соединения».

Мои руки слегка дрожали, выводя ровные буквы в тетради, ускоренное сердцебиение заставляло выдыхать, выдыхать, выдыхать… Черт. А вздохнуть?! Дмитриева, очнись! Ты же задохнешься!

У него глаза красные. И кончик носа, как будто он и вправду болел и не выздоровел до конца. Белого халата сегодня нет. А рукава темно-синей рубашки закатаны так, что можно разглядеть часть татуировки. Он себе этого никогда не позволял при учениках. На столе дымится чашка, судя по аромату, разнесшемуся по классу, с кофе. Это грубое, полное нарушение правил техники безопасности. Черт бы побрал всех проклятущих моралистов! Что же вы сделали с нами?!

— … и из вашего класса на него отправятся Хвостова, Прилепская, Наумов и Дмитриева, — говорил тем временем Дмитрий Николаевич. — От первых троих я ответ получил. Дмитриева, вы получили задания на марафон? Дмитриева? Земля вызывает Дмитриеву!

Класс рассмеялся, а я покраснела, вернувшись от своих мыслей к реальности. К жестокой реальности, в которой Дмитрий Николаевич не упустит свой шанс почмырить ученика. Ну, хоть что-то не меняется. Стабильность — залог спокойствия!

— Не получила, интернета нет, — пробурчала я в ответ, а потом добавила. — Простите.

— Ты в пещере, что ли живешь? — тут заржал Степанов. — Не удивительно, что с людьми общаться не умеешь!

— Степанов, не стройте иллюзий, будто бы вы умеете! — тут же парировал химик.

— Мне мама отключила интернет, наказание, знаете ли… — я внимательно следила за реакцией Дмитрия Николаевича. Как же я хотела самой себе казаться независимой, а сейчас мысленно чуть ли не умоляю его. Ну, пожалуйста, прошу тебя, дай мне хотя бы как-нибудь намек! Ну, хоть что-нибудь. Отреагируй, хоть как-нибудь!

— И как, наказание подействовало? — он чуть прищурился, и уголок его губ дрогнул в легкой полуулыбке.

— Едва ли, — я усмехнулась, возможно, чуть наглее, чем следовало, потому что почти почувствовала прожигающий взгляд Наумова с дальней парты, а Дмитрий Николаевич спрятал свою улыбку в приступе кашля.

— Тогда после урока подойдите, Дмитриева, за заданиями на марафон. В пятницу будут приблизительно такие же. Разберите дома, сами, желательно без помощи одноклассников. Если что-то непонятно будет, то завтра у меня спросите, — как ни в чем не бывало, проговорил Лебедев, а потом добавил: — И разберитесь уже со своим поведением, Дмитриева. А то как в каменном веке…

Все. Больше я на уроке химии не присутствовала. Вернее, мое тело, сидящее на стуле в кабинете, продолжавшее функционировать, фактически оставалось на уроке. А вот сознание улетело куда-то в параллельные миры. Я вдруг поняла, почему мама ТАК бесится. Она, в погоне за репутацией, реально не сможет мне сделать ни-че-го! И никакое отсутствие телефонов, интернета, компьютера, колонок (на кой-они ей сдались?), пристальное внимание, контроль… Кому это нужно?! Мама, ты же хочешь, чтобы я училась? Тебе же так нужна моя медаль! И я буду стараться, как сумасшедшая! Потому что у меня свой интерес во всей этой вашей блажи.

Когда я резко захлопнула за собой дверь лаборантской, Дмитрий Николаевич, прикуривший сигарету, сорвался с места навстречу мне, чтобы заключить меня в объятия. Я уткнулась носом в его грудь, чувствуя себя настолько беззащитной, слабой, глупой… Самым настоящим обиженным ребенком.

— Что она сказала тебе? — прошептала я, все еще пряча нос в недрах его рубашки, не особо надеясь, что меня вообще слышно. Но он меня услышал.

— Полную ерунду, — отмахнулся он, крепче сжав меня. — Сейчас волосы тебе спалю, — проговорил он, выпустив меня из объятий и, быстро стряхнув пепел за окно, снова повернулся ко мне. — Твои распущенные волосы — нарушение техники безопасности в кабинете химии.

— Да иди ты, Дмитрий Николаевич, со своей техникой безопасности! — рассмеялась я и, схватив его лицо ладонями, прижалась к его губам в поцелуе. Мы оба — два дурацких нарушения всех правил, сводящие друг друга с ума. И в этом риске есть что-то по-своему прекрасное. Например, каждую секунду мне казалось, что в лаборантскую кто-то войдет, что вот-вот раздастся робкий кашель Марины Викторовны. Или то, что такие страстные поцелуи должны поглощать своей красотой и самозабвенностью, а я сосредоточена только на том, что от него пахнет сигаретами, его борода стала до жути колючей… И что я страшно, до умопомрачения по нему соскучилась!

— Ты придешь на мои семинары? — прервав поцелуй, спросил он, а потом снова прижался к моим губам.

— Приду, — выдохнула я. — Нас могут увидеть.

— Угу… — только и промычал Лебедев, даже не думая останавливаться. Вместо этого, он сделал несколько шагов, заставив меня отступить, и, в конце концов, вжаться в шкаф с реактивами. Что-то угрожающе звякнуло, но мы на это даже не обратили внимания.

Внезапный стук в дверь спустил нас на землю, и мы отпрянули друг от друга. Дмитрий Николаевич, который все это время (!) держал в одной руке тлеющую сигарету, торопливо затянулся и выкинул ее в окно, а я поспешно одернула край юбки, выдыхая и стараясь успокоиться.

— Дмитрий Николаевич? — раздался голос Исаевой за дверью.

— Иди, — кивнул Лебедев и я, уверенно кивнув в ответ, пошла к выходу. — Подожди!

Я обернулась, вопросительно глядя на химика, а тот стянул со стола потрепанную папку, протянув ее мне.

— Задания, — объяснил он и усмехнулся. Да, точно! Я же за ними пришла.

— Спасибо, — проговорила я, открывая дверь, за которой стояла Аня.

— Чтобы завтра все было решено! — строго добавил он, моментально сменив тон. Как он это делает?! — Чего тебе, Исаева?

— На семинар хочу, — пискнула Аня.

— Зачем тебе на семинар? Ты разве химию сдаешь? — поинтересовался химик.

— Ну, я думаю… — неуверенно начала Аня, а потом бросила на меня очень-очень странный взгляд, будто стесняясь что-то говорить при мне. Исаева? У нее от меня есть секреты?! Откуда у нее вообще секреты?!

— Дмитриева, у вас какие-то вопросы? — тон химика вновь обрел свою привычную отрицательную температуру, а я, с трудом выдерживая напряженность, повисшую в воздухе, все-таки пересилила любопытство, смешанное с ревностью и, отрицательно помотав головой, вышла из лаборантской в класс, а затем в коридор, где замерла, стараясь привести мысли в порядок.

И что это, черт подери, было?!

========== Глава 23. О дне дурака и типичных неметаллах. ==========

Хочешь жить — умей вертеться. А хочешь жить так, как хочешь — умей выкручиваться. Тавтология, но, зато, правда.

Теперь мне с трудом удавалось сохранять «кислую мину» при маме, в те редкие моменты, когда мы виделись. А видеться с родителями с недавнего времени я стала еще реже: маму утвердили на посту главного врача больницы, который раньше занимал отец. Так что я была практически предоставлена сама себе. Контроль, к слову, вовсе не ослаб. Просто он приобрел более дистанционный характер. В конце дня я должна была предоставить полный отчет с доказательствами, что не шлялась где попало, занята была исключительно дополнительными уроками и не коротала время в объятиях взрослых мужчин, кем бы они ни были. Кстати, к моему удивлению, дополнительные занятия по химии моя мама не стала прекращать. Она вообще вела себя очень спокойно. Я бы сказала, она была абсолютно уверена, что вырубила отношения дочери и учителя на корню. Не знаю, о чем она с ним говорила тогда. Дмитрий Николаевич рассказывать мне ничего не хотел, отмахиваясь всякий раз, как я спрашивала о том телефонном разговоре. «Полная ерунда»,— так он мог охарактеризовать мамины слова, которые, похоже, и вселяли ей непоколебимую уверенность.

Но и я, по настоянию родительницы Фани, головы не теряла. Напротив, я, как и всегда, усердно занималась с привычным для меня рвением, словно сорвавшийся с диеты толстячок, добравшийся до заветного холодильника. А Лебедев чаще обычного стал пропадать на сменах, объяснив мне как-то, что их бригаде прибавили рабочих часов. Судя по его виду, казалось, что он перестал спать вообще. Так что отношения с Дмитрием Николаевичем и впрямь можно было бы назвать деловыми, если бы не те редкие моменты, в которые я могла уловить едва заметные знаки внимания. Секунды, в которые успевали уложиться такие дорогие сердцу взгляды, прикосновения рук, легкое, мимолетное нарушение дистанции… От всего этого сердце колотилось, как бешеное, а сторонний наблюдатель, увидев вдруг нас со стороны и предположить бы не смог, что между нами есть хоть что-то, кроме желания задавить друг друга авторитетом на уроках. И при всем этом «благочестии», да простит мне общество мои грешные мысли, я просто с ума сходила, потому что в голове тут же всплывали те дни, в которые мы могли позволить себе больше. От этого я чувствовала себя практически голодной! Жадной, до каждого этого проклятого мимолетного прикосновения! Но решиться на что-то большее в стенах школы было бы равносильно самому экстремальному поступку. А хорошие девочки, коей меня мама считает, так не поступают, ведь правда?

Время беспощадно шло вперед, с каждым днем приближая ненавистную и, одновременно, долгожданную дату моего дня рождения все ближе и ближе. По жестокой иронии голубушки судьбы, так уж получилось, что белый свет своим первым криком я осчастливила именно в тот самый день, который все называют Днем Дурака. Да, мамочка, видимо, решила, что это очень весело, родить дочь именно первого апреля. Хотя, как она меня когда-то успокаивала, ее вины в этом нет совершенно. Скорее уж наоборот.

Тем не менее, мне с самого детства, на протяжении восемнадцати лет приходилось выслушивать массу издевательств по этому поводу. Справедливости ради, хочу заметить, что с годами я стала все менее обидчива к подобным подколам. Серьезно, когда тебя из года в год дразнят главной дурой многочисленные одноклассники, которые по праву заслуживают сей потрясающий чин, становится уже и не так обидно. Ну, родилась я первого апреля, и что? Кто-то родился второго, третьего… Глупые даты для глупых людей, ищущих скрытый в них смысл. Когда на деле же все это просто цифры.

— Господи, какая же я дура! — воскликнула Фаня, демонстративно закатив глаза и усаживаясь на свое место, рядом со мной.

— Возможно, но не стоит из этого делать катастрофу, — откуда-то сбоку послышался озорной голос Наумова, и Фаня презрительно фыркнула на его ехидство. Все это я замечала лишь краем глаза, потому как была с головой погружена во все прелести галогенов. Остальной мир воспринимался как нечто неизбежное, что постоянно шумит и отвлекает.

— Дмитрий Николаевич сегодня сожрет меня с потрохами, если я не решу эти чертовы задачи! — Фаня запустила пальцы в волосы и с досадой сжала их. — А до меня не допирает, хоть ты тресни!

— Подойди к нему на перемене, попроси объяснить, — просто ответила Аня. — Не бойся, он нормальный, если говорить с ним по делу. Со мной вот разобрал последнюю лабу, за которую «пару» влепил сначала.

— Да? — я оторвалась от галогенов и удивленно взглянула на Исаеву. А та только пожала плечами, усаживаясь на свое место.

— Ну да, он же здесь и работает для этого, чтобы объяснять нам материал. Разве нет? — Аня по очереди оглядела всех, кто был вовлечен в наш разговор. Судя по реакции остальных, они тоже были удивлены не меньше моего. К химику лишний раз приближались только те, кто до сих пор не оставил попыток очаровать его. А уж чтобы заговорить! Да еще и на тему химии! Вот уж небылица!

— А я-то думал, что он здесь делает?! — прыснул от смеха Паша, а я невольно улыбнулась, глядя, как Аня наградила одноклассника взглядом, полным осуждения.

— Он, между прочим, наш класс вытянул на такой уровень, который лицею еще и не снился!

— Это метод «кнута» называется, — парировала Фаня.

— Да плевать, как он называется, главное, что пробное ЕГЭ мы написали, как боги! — чуть понизив голос, сообщила Исаева.

— Тебе-то откуда знать, Штирлиц? — прищурился Наумов. — Результатов он еще не объявлял.

— Ну, он… — замялась Аня, поняв, что явно взболтнула лишнего, а потом, залившись краской, нехотя добавила: — Ну, он по секрету мне сказал.

Я смотрела на Аню во все глаза и не могла понять, что это за отвратительная ревность начала тихонечко, по кусочку отгрызать мое самообладание? Еще и Хвостова стала сверлить меня взглядом, словно говоря «а я ведь тебя предупреждала!»

— Одиннадцатый «а», сейчас же сели на свои места, — в кабинет зашла Лидочка, «процокав» к своему столу.

— Но звонка же не было! — раздался с дальней парты голос моего одноклассника.

— Урок начнется тогда, когда я скажу, Пархоменко! — рявкнула Лидия Владимировна, и все нехотя поспешили к своим местам за партами.

Классная поправила очки на носу, разложила на столе журнал, спрятав под него методичку, а потом, выпрямив спину, прошла к центру кафедры и оглядела класс, заставляя своих учеников затихнуть в ожидании.

— Несмотря на все мои протесты, родительскому комитету было сделано предложение: вы пишите пробные ЕГЭ с результатом выше среднего больше чем у девяноста процентов класса, и в таком случае мы делаем предвыпускную вечеринку, — последние слова Лидия Владимировна сказала нарочито презрительно. Видимо, чтобы мы все понимали, что эта вечеринка, которую так хотят устроить выпускники, является величайшей глупостью по ее мнению. Но я подозреваю, что если бы в предполагаемый вечер этого праздника у Лебедева не стояло дежурства, она бы первая побежала украшать актовый зал шариками. А я знала, что это глупое условие — лишь предлог, потому что завуч уже давно просила Лебедева на ней присутствовать. Еще в то роковое родительское собрание. — И, похоже, что вы действительно очень хотите этот ваш праздник…

Тут класс довольно загудел, оглядываясь друг на друга и лучезарно улыбаясь. Да, мы все потрудились на славу, и теперь все мы заслуживаем поощрения. Так ведь принято у взрослых? Мы съели весь обед и теперь хотим конфетку!

— Я хочу, чтобы к завтрашнему дню вы выбрали ответственных, кто будет помогать с организацией. И, естественно, на празднике будет присутствовать представители родительского совета! Мне ваши выходки осточертели, так что сами напросились.

Теперь по классу прокатился недовольный гул, а я невольно втянула голову в плечи, потому как было отчетливо слышно, что ребята вспомнили драку, в которой все почему-то считали виноватой именно меня. Несправедливо! Хотя, отчасти, это правда.

— И еще одна новость, на которой мне бы хотелось сегодня остановиться! — Лидия Владимировна чуть сменила тон, сделав его более дружелюбным, а когда она повернулась ко мне и изобразила на лице довольно-таки искреннюю лучезарную улыбку, мне чуть не поплохело!

Нет, пожалуйста, нет…

— Сегодня, в этот веселый весенний день…

— День дебила! — вставил с задней парты Степанов, перебив Лидочку.

— Значит, и ваш праздник, Анатолий! — не растерялась Лидия Владимировна, после чего Пархоменко одобрительно поджал губы, радуясь мгновенной реакции классной. А Лидочка явно приободрилась.

— Так вот, сегодня наша дорогая Мариночка стала совсем взрослой! Марина, поднимись, пожалуйста!

— Может не стоит? — с сомнением проговорила я, еще больше вжимая голову в плечи, искренне желая провалиться сквозь землю.

— Дмитриева, поднимитесь, — с нажимом попросила Лидия Владимировна, и мне ничего больше не оставалось сделать, кроме как встать со стула, сосредоточенно глядя на потертый линолеум и, словно полное посмешище, густо залиться краской…

— А теперь, давайте, ребята, как когда-то давно, когда мы были еще такими юными, и как мы это делали из года в год, на каждом вашем дне рождения… — улыбаясь, вещала Лидия Владимировна со своего места за кафедрой, а я ожидала, что сейчас весь класс, противно улыбаясь, начнет скандировать поздравления и где-то будет слышно вместо «С днем рож-де-нья!» «с днем де-би-ла!», а мои верные подруги будут молчать то ли в знак солидарности, то ли в знак всеобщего протеста…

Дверь кабинета раскрылась так неожиданно, что все, включая и меня, обратили свое внимание на вошедших Лебедева и Лазарко. Дмитрий Николаевич непонимающе посмотрел на меня, вопросительно подняв черные брови, а завуч, не менее удивленно оглядев класс, с сомнением спросила у биологички:

— А что, звонок разве уже был?

— У Лидии Владимировны урок начинается тогда, когда ей взбредет в голову! — отчаянный голос Андрюхи с задней парты.

— Так, кто это сказал?! — тут же воскликнула Лазарко. — Пархоменко? Ты что ли страх потерял? Тебя не учили, как надо разговаривать с преподавателями?

— Не тратьте свои нервы на Пархоменко, Наталья Николаевна, — устало проговорила Лидия Владимировна. — Этот человек — безнадежен! Звонка не было, мы вот… — кивок в мою сторону как раз в тот момент, когда я попыталась приладить свою драгоценную пятую точку обратно на стул, после чего я снова выпрямилась, поймав многозначительный взгляд биологички. Краем глаза я уловила, как Дмитрий Николаевич зашел в кабинет и, скрестив руки на груди, прислонился спиной к стене. Скользнув по нему взглядом, я почувствовала, что начала краснеть еще гуще, поэтому поспешила вернуться к созерцанию носков своих черных ботинок.

— Именинницу хотим поздравить! — закончила начатую мысль Лидия Владимировна, и Лазарко восхищенно охнула, словно я только что перед ней исполнила пару умопомрачительных кульбитов! Можно ли сгореть со стыда? Можно. И у меня появилась прекрасная возможность продемонстрировать это.

— Мариночка, куда это ты садишься?! — я снова попыталась присесть, но не тут-то было, Лазарко, похоже, напрочь забыла, зачем она пришла сюда. Кстати, интересно, зачем она сюда пришла с химиком? Дмитрий Николаевич теперь будет лицезреть мое публичное унижение, и, я уверена, не побрезгует высказываться по этому поводу при каждом удобном случае. Я говорила ему, что мой день рождения в апреле, но я никогда не говорила ему, какого числа. — Мы тебя все поздравляем, правда, Дмитрий Николаевич! Сколько тебе, Мариночка?

— Восемнадцать, — ответила я, обратившись скорее к своим ботинкам, чем к завучу.

— Да ты теперь совсем взрослая! Ну-ка давайте все вместе поздравим Марину! По-здра-вля…

По какой-то удивительной причине на этот раз скандировали всего одно слово — «поздравляем», и никаких «дебилов», «дураков»… Ну, кроме меня, естественно, потому что чувствовала я себя, мягко говоря, глупо. Особенно после того, как снова бросила быстрый взгляд на Дмитрия Николаевича и увидела его довольную и злорадную улыбку…

***

Парты для семинара были сдвинуты в два ряда. По классу гулял по-весеннему теплый сквозняк, хоть официально двухстороннее проветривание в лицее было запрещено. Но Лебедеву Дмитрию Николаевичу было, похоже, на это начихать. Он выглядел уставшим и сосредоточенным, перебирая листочки, исписанные мелким почерком, и изредка поглядывая на вошедших в класс учеников, которые, бросая робкие взгляды на него, неуверенно занимали места за партами.

— Старосты, — властно позвал химик, и я тут же подняла на него глаза. — В лаборантскую, за задачниками.

— Учебники не доставать? — спросила Фаня, высунув из сумки учебник по химии.

— Эти детские сказочки перед сном будете себе читать, Хвостова, — Дмитрий Николаевич взял со стола очки и надел их. — Сегодня мы будем заниматься по моим конспектам и институтским задачникам. Разберем кое-что поинтереснее. Конечно же, если вы прочли то, что я вам задавал.

— Здесь становится жарко! — услышала я голос Наумова, и, к моему удивлению, химик на это лишь усмехнулся.

Забрав со стола огромную стопку задачников, которые приготовил для трех старост одиннадцатых классов Дмитрий Николаевич, я стала раскладывать книжечки на парты и, когда все расселись на свои места и затихли, я положила последние четыре задачника на первую парту и попыталась пролезть на свое место, но тут услышала свою фамилию.

— Дмитриева, — голос Дмитрия Николаевича был «буднично-агрессивен», так что даже я иногда забывала, что между нами что-то есть, кроме чисто деловых отношений. — Раз уж ты стоишь, то давай, вытри доску.

Ну, конечно, Дмитрий Николаевич! Полы не помыть?

Конечно же, я не произнесла ни слова и покорно направилась за кафедру, взяла тряпочку и, быстро намочив ее, стала стирать корявые каракули нашего химика, начертанные мелом на доске, словно это писала припадочная курица лапой. Справившись, я положила тряпочку и только направилась к своему месту, как вновь услышала голос Лебедева.

— Берите мел, пишите тему.

Ладно. Мне не сложно. Я, в общем-то, и семинар за вас могу провести, Дмитрий Николаевич. А что? Если вы мне дадите свои лекции…

— Галогены. Общая характеристика.

О, галогены, родненькие. Точно смогу провести семинар! Я ведь дофига умная!

— Живее, Дмитриева.

Да чтоб тебя!

Почувствовав раздражение, размашисто завершила последнее слово заданной темы и, выразительно взглянув на Дмитрия Николаевича, замерла с мелком в руке, стоя у доски.

— Записывайте под диктовку, — спокойно сказал химик, а я, тяжело вздохнув, повернулась к доске и, подняв руку, поставила мелок на доску, а потом, поняв, что данных он еще не давал, вопросительно посмотрела на преподавателя. От меня не укрылись те лукавые огоньки, с которыми он на меня взглянул, но затем, вовремя взяв себя в руки, он прокашлялся и, вернув себе строгий, всененавидящий вид, начал диктовать общую характеристику.

— После того, как мы разберем эту тему, мы устроим коллоквиум. И так по каждой теме, пройденной на семинаре. Но для начала, давайте поговорим об особенностях химии галогенов. Есть желающие?

— Есть, — на автомате выдаю я.

— Кроме Дмитриевой?

Лес рук, как сказала бы Марина Викторовна. Все испуганно смотрели на преподавателя исподлобья, боясь пошевелиться, дабы не обратить внимание Дмитрия Николаевича на себя. Лебедев оглядел класс, тяжело вздохнул, и, закатив глаза, прошел к своему столу, чтобы взять списки присутствующих на семинаре.

— Белозеров, — вызвал он одиннадцатиклассника из параллели. — Пожалуйста, особенности химии галогенов.

Темноволосый худощавый парень неуклюже поднялся со стула, с таким видом, будто он только что наспех проклял злодейку-судьбу за свое невезение, а заодно и всю вселенную. Он умоляюще, с отчаянием посмотрел на меня, и я, чтобы хоть как-то помочь бедолаге, начала медленно, почти не касаясь мелом доски, выводить определение галогенов. Не знаю, чем мне грозит разоблачение в подсказке, но Белозерова стало ужасно жалко!

Дальше всеобщая демонстрация терпения: химик терпеливо ждет, когда Белозеров соберется с мыслями, Белозеров терпеливо ждет, когда я допишу первые слова, а я, вместе с остальными учениками, терпеливо жду, когда публичное унижение Белозерова, наконец, закончится. Но…

— Дмитриева, вы меня за идиота держите? — не поворачиваясь, злобно спросил Дмитрий Николаевич.

Я растерянно замерла, чувствуя, как сердце начало биться чуть быстрей, а потом, увидев свое отражение в стеклянной дверце шкафа, стоящего в конце класса, стала медленно-медленно стирать слова с доски рукавом блузки.

Надеюсь, Белозеров успел разобрать хоть что-то. Хотя, судя по тому, как он обреченно на меня посмотрел — вряд ли.

— Николай, особенности химии галогенов, будьте добры, — повторил Дмитрий Николаевич, и Белозеров, глубоко вздохнув, наконец, раскрыл рот.

— Ну… Эти вещества, металлы…

Э-м-м… Не верно. Я бы даже сказала «мимо», как любил в таких ситуациях отвечать химик. Но на данный момент он только склонил голову чуть набок, слушая ответ ученика. И, похоже, он был крайне разочарован, хотя, если подумать, конкретно эту тему мы не разбирали. Да, можно было немного подготовиться, но… Чуть-чуть не справедливо получается. Только вот само понятие «справедливость» с Дмитрием Николаевичем не вязалось. И он по-своему был прав, беспощадно заваливая нас сложными вопросами: в той стезе, которую мы выбрали, надо быть готовым ко всему, быть абсолютно уверенными в своих знаниях, пока нет опыта, и, конечно же, быть всегда на шаг впереди самого себя.

— Не подавитесь собственным невежеством, Белозеров.

Ну, если подумать, это не самое обидное, что он говорил своим ученикам.

— Я прекрасно знаю, Белозеров, что мы не разбирали еще этой темы на уроке. Но, тем не менее, я рекомендовал ознакомиться с тем материалом, что давал вам за две недели до семинара, не так ли?

— Я забыл, Дмитрий Николаевич, — пробурчал Коля, стыдливо опустив голову.

— Это печально. В нашей сфере забывчивость, невнимательность может сыграть с вами злую шутку, — начал объяснять химик. — Вот, представьте, что вы, например, устроились главным технологом на химическом заводе. Важно ли помнить, из каких металлов будут заглушки на емкостях с веществами, с которыми вы работаете?

— Не знаю, — признался Белозеров.

— Другие варианты? — Дмитрий Николаевич посмотрел на учеников. Те неуверенно закивали. — Ну же, увереннее!

— Да, важно, — редкий хор голосов огласил класс.

— Конечно, важно! И вы должны быть уверены, какую емкость какой заглушкой следует закрывать. Кто скажет, почему?

Снова молчание. На минуту мне показалось, что Дмитрий Николаевич немного пожалел, что ТАК запугал своих учеников. Он еще раз повторил свое «почему» и нетерпеливо добавил: — Ну?

— Бахнет, — коротко и уверенно ответила я. Дмитрий Николаевич, словно вспомнив о моем существовании, повернулся и одобрительно кивнул.

— Совершенно верно, Дмитриева, — кажется, он чуть улыбнулся. — Выражаясь вашим языком — бахнет! Ясно, Белозеров?

— Ясно, — буркнул Колян.

— Садитесь, — отрезал химик. — Есть еще желающие? Химические особенности галогенов. Прошу, господа будущие коллеги! — Лебедев чуть улыбнулся, но улыбка эта больше была похожа на оскал. Он ведь раздавал нам материал к семинару. И там, кстати, было все о галогенах. Но, похоже, что подготовился мало кто. А те, кто прочел, наверное, побаивались отвечать.

Я многозначительно прокашлялась за его спиной, пытаясь привлечь к себе внимание преподавателя. Но он даже не повернулся, а только облокотился о свой стол спиной.

— Дмитриева, если я захочу вас спросить, поверьте, я это сделаю.

О, да я и не сомневаюсь. Но все-таки не удержалась и поджала губы от досады. Дмитрий Николаевич, да что вы так привязались-то к этим дурацким химическим свойствам?

— Наумов.

«На расстрел» — пронеслось в моей голове голосом Иосифа Виссарионовича.

— Тот же вопрос, — химик чуть выпрямился, приготовившись внимать очередному ответу, а Паша совершенно спокойно встал и, бросив быстрый взгляд на меня, начал перечислять химические свойства этих несчастных галогенов.

Выслушав ответ, Дмитрий Николаевич повернул ко мне голову, словно желая уличить в очередной подсказке, но я стояла, опустив руки, переводя взгляд с Паши на химика и обратно. Я и не думала подсказывать. Я бы, в общем-то, и не успела бы.

— Молодец, Наумов, — спокойно проговорил химик и ученики в классе, будто по команде выдохнули. — Продолжим. Итак, записывайте, Дмитриева.

Стараясь сдержаться, чтобы не изобразить на лице мерзкую ухмылку, я повернулась спиной и замерла с поднятой рукой, зажав в ней мелок.

Семинар длился ровно три часа. Нам был предоставлен пятнадцатиминутный перерыв, и то, как мне показалось, только потому, что Дмитрию Николаевичу приспичило покурить. И в этот перерыв сразу стало ясно, кто не был готов: ребята полезли в рюкзаки за материалами, что раздавал химик, чтобы наспех хотя бы пробежаться глазами по ним. Остальные либо, устало откинувшись на стуле, пытались хоть как-то прийти в себя после такого мозгового штурма, либо поспешили в «курилку», за гаражи, чтобы успокоить свои нервы другим способом.

А вот по окончанию семинара я, стараясь слиться с толпой, покинула кабинет и, спустившись, начала неторопливо одеваться, надеясь «случайно» встретиться с Лебедевым на выходе. Вдруг удастся урвать хоть немного его внимания?

Но, к своему удивлению, на выходе меня ждала моя дорогая мамочка. Будь проклят тот, кто делает семинары по субботам! Она мило улыбалась проходящим мимо одиннадцатиклассникам, а увидев меня, она просто засияла. Сложно сказать, фальшивая это была радость или настоящая, я уже вообще не знаю, чего можно ожидать от людей, а в особенности от моей мамочки, поэтому надо было быть готовой ко всему.

— Марина! — мама приподняла брови, потому что я остановилась, как вкопанная. Меня теперь после химии будут под стражей домой вести? — Идем, сегодня большие планы на вечер! — затем она перевела взгляд мне за спину и, поджав губы, сухо поздоровалась. — Добрый вечер, Дмитрий Николаевич.

— Добрый, — спокойно ответил химик и, даже не повернувшись ко мне, зашагал мимо, но мама его остановила, отчего мое сердце тут же плюхнулось к пяткам.

— Дмитрий Николаевич, я хотела уточнить по поводу дополнительных занятий.

Я одного не понимаю, как она может вести себя подобным образом? Мне кажется, что вся ситуация должна заставить ее, как минимум злобно молчать, а она вон, хочет уроки обсудить!

— У меня мало времени, я на смену спешу, — Дмитрий Николаевич повернулся к моей матери, выпрямившись во весь рост. Все происходящее напоминало мне какую-то нелепую комедию. Снова эти взрослые играют в свои проклятые игры.

— Я ненадолго, — мама подошла чуть ближе к нему и от моего взгляда не укрылась та холодная уверенность, с которой она себя держит. Где-то в глубине души мне стало обидно, что я не проявила жесткости и не расспросила Лебедева об их с мамой разговоре. — Удобно ли было бы вам в воскресенье чуть перенести урок? Марине надо освободиться пораньше, у нее важное мероприятие.

— Да? — глупо переспросила я, чем вызвала мамино раздражение. Даже не знаю, что удивило меня больше, предстоящее мероприятие или то, что она договорилась о дополнительных занятиях на воскресенье? Догадываюсь, зачем. Видимо, будет меня с них забирать. Не удивлюсь, что и под дверью подслушивать, чтобы ее дочь усердно занималась именно химией.

— Я тебе расскажу позже, — объяснила она сквозь зубы.

— В какое время вы хотите? — строго спросил Дмитрий Николаевич. Я невольно залюбовалась его гордым хищным профилем. Но, вовремя вспомнив, что мама находится в опасной близости, спохватилась и опустила свой обожающий взгляд к мокрому асфальту.

— Часов в двенадцать вас устроит?

— Хорошо, — немного пораздумав, согласился химик, а затем добавил: — Можно в двенадцать.

— Отлично, большое спасибо, — мама расплылась в улыбке. — Надеюсь, все остается в силе, как мы и договаривались?

Прозвучало слишком двусмысленно. Я вообще не понимаю цель всего этого спектакля. Мы втроем в курсе всего произошедшего и вообще не должны стоять тут и обсуждать дополнительные уроки с таким непринужденным видом, будто обсуждаем погоду за окном! Так, стоп. А как они договаривались, интересно?!

— Разумеется, — серьезно кивнул Дмитрий Николаевич. — Прошу меня извинить, у меня смена.

— Да, да, не смею больше вас задерживать, всего доброго!

И, даже не взглянув на меня, Дмитрий Николаевич поспешно направился к своей машине. Я, немного растерявшись от этого странного диалога, подумала, что мне не стоит подавать вида. Поиграем, взрослые, в вашу веселую игру. Вы делаете вид, будто ничего не было? Я тоже так буду делать.

— Что за мероприятие, мам? — спросил я, сев к маме в машину.

— Это сюрприз! Думаю, что тебе очень понравится, — мама, к моему удивлению, была в отличном расположении духа. Кажется, что этого жуткого скандала, который она закатила, не было вовсе! Про себя же ятолько добавила, что вряд ли мне понравится этот сюрприз…

— Отлично! Обожаю сюрпризы! — изобразив на своем лице заинтересованность, я улыбнулась. — А куда мы едем?

— К Алексею, — коротко ответила мама и бросила на меня лукавый взгляд. Я нахмурилась. К Алексею? Какому еще Алексею? — Марин, ты чего? К Леше едем, к брату твоему!

— А-а-а… — недоверчиво протянула я. — А он… — я не знала, как сказать помягче. Потому что спросить, простил ли он тебя, мама, прозвучало бы, наверное, слишком жестоко. — Он ждет нас?

— Мы с твоим братом поговорили после всего, — мама на мгновение посерьезнела, но очень быстро вернула своему лицу ободряющую улыбку. — Знаешь, я поняла, что в том, что случилось, виновата только я.

Я смотрела на нее, буквально, раскрыв рот. Наверное, я просто уснула на семинаре по химии и сейчас вижу этот удивительный сюрреалистический сон, иначе как объяснить этот глобальный Армагеддон?! Хотя, на уроке химии не уснешь, даже если очень захочешь…

— Между нами совсем не было доверия, мы с тобой ничем не делились, о чем надо говорить, как матери и дочери, — вслух рассуждала мама. — Но теперь все изменится. Мы с тобой договоримся: ты будешь со мной более открытая, а я больше стану тебе доверять.

— Это какая-то шутка? — мрачно спросила я.

— Что? — не поняла мама, а потом раздраженно цокнула, видимо, разозлившись, что я перестала ей подыгрывать. — Нет, это не шутка. Я не против того, чтобы ты встречалась с… — она замялась, видимо, стараясь подобрать подходящее слово. — …с противоположным полом. Наоборот, возможно, тебе стоит найти кого-то… Я сейчас говорю не о твоем преподавателе, — внезапно решила она уточнить, а потом снова стала рассуждать. — Леша предложил, чтобы ты отметила свой День Рождения у него в знак моего доверия.

По голосу было слышно, что сама эта мысль ей все-таки не по душе, и принять такое решение ей удалось с трудом. Я же решила промолчать. Ясное дело, сейчас, когда она на все сто процентов уверена, что у Лебедева дежурство, она лично отвезет меня к брату, проследив, что я направилась именно к нему, а не в объятия к химику. Да, доченька, я тебе теперь доверяю! А это не конвой, нет! Это «компания»!

— Так что предлагаю тебе начать все с чистого листа и с этой самой минуты доверять друг другу больше, — мама остановила машину, подъехав прямо к Лешиному подъезду. Доверять? Доверять?! Да ни за какие коврижки!

— Хорошо, мам, думаю, это действительно хорошая мысль, — ответила я и постаралась улыбнуться, чтобы ответ прозвучал убедительнее.

— Завтра, после дополнительных, мы с отцом хотели бы вручить тебе подарок в честь твоего дня рождения, а пока… — мама вздохнула, словно собираясь с духом. — Развлекайся. Но с умом!

— Сп-спасибо, мам, — ответила я, а потом, открыв дверь машины, дошла до подъезда, и, развернувшись, помахала маме рукой. Зайдя в подъезд и нажав кнопку лифта, я стояла, тупо глядя на грязный каменный пол и думала «что это, черт подери, только что было?!». Само собой, мама сильнее мне доверять не станет. Возможно, даже от Леши с утра и заберет лично. Я не удивлюсь, если она так и сделает. Но…

Хотя, если подумать, она могла выбрать тактику «пряника», как выразилась бы Хвостова, только из-за того, что побоялась, как бы я не свалила из дома, дождавшись, наконец, совершеннолетия. Что ж… В любом случае, из этого надо получить максимальную выгоду. Но и голову не терять. На смену мне вряд ли удастся попасть сейчас, мама, скорее всего немного подождет около подъезда, вдруг дочь сбежит?

Но, в любом случае, отмечать День Рождения в компании Леши и Маши в миллион раз лучше, чем оставаться наедине с мамой. Ведь папа, поцеловав меня с утра, поздравил и извинился, что сегодня будет дома очень поздно.

Дверь открыла мне Маша, улыбающаяся во все тридцать три зуба и сразу, на пороге, заключившая меня в объятия. Да такие крепкие, что я даже не ожидала, с ее-то миниатюрной комплекцией.

— Маришка, я так соскучилась! С Днем Рождения! Как ты? Леша мне столько рассказал! Ох, какая же ты храбрая! — Маша причитала, но, наконец, отпустив меня, сделала рукой пригласительный жест.

— Не храбрая, а глупая, — не без горечи проговорила я, заходя и начиная раздеваться. — Была бы храбрая, свалила бы в тот же день!

— Надеюсь, теперь-то переписку будешь свою удалять? — сказал Леша, появившийся в коридоре и, скрестив руки на груди, как обычно, облокотился боком о стену.

— И теперь не буду, ибо телефон мой мама мне так и не вернула и, думаю, не вернет, пока не выдаст замуж за какого-нибудь толстосума, получившего ее благословение. Был телефон — нет телефона! — я развела руками, приподняв брови.

— Ну, так пусть будет! — братишка разжал руки и, показав на ладони допотопный кнопочный агрегат, игриво подкинул его и ловко поймал. — Держи, макак, с днем рождения!

— О-о-о, вот это раритет! — улыбнулась я. — А симка?

— Новая, внутри.

— Спасибо, — искренне поблагодарила я и погладила пальцами потертые кнопки, не веря в свое счастье, что теперь снова смогу быть на связи с…

— За кого это ты там замуж собралась?

Я испуганно оторвала глаза от телефона и посмотрела вглубь коридора. В дверях комнаты, облокотившись о дверной косяк, стоял Дмитрий Николаевич и выжидающе на меня смотрел. Сзади, за его спиной, я заметила улыбающегося Серегу, сидящего в кресле за компьютером и поднимавшего бокал, словно приветствуя меня.

— Вы чего, скорую вызвали? — слова сорвались с губ быстрее, чем я успела подумать. И присутствующие взорвались громким смехом, а я лишь нервно хихикнула, глядя на воцарившуюся здесь идиллию. Но, пройдя пару неуверенных шагов вперед, я потянулась рукой к шее Лебедева, а тот практически сгреб меня к себе своей широченной ручищей, чтобы, наконец-то, спустя столько времени, поцеловать.

Все вокруг стихло. Или это вопящее внутри меня счастье так заглушило все звуки, что кроме трепета от прикосновений Дмитрия Николаевича я больше ничего не воспринимала. Он был так нежен, так искренен… Прервав поцелуй, он медленно провел рукой по моим волосам, глядя в мне в глаза, а потом…

— Ну, вы, блин, даете! — раздался возмущенный голос Стеглова.

========== Глава 24. О призраках прошлого и неожиданных знакомствах. ==========

Серега звучно поставил свой недопитый бокал на стол и для подтверждения своих слов всплеснул руками. Но при этом, сложно было не заметить его легкую лукавую улыбку. Машка выглядела так, будто она вот-вот прослезится. Даже Оксана Юрьевна с Мишей, которых я не заметила с самого начала, как-то очень загадочно, но все-таки улыбались нам, так что я ни на секунду не пожалела о своем порыве. Хотя, я ж сегодня именинница! Что хочу — то и делаю! Только вот Леша, думаю, не был в восторге от происходящего. Когда я скользнула по нему взглядом, он тяжело вздохнул, скрестил руки на груди и тихо, но не достаточно, чтобы я не услышала, проговорил, обращаясь к Маше:

— Я уже жалею, что согласился.

— Все, да, восемнадцать исполнилось — пошел разврат? — Серега снова взял бокал и сделал из него смачный глоток. — Давай, Димон, зови цыган с медведями! Будем здесь пить-гулять!

— Ладно, пошли на кухню, а то если Стеглов закусывать не начнет, то точно скорую вызывать придется, — пропела Оксана Юрьевна и, сняв со своего плечика Мишину руку, крепко зажала ее в своей ладони и первая отправилась на Лешину кухню. И когда все прошли за ней, мы с Дмитрием Николаевичем остались в коридоре одни.

Если в школе я себя чувствовала жадной до его прикосновений, то сейчас мне хотелось забыть, кто я такая, хотелось, чтобы он не выпускал меня из рук и просто наслаждаться моментом, не думая больше ни о чем. Я не могла надышаться им.

Дмитрий Николаевич хотел что-то сказать, нарушив нашу тишину, но я его перебила, прошептав:

— Молчи.

Он тяжело выдохнул так и не произнесенные слова, к моему удивлению послушавшись меня, а потом просто смотрел на меня. Долго, внимательно, будто запоминая каждую мелочь.

— На кухню! А то мы с Алексеем нервничаем! — раздался Серегин голос, и Дмитрий Николаевич, не сумев скрыть улыбки, крепко обнял меня, прежде чем мы присоединились к остальным.

Признаться честно, лучшего дня рождения я и пожелать не могла. Маша с Лешей позаботились о том, чтобы мой оголодавший желудок мирно помалкивал, не тревожа никого «китовыми» песнями, а присутствующие сумели создать такую теплую и дружественную атмосферу, что я периодически задавалась вопросом, неужели я действительно заслужила таких людей вокруг? Все собравшиеся были мне непомерно дороги, даже Миша, которого я в основном видела только на станции, и то, крепко спящим на стуле, все равно вызывал столько симпатии и совершенно искренней радости, что даже хотелось его обнять и потрепать по волосам. Благо, я решила ограничиться горячим чаем и была слишком трезва, чтобы позволять себе подобные вольности.

— Серег, а жена твоя где? — негромко спросила я, боясь перебить Лешу, увлеченно обсуждающего средство анестезии для животных с Мишей и Оксаной Юрьевной.

— Настя к Асе поехала, передавала тебе свои поздравления и очень извинялась, что не сможет приехать сегодня, — объяснил Стеглов. — Она ее в город повезет с Юлей. Аська хотела «на брате» доехать, но у нас завал с дежурствами. А так, девчонки сегодня потусят немного, а послезавтра к Димке приедут.

— То есть, дежурства у вас сегодня нет? — на всякий случай уточнила я.

— Нет конечно! Стал бы я тут вискарь распивать?! — хохотнул Серега, а я укоризненно глянула на Дмитрия Николаевича, стоящего от меня в другом конце кухни и явно услышавшего наш разговор, потому что он обезоруживающе развел руками, как бы спрашивая, что еще ему надо было сказать?!

Да, мама-то уверена, что предмет моих обожаний на смене, и я никак не смогу с ним встретиться, а потому можно и на ночевку отпустить. Хитро, умно. Но мы хитрее.

— А Пятачок? — продолжила я расспрашивать Серегу, но неожиданно в квартире раздался звонок в дверь. Стеглов улыбнулся, показав свои обаятельные ямочки, и, поднявшись со стула, направился за Лешей в прихожую, на ходу отвечая мне:

— А вот и Пяточок!

Водитель, похоже, чувствовал себя немного смущенным, что в целом выглядело довольно забавно при его внешности. Он честно признался, что совершенно не представляет, что любят пить дети, виски или коньяк, а потому взял и то, и другое.

Уже давно перевалило за полночь. Вся наша компания наслаждалась общением, делясь друг с другом самыми интересными и забавными случаями с работы и просто из жизни. Мне даже думать не хотелось, что этот неожиданный сюрприз все-таки должен подойти к своему завершению, и завтра мне предстоит отправиться с мамой на какое-то очередное мероприятие. Где, я почти уверена, придется снова притворяться, изображать на лице крайнюю заинтересованность…

— Ну, что, Маринка, скучаешь? — Оксана Юрьевна меня немного испугала своим неожиданным вопросом. Я невольно дернулась, потому что думала, что нахожусь на кухне одна, ведь все вышли покурить или просто подышать свежим воздухом. А я решила остаться, глядя на нашу дружную компанию в окно.

— Ой, я вас не заметила, — я смущенно улыбнулась. — А я думала, вы тоже ушли курить.

— Бросила, — ответила блондинка и села напротив меня, лукаво разглядывая мое лицо. — Ну, что скажешь? Что-нибудь изменилось?

— Что? — не поняла я.

— С совершеннолетием что-нибудь изменилось? Чувствуешь, что перешла какой-то рубеж?

— Да… нет, наверное, — протянула я, задумавшись, а действительно, изменилось ли хоть что-то? Мы зачастую не скупимся на громкие слова, что «вот стукнет мне восемнадцать, и тогда-то я»… Но на деле же оказывается, что для того, чтобы совершить что-то глобальное, надо дорасти до этого внутренне, а не довольствоваться лишь цифрой в паспорте.

— Теперь можно все то же самое, только ответственность за тебя будет нести не мама с папой, а ты сама, — улыбнулась Оксана Юрьевна, а я призадумалась. Вот, что изменилось. Пока такая не ощутимая и не осознанная до конца, эта самая ответственность. — Знаешь, я впервые вижу его таким счастливым, — вдруг серьезно сказала Оксана Юрьевна. — Он у нас до жути колючий. Всегда таким был, а уж после развода…

Я не знала, что на это ответить. Я еще тогда, со времен нашего с химиком разговора о личной жизни, решила, что не стану расспрашивать его о бывшей жене, но когда информация сама летит тебе в уши? Ну не затыкать же мне их, правда?

— Он тебе не рассказывал, что случилось после того, как они разошлись с женой?

— Нет, — честно ответила я, боясь, что возможно, мне и не стоит этого знать. Но как же перебороть свое любопытство, когда речь идет о Дмитрии Николаевиче?

— Дима был превосходным студентом на своем курсе, — начала рассказывать Оксана Юрьевна, подперев острый подбородок рукой и вглядываясь куда-то вдаль, словно вспоминая юного Дмитрия Николаевича. — Лучший, подающий огромные надежды. Он блестяще окончил университет, выучившись на генетика.

Мои брови невольно взметнулись вверх. Что? Генетика? Но почему тогда он разъезжает на скорой? О том, что химик — счастливый обладатель острого ума не сложно было догадаться, но о том, что он работает, мягко говоря, не по специальности, я никогда не задумывалась.

— Ему пророчили шикарное будущее! Ученые степени! — Оксана Юрьевна взглянула на меня, внимательно наблюдая за моей реакцией. — Но когда он начал учиться в аспирантуре, его жена вдруг начала чудить. Устраивала скандалы, мол, тебе за докторской сидеть, а мне что, в декрете? А Дима очень хотел семью, детей…

Я боялась лишний раз шелохнуться, слушая рассказ Оксаны Юрьевны. Мне казалось, что даже мое дыхание здесь неуместно и может в любую минуту спугнуть ее, и она передумает делиться со мной чужими секретами.

— И после того, как очередной скандал рассорил их в пух и прах, они решили развестись, — Оксана Юрьевна досадливо раскрыла руки, склонив голову слегка набок. — Он всегда был очень сильным человеком… Но все это его прилично подкосило. Он ушел из аспирантуры, больше полугода о нем ничего не было слышно… — Оксана Юрьевна совсем помрачнела. — А потом об этом узнала его сестра. Дима все очень умело скрывал от Аси. Не хотел ее расстраивать. Да что там… Он так резко пропал, что в университете все разводили руками. Мы, когда узнали, старались помочь ему, как могли. Я уговаривала его восстановиться в аспирантуре, но он наотрез отказывался. Мишенька помог ему устроиться фельдшером… Спустя несколько месяцев он снова стал таким, как раньше… Только злости в нем с тех пор хоть отбавляй. Никого к себе в душу не подпускает.

Из коридора послышался звук открывающейся двери и смех. В глубине души даже захотелось попросить их еще немного покурить, чтобы Оксана Юрьевна смогла продолжить свой рассказ. Но та только откинулась на спинку диванчика, услышав наших друзей из коридора и совсем тихо, чтобы ее услышала только я, добавила:

— Но с тобой он совсем другой.

На этом наше маленькое откровение закончилось. Вся дружная компания ввалилась в кухню, щедро одарив помещение запахом табачного дыма. А мне казалось, что в моей голове проделали две дырки насквозь и там теперь гуляет сквозняк. Такой одинокий, печальный ветер наворачивает круги, ведь все мысли из головы выбили эти невероятные и в то же время, печальные факты из жизни Дмитрия Николаевича.

Взглянув на него теперь немного по-другому, по-новому, в голове никак не укладывалось, что наш Дмитрий Николаевич, такой дерзкий, уверенный в себе, психанул и решил так радикально поменять все в своей жизни. Когда он работал на сменах, со стороны всегда казалось, что он на своем месте. Как рыбка в воде. Что он четко знает, что, как, когда и зачем надо делать. Но, возможно, это просто специфика характера? Дотошная уверенность, присущая ему, которая на руку сыграла в этой профессии?

— Серьезно вам говорю, у меня даже карточка на него есть! — в это время, смеясь, рассказывал мой брат. — Макак, помнишь Сеню, которого алабай пожевал маленько?

— Помню, — отозвалась я, «переключаясь» на новый разговор. — Он еще нехилую сумму отстегнул за снятие швов.

— Ну вот! — Леша сел за стол, прямо напротив угла, и продолжил рассказывать Сереге о чокнутом фермере, который как-то завалился к ним в ветеринарную клинику. — Сам себя зашил, а к нам пришел, потому что не хотел в очереди сидеть в поликлинике!

— А чего тогда и сам не снял? — разумно заметил Стеглов.

— Не-е-е-т, — протянул Лешка. — Говорил, страшно самому себе швы снимать!

Ребята громко рассмеялись, и я вместе с ними, вспомнив того здоровенного мужика, больше похожего на лешего. Я как раз в тот день ждала, когда Леша закончит, и сидела в коридоре, где было полно «мохнатых» и не очень пациентов. И никак не могла понять, что здесь забыл этот двухметровый загорелый косматый дядька с перемотанной рукой.

К сожалению, все хорошее должно рано или поздно заканчиваться. И даже праздник, такой чудесный, как первый в жизни День Рождения, проведенный в кругу друзей. Первыми ушли молчаливый Миша и Оксана Юрьевна. Причем, довольно рано. Сначала я подумала, что ей, возможно, все-таки не интересно или неловко в моем присутствии, но потом, увидев бокал со спиртным, к которому она даже не притронулась за весь вечер, и, вспомнив ее слова, о том, что она бросила курить, в мою голову невольно полезли другие мысли, которые заставили тихонько улыбнуться.

Потом уехал Пяточок, сказав, что завтра ему предстоит вывозить все семейство на дачу, ведь погода постепенно стала налаживаться, а его супруга оказалась заядлой дачницей. К своему удивлению, я узнала, что у нашего здоровяка две чудесные дочки девяти и семи лет. В общем, наш «уголовник» живет в настоящем цветнике!

Серега, временно освобожденный от семейных обязанностей, задержался дольше остальных, и я, не без радости, отметила, что он прекрасно «спелся» с моим братом. Правда, Стеглову, наверное, вследствие его хилой комплекции, действительно стоит быть осторожнее с алкоголем. Он хмелел прямо на глазах, все чаще и чаще вспоминая наш с химиком поцелуй в коридоре, чем только лишний раз расшатывал Лешкину сдержанность. Хотя, Серега, что трезвый, что пьяный — на удивление приятный и позитивный человек! И даже его частые возмущения по поводу «совращения малолетних на глазах у невинной публики» не вызывали ничего, кроме улыбки. Ну, раз на десятый, возможно, совсем немного раздражения. Которое тут же пропадало, стоило ему снова обезоруживающе улыбнуться.

— Мне тоже пора, — прошептал химик, приобняв меня сзади, когда я собирала грязную посуду со стола.

Я замерла, держа в руках стопку тарелок, всерьез боясь ее уронить. Дмитрий Николаевич наклонил голову и опустил на макушку легкий поцелуй. Даже немного обидно стало, что руки заняты…

— Может, останешься? — совсем не стараясь скрыть надежду в голосе, спросила я и повернулась к нему лицом. Лебедев оглядел меня на удивление ласковым взглядом, чуть усмехнувшись, когда посмотрел на тарелки, и, вздохнув, проговорил:

— Дежавю.

— Да, точно, — усмехнулась я в ответ, вспомнив, что-то же самое говорил мне он на своем Дне Рождения. — Тогда я провожу тебя?

— Попробуй, — Дмитрий Николаевич лукаво прищурился и, повернувшись, направился в коридор.

Мы долго стояли, обнявшись, в свете одинокого уличного фонаря, а потом, когда к подъезду подъехало такси, и он, поцеловав меня на прощание, сел в машину, я еще некоторое время стояла около подъезда, задрав голову вверх, всматриваясь в густую небесную пустоту. Жаль, что я не могу просто взять и остановить время.

А дома, когда я уже лежала под тяжелым одеялом и крутила в руках свой новый телефон, я чуть не вскрикнула от неожиданности, когда он внезапно завибрировал. И, щелкнув на иконку в виде крошечного письма, я, прочитав содержимое сообщения от Дмитрия Николаевича, не смогла скрыть улыбки.

«Я дома, ложусь спать. Без нерадивой ученицы под боком как-то пустовато. Твоя Уткина. Сообщение сжечь сразу, после прочтения»

***

Как я и предполагала, с утра, когда я, зевая и почесывая сонную голову, пила кофе на кухне, заявилась мама, чтобы забрать меня домой. И, уже дома накормив меня овсяной кашей, она вручила мне ключи и велела ждать ее в машине, чтобы отвезти на дополнительные занятия.

Сопротивление бесполезно. Да и в прочем, к чему сопротивляться? В данной ситуации мне казалось самым логичным просто плыть по течению и благодарить небо, что впереди не видно никаких порогов.

Мама все время «пела», как же здорово, что мы решили, наконец, сблизиться и подружиться, расспрашивала о праздновании дня рождения… Вот тут, кстати, я старалась по большей части отмалчиваться, чтобы не запутаться в собственном вранье, от которого, признаюсь, я уже просто устала. «Так здорово, мам! Спасибо!» — повторяла я, как попугай, радостно смотря на родительницу. И ведь не поспоришь, было действительно здорово. А об остальном, мама, тебе лучше не знать.

Меня не покидало чувство, что моя собственная мать — мой негласный конвоир. Даже когда она меня довела до школьной раздевалки и посчитала, видимо, что отсюда я не сбегу, я, переодевшись и поднявшись третий этаж, сначала заглянула в туалет, где, чувствуя себя бесконечной дурой, все-таки осмотрела одежду на наличие каких-либо подслушивающих устройств. Спасибо, мамочка, так не долго и до паранойи.

Дмитрий Николаевич уже ждал меня в кабинете. Причем, как оказалось, не один. За столом сидел несчастный Белозеров, прилюдно опозорившийся на семинаре и… Исаева. Она тоже теперь ходит на дополнительные занятия? Зачем? Постаравшись не подавать виду, что крайне удивлена, я вопросительно посмотрела на преподавателя и выразительно прокашлялась. Сидя за учительским столом, он поднял на меня взгляд, полный абсолютного безразличия и велел садиться и доставать тетрадь с ручкой.

Вскоре он присел за соседнее место рядом со мной и положил передо мной раскрытый учебник. Дмитрий Николаевич велел ознакомиться с текстом параграфа, а потом приступить к тесту на листочке, который он положил рядом. При этом он держался настолько официально, что ни одна тварюшка Господня не заподозрила бы неладное. Опять играем? Ладно… Мне иногда кажется, что я посещаю дополнительные уроки актерского мастерства.

Стараясь «включиться» в учебный процесс, я разложила перед собой учебник. «Общие данные о строении человеческого тела. Организм и его составные элементы». Хорошо…

Так, стоп.

Пробежавшись по этим двум строчкам еще раз, я поняла, что глаза мне, вроде бы не врут. А приподняв обложку учебника, я увидела название «Анатомия человека». Что вообще проходит?

Я выпрямилась и обернулась назад, смотря, как Дмитрий Николаевич спокойно объясняет Белозерову, где он допустил ошибку в задании, но затем, видимо, почувствовав то ли мой взгляд, то ли мое негодование, он тихо спросил:

— Какие-то вопросы, Дмитриева?

— Э-э-э… — многозначительно протянула я. — Мне читать тот параграф, что вы раскрыли?

— Совершенно верно, — и, получив сей лаконичный ответ, я приступила к изучению организма и его составных элементов.

Ознакомившись с параграфом, я обратилась к вопросам, которые и рядом не стояли с таким предметом, как химия. Нет, разумеется, косвенно, это все было связанно в какой-то степени, но на дополнительных изучать анатомию человека я никак не ожидала. Хотя, не скрою, меня это все-таки обрадовало.

В течение всего занятия, Дмитрий Николаевич разбирал материал то с Белозеровым, то с Анькой, которая, похоже, была с головой погружена в учебу. И иногда он подходил и ко мне, изредка предлагая решить все новое и новое задание, пока, в конце концов, я не приступила к тесту. К тому времени Исаева и Белозеров уже покинули класс, попрощавшись с Лебедевым, а я так увлеклась новой и такой неожиданной темой, что даже не сразу поняла, что с Дмитрием Николаевичем мы теперь абсолютно одни.

И, когда я победно обвела верный, на мой взгляд, вариант ответа в последнем вопросе, я подняла голову от теста и с облегчением вздохнула. Лебедев, который все это время стоял напротив меня, облокотившись о кафедру, и наблюдал за моим мыслительным процессом, криво улыбнулся и, развернув на парте листок, принялся его проверять, вооружившись красной ручкой.

— Что это? — неожиданно спросила я, глядя, как Дмитрий Николаевич внимательно изучает решенный мною тест.

— Анатомия человека, вроде ты посмотрела? — просто ответил он.

— Спасибо, «капитан-очевидность», — обиженно пробурчала я, на что Лебедев лишь снисходительно усмехнулся.

— Вот тут ошиблась, — тихо проговорил химик, и я тут же обратила внимание на зачеркнутый красной пастой ответ и на тот ответ, что он обвел. — Дмитриева, ты же понимаешь, что твои поездки на скорой закончились?

— И? — настороженно спросила я.

— И это — компенсация, — он на секунду посмотрел на меня, а потом снова принялся проверять тест. — Ну и Анна Сергеевна просила меня дать тебе что-нибудь посложнее школьной программы. А так как при таких влиятельных родителях вопрос о твоем поступлении практически решен, я позаимствовал учебник у Оксаны Юрьевны.

Когда он, проверив тест, в котором я допустила одну ошибку, посмотрел на меня, вид у меня, наверное, был ужасно глупый: я раскрыла в нерешительности рот, от удивления проглотив язык. Получается, что это — программа медицинского ВУЗа?

— Можешь не благодарить, Дмитриева, — химик выпрямился и, засунув руки в карманы, достал оттуда пачку сигарет. — Будешь себя хорошо вести, будем разбирать с тобой материал еще интереснее.

— Я… — при упоминании материала интереснее, чем школьная программа и начальный курс анатомии, мое сердце забилось быстрее, прямо как у какого-то фанатика. Знает ведь, чем меня заинтересовать! Хотя, мог бы и не стараться… — Я… — снова попыталась я ответить что-то членораздельное, как в дверь постучали, прервав мои благодарственные речи.

— Мариночка, вы закончили? — в дверях показалась мама. Мой конвоир, тут, как тут! — Добрый день, Дмитрий Николаевич.

— Добрый, Анна Сергеевна, — кивнул Лебедев, улыбнувшись маме. — Мы закончили, Марина свободна, — сказав это нарочито вежливо, он развернулся и направился в лаборантскую, а мама, позвала меня к себе.

— Все в порядке? — мама оглядела меня с головы до ног, будто бы в поиске чего-то противозаконного, что, судя по всему, должно было прилипнуть мне на лоб.

— Да, мамочка, все в порядке, — устало кивнула я.

По дороге домой я не могла не заметить то, как мама взволнованна. Удивительно, но она даже не стала расспрашивать меня о прошедшем занятии. Вернее было бы сказать, не устроила допрос. Ну, если называть вещи своими именами. О мероприятии, на которое мы должны были отправиться, мне же говорить не хотелось. И так укачивало в машине, а услышь я снова обо всей этой официалке, того, гляди, и стошнило бы.

Но когда мама доставала ключи, при этом дважды уронив их, она стала очень загадочно на меня поглядывать, открывая замок, а потом, прежде чем потянуть за ручку двери, она очень серьезно на меня посмотрела и медленно, тщательно выговаривая слова, прошептала:

— Сейчас, сразу в свою комнату иди и переоденься, я приготовила тебе, во что, — мама разнервничалась настолько, что даже на мгновение прикрыла глаза и постаралась успокоить сбившееся дыхание. — Потом я за тобой приду. У нас важный обед.

Я только растерянно кивнула, абсолютно сбитая с толку. Ну, хорошо, важный обед. Но чего нервничать-то так? Не с президентом же…

Переодевшись у себя в комнате в новое платье, которое было аккуратно разложено на моей кровати и которое выглядело, на мой взгляд, чересчур строго, я отошла в центр комнаты, чтобы оглядеть свое отражение в зеркале. На фоне серого цвета ткани красиво выделялись белые манжеты и острый белый воротничок. Волосы я убрала в высокий пучок, как любит мама. В таком виде либо в офис, либо в монастырь. Такой меня все время хотели видеть родители, по-моему, здесь нечего удивляться. Ну, а изюминкой, так сказать, во всем этом виде стали мои мохнатые красные шерстяные носки, которые я носила вместо тапочек. Мама же ничего не говорила про обувь, да?

— Мариночка, готова? — мама раскрыла дверь, улыбаясь и держа в одной руке золотую цепочку с висящим на ней кулоном, но, когда она оглядела меня с головы до ног, улыбка тут же исчезла, когда взгляд задержался на красных носках. — Убью.

— Уже снимаю, — я примирительно выставила ладони перед собой, а затем поспешно стянула с ног носки и метнулась к шкафу, чтобы достать черные балетки.

— Иди сюда, — велела мама, нервно дернув плечами. — Марина, ты меня до седины доведешь, — прошипела она и, развернув меня к себе спиной, застегнула на моей шее золотую цепочку. Я сомкнула пальцы на кулоне. Крошечная змейка причудливо свесившись, обвила цепочку. — Это от нас с папой, — быстро проговорила мама.

— До седины доведу… красными носками? — глупо переспросила я.

— Своими выходками! — она подтолкнула меня в спину и, закрыв дверь в мою комнату, пошла следом. Но перед гостиной вдруг остановилась, резко развернулась и тихо, очень тихо, но очень участливо попросила меня: — Пожалуйста, постарайся быть милой.

Я нервно сглотнула и неторопливо кивнула, давая понять, что как зайду в гостиную сразу же превращусь в олицетворение всего самого милого, доброго, пушистого…

Застыв на пороге, я, рассматривая сидящих за столом, не сразу поняла, в чем же важность этого обеда. Папа, отодвинув чистую тарелку в сторону и разложив на ее месте бумаги, обсуждал написанное на них с незнакомым мне черноволосым мужчиной, который, водя по бумагам ручкой, периодически останавливался на той или иной строчке и зачитывал ее вслух. Больше за столом никого и не было. Важный обед с папиным коллегой? С ума сойти просто! Вот это да! Господи, а я-то думала!

— А вот и мы, — немного громче, чем следовало, сказала мама, дабы обратить на нас внимание мужчин. Папа, оторвав взгляд от бумаг, расплылся в милой улыбке, а молодой человек с интересом на меня посмотрел. Он слегка затянул галстук на шее и, пригладив рукой черные волнистые волосы, мило улыбнулся.

Та-а-а-к. Что здесь происходит?

Наверное, весь мой вид и выражал эту так и не высказанную мысль, потому что мама взяла меня за руку и потянула к столу, чтобы я подошла ближе.

— Это моя дочь, моя гордость, — улыбаясь, говорил папа, а молодой человек привстал и протянул мне руку.

— Евгений, — представился он, и я нерешительно протянула ему свою руку для рукопожатия. Ладонь Евгения оказалась удивительно холодной, а рукопожатие — крепким.

— Марина, — выдохнула я, не вполне понимая свою роль в этом «ва-а-а-жном мероприятии».

— Евгений — наш юрист, он работает с нами уже больше пяти лет, — проворковала мама, расставляя блюда на стол. — Тебе в будущем тоже предстоит с ним работать.

— А, круто, — не подумав, ляпнула я, чем моментально вызвала снисходительную улыбку на губах Евгения. Но, поймав строгий взгляд матери, я попыталась взять себя в руки. — В смысле… Я хотела сказать…

— Все в порядке, — спокойно проговорил Евгений и сел на стул.

— Давайте отложим все наши дела и, наконец, пообщаемся! — мамино напускное благодушие слегка раздражало, хотя, казалось бы, к нему можно было давно уже привыкнуть. Похоже, что все присутствующие чувствовали себя ужасно неловко, кроме, пожалуй, Евгения. Он, как ни в чем не бывало, взял со стола салфетку, обезоруживающе улыбнулся моей маме, а затем повернулся ко мне, видимо, чтобы и со мной полюбезничать.

— Марина, — незаметно толкнув меня ногой, прошипела мама. До меня не сразу дошло, что именно ее не устраивало, а потом, я поняла, что сижу, нахмурив брови и подозрительно сощурив глаза и наблюдаю за действиями семейного юриста с таким видом, будто жду, когда он выкинет что-нибудь обескураживающее.

Но Евгений просто взял в руки вилку и нож и принялся за лазанью, дивный аромат которой наполнил собой гостиную. Папа с мамой тоже принялись за трапезу, так что мне была предоставлена возможность внимательно рассмотреть окружающих и попытаться сообразить, какова же цель этого «ва-а-а-жного мероприятия»?

— Евгений блестяще закончил юридическую академию и до нас уже имел кое-какой опыт работы с медицинскими организациями, — заворковала мама, а я, наконец, нашла, за что мне уцепиться.

— То есть вы юрист именно шестьдесят седьмой больницы? — я постаралась изобразить самую строгую и серьезную мину, на которую только могла быть способна. Но, казалось, Евгения это едва ли волновало. Он совершенно спокойно взглянул мне в глаза и лениво растянул тонкие губы в любезной улыбке. Бьюсь об заклад, это его «фирменное» выражение лица.

— Мы с вашим отцом работаем вместе уже довольно давно и не раз решали различные вопросы, касающиеся не только больницы.

— Да что вы говорите! — притворно воскликнула я. — И какие же, например?

— Марина! — в очередной раз прошипела мама.

— Мне правда интересно! Мам! — я больше не могла сдерживаться. Что это за спектакль? С какой целью он устроен? Что мои дорогие родители от меня хотят? И на кой-здесь этот чертов Евгений?!

— Пара дел гражданского характера, кое-какая административка… — совершенно не обращая внимания на мой вызывающий тон и мамино негодование, ответил юрист.

— Иск в обвинении во взяточничестве, — голос отца показался мне немного суровым. Я тут же насупилась, вспомнив, как какой-то чокнутый мужик пытался оклеветать папу, с целью сместить его с поста главного врача.

— Это было пустячное дело, совершенно не требующее каких-либо усилий, — сказал Евгений и отправил в рот кусочек лазаньи.

— Да, но для нас оно было важным, — абсолютно серьезно произнесла мама, а я снова задумалась. Слухи об этом обвинении дошли даже до меня. Что о многом говорит. Потому что в нашей семье принято все ото всех скрывать и разбираться во всем самостоятельно.

— Я рад, что смог помочь вам, — добродушно ответил Евгений и с теплотой взглянул на меня. А я все так же с недоверием рассматривала своего нового знакомого и никак не могла понять, что же он за птица такая? И с какой целью мне устроили сегодня с ним знакомство? Ведь ясно, как день, что мероприятие это важно только из-за присутствия этого человека.

— Мариночка, Евгений уже давно в курсе почти всех наших семейных дел и готов сорваться на помощь в любую минуту! — мамин выразительный взгляд не смог бы понять, наверное, только полный кретин. Но сдерживать себя уже просто не было сил. Знаешь, мамочка, я просто обожаю играть по твоим правилам! Пощекотать тебе немножко нервы? Ты ведь ничего не рассказывала отцу?

— Прямо в курсе всех-всех семейных дел? И такой услужливый! Прямо скорая юридическая помощь! — я позволила себе злорадно оскалиться, услышав, как мама слегка поперхнулась этой чертовой лазаньей.

Но больше всего меня вывело из себя то, что Евгений на это все лишь снисходительно улыбнулся, чуть расслабил галстук, откинулся на спинку стула и, глядя мне прямо в глаза, вальяжно ответил:

— Стараюсь быть внимательным ко всему. К двусмысленным фразам, не удаленным перепискам… Знаете, Марина, люди прокалываются на таких мелочах!

Все.

Все стало ясным и понятным, стоило только Евгению намекнуть, что он в курсе всего, что недавно произошло. Интересно, и как же они решили с мамой распоряжаться этими сведениями? Просто в качестве запугивания меня любимой? Отец, судя по довольной улыбке, явно не посвящен в дело. Может, и мне стоит начинать шантажировать маму? Вопрос только в том, чей риск выше, мамин или мой? Что больше папе не понравится, то, что жена скрывала от него что-то? Или это «что-то» — отношения его дочери с преподавателем? М-да. Похоже, что пока я в заведомо-проигрышном положении.

Дальше вся беседа приняла такой привычный для нашей семьи холодный светский характер, что мне в какой-то степени даже удалось расслабиться. Евгений рассказывал о некоторых делах, которые им приходилось решать, о других юристах, которые так же работают на больницу и защищают права каждого ее врача по отдельности. Но, по словам отца, ни одному из них наша семья так не доверяет, как Евгению. Хотелось прошипеть что-нибудь очень колкое и предложить им «усыновить» Евгения, раз уж он такой расчудесный!

Так что когда наш затянувшийся обед подошел к концу, я пребывала в таком скверном расположении духа, что с трудом сдерживалась, дабы не огрызаться по каждому удобному поводу. Но этот замечательный Евгений и тут сумел меня удивить, потому что, пожав на прощанье папину руку, а маму немного приобняв, он снова протянул свою ладонь мне. А я, с трудом удержавшись от соблазна хлопнуть по ней со всей дури, все-таки протянула свою руку в ответ, но затем удивленно смотрела, как Евгений целует тыльную сторону моей ладони. Не сказала бы, что жест выглядел нелепо или неуместно, но обезоружил меня — это факт. Так что когда за этим супер-юристом закрылась дверь, мой мозг превратился в некое подобие барабана стиральной машинки. И мысли в ней теперь крутятся, крутятся, бегают, словно те пони, по кругу…

— Я же попросила тебя быть милой! — раздраженно воскликнула мама, провожая глазами уставшего отца, который, по привычке поцеловав жену, отправился в свой кабинет. Только чуть обернувшись, он предпринял вялую попытку встать на мою защиту, сказав, что все было нормально, но, судя по всему, он слишком устал, чтобы всерьез сейчас убеждать в этом маму.

— Да я была просто самим очарованием! К чему это все, мама? — я подняла глаза, дабы убедиться, что папа нас не слышит. — Решила меня запугать? Я тебе доверяю, дочка, но все равно держу руку на пульсе! Так что ли?

Мама не сумела скрыть улыбки, но что-то все равно не вязалось. Вроде бы все так ясно и понятно… Почему она улыбается так, словно я дитя малое, которое ничего не видит дальше собственного носа?!

— Что смешного? — не выдержала я.

— Глупая ты, Марина, у меня!

— О, спасибо, это действительно, чудесный повод для улыбки!

— Прекрати мне дерзить! — тут уже не выдержала мама, но буквально на пару секунд, потому что улыбка ее вновь вернулась, чем только вызвала больше моего раздражения. — Он не запугивать тебя пришел! Честно говоря, мы вообще договорились с ним не упоминать в твоем присутствии о…

Мама замялась и тут уже на помощь пришла я:

— О Дмитрии Николаевиче, — я даже позволила себе немного улыбнуться. — Мы же не секретничаем, мама, ты забыла? Или ты забыла его имя?

— Глупая, глупая моя девочка! — мама сделала навстречу ко мне несколько медленных шагов, а потом окончательно меня сбила с толку, когда сердечно обняла за плечи. Что за… — Он пришел, чтобы познакомиться с тобой. Понимаешь? С тобой!

Смысл ее слов не сразу до меня дошел. Но когда я поняла, о чем она говорит, возмущение накрыло меня с головой.

С ума сойти! Мама нашла мне ухажера?!

========== Глава 25. О любящих друзьях и искусных лицемерах. ==========

Комментарий к Глава 25. О любящих друзьях и искусных лицемерах.

Друзья, картинки, арты, фото с приблизительной внешностью героев, а так же прочие “интересности” вы сможете найти в моей группе https://new.vk.com/public107393614

Погода за окном как раз соответствовала моему настроению. Монотонный дождь, смывающий остатки грязного снега, сопровождался сильными порывами ветра, выворачивающими прохожим зонтики наизнанку. Вот бы тоже сейчас взять да и вывернуть всю эту жизнь прямо наизнанку!

Признаться, такого от своей дорогой мамаши я не ожидала. И зря. Если подумать, то подсунуть мне под нос кавалера, полностью подходящего под мамины мерки порядочности, вполне предсказуемо. А злилась я больше на себя, потому что мой мозг, похоже, совсем атрофировался и не хотел воспринимать действительность, полностью уступив сердцу место «у руля». А сердце что? А сердце — орган, как известно, милый, но довольно-таки безмозглый.

Отталкиваясь от подоконника одной ногой, я откатывалась назад, сидя в кресле, но тут же возвращалась обратно, уцепившись пальцами второй ноги за тот же подоконник. Так и ездила, туда-сюда, возмущенная до мозга костей и немного даже обиженная на маму. Хотя, на что обижаться-то? Обижаться как раз не на что. А вот мне стоит быть более собранной. В конце концов, ничего плохого, а уж тем более, катастрофического пока не случилось!

Вспоминая внешность семейного юриста, глупо было бы отрицать, что он достаточно привлекателен. Тонкие черты лица, притягательная улыбка, внимательные, даже, пожалуй, слишком внимательные темные глаза… Такие темные, что даже кажутся черными. И под их взглядом становится откровенно не по себе. Ну нет! Это я уже сама себе придумывать начинаю! Мне не по себе, потому что он прекрасно знает все обо мне и химике. Хотя, с другой стороны, что такого? Мне ведь уже есть восемнадцать. Черт, но Лебедев — мой преподаватель.

Голова кругом идет!

И что теперь делать с этим расчудесным Евгением? Интересно, мама на этом остановит свои попытки нас свести? Кстати, еще интересно, насколько Евгений в курсе маминых планов насчет него? Хотя, если он, по ее словам, пришел знакомиться сомной…

И еще один вопрос, который теперь кажется неразрешимым: стоит ли говорить Дмитрию Николаевичу о нем? Как отреагирует наш вспыльчивый химик?

В очередной раз откатившись назад, колесико кресла на что-то наехало, и внизу раздался жалобный треск. Как оказалось, треснувший карандаш, которому не повезло быть безжалостно раздавленным мною, прервал все мои размышления и заставил вернуться обратно в реальность. И, твердо решив пока ничего не говорить химику, я поняла, что мне нужно мнение третьего лица, сумевшего бы трезво оценить ситуацию. Логично было бы обратиться к Ане, потому что в ее рассудительности не смеет сомневаться абсолютно никто. Но, похоже, что теперь это невозможно. Я понимала, что рано или поздно она узнает о нас с химиком, но приближать этот момент мне как-то не хотелось. Да и непонятно, что за секреты у нее, касающиеся Лебедева. Она тоже темнит. И я не уверена, что могу ей доверять. С Хвостовой обсуждать подобные вопросы просто не хотелось. Мне так приелась ее вселенская мудрость по любому поводу, что в последнее время расхотелось делиться с ней чем бы то ни было вообще. Так что, поняв, что вариант, пришедший мне в голову, достаточно безумный, но при этом и интересный, я спустилась вниз, демонстративно взяла трубку домашнего телефона и, дождавшись, пока на другом конце ответят, попросила позвать Пашу.

Глядя, как мама удивленно вскидывает брови, я, не особо стараясь скрыть торжество внутри себя, предложила Паше встретиться в сквере около наших домов и прогуляться. Паша, к слову, был не то что удивлен… Нет, он был в полнейшем шоке и даже поинтересовался, все ли в порядке и не заболела ли я.

Через десять минут я уже самозабвенно ковыряла мокрую грязь под ногами, расхаживая под черным зонтиком-тростью. Паша, спешащий ко мне, выглядел достаточно взволнованным и нахмуренным. Он шел, естественно, без зонта, укрывшись от злющего дождя всего лишь капюшоном куртки и, подойдя ближе, сначала с беспокойством посмотрел в мое лицо пару секунд и только потом поздоровался.

— Что стряслось? — он перехватил из моих рук зонтик и услужливо предложил мне свой локоть. Посчитав, что глупо мокнуть одному из нас под дождем, я прильнула к нему, взяла под локоть и задумчиво опустила глаза, глядя на пузыри в лужах, совершенно не представляя, с чего начать.

— Паш… Скажи честно, ты считаешь, что я совершаю ошибку? — сама не понимаю, почему я задала именно этот вопрос. Обсуждать с ним свои отношения с учителем я не планировала вообще. Но слова сами собой вырвались из уст. Паша недоверчиво взглянул на меня, а потом и вовсе развеселился, что меня немного обидело. Я что, сказала что-то забавное?

— Димон, прости, но… Ты решила спросить об этом именно меня?!

После этих слов я и сама не удержалась от улыбки. И правда, глупо как! Паша сам признавался мне в своих чувствах, но я предпочла ему своего преподавателя. И он, зная об этом, молчит, видимо, из уважения ко мне.

А потом я ненадолго задумалась. Почему я задала ему все-таки этот вопрос? Да потому что мне действительно было важно знать его мнение. Потому что Паша, хоть и по уши в меня влюблен, скажет мне правду. Поэтому я решила повторить его.

— Паш, правда, скажи мне, — я даже остановилась, глядя в Пашины теплые карие глаза. — Скажи правду, я совершаю ошибку?

— Димон, меня пугает твоя серьезность. Что-то случилось? Он обидел тебя? — спросив это, Наумов немного нахмурился.

— Да нет, не обидел… Просто… Просто, я правда пытаюсь понять, почему меня почти все так упорно отговаривают от этих отношений? Только из-за разницы в возрасте? Почему, Паша?

— Ну… — Наумов тяжело вздохнул, даже остановился, опустив глаза на наше отражение в луже, подернутое редкими каплями дождя, а потом ответил мне со всей честностью. — По-моему, очевидно, почему я отговариваю, разве нет? Марин, разве я могу судить о нем непредвзято? Что именно ты хочешь услышать? Если ты действительно хочешь услышать правду, то боюсь, она прозвучит только в ущерб мне.

Паша замолчал и посмотрел в мое лицо. Серьезно так посмотрел. Мне даже стало как-то неловко, и я пожалела, что завела весь этот разговор. Почему я решила, что лучшим советчиком станет для меня именно Паша?

— Он хороший мужик, — грустно сказал Наумов. — И я действительно думаю, что он сможет о тебе позаботиться. Злобный правда немного, но ведь с тобой он, наверное, ведет себя совсем не так?

Пауза затянулась, и я почувствовала, как щеки залились краской. Думаю, надо срочно что-то ответить, а то Пашка посчитает, что я фанат самобичевания и обожаю выслушивать злобно-унизительные речи от мужчин в свой адрес.

— Да, совсем не так, — подтвердила я его слова.

— Я так и думал, — вздохнул Паша и опустил глаза. Я только раскрыла рот, чтобы извиниться перед ним, как Наумов меня перебил: — Знаешь, мне будет приятно думать, что ты будешь в безопасности, и твои чувства будут взаимны. Но если он только посмеет…

— Паш, скоро выстроится целая очередь тех, кто хочет набить Лебедеву лицо, — усмехнулась я и с огромным облегчением заметила, как Паша тоже улыбнулся. — Странно, правда? Мужик хороший, а все вокруг на него наезжают…

— Так потому и наезжают. Потому что бесятся, что он хороший.

— Наверное, — задумчиво протянула я, а потом вспомнила реальную причину, по которой я пригласила Пашку на прогулку. То, насчет чего мне действительно надо было получить ценный совет. И, резко сменив тему, я рассказала Наумову о нашем семейном юристе. Паша новость воспринял не с особой радостью, мягко говоря. Но, услышав, что ко мне, можно сказать, пришли свататься, даже немного усмехнулся. Потом, когда мы оба поняли, что зонтик спасает только наши многострадальные головы и вся наша одежда промокла, мы решили немного погреться в небольшой кафешке. И, только сев напротив меня, Паша укоризненно покачал головой и проговорил:

— Да, Дмитриева, ну ты и влипла! А чего ты психуешь-то так? Еще же ничего не случилось!

— Да не знаю, Паш, прямо бесит меня вся эта ситуация! И этот Евгений дурацкий… Что мне делать?

— Ничего, — пожал плечами Наумов.

— В смысле «ничего»? — признаться, я ожидала, что он снабдит меня, как минимум, точной инструкцией с расписанными вперед дальнейшими действиями. Ну, или, просто возьмет и легким взмахом руки решит все мои проблемы…

— В прямом. Ничего не делать. Лебедеву, думаю, стоит рассказать, а так — ничего не делай. Марин, ты же не будешь вечно учиться у Дмитрия Николаевича. Через два месяца ты больше не будешь его ученицей. Я вообще не понимаю, в чем проблема. Не сможете еще пару месяцев поскрывать свои отношения?

— Ты прав, Пашка… — вздохнув, согласилась я и, сумев немного расслабиться, принялась, как и Паша, за изучение меню.

***

Тот факт, что училась я теперь абсолютно без выходных, никак не смущал меня. Казалось, на меня навалилось столько проблем иного характера, что учеба воспринималась настоящим отдыхом. К дополнительным по химии, на которой мы теперь стали разбирать такой интересный материал, что каждое занятие для меня проходило просто взахлеб, прибавились дополнительные по биологии, но уже с репетитором, и по английскому, которым, по мнению родителей, всегда надо усиленно заниматься. В принципе, у меня никогда особо не было свободного времени, так что тремя часами больше… Ощутимо, но пережить можно. Тем более, я прекрасно понимала, для чего это все надо.

Но вот что действительно раздражало, так это полное отсутствие какой-либо свободы действий. Понятное дело, что и раньше, еще до знакомства с Лебедевым, поминутно расписанный график не давал мне свободно вздохнуть, но теперь постоянные попытки мамы вывести меня на дружеский разговор, Евгений, который стал почти частым гостем у нас дома… Все это просто сводило с ума, и у меня регулярно возникала навязчивая мысль, что мне приходится проживать чью-то чужую жизнь, полную благодатей, которые для меня являются просто невыносимыми.

А еще больше расстраивал тот факт, что те люди, с которыми мне хотелось хоть как-то пооткровенничать, поговорить по душам, да и чего уж греха таить, просто обнять и помолчать о чем-то сокровенном, настолько погрязли в бесконечной рабочей рутине, что я стала чувствовать себя совершенно одинокой. В те редкие моменты, когда я видела Дмитрия Николаевича, рядом постоянно находился кто-то еще. На дополнительных присутствовала Аня. Это понятно, ведь у Лебедева действительно очень мало свободного времени, но, если говорить на чистоту, меня это начало откровенно напрягать. До такой степени, что в какой-то момент мне просто захотелось ввалиться в лаборантскую к Дмитрию Николаевичу в конце учебного дня, чтобы получить ответ на этот каверзный вопрос и заодно дозу человеческого тепла, в котором я так нуждалась. Но, дойдя до третьего этажа, я, хоть и с огромным трудом, но все же остановила себя, понимая, на какой риск иду ради этих сокровенных минут рядом с ним, с которыми у меня теперь будет всегда ассоциироваться помещение лаборантской кабинета химии.

Обидно еще и то, что Леша стал чаще обычного сбрасывать мои звонки. Когда мне удалось, наконец, урвать немного его внимания, он с такой радостью рассказывал о том, что дела в его вет. клинике идут в гору, о Машке, которая мне привет передает… В общем, я просто не стала грузить его проблемами, и, искренне порадовавшись за брата, так ему ничего и не рассказала, ни о Евгении, ни о маминых кознях, ни о своем паршивом внутреннем состоянии.

Фаню, такое чувство, теперь интересовали только мои отношения с химиком. Так что я стала ее откровенно избегать. Что удавалось, кстати, с большим трудом. В итоге, они с Аней стали держаться от меня немного «особняком». Но я очень надеялась, что мои секреты все еще не дошли до Ани. Хотя, с другой стороны, если бы дошли, думаю, я об этом бы узнала.

Иногда очень хотелось рассказать им обеим о том, что выкинула моя мамочка с этим супер-юристом, но как только я набиралась храбрости начать разговор, желание тут же куда-то улетучивалось. Нет. Не могу, хоть убейте. Не хочу.

Так мне все надоело…

Если я раньше думала, что я по-настоящему одинока, то сейчас я поняла, что это были просто цветочки. Самое страшное — это когда судьба-злодейка дает тебе то, в чем ты так отчаянно нуждаешься, а потом забирает это у тебя. И тебе остается только тупо сжимать руками пустоту, ощущая где-то в районе груди огромную дырень. А потом горькая и такая тоскливая мысль, что лучше бы тебе и не знать всей этой свободы вовсе.

Подаренный на мое восемнадцатилетие телефон стал для меня настоящей отдушиной. Редко, невероятно редко, мы могли переписываться с Дмитрием Николаевичем. А еще реже — созваниваться, ведь я скрывала наличие телефона, боясь потерять и его, а Дмитрий Николаевич просто пропадал то на уроках, то на сменах. Но я так дорожила этими минутами, этими сообщениями, которые я теперь стирала поздно ночью, укрывшись с головой под одеялом, напоследок, перечитывая их, словно желая запомнить наизусть. А потом, чувствуя себя такой же пустой, как и память этого телефона, я засыпала с мыслью, что ничто не сможет заменить мне настоящих прикосновений, живого тепла этого человека, так прочно пустившего во мне корни.

Единственный, кто меня хоть немного поддерживал — это Пашка Наумов. Он не навязывал мне свое внимание, не лез в разговоры и не пытался сам их завести. Он был в стороне, но всегда был рядом. И в тот самый день, когда я еле отговорила себя от такой соблазнительной возможности снова почувствовать тепло рук химика, обнимающих меня, я прошла мимо лаборантской кабинета химии, дойдя до холла на третьем этаже и, прижавшись лбом к окну, закрыла глаза, чувствуя, как по щекам скатились маленькие слезинки.

— Не надо плакать, Димон, — я вздрогнула, услышав за своей спиной голос Паши, считая, что стою здесь одна. Держа руки в карманах, он медленно подошел ко мне и встал рядом. — Хочешь, я угощу тебя текилой?

Я не смогла сдержать улыбки и немного истеричного ироничного смеха, а повернувшись, встретилась взглядом со смеющимися Пашиными глазами.

— Ты просто мастер подката, — усмехнулась я, а потом ладонями стерла слезы с щек и, шмыгнув носом, добавила: — С текилой я пас, а вот на столовский чай со сладкой булочкой согласна.

— Два чая! Смешать, но не взбалтывать! — Паша решил убедить меня в серьезности своих намерений.

— Тогда уж две булочки! — не шутя, но с улыбкой ответила я и, увидев, как Наумов раскрыл в сторону руки, чтобы обнять меня, не думая, сократила расстояние между нами и уткнулась носом в его плечо, чувствуя, как его руки сомкнулись на моей спине.

Кто бы знал, как я была безгранично благодарна ему. За понимание, за молчание и просто за то, что он рядом. Если это могло бы перерасти со временем в настоящую дружбу, то я была бы безмерно счастлива! Но боюсь, что бывает только наоборот. Любовь из дружбы — легко. А вот дружба из былой любви — нечто из разряда фантастики. По крайней мере, мне так кажется…

— Прости меня, Паш, — пробормотала я ему в шею, не спеша отстраняться.

— Должна будешь, — спокойно и шутливо проговорил он, от чего я снова улыбнулась, прикрыв на несколько секунд глаза.

— Скажи, как это, когда ты живешь нормальной жизнью, а? Когда тебя понимают? Как это, Паш?

— Круто, наверное, — задумчиво ответил Пашка, не сумев скрыть нотки грусти в голосе. — Я, если честно, не знаю. У меня вообще близкая подруга в учителя своего влюбилась! — Пашка печально усмехнулся и еще крепче сомкнул на моей спине руки.

— Дура, да? — тихо проговорила я.

— Это точно…

***

Этот день ничем не отличался от любого другого дня на предыдущей неделе. На первый взгляд. Только не понятно, почему, но сегодня на одну крошечную, просто малюсенькую долю секунды мне показалось, что риск погрязнуть в своей депрессии не так уж и велик. Неужели этот разговор с Наумовым и двадцатиминутное распивание сладкого чая в столовой со сдобной выпечкой были способны показать мне выход из этого отвратительного уныния?

Наспех позавтракав, захватив с собой бутерброд, я поняла, что меня никак не хотело покидать ощущение, что сегодня должно произойти что-то. Такое навязчивое чувство тревоги, но в то же время и предвкушение грядущих перемен… Хоть и по плану, сегодня такой же будний день, убийственно похожий на все другие.

«Помнишь мотоциклиста, который переломался в аварии весь? Который еще в машине песни распевал?»

Сообщение меня настигло в школьном коридоре, когда я взяла в руку верхнюю одежду, чтобы повесить в раздевалку, так что, с непривычки услышав трель своего допотопного телефона, я выронила вещи из рук, тихо ругнувшись в сердцах. Но прочитав это сообщение, на моем лице вдруг появилась улыбка. Правда потом тут же сменилась испугом.

«Помню такого. Что-то случилось? Что с ним?»

Отослав сообщение, я все-таки пошла в раздевалку, чтобы повесить вещи, которые наспех сгребла рукой, а выйдя из нее, оглянулась по сторонам и увидела Дмитрия Николаевича, уткнувшегося в телефон и… улыбающегося?!

«Отличный мужик, вчера пивко с ним пили. Уехал на такси, я проконтролировал. Он тебе привет передавал. Назвал тебя ангелом в синей форме!»

Мысленно порадовавшись, что тот парень поправился, я невольно хмыкнула, вспомнив, как он горланил песни в реанимобиле по дороге в больницу. А потом, еще раз взглянув на Лебедева, написала ответ.

«Дмитрий Николаевич, ты УЛЫБАЕШЬСЯ на людях! Сейчас же прекрати, а то люди заподозрят неладное!» — ответила я и, на всякий случай отключив и звук, и вибросигнал на телефоне, сунула его в карман, еще раз оглянувшись, чувствуя себя настоящим шпионом.

— Доброе утро, Дмитрий Николаевич, — учтиво поздоровалась я с ним, подходя к лестнице.

— Доброе утро, Дмитриева, — Лебедев изобразил на своем лице напускную серьезность, а я не удержалась и тихо прыснула от смеха. Затем он достал телефон и снова начал что-то печатать, пройдя мимо меня.

И, сгорая от нетерпения, я, поднявшись на второй этаж, забежала в женский туалет, дрожащими руками достала из кармана черных брюк телефон и открыла по очереди два непрочитанных сообщения.

«Забылся. Сейчас исправлюсь».

«Дмитриева, ты вообще способна держать себя в руках?»

Подумав, я начала набирать ответ, который, на мой взгляд, являлся по-настоящему честным.

«С каждым днем все меньше и меньше. А ты?»

И, к моему удивлению, ответ пришел практически молниеносно.

«Я всегда считал, что у меня ангельское терпение, но ведь это же ты у нас теперь „ангел в синей форме“! Все лавры новичкам! Ну что за несправедливость! Он, кстати, номер твоего телефона просил! Естественно, я не дал!»

И, не удержавшись, я засмеялась в голос, потому что практически слышала в своей голове, каким издевательски-насмешливым тоном мог произнести эти слова Дмитрий Николаевич.

***

Размеренный, скупой на происшествия или хоть на что-нибудь интересное день в школе подходил к концу. Пересказывая длиннющий топик на дополнительном уроке английского языка, я откровенно пялилась на часы, сожалея, что не обладаю супер-способностями и не могу ускорить ход минутной стрелки. Если мне и не нравился какой-то предмет — так это были физкультура и английский язык. Терпеть не могу. Но и отставать по ним непозволительная роскошь. Так что пришлось заставить себя оторваться от часов и сосредоточиться на пересказываемом тексте.

— Достаточно, — Елена Владимировна зевнула в кулак и положила на стол ручку, которую до этого крутила в пальцах. Видно, что она и сама устала, но занятия есть занятия. Оплачено, как говорится. Надо работать. — Тяжело запоминаются?

— Конкретно этот? Или вообще топики? — уточнила я, а Елена Владимировна устало закрыла учебник. — Если честно, то нелегко.

— Тогда следующее задание будет таким: фильм, на оригинальном языке. Желательно на английском, — резко уточнила она, потому что я уже радостно раскрыла рот, чтобы сострить. — Смотришь его целиком. Останавливаешь на незнакомых словах, записываешь. Потом будешь мне пересказывать содержание.

— И без топиков? — недоверчиво спросила я.

— Без, — подтвердила Елена Владимировна. — Задание для расслабления мозгов. Нам всем это сейчас необходимо. И можешь не мучить себя «Свинкой Пеппой». Посмотри что-нибудь интересное, чтобы и мне потом было интересно.

Не поверив в такую неожиданную «халяву», свалившуюся мне на голову, я стала торопливо складывать вещи в сумку и, бросив нечленораздельное «до свидания», умчалась к раздевалке, чтобы англичанка, не дай Бог, не передумала!

И, чувствуя себя сегодня практически баловнем судьбы, я надела легкое пальто, переодела сменную обувь и, попрощавшись с охранником, раскрыла дверь этого чистилища, по ошибке именуемое периодически «храмом науки». Но тут же на полном ходу радостно врезалась в чье-то тело. Отлетев назад и больно ударившись о дверь, я подняла взгляд и все мое хорошее настроение рассеялось, словно туман по утру.

— Вы?

— Можно на «ты», — Евгений протянул мне руку, но я упрямо поднялась сама.

— И чего ты здесь забыл? — я постаралась произнести свое новое обращение к нему как можно брезгливее. Надеюсь, мне это действительно удалось.

— Тебя забыл, Марина. Поехали, Анна Сергеевна ждет нас к ужину, — Евгений… Нет. Женя, раз уж на «ты»… Женя развернулся ко мне спиной и открыл следующую лицейскую дверь, отойдя в сторону, чтобы меня пропустить вперед. А я прошла вперед и пыталась понять, почему, когда этот человек появляется в поле видимости, я совершенно сбиваюсь с толку? Я даже не знаю, как себя с ним вести. Лицемерить, наверное, так же, как и он, как и моя мама. Ведь напрямую просто поговорить о том, что творится вокруг, ни у кого смелости не хватало…

— Знаешь что? — глуповато прозвучало, моя смелость даже на мгновение дала трещину, но я постаралась взять себя в руки. — Это смешно, Евгений!

— Можно Женя, — он улыбнулся, что начало меня раздражать еще больше. Я чувствовала, как начала просто закипать!

— Прекрасно! Женя! Знаешь, Женя, это просто смешно! Ты же дал мне понять, что тебе все обо мне известно!

— Не совсем все, но многое, — уклончиво согласился юрист. — Думаю, если ты хочешь это обсудить, то подъезд твоего лицея — не самое лучшее место для этого.

— Ну и что, что ты там думаешь, ты… — злобно выпалила я, осознавая, насколько же это все глупо и по-детски звучит с моей стороны. — Женя, — снова повторила я, стараясь чуть успокоить себя. А этот мужчина все так же стоял напротив и улыбался своей милой улыбкой, смотря на меня с такой снисходительностью, будто на малое дитя.

— Ты хочешь поговорить?

Вторая дверь лицея с грохотом хлопнула и я, подскочив на месте, обернулась. Сердце в груди екнуло с ужасом, потому что прямо напротив нас стоял Дмитрий Николаевич, с непониманием глядя на Евгения. Молчание наше повисло в воздухе и, казалось, заполнило собой пространство. Хочу ли я поговорить? Вот сейчас, я думаю, самое время! Только мамочки моей еще не хватает. Чтобы был полный, так сказать, комплект.

— Что здесь происходит? — Дмитрий Николаевич нарушил тишину первым. Немного угрожающе прозвучало, но, на мой взгляд, то, что нужно.

— Добрый вечер, меня зовут Евгений Викторович, я друг Марининой семьи и юрист ее родителей.

— Рад за вас, — с привычным цинизмом ответил Лебедев. — И что вы здесь забыли?

— Надо же, вы даже выражаетесь одинаково, — негромко восхитился Женя, а потом, опустив руку, которую Дмитрий Николаевич так и не пожал, засунул ее в карман брюк. — Я за Мариной, отвезу ее домой, к ужину. Анна Сергеевна ждет.

После заветных слов, коими являются имя и отчество моей родительницы, Дмитрий Николаевич выпрямил спину и уже с откровенной злостью взглянул в лицо юристу, который все еще улыбался, правда, уже не так уверенно. А я до сих пор находилась в откровенном ужасе. Я же так и не рассказала Лебедеву о Евгении. Наверное, все-таки стоило поделиться, как и рекомендовал Паша. Но, черт возьми, почему я этого не сделала, я и сама не знаю.

— Дмитриева, вы знаете этого человека? — холодно спросил химик, взглянув на меня. Я угрюмо кивнула, стыдясь даже поднять взгляд. — Я, как преподаватель, могу быть уверен, что он отвезет вас домой? Потому что я его вижу впервые.

— Да, Дмитрий Николаевич, — выдохнула я, а потом все-таки подняла на него глаза. Сложно было понять его чувства, потому что он снова нацепил свою привычную маску безразличия, которую так умело носил.

— В таком случае, — в голосе лед. В глазах — тоже. — Раз Анна Сергеевна ждет…

Дмитрий Николаевич сдержанно кивнул, прощаясь с Евгением, и ушел, так больше на меня и не взглянув. А я почувствовала противный ком в горле от нарастающей внутри безысходности.

— Идем, — почему-то голос Жени прозвучал довольно устало, но тогда я этому особо значения не придала. Мне хотелось развернуться, догнать Дмитрия Николаевича, поговорить с ним, извиниться…

Но, ощущая во рту отвратительный привкус собственной беспомощности, я волочила ноги за юристом, к школьным воротам. Когда он остановился около дорогущего джипа и галантно открыл мне дверь, мне ужасно захотелось пнуть машину ногой. А потом и Евгения. И еще разок машину можно. Кто бы сомневался, что денег у этого обворожительного улыбчивого засранца — попой жуй!

Но, в который раз заткнув свою гордость за пояс, я села на соседнее с водителем сиденье и, отвернувшись, стала наблюдать за дорогой, мысленно себя проклиная за малодушность и привычку все держать в себе. Прошло уже гораздо больше тех двадцати минут, что занимает дорога до моего дома от школы на машине, но я начала беспокоиться тогда, когда Евгений проехал нужный поворот.

— Куда ты меня везешь? — мне не хотелось выдавать своего испуга, но он так отчаянно рвался наружу, что притвориться храброй и гордой сейчас было сложно.

— К тебе домой, — просто ответил Женя, но уже без улыбки. Он был сосредоточен на дороге, и лицо его выражало предельную строгость. На минуту я подумала, что, наверное, это и есть его истинное, настоящее лицо. А та улыбка — это все для публики. — Только сначала заедем кое-куда.

— Дмитрий Николаевич запомнил тебя в лицо! — предостерегающе проговорила я.

— Не очкуй, в лес не повезу, просто поговорим, — усмехнувшись, ответил он, а я приподняла брови, услышав совсем другие слова, абсолютно не вязавшиеся с тем Евгением, который так мило улыбался в доме моих родителей.

Словно ощетинившись, я, испуганная, старалась внимательно запоминать дорогу. Да, этот человек в последнее время постоянно ошивался у нас дома. Да, я знаю, с какой целью… И, да, родители ему полностью доверяют. Но ведь у взрослых принято играть в игры? Так вот, мне кажется, что Евгений — превосходный игрок.

Остановившись у темного переулка, Женя заглушил двигатель и, обойдя машину, открыл мне дверь.

— Я никуда не пойду, — буркнула я, недоверчиво вглядываясь в темноту переулка.

— Около кафе машины ставить нельзя, а у этого переулка — можно.

— Мы в кафе?

— Только если у тебя нет других предложений, — развел руками Женя, и я медленно вышла из машины, тут же поплотнее запахивая плащ.

Кафешкой оказалась маленькое уютное помещение с приглушенным светом и атмосферой, настраивающей либо на нереальную романтику, либо на душевные разговоры. Мне бы очень здесь понравилось, будь я в компании с кем-нибудь другим.

— Только не говори мне, что ты собрался мне здесь предложение делать, — без стеснения выпалила я, забирая из рук удивленного официанта меню. Женя, ничуть не удивившись моему предположению, лишь криво усмехнулся, но не так доброжелательно, как обычно, а нагло и смело. Меня до сих пор не покидало чувство, что я нахожусь рядом с совершенно другим Евгением.

— Я не идиот, Марин, я прекрасно все вижу, — серьезным тоном ответил он, пододвинул ближе к себе пепельницу и, достав из пиджака пачку сигарет, предложил одну мне: — Будешь?

— Благодарю, травись в одиночку, — грубо ответила я, а потом наблюдала, как он прикуривает и делает несколько тяжелых затяжек подряд. Жадно, будто не курил очень-очень давно.

— Угомонись, я тебе зла не желаю.

— Откуда мне знать? Я о тебе вообще ничего не знаю! Может, тебя вообще не Евгением зовут! Мама в курсе, что ты куришь? Потому что я сомневаюсь, что она одобрит курящего жениха!

Лицо Евгения скривилось в улыбке, а глаза нахмурились, видимо от услышанного только что слова. Он самозабвенно выкурил почти пол сигареты, и только потом ответил.

— Тогда тебе не стоит говорить, что твой драгоценный учитель курит, — с усмешкой сказал он, а я, моргнув, резко встала, намереваясь сейчас же уйти. Я сыта по горло. Почему я сразу не ушла за Лебедевым? Почему поперлась за этим упырем?! Но властный голос Евгения меня остановил.

— В твоих интересах лучше остаться, — он сказал это и, раскрыв меню, начал его изучать. — Здесь очень вкусный глинтвейн, рекомендую.

— Евгений, как вас там по батюшке?! Прекратите паясничать. Что ты от меня хочешь?!

— Я думал, ты в курсе.

— Да, мама сообщила мне, в тот обед, что ты приехал свататься!

— Ну-у-у, — протянул Женя и, быстро заказав два глинтвейна у подошедшего официанта, докурил сигарету и затушил ее. — Не самое подходящее слово… Скажем так, твоя дорогая мама предложила мне познакомиться с тобой, двусмысленно намекая, что дитятко ее же совсем на выданье и творит такие страсти, прямо жуть! Про химика твоего рассказала, сокрушалась, говорит, боюсь, совратил он девочку мою!

Я замерла, слушая его и не понимая, на чьей стороне этот горе-юрист. Если бы мама сейчас его услышала, думаю, она бы его просто посадила бы на кол! Не знаю, как, но таких женщин, как моя мать, злить опасно.

— А потом опять начала петь, что девочке ее нужен кто-то, кто и позаботиться бы смог, и приласкать… — продолжал тем временем Женя, а потом снова достал из пачки сигарету. — Извини, весь день не курил. Надо же поддерживать свое амплуа, — горько усмехнулся Женя и прикурил вторую сигарету. — Признаться, я был наслышан о тебе еще до этого разговора. Такая, мол, лапочка-дочка, отличница, умница, будущий главврач растет! И был мало удивлен, что у такой лапочки-дочки такие извращенные предпочтения. В тихом омуте, как известно…

— Мои предпочтения можно было бы назвать извращенными, если бы я предложила бы тебе сейчас отправиться к Лебедеву и не уезжать, — после повисшей паузы, едко процедила я сквозь зубы. — Разница в возрасте — это не извращение.

— Мне нравится ход твоих мыслей, — Женя противно улыбнулся. — То есть, ты даже не воспринимаешь тот факт, что он — твой преподаватель. Сразу про возраст заговорила, — я только хотела ответить еще что-нибудь по этому поводу, как Женя приподнял указательный палец, призывая сохранять тишину. — Сейчас я говорю. Так вот… Не скрою, ты меня заинтересовала. Но есть две причины, по которым меня нельзя назвать твоим женихом де-факто.

— И? — нетерпеливо добавила я, потому что этот паршивец снова стал дымить, остановив свой пламенный монолог.

— Первая. Твой отец — отличный мужик, с ним хорошо работать. И, кстати, он не в курсе, какие у твоей мамы планы на меня. Но увидеть в лице своей тещи своего начальника, да и еще и твою маму… — Женя выразительно округлил глаза, а я не сдержала нервный смешок.

— Убедительно, но не очень. А вторая? — тише и уже спокойнее спросила я.

— Я не насильник, а сейчас не средние века, чтобы выдавать по предварительному сговору. Речь даже может идти не о свадьбе. Я прекрасно вижу, что интересую тебя, возможно, чисто внешне, а внутренне — только отталкиваю.

— Ты себе льстишь, — тут же вставила я, нехотя понимая, что он, скорее прав, чем нет.

— Не думаю, — снова ухмылка. — Ну, а увидев, как ты смотришь на своего учителя, не сложно догадаться, что нет смысла тебя пытаться переубедить. Да и он… Думаю, ему сейчас очень и очень плохо, — сказав это, он так гадко рассмеялся, что когда официант поставил передо мной глинтвейн, мне захотелось выплеснуть напиток Евгению в лицо.

— Ты, блин, сам дьявол во плоти…

— Ну, нет, Марин, не утрируй, — успокоившись, он отпил немного из своего бокала и облизнул губы. — Отличный, правда, попробуй! Я в выпивке разбираюсь!

Послушав его совета, я сделала небольшой глоток глинтвейна и тут же с неудовольствием отметила, что напиток и правда превосходный. Тепло мгновенно приятно растеклось внутри. Но хвалить его выбор я не стала. Обойдется.

— Тогда к чему это все? Давай ты просто объяснишь моей маме, что не хочешь, передумал, не твое…

— Ну, не-е-ет, — Женя переплел пальцы и задумчиво взглянул в мое лицо. — Знаешь, что тебя так раздражает во мне?

— Навязчивость! М-м-м. Нет, лицемерие… О, нет, я знаю, ложь? — нагло ответила я, совершенно не собираясь останавливаться, но Женя меня перебил.

— Тебя раздражает во мне то, что мы с тобой похожи, как две капли воды. Мы с тобой в одной лодке. Мы с тобой оба в этой игре слишком малозначимые фигуры, чтобы остальных заботило наше мнение. И нам с тобой постоянно приходится выкручиваться. И, возможно, когда-нибудь, когда мы вырвемся в «дамки» и обретем свою свободу, нам обоим больше не надо будет играть роли, которые нам так отвратительны.

Я замерла, и, кажется, похолодела. Этот человек, был настолько прав! Во всем, начиная с этого чертового божественного глинтвейна и заканчивая этим странным, но таким точным описанием моего каждодневного времяпрепровождения.

— Играть в любовь я не смогу, — твердо ответила я, совершенно не представляя, как можно было бы разделиться «на два фронта».

— Я и не предлагаю, — спокойно ответил Женя и, откинувшись на спинку кресла, оценивающе взглянул на меня. — Я хорошо зарабатываю и, признаться, пока не готов расстаться с той работой, которую имею. Ну, а тебе надо ослабить петлю на шее, которую твоя мамочка затянула крепче некуда. Я не предлагаю никаких сделок, не предлагаю никаких условий. Просто я хочу, чтобы мы с тобой научились как-то сотрудничать и уживаться. Возможно, где-то сыграть. Не любовь, нет, но, хотя бы, симпатию. И, чтобы она выглядела искренней, я и решил быть с тобой честным и прислушаться к твоему мнению. Ведь таким, как мы, этого очень не хватает, правда?

Меня словно оглушили. Хотелось, конечно же, как всегда спокойно все обдумать, не рубить с плеча, разобраться… Но мне казалось, что плюсов здесь гораздо больше, чем минусов. А потом, я взглянула в темные, почти черные глаза Жени и медленно кивнула.

— Думаю, ты прав.

— Рад, что мы нашли общий язык, — он растянул губы в улыбке, а потом достал из кармана вибрирующий мобильный телефон. — Легка на помине. Да, Анна Сергеевна, прошу прощения, мне следовало предупредить… Мы с Маришкой решили немного прогуляться и заболтались… Скоро будем у вас, не беспокойтесь!

Нажав кнопку сброса, он лукаво взглянул на меня, а потом тихо добавил:

— Вот так!

========== Глава 26. О детских воспоминаниях и взрослых ошибках. ==========

Ужин проходил чинно, спокойно, и на первый взгляд даже не скажешь, что изнутри меня так разрывало от противоречий, что хотелось просто убежать, схватившись за голову, на ходу крича во все стороны проклятия. Вот так, сидит перед тобой человек, потягивает чай, отламывает серебряной ложечкой пирог, а в душе бушует жуткий смерч, сметающий остатки здравого смысла ко всем чертям.

Но я даже заставила себя сесть рядом с Евгением, пару раз ему мило улыбнуться и посмеяться над его шутками. Я будто пробовала на вкус свою новую роль. Пыталась понять, каково это будет, играть по его правилам? И каким будет со мной Женя? Получится ли у меня так же ловко блефовать, как и у него?

Признаться, мне было откровенно страшно, потому что я не знала, не понимала, я искренне боялась этого человека, оказавшегося двуличным лицемером. Но, похоже, что он был со мной достаточно честен и искренен, а потому мне надо было хотя бы попытаться… Ведь, если подумать, я действительно такая же двуличная лицемерка, как и он.

Но Евгений, словно чувствуя мой страх по отношению к нему, не «давил» и не проявлял настойчивость. Он старался держаться так, чтобы мне было комфортно, и в то же время то и дело кидал на меня заинтересованные взгляды. Так что, когда ужин подошел к концу, я вполне искренне захотела проводить Женю. Возможно только для того, чтобы убедиться, что все наше поведение действительно было фальшей.

— Ну, не так страшно? — улыбаясь, проговорил Женя, стоя рядом со мной в лифте.

— Я пока не очень поняла, страшно или нет, — честно призналась я.

— Ничего, ты и к этому привыкнешь, — ответил Женя, пропуская меня вперед, когда двери лифта открылись. — Ты способная. Твои родители, сами того не зная, вырастили очень опасного человека.

Весенние вечера постепенно становились все теплее, но все равно почему-то хотелось закутаться с носом в широкий платок, наброшенный на плечи. Дойдя до его джипа, я невольно остановилась чуть позади, задумчиво глядя, как Женя снял машину с сигнализации и развернулся ко мне лицом, довольно улыбаясь. Он выглядел уставшим, и в голове вдруг промелькнула мысль: как он сам-то относится ко всему этому? У меня давно голова пухнет от собственной лжи, а как с этим справляется он? Вся взрослая жизнь на этом и строится? На взаимовыгодной актерской игре? В таком случае, я хочу остаться ребенком навсегда.

— Твои окна выходят в другую сторону, не обязательно было меня провожать.

— А мне просто захотелось, — как-то по-детски пробурчала я.

— Хочешь, прокачу? — вдруг предложил он, а я даже отпрянула на шаг назад.

— Зачем? — недоверчиво спросила я. — Нет, Жень, я правда не хочу. Я, знаешь, лучше буду притворяться. Я люблю его, Жень.

— Ты можешь мне доверять, — серьезно ответил он. — Я не обманываю тех, кто со мной сотрудничает.

— И мою маму тоже?

— Всех по-своему, — улыбнулся он. — Все время приходится оправдывать ожидания окружающих.

— Нет, Жень, спасибо, но… Нет.

— Дело твое, — по голосу можно было предположить, что он ничуть не расстроился. И я, посчитав, что все сделала правильно, отправилась домой, чтобы хорошенько обдумать и подготовиться к неминуемым объяснениям с Дмитрием Николаевичем. Потому что я с большим трудом сдержалась, чтобы не попросить Женю отвезти меня к моему химику. Не уверена, было бы это верным решением, но побороть этот соблазн было ужасно сложно.

***

Из-за размышлений о своем безвыходном положении заснуть удалось ближе к утру. Я почти всю ночь ворочалась с боку на бок, размышляя, что он делает прямо сейчас? Почему он ничего не написал? Я… Я все испортила?

Господи, почему у меня все через одно место?! Почему нельзя просто влюбиться, просто быть вместе? Без осуждающих взглядов вокруг, без скандалов?

— Марина?

Мамин взволнованный голос раздался наяву и прямо в моем сне одновременно. Но затем, постепенно замещая собой все фантастические абстракции видимой мною картинки, мое имя, исполняемое практически на распев маминым голосом, наконец, вырвало меня из нежных объятий Морфея.

— Марина! Да сколько можно?!

— Да, мам, что такое? — я практически подскочила на кровати, понимая, что мама кричит уже довольно давно, а я просто сплю, не обращая на нее внимания.

— Так, на столе завтрак, в прихожей, на тумбочке я оставила тебе деньги. Мы с отцом уезжаем на конференцию, нас не будет четыре дня, — мама говорила предельно строго. А я не сразу поняла, о чем именно она мне говорит. — Марина, на меня посмотри, — велела мама, и я подняла на нее заспанные глаза.

Ее лицо было практически искажено недовольством. Но работа же в нашей семье на первом месте, так что, ясно, как день, она не владеет ситуацией. Она может только давить, давить, душить… Но она действительно бессильна, и ей остается только надеяться, что за все это время у нее получилось повлиять на меня в достаточной степени.

— Если ты вздумаешь что-нибудь учудить, то я об этом все равно рано или поздно узнаю, — выбрала запугивание… Даже интересно. — Евгений будет к тебе заходить после работы, будь добра, позаботься о том, чтобы накормить его. Как мне показалось, вы смогли найти общий язык и вроде понравились друг другу? — чуть смягчилась мама. Ох, мамочка, этот твой Евгений — подлый лжец, и, да, мы с ним нашли общий язык.

— Да, он достаточно милый, — я постаралась говорить непринужденно. Удивительно, но у меня вроде даже получилось!

— Вот и хорошо! Я сказала ему, чтобы он не стеснялся и приходил, а он заверил, что вы с ним договоритесь… Марина, и голову не теряй, будь добра, мне пока внуки не нужны, а тебе еще в институт поступать!

— О, Господи, мама! — закатив глаза к потолку взвыла я, а затем закрыла лицо руками.

— Ты меня поняла, — строго произнесла она, а потом, натянув на лицо улыбку, обняла меня и поцеловала. — Пожалуйста, не заставляй меня в тебе разочаровываться. В очередной раз.

Судя по всему, дома я осталась абсолютно одна, и папа, скорее всего, подхватит ее по дороге с работы. Так что, первым делом взяв в руки телефон, я отправилась на кухню и, бездумно запихивая в рот все съедобное, что попадалось под руку, я набрала Дмитрия Николаевича.

Но вызов сбросили, а после Лебедев прислал сообщение, в котором говорилось, что он сейчас на смене. Подняв глаза к кухонным часам, я с недовольством поняла, что проспала почти до полудня. Значит, если это не сутки, смена закончится ближе к вечеру. Меня и так сжирала совесть и, похоже, придется еще целый день мучиться.

«Нам надо поговорить. Во сколько ты заканчиваешь?»

Отправив сообщение, я снова принялась за еду. Бутербродик, еще один… Я невольно вспомнила эти вечные бутерброды с сыром, которыми меня частенько кормил Лебедев, и улыбнулась. Ответ не приходил долго. Это не из-за того, что он злится. Просто он занят. С чего я вообще взяла, что он злится? Я же не успела ничего объяснить, он ведь не будет накручивать, как я. Он же прекрасно понимает, что я ничего не могу сделать. Наливая вторую чашку кофе, я поняла, что терпение у меня отсутствует напрочь: я пила кофе, машинально выдирая распустившиеся ниточки из кружевной салфетки.

«После девяти. Что-то случилось?»

Когда телефон нажужжал, я бросилась к нему, как умалишенная, и, прочитав сообщение, сразу стала строчить ответ.

«И нет, и да. Я расскажу тебе. Я могу сегодня остаться у тебя?»

И, отправив ответ, я снова перешла в режим ожидания. Но на этот раз он затянулся. Завтрак мой, по времени больше походящий на обед, превратился в бездумное поглощение съестного, телефон упорно молчал, а уровень моего самоедства поднялся до небес. Умом я понимала, что надо себя чем-то занять — тогда, если время не пролетит быстрее, то хотя бы я смогу себя хоть чем-то отвлечь. Ну, хотя бы попытаться. Но я, подтянув ноги на табуретку и обняв их, на манер Васнецовской «Аленушки», склонила голову, буравя взглядом телефон и практически заклиная его, чтобы поскорее пришел ответ.

Но после того, как прошел час, а за ним пошел второй, мне показалось, что как-то глупо будет просто просидеть весь день, ожидая ответа отхимика. В конце концов, он на смене, а работать на скорой — это не секретарем сидеть. Мало ли к кому их вызвали.

Пока я мокла в ванной, стоя под струями горячей воды, в квартире раздался звонок в дверь. Пришлось бежать открывать, накинув на влажное тело халат и убирая с лица мокрые насквозь пряди волос. Кого еще принесло? Если это Евгений, я его прибью. Честно говоря, я понятия не имела, работает ли он по субботам или нет. Настроение, и без того болтающееся на нуле, грозило упасть еще ниже.

Но, открыв дверь, на пороге я обнаружила вовсе не Женю. Насмешливо улыбаясь, засунув руки в карманы ветровки, в квартиру зашел Леша и потрепал мои волосы, отчего с них посыпались брызги.

— Мама приказала за мной следить? — недовольно спросила я, зачесывая снова волосы назад.

— Нет, я просто так зашел, проведать тебя и поесть. Ты что-то пропала, вот, испугался, что маман тебе совсем мозги промыла.

— Промыла, Лешенька, даже жениха подобрала.

Судя по удивленному лицу брата, он от этой новости был действительно в шоке. Но, не найдя, что ответить, бросил куртку прямо на пол и прошел на кухню. Я наклонилась, чтобы поднять ее, но, замерев с вытянутой рукой, подумала, ну и черт с ней, пусть валяется. Тошнит уже от всего…

— Ты уже помылась?

— Нет, — крикнула я в ответ, переступая и через брошенные кое-как кроссовки брата. Вроде воспитывали, воспитывали родители, а в итоге вон — сплошной протест. Похоже, что у него этот протест распространяется на раскидывание вещей, а у меня на взрослых мужчин-учителей…

— Иди, я поесть приготовлю, — бросил Лешка с кухни, и я, пожав плечами, подумала, что ладно, обед, так обед. Пусть и завтрак мой закончился минут десять назад. Все лучше, чем таранить глазами телефон.

Завершив все водные процедуры, сидя с братом на кухне и поедая макароны, сваренные им, я недовольно хмурилась, молча тыкая вилкой в еду. В какие бы дебри мои мысли не забредали, в итоге все они возвращались к одному человеку, который упорно не хотел отвечать на мое сообщение.

— И кто этот жених? — с набитым ртом поинтересовался брат.

— Мамин и папин юрист, — я положила вилку на стол, понимая, что больше в меня еды не влезет.

— Женек что ли? — удивленно поднял брови Леша.

— Ты его знаешь?

— Да, мы знакомы, — неопределенно ответил брат. Меня сразу начали мучить сомнения, с каким именно «Женей», знаком он? В курсе ли, какой он на самом деле человек? Брат внимательно за мной наблюдал, настороженный моей реакцией и, судя по всему, Леша, скорее всего, знаком с «настоящим» Женей. Следующие его слова это только подтвердили. — Не самый лучший кандидат в женихи, уж лучше твой Лебедев.

— Конечно, Лебедев лучше! — тут же выпалила я, но потом взяла себя в руки. — Почему ты так говоришь?

— Потому что Женек — превосходный юрист, но как человек… Девчонкам с ним следует быть очень осторожными, он не особо считается с представительницами… — Леша очень аккуратно подбирал слова, что говорило о том, что он боится в чем-то проговориться. Признаться, меня не сильно волновали похождения Евгения. Меня вообще почему-то все вокруг ужасно злило: родители, снова куда-то укатившие и скинувшие на меня своего кандидата в мои ухажеры, брат, сваривший безобразные макароны, Лебедев, такой весь из себя обалденный и молчаливый, зараза, как партизан!

— В общем, ты лучше держись от него подальше, — осторожно заключил брат.

— Спасибо за заботу, — процедила я в ответ, встала из-за стола и, оставив удивленного Лешу в одиночестве, ушла в свою комнату.

Только спустя несколько минут, пока я в окончательно испоганенном настроении лежала на кровати, я поняла, что оставила телефон на кухне. Конечно же, братишка не станет ни листать историю вызовов, ни сообщения, но даже если бы и стал — пусть. Мне уже все равно. Я глупая безвольная кукла, без права голоса и без собственного мнения. Я уже давно должна была привыкнуть, что даже чертов шампунь мне выбирает мама.

— Макак, аппарат жужжит!

В следующую секунду я сорвалась с места с такой скоростью, что мне позавидовал бы любой спортсмен, а наш хамоватый физрук сразу безоговорочно поставил бы мне пятерку по всем нормативам! Я спешила так, что даже споткнулась на лестнице, благо, что мой нос и зубы остались целыми и невредимыми.

В дверях кухни я увидела удивленного Лешку и, сразу же вырвав из его рук телефон, с нетерпением открыла сообщение. Но оно оказалось вовсе не от того человека, которого я ждала.

«Ты будешь дома в восемь? Я заканчиваю около семи»

Как-то я упустила тот момент, когда Женя перешел на такое общение, будто мы уже лет десять живем вместе. Хотелось запульнуть телефоном куда-нибудь в район несущей стены, но, разумно решив, что ответ Лебедева хочу увидеть больше, чем разбившейся агрегат, я начала набирать ответ Евгению.

«Вообще-то у меня на сегодня были другие планы. Может, перекусишь где-нибудь в городе?»

И, практически пихнув телефон Леше, все это время молча стоявшему передо мной, я, злая, словно фурия, и расстроенная до слез, снова отправилась в свою комнату. Но на этот раз начала торопливо одеваться, а не валяться на кровати. Надо проветриться, а то сгнию в собственных мыслях.

— И куда это мы намылились? — братишка появился в коридоре, когда я уже натягивала обувь, хитрым взглядом провожая каждое мое импульсивное движение. Злость во мне возрастала с сумасшедшей скоростью. Даже шнурки ботинок я затянула чересчур сильно, больно сжав ногу, так что недовольно цокнув языком, я принялась их перевязывать.

— Гулять, — бросила я, ослабляя шнуровку.

— Макак, я-то тебе ничего не сделал, можно и повежливее.

На миг мне стало стыдно перед братом, ведь в данный момент я срывала свой гнев на первом попавшемся человеке, а именно — на самом дорогом друге — моем брате.

— Прости, — виновато проговорила я и стыдливо опустила голову. — Что-то я сама не своя…

— Ладно, прекращай психовать и дуй уже к своему «Айболиту». Чтобы в десять была дома.

— Фиг тебе, на ночь не жди, — я улыбнулась и показала брату язык.

— Совсем от рук отбилась! — Леша закатил глаза и, вытолкав меня за порог, пообещал названивать ночью каждые пять минут, после чего захлопнул дверь перед моим носом, даже не дав мне возможности как следует возмутиться.

Настроение немного улучшилось, правда, ненадолго. Как только я вышла на улицу и огляделась, вдруг поняла, что не имею никакого понятия, зачем, собственно, вообще я покинула квартиру и в каком направлении теперь мне следует выдвигаться, ведь Дмитрий Николаевич по-прежнему молчал.

И в таком же тягостном и одиноком молчании я провела еще некоторое время, пока ноги сами не привели меня к пустующей детской площадке. Сбоку, на скамейке, был слышен громкий смех парней и девчонок, которые по своему возрасту были близки скорее ко мне, чем к тем, кому эта самая площадка, по идее, предназначалась. И я присела на качели, справедливо рассудив, что вряд ли так поздно найдется кто-то желающий на них покачаться.

Слегка оттолкнувшись от земли, начала раскачиваться, постепенно набирая высоту. В памяти тут же всплыли счастливые детские воспоминания, как будучи маленькой девочкой я играла на этой площадке, качалась на этих же самых качелях…

Пальцы крепче сжали железные прутья, и старая краска под ними хрустнула, прилипнув к влажной руке. Подав корпус вперед, я постаралась раскачаться еще сильнее. Выше, еще выше…

Помню, когда качалась здесь после школы, лет десять назад, я смотрела на крыши стоящего впереди дома и представляла, что стоит мне отпустить руки, и я взлечу наверх, как самолет, и улечу далеко-далеко! Прямо к папе на работу! И он увидит меня и уйдет пораньше, чтобы вместе со мной летать над городом…

Я грустно хмыкнула, посмотрев вверх, на крышу девятиэтажки, которая когда-то казалась мне настоящим небоскребом, за которым ненавистная «работа» прячет моего папу.

А ведь один раз я попыталась. Отпустила руки… И полетела носом в землю. И уже через час я была счастливым обладателем гипса на руке, сотрясения мозга… И папы. На целых два дня. Конечно, над городом не полетаешь особо со сломанной рукой, но я была настолько счастливой!

Надо же, я ведь сама не заметила, как из умного и предприимчивого ребенка превратилась в послушную лицемерку, которая потеряла самое главное — способность бороться. Вместо этого я научилась приспосабливаться. Во всем приспосабливаться. Этакая мимикрия взрослой человеческой особи, чтобы не свихнуться от разочарования в жизни.

Краска под пальцами снова приятно хрустнула и слегка осыпалась на рукав. А что, если это и правда работает? Сломанная рука десять лет назад не показалась мне большой жертвой, чтобы привлечь к себе папино внимание. А какая жертва должна быть сейчас? Что надо сделать такое, чтобы мои родители смогли бы ко мне прислушаться? Чем надо пожертвовать, чтобы они выслушали меня и, самое главное — услышали?! Что, черт возьми, должно произойти?!

Я задумчиво разжала пальцы и перетерла между ними краску, налипшую на кожу. Помню, как я плакала, когда упала, как болела сломанная рука…

Но незатейливая мелодия звонка вырвала меня из мрачных мыслей, заставив мое сердце исполнить сальто и замереть на месте.

— Да?

— Привет, — родной голос на другом конце звучал устало и немного недовольно. — Можешь говорить?

— Да!

— Прости, я только освободился, сложный денек выдался…

— Ничего, все в порядке, я понимаю! — удивительно, но вся обида будто испарилась. Господи, я готова простить ему все, что угодно, даже то, что сама накрутила, лишь бы просто слышать его голос.

— Я через десять минут буду около твоего дома.

— Подожди, я не дома, забери меня около сада яблоневого, который по дороге в школу, если от меня ехать, знаешь?

— Да, — отозвался Лебедев. — Ты уже там?

— Минут через пять подойду прямо к дороге.

Пока говорила это, а потом попрощалась с Дмитрием Николаевичем, я уже направлялась к обговоренному месту. Немного напрягало полное отсутствие какого-либо освещения от той самой детской площадки и на протяжении всего сада, но вскоре я вышла к дороге, где меня уже ждал старенький «фокус».

По хозяйски открыв дверь и сев рядом с химиком, я почему-то никак не могла отделаться от какого-то противного ощущения тревоги. Почему я волнуюсь?! Вот ведь он, рядом со мной, устало улыбнулся, поздоровался и повез нас домой. От этих мыслей на душе даже чуть потеплело. Я еду домой…

Хотелось хоть что-то сказать, потому что молчание стало немного давить. Понятное дело, что он злится, что я не рассказала ему о Евгении. Но, судя по всему, этот диалог должна была начать именно я. А я боюсь. Серьезно! На тот момент, как мы подъехали к его дому, в моей голове уже выстроилась целая вереница различных вариантов оправдания собственной глупости и безответственности. Собственно, все они в итоге сводились к этой самой глупости и безответственности. Понять и простить — это единственное, что я могла предложить Дмитрию Николаевичу. Но что-то глубоко внутри меня подсказывало, что будь мы на месте друг друга, то лично меня бы такой расклад не устроил. Глупость и безответственность — это не повод предавать доверие.

— Мы сегодня в молчанку играем? — Лебедеву, видимо, надоело мое тягостное молчание. Он открыл форточку и привычно закурил на кухне. — Расскажи хоть, что за ухажер у тебя появился?

— Перестань, ты же знаешь, мне не нужны никакие ухажеры, — буркнула я, нахмурившись. — Это мама приставила ко мне нашего семейного юриста…

— Смекалистый мужик, через маму решил подобраться, — язвительно заметил Дмитрий Николаевич. Только сейчас я заметила, что он не просто уставший, как может показаться на первый взгляд. Нет. Он зол. По-настоящему зол. Невероятно зол. Он курил так нервно, словно прямо сейчас в его жилах закипает кровь.

— Да ни к кому он не хотел подбираться! — диалог выходил не очень, но выдавать более менее информативные ответы у меня тоже не получалось. — Я его вообще не интересую! Ему же тоже деваться некуда! Он с родителями моими работает, я говорила с ним, он предложил…

Тут я запнулась, увидев, как с горечью и иронией усмехнулся Дмитрий Николаевич. Господи, что я вообще говорю?! Если задуматься — это ведь полнейшая ересь!

— Предложил поиграть на публику? — Лебедев затянулся и поднял на меня глаза. Глаза, полные такого холодного и колкого льда. — И ты согласилась?

— Я…

— Ты согласилась.

Это уже был не вопрос. Он затушил в пепельнице окурок и тут же закурил новую сигарету. На кухне повисла тишина. Такая невыносимая, будто наэлектризованная тишина. Я застыла посередине кухни, опустив руки, смотря, как на каждом тяжелом вдохе химика поднимаются и опускаются его широкие плечи.

— А что мне надо было сказать?

— Начнем с того, что тебе надо было сказать об этом юристе мне. С самого начала! — его голос чуть повысился. Похоже, что он с огромным трудом себя сдерживает. — Давно он нарисовался? Сегодня?

— Нет, — выдохнула я. Я понимаю, что все, что я скажу только еще больше распалит его ярость, но я и так уже погрязла во всем своем вранье, молчании, притворстве… — Раньше.

— Почему ты не сказала? — а сейчас в его голосе прозвучала практически обида. Почему я не сказала? Почему не доверилась? Почему?

— Потому что боялась…

— Кого? Меня?! И что, так лучше? Я не прошу многого, я просто хочу, чтобы ты мне доверяла! — он снова повысил голос, а потом, отвернувшись к окошку, прошипел: — Черт, влюбился, как дурак!

— Дмитрий Николаевич…

— Ты могла бы рассказать обо всем мне, а теперь получается, что я вижу самодовольного хмыря, который нагло козыряет именем твоей мамочки и говорит, что он должен доставить тебя домой. Как, скажи мне на милость, я должен на все это среагировать?! А теперь узнается, что вы еще и успели все обсудить, хочу заметить, без меня, и договорились немного поиграть. Дмитриева! Такие вы классные! Скажи, а мне-то какая роль во всем этом спектакле отведена?!

В конце своего монолога он не кричал, но говорит эти слова таким ледяным тоном, что кажется, все вокруг нас замерзло и превратилось в лед. Я задышала часто, готовая вот-вот разрыдаться. Мне было жаль, откровенно жаль, что я не подумала, не рассказала обо всем ему. Но в последний момент, прежде, чем я в очередной раз хотела сказать, что мне жаль, теперь уже вслух, а не про себя, в моей голове будто что-то переключилось.

— И что же мы бы с тобой придумали? — тихо проговорила я и своим дрожащим голосом приковала к себе взгляд химика. — Что бы мы сделали?! Пошли бы к моей маме и высказали бы наше недовольство?! Вы просите меня доверять вам, Дмитрий Николаевич?! А я вам кто?! Простите, но я до сих пор не могу понять, ученица я? Жена? Любовница? Дочь? Вы сами-то хоть можете разобраться, что с нами происходит? Почему я? Зачем вам это все?! Вы сами-то понимаете, что будет дальше? Выпущусь я, закончу школу? А дальше что?

— Ты говоришь, как…

— Как ребенок?! — выпалила я, перебив его. Это слово было моей точкой кипения. — Очнитесь, Дмитрий Николаевич! Я и есть ребенок! А вы — мой учитель! В которого меня угораздило по уши влюбиться! Что мне-то делать?! Я же не могу просто взять и сбежать с вами из дома! Это же просто какой-то бред! Господи! — я запустила руки в волосы и сжала пальцы. Сейчас мне стало казаться, что из всей этой ситуации действительно есть выход. Только один выход. Единственно верный…

— Марина, — позвал химик, отойдя от окна, но я сделала два шага назад, вытянув руку.

— Нет, Дмитрий Николаевич. Простите, но… Похоже, что зря мы это все… — слезы навернулись на глаза, и я опустила взгляд, чтобы собраться с силами. — Это все ошибка. Огромная ошибка.

Я развернулась и бросилась в коридор, быстро сняв свою куртку с вешалки и поспешно засовывая ноги в ботинки. Но когда я обула вторую ногу, Дмитрий Николаевич развернул меня к себе лицом. Его голубые глаза смотрели в мои с таким яростным отчаянием, словно он силой мысли пытался заставить меня передумать, взять свои слова обратно…

— Нет, Дмитриева, — твердо сказал он, сделав шаг еще ближе. Я задыхалась от сдерживаемых слез, от его близости, от его запаха, от которого голова всегда шла кругом. — Я не дам тебе вот так уйти.

И чтобы ответить, мне пришлось собрать все свои жалкие остатки самообладания и шепотом выдохнуть:

— И что же вы, Дмитрий Николаевич, сделаете?

И, стряхнув с себя его руку, я выбежала из квартиры, стараясь не закричать от душившего горло отчаяния.

========== Глава 27. О планах Штирлица и секретах радиорубки. ==========

После злости, которая, словно пожар выжигает все чувства внутри тебя, приходит пустота. Чернеющая пустота на прогоревшем пепелище. И ты начинаешь копаться в себе, прокручивать в голове массу вариантов, могла ли ты поступить иначе? Может, надо было все бросить? Пожертвовать всем, уйти, убежать… Но даже сейчас, когда я отчетливо понимала, что буду жалеть о своем поступке всю жизнь, вариант «сбежать со своим возлюбленным» казался мне ни чем иным, как романтической ерундой, встречающейся только в мелодрамах. В жизни все совсем не так. Жизнь измывается над тобой, поражая своей предприимчивостью.

Я все рассказала Ане. Она пришла ко мне на следующий день, когда я прогуляла школу. Я говорила, говорила… Сама не заметила, как начала плакать. Я так устала от постоянного молчания, что выговорившись, почувствовала, что стало даже немного легче. Я рассказала абсолютно все. И то, что ездила на скорой помощи с бригадой реаниматологов и то, что подозревала ее, и то, что сама все это время скрывала свои отношения с учителем.

Я понимала, что сильно рискую, но сил больше не было копить все в себе. И Анька слушала меня тихо, внимательно, иногда удивляясь и один раз даже прикрыв рот рукой, сопереживая, когда я рассказала, как получила ножевое ранение в боку. Она молчала некоторое время, после того, как я все это вывалила на нее, а потом обняла меня и гладила по спине. И от этого я разрыдалась еще сильнее. Я-то думала, что она настолько самозабвенно влюблена в нашего преподавателя, что когда узнает о нас, затаит на меня обиду на всю жизнь. А получилось, что… Она успокаивала меня, шептала, что все наладится. А я была и благодарна и зла, потому что искренне не понимала, что может наладиться? Я не могу вырваться из этой поруки.

— Марин… — чуть громче сказала Аня, а я в ответ только шмыгнула носом, с досадой понимая, что, наверное, все волосы Исаевой измазала своими соплями. — Марин, ну перестань.

— Прости, Ань, я пытаюсь, правда, — честно ответила я, но никак не могла успокоиться. Совсем скоро должен прийти Женя, которого нам надо встретить и накормить. Который вызывает во мне столько ярости и отвращения, и при этом я прекрасно понимаю, что он-то как раз ни в чем не виноват! Он, как и я, просто заложник ситуации и пытается из нее выйти победителем.

— Марин, ты же его любишь, да? — Аня отстранилась и, схватив меня за плечи, наклонила голову, чтобы заглянуть в мое лицо. Я представила на секунду, какого красноглазого китайского пасечника она сейчас видела перед собой, и нервно хохотнула, представив, как это «нечто» сейчас начнет выть о любви к красавцу-химику. Поэтому я просто закивала, опуская лицо все ниже и ниже с каждым кивком.

Ожидаемой злости со стороны подруги не было и в помине. Да, она тяжело вздохнула, но не с сожалением, а скорее сочувственно. Исаева сосредоточенно смотрела на фонарь, светящий за окном, и как будто о чем-то размышляла.

— Ты придумываешь план мести? Мне надо было сразу рассказать, — настороженно проговорила я, вытирая рукой слезы.

— Да, надо было, как раз мне рассказать, а не Фане. Подруга она хорошая, но на все имеет свое убийственное мнение и, честно говоря, советчик она — так себе, — Аня поджала губы и взглянула на меня. — Марин, ты же понимаешь, я никогда, никогда-никогда не рассматривала всерьез нашего Дмитрия Николаевича! Мне это казалось чем-то недопустимо-нелепым! Да, было прикольно им восхищаться, да и, согласись, ведь он действительно крутой, но… С таким же успехом я могу восхищаться какой-нибудь рок-звездой! А отношения… — Анька улыбнулась каким-то своим мыслям. — Если честно, даже смешно, я никогда о них не грезила! Я его очень уважаю, как учителя, как врача, как человека, — Исаева покачала головой. — Ты же его любишь до сих пор, да? — снова повторила Аня.

— Люблю, — выдохнула я.

— А он? — ее вопрос прозвучал немного наивно, но, если подумать, довольно логично. Так-то его море женщин любит, но он почему-то свое внимание проявил только ко мне. Любит ли он меня?

В голове всплыли его слова, брошенные в сердцах с такой злостью, как будто он сам себя ругал за собственные чувства: «Блин, влюбился, как дурак!»

— Он, наверное, меня теперь ненавидит…

— Я знаю, что делать.

— Что? — не поняла я. Аня теперь смотрела на меня с таким огнем в глазах, что на секунду мне стало немного жутковато. Я еще никогда не видела в ней столько азарта. Интересно, что она сейчас предложит? Судя по ее лицу, как минимум, раздобыть винтовку и пойти палить из нее в химика.

— Тебе надо все рассказать отцу.

— Чего?!

— Расскажи все своему папе! Ты же ему вообще ничего не рассказываешь! Почему бы и не попробовать! Он тебя любит! Ну, папа в смысле. Вдруг он тебе поможет? Вдруг он поддержит тебя?

— Исаева, ты не адекватна, — констатировала я диагноз Аньки. Потому что человек, будучи в здравом уме, такого ни за что не посоветует.

— Марин, короче… Ты можешь мне не верить, но я отвечаю, если хочешь, чтобы все было иначе, надо и действовать иначе! Ты в тупике. Ты, Женя, Димуля…

— Димуля?!

— Ну, мы с десятым его так называем… — Анька сначала замялась, а потом отмахнулась от меня. — Да неважно. Подумай хорошенько над тем, что я тебе сказала, я лично думаю, что это — твоя единственная возможность, за которую надо ухватиться!

Удивительно, но я смогла, наконец, взять себя в руки и перестать рыдать. Заявление Штирлица, конечно, неслабо шокировало меня. Я уставилась на поломанный карандаш, который так и валялся на полу с того самого дня, как я познакомилась с Женей. Господи, сколько же я не убиралась в своей комнате?!

— Ты поможешь мне приготовить ужин для упыря?

— Легко.

— А убраться в комнате?

— Дмитриева, не наглей, — укоризненно заметила Анька, а я выпятила губы и изобразила жалостливое лицо. — Ладно, Бог с тобой, помогу!

И мы вместе принялись за уборку сначала моей комнаты, потом и гостиной, а потом плавно приступили к приготовлению еды, пока в квартире не раздался звонок в дверь. Женя был немногословен и выглядел довольно уставшим. Он слегка удивленно взглянул на Аню, но вопросов задавать не стал. Просто протянул мне в руки две бутылки вина, разулся и повесил в прихожей пиджак.

— Смотрю, ты все-таки поговорила со своим драгоценным учителем. Могу составить тебе компанию, чтобы утопить твое горе на дне бутылки, но я, похоже, не вовремя? — Женя надменно оглядел меня с подругой. — А, впрочем, так даже лучше. Хоть не один твое нытье буду слушать. Может, еще девчонок позовешь?

— Когда я стану главврачом, то обязательно тебя уволю, — прошипела я, заходя на кухню за Женей. В отсутствие моих родителей он вел себя в моем доме настолько вальяжно, что невольно возникло желание дать ему хорошего пинка. Но кто я такая, чтобы прикасаться к гениальному интригану?!

— Валяй! — просто ответил юрист. — И войдешь в историю больницы, как самый глупый главврач!

— У-у-у… — зло промычала я, а потом выдала. — Ненавижу тебя!

— Ты меня не удивила. Включишь вытяжку, я покурю? — Женя сел за стол и, достав сигареты, устало закурил. — Думаешь, мне приятно участвовать во всех этих разборках? Давайте уже, девчонки, жрать охота. Я поем, а потом можешь ныть.

Злоба внутри начинала закипать. Да как он может так нагло себя вести?! Я невольно сжала кулаки и набрала в грудь побольше воздуха, чтобы разродиться гневной тирадой, как Исаева положила на мое плечо ладонь, остановив меня.

— А знаете, что, Евгений… Вы даже сами не подозреваете, какой на самом деле вы добряк, — я слышала, как Анька улыбается и, выдохнув всю свою злость, с удивлением посмотрела на нее. Впрочем, не я одна. Женя недоверчиво окинул подругу взглядом, отошел к окошку и, раскрыв его, стряхнул на улицу пепел.

— Ты разве не видишь? — я искренне не понимала, что именно так веселит Аню. — Женя… Вас же просто сжирает вина! Вы же чувствуете себя действительно виноватым! Господи, Марин, неужели ты правда не видишь?!

Женя с негодованием взглянул на Исаеву, а потом отвернулся к окну, опустив голову. В этот момент мне показалось, что он зол только потому, что только что кому-то с успехом удалось распознать его искуснейшую ложь. Он так старался быть безразличным мерзавцем, но, на деле, Аня права!

— Вы кормить меня будете, нет? — сказал Женя, и моя подруга, торжествующе задрав подбородок и взяв с плиты сковородку, сняла крышку, чтобы выложить тушеные овощи на тарелку.

— К твоему сведению, Женя, ныться тебе никто не собирается, — гордо сказала Аня. — Правда, Марин? Нам надо английский сделать. Так что ешь, наливай вино и пошли смотреть «Свинку Пеппу» в оригинале.

Несмотря на общее уныние, ужас, отразившийся на лице Жени все же немного порадовал меня. Он, будто ожидая от нас признания, что мы пошутили, по очереди оглядывал сначала меня, потом Исаеву, но, убедившись, что Аня даже и не думала шутить, затянулся сигаретой и сокрушенно проговорил:

— Надо было три бутылки брать…

***

Я прогуляла химию в третий раз.

Я просто не представляла себе, как можно сидеть за первой партой и спокойно смотреть на него, чувствовать на себе его скользящий взгляд. Видеть его плечи, руки, следить, как он корявым почерком выводит на доске формулы и понимать, что это… Все.

Я героически просидела на уроках первую половину дня, а потом поняла, что прийти на химию просто не могу. Так и проторчала два спаренных урока в туалете. А потом и на следующий день, третий и четвертый урок я провела в самом чарующем месте школы, созерцая вычищенные до блеска унитазы. Господи, что я делаю?!

Дополнительные уроки я тоже перестала посещать, еле объяснив маме, будто Дмитрий Николаевич какое-то время не сможет заниматься из-за загруженности на основном месте работы. Я долго не могла придумать, как избежать любой встречи с ним, ведь в дополнительных занятиях была заинтересована мама, но, хорошенько все обдумав, я все же решила, что даже если мама позвонит, чтобы убедиться в правдивости слов собственной дочери, Дмитрий Николаевич не станет говорить, что я вру. Он ведь сам прекрасно понимает, почему я его избегаю.

Фаня заболела, но клялась и божилась, что выздоровеет как раз к Последнему Звонку, а Анька только укоризненно качала головой, не одобряя мои прогулы. Но я ничего не могла с собой поделать. И искренне думала, что если понадобится, буду прогуливать химию хоть до конца года! Не будет же он мне ставить за это двойки?!

— Он чего?! — не поверив своим ушам, воскликнула я.

— Двойку тебе влепил, можешь сказать спасибо Степанову! — Аня пожала плечами. Мы расположились под дверью в кабинет биологии. Уроки давно закончились и мы ждали, когда Лидия Владимировна вернется из столовой, чтобы мы отправились украшать актовый зал к последнему звонку под ее чутким руководством. Я глубоко вздохнула, стараясь подобрать наиболее убедительные слова, чтобы выразить свое негодование, и как раз в это время в коридор вывернула наша классная с бутылкой воды в руках, а за ней показались Владислав Анатольевич и шагающий рядом с ним Дмитрий Николаевич. Я тут же сделала вид, что копаюсь в сумке в поисках чего-то жизненно-необходимого, а Аня только с улыбкой стала наблюдать за происходящим.

— Он сейчас подойдет, — пробормотала она очень тихо.

— Черт, — прошептала я в ответ.

— Он сейчас подойдет, чтобы сказать тебе про двойку! — она тоже перешла на шепот, потому что звук каблуков Лидии Владимировны слышался все громче. — А нет, пронесло, кажется, он пиджак надевает. Он смотрит, Марин, он смотрит!

— Аня, помолчи, пожалуйста, — опуская голову чуть ли не целиком в сумку, взмолилась я.

— Дмитриева, ты как страус, не унижайся, блин! — захохотала Исаева. — Вылезай, он ушел давно!

Я подняла глаза из-за сумки. Даже не знаю, что меня снедало больше: чувство стыда или моя глупость. Так хочется поговорить с ним… Но к чему это приведет? Я уже просто боялась сделать еще хуже.

Удивительнее всего было то, что ни в тот момент, когда мама узнала о нас с Дмитрием Николаевичем, и наши отношения обещали прекратиться, ни сейчас, когда я сама сказала, что все это было ошибкой, я не представляла себе, как бы все было БЕЗ него? Мало того, я, в общем-то, и не представляла себе, что будет, если мы будем вместе.

Я наблюдала за смеющимися учениками, которые дурачились с идиотскими разноцветными гирляндами, носились по всему залу, шутили… А что было бы сейчас со мной, если бы не было того разговора с Лебедевым? Смеялась бы я вместе с ними?

Я не раз думала о том, что изменившись однажды, мы никогда не станем прежними. Человек, открывший мне глаза на все, что вокруг меня происходит, возможно, сам того не ведая, изменил меня до неузнаваемости. Наверное, многие оказывались на моем месте. Да что уж там, до нас доходили слухи о девушках из восьмых, девятых классов, где кипят такие страсти, что нам и не снилось! И, думаю, что любая школьница, поругавшись со своей второй половинкой, будет страдать. Как — это уже другой вопрос, касающийся индивидуально каждого. Ведь и чувствуют все люди абсолютно по-разному. Если задуматься, можно вообще всю нашу жизнь списать на игру гормонов в разные периоды жизни. Химия. Все это — чертова химия.

Почему я вообще позволила себе поддаться этим чувствам?! Боже, ведь я даже не заметила, как они окутали меня! Раньше можно было бы часами копаться в себе, так и не найдя ответ, но сейчас, когда ты можешь взглянуть на ситуацию как бы со стороны, то вдруг начинаешь замечать очевидное.

Нам нравится это романтичное ощущение неизбежности, страдания, непонимания. Мы молоды, мы любим рисковать. Мы словно балансируем, наслаждаясь острыми ощущениями, в которых так отчаянно нуждаемся. Мы будто самоутверждаемся собственным риском. Мы есть. Мы выросли. И мы только начинаем по-настоящему жить.

Но когда кто-то неожиданно срывается, все вокруг только разводят руками, не понимая, как такое могло случиться? Он же полностью контролировал ситуацию! На это есть только одно объяснение: на самом деле, нам не знакомо чувство контроля. Оно чуждо нам по своей природе. Ты можешь понимать это, не понимать, это не важно. Один раз уступив себе, ты не сможешь остановиться. И совершенно не важно, в чем именно вы дали себе слабину, в чем заключается ваш соблазн: вечеринки, наркотики, алкоголь, самообман или жажда скорости… В моем случае это — человек. Простой и вместе с этим совершенно необыкновенный. Человек, рядом с которым мне хочется улыбаться.

— Дмитриева, либо звук иди проверяй, либо помогай Прилепской с гирляндами, — скомандовала Лидия Владимировна. — Степанов, чучело! Что ты натворил?!

Толик, изображая из себя звезду эквилибристики, повис на гирлянде, но та, совершенно не предназначенная для подобных цирковых номеров, порвалась, после чего это «чучело», как метко выразилась Лидия Владимировна, полетело вниз, срывая за собой почти все украшения со стены.

Мои одноклассники прыснули от смеха, а Лидия Владимировна, становясь постепенно багровой от злости, вышла из актового зала. Ох, Степанову удивительно повезло. Учитывая, как поменялся характер нашей классной к концу года, можно предположить, что она скорее всего пошла считать до десяти, чтобы собственными руками не придушить ученика. Да, Толян родился в рубашке.

А еще можно было предположить, что он что-то употреблял, судя по странному поведению. Да и глаза как-то неприятно и неестественно бегали. В нашем лицее, впрочем, как и во многих других школах, старшеклассники баловались разными незаконными веществами. Я всегда старалась держаться в стороне от всего этого. Даже от сплетен. Просто пару раз краем уха слышала несколько баек о приключениях наших несостоявшихся наркоманов…

— Дмитриева, на звук! — багровое лицо Лидочки показалось в дверях, а потом тут же исчезло оттуда опять в коридор. Я, посчитав, что сейчас не стоит ни спорить с ней, ни медлить, поспешила подняться в радиорубку. Но уже подходя к двери замешкалась, потому что звук, который оттуда доносился, совершенно сбил меня с толку. В радиорубке кто-то рыдал. Рыдал навзрыд, подвывая и, признаться, я весьма удивлена, что этих рыданий не было слышно в зале.

Несколько секунд я колебалась, стоит ли заходить. Может человеку хочется уединиться и спокойно поплакать. Если бы этот человек хотел порыдать на чьем-то плече, уж, наверное, он бы это сделал. А может, он там и не один вовсе, а как раз вместе с этим самым «плечом». Но…

— Дмитриева! — раздался злобный голос Лидии Владимировны внизу, и я, вздрогнув, приняла, возможно, не самое верное, решение. И толкнула дверь в радиорубку.

Тот человек, чьи рыдания доносились из-за двери, посмотрел на меня с такой ненавистью, будто я мешала вершиться чему-то ужасно важному, осквернила своим присутствием священный обряд пролития слез. Но потом, решив, что, видимо, хуже, чем есть, уже не будет, этот человек махнул рукой и, отвернувшись от меня, притянул колени ближе к себе, продолжая ронять соленые слезы.

— Э-э-э… — многозначительно начала я, несмело шагая вперед. — Прости, Ник, мне надо аппаратуру проверить.

В ответ я получила всхлипывание и легкое подвывание. Честное слово, может, мне надо было попытаться сказать что-то утешительное, но вид плачущей… Нет, рыдающей Королевой настолько выбил меня из колеи, что я вообще не представляла, по какому поводу она может плакать и что ей можно сказать, чтобы успокоить. Это вообще, простите, чертов нонсенс — искренне рыдающая Королева улья.

Нет, конечно же, она частенько проливала соленые слезки, становясь при этом на вид такой хрупкой, нежной блондинкой, которую захочется приголубить, защитить любому доблестному рыцарю. Она разбиралась в людях, знала, как ими управлять и прекрасно этим пользовалась. Те, кто понимал, зачем она это делает, не верил ни одной ее слезинке, но, когда речь заходит о любвеобильной и, как поговаривают, опытной Королевой, молодые люди почему-то теряли свою бдительность и, выпячивая грудь, наперебой начинали бороться за ее внимание.

Но сейчас она, краснолицая, совсем, как я недавно, с опухшими глазами и полопавшимися в них сосудами, размазывала косметику по щекам, периодически вытирая слезы и своим сбившимся дыханием, которое она отчаянно пыталась усмирить, невольно доказывала один простой факт. Эти слезы — абсолютно искренние. Ей действительно плохо. И вот тут-то стоит вернуться ко мне, потому что, повторюсь, я не представляю, ЧТО или КТО мог довести ее до ТАКОГО состояния. И… Мне ее жалко.

Налив в кулере воды в стаканчик, я медленно, будто приближаясь к опасному хищнику, подошла к Нике, а потом, поняв, что она совсем не собирается кидаться на меня и перегрызать мне глотку, присела перед ней на корточки.

— Ник, — позвала я, и девушка подняла голову. Слой штукатурки, не подготовленный к такому эмоциональному всплеску, растекся так, что среди черноты дорогой косметики на меня растерянно смотрели голубые глаза. — На, вот…

Я протянула стакан с водой, и Королёва неуверенно взяла его у руки и сделала пару глотков.

— Ты лучше сразу, залпом, помогает, правда, — порекомендовала я, все еще сидя перед ней на корточках, и она, как ни странно, послушала меня и выпила всю воду до дна. — Еще? — спросила я, забирая из ее рук стаканчик.

Ника кивнула, тяжело выдыхая, а я поднялась, чтобы налить ей еще водички. Второй стакан она так же быстро и залпом осушила. На мое предложение третьего стакана с водой девушка отрицательно помотала головой. Потом же я, совершенно не понимая, чем еще могу помочь ей, Нике Королевой, человеку, который меня так яро ненавидит и которого мне так отчаянно жалко, села перед ней по-турецки и, протянула руку, дотронувшись до ее коленки.

— Дмитриева, от твоей жалости только хуже становится, — проговорила Ника каким-то чужим булькающим голосом. Интересно, я когда рыдаю, тоже так блею?

— Ну, попробуй как-нибудь это пережить, потому что тебе, как мне кажется, надо, чтобы тебя пожалели. А так как здесь, — я демонстративно оглянулась. — Нет никого из твоих верных подруг, то можно предположить, что ты с ними ничем не делилась?

Ника окинула меня подозрительным и прищуренным взглядом. Не надо быть гением, чтобы понять, я попала в яблочко. Случилось что-то такое, с чем ей не хочется делиться даже со своей привилегированной свитой. Не скрою, мне было правда интересно, отчего же она так плачет. Но гораздо больше я испытывала чувство жалости.

— И кому мне рассказывать, тебе что ли? — прошипела Ника.

— Можешь не рассказывать, — пожала я плечами. — Я просто сделаю вид, что тебя здесь нет и начну проверять музыку. Мне, знаешь ли, не хочется от Лидочки по шапке получить.

Я поднялась и щелкнула кнопкой «пуска» на музыкальном пульте и потянулась за проводом от колонок.

— Как она изменилась, да? — интонация, с которой она сказала эти слова, заставила меня тихонько улыбнуться. Ника будто бы снизошла до разговора со мной, хотя мы обе прекрасно понимали, что ей это необходимо — выговориться. — Все эти чертовы мужики! Дмитрий Николаевич ее отшивал столько времени, а теперь — вот. Обозлилась, стала настоящей стервой! — Ника шмыгнула носом. — Хоть на человека теперь похожа, а то ни рыбы, ни мяса!

Я усмехнулась, но для себя с неудовольствием отметила, как екнуло внутри просто от упоминания имени химика.

— Забавно, да? — Ника снова шмыгнула носом. — Ей вот на пользу это пошло. Умная она баба!

— Думаешь? — я мельком глянула на Нику и открыла окошко рубки, выходящее в актовый зал. Оттуда тут же стали слышны вопли этой «умной бабы» и среди проклятий отчетливо была слышна моя фамилия.

— Умная, поверь мне! Не стала тухнуть, собрала волю в кулак, и теперь ей не нужен никакой Дмитрий Николаевич! — я повернулась к Королёвой, открывая дисковод. — Нет, конечно же, если бы он… То она бы, не думая… А так… А вот я, — голос Ники дрогнул, и я, поставив диск с первой попавшейся музыкой, снова на нее покосилась, но уже опасливо. — Вот скажи, чего он нашел в тебе?!

Внутри меня все перевернулось уже в который раз, и я поддалась панике, прикидывая, кто же? Кто рассказал ей обо всем?! Фаня молчала, Паша молчал, неужели Аня?! Хотя, Ника могла узнать и от той же Фани, просто не говорить никому, выжидая подходящего момента. Неужели мои подруги вот так вот все разболтали?

Но потом я взяла себя в руки, вспомнив, что подобный разговор уже был, и тогда я, как и сейчас, решила, что речь идет о Лебедеве. Кстати, тогда дело закончилось дракой… Я неосознанно отступила на пару шагов назад от сидящей на полу Королёвой.

— Ты же такая… обыкновенная! Блеклая! — было понятно, что она говорит это искренне, не пытаясь задеть меня, а просто потому что правда так считает. А до меня медленно начало доходить, о ком идет речь.

— Ник, я вот честно…

— И я не считаю тебя умной! Ты до ужаса тупая, раз не хочешь быть с ним! — перебила меня Ника, а я поджала губы, понимая, что для меня это звучит даже как-то двусмысленно. Сказанные Лебедеву в сердцах слова так въелись в душу, что теперь жгли меня изнутри, постоянно всплывая в памяти. Да какое, черт возьми, право я имела судить его и решать, что ему нужно?! — Ты его не заслуживаешь, — буркнула Королёва.

— Ты права, Ник, — грустно ответила я, нажимая кнопку пуска. В колонках тихо заиграла музыка. — Я не заслуживаю его. Я даже не заслуживаю дружбы с ним. Но почему ты до сих пор якшаешься с Толяном, если так любишь Пашку, мне не понятно.

Какое-то время Ника молчала, похоже, догоняя смысл моих слов. Возможно, грубо, но я сказала правду. Какой смысл виснуть на Степанове, когда ты по уши влюблена в другого. А потом она потянулась к своей сумке, лежащей неподалеку, достала оттуда маленькое круглое зеркальце, пачку влажных салфеток и принялась наводить красоту на своем опухшем лице. А я снова улыбнулась, наблюдая, как душевное равновесие цитадели мирового зла восстанавливается.

— А знаешь, Дмитриева, — позвала меня Ника, а я повернула к ней голову, выравнивая звук в задних колонках. — Это я испортила тебе халат. Ты меня так бесила, просто вымораживала своей правильностью, своей блеклой простотой! Прям ненавидела тебя, веришь?

— Верю, — ответила я, вспоминая ощущение сырой земли под ногтями, которую потом вымывала еще дома у Дмитрия Николаевича. Я бы могла попытаться разозлиться на Королёву, но почему-то не получалось. — А сейчас тоже ненавидишь?

— Нет, — с досадой ответила Ника, а потом с грустью усмехнулась. — Хочется ненавидеть, но не могу. Бесишь немного, да, но ненавидеть немогу.

— Знаешь, один очень дорогой мне человек сказал как-то, что я сильная… И думаю, что ты — гораздо сильнее меня. И я правда глупая. Ужасно глупая. Но не потому, что не могу полюбить Пашу. Просто я трусливая и глупая.

— Ну… — в голос Ники стала возвращаться былая надменность. — Может, и не такая уж и глупая, раз уж признаешь это. Кстати, — словно вспомнив что-то, сказала моя одноклассница. — Как ты думаешь, у Лебедева кто-то есть?

Вопрос застал меня врасплох. Я еле сдержалась, чтобы хмыкнуть, но, вовремя взяв себя в руки, постаралась изобразить на лице полное равнодушие и только пожала плечами.

— Не знаю, думаю, что нет, он ведь постоянно работает.

— А вот я думаю, что есть, — с торжеством произнесла Королёва и поднялась на ноги, одергивая юбку. — И кажется, что он с ней сильно поругался. Потому что на нем лица нет, — она говорила, сощурив глаза, внимательно за мной наблюдая. — Может, хватит прогуливать его уроки? Слухи скоро пойдут.

— Ну, ты уж как-нибудь сдержись, — не особо контролируя себя, ответила я, чувствуя, как заливаюсь краской. И совершенно не понимая, как она могла о нас узнать. И если она узнала, то когда? Почему молчала? Уж явно не из-за меня. Наверное, не хотела, чтобы Лебедева уволили…

— Ты, Дмитриева, прекрати бегать от своего счастья и уж определись, наконец, чего ты хочешь, — она стояла так близко, что я могла без труда рассмотреть красные сосудики в ее глазах. — И, если ты не против, не будем никому говорить о нашей с тобой беседе?

— Не будем, — согласилась я, выводя звук громче.

— И, Дмитриева, — я снова повернулась к Нике. Теперь передо мной стояла все так же школьная стерва, только не накрашенная и сильно заплаканная. — Дружеский совет: тебе с распущенными лучше. Перестань эти идиотские пучки носить.

========== Глава 28. О людях, родившихся в рубашках. ==========

Комментарий к Глава 28. О людях, родившихся в рубашках.

Простите мне мое долгое отсутствие. Я с вами, друзья! ;)

Я уже давно решила для себя, что не пойду на вечеринку в честь последнего звонка. Еще в тот день, когда в кабинете химии надела на плечи свой испорченный халат. Тогда-то я и подумала, что вряд ли буду сильно скучать по своим расчудесным одноклассникам. Я согласилась помочь Лидии Владимировне в подготовке праздника, согласилась поделиться своим мнением по поводу нарядов, в которых подруги собирались красоваться. Но присутствовать там я наотрез отказалась. Я никого об этом не оповестила и думала, что это сущий пустяк. Но на деле же мое молчание оказалось настоящей проблемой.

Дело в том, что любой праздник, устраиваемый в школе, лицее, гимназии… Называйте, как хотите, это все — одно и то же. Так вот, любой праздник — это всегда распитие спиртных напитков. В лучшем случае. А в худшем — употребление чего-то посерьезнее. Как правило, чем элитнее заведение, тем глубже на дно скатывается в нем молодежь. Золотое правило, которое я для себя недавно открыла. Где есть деньги и нет мозгов — там есть и то, что необходимо скрывать. Ну, а об отсутствии тормозов у молодежи я уже говорила.

И все, абсолютно все взрослые (назовем их так) понимают это. Они прекрасно знают, что половина старшеклассников на эту вечеринку придет вдрызг пьяной. Ну, а вторая половина, скорее всего, либо напьется перед ее началом в курилке, за школьной парковкой, либо не придет вообще.

И, даже несмотря на свою осведомленность в этом вопросе, эти самые взрослые все равно устраивают подобные мероприятия. Все равно официально не разрешают приходить со спиртными напитками, которые школьники радостно вливают в опустошенные наполовину пластиковые бутылки с газировкой. Все равно устраивают своеобразный надсмотр, состоящий из родителей, которые изъявили желание либо приглядеть за собственным чадом, либо просто не поняли пока, что на самом деле происходит.

И стоит ли говорить, что моя мамочка, опасаясь, что я кинусь на каждого преподавателя, у которого уровень тестостерона выше, чем положено женщинам, предложила свою кандидатуру в качестве опытного конвоира? И я, глупое создание, не оповестила ее о том, что не собираюсь идти на всю эту жесть, именуемую вечеринкой последнего звонка? Что за бред вообще?

Но, когда об этом узнала мама, она так негодовала, что я почувствовала себя почти что преступницей из-за того, что не хочу провести праздник в кругу своих друзей. Мама сетовала на то, что родительский совет уже сформирован и все мелочи обговорены, и я просто не могу ее так подвести. Ну, а я только предложила вариант, в котором она идет на вечеринку, а я остаюсь дома за главную…

— Марш наверх, надень что-нибудь приличное, чтобы через полчаса была готова! — прошипела мама в ответ, а я подозрительно смотрела, как она, второпях одеваясь, красила губы помадой.

— Ты туда раньше едешь, что ли? — не понимая, почему мама начала надевать сапоги, спросила я.

— От нашей семьи вместо меня пойдет Евгений. Я не могу, у меня важная встреча, — коротко ответила она, а я раскрыла рот от возмущения, но не нашла, что сказать.

— Ты под присмотром, мне спокойнее.

— Мам?! А как же доверять друг другу? И все такое? Или ты забыла?

— Я предложила себя до того, как мы с тобой нашли общий язык, тебе надо напоминать, после чего? — мама бросила в мою сторону испепеляющий взгляд. — А сейчас уже поздно, не могу же я подвести людей и отказаться!

— А-а… — горько протянула я, а потом, уже тише, поднимаясь к себе, добавила: — Ну-ну…

Женя пришел ровно через полчаса, как и сказала мама. Выглядел он невероятно злым и пару раз даже сказал, что он юрист, а не нянька. Но, видимо, гонорары, которые ему выплачивают, были больше его гордости, а потому он, скептически меня оглядев, хмуро проговорил:

— Давай, одевайся, я буду в машине тебя ждать.

— Я одета, — злорадно усмехнулась я, а Женя только приподнял бровь.

— Так и пойдешь? Это что, лицейский пиджак?

Я уверенно кивнула, а Евгений мученически вздохнул, но решив, видимо, что ему, в общем-то, все равно, в чем я пойду, открыл дверь и пропустил меня вперед, напоследок проговорив:

— Постарайся там напиться побыстрее, чтобы тебя пораньше пришлось домой тащить.

Но напиваться в мои планы не входило. Если честно, то, опоздав на вечеринку на двадцать минут, я, бесцеремонно оторвавшись от Евгения и стараясь никому не показываться на глаза, юркнула в радиорубку, где Белозеров, услышав звук открывающейся двери, вместе с Наумовым вытянулись, как по струнке, что-то пряча за свои спины.

— Вы прям сама невинность! — выдохнула я.

— Ого, Димон, а ты что, домой не уходила, что ли? — спросил Пашка, осушив пластиковый стаканчик из кулера, в который была налита янтарная жидкость, и одновременно оглядывая меня с головы до ног.

— Уходила и, если честно, не планировала возвращаться.

— Угу, — невпопад кивнул Андрюха. — Угу.

— Белозеров, ты уже напился, что ли?

— Ч-чуть… — Белозёров наградил меня обескураживающей улыбкой, а потом подошел к пульту и крутанул звук громче. В актовом зале народ тут же одобрительно загудел.

— Он достаточно адекватен? — поинтересовалась я у Пашки. Наумов тоже улыбнулся.

— Вполне, а что? Хочешь его заменить?

— Да не особо, — я опустила взгляд, заметив, как Паша, поставив стаканчик на стол, направился в мою сторону. В голове тут же всплыли не самые приятные воспоминания, когда Наумов употреблял алкоголь в моей компании. Я попятилась, а Пашка протянул ко мне руку, взяв за предплечье.

— Если не хочешь идти туда, то можешь остаться здесь, — спокойно сказал он. — Обещаем держать себя в руках с условием, что с твоей стороны без палева.

— Нема, как рыба, — тут же ответила я, изображая, как застегиваю рот на невидимую молнию.

— Отлично! — обрадовался Паша. — Вина налить?

— Это у вас вино? — я с недоверием посмотрела на янтарную жидкость, болтающуюся в пластмассовом стаканчике.

— Нет, это виски, — объяснил Паша, приподняв стакан и немного поболтав содержимое. — Есть вино, будешь?

— Ну, вы и алкоголики! Нет, спасибо, — ответила я и, усевшись в кресло за пультом, стала рассматривать трясущихся в зале старшеклассников.

Даже интересно было наблюдать за ними со стороны. Беспечные, довольные, совершенно не обращающие внимания на присутствующих родителей и учителей…

А учителя, в свою очередь, умело закрывали глаза на происходящие вольности. Все три параллели, будто всегда обучаясь в одном классе, танцевали, радостно обнимаясь, либо «обменивались микробами», как бы выразилась Маргарита Михайловна, рассредоточившись по углам.

Возможно, потом, через несколько лет, я буду вспоминать, как вот так сидела в рубке, краем уха слушала, как Наумов и Белозеров обсуждают какую-то компьютерную игру, как они припахали меня к пульту, руководя, где и что мне следует нажимать. Ведь «тупым девчонкам», по их авторитетному мнению, с этим справиться просто не дано.

Заприметив, как чей-то родитель, стоявший около костюмерной за сценой, сменил место дислокации, я увидела, что туда тут же отправилась кучка парней и девчонок. И они, судя по их расторопности, явно давно дожидались этого момента.

Но, посчитав, что я им не судья и уж тем более не надзиратель, я решила как можно скорее забыть об этом, чтобы не забивать голову лишними мыслями.

— Марин, кстати, ты знаешь, что Степанов тебя химику заложил? — негромко спросил Пашка, наклонившись ко мне, а я невольно поморщилась, когда он дыхнул на меня кислым запахом алкоголя.

— Да, в курсе, — с досадой ответила я. — Урод этот Степанов. Мне двойку влепили, да?

— Угу, — кивнул Наумов и чуть отстранился. — Химик сказал, что, если ты хочешь ее исправить, то должна к нему подойти. Ты чего прогуливаешь-то? Что-то опять случилось?

— Это все не важно, — постаралась отмахнуться я, не желая возвращаться к своей еще не зажившей ране. Но Пашка, по-видимому, уже поднабравшийся, никак не унимался.

— Вообще-то, за прогулы нельзя двойку ставить! Думает, что ему все можно, раз уж… — Наумов осекся и, хвала небесам, недоговорил свою фразу, развернувшись к Белозерову, а я привстала с широкого кресла.

— Ладно, ребята, я пойду своего надсмотрщика найду, — я постаралась покинуть радиорубку как можно скорее, не дожидаясь комментариев. И, спустившись к актовому залу, нехотя зашла внутрь.

Сумасшедшие басы ударили по ушам и отозвались где-то в желудке. Яркий мигающий свет ослеплял, и я невольно застыла на пороге, совершенно не представляя, где мне среди всей этой вакханалии искать моего горе-жениха.

Но, твердо решив найти Евгения и любыми силами заставить его вместе со мной покинуть сие мероприятие, я направилась вглубь зала, стараясь не задевать толкающихся одноклассников.

Внимательно всматриваясь в лица, попадающиеся на пути, я пару раз оттолкнула не вполне адекватных ребят из параллели, стараясь пропускать мимо ушей презрительные замечания по поводу моего наряда и отрицательно отвечая на обеспокоенные вопросы учителей о том, не плохо ли я себя чувствую. Наверное, я пробиралась сквозь толпу людей с таким испуганным видом, что смогла сбить с толку преподавателей.

Но, наконец увидев перед собой знакомое лицо Евгения, который с недовольством смотрел на пристающих к нему девчонок, я поспешила спасти юриста от несовершеннолетнего навязчивого соблазна.

Музыка снова громыхнула, ребята подпрыгнули, и свет наконец-то сменил уже приевшийся режим. Видимо, Наумов и Белозеров решили отдохнуть от виски и перешли к своим прямым обязанностям.

— Женя! — попыталась я перекричать музыку, но кто-то больно меня толкнул, а потом чьи-то руки потянулись ко мне, чтобы поставить на место. Над головой я услышала неуклюжее извинение. Я недовольно одернула край пиджака, а потом снова постаралась различить в толпе Евгения, который уже очень злобно что-то объяснял девчонкам.

— Жень! — снова крикнула я, прекрасно понимая, что результата это не даст, но все равно почему-то решив, что мне следует привлечь его внимание. И в следующее мгновение, когда Евгений, вопреки моим прогнозам, все-таки повернул голову и направился ко мне, сбоку кто-то истошно завизжал, с легкостью перекрывая адски гремящую музыку.

Ребята прекратили свой танец, пытаясь понять, что происходит. Музыка не сразу, но все же стала тише, а потом и вовсе остановилась. Но крики не затихали.

Девчонки истошно визжали, отчаянно зовя на помощь. В зале включился свет, отчего все присутствующие, поморщившись, тут же на мгновение закрыли глаза рукой. Я не сразу поняла, в чем дело, но, подойдя чуть ближе, заметила, как к краю сцены, где как раз находилась костюмерная, стали сбегаться родители и учителя. А ученики отходили в сторону, в ужасе прикрыв глаза или рот рукой. Кто-то заплакал, отвернувшись, кто-то просто застыл не в силах пошевелиться.

Я подошла еще ближе и увидела ноги, виднеющиеся из-за толпы. Владислав Анатольевич кричал, чтобы все немедленно отошли в сторону, а потом я увидела смертельно бледную Лидию Владимировну, стоящую на коленях и в отчаянии бьющую по щекам Степанова, который безвольно лежал у нее на руках.

— Помогите ему! — раздавались вокруг голоса ребят, но Толян никак не приходил в сознание.

— Скорую! Звоните! — чужим от страха голосом взревела Лидия Владимировна.

— Лидия Владимировна, — воскликнула я, не сразу поняв, что решилась вмешаться. — Положите голову на пол, ему надо ноги поднять или колени согнуть.

Несколько долгих, невыносимо долгих секунд учительница смотрела на меня ненавидящим и непонимающим одновременно взглядом, видимо, считая, что я вообще не должна подавать голоса. Но я, сама не ожидая от себя такого, схватила один из стульев, которые были приставлены к стене, и, положив его на бок, закинула ноги Степанова на стул.

— Лидия Владимировна, я знаю, — проговорила я, подойдя к ней почти вплотную. Смело схватив голову Степанова, потянула ее к себе, чтобы уложить на пол. Классная раскрыла от изумления рот, но, взяв себя в руки, не стала возражать и отошла, дав мне доступ к однокласснику.

— Что вы делаете, она же его убьет! — раздался сбоку чей-то голос, но кричавшего быстро заткнула Лидочка, а потом, судя по удаляющимся крикам, его вовсе вывели из зала.

Если честно, мне было страшно так, что, казалось, мое сердце гудит в голове, а не там, где ему положено. Руки, потные от волнения и слегка дрожащие, расстегнули рубашку, и я, прислонив ухо к его рту, положила ладонь на грудную клетку, как это делал Дмитрий Николаевич на вызовах. И, стараясь сосредоточиться не на своем перепуганном насмерть сердце, а на Степанове, попыталась понять, дышит ли он.

— Да заткнитесь, черт возьми! — воскликнула откуда-то Фаня, и общий гул немного стих. Я страшно боялась ошибиться, сделать что-то не так, но, как мне показалось, дыхания не было. И пульс не прощупывался. А, посмотрев в лицо Степанова и увидев его синюшные губы, я и вовсе испугалась, что опоздает не только скорая, но и я.

— Ника! — закричала я, а потом быстро оглянулась. — Отойдите, пожалуйста, — я выставила перед собой дрожащую руку, а потом, дважды выдохнув ртом, чтобы собраться, разделив грудину от солнечного сплетения на три равные части, приложила к сердцу сложенные друг на друга руки и, прежде чем начать впервые в жизни откачивать человека, снова позвала свою одноклассницу:

— Ника!

Раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь…

Я считала вслух, совершенно не осознавая, что пугаю своим дрожащим голосом всех, кто стоит вокруг, вспоминая, как Дмитрий Николаевич давал мне читать о принципе сердечно-легочной реанимации на дополнительных уроках. Я настолько сосредоточилась на своих действиях, что, только когда досчитала до тридцати в первый раз и накрыла рот Степанова своим, услышала, как кто-то опять кричит, что я его убью.

Раз, два, три, четыре…

Около меня послышались жуткие рыдания, а потом рядом опустилась Королёва. Я понимала, что, возможно, это ничего не изменит, но сама была так напугана, что боялась упустить что-то важное. Что-то, что будет стоить Степанову жизни. И тогда я действительно его убью. А если перестану пытаться качать кровь, то убью его своим бездействием.

— Лидия Владимировна, считайте, пожалуйста, вслух, — быстро попросила я и снова начала массаж сердца. Классная тут же принялась отсчитывать каждое мое нажатие четко и громко. А Ника около меня затихла и несмело дотронулась до моего плеча.

— Ник, он принимал что-то?

— М-м, — утвердительно промычала Королёва, титаническими усилиями сдерживая рвущиеся наружу рыдания. А потом она вздохнула и, собрав волю в кулак, объяснила:

— Я не знаю, что, он вчера мне говорил о чем-то, но я не слушала, а сегодня я его бросила, и он… Он раньше ничего такого… А сегодня… Он обследовался ведь где-то постоянно, ходил с такой штукой дома, к сердцу присоски там такие… Я думала, чтобы от армии откосить…

— Поняла, — коротко ответила я и снова накрыла его рот своим, вдыхая в Степанова кислород, когда Лидия Владимировна досчитала до тридцати. Я потянулась к его шее и, не нащупав пульса, опять опустила руки на его сердце.

Я снова принялась считать, и Лидия Владимировна вместе со мной. Я не видела, как увели Королёву, которая заплакала навзрыд, я не видела, как вокруг стояли мои одноклассники, родители, учителя…

Я чувствовала только дрожь в своих руках, в своем голосе и холодный липкий страх. Страх, что прямо сейчас я могу не спасти человека. Страх, что Степанов не дышит… Я будто качаю безвольную куклу…

Двадцать, двадцать один, двадцать два…

— Пропустите скорую! — послышался властный мужской голос, и внутри меня будто что-то рухнуло вниз. Возможно, это была груда камней, упавшая с моих плеч. Но я продолжала качать, боясь отнять от одноклассника руки.

Двадцать девять, тридцать.

Мы досчитали с классной в унисон, и я опять принялась вдыхать кислород. Но затем почувствовала, как кто-то настойчиво оттягивает меня назад.

— Отойди, — раздалось над моим ухом. Подняв глаза, я увидела незнакомого мужчину с густыми усами, который отпихнул меня в сторону и, накрыв нос и рот Степанова мешком, сделал два искусственных вдоха.

Я отошла и смотрела, как скорая, убедившись в отсутствии пульса и дыхания, продолжила реанимационное мероприятие. Фельдшер раскрыл чемодан и, задрав рукав рубашки, что-то вколол Степанову. «Адреналин», — пронеслось в моей голове.

— Есть пульс, — громко сказал фельдшер, и они начали торопливо сворачиваться.

— Повезли, — ответил усатый. — Родители, классный руководитель, кто сопровождает?

— Я поеду, — ответила Лидия Владимировна, а потом посмотрела на меня. Я стояла, сминая руки, смотря, как губы Степанова постепенно приобретают не такой синий оттенок.

— Что произошло, он что-то употреблял? — строго спросил врач. — Сколько без сознания? Сразу качать начали?

— Марина, — Лидия Владимировна протянула ко мне руку, и я несмело вышла к бригаде, ощущая, как ноги налились свинцом. — Сколько… — классная попыталась меня спросить, но все последующие слова от волнения застряли у нее в горе. Она смогла только выдохнуть, потерев ладонью лоб, и зажать рот рукой, потому что на ее глаза навернулись слезы.

— Я не знаю, когда он отключился, говорят, он что-то принял, что, мне неизвестно, — начала рассказывать я. — Я не уверена, но он вроде бы сердечник, — после этих слов врачи закивали. — Качала около четырех-пяти минут. Я не засекла…

— Больше, она больше откачивала его…

— Не вы проводили реанимацию? — снова спросил Лидию Владимировну врач, и классная помотала головой из стороны в сторону.

— Она, — ответила Лидия Владимировна, держа меня за плечи, а я почему-то под строгим и внимательным взглядом врача скорой помощи потеряла дар речи. Снова вернулся этот страх, будто я сделала что-то не так… Но ведь появился пульс, а это главное…

Почти все ребята, держась на приличном расстоянии от врачей, высыпали во двор, провожая Степанова до реанимобиля. Лидия Владимировна шла ближе всех, держа меня под локоть, молча, растерянно оглядываясь и искоса посматривая на меня. А я таранила взглядом синюю форму докторов и ощущала, как покалывает кончики пальцев.

Погрузив Степанова в машину, врач, прежде чем зайти следом, повернулся к нам и, положив на мое плечо тяжелую ладонь, ободряюще сжал ее.

— Молодец, спасла его, — уверенно сказал доктор. — Молодец, — еще раз кивнул он, а потом повернулся, пропустил Лидию Владимировну и, сев в машину, закрыл дверь.

Я смотрела вслед уезжающему реанимобилю, который, включив мигалку и сирену, быстро развернулся и покинул лицейский двор. Я провожала взглядом огни до тех пор, пока они не скрылись за поворотом, а потом молча опустилась на ступеньки лицейского подъезда и положила руки на колени, тупо на них уставившись. На раскрытые, до сих пор трясущиеся ладони упала слеза. Это моя? Еще одна. Я шмыгнула носом и закрыла лицо руками, понимая, что вся моя хладнокровность рушится сейчас, в одно мгновение. И, когда я заплакала в голос, то почувствовала, как кто-то осторожно пытается заставить меня встать, приобняв за плечи.

— Пойдем, — послышался голос Жени у самого уха, и я, повиновавшись, встала со ступенек. Подняв глаза, я увидела перед собой толпу, которая теперь уже стояла вокруг меня. Женя, все еще обнимая меня за плечи, повел меня вперед.

— Марин, пока, — кто-то дотронулся до моего пиджака.

— Пока, Марин, — чье-то прикосновение к плечу. — Пока!

— Димон! Димон! — голоса, громкие и тихие, доносились до меня со всех сторон. Я уже не могла сдерживать слез. Когда Женя открыл дверцу машины и усадил меня на переднее сиденье, я подняла глаза и увидела сквозь тонированное стекло, как ребята провожают меня.

***

Я не сразу смогла успокоиться. Дома я плакала так долго, что у Жени лопнуло терпение, и он, грубо схватив меня за руку, повел в ванную, чтобы там умыть мое лицо ледяной водой. Как ни странно, этот дедовский способ сработал. Я хотя бы смогла дышать более-менее ровно и, усевшись на табуретку на кухне, приняла из рук Жени стакан. В стакане оказался крепкий черный кофе без сахара и молока. И я, выпивая напиток мелкими глотками, подумала, что это — самый вкусный кофе, который я когда-либо в жизни пила.

— Жень, можно, я спать пойду?

— Конечно, почему ты спрашиваешь? — мне казалось, что голос Жени доносился откуда-то издалека. Веки потяжелели, хотелось поскорее принять горизонтальное положение.

— Я не знаю, — честно ответила я, зевая. — Ты посидишь со мной, пока я не усну?

— Посижу, — спокойно ответил Женя, а затем помог мне подняться и дойти до своей комнаты.

Я заснула практически сразу, как голова коснулась подушки. Один раз я сквозь сон приоткрыла глаза и увидела Женю, сидящего на моей кровати и устало опустившего голову на руки. Я только успела подумать, что он, наверное, тоже натерпелся, как тут же снова заснула. Потом я слышала чьи-то голоса. Кажется, голоса родителей, Жени и, похоже, даже брата… Но я все равно крепко спала, где-то на подсознательном уровне игнорируя любые помехи моему восстанавливающему отдыху.

И только когда яркие лучи утреннего солнца стали настойчиво светить в мое лицо, сон ушел окончательно. Нос уловил легкий аромат папиного парфюма, а когда я приоткрыла глаза, папина рука коснулась моей головы и нежно провела по волосам.

— Пап… — хрипло проговорила я, поворачиваясь на спину. Папа улыбнулся мне удивительно ласковой, искренней улыбкой, какую я не видела на его лице уже очень давно. В свете яркого солнца это выглядело вообще как-то уж очень умилительно. Я посмотрела в окошко.

— Я проспала, да?

— Все в порядке. Тебя освободили от занятий на пару дней, — спокойно ответил папа, еще раз погладив меня по голове. — Ты что-нибудь хочешь?

— Да, — кивнула я, поразмыслив несколько секунд и прислушавшись к себе. — Я есть хочу. А тебя что, тоже освободили?

— Я сам себя освободил, — усмехнулся папа, растрепав темные с проседью волосы, а я усмехнулась в ответ. Но, приподнявшись, я с досадой обнаружила, что он сидит передо мной в одном из своих деловых рабочих костюмов. Отец уловил мой взгляд и перемену в настроении.

— На пару дней, к сожалению, не получилось себя освободить… Марин, ты…

Он замолчал, разглядывая мое заспанное лицо, но, улыбнувшись, продолжил:

— Ты поступила очень храбро, — твердо сказал отец. — Мне все рассказали. Я очень горд, что моя дочь не растерялась и сумела оказать первую помощь… — папа снова осекся, и на секунду мне показалось, что он сейчас даже пустит слезу. Только не это, я же тогда тоже расплачусь!

— От министерства здравоохранения совместно с дирекцией лицея тебя хотят наградить. Вроде как даже телевидение приедет, — папа снова взъерошил свои волосы.

— Наградить? Зачем? — спросила я, не очень понимая, что героического в откачивании человека. Так бы поступил любой врач… Да, только вот я-то пока не врач…

— Потому что ты спасла жизнь своему однокласснику, — просто ответил отец, разведя руки в стороны. — Мне надо сказать им приблизительно, на какое число назначать мероприятие.

Я поморщилась, услышав ненавидимое мною слово «мероприятие», но, вздохнув и зачесав пальцами спадающие на лицо пряди назад, задумалась, а потом ответила:

— Можно, я сначала отдохну?

— Конечно, — кивнул папа, поднимаясь с кровати. — Да, тебе твои подружки звонили, говорили, что я обязан их к тебе пустить сегодня.

Я усмехнулась, представив, как Фаня ставит моего отца перед фактом, желая навестить меня, а папа наверняка теряется, не понимая, как вообще к нему кто-то может обращаться в приказном тоне. Ведь, я уверена, Фаня обращалась к нему именно так и никак иначе.

— Если вы с мамой не будете против, — попросила я, и папа одобрительно кивнул.

— Пап?

— Да, Марин? — отец замер в дверях, чуть обернувшись ко мне.

Я вспомнила слова Ани о том, что мне надо рассказать все отцу, о том, что он меня поддержит. И мысли о Дмитрии Николаевиче лавиной хлынули на меня. Я вдруг поняла, что ведь на месте того усатого врача вполне мог оказаться и Лебедев. И ведь он наверняка узнает обо всем, если уже не узнал. И если так, то что тогда будет? Я вдруг ясно и твердо поняла, как же мне чудовищно его не хватает.

Но в последний момент, когда я уже открыла рот, чтобы рассказать обо всем отцу, вдруг испугалась. Я испугалась, что могу потерять то, что имею. Что могу сделать хуже. Я ведь и правда не знаю, как папа на все это может отреагировать.

— Ты чего? — переспросил папа, будто заметив, как меняются на моем лице эмоции.

— Пап, ты ведь всегда меня поддержишь, правда? — неуверенно начала я.

— Что-то случилось?

— Пап, ты просто ответь мне, поддержишь? Ты меня любишь, пап?

— Что за вопрос?! Конечно, люблю! — было видно, что папа сейчас действительно растерялся. — И если это тебе не навредит, то я постараюсь тебя поддерживать во всех твоих начинаниях! Что случилось?

— Да нет, пап… — протянула я, грустно улыбаясь. — Ничего, все в порядке. Просто я соскучилась по тебе.

========== Глава 29. О картонных коробках и картофеле. ==========

Мне казалось, что все мои эмоции выгорели. Пустота теперь не просто зияла внутри меня, она свербела под кожей, она, как кислоты, жгла, жгла, оставляя после себя такое навязчивое чувство тревоги. После того, как папа оставил меня дома одну, я около часа созерцала потолок, лежа на кровати и, казалось, не шевелилась вообще. Только звонок домашнего телефона смог вывести меня из коматозного состояния. Я спустилась вниз и, взяв трубку, услышала на другом конце взволнованный голос Ани. Подруга, разволновавшись, похоже, еще больше из-за моих односложных ответов, заверила, что сразу после школы придет ко мне. И пришла она не одна, а вместе с Хвостовой.

— Димон, ты чего? Не кисни, Толян в больнице, живой, ты его спасла, — утверждала Аня, но почему-то от этого не становилось легче.

— Угу, — отвечала я, пережевывая сырую морковку.

— А ты чего, на дополнительные больше не ходишь? — как бы невзначай спросила Фаня.

Я метнула на нее злобный взгляд, прекрасно понимая, к чему она спрашивает это и какие именно дополнительные уроки могут ее интересовать, но Хвостова, увидев мой не самый дружелюбный настрой, поспешила спрятаться за широкой дверцей холодильника.

— Я не хочу об этом говорить, — отрезала я и снова откусила морковь, захрустев на всю кухню. Непонятно, почему, но у меня буквально тряслись руки. Хотелось говорить, шуметь, стучать, хрустеть морковью на весь дом… Потому что только так, как мне казалось, я могла заглушить это отвратительное чувство тревоги.

— Я, между прочим, и не собиралась ни о чем таком говорить. — Чуть выглянула из-за двери Фаня, а я, почувствовав еще большее раздражение, запульнула в нее кусочком этой несчастной морковки. Хвостова от нее увернулась на удивление ловко.

— Марин, — робко начала говорить Аня, недоверчиво поглядывая в сторону Фани. А та, в свою очередь, с подозрением взглянула на Аню.

— ФТО?! — не выдержав этого напряжения, воскликнула я с набитым ртом.

— Ладно, черт с вами! Что, говорите уже!

— Химик про тебя спрашивал! — на одном дыхании выдала Исаева так, будто эта мысль не давала ей покоя с тех самых пор, как она вошла ко мне домой.

— В смысле спрашивал? — осеклась я.

— Ну, после урока позвал меня в лаборантскую, спрашивал, типа, что там с Дмитриевой, все ли у нее в порядке, — начала говорить Аня, а потом вдруг резко замолчала. Ее лицо всегда с точностью передавало весь спектр эмоций, которые бушевали внутри нее, и сейчас нетерпение сменилось каким-то странным смущением. Исаева залилась краской, чуть улыбнулась и взглянула на меня исподлобья.

— Ну?!

— Ну, я сказала, что да, с тобой вроде все в порядке, что ты дома… — нехотя ответила Аня, а потом снова резко замолчала, будто боясь взболтнуть лишнего.

— Ну? Колись, Штирлиц! — я уже начала терять терпение.

— А потом я ему сказала, что все про вас знаю, — выдохнула Исаева.

— Что?!

— Да! — Аня кивнула, чтобы подтвердить свои слова и, видимо, чтобы себя же убедить, что не зря так поступила. — И сказала, что ты пожалела о своих словах. Всю правду ему сказала, что ты рыдала и… Ох, Марин, я попыталась ему втолковать, что вы, как два дурака, сдались и теперь избегаете друг друга, а ведь осталось-то всего ничего! И что…

— Исаева, о чем ты думала?!

— Я о чем думала?! О тебе думала, балда!

Последние слова она выкрикнула с такой яростью, что потом плюхнулась на стул и обхватила руками голову, уставилась на пустую тарелку, лежащую на столе перед ней. Не знаю, сколько длилось молчание, но первой его нарушила Фаня, о существовании которой мы вообще забыли. Она так и стояла около холодильника, округлив глаза и смотря на Аню.

— Офигеть! А он что?

И я, и Аня, словно вспомнив, что разговор проходит вовсе не тет-а-тет, повернулись к Хвостовой.

— А он молча меня выслушал, а потом злобно так, ну, как он всегда разговаривает… Идите домой, Исаева, — Аня скривилась в лице, видимо, чтобы передать, насколько химик был недоволен.

— И ты ушла?

— Ну да, ушла, — проговорила Аня. — Только перед этим настоятельно рекомендовала ему позвонить тебе, Марин!

Я закатила глаза, но, даже мысленно сосчитав до десяти, не смогла успокоиться. Это свербящее чувство только усилилось. Что-то должно случиться. Что-то… В чем же дело, черт подери?! Зря Аня это все сделала, зря.

— Не, ну, Марин, ты вообще руки опустила, а тут представился такой момент подходящий! — попыталась оправдаться Исаева. — Тебе же родаки вернули телефон, да?

Меня словно холодной водой окатили.

Телефон.

Я помотала головой из стороны в сторону в знак отрицания, ведь подругам о своем новом допотопном телефоне я не говорила, а потом бросилась в свою комнату. Я стала переворачивать все вверх дном, пытаясь отыскать телефон. Конечно, чисто теоретически, бояться нечего особо, все сообщения я усердно удаляла, и в самом аппарате не было контактов вообще. Кроме трех номеров: Жени, Леши и Дмитрия Николаевича. И, если телефон действительно, не дай Бог, попал в руки к моим родителям, думаю, что новой порцией проблем я себя обеспечила.

— Димон, ты чего? — испуганные подруги застыли на пороге моей комнаты, а я, не обращая на них внимания, все так же рыскала вокруг. Это отвратительное свербящее чувство усилилось настолько, что, мне казалось, течет по жилам вместо крови, переплетаясь с отчаянным страхом. Позвонить она рекомендовала! Куда позвонить?! Домой, что ли? Блин!

И, сев посреди жуткого беспорядка, я опустила руки перед собой на колени, тупо разглядывая их, совсем как тогда, на ступеньках школы, а потом зарыла пальцы в волосы, совершенно не представляя, что теперь делать.

— Марин, ты нас немного пугаешь. Знаешь, моя мама — психиатр… — начала говорить Фаня, а я нервно рассмеялась.

— У тебя мама — психиатр? — подняла голову, вопросительно уставившись на подругу, а та растерянно кивнула.

— Да, я же тебе говорила. Просто ты меня, наверное, не слушала… Ты, если честно, последние полгода никого не слышишь, кроме себя, — Фаня грустно опустила глаза, а я почувствовала неприятный укол совести. А ведь и правда. Я ничего не рассказывала подругам, не слушала их… Может быть, они нуждались во мне, в моем совете, а я была с головой погружена в собственные проблемы.

— Она из своих-то проблем выплыть не может, знаешь, еще одну сестру ты как-нибудь и сама сможешь пережить, — с укором сказала Аня.

— Твоя мама ждет еще одну дочку? — удивленно спросила я.

— Да, представляешь?! — Фаня вошла в комнату и села рядом со мной. — Я и так Сонькой няньчусь, так теперь и еще одна! Мама практикует на дому теперь! Это сущий ад! Я никого не могу к себе пригласить! А еще она сказала, ты, мол, будешь с сестренкой гулять после того, как она родится, а я работать, вот здорово! — Фаня пискляво передразнила свою маму, засунув при этом под кофту подушку. Я нерешительно потянулась к подруге, краем глаза заметив, что Аня тоже опустилась рядом с нами. Обняв Хвостову за плечо, я вдруг поняла, какая же я была эгоистка, что так отдалилась от подруг, ведь это так здорово, когда тебя кто-то может поддержать или хотя бы просто выслушать.

— А еще… — тихо начала говорить Хвостова и опустила голову мне на плечо. — Я Аньке рассказала, и все не знала, как тебе рассказать… Мне так Наумов нравится! И я просто не знаю, что мне с этим делать!

— Королёвой не говорить, — на автомате ответила я, и мы все втроем громко рассмеялись. Странно, но, сидя посреди этого жуткого беспорядка, обнявшись с подругами, я вдруг почувствовала умиротворение, которого мне так не хватало. Оно даже смогло на несколько мгновений заглушить страх. И пусть мой телефон, скорее всего, находится в цепких лапках моей мамочки, пусть химик меня теперь люто ненавидит… Пошло все к черту!

***

Отчаянно пытаясь разглядеть подвох, я внимательно наблюдала за мамой. Но, даже если мой телефон находился у нее, она очень умело это скрывала. И я, чтобы лишний раз не опростоволоситься, не стала ни о чем ее спрашивать и ушла в школу, по привычке чмокнув маму в щеку. Я, хорошая, примерная девочка, должна выполнять шаблонные действия хороших примерных девочек. И пусть у меня море скелетов в шкафу. Мама не подавала вида, что знает о них. Может ли быть, что телефон и правда не у нее?

Я звонила себе с домашнего, но толку не было по двум причинам: во-первых, звук был отключен. А во-вторых, в поисках горящего экрана мобильного телефона я исследовала всю нашу огромную квартиру, но так его и не нашла. А потом, когда на очередной, скорее всего, миллионный мой звонок с домашнего на другом конце его кто-то просто взял и сбросил, я поняла, что смысла повторять эти действия нет. И, если мой телефон находится у кого-то из моих знакомых или у родни, то они бы уже давным-давно ответили, разве нет?

Так что, стараясь смириться с той мыслью, что телефон был так глупо утерян, я, отгоняя навязчивое воспоминание, что возвращалась с ним домой, отправилась в пятницу в школу, надеясь, что хоть как-то смогу отвлечься. А еще я хотела немного влиться в учебный процесс, прежде чем ощутить на себе вселенский гнев Лебедева. В пятницу он не работает в лицее, так что можно было спокойно начать заниматься.

Когда я, хмурясь от теплого весеннего солнышка, подходила к лицею, мысленно сетуя, что слишком тепло оделась, то поймала на себе внимательные взгляды стоявших рядом или спешащих на занятия учеников.

Приветствия, радостные или робкие, доносились со всех сторон. На улице, в коридоре… Учителя широко улыбались, каждый считал своим долгом потрепать меня по плечу, а физрук при виде меня так расчувствовался, что заключил в удушающие объятия, а потом сказал, что такими учениками он действительно гордится. После такой эмоциональной несдержанности я юркнула в туалет, где, запершись в кабинке, и провела остаток перемены, повторяя параграф по истории.

Нет, это, конечно, приятно, я не стану лукавить, но я никогда не любила приковывать внимание к себе. А когда на тебя смотрят буквально все, и твоя фамилия постоянно слышится в лицейских коридорах, и вовсе жутко хочется спрятаться.

— Дмитриева Марина, одиннадцатый «а», спуститесь в кабинет директора, он ожидает вас на следующей перемене! — противный голос редактора школьной газеты практически проскрипел надо мной. И я даже горько усмехнулась. Такое объявление по школьному радио даже хуже, чем если бы за мной явились лично на урок.

Так что, отсидев первый час истории, будто на иголках, я, после того, как преподаватель еще раз напомнила, что директор ждет меня, спустилась на первый этаж и направилась в конец коридора.

Около кабинета директора толпилось много народу. Среди незнакомых мне мужчин и женщин, одетых в строгие костюмы, болтались несколько девятиклассников, которых очень активно отгоняла от двери секретарь. Если честно, то такой взволнованной я не видела ее никогда.

— Дмитриева, заходите, — бросила секретарь и, после того, как я зашла в кабинет, демонстративно громко хлопнула дверью. — С этим Степановым теперь столько дел прибавилось! Ладно, хорошо, хоть не откинулся… — недовольно забурчала секретарша. — Входите, Алексей Александрович вас ждет.

Я, несмело толкнув дверь в кабинет директора и невольно вспомнив, по какому случаю была здесь последний раз, заглянула внутрь. Алексей Александрович тут же встал со своего кресла и направился ко мне. На его лице сияла широкая улыбка, и он, закрыв за мной дверь, изобразил жест, приглашающий пройти к его столу.

К своему удивлению, за Т-образным столом уже сидел мой отец, Евгений, бледная маленькая женщина, прижимающая к себе черную потрепанную сумку, и такой же бледный мужчина, потирающий ладонью залысину. И если отец смотрел на меня с доброй улыбкой, Евгений, откинувшись на кресле, наградил меня своим фирменным приветствием, то последние смотрели на меня так странно, что невольно захотелось спрятаться за спиной директора. Но, поборов в себе это желание, я все же подошла к столу.

— Вот, познакомьтесь, это она, — серьезно сказал Алексей Александрович, подведя меня прямо к бледной женщине, и та, поднявшись с кресла, крепко обняла меня и заплакала.

Признаться, я чувствовала себя настолько неловко! Мама Толяна явно хотела что-то сказать, но никак не могла сделать этого из-за рвавшихся наружу слез. Она только плакала в мое плечо, отчаянно сжимая на спине мою лицейскую жилетку. А потом она отстранилась и заглянула в мое лицо. Отец Толи тоже поднялся и протянул мне руку. Он пожал ее так крепко, что, кажется, моя кисть хрустнула, а потом, так же заключив меня в чуть более короткие объятия, он проговорил:

— Ты даже не представляешь, как мы тебе благодарны!

Женщина, опустившись в кресло, старалась успокоиться, вытирая салфеткой слезы, а отец Толи, нахмурившись, положил руки на стол и переплел пальцы.

— Безусловно, этот вопиющий случай нарушения дисциплины для каждого преподавателя и ученика послужил уроком, — сказал Алексей Александрович. Было понятно, что они уже давно разговаривают, и сейчас он явно продолжал свою речь. Мама Толика закивала, все так же промокая слезы.

— Это счастье, что Марина не растерялась, как присутствующие учителя и родители, и смогла оказать Анатолию первую помощь! Естественно, весь преподавательский состав будет в обязательном порядке отправлен на прохождение специальных курсов по оказанию первой помощи!

Я вдруг представила лицо Дмитрия Николаевича, когда ему сообщат эту потрясающую новость. Вот он будет рад!

— Мариночка, районное телевидение хочет снять о тебе сюжет. И твой отец, Александр Владимирович, сегодня прибыл к нам от лица министерства здравоохранения, чтобы сообщить, что тебя хотят наградить почетной грамотой…

Я обеспокоенновзглянула на папу, но тот выглядел довольным. На его лице блуждала все такая же счастливая улыбка.

— В следующую пятницу, через неделю, к нам прибудут и телевидение, и гости из минздрава, — директор указал рукой на моего отца, и папа удовлетворенно кивнул. Женя сидел все так же спокойно, внимательно слушая Алексея Александровича.

— Так что будем рады снова вас увидеть, Александр Владимирович!

— Благодарю, взаимно! — кивнул папа, поднимаясь с кресла.

После череды обязательных любезностей друг другу, мы наконец вышли из кабинета директора, и секретарь пригласила следующих посетителей. Я чувствовала себя все так же неловко, теперь уже просто находясь под лицейской крышей в сопровождении отца. Обычно всеми вопросами, касающимися дополнительных занятий или моей успеваемости, занималась мама, так что само присутствие отца в стенах лицея было, мягко говоря, странно. А еще более странным было то, что Женя у входа в лицей резко остановился и попросил у папы разрешения перекинуться со мной парой слов. Папа же, ничего не подозревая, сказал, что выйдет на улицу, пожелав мне приятного дня и поцеловав в щеку.

Охранник таранил Женю подозрительным взглядом, явно недовольный присутствием такого огромного количества левого народа в лицее. Похоже, что ему, как и секретарше директора, сегодня пришлось в кои-то веки поработать…

— Ну, что, герой, как самочувствие? — Женя сразу же сменил интонацию, показывая свое истинное лицо.

— Сносно, — ответила я, ожидая от юриста подвоха. Да, пусть после вечеринки мы явно стали чуть ближе друг другу, но я по-прежнему не доверяла ему. И что-то мне подсказывало: правильно делала.

— Знаешь, я вот просто поражаюсь, как же люди невнимательны к мелочам… — вздохнул Женя, засунул руки в карманы брюк и игриво улыбнулся. — Ты, наверное, волнуешься?

— Ближе к делу, папино время дорого! — злобно ответила я.

Женя взял мою руку и бесцеремонно засунул ее в карман своего пиджака. И прежде, чем волна моего возмущения была озвучена, до меня вдруг дошло, что в его кармане я нащупала свой утерянный телефон. Я уже было схватила его и дернула руку назад, как почувствовала цепкие Женины пальцы, удерживающие мою руку у него в кармане.

— Отдай, — прошипела я, подойдя чуть ближе.

— М-м-м, — протянул Женя. — С чего бы мне это делать?

Звонок на урок запел по коридорам, а тяжелая лицейская дверь с грохотом ударила. Когда я увидела в проходе широкоплечую фигуру химика, у меня волосы встали дыбом.

— Женя, блин, отдай! — взмолилась я, пытаясь хотя бы руку выдернуть.

Но Дмитрий Николаевич, сжимая в руках сложенные картонные коробки, прошел мимо, лишь мельком взглянув на меня, так что слух уловил его тяжелые шаги, эхом отдающиеся по опустевшим коридорам.

— Ох, смотри-ка, как неловко получилось! — Женя издевательски поджал губы. — Видела, он коробки тащит… Он тебе звонил, писал! Знаешь, он ведь сегодня увольняется!

Я изо всех сил дернула руку, но Женя все также крепко ее держал. Злость внутри меня просто закипала. В голове даже промелькнула мысль закричать во все горло, чтобы обратить внимание охранника на себя, но черт знает, что может прийти в голову этому юристу, чтобы потом мне отомстить.

— Дай-ка подумаю, что же я хочу за телефон и за свое молчание? — Женя приставил палец к своим тонким губам, издевательски изображая глубокие раздумья. — Может, поцелуешь меня?

— Прям здесь? Ты тупой?

— То есть ты не против? — улыбнулся Женя.

— Я тебя сейчас ударю, — приложив огромное усилие, сказала я так же издевательски спокойно.

— Прямо здесь? — Женя уже вошел во вкус.

— Забирай чертов телефон. Просто отпусти мою руку. Пусти меня.

— М-м-м… — снова протянул юрист, но на этот раз разжал мою руку. — Ладно, так и быть. И телефон, пожалуй, тоже бери. Могла бы спасибо сказать, что не оставил тебя так спать с этим телефоном в обнимку. Вот бы Анна Сергеевна обрадовалась!

— Ты свою шкуру спасал, ведь нам обоим бы досталось! — выпалила я, а потом, не удержавшись, толкнула Женю двумя руками в грудь, но похоже, что это его только развесило.

— Не трать время, не то опоздаешь, — двусмысленно проговорил он, и я, со злостью сомкнув зубы, пулей побежала по коридору к лестнице. Все пролеты на пути к третьему этажу показались мне сущим пустяком. Так быстро я не бегала даже на физкультуре. Вот только дыхалка моя, похоже, от такого марш-броска не была в восторге. Взявшись за ручку лаборантской, я все-таки согнулась пополам, пытаясь отдышаться. Но, решив, что я действительно теряю время, я продавила ручку вниз и толкнула дверь вперед.

— Пожалуйста, пожалуйста, умоляю, только выслушай меня! Очень прошу тебя! Я так виновата! Я… — я ворвалась в лаборантскую, но застыла на пороге, потому что прямо на меня смотрели две пары глаз. Одни — ярко-голубые, принадлежащие Дмитрию Николаевичу. И вторые — серые, глаза Марины Викторовны. Я стояла, как вкопанная, не вполне понимая, что будет лучше: извиниться, сказать, что ошиблась, и выйти, просто молча выйти и закрыть за собой дверь, понадеявшись, что они сочтут меня массовой галлюцинацией, или же попросить выйти Марину Викторовну? Все три варианта казались мне одинаково соблазнительными и до умопомрачения нелепыми. Возможно, именно поэтому я решила выбрать четвертый вариант — продолжить говорить.

— Э-э-э… Дмитрий Николаевич, ты… Вы правда увольняетесь?

Я уже не раз говорила, что актриса из меня получится, скорее всего, так себе. Мой голос предательски дрогнул, а мозг только после сказанной фразы осознал, что я обратилась к преподавателю на «ты».

К слову, мои учителя тоже продолжали так и стоять, шокированные внезапно ворвавшейся ученицей. И только когда мои глаза, вопреки моей воле, наполнились слезами, Дмитрий Николаевич, мельком глянувший на преподавательницу русского языка, наконец, обрел дар речи.

— Дмитриева, тебя не учили стучаться?

— Я… Простите, Дмитрий Николаевич, я… — черт, да я даже не знала, что можно сказать в такой ситуации. Дмитрий Николаевич, я полная дура! Вы же врач, вы же видите, у меня на лбу написан этот диагноз. От меня же ничего другого ожидать нельзя…

— Так, ребятки, — протянула Марина Викторовна, и я невольно вцепилась в дверную ручку. — Я сейчас выйду минуточек на пятнадцать, кажется, мне очень надо срочно спуститься в кабинет. А потом приду обратно, хорошо, Дмитрий Николаевич?

Лебедев, не сумев ничего произнести вслух, просто кивнул в ответ, и Марина Викторовна, слегка отодвинув меня рукой в сторону, вышла из лаборантской.

Мы стояли, глядя друг на друга, не смея ничего говорить. Я не знала, с чего начать, а Дмитрий Николаевич смотрел на меня хмуро, будто заранее злясь за каждое мое невысказанное слово. Я даже на секунду вспомнила, что Марина Викторовна вернется через пятнадцать минут, которые мы, похоже, так и простоим молча, злясь друг на друга и совершенно не понимая, как начать снова друг с другом общаться.

— Дмитрий Николаевич, — робко проговорила я, закрыв за собой дверь и, словно в поиске поддержки, прислонившись к ней спиной. И Бог знает, что в тот момент творилось в моей голове, ведь из всех спутавшихся мыслей вслух я произнесла только одну. Такую, блин, романтичную!

— Вы поставили мне двойку!

— Ты все рассказала Исаевой? — тут же отозвался Лебедев.

— Вы поставили двойку раньше!

— То есть ты рассказала в отместку?!

Он не сводил с меня взгляд. Широкая грудь Лебедева поднималась в такт его глубокому дыханию. Дмитрий Николаевич все еще сжимал в руках коробку с книгами, которую держал, когда я ворвалась в помещение. Но затем он, словно проследив за моим взглядом, поставил коробку на стол с колбами. Втянул носом воздух, как будто еле сдерживался, чтобы не вывалить на мою голову весь скопившийся негатив. А я снова почувствовала на своих плечах тяжкий груз вины. Ведь все, что я ему высказала тогда, было сказано в сердцах из желания задеть его как можно больнее. А в итоге я сделала хуже нам обоим.

— Дмитрий Николаевич, я очень прошу вас выслушать меня, — я тоже опустила голову, подумав, что если я не буду смотреть ему в глаза, то и говорить мне будет легче. Он тот еще упрямец, впрочем, как и я, но в данный момент, если один из нас не сделает шаг вперед, то мы ни к чему не придем.

— Я вполне пойму, если вы не захотите видеть меня, даже после того, что я вам скажу…

Мой голос снова дрогнул, потому что, если честно, чтобы произнести вслух следующее, я собрала последние остатки своей храбрости. Да и вообще, нервишки мои, мягко говоря, были достаточно расшатаны.

— Я была неправа тогда, и вообще… — я почувствовала, что дыхание предательски сбилось. Сознание перенесло меня в тот самый вечер, когда я вывалила все свои переживания на Лебедева, оставив его разбираться с ними в одиночку.

— Я, знаете, никогда не считала вас ошибкой в своей жизни! Я никогда не считала нас ошибкой. Вы, наверное, самое лучшее, что со мной происходило, и… Я не могу так больше. Правда, я больше не могу засыпать с мыслью, что это все останется позади, потому что чувствую, что это… Что это неправильно. Что это все должно быть не так. Потому что вместе мы настоящие. Я будто вернулась в ту, чужую жизнь, которую все это время проживала. А настоящую, рядом с вами, я сама же послала ко всем чертям… Я, Дмитрий Николаевич, не могу без тебя… И ты действительно прав, я должна была сразу тебе все рассказать, чтобы мы вместе придумали, как нам быть. Просто мне даже в голову не приходило, что мои проблемы могут для кого-то стать важными. Я в принципе не понимала, что это нормально в семье. Дмитрий Никола…

— Дима, — перебил меня Лебедев, подойдя ближе. Я подняла на него испуганные глаза, которые, кажется, в последнее время столько плакали, что скоро я буду воспринимать мир исключительно слегка размытым. Дмитрий Николаевич протянул ко мне руки и сжал в объятиях. А я уже не сдерживалась, уткнувшись носом в его рубашку и вдыхая такой любимый, такой родной запах. Его запах.

Дима…

— Ты когда-нибудь начнешь ко мне по имени обращаться? — проговорил Лебедев, а я улыбнулась, чувствуя, как вибрирует в груди его низкий голос.

— Не все сразу, Дмитрий Николаевич, — проворчала я. Химик усмехнулся и разжал объятия. Я еле сдержалась, чтобы не вернуть его руки обратно к себе за спину. Дмитрий Николаевич наклонился, и мы уткнулись друг в друга лбами.

— Я с ума сходил, — выдохнул он. — Ты ни на звонки не отвечала, ни на сообщения. Какого лешего, Димон?

— Упырь забрал мой телефон, — почти романтично прошептала я. — Если честно, то он действительно выручил меня. Я заснула с телефоном в руках. Я так могла проколоться… Так что можно считать, он меня спас.

— Ладно, поставим ему крошечный плюсик, — нехотя согласился он. — В тот вечер на станции говорили о девочке, которая сама откачала одноклассника. Серега, как услышал, сразу сказал, что это Маринка наша… — слух снова порезало то, что он назвал меня по имени. — Мы спросили у Еремина, в какой школе, и он назвал ваш лицей. Я, если честно, даже испугался за тебя.

Было слышно, что Дмитрию Николаевичу немного неловко в этом признаваться. А я невольно вспомнила тот жуткий вечер, когда я дрожащими руками впервые в жизни проводила реанимацию.

— Я как вспомнил, как у самого в первый раз поджилки тряслись, как руки буквально покалывало от страха…

— Мне все время казалось, что я что-то делаю не так, — кивнув, выдохнула я и зачем-то зажала между пальцами маленькую черную пуговицу его темно-синей рубашки. — Знать бы, в чем секрет, как заглушить страх…

— Да ни в чем. Страх будет вопить в тебе постоянно. Ты, главное, его не слушай, а делай то, что нужно. Второго шанса у тебя не будет. Это со стороны кажется, что я совсем не боюсь. На деле мне так же страшно. Как и тебе.

Я подняла голову, всматриваясь в его глаза, в которых, казалось, растаял этот вечный лед.

— Я тоже боюсь, Дмитриева, понимаешь? — Дмитрий Николаевич потянул мою резинку на волосах вниз, распуская хвост и запуская пальцы в волосы. Невольно захотелось закрыть глаза и запрокинуть голову.

— И я жутко боялся, что потеряю тебя. Что тот разговор был точкой.

— Никаких точек, — улыбнулась я. — И еще, Дмитрий Николаевич, умоляю, не увольняйтесь, Исаева никому не расскажет!

— Дмитриева, с чего ты взяла, что я увольняюсь? Кто тебе сказал такую глупость?!

— так как в глазах Лебедева отражалось искреннее непонимание, я мысленно прокляла Женю, который сейчас, я готова поклясться, наверное, тихонько посмеивается своей божественной шутке.

— Никто, — ответила я, но потом все же призналась: — Маленький минус упырю.

Со стороны двери послышался робкий, но при этом достаточно настойчивый стук. Видимо, мы исчерпали свой лимит времени, и Марина Викторовна вернулась обратно. Я отошла от двери, все еще держась за рубашку Дмитрия Николаевича, потому что казалось, если я отпущу его, он просто растает в воздухе.

— А зачем тогда столько коробок? — все же спросила я, мельком заметив, что в лаборантскую заходит Марина Викторовна.

— Занимаюсь альтруизмом, — Лебедев указал рукой на вошедшую преподавательницу, которая скрестила руки на груди. — Марина Викторовна попросила помочь…

— Ребятки, мне очень надо книги перенести, давайте, Дмитрий Николаевич, вы мне поможете, а потом уже… — она бросила выразительный взгляд на мою руку, которая все еще держалась за синюю рубашку, и я нехотя разжала пальцы. Как и следовало ожидать, химик не растаял, но отойти чуть в сторону от него все-таки удалось с трудом.

— Как насчет исправить двойку? — негромко поинтересовался Лебедев.

— Вы мне так книги предлагаете потаскать?

— А очень хочется? — усмехнулся химик. — Иди в класс, будешь контрольную писать.

— Война войной, а обед по расписанию, — Марина Викторовна, стоя чуть в стороне, все-таки не удержалась от едкого комментария.

Расположившись на своем излюбленном месте за первой партой, я, вникая в условия заданий контрольной работы, на несколько мгновений даже успела пожалеть, что зашла в лаборантскую. Либо Дмитрий Николаевич за пропущенные мною уроки успел пройти с классом несколько новых тем, либо он не поскупился и выдал мне, как всегда, личный вариант контрольной работы.

Так что, подперев голову рукой и смирившись с очередной насмешкой судьбы, я старалась сосредоточиться, чтобы исправить эту дурацкую двойку. И выходило у меня из рук вон плохо. Таскающий коробки с книгами Дмитрий Николаевич то и дело встречался с моим обреченным взглядом, и мне казалось, что в этот момент его лицо светилось каким-то особенным злорадством. Хорошо, что хоть где-то в жизни есть стабильность. И когда настроение уже было готово разместиться где-то в районе плинтуса, на телефон внезапно пришло сообщение. Возможно, Женя — не такой уж и мерзавец, каким кажется.

«Твоя мама разрешила тебе провести сегодняшний вечер в моей компании. Я обещал доставить тебя домой поздно, но в целости и сохранности. Наслаждайтесь».

Зная, с кем я имею дело, я не спешила осыпать этого самовлюбленного барана благодарностями и решила сразу расставить все точки над i.

«И с чего же такая щедрость?»

«Хочу заранее расположить к себе своего будущего руководителя».

Аня по поводу таких неожиданных подарков всегда говорила, что за них надо будет либо платить, либо расплачиваться, но я, посчитав, что Евгений свои планы вряд ли намерен менять, подумала, что все-таки следует воспользоваться этой неожиданно свалившейся на мою голову свободой. Дмитрий Николаевич к поступку Жени отнесся скептически, но все же признался, что снова готов «поставить упырю маленький плюсик».

Если честно, то я уже не раз задумывалась, как же удивительно устроен этот мир и как события, на первый взгляд, абсолютно не имеющие друг к другу никакого отношения, могут прямо или косвенно влиять друг на друга. Можно бесконечно рассуждать на эту тему, называть все это заумными терминами или же красивыми словами, типа эффекта бабочки, о котором я уже как-то упоминала. Но по дороге к остановке «АТС», на которой меня подхватил Дмитрий Николаевич, у него дома, на кухне, завороженно глядя, как он торопливо и при этом удивительно аккуратно нарезает картошку, я вдруг поймала себя на мысли, что если бы не Женя, то всего этого сейчас бы не было. Странное чувство, когда ты осознаешь, что все, абсолютно все в твоей жизни, хорошее и плохое, должно было случиться. Потому что иначе бы ты не смущалась от его внимательного взгляда, брошенного на тебя во время приготовления ужина. Ты бы не чувствовала себя на своем месте. Здесь и сейчас. Ты бы никогда в жизни не узнала бы, что такое счастье, если бы в один прекрасный день не поняла бы, что потеряла его. Такое сладкое чувство, когда действительно веришь, что ты права.

Несмело привстав, я медленно и практически неслышно подошла к Лебедеву. Я протянула руку и легонько дотронувшись до татуировки на его спине, провела пальцами по ветвям дерева. Он не заметил меня, судя по тому, как напряглись его плечи. Повернувшись ко мне, Лебедев окинул меня серьезным взглядом, рефлекторно перехватив мою руку, которая поднялась наверх, изучая рисунок.

— Что она означает? — спросила я, когда Дмитрий Николаевич повернулся ко мне.

— Если честно, ничего, мне просто понравился рисунок, — Лебедев ухмыльнулся и закинул мою руку на свое плечо.

— Какой ты, Дмитрий Николаевич, простой и при этом до опупения загадочный! — выдохнула я. Но химик чуть отстранил меня, при этом все так же ухмыляясь.

— Это, пожалуй, самое точное определение, которое мне давали.

— Ты еще циничный, забыл? — заметила я и уверенно забрала из его рук картофелину и нож, положив их на столешницу. А затем, подойдя к нему вплотную, обвила шею руками и легонько поцеловала его губы. — Агрессивный. — Еще один поцелуй, чуть смелее. Дмитрий Николаевич, похоже, не ожидал от меня подобных действий. — Вредный, ехидный… — Следующий поцелуй я невольно задержала на его губах. Откуда во мне взялась эта уверенность, ума не приложу! Дмитрий Николаевич снова посерьезнел и сжал ладонями мои плечи. Прервав поцелуй и поймав на себе его потемневший взгляд, я на мгновение остановилась. Я никогда раньше не задумывалась, что там, за той самой гранью, которую так хочется переступить?

Я снова, теперь уже не так смело, потянулась к нему, чтобы поцеловать. Лебедев не стал препятствовать, на этот раз перестав наблюдать за моими действиями и закрыв глаза.

— Я надеюсь, ты отдаешь себе отчет в своих действиях? — тяжело выдохнул он, и его горячее дыхание обожгло мои губы.

— Я сейчас должна сказать что-то вроде «да, более чем», — прошептала я.

— Ну так скажи, — прошептал химик и его руки обхватили меня крепче, прижав к себе. Его поцелуи были и жадными и трепетными, будто он не мог надышаться ими… — Скажи, что ты понимаешь, что делаешь.

— Дмитрий Николаевич, вам поболтать приспичило?

Моя усмешка стала практически точкой кипения. После этих слов химик больше не сдерживал ни себя, ни свои эмоции. Он, как и я, наслаждался каждым мгновением, которым нам посчастливилось обладать. Мы не знали, какой еще сюрприз нам приготовит судьба, но в одном мы и теперь уверены наверняка: больше мы друг друга не упустим. И пусть весь мир будет против нас, мы только крепче сожмем наши руки. Мы есть друг у друга. Здесь и сейчас.

А картошку в тот вечер мы так и не приготовили…

========== Глава 30. О пестрых бумажках и восторженных благодарностях. ==========

Любое стандартное проявление романтики всегда казалось мне глупым и до умопомрачения безвкусным. А уж по отношению к себе — попросту неуместным. Я никогда не ждала ни принца на белом коне или розовом пони, ни падающих с неба звезд. Еще с детства я была достаточно рациональным ребенком, чтобы думать о звездах исключительно с научной точки зрения, а о любви не думать вовсе. Но она, как и говорится в популярной песне, нагрянула как раз тогда, когда я ее совсем не ждала. Признаться, я даже не сразу-то идентифицировала, что это за чувство такое, бьющееся в груди пойманной птицей.

Поэтому, уже давно со скептицизмом и презрением относясь к конфетно-букетным отношениям, я рассматривала противоположный пол исключительно как нечто загадочное, лишенное всякой фантазии по отношению к девушкам.

Но, как это часто и бывает, сделав подобные выводы, я просто располагала ничтожно малой информацией. Потому что никогда не думала, что Паша Наумов, например, окажется для меня верным другом, Женя — хитрецом, полным сюрпризов, с которым надо непременно быть на одной стороне. Ну, а мой преподаватель, агрессивный, циничный, прожигающий тебя насквозь одним только взглядом, окажется тем самым человеком, от которого будет полностью зависеть мое душевное равновесие.

И, лежа рядом с ним, глядя, как подрагивают во сне его черные ресницы, я бы, если честно, была бы так рада стандартному романтичному заключению этой ночи, а именно — проведению ее вдвоем. Возможно, мы могли бы встретить рассвет и, конечно же, наблюдать, как первые солнечные лучи лениво скользят по комнате.

Но в жизни так не бывает. Поэтому я, голодная оттого, что мы решили по-другому провести свободное время, но ни в коем случае не пожалевшая о своем решении, с жадностью отпускала каждую секунду, неумолимо приближающую полночь. Ну, а любование друг другом и долгие любовные признания в ночной тишине были попросту заменены на уютное молчание, наполненное лишь нашим общим тяжелым дыханием.

Но как бы ни складывались наши совместные мгновения, я дорожила каждым из них, и, чем больше были они далеки от романтических клише, тем больше они мне нравились. Возможно, если бы химик не выглядел бы во сне до ужаса милым и храпел бы сейчас на всю квартиру, то я вряд ли чувствовала бы себя сейчас такой счастливой. Хотя, кто знает?

А время неумолимо приближалось к оговоренному ранее, и я себя ощущала практически извергом, потому что прямо сейчас мне надо будет разбудить Лебедева.

— Эй… — тихонько прошептала я, погладив его жесткие черные волосы. Его ресницы едва заметно дрогнули, а спина приподнялась от глубокого вдоха.

— Дмитрий Николаевич… — сказала и сама подумала: как же глупо это звучит. Особенно после того, что происходило в этой комнате полчаса назад.

— Дима… — чуть приподнявшись, прошептала я прямо ему в ухо, улыбаясь, будто пробуя на вкус новое для себя обращение. — Ди-и-и-ма… — снова прошептала я и нежно поцеловала заросшую щеку. Но, несмотря на всю мою нежность, химик по-прежнему проявлял ноль эмоций. Да, разбудить спящего мужчину, оказывается, не так-то просто.

— Дим, — чуть громче позвала я, положив ладонь на его спину. Как раз туда, где вытатуированные ветви цвели маленькими цветами. Дмитрий Николаевич спал так крепко и безмятежно, что я всерьез задумалась, как же мне его разбудить.

— Лебедев, по матрешкам!

Попадание оказалось стопроцентным. Глаза Лебедева тут же раскрылись, и долю секунды можно было даже понаблюдать, как изменился в размерах зрачок, когда он сфокусировал зрение. Но, увидев перед собой мое лицо, думаю, до ужаса перепуганное, потому как Дмитрий Николаевич у нас товарищ непредсказуемый, он, к моему облегчению, только лениво растянул губы в улыбке. А потом, нагло закинув на меня руку, отвернул голову в другую сторону и на некоторое время затих.

— Ты же не спишь? — уже начиная злиться, спросила я.

— Сплю.

— Хватит спать! Мне домой надо!

— Позвони маме, скажи, что Дмитрий Николаевич притомился и не сможет отвезти тебя домой.

— Если ты сейчас же не встанешь, то я так и сделаю! — прошипела я ему в ухо.

— Уймись, дьяволица, я почти проснулся, — Дмитрий Николаевич лениво потянулся, снова поворачиваясь ко мне лицом. Улыбка медленно исчезла. Я уже видела этот взгляд. Внимательный, может быть, чуточку строгий. Словно он пытается что-то прочесть в моих глазах. Иногда хотелось спросить его, узнать, что же он ищет?

— Что ты пытаешься разглядеть? — тихо прошептала я. — Сегодня, вчера… Ты точно также смотрел на меня.

— Я пытался разглядеть хотя бы намек на протест, — так же шепотом ответил Лебедев. — А сейчас…

— Дмитрий Николаевич, ты слишком много думаешь, — улыбнулась я и приблизила к нему свое лицо. Лебедев тут же растянул губы в довольной ухмылке и, обняв меня рукой, прижал к себе.

— А ты… — от его шепота по телу пропорхали мурашки. Я закрыла глаза, предчувствуя, что сейчас он, скорее всего, скажет что-то невесомо-приятное, слова, от которых во мне теплом разольется радость.

— А ты слишком мало, Дмитриева, — нежно прошептал он и засмеялся в голос. Мне даже не удалось изобразить обиду или выдавить из себя хоть что-то, отдаленно напоминающее укоризненность. Я только громко рассмеялась вместе с ним.

***

Мы не держались за руки, как это делают влюбленные до беспамятства парочки. Мы не бросали друг на друга нежные взгляды и не целовались в лифте. Мы просто чувствовали себя нужными. На своем месте. Меня не покидало ощущение, что я уже давным-давно живу вместе с Лебедевым и сейчас должна отправиться не домой, а куда-то, где мне будет бесконечно одиноко и неуютно. А здесь, в окружении размалеванных стен, в квартире, обставленной в стиле холостяцкого минимализма, останется пустота, которую по праву должна заполнить именно я. И, возможно, кое-кому сегодня засыпать тоже будет до ужаса одиноко.

И, когда Дмитрий Николаевич подвез меня к торцу моего дома, мы долго стояли, молча обнимаясь, не в силах отпустить друг друга. Я снова буду врать матери. Снова, снова… И моя ложь, которой я старалась прикрыть свою святую истину, никогда не станет для меня чем-то неправильным. Ведь особенно теперь, когда тебе кажется, что ты даже пахнешь им, Лебедевым, когда он будто у тебя под кожей, в каждой клеточке твоего трепещущего сердца и в каждой мысли в твоей голове… Так это все глупо, все эти спектакли! И, хоть я и не видела абсолютно никакого выхода из этой ситуации, больше меня не остановят ни чьи-то домыслы, ни сплетни, ни мамины протесты. Вот, где стоит действительно поставить точку.

Мама выглядела уставшей, но встретила меня в коридоре с улыбкой. С тех пор, как она вернулась из командировки, она вообще была очень загружена работой. И, если редко видеться с папой было в порядке вещей еще с детства, то сейчас укладываться спать до того, как мама вернется с работы, для меня все еще было непривычно. А с того момента, как она отправила меня с Женей на последний звонок и ту злосчастную вечеринку, я не видела ее вообще. Только слышала ее взволнованный голос сквозь свой беспокойный сон.

— Моя хорошая, — удивительно, но она совершенно искренне выдохнула эти слова, после чего с нежностью меня обняла. Почти как в детстве, еще до того, как родители перестали проявлять свои чувства с помощью простых объятий, улыбок, поцелуев и прочих элементарных телесных контактов.

— Вы хорошо провели время?

— Да, мам, — ответила я и, отстранившись, постаралась, не встречаясь с мамой глазами, как можно быстрее спрятаться в своей комнате. — Я спать, завтра в школу.

— Да, конечно, Маришка, — проворковала мама, но уйти все еще не давала. Она провела рукой по моим волосам, убранным перед встречей с ней в высокий хвост.

— Я только хотела тебя спросить, откуда ты знала?

— Что знала? — переспросила я, помолчав несколько секунд, в надежде, что мама пояснит свой вопрос.

— Откуда ты знала, как проводить сердечно-легочную реанимацию?

Своим вопросом она практически застала меня врасплох. Никто в школе не задавался этим вопросом, считая, что, наверное, в семье потомственных докторов эти знания передаются на генетическом уровне или, возможно, впитываются с молоком матери. Но с ее стороны вопрос был вполне справедлив, тем более, что по маминым глазам было видно, что она догадывается об ответе. Стоит ли врать и здесь? Или у меня появилась возможность хоть как-то реабилитировать Дмитрия Николаевича в глазах родительницы? Хотя бы немного.

— Это химик рассказал мне. Как-то на дополнительных просто разговорились и… — начала говорить я, но, увидев, как мама вытянулась в лице и поджала и без того тонкие губы, я даже разозлилась. — И он рассказал о принципе циркуляции крови во время СЛР. Нет худа без добра, мамочка. Ты хочешь это обсудить со мной?

Я сама не могла объяснить, откуда во мне взялось столько твердости и откуда в голосе появилась совершенно незнакомая мне сталь. Но мне было даже приятно осознать, что я смогла принести пользу обществу благодаря знаниям, что мне передал человек, которого мама так сильно ненавидела. Она просто молча отступила в сторону, как бы отпуская меня в комнату. Словно подтверждая, что вопросов она ко мне больше не имеет. И, что безумно радует, словно признавая свое маленькое, совсем крошечное, но все-таки такое очевидное поражение.

«Где мы были?»

Первое, что я сделала, зайдя в комнату, — это отослала сообщение Жене, чтобы не разойтись с ним в показаниях. Лениво расстегнув и сняв блузку, я сжала ее в руках, стараясь уловить запах любимого человека.

«Мы были в кино, а потом в ресторане, в центре, в „Капле“» — пришел ответ от Жени, прочитав который, я невольно усмехнулась.

«Это паб. Хочешь разочаровать мою мамочку?»

Отправив ответ, я вылезла из оставшейся одежды и, надев на себя уютную легкую пижаму, забралась под одеяло почти в обнимку с телефоном, на который уже пришло два сообщения.

«Это после двенадцати „Капля“ превращается в паб. До полуночи она — недешевый ирландский ресторан»

«И если я захочу разочаровать твою мамочку, я просто расскажу ей, где ты была на самом деле»

Несколько секунд я обдумывала ответ в голове, выбирая между гневными угрозами и вариантом просто промолчать. В итоге, закрыв на какое-то время глаза, я вспомнила сегодняшний вечер, который я смогла провести наедине с любимым человеком только благодаря этому самому Жене. Дражайшему упырю…

«Завидуй молча, хренов шантажист!»

И, посчитав, что подобрала самые правильные слова, а затем, словно в подкрепление своих домыслов, получив от юриста в ответ улыбающуюся рожицу, я стерла переписку, засунула телефон в наволочку и, закрыв глаза, провалилась в сладкий и безмятежный сон.

***

Раннее майское утро встретило меня ярким солнцем и назойливой трелью будильника. Агрегат старой закалки, найденный мамой в каком-то жутком магазине, мой тяжеленный металлический будильник так надрывался, что, разлепив глаза, захотелось выключить его и положить рядом с собой под одеяло, чтобы согреть и успокоить нервозное чудо техники, так яро ненавидимое практически всем населением планеты Земля.

Но, услышав в коридоре мамины торопливые шаги, я, отбросив внезапно проснувшуюся жалость к будильнику, скинула с себя одеяло и, сделав невероятное усилие, поднялась все-таки с кровати.

Даже несмотря на то, что я не горела желанием получать какие-то там награды, выслушивать громкие слова или даже просто общаться с явно обиженной после вчерашнего моего заявления мамой, сегодняшний день казался мне лучше предыдущих. Несложно догадаться, что именно, а вернее, кто, заставил меня так думать. Я была больше похожа на растекшееся от счастья и любви одноклеточное нечто, чем на спасательницу. Была бы моя воля, ни в какую школу бы не пошла. Если бы не Дмитрий Николаевич.

Я уже давно не чувствовала себя такой беспечной. Последний раз, наверное, когда, получив в кабинете травматолога заключение «сотрясение мозга» в пятнадцатилетнем возрасте, я шагала по улице под руку с братом и никак не могла понять, небо действительно стало чуточку голубее? Или я просто рада, что смогу отлежаться как следует дома?

Тем не менее, я вдруг подумала, что, возможно, все напасти теперь останутся позади, и я, больше не повторяя своих прошлых ошибок, смогу каким-то образом вырваться из-под чрезмерной опеки родителей, и когда-нибудь мне удастся расхлебать всю эту кашу с Женей. Может быть, моя белая полоса началась именно сейчас?

В актовом зале было невероятно душно. Несмотря на весь официоз, я, сидя в первом ряду на собрании старших классов во время первого урока, стала медленно стягивать с себя лицейскую жилетку. Впереди, на сцене, был выставлен длинный стол, за которым восседал практически весь наш преподавательский состав. По середине, сложив руки домиком и внимательно оглядывая входящих в помещение учеников, сидел Алексей Александрович, директор. По правую руку от него — мой папа, видимо, с коллегой из министерства. Конечно же, без Евгения дело не обошлось. Такое чувство, что он работает не личным папиным юристом, а его телохранителем.

Каждый заходивший в зал учитель или ученик первым делом искал в толпе сидящих именно меня. Конечно же, все были осведомлены, по какому поводу проводилось собрание. Девушки прихорашивались, ожидая местное телевидение, парни, лениво облокотившись о подоконники, вовсю демонстрировали свою незаинтересованность в происходящем. Ну, а учителя, широко улыбаясь, пытались не подавать виду, что им жутко неуютно из-за предстоящей съемки торжества. Если честно, как и мне.

Я вообще чувствовала себя ужасно глупо. Конечно же, я прекрасно понимала, зачем это все нужно директору, ведь настоящую причину остановки сердца Толяна замяли, преподнеся все в хорошем свете. И в итоге получается, что наш лицей — место, где воспитываются настоящие герои…

— Привет, герой дня, — услышала я голос Паши позади себя. И, признаться, мне даже стало немного легче. Все-таки друзья могут помочь хотя бы просто своим присутствием.

— Да не боись ты так! Выйдешь, наградят, и сядешь обратно! И все, сможешь забыть, как страшный сон, — Наумов казался каким-то особенно веселым.

— Некоторые сны, Пашенька, не забываются, — промямлила я и села на стуле ниже, стараясь спрятаться от чужих внимательных глаз. — А где Хвост и Штирлиц?

— Лазарко Штирлица отловила, не знаю, зачем, — ответил Пашка. Я развернулась и увидела, как он одной рукой полез в карман за телефоном.

— Вот, а Фаня написала, что уже в раздевалке и бежит сюда.

Я мысленно улыбнулась, вспомнив, как Фаня призналась, что ей нравится Наумов, и уже хотела вставить ехидное словцо про их переписку, но тут мои глаза уцепились за фигуру Лебедева, вошедшего в актовый зал.

В числе последних заходящих, он широким шагом прошел в проходе между стульями к преподавательскому столу и занял пустующее место прямо рядом с Женей. Я не смогла скрыть улыбку, увидев, как они почти незаметно кивнули друг другу. Потом Дмитрий Николаевич встретился со мной взглядом. Всего лишь на мгновение. Он чуть придвинул стул к столу, снял очки и, недовольно посмотрев сначала на закрытые наглухо окна, а потом на расслабляющего галстук Алексея Александровича, закатал по локоть рукава белой рубашки. Надо же, я никогда не видела, чтобы он надевал что-то белое… Внутри стало растекаться тепло при виде черных вытатуированных веток на руке Лебедева. Мои пальцы невольно вздрогнули, вспоминая, как прикасались к рисунку на теле…

— Не пались, хватит пялиться, — голос Наумова у самого уха сумел немного отрезвить меня. Я опустила голову, пытаясь прогнать навязчивые воспоминания. Щеки пылали огнем. Представляю, как я выглядела со стороны.

Вскоре в зал зашла съемочная группа: оператор со здоровенной камерой и женщина, одетая в строгий брючный костюм. Она направилась прямо к директору, а тот немного взволнованно поднялся с места и пошел к ней навстречу.

Фаня, влетев в актовый зал, устроилась рядом с Наумовым, а я, только поглядев по сторонам, поняла, что по три стула рядом со мной были абсолютно пустыми. Да я просто прокаженная какая-то.

Вопреки моему желанию, чтобы все поскорей началось и поскорей закончилось, мероприятие затягивалось. Загнанные в зал ученики начали изнывать от духоты, но завхоз наотрез отказалась открывать окна. Люди стали обмахиваться первыми попавшимися под руки предметами: тетрадками, учебниками, дневниками… А Алексей Александрович под дружное громкое недовольство быстрыми шагами прошел через проход к выходу из зала. Его не было еще около десяти минут. За это время ребята уже стали поглядывать на меня с привычным неодобрением, а учителя призывали прекратить общий гул.

Когда Алексей Александрович вернулся, все оживились. В след ему вошли оставшиеся, и двери актового зала наконец закрылись. Вот бы сейчас перенестись на пару часов вперед…

Я совершенно упустила, когда именно Анька оказалась рядом со мной. Она была единственным человеком, спокойно сидевшим на соседнем стуле. Повернувшись ко мне, она как-то очень странно и загадочно на меня взглянула. Но в чем причина этой ее загадочности, мне было непонятно. А тем временем, директор уже начал свое выступление.

Все проходило спокойно и со свойственным для школьных мероприятий веянием обязаловки. Когда Алексей Александрович попросил меня подняться на сцену, к столу, сердце чуть не выпрыгнуло из груди. Я, еле переставляя ноги, прошла к директору и к отцу с коллегой и получила какую-то яркую грамоту из их рук. А потом, стараясь изобразить приветливое и благодарное лицо, пожала руки сначала тому же директору, потом папиному коллеге, а затем и отцу, который меня еще и легонько обнял. Зал аплодировал, кто-то из учителей гордо поднимал подбородки, кто-то из ребят даже выкрикивал мою фамилию, похоже, вполне беззлобно…

А я стояла на сцене, трясла руку кого-то из министерства здравоохранения и думала о том, что за столом сидит человек, который за неделю спасает не один десяток жизней. Просто потому, что это — его работа. И ведь никто ему за это пестрые бумажки не дает.

Уходя со сцены, я еще раз встретилась с Дмитрием Николаевичем взглядом. Но вместо того, чтобы в очередной раз увидеть, как он, мастерски изобразив полную незаинтересованность, отвернется, я разглядела в его взгляде нешуточное беспокойство. Он проговорил какое-то слово, но оно потонуло в общем гуле аплодисментов. Я успела только нахмуриться и пройти к своему месту. Директор завершал линейку пафосной речью, а вот внутри меня не на шутку стала разгораться тревога. В чем дело? Я ни разу не видела, чтобы Дмитрий Николаевич выглядел бы настолько обеспокоенным.

Он очень нетерпеливо и тяжело вздыхал, на его скулах играли желваки, а руки на столе сжались в кулаки. Я постаралась проследить за его взглядом и повернула голову к выходу, но ничего особенного там не увидела. Несколько учащихся, которые предпочли переждать мероприятие стоя, кучка младшеклассников, которым, возможно, было ко второму уроку… Еще какие-то люди, часть которых я уже видела около кабинета директора, родители Степанова… Было сложно разглядеть кого-то еще, ведь только что директор объявил мероприятие оконченным и велел всем вернуться к урокам, так что повскакивавшие с мест ученики заспешили к выходу, слившись в общую массу.

Дмитрий Николаевич торопливо встал из-за стола и спустился со сцены. Я уже хотела подойти к нему, но вовремя себя остановила. Осторожность. Я же сама о ней сегодня вспоминала.

Но, увидев, с кем он поздоровался в проходе между стульями, я почувствовала холодок, ползущий по моей спине. Да, пусть в первую и последнюю на тот момент нашу встречу на нем была разорванная куртка, лицо было основательно подбито, а рука — сломана, но я сразу узнала того самого мотоциклиста, который, по словам Лебедева, назвал меня ангелом в синей форме. И он, увидев меня, так засиял, что я пожалела, что поднялась с места.

— Мариночка, задержишься? Какой у тебя урок? — папа незаметно возник рядом со мной, когда я подошла к Дмитрию Николаевичу и нашему общему знакомому. Химик что-то говорил парню, но тот пребывал в такой эйфории, что, кажется, вообще его не слушал.

— Ангел! — парень схватил мою руку и крепко пожал.

— Марин, вы знакомы? — строго поинтересовался папа. Я обернулась и увидела, как его брови нахмурились, а сам он слегка выпрямился. Позади него стоял Женя, по лицу которого можно было бы предположить, что он так же сбит с толку, как и мой отец.

— Марина! Так вот, как тебя зовут! — парня буквально распирало от радости и волнения. — А вы — ее отец? — предположил он, а потом отпустил мою руку, схватил папину и стал ее трясти. — Я счастлив с вами познакомиться! Вот, услышал от знакомой о поступке вашей дочери! Она и мне помогла, когда я попал в аварию. Конечно же, вместе со всей бригадой… Вы должны гордиться своей дочерью, такая молодая, а уже работает на такой тяжелой работе! Жизни людям спасает!

В моих ушах набатом колотилось сердце. Папа растерянно смотрел на абсолютно счастливого мотоциклиста, мотоциклист восторженно смотрел на него, распевая дифирамбы о том, как внимательна к нему была вся бригада реаниматологов вместе со мной, как заботливо я держала его руки в поездке… А Дмитрий Николаевич смотрел на это все с таким отчаянием в глазах! И единственное, на что хватило моего самообладания, когда заинтересовавшаяся всей этой сценой дамочка с телевидения направилась в нашу сторону,— схватить отца за другую руку, сжать его ладонь и, когда он, теряясь в собственных догадках, повернулся ко мне, тихопроговорить, выдавливая из себя каждое слово:

— Пап, мне надо тебе кое-что рассказать.

***

До того самого момента, как я произнесла первое слово в пустом кабинете химии, глядя на отца, желающего знать правду, я действительно думала, что, возможно, все обойдется. А видя, как меняется его лицо, я вдруг поняла, что глубоко заблуждалась. Казалось, будто он смотрит на меня и не верит своим ушам. Не верит, что все то, что я ему говорю, — правда.

Но я, испуганно смотря в его глаза, по-прежнему чувствуя собственное сердце в груди и ком слез в горле, говорила, искренне надеясь, что произойдет чудо, и Аня окажется права.

Сможет ли папа меня поддержать?

Я стояла перед кафедрой, а Дмитрий Николаевич — позади меня, положив локти на кафедру. Я не смотрела на него, но была уверена, что он хмуро смотрит перед собой в пустоту. Скрывать наши авантюры теперь было глупо. Если папа заинтересуется и решит капнуть, то он все равно узнает правду.

Но я решила сыграть по-крупному и рассказать все. Удивительно, казалось бы, еще вчера я так боялась потерять свою синицу в рукаве, а сейчас рассказываю отцу абсолютно обо всем.

О том, как мы ночевали на старой станции, о том, как принимали роды в новый год, о том, как я умоляла Лешку молчать. Задрав край блузки, я, показав свое вечное напоминание о неосторожности, рассказала отцу, как меня пырнули ножом, и о том, как Дмитрий Николаевич наложил мне в машине девять швов… Я рассказала ему все: как из-за меня брат ругался с моим преподавателем, как преподаватель заботился обо мне, среди ночи сбивая поднявшуюся из-за моих походов в школу температуру. Я рассказала ему, как сама не заметила, что полюбила своего учителя. Как мы оба оказались в ловушке своих чувств, не зная, как быть с дистанцией «учитель — ученица».

Я рассказала ему про маму. Все, как было. Я не ругала ее. Объясняла, что виновата я, ведь это в первую очередь я обманывала. А мама просто хотела уладить все сама. Я просила не винить маму, что она ничего ему не рассказала. И, когда я добралась до момента появления на сцене Евгения, папа внезапно опустил голову и выставил перед собой ладонь.

— Достаточно.

Я больше не могла произнести ни слова. Да что там слово… Я сделала пару шагов назад, пока не почувствовала спиной край кафедры. А потом обернулась. Дмитрий Николаевич все так же стоял, глядя перед собой. И я была уверена, что беспокоится он сейчас не только о нас, но и наших друзьях и коллегах.

— Александр Владимирович, я же говорил вам, что вряд ли справлюсь с этой работой, — вдруг задумчиво проговорил Лебедев. Я непонимающе моргнула. С какой работой? О чем он?

— Ты вроде говорил, что по здоровью не потянешь, — так же задумчиво ответил мой папа. Я снова моргнула. Но что-либо говорить просто боялась.

— И как давно ты, Дим, мою дочь любишь?

Папа поднял голову, с интересом глядя на химика. Будто меня в помещении просто не было. Словно это не я только что тут стояла и душу изливала. На какое-то мгновение мое негодование пересилило мой страх.

— Давно, даже не знаю, как так вышло.

Отец усмехнулся и, глубоко вздохнув, откинулся на спинку стула, на котором обычно за уроками сидела я. В голове промелькнула нелепая мысль об одинаковых предпочтениях, передающихся по наследству… Боже, Дмитриева, о чем ты думаешь?!

— Ты неплохой человек, Лебедев, — папа прищурился. Я никогда не могла с уверенностью сказать, что хорошо знаю своего отца, но то, что происходило сейчас в этом кабинете, меня откровенно пугало.

— Конечно, мне всегда хотелось, чтобы рядом с Мариной был кто-то помоложе тебя… Но запрещать вам видеться будет глупо, верно?

— Вы, как всегда, правы, Александр Владимирович, — ответил Лебедев и, к моему ужасу, нагло ухмыльнулся.

Теперь я таращилась на них обоих, абсолютно не скрывая своего откровенного шока.

— Я не понимаю! — в сердцах выпалила я.

Они оба, будто вспомнив о моем присутствии, наконец обратили на меня внимание. Признаться, в этот момент я чувствовала себя практически оскорбленной! Да что это, черт возьми, происходит?!

— Лебедев когда-то проходил ординатуру в моей больнице, — неторопливо начал рассказывать папа. — Я, как и многие другие, хотел устроить его к себе. Но Дима решил построить свою судьбу по-другому… — папа выразился мягко, внимательно смотря на меня. Видимо, по моей реакции он понял, что я в курсе биографических подробностей Дмитрия Николаевича.

— Фельдшер! С твоими-то, Лебедев, мозгами! — отец покачал головой.

— Мы это уже обсуждали, — химик ответил довольно резко.

— Когда Алексей Александрович обмолвился мне, что ему нужен преподаватель, я сразу порекомендовал Диму. Мне давно хотелось его хоть как-то расшевелить… И я лично договорился, чтобы эта работа была привлекательна по оплате.

— В тот день, когда я брал тебя на дежурство во второй раз, я хотел объяснить твоему отцу, что не гожусь для этой работы. Преподавательское поприще — это не мое. Я всегда хорошо относился к твоему отцу и не хотел, чтобы возникли какие-то недомолвки.

— Да-а… — протянул отец, склонив голову набок. — А я попросил, чтобы он дочку мою до конца одиннадцатого класса только довел. Я, Дим, всегда был уверен в твоих знаниях, — сказал папа и как-то очень нехорошо цокнул, разглядывая моего химика. — Так что же получается, я сам всему этому и поспособствовал? Надо было сказать тебе, чтобы ты увольнялся, — папа улыбнулся уголком губ.

Я с трудом осознавала смысл сказанных им слов. Дмитрий Николаевич никогда мне ничего об этом не рассказывал. Впрочем, и без этого было полно проблем, как-то и не до папы моего было. Но если подумать, папа прав: уволься Дмитрий Николаевич зимой, когда мои чувства к нему еще только-только зарождались, всего бы этого не было. Ни ранения, ни скандалов, ни вранья (ну почти), ни любви.

— Александр Владимирович, — позвал Лебедев и, глядя на моего отца, засунул руки в карманы брюк. — Я готов взять ответственность абсолютно за все. Из всей бригады только я один должен отвечать за то, что на сменах были посторонние.

— Ну, предположим, моя дочь не посторонняя, — папа широко улыбнулся. Таким я его не видела еще никогда. Боже, еще немного, и мне начнет казаться, что все, что я узнала о людях за свои короткие восемнадцать лет, — полная ерунда!

— Бригада за это не будет отвечать, а вот тебе, — папа показал на меня пальцем. — Достанется. Я так понимаю, просто так от моей дочки не отступишься? — папа снова обратился к Лебедеву.

— Нет, — твердо ответил Дмитрий Николаевич, быстро взглянув на меня.

— Так я и знал, — поджав губы, кивнул папа, а потом замолчал. Он задумчиво разглядывал разрисованную ручкой парту, на которой кто-то сообщил, что, что Виктор Робертович до сих пор, по их мнению, находится среди живых…

Пресекая полет своих совершенно сбитых со всякого толку мыслей, я так разнервничалась, что мне показалось: в классе стало ужасно душно. Но тут отец снова заговорил:

— Как жаль, что я столько всего упустил из-за этой проклятой работы… — папа горько вздохнул. — Ты выросла, а я и не заметил… Я тогда сказал и сейчас повторю: я всегда тебя поддержу. Но у меня есть одно условие.

========== Эпилог. ==========

Раньше я думала, что засыпать на ходу — это просто такое крылатое выражение. Но сейчас понимала, что это вполне себе оправданная метафора. Хотя нет, это даже не метафора. Это жестокая реальность. И направляться куда-либо практически на автопилоте, при этом видя распрекрасные сны, — это самая что ни на есть жизнь…

Первое, что я сделала, когда добралась до аудитории, — выложила на стол учебник по топографической анатомии и раскрыла анатомический атлас. А потом, устроившись на нем, как на подушке, провалилась в сон. Такой черный и глубокий, что другая реальность просто перестала для меня существовать. Оксана Юрьевна — добрая и понимающая женщина, она простит. Да и я никогда ее не подведу, ведь ее предмет я еще в школе на дополнительных разбирала…

— Димон, — прошипела Анька над моим ухом.

— Отвали, я сплю.

— Димон, лучше просыпайся, не пожалеешь!

— Нет, я лучше посплю…

И весь дальнейший гул от зашедших в аудиторию однокурсников растворился где-то на глубине моего сознания. Я раскачивалась на мягких волнах своего чернеющего сновидения, отдыхая каждой клеточкой своего тела и мозга. Ведь все, что я делаю в последнее время, — это читаю, работаю и…

— Лебедева!

На мгновение мне показалось, что это просто дурной сон пытается ворваться в мой заслуженный отдых. Кто бы мне раньше сказал, что в дурном сне будет звучать именно этот голос.

— Лебедева, доброе утро!

Поняв, что это вовсе не сон, я резко распахнула глаза, и первое, что увидела — лукаво улыбающееся лицо Штирлица. А второе, когда повернула голову к профессорскому столу, — насмешливый взгляд ярко-голубых глаз.

И почему мне так везет?!

— Лебедева, мне показалось, или вы заснули на моей лекции?

Я сжала челюсть, жалея, что мой уставший мозг так туго соображает. Ну конечно, разговоры об аспиранте, который будет заменять Оксану Юрьевну, ходили давно, но дома он молчал, как партизан, рассказывая, что понятия не имеет, кого нам дадут. Врал ведь небось, зараза такая… Да и Оксана Юрьевна, что-то она рановато в декрет собралась, у нее ведь всего лишь… А, да, у нее же уже седьмой месяц…

— Я не заснула, Дмитрий Николаевич, просто у меня резко зрение упало, — ответила я, и по лекторию прокатились редкие смешки.

— Очевидно, вы решили немедленно его поднять? — он просто упивался своей радостью. — Не выспались, Лебедева?

— Дим… В смысле… — я осеклась, но по аудитории вновь пронеслись смешки. Бросив быстрый взгляд на Исаеву, я заметила, что та просто сияла от радости.

— Дмитрий Николаевич, у меня же сутки были, вы же знаете, — жалобно объяснила я.

Пару секунд он стоял неподвижно, будто обдумывая в голове, чтобы еще мне сказать, но потом его взгляд смягчился. Он отвернулся и, пройдя за стол, расстегнул пуговицы халата, достал из нагрудного кармана очки, надел их.

Когда Дмитрий Николаевич начал читать лекцию, я, слушая уже знакомый материал, сама не заметила, как снова отключилась, опять положив голову на раскрытый анатомический атлас. Но на этот раз я проснулась от того, что тяжелая ладонь легла мне на шею.

Резко подняв голову, я огляделась. В аудитории никого не было, кроме моего супруга, потянувшего меня к себе. Я что, проспала всю лекцию?! Господи, он же меня дома этим будет попрекать теперь несколько дней! Но, когда Дима прижал меня к себе и, погладив по волосам, нежно прикоснулся губами к щеке, я, не удержавшись, обвила свои руки вокруг него.

— Лебедева-Лебедева… — передразнивая, недовольно пробурчала я. — Тебе по приколу что-ли?! Теперь полкурса будет издеваться, что я с преподом…

Не договорив, как именно надо мной будут издеваться мои будущие коллеги, я, надув губы, недовольно посмотрела в глаза этому нахалу, и он, усмехнувшись, еще раз поцеловал меня в щеку, на этот раз ближе к уху, и прошептал:

— У тебя биофизика последняя будет, Игнатьев на семинарах. И если еще раз я увижу, что ты спишь на моей лекции… — он усмехнулся, так и не договорив, какое же наказание меня за это будет ждать, и в который раз повторил с теплотой в голосе: — Лебедева…