Лахме вернется в 8,00 [Юлиан Семенович Семенов] (fb2) читать постранично, страница - 6

не быть одному".

Лахме пошел к реке. Лось повернулся и неторопливо направился к лесу. Он подошел к опушке, постоял, опустив свою седую голову, потом снова вздохнул и спустился на луг. Постоял и пошел к порогам: оттуда доносился гул, там не было безмолвия.

"Почему же он не вошел в лес? - подумал Лахме, набирая воду во флягу. Чудак какой! Там нет холода, который поднимается от реки. Там тепло даже в смоле деревьев. А может быть, прав Котов, когда он говорил, что лес - это зловеще.

Ведь Котов прав, когда говорил, что в лесу можно заблудиться и погибнуть, а в степи - никогда".

Лахме поднялся с колен, завинтил крышку фляги, ставшей вдруг ледяной даже через зеленое сукно, которым она была обтянута, и пошел назад, к костру. Он увидел, как в том месте, где он расположился, голубая тоненькая струйка дыма тянулась вверх, в холодное предрассветное небо.

Вернувшись к костру, Лахме откопал картошки и съел их, запивая сладкой студеной водой. Потом он лег совсем близко к огню, ощутил блаженную истому.

В предрассветные часы полного одиночества Лахме чувствовал свое бессмертие. Он знал, что затаившийся лес, река, луга, пьянящие своими запахами, - все это растворено в нем, в Лахме, так же как и он растворен во всем окружавшем его.

Лахме вспомнил, как в прошлом году, с трудом встав после болезни, он пришел в ЦК и сказал:

- У меня за спиной десять лет подполья, пять лет каторги и семь лет войны - в Испании и у нас. Я дрался за то, чтобы о людях заботились и чтобы все говорили друг другу: "Здравствуй, товарищ!" Теперь у меня два инфаркта. Я сижу в министерстве, езжу на машине и руковожу многими людьми. А я прошу: дайте мне лучше позаботиться о немногих, о нескольких, чтобы я видел их улыбки и радость.

Потому что я видел в своей жизни слишком много горя и слез.

Лахме установили персональную пенсию и назначили директором этого маленького дома отдыха.

"Ой-ой, - подумал он, подвигаясь еще ближе к костру, - как же быть завтра? "Если положение неясно, надо побольше спать", - часто говорил Эндель Хэйнасмаа, когда мы вместе дрались в конной разведке эстонского корпуса. Это он говорил для вида, сам он никогда не спал, когда положение было неясным. А теперь стал председателем и уж не говорит про сон".

Лахме улыбнулся, улыбка сделала его лицо мягким и старым.

Снова кукушка начала считать годы чьей-то жизни, и снова Лахме прислушался, чего-то страшась и на что-то надеясь...

10

В дом отдыха Лахме вернулся к восьми часам утра, как и обещал. В сумке у него было четыре форели весом в два с половиной килограмма.

Повар Франц сидел на крыльце и грыз ногти. Из кухни несло запахом раскаленной плиты. Больше никаких запахов не было.

- Плохо, - сказал повар Франц, осмотрев улов, - ничего не получится.

- Да, - согласился Лахме, - пожалуй.

- Что же делать?

- Что делать? - переспросил Лахме. - Сейчас придумаем, что делать.

Он посмотрел на свежевыкрашенное здание дома отдыха, еще не ожившее звоном голосов, на водокачку, на маленький домик клуба и сказал:

- Во-первых, ты сейчас же отправишься домой и зарежешь семь кур. Все. Не спорь со мной! Деньги получишь в кассе, как только приедет кассир, а жену пришлешь для объяснений ко мне. Во-вторых, я пойду к Энделю Хэйнасмаа и "задам ему палку", чтобы он не был трусом и не оставлял в беде моих отдыхающих. В-третьих, соединюсь сейчас же с Раквере...

Лахме не договорил. В воротах стоял Эндель Хэйнасмаа, улыбавшийся во весь рот.

- Эй! - крикнул он. - Не надо нервничать! Ты всегда нервничаешь зазря. Арно! Я привез тебе двести килограммов салаки.

Лахме пошел навстречу Энделю Хэйнасмаа. Обернувшись, он сказал повару Францу:

- И все-таки пойди и зарежь семь кур. А то в меню одна рыба. Думаешь, это очень вкусно, а?