Мышка [Наталья Черемина] (fb2) читать онлайн

Наталья Черемина Мышка

Из темнеющего больничного окна на нее глянуло отражение усталой, измученной тетки с впалыми щеками и темнотой вокруг глаз. Тело ныло воспоминанием о пережитой боли, но на душе было тихо и ясно. Она откинулась на подушку и стала изучать трещинки на облупившейся раме. Ей надо было отдохнуть, но спать не хотелось — слишком хорошо думалось. Мысли уносили к тем временам, когда отражение глядело свежим щекастым личиком, а самой большой болью был вырванный зуб.

Как это часто бывает в среднестатистических семьях, в которых рождаются одна за другой две дочери, родители, в свое время прилежно учившиеся в школе и уважающие Пушкина, назвали их Ольга и Татьяна. Старшая, Ольга, взяла себе все яркие краски и красивые формы, причитающиеся на двоих: шелковистые каштановые волосы, влажные карие глаза, пухлые губки, блестящую улыбку и ладно скроенную фигуру. Младшей досталось ровно столько, чтобы не казаться страшненькой. Папа иногда ласково называл ее «мышка моя», на что Татьяна, в детстве любившая это прозвище, повзрослев, обижалась. Обижалась потому, что не могла не видеть в зеркале мышиные волосы, остренький носик, маленькое угловатое тельце. При желании ее можно было назвать миловидной, усмотреть нечто античное в мышином профиле, оценить прозрачную голубизну, которой наливались глаза в ясную погоду. Но для этого надо было хорошенько присмотреться. А чтобы присмотреться, надо было хотя бы зацепиться взглядом. А цепляться было особенно не за что, разве только за непропорционально большую для ее телосложения грудь, которую Татьяна катастрофически не умела достойно носить: ежилась и сутулилась.

«Не горбись! Никто замуж не возьмет», — сначала в шутку, потом с тревогой в голосе говаривала мать, вырабатывая в Татьяне стойкое отвращение к некоему Мужу, который в один прекрасный день явится на порог и, приценившись, возьмет ее жирной красной лапой. Как это случилось с Ольгой, едва она закончила школу. Пришел большой мрачный Юрик и увел ее из дома. Танька с сестрой жили дружно: благодаря маленькой разнице в возрасте у них было много общих интересов. Конечно, временами они дрались, как и полагается нормальным сестрам. Однажды старшая и более сильная Ольга протаранила Танькиной головой стеклянную дверь на кухню. В ответ Танька, отличающаяся более богатым воображением, изловчилась и надела той на голову кастрюлю с супом. Мать кричала, отец потрясал морским ремнем, а сестры отчаянно выгораживали друг друга, сваливая все на себя.

Танька скучала по сестре и ненавидела Юрика. Вообще-то любить его было особо не за что, так что Ольга в этом смысле оставалась для близких загадкой. «Он у тебя когда-нибудь улыбается?» — спрашивала мать частенько, на что Ольга неопределенно мычала. Но как-то пришла сияющая и показала затертую фотографию: Юрик в обнимку с себе подобным перед бутылкой водки и с болезненно перекосившимся лицом: «Вот». «Что — вот?» — заинтриговались домашние. «Улыбается!» — торжествующе провозгласила Ольга, ткнув пальцем в мужнин нос. Внимательно рассмотрев фотографию и даже оглядев обратную сторону, мать покачала головой: «Хорошо, что мало».

К тому времени, как Танька закончила школу, Ольга уже успела вернуться домой с фингалом под глазом и новорожденной дочкой на руках. Она была тощая и какая-то ободранная, вероятно, из-за неухоженной прически. Ребенок надрывался, до крови грызя пустую грудь, а Ольга вздрагивала от резких движений. Мать высоким даже для себя голосом отдала распоряжения всем домочадцам, ребенок был накормлен, старшая дочь уложена спать. Танька тогда подумала, как вождь пролетариата: «Мы пойдем другим путем».

Это было интересное время — начало девяностых. У всех откуда-то водились шальные деньги, мамы с папами побросали свои конторы и пошли торговать на рынок, а школьники обедали в ресторанах и ездили на такси. Дискотеки, правда, работали только до двенадцати. Доблестью считалось сделать как можно радикальнее наперекор старшим. Танька, воспитанная на строгих советских принципах, резко закурила, запила и постановила, что ждать замужества для лишения девственности — просто ересь. С ней согласились две школьные подружки: Алка Левкина и Светка Седова. В выпускной вечер, заранее сговорившись с тремя одноклассниками, они «сделали это» и торжественно напились. Не почувствовав ни приятных ощущений, ни особой боли, Танька хладнокровно отметила, что теперь вполне готова к вступлению во взрослую жизнь и, решительно отметя попытки своего первого партнера продолжить связь, без каких-либо проблем поступила в университет на иняз. Подруги же, войдя во вкус, не стали прерывать свои опыты по взрослению и только через год, немного успокоившись, поступили в медучилище.

Учась в университете, Танька пристрастилась к чтению философских трактатов и просмотру некоммерческих фильмов, что существенно затруднило ее общение с матерью и сестрой. Относительно легко ей было только с отцом, так как он не любил разговаривать, и с племяшкой — она еще не умела. Естественно, в таких условиях взгляды Таньки все чаще устремлялись подальше от дома, и она расслаблялась только в компании своих единомышленников, вернее, единомышленниц. Однако маме не нравилось Танькино выпадение из стереотипа нормальной девушки. Старшая дочь, на ее взгляд, была гораздо нормальнее, несмотря на несложившуюся семейную жизнь. Танька с огромным удовольствием возилась с маленькой Настеной и даже, грешным делом, полагала, что оказывает ей больше внимания, чем родная мать, которая выучилась на фармацевта, оформилась в коммерческую аптеку и пыталась устроить свою личную жизнь под чутким руководством подруг. Мать, понаблюдав как-то за идиллической сценой игры тетки с племянницей, заявила со свойственной ей хамоватой безапелляционностью: «Не надоело с чужими детьми возиться? Самой уж рожать пора!» После ряда таких заявлений Танька созвонилась со своей немецкой подружкой, которая незадолго до этого приезжала по студенческому обмену и жила в их семье, и беспардонно напросилась к ним на летние каникулы. Получив приглашение поработать нянечкой ее маленького братика, Танька отбыла из отчего дома, предварительно прослушав вопли матери о том, что «докатились, уже слугами давайте работать».

Видимо, Ольга повлияла на маму рассказами о том, что работа нянечкой, по-ихнему бебиситтером, для молодых иностранных студенток на Западе не считается зазорной, это даже приветствуется, так как способствует изучению иностранных языков и укреплению международных молодежных связей. Видимо, мама поняла это по-своему, потому что с порога спросила вернувшуюся Таньку: «А чего ты приперлась?» На Танькины изумленные объяснения: «Так ведь виза, и вообще, учеба у меня здесь, не говоря уже о доме родном», — мать отрезала: «Вот ведь дуреха растет — не могла даже замуж за немца выйти. Ольга бы там не растерялась». Это была сущая правда, судя по Ольгиному возбуждению.

«Ну что, зацепила там кого-нибудь?» — спросила она, когда сестры остались одни. Танька с ностальгической улыбкой рассказала историю своего романтического чувства к молодому немецкому студенту и постигшему ее разочарованию в этих чувствах. У Ольги вытянулось лицо: «Подожди-подожди. Это как же так? Вы же не поругались? У тебя хоть остался его телефон? Вы о чем-нибудь договаривались?» Ну как было объяснить, глядя в ее недоуменные глаза, что Танька чувствовала, когда после месяца нежных поцелуев, трогательно-заботливого секса и наблюдений за звездами в телескоп он уехал на неделю к родителям куда-то под Дюссельдорф. Она считала дни и каждый вечер смотрела на окна квартиры, которую он снимал вместе с другом. И вот, увидев наконец свет в окне его комнаты (дело было в двенадцать ночи), она помчалась к нему, едва не взрываясь от переполнявшей страсти, а он, заспанный и опухший, даже не пустил ее на порог, заявив, что устал, уже лег спать и встретится с ней завтра. Назавтра он церемонно пригласил ее на пиво с чипсами и познакомил со своей «подругой детства», большеротой белобрысой девицей, улыбающейся Таньке, как миссионер улыбается туземцам, чтобы те его не съели. Может быть, это действительно была подруга детства и он действительно сильно устал с дороги, но на следующий день, когда ее ангелочек пришел к ней в гости и по привычке потянулся губами к ее губам, Танька вежливо отклонилась и улыбнулась, как миссионер туземцу. Как было объяснить алчущей счастья сестре, что влюблена она, Танька, была даже не в человека, а в красивую романтическую картинку. Картинка испортилась, весь шарм куда-то улетучился. Да и ангелочек оказался не таким уж божественно-прекрасным. И еще у него мерзко бурчало в животе. Танька честно попыталась объяснить, но сестра не поняла. Обозвала дурой и неудачницей, сказала, что обманула и ее надежды на лучшую жизнь, и надолго надулась.

Танька знала, где найти понимание. Со своей любимой подругой Машкой она познакомилась на первом курсе, в первый день первого семестра. Незнакомые пока что сокурсники (в основном это были сокурсницы) напряженно смотрели на преподавателя, лишь изредка бросая по сторонам настороженные взгляды. Вчерашние школьники, они еще толком не знали, как правильно себя вести, будучи студентами. Когда голова уже ничего не переваривала из сказанного, Танька вдруг услышала легкий шлепок: ей на стол кто-то бросил свернутую бумажку. Она оглянулась, ничего подозрительного не заметила и развернула ее. На бумажке красовалась карикатура на лектора — весьма талантливо выполненная, а главное, очень смешная. Танька побагровела, трясясь от беззвучного смеха и услышала, как сзади кто-то хрюкнул, так же сдерживая смех. Оглянувшись, она увидела прямо перед собой веселые рыжие глаза, длинноватый нос в веснушках и озорную ухмылку. Из-за очень коротких черных волос она сначала не поняла, кто перед ней — парень или девушка. Бесформенный свитер, потертые джинсы и армейские ботинки ясности не прибавляли. На перерыве выяснилось, что это Машка, что она курит, что она не сразу после школы поступила, а еще год «куражилась», что она любит непопсовую музыку и у нее тоже есть старшая сестра. Следующие десять лет ни дня не проходило (за исключением отъездов), чтобы они хотя бы не созвонились друг с другом.

Танька в приподнятом настроении пришла на встречу в любимую кафешку, ей не терпелось рассказать всем своим подружкам подробности немецкого житья-бытья. Подружек была целая компания. Танька и Машка составляли костяк этого объединения, включавшего в себя также двух уже упомянутых Танькиных школьных подружек и двух Машкиных — тоже школьных: Марго и Селедку.

Распутная Светка Седова предпочитала почему-то деловые костюмы, хотя нигде не работала, а училась на фельдшера. Это была довольно рослая девица с правильным, но невыразительным лицом, которое она покрывала толстым слоем косметики, а волосы красила в огненно-рыжий цвет. Что в ней находили ее многочисленные воздыхатели — оставалось загадкой. Но подруги догадывались, что это был пресловутый «аромат доступности».

Алка Левкина — толстуха с красивым, ярким лицом, одевалась очень дорого и со вкусом, хотя слишком взросло, и тратила массу денег на всяческие маникюры-педикюры, массажи и косметику, что тоже не очень свойственно двадцатилетним. Алка была очень добрая, чувствительная и отзывчивая девушка с одним, но очень существенным недостатком. Лишний вес порождал в ней такой чудовищный комплекс неполноценности, что знакомые боялись при ней даже нечаянно сказать слова «толстый» или «жирный» по какому бы то ни было поводу.

Селедка, или Инна Селенина, особа эпатажная и внутренне и внешне, очень уважала то, что сейчас называют «гламур», а проще — все вычурное и блестящее. Вероятно, это наряду с ярко выраженной чернявостью (из-за которой, естественно, имела проблемы с милицией), она унаследовала от своей прабабки-цыганки. Селедка в прошлом году бросила технический вуз, в который пошла неизвестно за каким чертом, и единственная из всей компании устремила свой взор в столицу, где поступила уже на юридический факультет какого-то из множества университетов и как раз собиралась туда отбыть, что давало еще один повод для встречи. Она единственная из всех успела побывать замужем: когда ей было восемнадцать лет, воссоединилась с любимым, который писал в ее честь стихи и читал их под луной. Отыграв пышнейшую свадьбу и въехав в отдельную квартиру, которую любезно предоставила бабушка жениха, они прожили вместе ровно четыре месяца и с безобразным скандалом развелись. Селедка до сих пор, вспоминая, передергивала плечами и фыркала: «Да чтоб я чужие носки стирала».

Марго была единственной по-настоящему красивой девушкой из всей компании и одевалась соответственно: в короткое и облегающее. Чтобы не обнаруживать раньше времени скудость мозгов, она в основном молчала. Машка ее любила, вероятно, ностальгируя по каким-то далеким школьным временам, остальные же терпели ее исключительно за роль красивой приманки для мужчин. Высокая, глазастая, губастая, с длинными тонкими ногами и пышной шевелюрой, она являлась непреодолимым соблазном для мужского пола, который, как правило, поговорив с ней от силы пять минут, плавно распределялся между остальными девушками. Парадокс, но у самой красивой не было даже нормального парня, который бы провожал до дому, дарил цветы и приглашал в кино. Ее просто имели как максимум, а как правило — вообще теряли интерес на начальной стадии знакомства. Но это не слишком ее расстраивало, ее вообще мало что расстраивало или веселило. Иногда она испытывала смущение из-за своего постоянного безденежья, но в основном ее выражение лица было всегда одинаковым — пила ли она водку или смотрела дома сериалы. Излишне было говорить, что работать или учиться для нее было слишком утомительно.

Завершали список трудноопределимого пола панк Машка и прилизанная, отутюженная Татьяна, которые задавали тон и определяли настроение этого с виду разношерстного сборища. Они ввели в употребление особый язык, в котором соседствовали соленые словечки и научные термины, они определяли внутрикомпанейскую моду на музыку и увеселительные заведения, но при этом они уважали индивидуальность каждой из девчонок, даже аморфной Марго.

Сейчас все были в сборе, кроме Светки. Подруги приветствовали Таньку радостными воплями и объятиями.

— А где Седуха?

— О, ты столько пропустила. Представляешь, к Седовой докопался какой-то хрыч, женатый, дочка старше Светки. Ну, она с ним как обычно. Потом узнала, что у него семья, послала подальше. А он, понимаешь, влюбился. Гы-гы. И как банный лист… Ну, соблазнил всякими подарками, деньги дает, обещает оплатить учебу. Она же собирается на стоматолога учиться, ты не в курсе? Слушай самое интересное. Жена, представляешь, пронюхала, Седовой угрожает, вычислила, когда они встречаются, и заперла этого Гену в квартире! Нет, подожди, самое интересное: он из окна со второго этажа выпрыгнул. И ногу сломал! Щас в больнице лежит, с женой разводится, а Светка ему гостинцы носит!

Едва отдышавшись от первого приступа смеха, Танька с трудом выдавила:

— Так, значит, Седова, типа… роковая женщина?

— Типа да!

Громогласное ржание прервал приход героини обсуждения.

— Надо мной смеетесь? Ладно, это же маньяк, тут плакать надо. Лежит весь в гипсе и просит: давай, говорит, оральным сексом займемся.

— Фуу!

— Блииин!

— А ты?

— Ну, я девушка жалостливая.

Новый взрыв хохота с вставками «фуу». Селедка, подождав спада веселья, заметила:

— Сразу «фу», какие цацы! А это на самом деле гигиеничнее.

— Фуу!

— Блииин!

— Селедка!

— Ты протухла!

Соревнование по пошлостям красиво завершила Светка Седова, сказав:

— Слушайте анекдот.

Седова рассказывала такие анекдоты, что многие юноши бледнели и теряли аппетит. Когда все отсмеялись, Танька рассказала свою историю.

— Ну и козел, — подытожила Машка.

— А мать с сестрой не поняли, чего я там замуж срочно не вышла. Вот объясните мне, я что-то не так сделала?

— Ну, большинство, наверное, костьми бы легли, лишь бы там остаться, — заметила Селедка.

— А ты бы легла?

— Я легла бы! Хотя говорить легко. Не знаю, на самом деле.

— Да на фиг надо!

— Из-за такого подхода всех русских девчонок на Западе шлюхами считают.

— Даже не шлюхами, а кухонными комбайнами.

— Ты, Танюха, даже голову себе не забивай.

— Да на фига эта Германия! Здесь вон как весело!

Танька их любила. Она была уверена, что поступила правильно. Потом будет несколько моментов в жизни, когда она усомнится. Но сейчас, лежа на серой больничной койке, она знала: все правильно! Все так, как и должно было быть.

Прошло время, Танька с Машкой получили свои дипломы. Веселая компания стала распадаться, девчонки устраивали свою личную жизнь. Первой, как ни странно, вышла замуж толстуха Алка. Это была почти фантастическая история. Алку буквально за последние пару лет стало жутко разносить. Выяснилось, что у нее проблемы с щитовидной железой и ожирение — это не следствие аппетита, но Алку это, конечно, не успокаивало. Комплекс неполноценности разросся до невроза, она почти не выходила из дома и даже на самые короткие расстояния передвигалась с помощью такси. Друзья частенько собирались у нее дома — и потому, что ее было не вытащить куда-то в люди, и потому, что у нее были довольно лояльные родители, позволяющие громко слушать музыку и закрывающие глаза на звон рюмок. Однажды один приятель, душа компании Андрей Щеглов, который жалел Алку и платонически ей симпатизировал, притащился в гости со своим старинным другом Максом. Алка, весившая тогда уже под сто килограмм, рассердилась было на Андрея, но гостеприимство соблюла. Высокий, симпатичный Макс, который был замечен в компаниях с хорошенькими девушками, почему-то вскорости пришел к Алке снова, и уже один. Чем его прельстил стокилограммовый комок комплексов — неизвестно, но через полгода они поженились. К тому времени Алка, сумевшая взять себя в руки, подлечилась и очень здорово похудела. В белом платье, перед глазами изумленных подруг, предстала очень красивая, веселая и очаровательная Алка, которую даже язык не поворачивался назвать толстухой, разве что пухленькой. В глазах Макса читались гордость и любовь. Через год она родила ему дочку.

Следующая была Марго. На одной из вечеринок бдительные подруги разглядели слабое шевеление в мутной Маргошкиной душе. Шевеление это наблюдалось, когда поблизости присутствовал хороший парень Славик, слишком порядочный, чтобы разглядывать Марго. Тогда подруги взяли дело в свои руки. Они позаботились, чтобы Славик присутствовал на новогодней вечеринке, куда были приглашены, а также о том, чтобы Славик и Марго как бы случайно остались одни в комнате минут на двадцать. Для этого им пришлось чуть ли не с оружием в руках сторожить дверь этой комнаты, но результат был достигнут. Через две недели Марго переехала жить к своему желанному и сразу же перестала звонить подругам. Они отпали за ненадобностью. Но удостовериться, что все идет по плану, надо было, и однажды всей толпой они нагрянули к ней без приглашения. Она особенно не обрадовалась и не расстроилась. Не спеша, со вкусом готовя борщ, она рассказывала о том, что они собираются без всякой помпы узаконить свои отношения. Всякий раз, упоминая своего жениха, Марго называла его «Славинька», и ее глаза лучились, как новогодние свечки. Успокоенная компания оставила Марго наслаждаться семейным счастьем и благополучно забыла о ее существовании.

Селедка познакомилась со своим вторым мужем, когда пьяная вусмерть танцевала на столе стриптиз на одной из студенческих вечеринок. Студент Плехановки был сражен тем, с каким королевским самолюбованием эта пучеглазая и коротконогая девица срывает лифчик со своей маленькой отвислой груди. Инна Селенина была совершенно некрасивой, но необъяснимо обаятельной особой. Число ее поклонников не поддавалось разумному объяснению. Вероятно, многие хотели экстрима, заговаривали с этим чудищем и попадали в его сети. Москвич Игорь год обхаживал Селедку, кладя к ее ногам любовь, преданность, московскую прописку и блестящие перспективы. Селедка любила свободу и кураж, поэтому долго мучила бедолагу. Но потом все-таки согласилась, вышла за него, родила дочку, покормила ее до двух лет грудью, играя роль супермамы. Потом роль ей наскучила, она отправила девочку к бабе и деду на малую родину, а сама бросилась делать карьеру, намереваясь заработать столько денег, чтобы, вернувшись домой, сразу купить квартиру и маленький бизнес и воссоединиться с горячо любимой дочерью. Но время шло, воссоединение с дочерью отодвинулось с детского сада на школу, а тем временем Селедке наскучила роль верной жены и она вновь обрела свободу. В общем, у нее личная жизнь была самой бурной.

Светка Седова продолжала морочить голову зрелому мужчине Геннадию, предпринимателю средней руки, который, переживая кризис среднего возраста, порвал со старой семьей и полностью посвятил себя слежке за Светкой и мукам ревности. Она же беззастенчиво брала у него деньги на учебу, одежду и развлечения и изощрялась в различных способах наставления рогов на ветвистую голову несчастного Гены.

В меру красивая и в меру умная Машка отличалась неумеренным оптимизмом и верой в чудеса. Она крутила романы с самыми непредсказуемыми мужчинами: от маргинальных художников до безумных программистов, причем романы в полном смысле этого слова: про каждый можно книгу написать. Но заканчивалось это всегда одним и тем же: «Господи, как я могла спать с этим уродом?» и реакцией на телефонный звонок: «Мама, если мужской голос, то меня нет дома». Еще до окончания университета она устроилась диджеем на радиостанцию, которых было в ту пору не так много в провинции. Каждый голос был узнаваем, и Машка вскоре стала знаменитостью местного масштаба, но через пару лет ее одолело безденежье, и она бесславно, но с материальной выгодой ушла секретаршей в богатую рыбную контору. Там же и познакомилась со своим будущим мужем, с которым, впрочем, поженились они не скоро.

Самая же интересная история произошла с Татьяниной сестрой. Как-то измученная бытом Ольга напросилась с Танькой и ее подружками в новомодный клуб «Глобус». Девушки, ходившие туда постоянно, хронически испытывали дефицит мужского внимания. Стесняющаяся, зажатая Ольга в одежде моды прошлого сезона забилась в уголок и тихонько хлебала там коктейль за коктейлем, пока ее буквально силком не вытащил оттуда парень, на которого Танька и компания смотрели, обливаясь слюнями. Через два месяца Серега (так звали этого принца) предложил Ольге руку и сердце, но сообщил, что у него есть маленькая тайна. Тайной оказался сын Артем, который был на год младше Ольгиной дочки Насти. Его мама умерла от передозировки, когда ему было три года, воспитанием занимались бабушка и дедушка, папа же пахал на двух работах, чтобы всех их прокормить. Напахав в конце концов на собственный небольшой магазинчик автозапчастей, Серега купил приличное жилье и пригласил туда свою новую жену, ее дочку и забрал сына. Получилась семья из четырех человек.

Таньке с мужчинами не слишком везло. Она всегда была слишком серьезной и ответственной. Когда вечеринка обещала быть до утра, она всегда спешила домой к двенадцати. Те парни, которые ей нравились, не отвечали ей взаимностью, видимо, не готовые к серьезным отношениям. Несерьезных отношений с понравившимися парнями Танька себе не представляла. Редкие связи с теми, кто интересовался Танькой, не приносили ей удовлетворения ни морального, ни физического. Оглядевшись по сторонам, внимательно изучив опыт всех своих знакомых, рассудительная Татьяна снова постановила: «Мы пойдем другим путем» — и пошла получать второе высшее образование.

Танькин отец, проходивший всю жизнь в море капитаном, в начале девяностых, когда флот распродали за копейки, решил попробовать себя в бизнесе. Занимаясь то одним, то другим, он остановился на деле, приносящем не слишком большой, но стабильный доход, и стал его успешно развивать. Это было золотое время. Широким жестом отец купил новехонькую «ауди», на которой вскоре ездила исключительно Татьяна, что было весьма удобно папе, так как он любил приложиться к рюмке. Начали строить помпезный особняк в черте города, купили красивый офис в центре. Танька выполняла функции водителя, секретаря, переводчика, юриста и помощника бухгалтера. Деньги шли к деньгам, и все было хорошо.

Чудный август девяносто восьмого года закончился полным крахом отцовской фирмы и всех надежд почтенного семейства. Наступило безденежье, граничащее с голодом. Ели в основном картошку. Матери, не работавшей уже лет двадцать, пришлось достать с полки свой диплом инженера и пойти на биржу труда. Помогала деньгами сестра, но этого было мало. Отец запил, Танька искала любую работу. Она понимала, что ей не удастся оплатить оставшиеся два года обучения. Прошло несколько месяцев какого-то глухого битья головой о стенку и вдруг позвонила Машка, чтобы сообщить обыденным тоном:

— Я тебе тут нашла кое-что.

— ???

— Меня один хмырь, партнер шефа, пытался к себе переманить, я сказала, что другому отдана и буду век ему верна. У меня есть шикарная кандидатура, но она такая крутая, что в секретарши не пойдет.

— Да ты что, хоть уборщицей.

— Ну это ты сгоряча. Я ему все расписала, что ты профессиональный переводчик с немецкого, учишься еще и на юриста, работала в фирме у своего отца, и там у тебя есть опыт, и сям, и в бухгалтерии ты шаришь. Но я сказала, чтобы в трудовой у тебя значилось «юрист», чтобы стаж шел. Он согласился.

— Блииин, Машка…

— Короче, такое небольшое, почти семейное предприятие, он гендиректор, она так, побелить-покрасить. Есть еще главбушка, механик и куча водителей. Ты там будешь и секретарь, и диспетчер, и юрист. Если вы договоритесь, конечно. Но я думаю, договоритесь. Мужик классный, прикольный. Вот его телефон…

Танька отчаянно волновалась. Кроме отца она больше ни с кем не работала, а отец есть отец. Где поругаешься, где посмеешься. А здесь надо держать себя в руках изо всех сил. Но Юрий Викторович оказался действительно классным мужиком. Он назвал Таньку «лапочкой», чуть ли не насильно накормил тортом, спел ей дифирамб о чудесной жажде знаний и предложил зарплату, от которой у Таньки закружилась голова. При этом ни тени непрофессионального интереса, никаких двусмысленных намеков, «лапочка» была сказана отеческим тоном, а в соседнем кабинете сидела симпатичная жена. Танька готова была носить подругу на руках. Даже отец, глядя на нее, перестал пить и устроился работать в пароходство, откуда когда-то ринулся в пучины предпринимательства. Но дальше — больше.

Видимо, Татьяна действительно была не дура и делала все правильно. Через пару месяцев на работу взяли секретаря — переманили от солидного, но скуповатого начальника монументальную тридцатипятилетнюю Эллу, суперпрофессионала, которая стала каменной стеной и фильтром высокой очистки для всех работников. А Таньке отвели отдельный кабинет с медной табличкой «юрисконсульт» и стали поручать ответственные задания. Но в полной мере Татьяна осознала слово «пруха», когда шеф предложил ей оплачивать учебу. Из чувства благодарности она работала, как паровоз, засиживаясь допоздна и в выходные. Личная жизнь была безнадежно заброшена, да Таньку она и не интересовала, все и так было чрезвычайно занимательно. Но личная жизнь сама настигла ее в виде молодого юриста из банка, с которым их контора заключала договор оказания услуг.

Олег был высок и хорош собой. Светловолосый, светлоглазый, с чуть вздернутым носом, придававшим выражение легкого превосходства его холеному лицу. Очки в тонкой золотой оправе, элегантный оливковый костюм, небрежно повязанный дорогой галстук. Образец молодого преуспевающего специалиста. Танька сразу оробела и, запинаясь, предложила чего-нибудь попить.

— Ч-чаю, к-кофе?

— Прохладно, — мягким голосом ответил Олег и загадочно улыбнулся.

— Тогда сока? — Счастливая от своей догадливости, Татьяна бросилась было сама на кухню, но взяла себя в руки, сняла телефонную трубку и нажала на кнопку приемной. — Элла, принеси, пожалуйста, сок и два стакана. Любой то есть… Вам какой: яблочный, апель… Элла, давай яблочного. Кххммм.

Обменялись многозначительными взглядами.

— Олег Дмитриевич…

— Можно просто Олег, Татьяна Евгеньевна.

— Татьяна. Можно. Просто. Кххммм. Так вот, Олег, вопросы по договору возникли следующие: в пункте три два…

Танька зачастила давно обдуманные фразы, почувствовав себя немного свободнее. Она старалась не смотреть подолгу на своего оппонента, иначе теряла нить: он был слишком хорош. Не то чтобы раскрасавец — таких Танька недолюбливала, но хорош гармоничным сочетанием молодости, мужественности и утонченности. Всего в меру. Его даже обаяшкой нельзя было назвать — слишком строг. Воплощение хорошего вкуса.

Грамотно, но очень предсказуемо поторговавшись, они пришли к соглашению с небольшими взаимными компромиссами. Татьяна не уступила больше санкционированного, Олег тоже не выглядел разочарованным. Разобравшись с бумагами, они вопросительно взглянули друг на друга и умолкли на несколько секунд с выжидательными улыбками. Первым разрядил паузу Олег:

— Все-таки где-то я вас видел, Татьяна.

— Очень возможно, городок у нас тесный. И если по работе мы не сталкивались…

— То, возможно, это было в каком-то увеселительном заведении. И какое же увеселительное заведение вы предпочитаете?

— Все понемножку, но чаще «Глобус».

— Шумно, но модно, так я понимаю? Я человек немодный, предпочитаю тихие бары, чтобы посидеть, спокойно поговорить. Но ради вас, Татьяна, готов хоть оглохнуть. Скажем, в эту пятницу.

Он церемонно поцеловал ей руку и вышел из кабинета, оставив наедине с бешено колотящимся сердцем.

Следующие месяцы закружились вихрем. Отодвинулись куда-то на второй план работа, друзья, семья. Запомнился только разговор с Машкой после первой ночи, проведенной с Олегом (которая, к слову, случилась в их третью встречу).

— Ну что, Танюха, ты его сделала?

— Я? Это он меня сделал!

— Ого-го!

— Чуть не порвал на куски!

— Ого-го-го-го!

— Но ты знаешь, не в этом дело. Совсем не этом.

— А есть какое-то дело?

— Дело в том, что это не трахатель какой-нибудь. С такими парнями не развлекаются, за них замуж выходят.

— Баа, вот так все серьезно?

— Во всяком случае с моей стороны.

— Ну, что тут скажешь. Желаю взаимности.

Взаимность была, Танька готова была поклясться. Они встречались каждый день, используя любую возможность, чтобы завалиться в постель. В выходные ездили на природу, в будни встречались после работы, иногда снимали номер в пригородном мотеле, иногда брали ключ от квартиры его друга, иногда он заезжал за ней прямо в обеденный перерыв на своем красивом «БМВ» и отвозил к себе домой, пользуясь отсутствием родителей. Они занимались сексом, пили вино и говорили, говорили. Оказалось, у них общие любимые писатели, музыканты и режиссеры, совпадают вкусы на еду и одежду. Через пару месяцев такой активной близости Танька наконец научилась по-настоящему и в полной мере получать удовольствие от секса. Это было таким глубоко интимным переживанием, что она не решилась об этом никому рассказать, кроме, разумеется, Олега. Ему это польстило, хотя он сделал неоднозначное замечание о том, что счастлив быть первопроходцем хотя бы в этой области, так как девственница в современном обществе — анахронизм.

Постепенно количество секса перешло в качество и на первый план вышли отношения другого уровня. Танька стала ловить себя на ужасных вещах. Например, всю свою сознательную жизнь она была убеждена, что чувство ревности ей не дано испытать по определению. Но, рассматривая его фотографии, она чуть не сошла с ума, когда увидела других девиц, улыбающихся в его объятиях. Сама себе изумляясь, она устроила истерику по этому поводу.

— А эта губастая ничего. Давно у вас было?

— Кто? А, эта… Да еще на первом курсе.

— У тебя тут прям лицо Ромео.

— Да ну о чем ты говоришь! На первом курсе у всех лица Ромео. Морочила мне голову, надоела мне, и все.

— В каком смысле морочила?

— Ну, видела, что я, как олух, облизываюсь на нее, и резвилась. Строила из себя такую невесту, а под юбку к себе не пускала. Как потом выяснилась, в это же время трахалась с какими-то папиками и принимала у них подарочки в виде золотых безделушек. Отвратительно!

— Так вы что, и не того?

— В конце концов она допустила меня к своему священному телу, все вышло так скомканно и неинтересно, что для продолжения этих игр у меня не хватило ни сил, ни желания.

— Но у тебя тут лицо! А фоток-то ее! Целая галерея.

— Ну, это мы просто гуляли, а мой друг нас щелкал от нечего делать.

— Только не говори мне, что ты к ней ничего не чувствовал.

— Как же, чувствовал поначалу.

— Больше или меньше, чем ко мне?

— Вот ты к чему! Слушай, ну это же абсурд. Это было черт знает когда, я и забыл уже. Нашла, к чему докапываться. Если на то пошло, то девицы, с которой у меня действительно что-то было, на фотографиях здесь нет.

— Что-то было? А когда?

— Таня, прекращай! Это уже не смешно. Между прочим, судя по твоим рассказам, мужиков у тебя было больше, чем у меня баб.

— Но это тебя не слишком терзает.

— Потому что глупо ревновать к прошлому. Вообще ревновать глупо.

— Конечно, глупо. Потому что это чувства, а чувства всегда глупы. А когда чувств нет, можно и не ревновать.

— Ну что мне сделать, чтобы ты успокоилась? Сказать тебе, что я еще ни к кому не относился так, как к тебе? Что все эти бабы просто хотели меня женить на себе, потому что я такой хороший пай-мальчик и всегда нравился всем мамам? А ты другая, и это я в тебе ценю. Так не опускайся до уровня всех этих, как ты сама выражаешься, алчных бабищ!

Подобные разговоры стали не редкостью, и уже доходило до конфликтов. Танька с трудом сдерживалась, чтобы не орать, когда он машинально скашивал глаза вслед короткой юбке или штанам в обтяжку. Ей казалось, что он все время ее с кем-то сравнивает. Татьяна оголтело бросилась во все тяжкие борьбы за красоту: спортзал, бассейн, солярий, маникюры-педикюры, диета, антицеллюлитный массаж. Она выглядела так хорошо, как никогда. Но парадокс: чем совершенней становилась ее фигура, чем ухоженнее лицо и руки, тем ущербней она себя чувствовала. Сбросив за полгода семь кило, она получила фигуру, на которой не было ни капли жира. С ее длинными ногами и пышной грудью впору было уже позировать на обложках журналов, но теперь она страдала от своего маленького роста. И даже всерьез стала собирать сведения о том, где и как в хирургическом порядке можно нарастить несколько сантиметров.

Но настоящий нервный срыв Татьяна получила однажды весенним днем в парикмахерской, когда пришла делать мелирование. Давно недовольная своими серыми волосами, она решилась подсветлить несколько прядок. Весь фокус был в том, чтобы это выглядело максимально естественно, как будто они сами выгорели, потому что Олег ненавидел крашеные волосы. Когда Танька увидела в зеркале результат, с ней что-то случилось. «Вашу мать, это что, осветление перышками середины восьмидесятых? Что вы со мной сделали?» Она никогда ни на кого так не орала, за исключением своих родителей. В конце концов она разрыдалась и сказала, что ее жизнь кончена. Растерянные парикмахерши столпились вокруг горе-клиентки, протягивая стаканы с водой, гладя по плечам и наперебой предлагая способы исправления ситуации. В итоге ее покрасили очень дорогой краской золотисто-русого цвета лишь на полтона светлее ее настоящих волос. Это действительно был шедевр: вроде бы ничего не изменилось, но лицо вдруг стало светиться. Олег ничего не заметил, и Танька была счастлива.

Прошел год со дня их знакомства, и Танька, следуя очередной блажи, купила пятидневную путевку в санаторий для очищения организма. В программу, помимо драконовской диеты, включались сауна, массаж и психолог, приятная женщина средних лет, больше похожая на учительницу начальных классов. Все голодающие проходили плановый осмотр, и Танька в числе прочих получила стандартное задание: выбрать из разноцветных бумажных квадратиков понравившийся. Она выбрала серо-синий цвет грозовой тучи. Психолог спросила, почему именно этот, и Танька ответила, что это, на ее взгляд, самый красивый и благородный цвет из всех предложенных. Психолог предложила ей прийти отдельно. Пройдя еще несколько тестов, Танька наконец не выдержала:

— А в чем, собственно, дело?

— Вы не хотите мне рассказать причины вашей депрессии?

— Депрессии? — Танька презрительно скривилась. — Нет никакой депрессии. У меня все хорошо.

— Если я не ошибаюсь, а я еще ни разу не ошибалась, у вас глубочайшая депрессия на грани нервного срыва. Я вас не буду, конечно, заставлять, но вам станет легче, если вы расскажете, что или кто вас мучает.

— Он меня не мучает. Я сама себя мучаю. Он хороший.

И вывалила о себе все, начиная со школы. Выслушав очень внимательно, врач задала вопрос, который Танька никак не ожидала от психолога:

— А почему не женится, если так любит?

— Такое впечатление, что я с мамой разговариваю.

— В определенном возрасте понимаешь, что мама всегда права.

— Но вы же доктор.

— И я как доктор задала вопрос.

— Ну, всего год знакомы…

— Достаточно двух месяцев, чтобы понять, хочешь жить с человеком или нет.

— Может быть, я не хочу.

— Может быть, не хотели с предыдущими. А с этим хотите. А он не торопится. Поэтому вы не уверены в себе. Вам кажется, что вы недостаточно хороши для него. Вы не уверены в вашем общем будущем, а очень бы хотели. Вам кажется, что он ищет себе другой вариант, получше.

— А вам тоже так кажется?

— Не обязательно. Скорее всего, он действительно вас любит и не ищет больше никого. Но он инфантилен и боится ответственности. Для него создавшееся положение очень удобно.

— Что же мне делать?

— Или наберитесь терпения и ждите, когда он «созреет», или бросайте его и не мучьте себя.

— Я лучше подожду.

— Тогда сделайте ожидание приятным. Не растворяйтесь в нем, будьте собой. Он это тоже оценит. Когда вы в последний раз звонили своим друзьям?

Следующий год Танька изо всех сил старалась быть собой. И перестаралась. Она снова вошла во вкус ночной жизни. Только теперь все это приобрело острый привкус: находясь на пике формы, Танька привлекала к себе пристальное мужское внимание. Она находила интригующим флиртовать с мужчинами, зная, что любит одного-единственного и никогда ему не изменит. Кроме того, появился аромат запретного плода. Когда Танька в первый раз пошла на дискотеку с подругами и без Олега, он учинил скандал.

— Ну ты же не хочешь, — возражала Татьяна на его «с этими своими бабами вульгарными, как на съем». — Я тебя сколько раз звала, уговаривала.

— Ты прекрасно знаешь, что я это не люблю.

— Но я люблю.

— А мне казалось, что мы сходимся во вкусах. — И после зловещей и многозначительной паузы: — В любом случае, это ненормально, когда мы с тобой проводим вечер, потом я провожаю тебя домой, желаю спокойной ночи, сам иду домой и ложусь спать, а ты отправляешься где-то шляться. Учти, Таня, мне это не нравится. Я тебя сейчас предупреждаю.

Танька испугалась. Она готова была отказаться от чего угодно, только бы не потерять своего Олежу. Но прошло какое-то время, страх притупился, и она делала одну вылазку за другой, нечасто, но регулярно. Прокололась по-глупому: встретила Олежиного знакомого и спьяну-сдуру попросила не рассказывать, что он ее видел. По-человечески попросила, объяснила ситуацию: мол, он не любит дискотек, а мне требуется разрядка после трудной недели, никакого криминала: пару коктейлей с подружками, пару часов поплясать — и домой. Знакомый искренне посочувствовал, обещал не рассказывать и, видимо, до поры до времени сдерживал обещание. Катастрофа наступила, когда она встретила другого Олежиного знакомого. Решила, что хватит на авось, надо самой держать ситуацию под контролем.

— Слушай, Олеж, вчера меня спонтанно так сорвали: у Светки день рождения был, девчонки так уговаривали, так вместе давно не собирались. Алка была со своим мужем, а Машка — со своим Вованом. И тебя приглашали, но я даже не стала звонить, потому что ты именинницу терпеть не можешь. Я там буквально пару часов побыла, в «Глобусе». Почти не пила, так, за здоровье. Представляешь, Андрюху твоего Иванова видела.

Небольшая пауза в трубке прервалась хриплым смешком.

— Ну понятно, почему ты изволила мне рассказать. Чтобы Андрюха мне не сказал первым. А чего ж ты его не попросила сохранить все в тайне, как тогда Женю Смалкуса?

Таньку как ударили пыльным мешком. Она не знала, что сказать. Сказал Олег:

— В общем, можешь отдыхать и веселиться спокойно, больше я тебя пилить не буду. До свидания.

И положил трубку. Это было в понедельник. Почти неделю Танька обмирала от каждого телефонного звонка, потеряв сон и аппетит, но сама решилась позвонить только в субботу. Таким солнечным, радостным утром не может произойти ничего плохого.

— Олег, ну ты остыл?

— А я и не нагревался.

— Может, встретимся?

— Я сегодня занят.

— Ничего ты не занят!

— Думай, что хочешь.

И короткие гудки. Танька оделась быстро, как солдат-срочник, вызвала такси (хотя пешком было минут пятнадцать) и помчалась к нему. Дверь открыла его мать. После двух лет общения сына с этой девушкой мама знала только, что ее зовут Таня.

— Здравствуйте, Таня. Олег в комнате, проходите.

Танька едва сдержалась, чтобы не броситься к нему, но взяла себя в руки, вежливо поздоровалась, степенно вошла в его комнату и прикрыла дверь. Он сидел на кресле-качалке и рассеянно перелистывал какую-то книгу.

— А, это ты? Ну, привет.

Танька бросилась к нему, но холодный взгляд ее остановил. Она осторожно присела на диван, но не выдержала и соскользнула на корточки рядом с его креслом. Положила руку на его колено, он брезгливо высвободился. Глядя на Олега снизу вверх, она стала быстро-быстро что-то говорить, оправдываться, приводить малосвязные примеры, иногда осторожно трогая кончиками пальцев его колено — до руки дотронуться не решалась. Он бесстрастно листал книгу и посмотрел на Таньку, только когда она воскликнула:

— Ну что тебе еще надо?

— Мне надо покоя. Нет больше сил на все эти мексиканские страсти, извини.

Встал и вышел из комнаты. Просто встал и вышел. Танька замерла, потом медленно обвела взглядом книжные полки, где она любила покопаться в поисках непрочитанного, диван, где занимались любовью,кресло-качалку, с которого однажды свалилась, сильно раскачавшись. Нет, это ненормально, это неправильно, чтобы люди, называвшие друг друга такими ласковыми именами, просто так взяли и разошлись. Покачала головой, встала и пошла к выходу.

Хотела было пройтись пешком, подышать, но резко передумала, поймала такси и поехала домой. Дома включила любимую музыку и достала бутылку водки из папиного бара. Открыла было холодильник, но захлопнула со словами: «К черту закуску». Сделала затяжной глоток прямо из горла, сморщилась, передернулась и сказала залихватски: «Эх, хорошо!» Взяла с полки фотографию изящной черной кошки и стала громко с ней разговаривать:

— Знаешь, Жучка, мне стыдно в этом кому-нибудь признаться, но признаюсь тебе. Как лучшему другу. Когда ты умерла, я о тебе страшно убивалась. Так страшно, что сама себе удивляюсь. Ты умерла год назад, а мне до сих пор больно, честное слово. Почему стыдно признаться, я объясню. — Танька приложилась к бутылке и продолжала: — Буквально за полгода до тебя умерла моя бабушка. Ты же помнишь мою бабушку? Нет, наверное, не помнишь. Ты была еще совсем котенком, когда она в последний раз к нам приезжала. А потом она долго болела и мы сами к ней ездили».

Еще глоток.

«Так, о чем это я? А, стыдно. Когда она умерла, я почти не плакала. Только один раз чуть-чуть, да и то не из-за нее, а из-за деда. Он сидел такой потерянный, мне его было так мучительно жалко. Ты знаешь, он ведь до сих пор так и сидит все время на одном месте, ничего не хочет. Если не покормить его, так и не поест. Не жилец уже. Они ведь, Жуч, шестьдесят лет вместе прожили. Шестьдесят, представляешь? Как такое возможно? В нашей жизни — невозможно. Бабушка умерла за два дня до этой даты. За это надо выпить. — Татьяна выпила и с удивлением потрясла бутылкой: — Что-то пью, пью, а до половины еще не дошла. Плохо пью, значит». Сделала еще глоток и почувствовала рвотный позыв. Ой, все-таки надо закусить. Выудила из холодильника банку соленых огурцов и съела один с хрустом и чавканьем.

«Так вот, представь себе, дорогая Жуча, что я совсем не плакала по бабушке. А ведь я ее очень любила. Помню, в детстве, как подумаю, что она когда-нибудь умрет, плачу. И вот умерла бабушка, а у меня нет слез. Только грусть. Она, знаешь, прожила хорошую жизнь: трое детей, четверо внуков, два правнука. С дедом жили бедно, но душа в душу. Земля ей пухом! — Танька шмыгнула носом, по лицу струились слезы. Потерла глаза, отхлебнула из бутылки. — А вот когда ты умерла, моя Жученька, я ревела белугой неделю. Видеть никого не хотела, все перед глазами эта картина. Прихожу с зачета, а ты лежишь на наволочке, лапки вытянула, ротик приоткрыт, глаза остекленевшие. А по ним — рябь, как будто волны пошли. Дурочка, погналась за голубями, ухнула с восьмого этажа. И, главное, два шага влево — и упала бы на газон. Так нет же, на бетонные ступеньки. Может быть, это была бы не самая плохая смерть, если бы ты сразу умерла. А ведь мучилась еще сутки, моя девочка, укольчиками кололи. Не уберегла мою кошечку».

Танька закрыла лицо руками и завыла. Потом отхлебнула водки и хрипло запела: «Человек и кошка, та-ра-ри-ра-ра-рам. Пора приступать к гвоздю программы».

Шатаясь, с бутылкой в руке, пошла в ванную, достала пакетик с лезвиями и села на краешек ванны. Повертела в пальцах лезвие. «Ах, простите, чуть не забыла. — Пустила в ванну струю горячей воды. — Так вроде бы это делается? — Посмотрела на руку. — Где тут у нас венки? Надо поработать кулачком. Во-о-от они. Надо же, какая гадость. — Несколько раз примерилась, но не хватило духу. — Здесь как-то скучно. — Пошла в свою комнату, отхлебывая водку мелкими глотками, сделала музыку погромче. — Какие божественные звуки! Ну, давай. — Примерилась, зажмурилась, полоснула. — Ой. Какая мерзость. Мелковато, девушка. Боишься, что ли? Давай, смелее! — Полоснула еще и еще, оставляя тонкие красные полоски на бело-голубом запястье. — Нет, все не то. Испугалась, сволочь? Чего ты испугалась, глупая облезлая курица? Дура! Это не страшно. Страшно будет, если ты этого не сделаешь». Отпила из бутылки, сделала зверское лицо, оскалив зубы и прищурившись, даже тихонько зарычала. Подставила лезвие к самой синей вене, аккуратно приставила и с нажимом потянула. Брызнула кровь. «Ага! Ну вот, получилось. Молодчина! Ух ты, как оно! За это надо выпить». И надолго приложилась к бутылке, заведя какой-то невообразимый танец. Дальше она уже не вела монологов — слишком сильно опьянела. Танцуя, носилась по квартире в эйфории и кровью рисовала на дверях стрелочки.

Потом устала, пошла в ванную. Вода уже переливалась через край, но недавно: лужа на полу была небольшая. Вытащила пробку, спустила немного воду и завалилась в ванну прямо в платье, распространяя вокруг себя красное облако. Зевнула и вяло спросила у крана: «Звонить или не звонить? Не звонить, конечно, мужественнее. И шикарнее. Но позвонить — жуть как хочется. Прям не знаю, что делать. Поспать? — Глаза слипались, было тепло и уютно. Потом стало как-то холодно и совсем неуютно. Танька открыла глаза и сказала крану: — Пойду, позвоню. Не получится из меня романтической героини, извини». Прошлепала к телефону, оставляя за собой цепочку мокрых красных следов, набрала номер.

— Здравствуйте, а Олега можно?

— Алло.

— Эээ…

— Алло.

— Олежа, я тут это… Пригласить тебя хочу.

— Тань, ты что, пьяная?

— Пьяная, мокрая и вся в крови. Очень красивая. Хочу себя показать и тебя посмотреть.

— В крови? Ты что там натворила?!! Я сейчас буду.

Танька пришла в ванную, залезла в красную воду и сообщила крану: «Сейчас придет. Я попсовая баба, да? Сама знаю». Зевнула и закрыла глаза. Очень скоро звякнул дверной звонок. Кряхтя, Танька поплелась к двери, открыла и посторонилась. Олег влетел с бешеными глазами, схватил ее за плечи и затряс:

— Где твои родители?

— На даче.

— Когда они приедут?

— Не знаю. Вечером.

— Ты представляешь, что с ними будет, если они приедут сейчас? Ты, злобная, эгоистичная, тварь.

Он бросился к телефону, набрал «скорую».

— Да, порезала вены. Адрес? Какой у тебя адрес?

Положив трубку, побежал зачем-то на кухню, потом вернулся.

— Где у тебя тряпка?

— На балконе.

Примчался с тряпкой, ругаясь, стал вытирать лужи.

— Зачем? Объясни мне, зачем?

— Затем, что ты не хотел со мной разговаривать. А так хоть внимание обратил, спасибо. Водочки?

— Я тебе щас эту водочку об голову разобью.

— А чего ты вообще приперся? Тебе же плевать на меня.

— Тут плюнешь! Объясни мне, зачем ты это сделала?

— Слушай, объясняю. Вот у тебя же нет другой девушки. Насколько мне известно, ты никого не встретил, ни в кого не влюбился. Или кто-то есть?

— Нет у меня никого, сколько тебе говорить!

— Вот если бы у тебя кто-то появился, ну, влюбился в другую, с кем не бывает, я бы ни слова не сказала. Погоревала бы, конечно, но насильно мил не будешь, пережила бы как-нибудь. Даже если бы ни в кого не влюбился, если бы просто я до чертиков тебе надоела. Ну, разлюбил, обрыдло, тоже с кем не бывает. Я бы опять-таки погоревала и пережила. Но вот ситуация, она меня бесит! У тебя никого нет, кроме меня, ты мне говоришь, что любишь, но хочешь все закончить. Из-за чего, из-за этих поганых дискотек? Но ведь это же не серьезно!

— По-твоему — несерьезно?

— Что конкретно тебя раздражает? Что мне весело? Что здесь мы разошлись во вкусах?

— Что ты крутишь задницей черт знает перед кем!

— Здрасьте! А как же «ревность — глупое чувство»?

— Я не ревную. Просто это неправильно. Если уж мы с тобой вместе…

— Это было бы неправильно, как ты выражаешься, если бы мы были действительно вместе. Я сколько раз тебе говорила, что проблемы исчезнут, если мы будем жить вдвоем.

— Ну, сколько раз обсуждалось… Рано еще жениться, столько надо вопросов решить.

— Да не нужен мне твой штамп в паспорте, я хочу с тобой жить!

— Где, с моими родителями, что ли?

— Мы оба достаточно зарабатываем, чтобы снимать квартиру.

— Я думал о покупке, но на это пока денег нет.

— Так можно еще очень долго думать!

Дискуссию прервал звонок в дверь. Врач «скорой помощи» оказался очень молодой человек, ровесник, если не моложе, Олега. Медсестра совсем девочка.

— Раны неглубокие, вот так несколько дней походите. — Он крепко забинтовал Таньке руку и с интересом огляделся. — Чего ж вы, девушка, такие глупости делаете?

— От несчастной любви, — выпалила Танька и грубо ткнула пальцем в Олега. — Вон к нему.

— Слушайте ее больше. — Бедный Олежа готов был провалиться сквозь землю. — Очередная пьяная истерика.

Медсестричка смотрела на них во все глаза, даже рот чуть-чуть приоткрыла. Это покруче сериала будет. Когда они ушли, Татьяна тоже как-то сдулась. Закуталась в халат, прилегла на диван. Олег возился с тряпкой.

— Там еще, на дверях вытри, — бесцветным голосом попросила Танька.

— Где? Ох, блин, твою мать.

Бросился вытирать засохшие коричневые стрелочки на всех дверях. Потом пришел к ней в комнату, выключил музыку и присел на край дивана. Он хмурился, но глаза его уже не были такими пугающе холодными, как утром. Танька нежно улыбнулась:

— Так хорошо, когда ты рядом.

— Тань, ты что, совсем не думала о последствиях?

— Мне было все равно.

— Что ты со мной делаешь?

— А ты что со мной делаешь? Ты мучаешь меня, я все время чувствую себя виноватой. А что такого я сделала? Я тебе никогда ни с кем не изменяла, даже мысли такой не было. Противно подумать, что до меня может дотрагиваться кто-то другой, кроме тебя. Но я все время оправдываюсь, вру, чтобы тебе спокойнее было. Мне эта жизнь уже надоела, эта дерьмовая жизнь, она мне не нравится.

Танька разрыдалась, Олег обнял ее и стал баюкать, как маленькую, пришептывая бессмысленные успокоительные слова:

— Ну-ну-ну, все будет хорошо, успокойся, не плачь.

— А ты не уйдешь?

— Я не уйду, я буду рядом, все будет хорошо.

Удивительно, как быстро забылся этот эпизод, только тонкие белые шрамики на левом запястье иногда попадались на глаза, но Танька стряхивала все мысли по этому поводу, как воспоминания о дурном сне. Она уже не злоупотребляла его терпением и встречалась с подругами намного реже и не в ночных клубах. Максимум — тихий бар до десяти вечера с обязательным освидетельствованием по телефону. Олег, со своей стороны, не чинил препятствий этим редким вылазкам и стал терпимее к ее подругам. Их отношения вышли на новый, одомашненный уровень. Они уже не боялись показаться друг другу смешными и нечистоплотными, у них появилось еще больше ласковых смешных прозвищ. Теперь они реже занимались сексом, но чаще уезжали на выходные с ночевкой, имитировать совместную жизнь. Однажды родители Олега уехали на две недели в отпуск, и Танька временно поселилась у него — это было счастливейшее время. Ей страшно нравилось готовить для Олега, она обожала удивить чем-нибудь особенным и долго, со вкусом кормить его. Видно, ему тоже это нравилось, он часто говорил, как ему хорошо, как он расслабляется рядом с ней, как не хочет никуда уходить. Ее родители уже воспринимали Олега почти как члена семьи, вплоть до того, что пару раз припахивали его помогать на даче. Он не роптал, был снисходителен и дружелюбен, так что их свадьбу считали делом решенным, но отодвинутым на неопределенный срок. Его родители по-прежнему знали Таньку только в лицо. Она была слишком стеснительна, чтобы разговориться с ними, а Олег не считал нужным знакомить их поближе. Видимо, знал, что его родители еще не оставили надежду женить единственного сыночка на дочери знакомого генерала и лишь терпят, сцепив зубы, когда сынуля одумается и закончит затянувшуюся интрижку с непонятной девушкой.

Шло время, и Таньку стала раздражать эта неопределенность. Она стала замечать, что шутки по поводу Олегова жениховства со стороны родителей и сестры стали уступать сочувственным взглядам и перешептываниям за спиной. Она злилась, но больше на них, чем на Олега. Стала раздражительной, особенно почему-то раздражалась на Машку, излучающую самодовольство и в последнее время взявшую моду учить всех жизни. Как-то, встретившись в «Диком Дрейке» за кружкой светлого пива, перемыли, как водится, косточки начальникам и подругам и спрыгнули на обсуждение личных новостей. Обычно после второй кружки у них шли споры про политику, но Машке не терпелось похвастать, какую квартиру покупает ее Вован и как она там намерена все интересно устроить. Таньке стало как-то гадко на душе, и она ляпнула глупую и завистливую фразу:

— Ой, ну у тебя прям все лучше всех, идеальная ты наша.

— С чего ты взяла, что у меня все идеально?

— Ну, куда ни плюнь — везде образец для других.

Машка больше не стала огрызаться на едкость, видно, поняла, что у подруги в душе творится.

— Знаешь, Тань, — сказала она без тени сарказма, просто и искренне, — если бы у меня было все так идеально в личной жизни, мы с Вованом уже давно бы детишек нянчили, а не трахали бы друг другу мозги уже третий год. — Машка с Вованом познакомились почти в то же время, что и Олег с Танькой. А что касается «куда ни плюнь», то картина тоже не образцовая. Родители на грани развода, в конторе — застой, никаких перспектив. Тебя-то хоть на работе ценят, деньги нормальные платят. Просто я стараюсь не грузиться сильно, сама себя веселю. А что, есть нехорошее впечатление?

— Впечатление самолюбования. Но не бери в голову, дело не в тебе, а во мне. Просто я своей жизнью недовольна последнее время.

— А я довольна? Надо мной уже на работе смеются, а дома пилят. А мой любезный друг мне голову морочит. Да, мы поженимся, только я на работу другую устроюсь, а то там мало платят. Да, мы поженимся, только вот отца прооперируют, его сейчас беспокоить нельзя. Да, поженимся, только квартиру куплю. Знаешь, что он сейчас говорит? Как же мы поженимся и будем жить в этой квартире, если она пустая? Там нужны хотя бы холодильник и стиральная машина. Вот когда будет хотя бы минимальный комфорт, тогда поженимся.

— Господи, ну ты как будто про Олега рассказываешь. Только у нас и квартирой никакой не пахнет.

— Влипли мы с тобой, Танька, как две лохудры. Имеют нас и кормят завтраками, а мы потерять боимся. А чего бояться? — воинственно воскликнула Машка. — Мы еще ого-го, мы им всем покажем. Давай выпьем за это. Ну а если серьезно, я где-то слышала, да и сама так считаю, что на каком-то этапе отношения, даже самые-пресамые, заходят в тупик, если им не дать развития. Ну, это ребенок или хотя бы какое-то общее дело. Так вот, я не знаю, как у тебя, но у меня такой этап наступил. Пусть он купит свой ср…й холодильник, но если и потом всплывет какая-то отмазка, я с ним рву. Хватит, не на помойке себя нашла!

Это был их последний дружеский разговор. Буквально через месяц, на дне рождения у толстой Алки, Татьяна опять не смогла сдержать свое раздражение, но в более радикальной форме. Сияющая Машка рассказывала, как Вован предложил ей руку и сердце и попросил прощения, что не сделал этого раньше. Просто потому, что хотел, чтобы ей сразу было хорошо и уютно без всяких бытовых заморочек и потому, что он дурак, конечно.

— Мужика надо вырастить, взлелеять, чтобы он созрел, сам дошел до всего, — разглагольствовала Машка, конечно, в шутку, но Таньку дико взбесил ее менторский тон. К тому же ее угнетало, что их с Олегом тупиковый этап никак не разовьется хотя бы во что-нибудь. И ей казалось, что подружки тоже об этом думают и даже шепчутся за спиной. Чтобы придать себе уверенности и показать этим клушам, кто на самом деле круче, она стала рассказывать о своих успехах на работе, подпила и вела себя довольно вызывающе. Машка позволила себе в ее адрес несколько ехидных замечаний. Весь вечер они исподтишка перебрасывались напряженными фразами, пока в самом конце Танька не выдержала и бросила в лицо подруге: «Да отвали ты от меня!» — и мгновение наслаждалась ее изумленными глазами и глупо отвисшей челюстью. Оправившись, Машка пробормотала что-то вроде: «Хорошо, отвалю» — и после этого они перестали общаться. Созванивались несколько раз по служебной необходимости, один раз Машка в ответ на Татьянин рабочий звонок пригласила ее на пиво. Мило побеседовали о том о сем, политес был соблюден, на том и разошлись.

«Ну и ладно, обойдемся», — думала Танька и действительно первое время не чувствовала особой утраты. Всю энергию из нее высасывали странные отношения с Олегом, а в редкие отвлеченные моменты появлялась развеселая Светка Седова со своими новыми знакомыми: энергичными особами, лихо разбирающимися в местном «светском обществе». Они ее по-настоящему развлекали, без всяких загрузок, что ей и требовалось, потому что ей все чаще не давала покоя еще одна головная боль.

Еще в начале своего знакомства с Олегом Танька совершила поход к одному из самых неприятных (после зубного) врачей, чтобы поставить спираль. Она, как девушка разумная и ответственная, с появлением постоянного полового партнера решила оградить себя и его от нежелательных последствий. Участковая врач Киселенко, осмотрев, послала ее на УЗИ. Посмотрев на результат, ласково сказала:

— Ай-ай-ай. У вас непроходимость труб.

— Что это значит?

— Бесплодие.

У Таньки подкосились ноги. Вообще-то она уже имела опыт общения с этой дамой и помнила, что на простую молочницу та точно так же качала головой и говорила «ай-ай-ай» с таким видом, как будто у нее по меньшей мере сифилис. И, к слову сказать, прописывала лечить эту самую молочницу не копеечными свечами, которыми она, собственно, и лечится, а отправляла в какую-то далекую аптеку за целым списком особых лекарств, стоящих ненормально бешеные деньги. Причем проделывала она этот фокус со всеми своими пациентками, как позже выяснила Танька. Поэтому ко всем заявлениям чудо-врача относилась очень сдержанно, но это был особый случай. На негнущихся ногах она отправилась в платный Центр планирования семьи и прошла там полное обследование. Там ей сказали, что у нее непроходимость одной трубы и что это ни в коем случае не означает бесплодие. Предложили полечиться от каких-то мелких запущенностей и отпустили на все четыре стороны. Татьяна не поленилась сходить к заведующей своей районной женской консультацией, устроить там скандал, пригрозить судом, компенсацией морального вреда и потребовать увольнения врача Киселенко. Конечно, все замяли, ей принесли извинения, но страх остался.

Она объяснила Олегу ситуацию, сказала, что ей нежелательно предохраняться, намекнула, что и ему не следует. Намеки он не принял и первое время пытался что-то делать, но потом как-то постепенно все сошло на «авось». Олег не поднимал тему, потому что сделал для себя вывод, что у его подруги действительно с этим проблемы и не стоит лишний раз бередить рану. Танька обходила ее стороной, чтобы лишний раз не напоминать о предохранении, и очень надеялась на успокоительный прогноз платного врача. Но шел четвертый год их отношений, а никакого намека на беременность не появлялось. К тому времени вялый «тупиковый этап» уже настолько затянулся, что Танька стала просто кожей ощущать необходимость перемен — любых, даже плохих. Небольшая встряска произошла, когда они с Олегом провели вместе отпуск на Кипре. Уже сам факт того, что они собрались, был знаковым: Олег был чрезвычайно тяжел на подъем, и даже двухдневную поездку можно было считать подвигом с его стороны. А тут три недели романтической обстановки: жаркое солнце, теплое море, исторические достопримечательности и колоритные ресторанчики. В нестандартной обстановке время тянется медленно, и каждый день становился длинным и насыщенным. А вечером они пили молодое вино и бросались в постель с тем же жаром, что и в начале знакомства. Танька была очень хороша: худая, загорелая, веселая, в легкой одежде и с выгоревшими добела волосами. Олег даже немного ревновал к местным мачо, которые так и ели ее глазами. Когда они вернулись домой, Танька опять чего-то ждала от своего любимого, но так и не дождалась. Стала было приходить в свое обычное унылое состояние, как вдруг у нее случилась задержка. Подавив желание кричать об этом на весь белый свет, она подождала еще пару недель, купила тест на беременность и, счастливая результатом, помчалась к врачу за подтверждением. Видно, что-то случилось с ними там, на теплом море, что-то правильное, и ее тело откликнулось животной радостью.

Олег сидел перед ней, расслабленно откинувшись на сиденье и чертя пальцем невидимые узоры на дубовом столе. Но глаза поблескивали из-под очков настороженно, и приветствие прозвучало слишком беззаботно. Видимо, что-то почувствовал в ее голосе, когда она по телефону предложила встретиться в «Диком Дрейке». Таня решила не играть в кошки-мышки и начала с места в карьер:

— Я беременная.

Секундное замешательство сменилось напряженно-ровным выражением лица. Почертив еще немного кружочки на столе, осведомился:

— Какой месяц?

— Уже второй. Почти два. Я сама недавно узнала, все думала, просто задержка, а врач… — поперхнулась, увидев радостную улыбку, разливающуюся по лицу Олега. Такому любимому, как никогда. Он рад, рад слышать, он хочет…

— Только второй? Так это же очень хорошо! Значит, еще не поздно сделать аборт.

Татьяна все улыбалась, одеревенев. Удар был слишком силен. За какое-то мгновенье она прожила целую жизнь, полную детских улыбок, нежных объятий и солнечных прогулок всей семьей. Мама, папа, малыш. Мама и папа выбирают малышу комбинезончик, учат его новым словам, целуют перед сном. Мамуля — такая добрая и красивая, читает малышу яркую книжку. Папуля — большой и сильный, катает его на плечах и подбрасывает вверх. И еще зоопарк, и еще трехколесный велосипед, и «я хочу писать», и «наша мама родит нам сестричку», и еще, еще…

За мгновенье до его слов. А потом ледяной душ и пустота. Нет сил кричать. Помолчали. Татьяна сделала глубокий вдох и тихо сказала:

— Я не буду делать аборт.

Теперь одеревенел Олег. Он непонимающе похлопал глазами, потом с еле заметной ноткой отвращения, так же тихо сказал:

— А вот это и называется «женить на себе». И не надо было делать вид, что ты такая особенная, что тебе на фиг не нужен штамп в паспорте, такая вся современная и свободу уважаешь. Такая же, как все. Алчная бабища. Не надо на меня так смотреть. — Его тон неуклонно повышался. — Именно алчная бабища, говорю твоими же словами. Сначала ты мне впариваешь какую-то байку о непроходимости труб, под этим предлогом перестаешь предохраняться. А все для чего? Для того, что всем бабам надо. Залететь, зная, что мужик порядочный и никуда не денется.

— Никакие это не байки! Мне вообще сначала сказали, что это бесплодие. Господи, ты хоть понимаешь, что значит бесплодие, или это для тебя пустой звук? Только потом, в Центре планирования, успокоили, что я могу забеременеть, но у меня меньше шансов, чем у других — одна из труб… Ну я же тебе говорила! Я же ничего не скрывала! Это такая удача… Врачи говорят, что первого ребенка желательно родить до тридцати лет, потом увеличивается возможность всяких там отклонений. Ну, ты же знаешь… — потухшим голосом закончила Татьяна, следя за его реакцией.

— Так что за проблемы, — добродушно улыбнулся Олег. — Ты же еще молоденькая у меня, тебе всего двадцать восемь.

— Двадцать девять.

— Ну и что? Вон на Западе и в сорок рожают, и нормально. Подумай сама, зачем тебе это сейчас? Ни жилья своего, ничего. На работе только-только в гору пошла, глупо сейчас все бросать. У меня ничего не ясно, банк в любой момент может лопнуть — и я без работы. Ребенка надо заводить, когда ты готов, уверен в завтрашнем дне…

— Так и без детей останешься.

— Блин, как мне уже все осточертело. — В голосе Олега от добродушия ничего не осталось. С усталостью и раздражением он уставился на пепельницу. — Все так и норовят попользоваться. Начальство на работе имеет каждый день, родители дома… Перед всеми — отчитывайся. Теперь и ты. То, что ты делаешь — просто циничный шантаж, Таня. И это не в первый раз, ты знаешь, о чем я говорю. — Татьяна машинально глянула на узкие шрамики, чуть белевшие на левом запястье, и к горлу подкатил комок. — И сейчас ты в очередной раз приперла меня к стенке. Конечно, Олежа такой хороший мальчик, покладистый болван, он будет делать все, как скажут. Надоело!

Она слушала и в очередной раз чувствовала, как вина и стыд затопляют ее, вытесняя гнев и ощущение собственной правоты. Действительно, пошлая, алчная бабища с банальными приемчиками. Он же не подлец какой-нибудь и они уже столько вместе — почти четыре года, и Олег ее ни разу не обманул. Все так, но ребенок… Гнев и отчаяние вновь нахлынули на нее, сметая все никчемные мыслишки. Татьяна, неожиданно для себя, вдруг шарахнула ладонью об стол так, что пепельница подпрыгнула, заставив Олега вздрогнуть всем телом.

— ДА ПРИ ЧЕМ ТУТ ТЫ!!!

— Тише, тише, — зашипел Олег, озираясь по сторонам. С соседних столиков бросали заинтересованные взгляды. Но Таньке было все равно. Она не чувствовала своего голоса.

— Ты что-нибудь видишь вокруг, кроме себя, любимого?! Я тебе говорю про свое здоровье, ты же докторский сынок, должен понимать! Про свои насморки ты очень хорошо понимаешь! Я тебе говорю, что это, возможно, мой единственный шанс родить. Я говорю про этого малыша, тебе когда-нибудь приходило в голову, что аборт — это убийство? А ты мне про свою вонючую работу, про своих, блин, родителей! Что ты о себе возомнил? Мне на фиг не нужны твои женитьбы, мне нужен этот ребенок, понял?!

— Это, как всегда, красивые слова! — Теперь он тоже орал, не обращая внимания на откровенный интерес посетителей «Дикого Дрейка». — Ты прекрасно знаешь, что я не брошу ребенка, если он родится, я не так воспитан. Загнала меня в угол и строишь из себя мученицу, а я такой негодяй и должен чувствовать себя виноватым. Хитрые бабы!

Таньке вдруг стало смешно. Она как будто увидела со стороны эту сцену: сидит не юная уже девушка, нервничает и пытается чего-то добиться от инфантильного субчика, больше всего на свете ужасающегося от мысли, что ему придется самому о ком-то заботиться и принимать ответственные решения. Ему так страшно, что не понятно и даже не слышно, о чем речь идет. А чего она, собственно, хочет? Женился чтобы? Да ни фиг ей такая семья. Что она вообще здесь делает, с этим чужим, абсолютно чужим человеком, зачем рассказывает ему о сокровенном: о болезнях, о радостях? Внизу живота опять потянуло, посильнее, чем с утра. Ладно, Танюша, ты не услышала то, что хотела, а значит, и рассиживаться больше незачем.

— Я про Фому, ты про Ерему. Как обычно. — Она решительно встала. — В общем, так. Ребенка я оставлю, а от тебя мне ничего не нужно. Даже признания отцовства не нужно. Так что ни в какой угол я тебя не загоняю, живи себе спокойно. И забудь обо всем, что между нами было. Я постараюсь забыть. Чего глазки испуганные? Боишься, что опять? — Она вытянула вперед левую руку и засмеялась. — Не бойся, трусишка, зайка серенький. Я очень хочу жить, так сильно, как никогда. Ради него.

Татьяна ткнула пальцем в живот, развернулась и пошла к выходу. Ее слегка мутило, но было весело и легко, как бывает после принятия трудного, но окончательного решения. Олег нагнал ее уже на улице, схватил за локоть и заговорил проникновенно, заглядывая в глаза:

— Тань, ну давай спокойно поговорим, а? Если ты так решительно настроилась, я готов, ну и отцовство, и… А может быть, подумаешь еще? Ты же умница, ну рассуди здраво…

Танька чувствовала себя совершенно разбитой: рука Олега казалась ей чугунной, низ живота все больше и больше болел, легкое недомогание сменилось откровенной тошнотой и головокружением. Наверное, от жары. Может, съела чего. Беременная все-таки. Больше всего на свете ей хотелось добраться до дома, лечь на любимый диванчик и просто немного полежать. Вон она, машина, а тут это досадное препятствие.

— Олежа, я сделаю, как ты хочешь. Аборт хочешь? Так тебе спокойнее будет? Хорошо, сделаю аборт, только пусти меня, ладно? Хорошо? Ну, я пошла.

Ватными пальцами Танька отцепила наконец от себя его руку и припустила к машине. «Аборт тебе, как же. Пошел ты…» — подумала она, угрюмо глянув из окна на своего озадаченного друга. Завела машину, вырулила на вторую полосу и снова почувствовала приступ дурноты. Живот болел все больше, в горле стоял комок. «Чертов токсикоз. А это нормально, что живот так болит? Надо у врачихи спросить». Через пять минут она поняла, что не в состоянии больше вести машину. Перед глазами вспыхивали красные круги, рот затопила соленая слюна. До дома оставалось совсем немного, но сзади уже начали сигналить: ее машина виляла. Таня включила аварийку и ткнулась как попало прямо под знак. Посидела, отдышалась. Тошнота немного отступила, но вести машину было страшно. Оглянувшись, припарковалась поудобнее и вышла ловить такси. Уже сидя на заднем сиденье потертого «частника», повинуясь внезапному порыву, назвала адрес сестры.

Вылезая из машины, Татьяна поняла, что что-то не так. Как-то тепло и липко. Опустила глаза на свои щегольские кремовые брюки и ахнула: между ног расползалось ярко-красное пятно. Беспомощно наблюдая, как оно стремительно ползет вниз по штанинам, Танька глупо попыталась прикрыть его сумкой, но, поняв, что у нее нет другой сумки, чтобы прикрыть все это сзади, опомнилась и, не глядя по сторонам, рванула к Ольгиному подъезду.

— Ты что, не на работе? А-а, сегодня же суббота… А чего не позвонила? Меня могло не быть, я как раз гулять собиралась с… Господи, что это? Мамочки!

Ольга подхватила сползающую по стенке сестру и поволокла ее в комнату.

— ГДЕ ЭТОТ ХРЕНОВ ТЕЛЕФОН?!!

Какое-то время после выкидыша Таньке казалось, что жизнь закончена. Она ходила на работу, автоматически, без эмоций выполняла свои обязанности и, видно, делала это неплохо, потому что получила повышение: должность исполнительного директора и несколько тысяч рублей прибавки к зарплате. Где-то в начале у нее мелькнуло воспоминание о белых шрамиках, но она с гневом отвергла эту идею: еще не хватало, чтобы гнусный маменькин сынок решил, что это по нему так убиваются.

Как будто в издевку над Танькиным горем среди ее знакомых начался повальный бум рождаемости. Сестра родила совсем незадолго до Татьяниного выкидыша и как раз собиралась гулять с младенцем, когда та примчалась к ней вся в крови. Ольга родила мужу Сереге мальчика, которого назвали Николкой, кормила его грудью, была толста и счастлива, с румяного раздобревшего лица не сходила сытенькая полусонная улыбка. Ее старшая, Настя, которой уже стукнуло двенадцать лет, и Серегин сын Артем не отходили от своего общего братика и бросались помогать Ольге по первому намеку. Сам Серега, не стесняясь, плакал от счастья и зарабатывал все больше и больше денег в своем магазине запчастей. Таньку от этого перебора идиллией слегка мутило, она частенько бурчала: «сироп сиропный», но своего нового племяша обожала и не упускала случая с ним понянчиться.

От толстой Алки до нее доходили новости о бывших подругах. Машка родила второго сына, едва ее старшему сравнялось два годика. Аморфная корова Марго наконец-то разродилась сыном для своего любимого Славиньки. Подавляющее большинство ее старых знакомых встречались ей либо беременными, либо с колясками. «Да что же это такое? Неужто демографическая ситуация улучшается?» На что ее мать, как всегда беспардонно, заявила: «Это потому, что возраст у твоих знакомых такой. Все нормальные женщины стараются родить к тридцати годам. Одна ты у меня слишком умная — по горшкам дежурная». Последней каплей стало известие о беременности одной из самых одиозных фигур Танькиного окружения — Светки Седовой. Королева похабных анекдотов и подстилка по убеждениям, Светка уже давно как-то притихла. Ночную жизнь с Танькой и другими мелкопоместными «светскими львицами» вела уже не так бурно, чаще отказывалась от походов по ночным клубам, участвовала только в частных вечеринках и вечером всегда ехала домой, к Гене. Старых любовников забросила, новых знакомств избегала. На дружеские подковырки отшучивалась, но как-то призналась, что устала. Да и привыкла уже к Гене: как-никак уже десять лет вместе, он ей столько уже всего простил, что ее вдруг посетило чувство благодарности. О своей беременности она рассказала не сразу, а уже когда округлился животик. Беременность она переносила плохо: была вся отекшая, опухшая, с одышкой и пятнами на лице. Но в глазах поселилось умиротворение, схожее с сытой благостью Танькиной сестры. Это Татьяна переносила с трудом и все чаще предпочитала общество беззаботных «светских львиц».

К ее собственному удивлению, ее стало тянуть в церковь. Каждое воскресенье она приходила туда, становилась в уголок и подолгу наблюдала за службой, за прихожанами. Поборов непонятное смущение, стала молиться за здоровье близких, ничего не прося для себя. Через какое-то время набралась смелости и исповедовалась. Невероятно, но почувствовала облегчение, как будто разгрузила себя немного. Однажды, повинуясь внезапному порыву, подкараулила батюшку после службы и задала вопрос, как можно попасть в монастырь. Отец Меркурий внимательно посмотрел на бледную Таньку в изящном шифоновом шарфике на голове и пригласил на разговор.

— Недавно ходишь. Случилось что?

Танька, смущаясь и с трудом подбирая слова, начала рассказывать о себе, священник перебил:

— Помню твою исповедь. Много грехов было. Каешься хоть?

Танька понурилась. Если походы в «Глобус» с пьянством до поросячьего визга — это раскаяние…

— Ты в себе разберись сначала. К Богу надо прийти осознанно, а не потому, что просто хочешь как-нибудь изменить свою жизнь. Не греши, делай добрые дела — и жизнь твоя изменится к лучшему. А монашество — это призвание, посвящение себя всей без остатка служению Господу нашему. Думается мне, что не твое это призвание. Иди.

Танька уныло побрела домой, по дороге раздав всю мелочь нищим у церкви, хотя раньше принципиально этого не делала: считала их всех профессионалами. Придя домой, послонялась по комнатам, повздыхала, потом встряхнулась, фыркнула и позвонила «светской львице».

Прошло каких-то семь месяцев после расставания с Олегом, как до Таньки дошли слухи о его свадьбе. Женили-таки бедолагу на генеральской дочке, здоровой алчной бабище, взращенной и взлелеянной с единственной целью: выдать замуж за подходящего мальчика. Бракосочетание было на редкость пышным и безвкусным, воплощая в себе все то, о чем Олег с таким презрением и ужасом рассуждал. Невеста была высоченной, полнокровной самкой, из тех, кто, по выражению самого Олежи, прижмет грудьми к березе, и ты сдаешься. Вероятно, это делало его хоть немного счастливым, не говоря уже о его родителях. Таньку новость позабавила, не более того.

Сама же Татьяна пошла вразнос. Она оправдывала свое всеядие желанием заиметь ребенка, при этом рискуя элементарно подхватить что-нибудь венерическое. В ее гареме, как она это называла, теперь значились: старый знакомый — развеселый Виталик Манкель, новый знакомый — женатый «оборотень в погонах», богатый гибэдэдэшник Костя, также эпизодически присутствовал обветшалый «богемный лев» Федорков, доставшийся в наследство от остепенившейся Светки, и совсем недавнее приобретение — смазливый двадцатилетний работник бензозаправки Димон, который обаял тридцатилетнюю Таньку полным отсутствием денежных средств и комплексов по этому поводу. Он смотрел на свою взрослую подругу со смесью неприкрытого вожделения и благоговейного любопытства, порожденного ее несомненными (в сравнении с собой) ученостью и изысканностью. Интерес был, конечно же, и меркантильный: Татьяна водила его по ночным клубам, платила за выпивку, бильярд, боулинг, даже пару раз давала немного денег с собой. Эти деньги он тратил потом в дешевых кафе на своих юных подружек и демонстрировал им свои беспорядочно нахватанные от Таньки знания, вызывая девичье сексуальное возбуждение.

Взяв шефство над сим воплощением простодушного порока, Татьяна поначалу даже испытывала что-то вроде радостного предвкушения Пигмалиона, пытаясь рассмотреть в юноше какой-то скрытый потенциал умственного и духовного развития. Увы, кроме потенциала физиологического она так ничего и не рассмотрела. Вкусив несколько раз свежего неумелого тельца и пережив эффект новизны, Татьяна заскучала. Физическое общение себя исчерпало, интеллектуальное не заладилось. Некоторое время она развлекалась тем, что утонченно унижала Димона и с мрачным наслаждением наблюдала его замешательство, но скоро почувствовала жалость к бедняге, отчаянно пытавшемуся подстроиться под ее изменчивое настроение. Эта жалость отнюдь не прибавила ему сексапильности, и Танька, сама себе опротивевшая, думала, как бы уже все поизящнее закончить. Еще и сестра капала на мозги: «Господи, с кем ты вошкаешься? Какое-то вторсырье…»

Очередной раз бросив в мусор отрицательный тест на беременность, Танька подавленно размышляла: «Действительно бесплодие? Почему я? Кто-то по три аборта и рожает… Кто-то не хочет, а рожает… Рожают и бросают. Бросают?» Ее осенило. Почему раньше об этом не подумала?

Окрыленная, Танька стала искать телефон знакомой, у которой была своя знакомая, у которой, в свою очередь, был муж судья. Кто, как не судья, должен знать об этом — всякие дела об усыновлении… Где же он? А, в старой записной книжке. Ну и что, что не свой? Наследственность — все фигня. Мать не та, которая родила, а та, что вырастила. Вот и телефон. Хотя бы узнать, где спросить, как искать. Переговорив со знакомой и получив обещание разузнать все и даже, может быть, устроить встречу, Машка подумывала, не озадачить ли еще адвоката, который работал на их контору, ведь плюрализм мнений никогда не помешает. Решила, что надо выбрать момент и как бы между прочим спросить, специально звонить не следует.

Сдернула с полки семейный кодекс, раскрыла, но тут же закрыла и положила на место. Не в состоянии сейчас воспринимать формулировки, другая мысль свербит. Какая? Ну конечно! Надо отделаться от всего своего гарема, от всех тошнит. От всех до единого. На ум пришла крылатая Машкина фраза: «Господи, ну как я могла спать с этим уродом?» Она так говорила после каждого своего хахаля, за исключением мужа. Вот и у Таньки тоже вопрос: «Как я могла?» Никакими чувствами здесь и не пахнет, на слово любовь даже нет комментариев — одно циничное ржание. Секс? Нет у нее такой зависимости, она может без секса годами жить, проверено. Пьянки, гулянки? Из праздника превратились в рутину с гнусным похмельем. Как она, Татьяна, могла так упасть? Разве эта перезрелая девушка с помятым лицом — она? Ее передернуло. Ей нужен был от них ребенок, она его не получила. Она получит его в другом месте, а этих — отрубить и выбросить. Да не прятаться и не морочить голову, а сразу — раз и нет их. Не видеть и не слышать. Проще всего решается вопрос с Федорковым: она просто не будет ходить в тот клуб, где он работает арт-директором. Вообще не будет ходить в клубы. Надоела эта жизнь, надо начинать новую.

Полная решимости, она набрала Виталика Манкеля.

— Привет, не занят? Слушай, я…

— Приве-е-ет, рыбка. Я как раз о тебе-е-е думал. Целую неделю тебя не ви-и-идел. Так бы тебя и скушал. Как ты насчет сегодня?

Танькина решимость куда-то подевалась. Парень-то он неплохой, Виталя. Ей ничего такого не сделал. Несерьезно, конечно, к ней относится, но он на себя никаких обязательств и не брал. Какой он муж, какой отец, это же развеселый Виталик Манкель. Он такой, и никого не обманывал. Надо просто постараться его не обидеть, не грубить, а просто по-дружески распрощаться. Но не чересчур дружески, а то он это еще за новую игру воспримет.

— Слушай, Виталя, я как раз звоню, чтобы сказать: встречаться больше не будем. И созваниваться.

— Гыы… Ты что, замуж вышла?

— Не вышла! То есть, может быть, да, очень может быть. Но так или иначе, не звони мне, ладно?

Кажется, до него дошло, потому что после паузы он спросил тихим, робким, не свойственным себе голосом:

— Тань, ты узнала про Анжелку, да? Из-за этого?

Танька хрюкнула и, не сдержавшись, расхохоталась от души. У нее как камень с души свалился: ну, Виталик, знала я, что с тобой проблем не будет. Прям люблю тебя за твою беспроблемность.

— Ох, Манкель, рассмешил, не могу. Да расслабься, не из-за Анжелки, не из-за Манжелки. Мне на них наплевать, так же, как и тебе на моих Костю, Диму и Андрея. Просто обстоятельства так сложились, мне это сейчас не нужно. Лишнее, понимаешь? Но дело не в тебе, ты не обижайся. Ты прелесть, нам с тобой было весело. Хорошо?

— Как-то неожиданно…

— А что, подготовку делать, что ли? Ну, прощай тогда?

— Ну, прощай… Звони, если что…

Танька положила трубку в отличном настроении. Теперь женатый «оборотень» Костя. Они познакомились два месяца назад в бильярдном клубе: Танька с двумя своими новыми подружками и компания нестарых мужчин в таком же численном составе. В бильярде очень удобно знакомиться: главное — надеть что-нибудь плотно обтягивающее попку, а остальное — дело техники. Ты увлеченно гоняешь шары, а мягкое место само оттопыривается, не надо даже строить глазки и продумывать жесты. Собственно, бильярдный клуб — это парад женских поп, на эту шоу-программу и стекается народ, любителей игры здесь минимум. Все было как по плану: «Девчонки, у вас столик свободен?», партия с победой Таньки, японский ресторан, дискотека с жаркими танцами, чил-аут с задушевными разговорами, телефончик, в выходные — шашлык на природе, лесной отельчик с сауной и уютными номерами до вечера, но не на ночь. Одно и то же каждые выходные с редкими перерывами.

Но расставание с Костей не прошло так гладко, как надеялась Танька. Как истинный работник правоохранительных органов, Константин Сергеевич поставил задачу выяснить мотивы Татьяниного неправомерного поведения.

— Так, я не понял. Что произошло? Тебя что, жена вычислила?

— Нет, понимаешь…

— А что, заболела?

— Да Бог с тобой…

— Беременная? Хотя нет, если бы беременная, то наоборот… Тебе кто-то что-то сказал? Кто? Что? Говори!

— Н-никто, н-ничего. Костя, я…

— Так, тогда я не понял. Нет, я не понял. Что произошло?!

— Да просто не хочу тебя видеть!

— Так, а чего это ты мне грубишь? Ты чё мне грубишь, я спрашиваю?!

— Ой, ну все, до свидания.

— Нет, подожди, я тебя все равно достану. Лучше сейчас мне признайся.

— Да не в чем мне признаваться. Не нравится мне такая жизнь. Не хочу тратить время на женатого мужика. Мне уже много лет. Я детей хочу. Все просто.

— Тань, Тань, Тань, подожди, Та-ню-у-уша. Я ж тебе говорил, вот разведусь со своей, и мы с тобой что-нибудь придумаем. Ну ты такая резкая, вообще. Ты бы мне раньше сказала: мол, давай, Костян, то да се…

— Костя, ты не обижайся, пожалуйста, но даже если ты разведешься, меня это не заинтересует. Жить с тобой я все равно не буду. Ивидеться больше не хочу. Не звони, ладно?

— Так, я понял. У тебя кто-то завелся, да?

— Если да, какие у тебя ко мне могут быть претензии, дорогой мой женатый мужчина?

— Да ты чё мне грубишь, блин?!

— Все, до свидания.

Танька положила трубку и тут же услышала, как в сумочке заиграл мобильный. Конечно, он. Не понял. Надо сменить номер. Хорошо, что он не знает ее домашний телефон, не знает, где она живет и где именно работает. Хотя знает ориентир. Если совсем без башни, может поджидать и выловить возле работы, тем более что знает ее машину. Настроение испортилось окончательно. Вот этого геморроя только не хватало.

Юный смазливый Димон вообще не знал ее координат, потому что Татьяна сама заезжала к нему на работу, когда считала нужным. Поэтому она просто перестала заезжать, не учтя тот факт, что в один прекрасный выходной день они забегали к ней в контору за забытым пальто. И в один такой же прекрасный, правда, рабочий день, спустя где-то неделю после Танькиного просветления насчет новой жизни, когда она уже успела забыть о своем гареме и полностью погрузилась в сбор информации по усыновлению, дверь в ее кабинет открылась и вошел бледный призрак.

— Я сказал, что по личному делу, и она меня пропустила, — несчастным голосом провещал он. — Она, секретарша, — добавил Дима со смесью ужаса и благоговения.

Да, Элла может напугать. И гораздо более взрослые и солидные мужчины откровенно опасаются ее монументального величия. Танька подумала, что Эллино величие сейчас сгорает от любопытства по поводу этого личного дела, и ей стало дурно.

— Дима, у меня очень мало времени, — сказала она тоном, отражающим ее самочувствие. — Что случилось?

— Ты обещала приехать в выходные и не приехала. И не звонила. Я ждал, ждал… Я бы позвонил, но ты же мне не дала свой телефон.

— Дима, я больше не буду приезжать. И мы больше не будем встречаться. Извини, что я не предупредила тебя, но я думала, без лишних сентиментальных прощаний будет лучше и быстрее.

— Но почему? — трагически вопросил Димон и, к ужасу Татьяны, из глаз его брызнули слезы.

— Дима, ты чего?!! Перестань немедленно, какой ужас! Я же на работе! Вдруг кто-нибудь увидит, что я скажу?

— Тебя это больше всего волнует, это, да? Кто что скажет? Я думал, что ты!.. А ты!.. Я не думал, что ты такая!

Сцена стала сильно смахивать на бразильское «мыло», и Татьяна поспешила перевести разговор в более продуктивное русло.

— Слушай, Дим, ну это же несерьезно. Мы с тобой взрослые люди, давай поговорим. Зачем ты так все близко к сердцу принимаешь? Может, тебе что-нибудь нужно? Ты только скажи. Может быть, денег нужно? Если не очень много, я могу…

— Ты! — Обычно робкий и ласковый, как ягненок, Дима метнулся к ней с необычайной проворностью и через секунду его искаженное яростью багровое лицо оказалось в десяти сантиметрах от ее испуганной физиономии. — Ты, стерва подлая, ты мне в душу плюнула, на мои чувства, на мою… — Он задохнулся и сжал кулаки, подавшись к ней через стол. Танька вскочила как ошпаренная и отшатнулась.

— Дим, Дим, Дим, подожди. Боже мой, извини, извини, давай поговорим, — лепетала Танька, отодвигаясь к стене, пока не уперлась в нее.

В этот, именно в этот, по закону подлости, момент дверь распахнулась и в кабинет величаво вплыла Элла.

— Татьяна Евгеньевна, извините, но Юрий Викторович просил срочно… О-о-о… — лицо Эллы осталось невозмутимым, но брови переместились на середину лба. — Татьяна Евгеньевна, вам нужна помощь?

Димон несколько остолбенел и пока не сообразил, как себя вести, а Танька бочком переместилась поближе к двери и зачем-то очень громко сказала:

— Элла, это мой племянник.

Одна бровь у Эллы опустилась вниз, а другая поднялась еще выше.

— Это мой племянник, у него возникли кое-какие затруднения, и я должна ему немного помочь. Это займет пять минут. Нет, десять. Скажи Юрию Викторовичу, что через десять минут я буду У него, ведь десять минут это потерпит, правда? — заискивающе спросила она, не глядя, рукой нашарив плечо Димона и рванув его за собой. — Если не потерпит, скажи, что я в туалете, скажи что-нибудь. Я решу эту проблему и приду очень быстро, — закончила Танька, вытолкнула обескураженную проблему в коридор и вылетела туда сама.

С Димона слетел весь апломб: глаза глядели потерянно, губы дрожали, под носом блестело. Танька вновь почувствовала себя на коне. Схватив своего Ромео чуть выше локтя, она волокла его по коридору, шипя:

— Устроил. Устроил мне концерт по заявкам. Сейчас выйдем на улицу, я тебе все скажу. Изображает тут любовь до гроба. Да что б ты понимал! Малолетка.

Выйдя на улицу, она завернула за угол и открыла было рот, как услышала сзади:

— Так вот кто у тебя завелся. Этот хмыренок?

Если бы это было бразильское «мыло», героиня бы грохнулась в обморок. Татьяна такой счастливой способностью не обладала и поэтому просто втянула голову в плечи и медленно повернулась.

— Эээ… Привет, Костя.

Коренастый тридцативосьмилетний Костя в роскошном пальто выбросил руку назад, и за его спиной пикнул новый глазастый «мерседес», из которого и велось наружное наблюдение. Костя вразвалочку подошел к сопернику и с нехорошей улыбкой смерил его взглядом с головы до ног. Димону стало еще хуже, чем Таньке.

— Как в анекдоте, блин. Моя любовница мне изменяет. Вопрос — с кем. Я впечатлен, Танюха. На молоденьких потянуло?

Танька подавленно молчала. Она прикидывала, как может закончиться эта история, и знала только одно: в десять минут она не уложится. Костя же решил допросить Димона:

— И давно вы?

— Почти месяц.

— Часто встречаетесь?

— Не очень. Не каждый день.

— Не каждый день? Ай-ай-ай. Сколько раз в неделю?

— Два. Три.

— Меня ты так не баловала, Танюха.

— А ты и не просил.

— А чё ты мне грубишь, блин?

Тут Димон решил до конца сыграть роль героического влюбленного:

— Не трогай ее! Она как раз говорила мне, что между нами все кончено. Она уже неделю не приезжала, и я сам к ней пришел. А она говорит: больше не будем встречаться. Она меня не любит.

— А-а-а, вон оно что. Она тебя не любит, меня не любит, значит, есть кто-то третий? Да ты, оказывается, шалава, Танюха?

Димон понял, что помог своей любимой с точностью до наоборот, и запальчиво крикнул первое, что пришло на ум:

— Она не шалава!

Хрясь — и получил короткий хук справа. Танька квадратными глазами посмотрела на нокаутированного Ромео и поняла, что сейчас то же самое будет и с ней.

— Подожди! Нет никого больше! Выслушай меня.

— Да ты б… чё тебя слушать!

— Я хотела ребенка. У меня проблемы с этим, шансов немного. Был выкидыш, мой парень меня бросил. Я стала пробовать с другими. Полгода пыталась — ничего не выходит. Попробую усыновить. А вас не хочу обманывать — ни тебя, ни его.

Повисла пауза. В душе у Кости, видимо, происходила борьба: на лице попеременно вспыхивали то гнев, то жалость. На земле Димон пошевелился, поднял голову и обвел их мутным взглядом. Мучители тупо уставились на него. Вдруг Костя выдал неожиданную информацию:

— А тебе, наверное, не дадут. Потому, что ты не замужем. Там должно быть все супер: семья, доход, здоровье. У меня знакомая пробовала, так ей не разрешили усыновить. Нет, говорят, всех условий. Иностранцам, прикинь, отдают детей, а нашим, русским, — нет. А баба такая нормальная…

Танька посмотрела на него взглядом побитой собаки. У нее было чувство, что лучше уж хук справа.

— А, ну ясно, — бесцветным голосом пробормотала она и добавила, обращаясь к Димону: — Ты извини, Дим, если что не так. Не приходи больше. — Повернулась к Косте и сказала ему: — И ты извини. Не хотела никого обидеть, не знала, что вы так все воспримете. Ну, я пошла, мне пора.

Глядя на ее понурую спину, Костя зачастил:

— Танюх, ты это, не обламывайся. Той тетке уже под пятьдесят было, ей еще про возраст сказали. А ты молодая, тебе должны дать. Не дрейфь.

Татьяна посмотрела на него и очень серьезно сказала:

— Я и не сдамся. Сделаю все.

Отвернулась и ушла. Но спина у нее была уже прямая.

Танька сидела в маленьком душном кабинете в потертом здании органов опеки и попечительства и старательно записывала в блокнотик все, что говорила толстая тетка, одетая в неприлично дорогой костюм. Перечень справок оказался впечатляющим, ручка бегала по бумаге, едва успевая, но резко замерла, когда прозвучал вопрос:

— У вас брак зарегистрирован?

— У меня нет мужа.

— ???

— А что, одиноким людям нельзя никого усыновить? — с вызовом спросила Танька.

Тетка окатила ее презрительнейшим взглядом.

— Предпочтение отдается полным семьям.

Татьяна была уже с самого начала взвинчена, и ей надо было немного, чтобы вскипеть.

— Послушайте, я молодая, здоровая женщина, у меня стабильный, довольно высокий доход, скоро у меня будет отдельное жилье, я заключила договор долевого участия в строительстве нового дома. У меня есть желание воспитывать ребенка…

— Если вы такая здоровая, почему сами не родите?

— А вам не кажется, что это довольно бесцеремонный вопрос? Может быть, у меня нет достойного кандидата на роль отца? Может быть, я принципиально хочу воспитывать несчастного брошенного ребенка?

— Мне кажется, что вы немного неуравновешенный человек.

Танька открыла было рот, но сразу же закрыла и несколько раз глубоко вздохнула. Только когда почувствовала, что сможет снова открыть его без вредных последствий, сказала примирительным тоном:

— У меня непроходимость труб. Теоретически с этим диагнозом можно забеременеть, но на практике мне уже много лет не удается.

— Много — это сколько?

— Четыре года. У меня был выкидыш, а потом — никак. Я устала и…

— Четыре года! Одни мои знакомые, семейная пара, пятнадцать лет не могли родить ребенка. И недавно, представьте себе, родилась девочка. Им обоим по сорок. А вам сколько лет?

— Тридцать.

— Девушка, какие ваши годы! Еще замуж пять раз выйдете и детей нарожаете.

Таньку ее добродушие взбесило. Да кто она такая, чтобы ей в трусы лезть?

— Если я к вам пришла, стало быть, я все обдумала и хочу усыновить ребенка, — ледяным тоном отчеканила Танька. — Будьте добры, объясните мне, как это делается и когда я могу рассчитывать на результат. Или вы мне отказываете?

— Я не могу вам отказать. Я вас пытаюсь образумить.

— У вас в практике не было случаев, когда одинокие люди кого-то усыновляли?

— Были, конечно, были. Не так много и в основном знакомых детей… Я пытаюсь вам объяснить, девушка, что усыновление ребенка — это большая ответственность. Это изменит вашу жизнь полностью. А вы знаете, что на детей очередь? Что здоровых детей практически сразу разбирают, а больным требуется такое дорогостоящее лечение, что берут их только иностранцы.

— Если дети нарасхват, кем же тогда забиты детдома?

— В детдомах в основном дети из неблагополучных семей, их родители лишены родительских прав, но они живы, а при живых родителях не дают усыновления. А на сирот и брошенных малышей огромная очередь.

Танька вспомнила, об этом говорил ей знакомый судья, когда рассказывал, что дела об усыновлении — самые прибыльные для взяточников. Но она сжала зубы и упрямо заявила:

— Все это я и раньше слышала. Я хочу усыновить ребенка и прошу вас рассказать, как это сделать. Это ваша работа, поэтому уж будьте добры.

Толстая тетка холодно блеснула на нее из-под очков и официальным тоном спросила:

— Ребенка какого возраста вы хотите усыновить?

— Не больше трех лет.

— Почему не больше?

— Потому что до трех они ничего не помнят и можно выдать за своего.

— Вы собираетесь бросать свою работу со стабильным высоким доходом?

Танька почувствовала сарказм в ее голосе, но твердо решила держаться.

— Нет, конечно.

— А кто тогда будет заниматься воспитанием такого малыша?

— Ну, у меня мама не работает.

— Но вы же собираетесь жить отдельно.

— А что, приезжать нельзя? — Танька снова начала раздражаться.

— А ваша мама согласна стать воспитательницей приемного ребенка?

— Конечно, согласна, — запаниковала Танька. В действительности она понятия не имела, как преподнести матери эту новость. — В конце концов, я в состоянии оплатить няню.

— Няня — это хорошо, — рассеянно заметила тетка. Она как будто потеряла интерес к разговору и стала перебирать какие-то бумаги на столе. Затем посмотрела на Татьяну поверх очков, словно удивляясь, что она еще здесь, и небрежно бросила: — Все необходимые документы для предоставления я вам перечислила. Как соберете — приходите, будем предметно разговаривать. И подумайте об ответственности. Это вам не собачку завести.

Дрожа от злости, Танька вылетела из кабинета. Собачку! Сука! Когда немного пришла в себя, подумала: а действительно, что скажет мама?

— Ты что, рехнулась?!! — сказала мама. Вернее, не сказала, а проорала хриплым визгом. — Отец, ты слышал, что она задумала?

Обращение к отцу — это нечто. Обычно никто и не вспоминает о его мирном диванном существовании.

— Ну, скажи что-нибудь, ты же отец, — не унималась она, беспорядочно тряся кулаками над его головой.

Отец отложил газету и сказал веским голосом:

— А чего ты на меня орешь? Твоя дочь — дура. Из-за таких дур Россия и погибнет.

— При чем тут Россия? Ты что мелешь? Напился, что ли?

— Я не пью с прошлой недели. А Россия погибнет, потому что дуры не хотят рожать русских детей. А вот чурки разные плодятся, как клопы. И сожрут нас в один прекрасный момент.

— А кто тебе сказал, что я не хочу? Может, я не могу! — вступила Танька и сразу же пожалела: лицо матери изменилось и стало страдальчески-заинтересованным. Это было отвратительно, еще хуже, чем хриплый визг.

— Откуда ты знаешь, у тебя и мужика-то нет, — проронил отец, на что получил от матери вопль в самое ухо:

— Что ты несешь, дурак? Разве можно так с родной дочерью?

— Сама ты дура! И ты, и родные дочери, все дуры. Достали меня! — Он с достоинством свернул газету и удалился в спальню. Уже оттуда гаркнул: — И в мой дом чтоб никакого выродка не приводила, все равно не пущу!

— Ср…ла я на твой дом! У меня скоро свой будет! Я в «Спецремжилстрое» квартиру купила.

— Доча, а откуда у тебя такие деньги? — Мать выглядела растерянной и расстроенной.

— Взяла ссуду у шефа. А пока квартира строится, я буду снимать. С вами жить не хочу.

— Почему, доча?

— Потому что ДОСТАЛИ! — рявкнула Танька матери в лицо и выбежала из квартиры, хлопнув дверью.

Мать постояла немного в задумчивости, потом набрала побольше воздуха и пронзительно крикнула по направлению к входной двери:

— Достали, достали! Это вы меня достали! — потом повернулась в сторону спальни и закончила: — Все до единого!

Квартиру Танька снимать не стала, мать уговорила дочь остаться, когда она пришла собирать вещи. Мать пыталась еще уговорить ее «не поступать опрометчиво», имея в виду усыновление, но Танька злобно пресекла этот разговор на полуслове. Отец повторил свою фразу о недопущении в свой дом никаких выродков, и они с Танькой картинно не замечали друг друга.

Татьяна уже собрала основные справки о здоровье и доходе, но она твердо решила, что возьмет ребенка, когда у нее будет уже своя жилплощадь, и по этой причине ее задумка отодвигалась на неопределенный срок. Вернее, вначале срок был определен: четвертый квартал сего года.

Покупку квартиры Танька задумала давно — еще в пору отношений с Олегом. Она порывалась жить с любимым на съемной квартире, но рассудительный Олег выдвинул резонный довод: снимать квартиру — это выкидывать деньги на ветер. Лучше потерпеть, накопить и купить, чтобы было уже свое и надолго. Тогда и отношения можно поставить на более серьезный уровень, намекал он. И даже приводил энную сумму, которая уже имелась у него в загашнике, и обоснованно высчитывал, сколько не хватает. Танька тогда тоже бросилась откладывать деньги, благо, никогда особенно много не тратила на шмотки и другие приятности для себя. С Олегом она порвала, но с каждой получки продолжала оставлять на счете некоторую сумму, благодаря чему у нее были кое-какие накопления. Но они были тем не менее смехотворно малы для даже скромной квартирки. Разве что на комнату в пригороде с частичными удобствами.

Вот тогда во всех местных СМИ поперла агрессивная реклама проектов «Спецремжилстроя», провозглашающего себя чуть ли не единственной строительной фирмой, строящей «для народа». Все первые полосы газет, все теле- и радиоэфиры были забиты забойными роликами и доходчивыми интервью с обаятельным гендиректором г-ном Поповым. Почитав парочку таких пресс-релизов, Танька почувствовала, что это для нее. Действительно, покупать жилье на вторичном рынке рискованно: живешь-живешь — и вдруг является с зоны личность, прописанная в этой квартире. Брр. Покупать новое — неподъемные деньги. Участвовать в долевом строительстве — строят исключительно «с огороженной территории, индивидуальным парковочным местом или гаражом, автономным отоплением, персональной скважиной» и т. д. и т. п. И соответственно, с бешеными ценами за метр и ненормально-огромными метражами. То есть так называемое элитное жилье. А на фиг это ей, Таньке, она никакая не элита. Наверное, средний класс. И вот для вас, для среднего класса — опоры общества, я, г-н Попов, и представляю свой проект. Новые высотные дома, построенные с учетом всех современных технологий, современные бесшумные лифты, гостевая парковка, центральное отопление, но такое хитрое, что не будет перебоев из-за коммунальных служб. Не чересчур большие, но просторные квартиры с возможностью индивидуальной планировки. Риски, связанные с долевым участием? Минимальны, господа! Взгляните, дома уже почти построены: из пятнадцати этажей готовы уже семь, можно посмотреть, как все это выглядит изнутри. А теперь трепещите: рассрочка платежа на пять лет и цена! Здесь г-н Попов замочил всех строителей города, назвав реальную себестоимость квадратного метра. Так вот, он делает на эту себестоимость накрутку всего сто у. е. в отличие от мошенников, которые продают эти метры в три и в пять раз дороже. Почему г-н Попов такой нежадный? Да потому что он все равно выиграет за счет массовости: ведь он строит многоквартирные дома, и благодарные дольщики уже стоят к нему в очередях. Редкие статейки в продажных газетах о том, что строительство некачественное и вообще г-н Попов — темная личность, — это происки конкурирующих фирм, которых честный г-н Попов разоблачил в глазах общественности.

Танька пришла в большой, современный офис «Спецремжилстроя», ее обслужили, как самую желанную клиентку, все рассказали и показали и даже свозили на строительство для демонстрации квартир. Татьяна была завоевана: большая однокомнатная квартира с огромными окнами, просторная кухня с эркером, ванная с окном — мечта всей жизни. Двухкомнатные ей понравились еще больше, но были уже не по карману, однако это не сильно ее огорчило. Ей вполне хватит однокомнатной. Стенку можно снести — получится студия. Разделить все пространство на зоны, но не с дурацкими перегородками, а, скажем… с разными уровнями. Глаза ее горели. И мебель — только из «Икеа». И цветов побольше — настоящую оранжерею. В этом доме все квартиры уже были выкуплены. Ей предложили другой, фундамент которого был только-только заложен. Танька была в восторге. Дом строили в самом центре, в ее родном районе, в двух шагах от родителей и подруг. Для приличия пробежав контракт глазами, Танька размахнулась было для подписи, но ойкнула:

— А что, разве начальный взнос пятьдесят процентов? Я слышала, тридцать.

— Это в доме, который уже достраивают. А здесь у нас немного другие условия в связи с тем, что дом только заложен и возможны небольшие колебания на рынке стройматериалов в ходе строительства. Но зато, как вы могли заметить, квадратный метр здесь стоит немного дешевле. Ближе к сдаче квартира дорожает, так что вы заключили выгодную сделку, Татьяна Евгеньевна.

— М-мне надо проконсультироваться. Давайте отложим подписание контракта на…

— Завтра?

— На следующую неделю.

В течение нескольких дней Татьяна выясняла условия ипотечного кредитования, осталась очень недовольна и пошла жаловаться. Не к маме и папе, а к любимому шефу.

— Сколько тебе не хватает, Танюша? — спросил Юрий Викторович, любуясь Танькиной заискивающей улыбкой. Услышав ответ, улыбнулся, пошарил рукой в столе, достал ключ и открыл маленький сейф, стоящий сбоку. Не глядя, вынул оттуда запечатанную пачку, потом еще одну и положил перед ней. Танька онемела на секунду, потом хрипло выдавила:

— А что, мы не будем никак оформлять? Через банк?.. Нет?

— Оформим, оформим, потом с Ларисой подумаем, как лучше.

— Юрий Викторович, а на какое время?

— Что — на какое время?

— Ну… Ссуда. Когда возвращать и с какими процентами?

— С процентами? — Шеф добродушно рассмеялся. — Ох ты Господи, проценты. Не говори глупостей. А когда, — он сделал неопределенный жест, — ну, лет через пять. Столько же у тебя рассрочка платежа? Ну и у нас такая же рассрочка будет, чтоб ты не путалась.

Танька вышла от директора растроганная. Какой все-таки человек душевный. Как ей повезло. Машка, конечно, сволочь, но спасибо ей, что устроила ее сюда работать.

Некоторое время Татьяна пребывала в эйфории. Каждый раз, проезжая мимо своего строящегося дома, она с удовлетворением отмечала, как продвигаются дела. «Если они и дальше пойдут такими же темпами, пожалуй, даже успеют сдать дом как обещали», — тепло думала она и принималась мысленно расставлять мебель и продумывать детский уголок. Но в какой-то момент все остановилось. Сначала она ездила мимо стройки, потом стала останавливаться, в конце концов явилась в офис «Спецремжилстроя».

— Я, конечно, понимаю, что строители никогда не сдают объект к обещанному сроку. Но уже конец третьего квартала, скоро должна быть сдача дома, а построено только четыре этажа, и уже почти два месяца картина не меняется.

— Как хорошо, что вы приехали, Татьяна Евгеньевна, а мы вас обыскались.

— А чего меня искать, мой мобильный не менялся.

— Ах, ну что-то у нас не получалось… Ну не важно. Мы как раз приготовили дополнительные соглашения для всех дольщиков, касающиеся изменения сроков строительства. Вот, ознакомьтесь, пожалуйста.

— Ну сроки — понятно, что вы не успеете. Меня интересует, почему строительство стоит. Там ничего не происходит последние два месяца, вот о чем речь.

— О, это временно, это связано с…

Татьяна минут десять выслушивала разумные объяснения, цветистые примеры и клятвенные уверения, затем поморщилась и прервала менеджера на полуслове:

— А если я не подпишу это соглашение?

— Мы вам вернем все деньги до копейки, можете не сомневаться. Кстати, я продолжу: вы сможете убедиться, что со следующей недели мы возобновляем строительство в связи с тем, что уже…

На сей раз Танька прервала поток уже на второй минуте:

— Вот когда я смогу убедиться, тогда и подпишу.

— Татьяна Евгеньевна…

— До свидания.

В следующий понедельник Танька подрулила к стройке и увидела бойко работающий кран, столбы пыли, кучу народа, копошащегося на каждом квадратном метре, — все выглядело так, как будто никогда не замирало. Тогда она развернулась в сторону строительной конторы и совершила поступок, который долго потом не могла себе простить: подписала допсоглашение. При ней один из дольщиков получил обратно свои деньги, засунул их в карман и сказал: до свидания. «Дурак», — подумала Танька, но дурой оказалась она. Через две недели бурная деятельность на объекте замерла, чтобы больше не возобновляться. Самое смешное, что с виду полностью готовая коробка первого дома, в который Танька не успела, тоже замерла, так и не дожив до сдачи.

Влетевшая в офис «Спецремжилстроя» Татьяна попала в гущу разъяренной толпы. Эта картина ей напомнила демонстрации у дверей рухнувших банков в середине девяностых. Все кричали, потрясая своими договорами, бледный менеджер что-то объяснял ближестоящим, но ничего не было слышно. Через некоторое время Танька поняла, что строительство заморожено на неопределенный срок, на директора заведено уголовное дело, «Спецремжилстрой» ждет процедуры банкротства, деньги вернут неизвестно когда и еще вопрос — вернут ли.

Родители, сестра, знакомые, тетка из органов опеки и попечительства и, конечно же, шеф узнали о громком скандале из газет. Г-н Попов первое время еще вякал что-то о грязных кознях конкурентов, но скоро замолчал: его уголовное дело распухло от информации, предоставленной отделом по борьбе с экономическими преступлениями. Танька ходила как в тумане. Следующим витком издевательств стала перекупка объектов «Спецремжилстроя» другой строительной фирмой и предложение дольщикам доплатить за свои квадратные метры сумму, в полтора раза превышающую первоначальную стоимость. Дольщики разбились на два лагеря: одни рванулись оплачивать, другие подали заявление в суд и на г-на Попова, и на нового строителя. Танька примкнула к последним, потому что у нее просто не было денег — одни долги.

Следующие месяцы пролетели как в кошмарном сне: какие-то пикеты, ругань, сочувствующие взгляды, оставленная надежда заполучить ребенка. Потом было совершено покушение на директора фирмы, перекупившей дома, он отделался царапиной, но дольщикам из первого лагеря вернули доплату за продолжение строительства, и оно заморозилось окончательно. Дольщики вновь объединились в один лагерь, организованно участвовали в судебном процессе, и забрезжила надежда вернуть деньги, правда, неизвестно когда.

Как-то сестра уговорила Таньку сходить на презентацию автосалона, который открывала контора ее мужа совместно с фирмой, в которой работал муж Машки. Она согласилась, подумав, что вряд ли увидит бывшую подругу, которая, по слухам, недавно родила второго ребенка. Не то чтобы она не хотела ее видеть, но как-то спокойнее на душе без таких встреч.

Но первой, кого Танька увидела, войдя в разукрашенный зал, была она. Не виделись с ней года три, а кажется, целая вечность прошла. Машка была почти такой же, только черные волосы уже не торчали клочкастым ежиком, а аккуратно обрамляли лицо и спадали на плечи блестящим полотном, на лице угадывались следы косметики, а одежда была женственной и элегантной. Двое детей не оставили никакого следа на ее стройной фигуре, рыжие глаза глядели так же весело и уже немного косили от порции выпитого и от возбуждения, вызванного обилием старых знакомых. Сначала Танька благообразно поздоровалась с ней издалека и присоединилась к шумной компании друзей Ольгиного мужа. Но потом на нее что-то нашло. Ей вдруг подумалось, что если она сейчас не поговорит с бывшей подругой, она так и будет вести с ней бесцельные мысленные диалоги до конца дней. Для храбрости Татьяна опрокинула в себя бокал мартини, который уже с полчаса бессмысленно вертела в руке, вздохнула и направилась прямиком к Машке, о чем-то болтающей со своим упитанным мужем.

— Ну что, даже здесь расстаться не можете? — грубовато ухмыльнулась Татьяна в сторону мужа и обратилась к Машке: — Пошли выпьем, сто лет не виделись.

— Ладно, девушки, только не увлекайтесь, мне еще Маню на себе домой волочь. — И муж благополучно удалился к кучке каких-то своих знакомых.

Вежливо посмеиваясь, девушки подошли к столу и уставились на ассортимент бутылок.

— Эээ… ну может…

— Как обычно…

— Кого тут обманывать…

— По беленькой…

— Ага…

— Ну, за встречу…

Первые рюмки были выпиты очень быстро, потом, как водится, перерывчик небольшой, и вот уже в руках третья порция, и с ней можно не спешить. Теперь Татьяна уже не чувствовала никакой закрепощенности и даже мельком подумала: а может, ну их, все эти разговоры, вот стоим рядом, смеемся и все как раньше. И так хорошо. Танька встряхнулась: ну нет, решила так решила.

— Сколько твоему второму-то?

— Годик скоро будет. Такой шустрый, прикольный. Старший, наоборот, увалень был, толстяк, лентяй. А этот прям торопыжка. Такие разные. Вот пришла бы в гости, сама бы и посмотрела.

— Да ладно, чего там… Небось не до меня. — Помолчала, набралась духа и добавила: — Чего из вежливости-то приглашать, знаешь ведь, что не приду.

Машка посмотрела ей в глаза без смеха, но и без раздражения, спокойно и серьезно.

— Я, вообще-то, тебя не из вежливости приглашаю, а вполне искренне. Но ты права в одном: это уже превратилось в дежурную фразу именно потому, что ты, конечно же, не придешь. Не знаю, по какой причине, но дело хозяйское.

— Ну, о причине можно было догадаться.

— Извини, тогда я просто умственно отсталая.

— Наверное, можно вспомнить Светкин день рождения.

— Но тогда, мне кажется, не я, а ты мне нахамила. Меня, знаешь ли, трудно обидеть, но тебе это удалось.

— Да, но после чего я тебе нахамила? Ты очень хорошо заметила мои наезд, а своих наездов весь вечер ты не замечала? Ты докапывалась к каждому моему слову и действию, можно предположить, что мне это надоело.

— То, что ты называешь наездами, на мой взгляд, было критикой, к которой ты, кстати, до поры до времени разумно относилась. Но на Светкином дне рожденья ты ведь уже была звездой. Абсолютно не замечала, что ведешь себя просто оскорбительно. Конечно, какая мелочь, говорится тост за здоровье именинницы, а Таня громогласно по мобильнику назначает кому-то встречу через полчаса. Я не докапывалась, а делала тебе замечания, хотя, возможно, было бы умнее промолчать, тогда бы не нарвалась на грубость.

— Можно было сказать все это нормальным тоном, а не вставлять ехидные сентенции на каждый мой шаг.

— Так или иначе, ты обиделась на свое, я — на свое, но потом-то… Потом я тебе звонила, звала на пивко, ты даже один раз снизошла. Осчастливила меня разговорами о погоде. Сама — ни разу не позвонила. А сколько я тебя звала в гости, сколько раз пыталась поддержать хоть какой-то контакт. Но потом бросила это дело просто потому, что насильно мил не будешь.

— Ой, так сильно пыталась, даже забыла с днем рожденья поздравить.

— А ты радостно поддержала это начинание. И потом я поздравляла, заодно с Новым годом. Сильно не смела докучать, знаешь ли. Ты свободный человек, я семейный, тебе уже неинтересно.

— Ты свою семейность окутала такой завесой секретности, что я просто не смела вторгаться на священную территорию. Так все скрывала, даже на свадьбу не позвала. Мне это очень напомнило Селедку, которая вообще пряталась от нас беременная, боялась, что мы ее сглазим.

— Нечего было скрывать, не было свадьбы. Отпросились с работы на час и расписались в ЗАГСе, даже не фотографировались. Даже свидетели для этой процедуры не понадобились, а то бы я тебя позвала. И я, кстати, говорила, что свадьбы не будет. Или ты в этом усмотрела конспирацию?

— Конспирацию я усмотрела, когда ты стала прятаться после этой росписи. Звонить перестала, зашла домой, когда меня точно не было, забрала у матери свой фотоаппарат и скрылась, забыла новый телефон оставить.

— Ну, мой рабочий телефон ты прекрасно знаешь. Про прятки — полная чушь. — Машка вдруг с разгону замолчала. Они сверлили друг друга горящими глазами, раскрасневшись и тяжело дыша. Танька поняла, что подруга сделала паузу, чтобы успокоиться, и тихонько засмеялась. Машка издала неприличный звук, словно выпуская пар, и тоже засмеялась. Потом вдруг опять стала очень серьезной и сказала тихим и немного печальным голосом:

— Знаешь, этот словесный футбол надо прекращать. Он глупый и бессмысленный, во всяком случае сейчас. Если бы наш разговор состоялся два с половиной года назад, я была бы счастлива. Я же переживала, думала, гадала: почему так получилось? Десять лет ни разу не поспорили, а тут из-за какой-то ерунды… Что это, накопленное раздражение, волшебная сила мелочей? Муж мой утверждал, что ты завидуешь, но я-то знала, что ты не из таких людей: не глупая, не мелочная, нет в тебе г…на. Проверено временем. Думала: ты меня обидела, я тебя обидела — надо встретиться, поговорить, пивка выпить или чего еще… Все прояснится, мы же не чужие. И все мысленно с тобой разговаривала: выясняла, объясняла…

Танька слушала, подавшись вперед. Все-таки стоило затевать дурацкий разговор, чтобы услышать это и крикнуть: и я тоже, я тоже так думала, я тоже мысленно выясняла, объясняла, я тоже очень хотела поговорить и чтобы все, как раньше… Она уже открыла было рот, но Машка продолжала:

— Я сделала пару попыток, не увидела с твоей стороны ответных шагов и стала остывать помаленьку. А чего, думаю, я добиваюсь? Может быть, тебе все равно, тебе надоело и неинтересно, просто мою рожу видеть не можешь. Забеременела, уже другие мысли, заботы. Когда родила, правда, кольнуло немножко. Подумала, что если бы ты родила, я бы все равно к тебе в роддом явилась, хоть и полгода твоего голоса не слышала. Вспомнила, что хотела именно тебя в крестные матери моим детям. И, ей-богу, позвала бы, если бы ты тогда хотя бы позвонила. Ты же знала от Алки, когда я рожаю, с ней-то ты контакт поддерживаешь. Ну да ладно. Так я и подумала: ну да ладно. А потом уже совсем другая жизнь пошла с ребенком, там уже не до мыслей, выспаться бы. Вот тогда встретились с тобой случайно, старшему уже около годика было. Я обрадовалась, честно. В гости приглашала, надеялась, что придешь. Ну нет так нет. От Алки доходили до меня какие-то отголоски, но я даже не интересовалась особо. Слышала, что деньги вбухала в квартиру. Сочувствую. Думаю, вернут, но не сразу. Судитесь хоть?

— Судимся, — вяло ответила Танька. Она хоть и знала Машкину манеру резко перескакивать с одного на другое, это все равно сбило ее с толку. Еще мгновение назад она была вся в переживаниях, а сейчас сникла, будто ее выпотрошили. Усилием воли, стараясь сохранить лицо, она изобразила светское оживление и поддержала разговор об обманутых дольщиках, курсах валют и общих знакомых. В заключение она кисло улыбнулась и сказала «Ты тоже» на Машкино предложение звонить и заходить в гости. Глядя в спину своей бывшей подруге, обнимающейся с какими-то незнакомыми, прилизанными на вид парами, Танька вдруг ощутила острый укол одиночества. Как будто потеряла друга только сейчас, а не три года назад. Как будто все это время они играли в какую-то длинную дурацкую игру, полную непонятных и неприятных правил, но с надеждой, что игра закончится и все будет по-старому. Но вот игра закончилась, а старого уже не вернуть и друга не вернуть, время все унесло. Танька вдруг ужасно захотела увидеть сестру и напиться в зюзю.

Прошло около полугода, за которые Танька понемногу вышла из шокового состояния, мысль об усыновлении положила на дальнюю полку, но не выбросила. Мужчин у нее не было, она принципиально избегала каких бы то ни было контактов, словно замаливая грехи периода гарема. В ночном клубе была пару раз, и то с коллегами. На дни рождения «светских львиц» она являлась, но в ночных продолжениях участия не принимала, отчего ее, видно, сочли совсем скучной и звонили все реже и реже. Она чаще общалась с сестрой и замужними подругами, а таких осталось немного, точнее, две: толстая Алка и полностью одомашненная, кроткая и хозяйственная Светка Седова. Родив необычайно крупную девочку в огромных мучениях, Светка неожиданно стала очень доброй и (совсем невероятно) стыдливой. К тому же, впервые за десять лет своих отношений с Геной, она призналась, что испытывает к нему нечто большее, чем просто плотское влечение. К ее счастью, у Таньки было отношение двойственное: с одной стороны, она любила подругу и была за нее рада, с другой стороны, ее свербила мысль о том, что если уже похотливая Седова стала женой и матерью, а она, умная, симпатичная, хозяйственная и вообще практически непогрешимая во всех отношениях Татьяна, злая на весь свет, вечерами сидит в родительской квартире и читает детективы, то мир рушится в тартарары.

Возвращаясь одним прекрасным утром с таможенного терминала, переругавшись со всеми, с кем только можно было, уставшие и злые, Юрий Викторович и Татьяна направлялись в контору. Внезапно маршрут изменился, на развилке вместо привычного пути машина выбрала окружную дорогу и помчалась в обратном направлении. Танька, погруженная в свои мысли, вышла из оцепенения, когда джип лихо притормозил во дворике загородного ресторана, больше известного в народе как «Охотничий домик». Вопросительно взглянув на шефа, она получила такой же молчаливый пригласительный жест.

Сели в отдельном кабинете, и тогда только Танька решилась на вопрос:

— А в честь чего, собственно?

— Да в честь вторника.

— А на работе ждут.

— Не ждут, я позвонил, сказал, что проторчим на терминале долго, а потом я тебя отпущу.

— А что, проторчим долго?

— Зависит от тебя, Танюша, — отеческим тоном сказал Юрий Викторович. — Я вижу, что ты устала. Работаешь на износ, в конторе до упора торчишь каждый день. Просто хочу поговорить с тобой в неформальной обстановке, хочу, чтобы ты немного расслабилась. Да и самому хочется спокойно посидеть, после такого начала дня уже никакой работы не надо. Неотложных дел больше нет, так что у нас, считай, отгул.

Занялись вином и закусками, говорили все больше о ерунде, смеялись. Принесли горячее. Танька, насытившись и успев немного опьянеть, с благодарностью смотрела на шефа. Все-таки какой человек золотой. Вот много ли начальников такой отдых подчиненному могут внезапно подарить? И так вовремя. Последнее время Танька, кажется, тоже заразилась модной нынче болезнью — синдромом хронической усталости.

Начав вторую бутылку, задумались каждый о своем. Внезапно Юрий Викторович мягко взял Таньку за подбородок и поглядел ей в глаза. Отпустил, вздохнул и тихо сказал:

— Эх, Танюша, Танюша. Такая молодая и такая грустная.

Таньку прорвало. Захлебываясь слезами, она рассказывала и рассказывала. Про Олега, Машку, диагноз, выкидыш, монастырь, приемного ребенка. Перебивая сама себя, торопливо, как будто ей выделили всего несколько минут на то, чтобы сказать главное, она вываливала на обалдевшего шефа все свои беды, не думая о последствиях. Юрий Викторович, надо отдать должное, быстро справился в первым изумлением и деловито подливал ей вина в бокал, к которому она незаметно для себя периодически прикладывалась. Дойдя до «Спецремжилстроя», она вдруг резко иссякла, как будто кран выключили. Посидели несколько минут в звенящей тишине. Потом Юрий Викторович встал, взял Таньку за локти и мягко поднял ее на ноги.

— Пойдем, тебе надо отдохнуть, — так же мягко, но не допуская возражений, сказал он и увлек ее к двери.

К слову, в кабинете были две двери. Одна вела в общий зал ресторана, а другая — в противоположном направлении. Танька прекрасно помнила, что в зал ведет правая дверь. Но ни слова не сказала, когда шеф завернул ее к левой. Она была опустошена своим монологом, ей хотелось быть маленькой и послушной.

По небольшой дубовой лестнице они поднялись на второй этаж и оказались в узком коридорчике, стены которого украшали маленькие гравюры. Пройдя мимо нескольких дверей, они остановились перед номером четыре.

— Заходи, расслабляйся, — пропустил ее вперед Юрий Викторович. — Да не бойся, я тебя не съем.

Татьяна пожала плечами и вошла в небольшую, уютную комнату, отделанную в охотничьем стиле, как и все заведение. Комната мягко и приглушенно освещалась двумя бронзовыми светильниками по бокам большой кровати, застланной пестрым покрывалом из пушистых шкурок.

— О, да тут все, что надо, — деланно веселым голосом, стараясь не глядеть на шефа, произнесла Татьяна и бухнулась в кресло перед столиком с вином и фруктами. Но не успела она донести виноградину до рта, как ее подхватили сильные руки, и спустя мгновение она утопала в мягком покрывале и горячем дыхании мужчины. Ей захотелось раствориться, стать еще одной шкуркой на этой кровати, и она податливо раскинулась навстречу бешеному напору.

В перерывах между сексом они пили вино, а потом снова бросались в мохнатые объятия охотничьей кровати. В конце концов Танька так устала и опьянела, что не заметила, как провалилась в глубокий сон без сновидений.

Проснулась она от кофейного аромата, игриво щекочущего ноздри. Шеф сидел в кресле и задумчиво потягивал кофе из дымящейся чашки. Весь облик его выражал детское умиротворение. Увидев, что Танька проснулась, он встрепенулся, подхватил со столика поднос с кофейником, чашкой и плетенкой с печеньем и поспешил к кровати. Осторожно поставив поднос, даже не поднос, а специальный постельный мини-столик на коротких ножках, на ее колени, Юрий Викторович уселся на краешке с выражением лица бабушки, угощающей внучку блинами.

— Уже вечер. Но ты не торопись, моя хорошая. Головка не болит?

— Пока нет. Спасибо, — пробормотала Танька и отпила обжигающего напитка. Господи, как теперь себя вести? Как смотреть ему в глаза? Как дальше работать? Ну нельзя же показывать ему, как она боится. Набравшись мужества, она просипела: — Ну вот, так я и оказалась в постели с начальником.

— Чего? — Шеф встрепенулся. — А, в постели. — Глаза его увлажнились. — Ты прелесть, Танюшенька. Я и мечтать не мог, такая молоденькая, такая умница. Хотел, хотел, но и не мечтал, так-то. Вот что, моя хорошая. Денег мне возвращать не надо, считай, что это тебе премия. Даже не спорь, ты заслужила. Все на себе тянешь, лучший работник. И это твоя премия! Ладненько? — Юрий Викторович искательно заглянул ей в глаза и потянулся всем телом, вероятно, для поцелуя.

А Таньку захлестнул целый каскад чувств: стыд, страх, злость. Злилась главным образом на себя за то, что сел голос, когда говорила дурацкую фразу про постель. От ненависти к себе захотелось сказать что-нибудь очень обидное, стереть сияющее выражение с этого лица. Она отшатнулась и язвительно отчеканила:

— Дорогая из меня шлюха получилась.

Теперь отшатнулся шеф. Улыбка медленно поползла вниз. Татьяна почувствовала секундный прилив удовлетворения, а потом страх. Но метаться было уже поздно, и она продолжала, холодно бросая слова в его меняющееся лицо:

— Деньги я отдам, Юрий Викторович, обязательно отдам. Не знаю как, но найду способ. Не нужно меня держать за девочку, обслуживающую одним местом. Наверняка вы не собирались разводиться с женой, когда тащили меня в эту комнату. А я не позволю делать из себя содержанку. То, что здесь было — бесплатно. Я за это денег не беру. Это была просто слабость. А свои проблемы я буду решать сама!

Танька гордо вздернула голову и тут же пожалела обо всем сказанном. Шеф как-то осунулся, сник, молча опустил голову. После паузы вздохнул и поднял глаза. В них были жалость и разочарование.

— Татьяна, Татьяна. Вроде умная ты девчонка, но в одном дура. В самом главном. Не можешь понять, что иногда надо просто расслабиться и бытьженщиной. Когда поймешь, самой легче жить будет. — Он сокрушенно покачал головой и посмотрел в окно. — Еще немного, и я влюбился бы в тебя без памяти. Ну да ладно, нам пора. Ты готова?

Всю дорогу ехали молча. В голове у Таньки было пусто и слякотно. Ей казалось, что она что-то упустила, не довела до конца. «Черт, какой конец? Не надо было доводить до начала!» Сдержанно попрощавшись, она пулей залетела в подъезд. Как ей в этот момент не хватало Машки с ее шутливой манерой рассуждать о серьезных вещах. Со своими «светскими львицами» она бы не решилась обсуждать этот вопрос. Да они и не поймут ее терзаний. «Классно, шефа закадрила! Ну давай, жми из него побольше». Таньку передернуло. И ей, чтобы не потерять лицо, придется расписывать все подробно, цинично смакуя детали и сально шутя. Нет, во всяком случае не сейчас.

Дверь открыла мать и тут же плотоядно повела носом.

— Пьяная, что ли?

— Да вот, видишь — на ногах не стою. Пьяная… Выбирай выражения! День рождения у главбуха. Вернее, у ее помощницы. Все, отстань, я устала.

— Есть небось не хочешь? Ну ладно… Ольга зашла.

Только не сестре. Ну зачем ей ковыряться во всем этом? Она слишком далека от подобных проблем сейчас, что она может посоветовать? Тем не менее, увидев Ольгу с Николкой на руках в своей комнате (они терзали пальму), Танька не сдержалась. Плотно прикрыв дверь, она на одном дыхании вывалила все свои новости и подытожила:

— Завтра пишу заявление по собственному желанию.

Обычная полусонная улыбка исчезла с лица Ольги, брови поползли вверх, а рот округлился.

— Ну-у, эт самое… Может, пока не торопись?

— Делать вид, что ничего не было? Да как ему в глаза смотреть после всего?

— А как люди смотрят? Нормально так смотри, ласково.

Танька хрюкнула и благодарно взглянула на сестру. Все-таки Ольга может иногда рассмешить, хоть и глупая курица.

— Ласково, ага, особенно после всего, что я наговорила. Нет, не смогу я. Сама виновата, знаю. Не надо было вообще до постели доводить. А если уж довела, не надо было наезжать на него. Обиделся человек не на шутку. Ну а чего от него ожидать? Что он тут же предложит мне руку и сердце? Или вообще по-джентльменски упустит шанс переспать с молоденькой подчиненной, когда она сама к нему так и просится? Он поступил так же, как большинство мужиков на его месте.

— А может, еще не поздно загладить как-нибудь? Ну, там, извинись, объясни, мол, пьяная была, расстроилась, не хотела вас обидеть. И так далее. Мне кажется, сможешь наладить отношения. Если он действительно почти влюбился…

— Оль, ну какие отношения? Молодая любовница состоятельного господина? Так я уже не такая юная, чтобы терять на это время. Да и вообще… Старый он!

— Да прям старый! Симпатичный мужик, в самом расцвете. А чего сразу любовница? А вдруг он разведется со своей? Такое же бывает, не редкость, вон, на свою подружку Светку посмотри.

— Да не разведется он. Мало шансов, во всяком случае. Не хочу на это время терять, просто не хочу, понимаешь? Не нравится он мне. Раньше нравился, а как переспала, какой-то осадок остался. Не привыкла я с такими зрелыми мужиками, я все больше на ровесниках специализировалась. Какой-то он… папик. Я себя чувствовала, как полная дура несмышленая. Нет, не хотелось бы это повторить. Увольняюсь.

— А куда пойдешь, не придумала?

— Ну переманивали же меня в рыбную контору, помнишь, я рассказывала. Правда, это было полгода назад. А не возьмут, пойду в кадровое агентство.

— Эх, блин, такое место теряешь! Такого больше не найдешь. И училась на халяву, и машину чинила, и обедала даже. Папик… Другие вон, наоборот, гоняются за папиками. Не в плане денег, а для души, для тела тоже. Мужики в возрасте, они ого-го! Не то что сосунки всякие неопытные.

— Ой, да не надо со слов, тем более чужих. Сама бы попробовала, все бы поняла. Пахнет от них как-то не так, как от молодых… Чего ты ржешь? Не воняет потом или носками, конечно. Он весь из себя чистый, благоухающий дорогими запахами, да и подтянутый такой, в общем, очень себя блюдет. Там что-то на подсознательном… Вот помнишь Федоркова? Он меня всего на десять лет старше, да и то уже чувствовалось. От кожи что-то, вроде как несвежее… Нет, не грязное, а увядающее… Не объяснить. А Викторыч мне в отцы годится, от него прям по носу бьет.

— Кто тут кого бьет? — Мать с любопытством оглядывала сестер, бесшумно нарисовавшись в дверном проеме. Татьяну всегда поражала ее способность передвигаться по квартире либо очень громко, либо совсем неслышно, в зависимости от преследуемых целей. — Ладно, ладно, не нужны мне ваши сплетни. Идите на кухню, пирог готов. А мне вот этого мальчика, вот этого какулечку, вот этого писюлечку, такого поросеночка, к бабе на ручки, баба понянчит, пока мамка с теткой кушают, — напевая таким образом, она взяла Николку на руки и стала осыпать поцелуями его лысую головенку. Внук одной рукой молниеносно вцепился ей в волосы, а другой распорядился более экстравагантно: указательный и средний палец засунул себе в ноздри, а остальные с чавканьем зажевал. Ольга и Татьяна оставили эту идиллию на двоих и скрылись на кухне.

— Будешь? — спросила Танька у старшей сестры, открыв холодильник и указав на початую бутылку водки.

— Ну, эээ… — неопределенно промычала тридцатитрехлетняя Ольга, боязливо косясь на кухонную дверь.

— А то бате вредно много пить, — постановила Татьяна прокурорским тоном и решительно достала рюмки.

Через десять минут размякшая Танька шмыгнула носом и пробормотала:

— Вот начну опять курить. Хоть как-то отвлечься… Жизнь фигово складывается. Почему? Что не так делаю? Вроде бы все неплохо, если со стороны смотреть. Но я-то знаю. Я все себе по-другому представляла раньше. По-другому хотела.

— Да-а, хорошо тебе на старые дрожжи легло. — Старшая сестра, напротив, от двух рюмок собралась, сытенькое выражение слетело с ее лица, уступив место азарту. — Можешь, конечно, сейчас орать, как это для тебя недопустимо, как ты это не любишь и так далее. Но я тебя познакомлю с одним парнем. Давай начинай.

— И начну! Теперь ты сводничеством решила заняться? Раньше маман: ой, такой мальчик, такой хороший. Сколько раз говорить, это неестественный путь, он ничем хорошим не кончится. Делаете из меня дуру на выданье! Как будто смысл всей жизни — это поймать мужика, все равно какого. Слушай, у меня сил нет ругаться, столько раз уже обсуждали, не могу…

— И очень хорошо, что не можешь. Выговорилась — теперь слушай меня. Кондрата помнишь с Серегиной работы? Ну, Лешку Кондратьева. Да, да, на прошлый Новый год он был с женой такой рыжей. Так вот, у него есть двоюродный брат Мишка. Его ты не видела, а мы несколько раз с ними на шашлыки ездили. С ними — это с Мишкой и его женой Людкой, жуткой стервой и свиньей. Они уже тогда ругались, а теперь разошлись окончательно. Она его довела, он собрал монатки и ушел, все ей оставил: и квартиру, и машину. Парень — просто супер! Добрый такой, покладистый. Зарабатывает хорошо: первым механиком от «Мик-Ойла». Рейсы коротенькие, деньги приличные, соцпакет неслабый. И молодой — всего тридцать два года, и симпатичный. А эта сволочь ему даже не хотела детей рожать, все шлялась!

— Ясно, хороший парень, обжегся на стервах, теперь ему надо домохозяйку и многодетную мать. При чем тут я? И вообще, как ты себе это представляешь? Я имею в виду знакомство. Если парень умный, разве он позволит себя как пса на случку… Это Таня, это Миша, трахайтесь и рожайте детей. И как после этого должны себя чувствовать Таня и Миша, ты не подумала?

— Ну зачем ты так? Сразу про случку… Ты что, не знаешь, как люди знакомятся?

— Не знаю!

— Значит, ты совсем одичала! Познакомиться через сестру с нормальным парнем — это плохо. А что хорошо? Шляться по ночным клубам — так там котируются малолетние шлюхи. А ты под эту статью не подходишь, и слава Богу. Трахаться с женатыми мужиками — себя не уважать, сама говоришь, время на них терять неохота.

— А почему решила, что я сплю и вижу…

— Ой, не надо свои песни про «не нужен мне мужик». Всем нужен.

— Не всем!

— Но ребенок-то тебе нужен? А как же здесь без мужика? А желательно, чтобы ребенок рос в полной семье, разве не так? Только не надо мне тут цитировать из женских журналов, даже слушать не хочу. Строить из себя счастливую женщину, будучи матерью-одиночкой, даже с хорошей зарплатой — не дури мозги! Короче! Не будет никаких случек, все сделаем просто и со вкусом. У Кондрата через месяц с небольшим день рождения. Мишка там будет, естественно. И ты пойдешь с нами.

— Да я и не знаю…

— С Кондратом получше познакомишься на следующих выходных — мы на шашлыки с ним договаривались. Ради этого тебе желательно не ходить никуда в пятницу, чтобы не наклюкаться и хорошо поспать — ведь часов в десять выезжаем, чтобы пораньше вернуться, у всех дети. Ничего, бабы твои переживут потерю бойца.

На следующий день Танька, сидя перед выключенным монитором с раскалывающейся головой, придумывала причину, по которой можно отпроситься с работы и завалиться болеть на родной диванчик. Только когда она увидела шефа, в памяти всплыл вчерашний дурной день. Юрий Викторович сдержанно поздоровался и прошел в свой кабинет. У Татьяны в висках застучала кровь, она криво и размашисто написала заявление по собственному и, подложив его вниз стопки документов, постучала в директорскую дверь.

— Вот, здесь тот договор с администрацией нашего района, — бормотала Танька, выкладывая перед шефом документы по очереди и стараясь не смотреть ему в глаза. — Пушков сказал, что оплатит счет, как только мы ему сбросим подписанное допсоглашение. Вот оно с новой суммой. По таможне я звонила, надо к ним подъехать, с Вадимом Игнатьевичем переговорить, я уже здесь ничего не могу сделать. Если с ним не получится, в принципе, мы можем… то есть можно судиться. Я с адвокатом проконсультировалась, у нас… у вас здесь сильные позиции.

— Игнатьич, значит. Ясссно… Так, Ларису ко мне, что-то мне эта новая сумма непонятна, с Пушковым мы о другой договаривались. А это что?

Шеф выудил из стопки заявление и с удивлением поднял брови. Танька почувствовала, что на бледно-зеленый фон ее лица стремительно наползают малиновые пятна.

— Это… ну-у… заявление, — сипло выговорила она и шепотом добавила: — Мое.

В течение непродолжительной паузы, которая, по мнению Татьяны, тянулась вечность, шеф смотрел на нее, а она смотрела на свои туфли. Потом он вздохнул и сунул бумажку в мусорник, который тихо загудел, разрезая ее на тоненькие полоски. Все время уничтожения ее заявления они промолчали, вслушиваясь в звук машинки и шелест бумажной вермишели, словно отдавая дань какому-то священному действу.

— Ну вот, — сказал Юрий Викторович, когда все затихло, — и с этим разобрались. Танюша, — он взглянул на нее с мягким укором, — не забивай себе голову глупостями. Если тебе неприятно думать о м-м-м… вчерашнем — не думай. И даже не вспоминай, забудь, как будто и не было. Тебя ведь устраивает эта работа, правда? И ты меня устраиваешь как работник, даже более чем… Я вот подумал о повышении зарплаты. Ну, индексация и все такое. Цены-то растут все время, так что давно пора. Ну ладно, съезжу к Игнатьичу, чего ему надо, узнаю.

С этими словами шеф выдернул из ящика стола какую-то папочку, подхватил портфель и выпорхнул из кабинета. Все произошло так быстро, что Танька только заморгала красными глазами, стоя перед директорским столом. Про отпрашивание уже речи не могло быть, и она медленно побрела болеть на своем рабочем месте.

Ровно через год Татьяна вспоминала этот эпизод, глядя на облупленную раму больничного окна, и удивлялась, насколько мало он имел значения. Казалось бы, событие заметное: переспать с шефом. Но оно не повлияло на ее дальнейшую судьбу абсолютно. Она не уволилась, зарплату немного подняли, как и остальным сотрудникам, работу выполняла ту же, что и раньше. Отношения с Юрием Викторовичем остались такие же, как и были до того: шутливая почтительность доброго отчима и балованной дочки. Через каких-то два месяца после этих событий состоялся суд, и все дольщики получили от «Спецремжилстроя» свои деньги. Быстроту процесса объясняли тем, что незадачливые строители обидели родственников каких-то шишек из областного суда. Таня вернула деньги с чувством глубокого удовлетворения, шеф их с таким же чувством принял, хотя немного покочевряжился для вида.

Гораздо больший, судьбоносный след оставила хмельная кухонная перепалка с сестрой. Как ни смешно, спонтанный план Ольги по знакомству с неким хорошим одиноким парнем Михаилом сработал без сучка и задоринки. В самый последний момент согласившись принять участие в упомянутом шашлыке, Танька очаровала Лешку Кондратьева и его толстую жену парочкой анекдотов от Светки Седовой и получила приглашение на день рождения. Явилась Татьяна на сие сомнительное мероприятие во всеоружии: сеансы солярия и посещение забытого было личного тренера в течение месяца восстановили ее имидж преуспевающей во всем молодой леди. Вся такая небрежно-модная и немного нахальная, она решила развлечься как следует и показать этим сводникам, как они смешны. Естественно, все было продумано, естественно, гостями были семейные пары за исключением их двоих. И, конечно же, его подготовили, что-то типа: «Она тоже обожглась». Тьфу! Ну, держитесь, сейчас она обрушит на это жалкое сборище всю силу своего сарказма!

Худой и жилистый, довольно высокий (во всяком случае, для нее), парень выглядел бы моложе своих тридцати двух, если бы не глубокие залысины, которые его, впрочем, не портили, а только придавали солидности. Ежик темных волос, высокий покатый лоб, длинное узкое лицо, тонкие изящные очки — он скорее смахивал на банковского работника, чем на моряка, пусть и элитного. Особенно Таньку добили очки, слишком уж неприятные ассоциации.

Миша немного волновался и чувствовал себя не в своей тарелке — наверное, тоже пришел знакомиться в принудительном порядке. Вон как двоюродный братец залихватски подмигивает. Боже мой, главное событие вечера. Миша явно чувствовал на себе ответственность поддержания разговора и неуклюже старался. Танька, вознамерившаяся было показать этому очкарику, какой он дебил, внезапно передумала. В конце концов, он оказался в таком же нелепом положении, что и она. А к собрату по несчастью надо относиться с сочувствием и пониманием. Он, видимо, почувствовал ее лояльность, и несколько шуток ему удалось. Она отблагодарила его искренним весельем. Но решающий поворот произошел, когда он снял очки, чтобы протереть запотевшие стекла. Надо сказать, что очки ему весьма шли, в них он был таким респектабельным, таким интересным. Но слишком дурные ассоциации. И еще она увидела его глаза. Это было неожиданно или она уже слишком много выпила? Глаза оказались больше, чем за стеклами, очень добрые, мягкие, чуткие карие глаза. Ласковые и чистые, как у ребенка. Как у олененка. Бемби. Что-то переключилось в ее сознании или она слишком много выпила? Ей вдруг вспомнились слова шефа: «Просто расслабиться и быть женщиной». В конце концов, почему бы и нет? Все идет так гладко без малейших усилий с ее стороны, и, наверное, это неспроста. Все решено и устроено без нее, а она просто идет по расстеленной дорожке и не встречает никаких случайных препятствий. Только те, которые она ставит сама. Может быть, эта дорожка и есть судьба? А вдруг, если она постарается вести себя как послушная корова в стаде и не будет сама выдумывать себе препятствий, эта судьба улыбнется ей маленьким счастьем?

Год спустя она улыбалась облупленной раме, вспоминая те первые дни их знакомства. Когда она решила плыть по течению, течение бережно, но очень быстро понесло ее. Все это время они сдували друг с друга пылинки, сглаживали углы, бросались навстречу, спеша предложить компромиссы. Дрожали от мысли, что снова могут остаться одни. Они буквально вцепились друг в друга без единой мысли, только на чувствах. Даже не чувствах, а инстинктах. Причем это был даже не инстинкт продолжения рода, а инстинкт самосохранения. Это было открытием. За ушедший год Танька сделала много открытий и, когда испытывала затруднения с выбором, вспоминала: «просто будь женщиной».

Она почувствовала острую боль в груди и благодатно зажмурилась. Он тихонько постучал в дверь и зашел в палату. На плечах белый халат, в руке огромный пакет со всякой всячиной — чего она просила и чего не просила. Огромный букет светло-розовых роз, их любимых.

— А я им говорю: плевать, у меня жена рожает. Хотите — увольняйте. А они мне премию. Ну и хомякус!

Теплые карие глаза увлажняются, он становится на колени, чтобы поближе рассмотреть маленький живой комочек, с сопением сосущий Танькину грудь.

— Больно — ужас. Грызет со страшной силой, примерно каждые два часа. В соседних палатах, я видела, девчонок уже до крови разгрызли. А я пока держусь. Не зря же себя мочалкой мучила последние два месяца. И знаешь, сперва очень больно, а потом даже немного приятно, как будто чешешь зудящее место. Вот так и кушаем, минимум сорок минут. А потом отваливаем, как клопы. А вот видишь, на подбородке такая дужка и две черточки — прям как у тебя. А еще…

Что-то говорят друг дружке, тут же забывают, о чем. Просто молчат, обнявшись. О чем это она говорила? Какое это теперь имеет значение? Нет, есть еще одна вещь, которая имеет значение:

— Слушай, я так давно мечтала. Давай еще одного ребенка усыновим.

Сказала и напряглась, в ожидании ответа. И он ответил серьезно и твердо:

— Обязательно.

Внимание!

Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.

После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий.

Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.