Брат гули-бьябона. Рассказы и повести о снежном человеке. Том II (изд. 3-е) (pdf) читать постранично, страница - 91

указанных выше набросков вышли научно-фантастические повести «Разворованное
чудо», «Мир, в котором я дома» и «Шпион в юрском периоде»,
что, безусловно, подтверждает любимый мною тезис о том, что
человек полностью проживает всю свою будущую жизнь в период где-то с пяти до пятнадцати лет.
После этого уже ничего не происходит.
Ну, может, некоторый упадок.
«Первым из европейцев увидеть снежного человека посчастливилось греческому путешественнику Тамбоци, – смело писал я в романе «Горная тайна». – Тамбоци увидел сноумена в
районе пика Кобру, на высоте примерно в пять тысяч метров.
Грека сильно поразила огромная согнутая тень, нагнувшаяся
над хрупкой веточкой рододендрона, а потом быстрота, с какой слинял в сторону ледяных развалов испуганный сноумен.
Никогда больше, – писал я с несколько преувеличенной озабоченностью, – грек не встречал сноумена».
293

Шерпы, сообщал я будущим читателям, – смелый и выносливый народ.
Они живут в горах. Среди них нет ни одного, кто не имел бы
пары сильных, мускулистых ног и мощной спины, привыкшей к
переноске тяжестей. «Шерп Тарке, – писал я, – брел по гладкой,
как зеркало, поверхности ледника Бирун. В одном месте – (очень
похожем на заснеженный пустырь за ремонтирующимся рабочим клубом имени Ленина) – шерп наткнулся на большие следы босых ног». Если бы нашего соседа машиниста Петрова прогнать босиком по снежному пустырю, несомненно, след остался
бы не менее крупный. Понятно, шерп насторожился. «Его крепкие руки в любой момент готовы были сорвать с плеча тяжелое заряженное ружье, выхватить из-за пояса кривой тяжелый нож кукри или схватить тяжелую ледяную глыбу, множество которых валялось вокруг».
Да и сам по себе шерп не был придурком. «Я, блин, гоблин, а
ты, блин, кто, блин?» Увидев следы, он рванул подальше от опасного места, тем более что «...бледное гималайское небо начинало уже темнеть, скрывая в клубящихся тающих облаках заснеженную вершину тяжелого Эвереста».
Но шерпу пошла непруха.
В узком ледяном ущелье он наткнулся на сноумена.
Скажу сразу, сноумен не был взят из головы, у него был реальный прототип в жизни. Я писал своего сноумена с некоего
Паюзы – сопливого сволочонка годами двумя старше меня, с сапожным ножом за голенищем. Одежды на сноумене вообще не
было (единственное отличие от Паюзы), зато морда в волосах, в
синяках, зубов маловато.
И был он глух, как Бетховен.
Последняя находка меня неимоверно радовала, что-то такое я
слышал по радио.
Понятно, что шерп в ужасе упал на колени. «Врожденное суеверие и страх костром вспыхнули в его гордом сердце».
Фраза о врожденном суеверии казалась мне безупречной.
Снежные пики, курящиеся сухим снегом склоны, небесная голубизна, пропасти, разверзающиеся под ногами, – действительно сильная красивая вещь получалась. Вроде тех клеенчатых ковриков с лебедями и русалками в сатиновых лифчиках, которые
продавались на местном рынке. Сноумены (галуб-яваны, тхлохмунги, йети), писал я, были вовсе не глупы, просто опустились
из-за недоедания. Снежные Гималаи могли предложить им только голубоватую траву, про которую тогда много писал известный
294

астроном Г. А. Тихов, а спуститься вниз, в теплые, обитаемые долины, напасть на питательных горных коз снежные люди не догадывались. А договориться с редкими путешественниками вроде
того грека Тамбоци мешала им глухота.
Да и не люди они были, наносил я сюжетный удар будущим
читателям.
Межпланетный корабль марсиан потерпел катастрофу на леднике Бирун и в живых остались только два члена экипажа. Один,
изнуренный недоеданием, сразу сдался высокогорному пограничному наряду некоей азиатской страны, входящей в агрессивный
военный блок СЕАТО.
Понятно, хорошо бедолаге не стало.
Взяли сноумена на болевой прием и приволокли в комендатуру, где он не выдержал допроса с пристрастием и умер.
Зато второй попал в руки советских исследователей.
Теорему Пифагора, начертанную перед ним на снегу, изголодавшийся марсианин принял с таким же восхищением, как и
добрый кусок свиного сала. А потом был торжественный прием
в Кремле, отправка марсианина на родину, долгие пламенные
речи, ну и все такое прочее.
Через много лет на литературном семинаре в Дубултах фантаст
Александр Иванович Шалимов, человек деликатный и воспитанный, действительно подтвердил, что в тридцатые годы, когда
во многих районах Памира еще хозяйничали басмачи, к советским пограничным заставам иногда спускались с ледников хмурые галуб-яваны. Случалось, что они попадали в руки непреклонных чекистов. Ответить на резкие, в упор поставленные вопросы – кем подослан? на кого работаешь, падла? признаешь ли
диктатуру пролетариата? – галуб-яваны, даже при некоторой их
инстинктивной расположенности к новым властям, ответить не
могли, потому что были глухи, как Бетховен. Ну, их и ставили к
стенке. А Александр Иванович (тогда геолог) никак не успевал
вовремя поспеть к месту