Туман Лондонистана [Николай Еремеев-Высочин] (fb2) читать онлайн

Сергей Васильевич Костин По ту сторону пруда — 1 Туман Лондонистана

Похищенные

1

Вы видели, как вода уходит через воронку? Это заметнее, когда в нее попадает соринка. Сначала она приходит в движение совсем медленно, принимаясь вращаться по самому краю воронки. Потом соринка постепенно смещается к центру, а движение становится быстрее. В конечном счете соринку засасывает в водоворот, и она разом исчезает в этой мини-пучине.

Вот так случилось и на этой операции. Я долго крутился по периферии, полагая, что нахожусь на оси вращения. По ходу движения что-то удавалось, и мне казалось, что это-то и является конечным смыслом всей затеи. И я как-то не думал, не замечал, что движение ускоряется и исподволь подводит меня к реальному центру событий. И что, когда я наконец там окажусь, удержаться на поверхности мне уже не удастся. Вообще удержаться не удастся. Дальше уже я терял какой бы то ни было контроль за событиями, становился соринкой, которая, повинуясь внешним силам и законам физики, проваливается в никуда.

2

Я почему-то не удивился, увидев снова рыжего. Играли-играли свою тревожную мелодию скрипочки в моем воспаленном мозгу, вот и развязка. С ним был еще один парень. Тоже лет тридцати пяти — сорока, но в костюме и при галстуке.

— Могу я, джентльмены, попросить ваши документы? — решительно произнес второй, в костюме.

Он был похож на ящерицу — его улыбка, вернее, оскал не обнажал верхних зубов. Нижние же зубы были неровные и цвета ближе к коричневому, как у заядлых курильщиков и любителей кофе. Он, несомненно, был англичанином, но из народа, Оксфордов с Кембриджами не кончал.

— А в чем дело? — строго спросил Кудинов, который прекрасно понял, в чем дело.

— Пожалуйста, просто предъявите документы, — сказал рыжий. У него английский был еще тяжелее, чуть ли не кокни. — Не стоит привлекать внимание.

Ничьего внимания мы не привлекали. Вокруг вообще никого не было, кроме старика в панаме, перемещавшегося с помощью двух палок. Нас остановили на площади, обрамленной жилыми, коричневыми с белым, зданиями и с чудным английским сквером посередине. Мы с Лешкой стояли друг против друга, а эти двое подошли с обеих сторон между нами, замыкая квадрат. И что нам делать? Скорее всего, прежде чем подойти, эти ребята подготовились. Если они из контрразведки, как было похоже на то, где-то в двух шагах их подстраховывают коллеги.

Показать им паспорт? У меня американский, у Кудинова с собой английские права. Можно попробовать сыграть в туриста, который заблудился и попросил местного жителя сориентировать его. Им ведь я нужен, Лешка может выкрутиться. Но мой друг соображал быстрее.

— Вы из полиции? — спросил он своим самым надменным тоном. — Сначала вы предъявите удостоверения. На каком основании вы останавливаете людей?

— Мы не из полиции, — сказал рыжий, залезая во внутренний карман.

А тот, в костюме, оглянулся, и я услышал, как, визжа шинами, к нам рванула машина. Рыжий же полез не за беджем. В руке у него оказалась длинная черная коробочка с двумя блестящими жалами, которые уперлись мне в ребра. Заряда он не пожалел, потому что свет померк, и я даже не увидел, что стало с Лешкой.

3

Я очнулся оттого, что на меня упало что-то жесткое, но не очень тяжелое. Руки у меня были связаны за спиной, голова была как вынутая из тисков, во рту — кислый вкус электричества. У нас в некоторых Штатах электрошокеры запрещены. Огнестрельное оружие — нет. Выстрелить в определенных обстоятельствах человеку в сердце или в голову разрешается, а вот применять электрический заряд — всегда уголовное преступление. Очень гуманный закон.

Так я сначала разобрался со своими физическими ощущениями и только потом вспомнил, что нас с Лешкой в разгар дня и в центре Лондона похитили двое англичан. Не арабы, не афганцы, не пакистанцы — такие же, как мы, белые. Ну, как я сказал, один из них был рыжий, весь в веснушках.

Я попробовал встать на колени, и предмет, который привел меня в чувство, свалился на дребезжащий пол. Дребезжащий, потому что я ехал в машине. Видимо, в товарном фургоне, потому что внутрь не проникало ни луча света.

Я сделал шажок в сторону. Когда ты на коленях, эти шажки совсем маленькие. Предмет был похож на алюминиевую стремянку — длинный и достаточно легкий. Я переступил в другую сторону и наткнулся на что-то мягкое, на человеческое тело. Я потолкал его коленом:

— Эй, это ты?

Тело зашевелилось.

— А это ты? — спросил Лешка. Язык у него ходил, как поршень в цилиндре, из которого вытекло масло.

Я услышал и отчасти почувствовал, как Кудинов тоже принялся вставать на колени. Темнота была кромешной. Машина ехала быстро и без остановок — мы явно выбрались из Лондона и мчались теперь по автостраде.

— Живой? — бессмысленно спросил я.

— Сейчас бы заземлиться, — пробормотал Кудинов. — Я до сих пор как на вольтовой дуге.

Теперь мы сидели друг против друга, касаясь коленями.

— У тебя руки тоже связаны? — столь же бессмысленно поинтересовался я. — Тоже за спиной?

— Да. — Лешка поерзал. — Наручники не игрушечные, не пластмассовые.

— При этом на контрразведку это не похоже. И на полицию тоже, — заключил я. — Они бы предложили проехать с ними, на худой конец затолкали бы в машину. Да и мы уже давно за городом.

— На арабов парни тоже не тянут, — возразил Лешка.

— Твои предположения?

— Хрен его знает.

Лешка сказал не «хрен». Вообще-то он не матерится.

— У тебя что в карманах? Они нас обыскали? — спросил я.

Лешка заерзал.

— Да нет. Бумажник вроде на месте. И мобильник тоже.

— Что в бумажнике?

— Права. Танькина фотка с Максимом. Деньги — не так много. И две кредитки. Ну, пара дисконтных карточек. А у тебя?

— Тот же набор, только с паспортом.

— На Пако?

— Да.

— Черт, от этого не избавишься. Я кредитки точно не прожую. А телефон у тебя тоже не забрали?

Я, изгибаясь, как женщина-змея, прикинул на вес карманы пиджака.

— Нет, оба мобильных здесь — местный и нью-йоркский.

— Спешили ребята. Похищение людей — здесь за это дают по полной программе. Давай попробуем позвонить. Залезешь ко мне в карман?

Я стал перемещаться короткими шажками. Одет Лешка был по-летнему, в свободную рубаху, так что телефон лежал в кармане джинсов. Обе руки туда не пролезают, одной — сложно, да еще и джинсы в обтяжку на бедрах. В общем, получилось это исключительно высшим промыслом, иначе не объяснишь.

Я развернулся к Лешке спиной, чтобы он видел экранчик телефона, когда тот загорится.

— А куда звонить будем?

— Есть один номерок. Надеюсь, они определят как-нибудь, откуда я звоню. Давай теперь входи в меню.

Я вошел не в меню, а в многоколенный лабиринт опций. Лешка еще точно не помнил, где у него тот телефон для экстренной связи с резидентурой запрограммирован. В общем, это заняло минут пять.

— Вот он, совершенно определенно, — сказал он наконец. — Жми теперь.

— Придумал уже, что сказать?

— Не волнуйся, скажу. Там автоответчик.

С телеграфным стилем у Кудинова было все в порядке. Он сообщил, что был похищен с другом двумя белыми мужчинами на Дорсет-сквер около 12:20. В настоящее время нас связанными везли по автостраде в неизвестном направлении.

В трубке вдруг раздался голос — нет, там не просто автоответчик был. Поскольку никто из нас поднести телефон к уху был не в состоянии, Лешка помог мне найти громкую связь.

— Назовите себя, — без телячьих нежностей и куриного кудахтанья, по-деловому и по-английски потребовал голос.

— Рабиндранат. — Лешка черпает свои кодовые имена (а их периодически надо менять, как пароли на некоторых интернет-сайтах) исключительно из мировой литературы. — И еще… Ты сейчас кто?

— Титикака.

Это озеро такое в Латинской Америке. Для меня эти клички тоже игра.

— Сможете выйти на связь снова? — бесстрастно спросил голос.

— Телефоны у нас, скорее всего, отберут, как только мы остановимся.

— Тогда немедленно сотрите из памяти этот номер. Мы попробуем определить ваше местоположение и будем делать, что сможем.

Последние слова голос произнес, уже квакая — мы въезжали в какую-то слабую ячейку в сотах. А потом сигнал пропал. Хотя, судя по тону живого автоответчика, мы все друг другу сказали.

— Запомни номер, прежде чем мы его сотрем, — попросил я.

— Хорошо, только какой смысл? Телефоны отберут в первую очередь.

— Смысл есть. Они же не знают, что у меня два мобильных. Английским пожертвуем.

Я снова поупражнялся в нажимании кнопок вслепую и затекшими руками. Запястья у меня уже были натерты до боли. Наконец Лешка объявил, что все получилось, и я с неменьшим трудом засунул телефон обратно в его джинсы.

— Так, теперь твоя очередь.

Я был в легком льняном пиджаке. Местный мобильный у меня всегда в правом кармане, а американский — в левом. Мы поменялись местами — теперь Кудинов повернулся ко мне спиной и, широко расставив колени, чтобы подобраться поближе, начал непростые манипуляции. Ну, с тем, чтобы достать телефон из левого кармана, он справился довольно быстро.

— Мы дураки, — с гордостью, что на самом деле он-то умный, провозгласил Кудинов. — Надо с американского телефона позвонить ребятам, чтобы они нас отслеживали.

Я об этом тоже думал.

— Не уверен. Мало ли кто в резидентуре работает. Днем на нас, ночью — еще на кого-нибудь. У меня этот номер уже давно, меня по нему и через сто лет после смерти найти можно.

— А Мохову?

Я подумал. Володя Мохов был у меня на связи с резидентурой. Я не только звонил ему, но и встречался с ним сто раз. Так что перед ним я в любом случае был засвечен.

— Ему можем. Только как он-то сможет нас отслеживать?

— Пусть у него будет твой номер на крайний случай, — мягко настоял мой друг. — Чтобы отсчет времени на эти сто лет, на которые ты мрачно намекнул, не начался прямо сегодня. Только я буду звонить, он мой голос лучше знает.

Меня опять взяли сомнения:

— Нехорошо это, нехорошо. Черт возьми, это же мой вечный телефон.

— Попросить тех ребят, чтобы притормозили у автомата?

— Черт! — снова выругался я. — А у тебя есть его личный мобильный?

Я-то связывался с Моховым тоже, как я считал, через автоответчик.

— Конечно. Я его на память помню.

— Ну ладно, звони. Только Эзопом. Мало ли при ком он свои сообщения будет слушать.

— Естественно. Я без ваших указаний ни на шаг.

Мы снова поменялись местами. Я спиной к Кудинову принялся нажимать кнопки — своего личного телефона, американского. А Лешка наклонился к трубке и откашлялся.

У Мохова сработал автоответчик. Не смутившись, Кудинов поведал о нашем похищении в следующих (английских) словах:

— Мы тут с нашим американским другом отправились на прогулку. Нас пригласили, а отказаться было никак невозможно. На работу мы позвонили, что нас не будет, но их без крайней нужды в детали лучше не посвящать. А тебя мы бы рады были видеть, да и хороших друзей можешь прихватить. Номер у тебя высветился, но нам лучше не звони. Мы сами свяжемся, когда сориентируемся. Просто, если захочешь присоединиться, будь наготове.

— Вроде все понятно, — не без самодовольства заключил Лешка. — Давай теперь отключим тебе звонок.

Я на ощупь залез в паутину опций. Лешка смотрит, я нажимаю. Это заняло еще минут пять. Фургон, к счастью, все еще несся по автостраде.

— Ты придумал, куда мы твой телефончик спрячем? — вздохнув с облегчением, спросил мой друг.

— Придумал. — Я ношу слипы, такие плотные трусы, как плавки, с резинками, обтягивающими ноги. — Расстегни мне молнию на ширинке. Справишься?

Мы проделали в обратном порядке наши балетные па. Кудинов повернулся ко мне спиной и взял из моих рук телефон. А я мелкими переступаниями развернулся к нему лицом и максимально выпятил таз вперед, как в ламбаде.

— Вот уж не думал, что наши отношения зайдут так далеко, — проворчал Кудинов, одной рукой держа телефон, а второй подтягивая меня поближе. — Ты ведь теперь и дальше пойдешь в своем бесстыдстве?

— А если бы я был ранен или парализован? Ты что, не оказал бы мне посильной мужской помощи? Давай-давай, лезь внутрь.

— Ну хорошо. И что теперь? Еще проталкивать? Бр-р… Как это может нравиться женщинам?

Старательности, впрочем, возникшее неудобство ему не убавило. Все правильно делал, несмотря на брезгливость и отсутствие свободы движений.

— А то ты как-то по-другому устроен. И не думай, что я от твоих прикосновений тащусь.

— Ладно, ладно. Хватит теперь?

— Нет, так они его найдут. Дальше пропихивай, чтобы не выпячивался.

— Глубже никуда не нужно его засунуть? — продолжал ворчать Лешка. — Там вообще было бы незаметно.

— Доставать труднее. Теперь убирай руки — посмотрю, угнездился ли.

Рука вылезла наружу, заботливо поправив по пути резинку трусов. Я покрутил бедрами. Вроде нормально: лежит строго между ног, в самой промежности.

— Теперь с моим местным давай разберемся, — сказал я. Лешка запыхтел — только устроился поудобнее на коленях и расправил руки. — По нему нежелательные звонки тоже были. Давай просто сим-карту из него вынем и уничтожим.

Мы спешили. Наш фургон съехал с автострады на узкую петляющую дорогу, впрочем, едва сбавив скорость. Нас с Кудиновым мотало из стороны в сторону на каждом повороте. Однако и с этой задачей мой друг справился. Вынув сим-карту, он попытался засунуть ее в щель кузова, но в итоге сломал. Оно, может, так было и к лучшему.

— Теперь осталось придумать, в какой складке твоего организма спрятать твой наградной «маузер», — пошутил Лешка.

— Кстати.

Я в бумажнике ношу шариковую ручку. Нормальная такая ручка для использования по прямому назначению. Но еще ее можно повернуть в одну сторону до щелчка, потом, нажав кнопку, в другую тоже до щелчка. И теперь, когда снова нажмешь на кнопку, из нее вылезет не шариковый стержень, а толстая сантиметровая игла, на раз пробивающая кожаную куртку и все, что под нею может быть надето. Мне нужно только ткнуть ею в человека, и из иглы сама вытечет крошечная капелька, которая в течение пары секунд парализует нервную систему. Я имею в виду, что по прошествии этого времени человек окажется на полу и сам с него уже никогда не встанет. Все это, только намного короче, я изложил Кудинову.

— Твой ядовитый зуб так в бумажнике и лежит?

— А что такого? Давай-давай, достань ручку оттуда и просто сунь мне в карман. Вдруг не заберут.

Мы так и сделали, еще пять минут заняла эта незамысловатая операция.

Уф! Мы удовлетворенно присели на пятки рядом друг с другом. Лешка даже двинул меня легонько плечом — так он был доволен, что все успели сделать. А фургон вскоре свернул на дорожку, засыпанную гравием, и проехав с хрустом метров триста, остановился.

— Просто не терпится познакомиться с ребятами поближе, — проворчал Кудинов.

А мне как хотелось! У меня возникло с полдюжины вариантов, кто бы мог стоять за нашей вынужденной прогулкой. И начинать анализировать с этой точки зрения каждого из моих контактов в Лондоне стоило с самого начала, с египтянина.

За пять дней до похищения

1

Ненавижу, когда важные дела приходится делать наспех. Когда встречи, в которых имеет значение каждое слово, высказанное или невысказанное, каждое секундное колебание собеседника, возможно, и не затрагивающее непреклонность его характера, каждый его напускной наскок, способный скрывать уже созревшее отступление, — одним словом, встречи, которые нужно выстраивать заранее, проигрывая с партнером и свою роль, и чужую, — должны произойти вдруг, вот прямо сейчас.

А в тот приезд в Лондон в конце сентября 1999 года я даже не успел повидаться с кем-либо из Леса, чтобы по-настоящему обсудить задание. Встреча с агентом должна была состояться через час после моего прилета, в девять утра. У выхода из таможенной зоны в Хитроу, держа в руке табличку с моим именем, меня ждал пожилой человек в кителе цвета нейви и в форменной фуражке транспортной компании. Довольно смуглый, с орлиным носом и чрезвычайно вежливый, как-то по-английски церемонно учтивый — по всем этим признакам на русского не похожий. И общались мы с ним на языке страны пребывания — если обмен двумя десятками слов с обеих сторон можно назвать общением. Однако, как это следовало уже из самого факта его появления рядом со мной, высоким доверием Конторы этот джентльмен был облечен всецело. Совершенно неожиданные люди попадают иногда в нашу паутину.

Пока мы доехали до города, я успел просмотреть несколько страничек, лежавших в запечатанном конверте, который вручил мне этот переквалифицировавшийся дворецкий из романов Вудхауса. Там была справка на помощника египетского военно-морского атташе, которого звали Ашраф Абдельхамид и который лишь за две недели до того прибыл на место службы в Великобританию. Не знаю, насколько майор Абдельхамид отрабатывал свои обязанности по прикрытию, но на самом деле он был профессиональным контрразведчиком, и его задачей было выявление и нейтрализация радикальных исламистов. Из справки явствовало, что брат Ашрафа был телохранителем президента Садата и что он был убит во время того покушения в октябре 1981 года, когда погиб и сам Садат. С этого момента Ашраф начал собственную священную войну, и врагами его были все мусульманские экстремисты, а в особенности люди из «Египетского исламского джихада». В справке отмечалось, что, будучи образованным человеком и заботливым отцом четверых детей, Ашраф отличался непримиримостью и даже безжалостностью, как только речь заходила о террористах.

Да, что еще я не пояснил. Почему для связи с Ашрафом нужен был американец или человек, неотличимый от американца? С этим агентом Контора работала, что называется, под чужим флагом. То есть Ашраф думал, что передает сведения ЦРУ или какой-то еще организации, но точно для правительства США. Платили ему хорошо, так что за эти деньги он мог бы согласиться сотрудничать с кем угодно, включая русских. Тем не менее в Лесу решили не рисковать. Ашраф получил образование в Штатах, в Вест-Пойнте, Америка ему нравилась — зачем экспериментировать?

Мы встречались в крошечном, на шесть столиков, кафе в Сохо. Ашраф завтракал в проходе спиной к стене и, как и было условлено, перебирал DVD. У меня, как и было условлено, был бинт на мизинце и безымянном пальце левой руки — выходя из машины, я надел лежащую в том же конверте нашлепку. Когда я проходил мимо Ашрафа, он уронил один диск, и я поднял его. Все правильно — сборник диснеевских мультфильмов.

— У моего сына был такой же, пока его не сжевал наш ротвейлер, — любезно сказал я, протягивая ему диск.

Ашраф поблагодарил, я сел у окна и заказал эспрессо.

Египтянин оказался неожиданно темнокожим, как суданец или эфиоп. Лицо было вытянутым и очень худым, с резко выступающими скулами и ввалившимися щеками. Глаза напряженные, без малейшего намека на средиземноморскую мягкость, восточную бархатистую глубину и искорки иронии, присущие столь многим арабам.

За мной в кафе никто не вошел, на улице подозрительных движений тоже не было. Покопавшись для виду в своей сумке через плечо, я залпом выпил принесенный мне неожиданно горький, как хина, допинг и вышел к машине. Она была припаркована чуть поодаль, так, чтобы ее не было видно сквозь витрину кафе. Бывший дворецкий поспешно выбрался наружу и, обогнув новехонький солидный «Ровер-75», открыл мне дверцу. Я остановил его знаком и обернулся. Ашраф уже стоял на тротуаре, ища меня глазами. Мы оба нырнули на заднее сиденье, и «ровер», породисто урча, влился в поток. Мне было рекомендовано провести первый разговор именно в машине, так что я шифровался по минимуму.

— Зовите меня Майкл, — сказал я, протягивая египтянину руку.

— Ашраф, очень приятно, — ответил он.

Рука была крепкая и сухая. Когда люди нервничают, зачастую руки у них потеют. И назвался он своим настоящим именем.

Напор, напор, даже если прешь наудачу. Люди сразу чувствуют, когда в разговоре ты поплыл. Пусть даже общее место, но задавай тон.

— Я слышал о вас много хорошего и тоже рад знакомству. — Я улыбнулся своей самой широкой улыбкой. — Надеюсь, мы вместе сделаем много хорошего для наших стран.

Это был один из крючков, на которые поймали Ашрафа. Он делился сведениями с нами, а мы в свою очередь снабжали его данными на террористов из своих источников. Конторе даже было выгодно, чтобы с нашими противниками разбирался кто-то другой, еще более заинтересованный в их ликвидации. То есть с этой точки зрения египтянин мог бы даже перевести наше сотрудничество в официальное русло. Только это никому не было выгодно. Контора не хотела, чтобы обнаружилось, что он помогает русским: не факт, что его начальникам это понравится. А для Ашрафа такой расклад был привлекательнее с точки зрения результативности и карьеры — одно дело, когда ты передаточное звено, и совсем другое, когда важную информацию ты добыл сам. Ну, и плюс бонусы в конверте, разумеется. В справке эти полезные соображения изложены не были — сам додумал, пока ехали из аэропорта.

— Что привело вас в Лондон? — спросил Ашраф.

Хотел бы я сам знать наверняка. Черт бы их побрал там в Лесу!

— То же, вероятно, что и вас. Активность наших общих врагов.

Попробуем переложить заботу о поддержании разговора на агента. Египтянин нервно заерзал на сиденье.

— Я не понимаю бездеятельность наших общих друзей, — горячо сказал он. — Известно, что это традиционная британская политика — растить чертополох и бросать колючки за шиворот всем, кто подвернется, включая союзников. Ну, с нами понятно — мы бывшая колония, поспешили стряхнуть с себя их покровительство, и поделом нам: «Сами теперь расхлебывайте!» Но вы же тоже боретесь с теми уродами (Ашраф сказал «шайтанами»), которых они прикрывают. Почему англичане не прижмут их у себя хотя бы из солидарности с вами?

— Мы тоже бывшая колония, — улыбнулся я. Глубокомысленная ирония всегда успешно маскирует недостаточную информированность. — А пятьдесят первым штатом Великобритания стать не торопится. И, — я многозначительно посмотрел на Ашрафа, — будем откровенны, мы пожинаем то, что посеяли.

Египтянин кивнул. Его заклятый враг — «Египетский исламский джихад» — к тому времени уже практически влился в «Аль-Каиду», некогда любимое детище ЦРУ.

— Чем я могу вам помочь? — спросил Ашраф, завершая обмен любезностями и общими фразами.

Это-то я себе представлял, хотя и в общих чертах.

— Нам хорошо бы иметь пару надежных источников в организациях, которые готовят боевиков для горячих точек. Хотя бы в самых активных районах, типа Брикстона или Финсбери-парка.

Ашраф снова согласно покивал. Наши задачи здесь явно совпадали.

— Они сейчас занимаются в основном Чечней. Туда идет самый большой поток.

— Никто не знает, куда этих людей перебросят потом, — уклончиво сказал я. — Так что Чечня нас тоже интересует.

Собственно, Чечня нас и интересовала в первую очередь. После августовского вторжения отрядов Шамиля Басаева в Дагестан российские войска начали бомбить базы боевиков в Чечне — на этой отдаленной, но все же пока еще своей территории. В никем не признанной, но считавшей себя независимой Исламской Республике Ичкерии это сочли агрессией иностранного государства. Президент Масхадов что ни день выступал со все более яростными протестами и взывал к международной общественности. Однако, на самом деле, будучи бывшим полковником Советской армии и трезвым человеком, он, как мог, готовился к неминуемому вторжению российских войск. Мусульманские наемники, в первую очередь выходцы из арабских стран, представляли собой в Чечне все более внушительную силу.

— У нас есть в этой среде свои люди, — сказал Ашраф. — Но я же только приехал и еще не успел встретиться со всеми. Дайте мне неделю-другую, и я смогу реально быть вам полезным.

Я улыбнулся:

— Боюсь, это вопрос дней, а не недель.

Я ведь много работал с арабами. Они искренне хотят вам помочь, однако чтобы дело продвигалось, их нужно держать за руку. Иначе за ту же руку их возьмет кто-то другой, со своими проблемами, и ваши отойдут на второй план.

Ашраф с сомнением посмотрел на меня:

— Так скоро? Ну, не знаю… Надо быть реалистами. В ближайшие дни я смогу дать вам наводки только по вербовкам в Чечню.

— Отлично! — Еще одна широченная, на этот раз абсолютно искренняя улыбка. — С чего-то ведь надо начинать.

2

С людьми, которые и должны были объяснить мне, зачем я, собственно, был вызван в Лондон, я встретился лишь часа через два после этого первого, самого важного контакта. Причем мне пришлось почти что вернуться в Хитроу. Дело в том, что по интересующему меня контингенту работал сотрудник резидентуры, прикрытием которого было представительство «Аэрофлота». Он в скором времени ждал самолет из Москвы и поэтому попросил подъехать к нему поближе. Человека звали Владимир Мохов, не знаю, настоящее это было имя или нет. Почему этот Мохов не мог проинструктировать меня рядом со своим рабочим местом и прямо после моего прилета, остается тайной. Но чему удивляться? У нас же тайная служба.

Я ехал на встречу не один, а со своим самым старым, самым близким, единственным настоящим другом. У Лешки Кудинова мать — полька, и воспитывала его польская бабушка. Его жена Таня, с которой они познакомились уже после нашей подготовки, тоже наполовину полька, только по отцу. Так вот все сложилось: случайно — не случайно, но исключительно удачно. Потому что прослеживалось ли в этом браке ненавязчивое подталкивание Конторы или нет, но в Англии Кудинов считался диссидентом, бежавшим с женой из коммунистической Польши. Он и жил там под фамилией жены — Возняк, как-то это помогло им с документами.

Лешка подхватил меня в городе — я просто пересел в его машину. Та, которая была нанята для встречи в аэропорту, поехала отвозить мой чемодан в гостиницу, а я уселся на переднее сиденье рядом со своим другом. Мы даже обняться не могли, так что всю дорогу только глупо улыбались и обменивались тычками в бок. И болтали мы не о деле, а о всяких пустяках.

Правда, в какой-то момент Кудинов вспомнил все же, что должен передать мне временные документы. На этот раз это был мексиканский паспорт и водительское удостоверение на имя Мигеля Гомеса, пара кредиток, полицейский бедж с номером, роскошные накладные усы и мохнатые черные брови с маленьким тюбиком клея. Еще в конверте был местный мобильный телефон. Я разложил все это по карманам, но то, что выдавало во мне американского гражданина Пако Аррайю, сдавать на хранение не стал. Я останавливался в отеле по своему паспорту, да и телефон американский мне был нужен для связи с семьей и с работой. Пусть будет и то, и другое. Это мексиканский полицейский поживет пока в сейфе в моем номере.

Лешка был старым лондонцем, и за дорогой я не следил. Мы проезжали бесчисленные городки, переходящие один в другой и лишь изредка проложенные полями — в основном для гольфа. В одном месте Кудинов притормозил на расширении главной улицы, которое с натяжкой можно было счесть за площадь. Все места для парковки оказались заняты. К счастью, когда мы пошли на второй круг, как раз надумала отъезжать серебристая «мазда».

— Лешка, вон смотри! — сказал я.

Кудинов загадочно улыбнулся:

— Надо же какая удача!

Это и был автомобиль Мохова.

Лешка пошел купить газету и убедиться, что хвоста за нашим связником не было. Два таксиста болтают, выйдя из своих машин. Пожилая женщина на велосипеде с корзинкой на переднем багажнике остановилась перед булочной. Небритый растрепанный мужик сидит на скамейке, широко расставив ноги, и жадно ест сэндвич, роняя крошки на землю. Он из всех самый подозрительный, но — а я внимательно слежу за ним — только жует, на нас не смотрит и не говорит ничего в спрятанную гарнитуру.

Кудинов вернулся в машину:

— Ну?

— Вроде все славно, — сказал я. Мы с Кудиновым не любим обычных для таких ситуаций слов, типа «чисто» или «спокойно», — все время что-то свое изобретаем.

Лешка поднажал на газ, и через десяток минут мы серебристую «мазду» нагнали — она еле ехала. Заметив нас в зеркало, водитель прибавил газу. Мы подъехали к лесу, только-только начинавшему переходить от скрывавшей индивидуальность зелени к ярким краскам осени. В любом случае свое название Black Park, которое я видел на указателях, лес не оправдывал.

«Мазда» свернула на проселочную дорогу между двумя кущами деревьев, мы последовали за ней. Зашуршала под кузовом высокая подсохшая трава, еще пара неглубоких ямок, и Лешкин черный «рейндж-ровер» остановился, почти уперевшись в бампер «мазды». Там было такое хорошее место под плотной кроной кустов бузины, как раз на две машины, — даже со спутника нас не засечь. Мохов уже вылез наружу и теперь шел к нам, поигрывая ключами.

Во всеобъемлющем и вряд ли окончательно разрешимом вопросе, меняются ли люди с годами или нет, я придерживаюсь отрицательного мнения. Нет, в сути своей не меняются. У меня с тех пор, как я стал задумываться над этими вещами, появилась некая аберрация зрения. Я смотрю на ребенка и вижу вдруг, каким он будет, когда вырастет. И наоборот, взрослый человек становится для меня намного понятнее, когда я спонтанно понимаю, каким он был в детстве. Я не делаю для этого никаких сознательных усилий, это не усвоенная мной техника психологических наблюдений (я даже не знаю, существует ли такая), это происходит помимо меня. Вот подходит к нам мужик слегка за сорок, такой уже немного потертый коврик с блестящими залысинами, с мешками под глазами, потерявшими белизну зубами и обозначившимся брюшком, а я вижу маленького вихрастого мальчишку, живого, как ртуть, проказливого и непослушного.

Он — это я про Мохова — был когда-то таким вот шалопаем с гвоздем в заднице. Если он видел дерево, ему на него обязательно нужно было взобраться. Если ему попадалась щель — куда-нибудь в подвал полуразрушенного дома, — в нее непременно надо было протиснуться, даже если впереди была лишь сырая темнота. Таких детей не застать дома с книжкой — все свободное время они, как молодые псы, которых спускают с поводка, жадно исследуют окружающий мир. Все необходимо попробовать, пощупать, а для предметов, до которых дотянуться невозможно, существует рогатка.

Образ этот был таким ярким, что чуть позже, когда мы уже прогуливались по просеке, я даже спросил Мохова:

— Слушай, у тебя же в детстве была рогатка?

Он не удивился — ответил охотно и по существу:

— У меня классная была — все завидовали. Деревяшку я сам в лесу подобрал — еловая, подсохшая, как железная была. А резинку мне мама из больницы принесла — широкую, бежевую, от какой-то медицинской штуки. У других-то ребят обычные резинки были, как в трусах, моя в три раза дальше била.

Мы все трое, как выяснилось, были ровесниками — Мохову тоже исполнилось сорок два. Непослушных белобрысых вихров на голове у него давно не было; волосы поредели, потускнели и настолько оголили лоб и макушку, что он стриг их совсем коротко. Я, правда, к тому времени тоже к этому пришел. Лоб моего связника полностью выдавал человека действия: он был узким и шел под острым углом почти от бровей; это называется латеральная ретракция. Нос у него был под стать: узкий, с тонкими нервными ноздрями. Если смотреть в профиль, кончик носа и конец залысин были на одной покатой линии, с небольшим порожком, отмечающим лоб. Это типичный портрет охотника. Не обязательно человека, который ради собственной забавы убивает невинных живых существ, получивших такое же право на жизнь, как и он сам, — охотника по отношению к внешнему миру.

У Лешки, кстати — я это всегда знал, просто сейчас они оба перед моими глазами маячили, — ретракция не латеральная, а фронтальная. Это значит, что лоб у него не скошен, а, наоборот, возвышается от бровей практически вертикально. Это если смотреть в профиль. А анфас видно, что лоб не только высокий, но и как-то расширяется от висков. Так что у Кудинова места для мозгов много. Однако в подобных случаях вопрос в том, заполняют ли они выделенное для них обширное пространство целиком и имеют ли они поверхность, сплошь испещренную бороздками и извилинами, или же, наоборот, как у футбольного мяча. Томограмму его мозга я не видел, да и не знаю, делал ли ее Кудинов когда-либо. Однако по косвенным признакам драгоценное место, скорее всего, не пустует, а поверхность органа должна напоминать грецкий орех, что-нибудь такое.

При этом Кудинов не стал ни равным Эйнштейну, ни вторым Шопенгауэром, ни новым Берлиозом (у которого лоб как раз является хрестоматийным примером фронтальной ретракции). Он смотрит на жизнь с ироничной усмешкой созерцателя, не брезгуя действием, даже очень любя приключения и риск, но ни во что до конца не вкладываясь. Способностей у него хватает, чтобы оставлять позади самых ревностных и старательных, однако успехи, равно как и неудачи, радуют его или огорчают лишь слегка, по касательной. Когда нас готовили, Кудинов взял себе кодовое имя Джойс, но он похож скорее на Оскара Уайльда.

О том, что мы с Лешкой большие друзья, в Конторе знает, надеюсь, только Эсквайр. У нашего начальника в действующей обойме наверняка есть и другие нелегалы, неотличимые от настоящих американцев, но заняться этим делом он попросил меня именно по этой причине. Нам с Кудиновым не надо друг к другу притираться, выстраивать отношения, пытаться доминировать или, напротив, перекладывать ответственность на другого. Потому что времени на перетягивание каната не было.

3

Вопросов я поднакопил множество. С меня с лихвой хватило утреннего разговора по наитию, на основании собственных обрывочных знаний, и с необходимостью отделываться туманными фразами. Почему Лондон, когда речь идет о вербовке арабских наемников? Если это так, на что смотрят британские власти? Почему именно египтяне проявляют такую непримиримость к исламским радикалам? Наконец, нельзя ли было прояснить все эти странности до встречи с агентом, а не после нее? На этот вопрос, кстати, ответа я так и не получил. Не тем людям его задавал.

— Почему Лондон? — переспросил Кудинов. — Ты «Бейрут-на-Темзе» слышал выражение?

— Ну да, я знаю, здесь полно мусульман.

— Миллион, — вступил в разговор Мохов. — В Лондоне живет миллион мусульман. А вообще в этой стране ислам исповедует каждый шестой подданный.

— Ребята, я много общался с мусульманами, — возразил я. — Они не все поголовно стремятся уничтожать неверных или мечтают разорвать себя на конфетти, чтобы унести кого-нибудь с собой на тот свет.

— Но все ходят в мечеть и сдают деньги на благотворительные цели, — весомо, с подниманием вверх указательного пальца, уточнил Лешка. — А благо для многих — именно то, о чем ты сказал. Вы, друг мой, пойдите послушайте, что здесь проповедуют в мечетях.

Это он мне же сказал: ему нравится быть со мной то на «ты», то на «вы».

— Я не говорю по-арабски, — возразил я. Что правда: с парой десятков слов и выражений разговор не выстроишь.

— Тогда слушай, что тебе говорят по-русски, — с мягкой улыбкой хлопнул меня по спине Кудинов. Мы с ним друг по другу скучаем, а сейчас даже еще не выпили, не говоря уже о том, чтобы напиться, как это у нас принято. — Кроме тебя и твоих интеллигентных друзей, включая нас с Володей, есть еще окружающий мир. С пониманием которого у тебя, похоже, нелады.

Я так же, дружески, двинул Лешку по плечу.

— Я прекрасно подхожу к окружающему миру. Мы в равной степени несовершенны.

Мохов с интересом смотрел на нас — не привык к нашему стилю общения. Цепкие такие глаза, так и ходят чуть исподлобья влево-вправо. А мы говорили на родном для всех нас языке, не опасаясь прослушки. Этот Черный Лес совсем рядом с Хитроу — не на глиссаде, где вообще невозможно было бы говорить, но в месте, где часть самолетов совершала вираж перед посадкой. Шума хватало.

— Все равно, — продолжал я, дождавшись, пока над нами не исчезнет очередное серебристое брюхо. — Почему не вербовать где-нибудь в Афганистане или в Пакистане? Кто там будет возражать? Да и проблемы у людей в этих странах другие, чем посадить или не посадить ясколку в альпийскую горку?

— Чего? — не понял Мохов. У меня в рифму получилось, может, он решил, что это поговорка.

— Ясколка — это растение такое, с белыми цветочками, — пояснил я. — Я ее этой весной сажал у своей тещи. Поверх всей каменной кладки. Цветет красиво, хотя и недолго.

Лешка, разумеется, про ясколку тоже не знал, но невежество свое проявлять не захотел. Решил, наоборот, сразить меня эрудицией:

— Существуют, друг мой, освященные временем британские традиции. Вы забыли, наверное, кто только здесь революцию не готовил? И Герцен. И Маркс с Энгельсом.

Действительно, вспомнил я, в XIX веке, когда прекраснодушные философы, плохо разбирающиеся в жизненных реальностях, планировали из Лондона светлое будущее человечества, бытовало такое мнение, что Англия поддерживает все революции, кроме своей собственной.

— Но Ленин сидел в Цюрихе, — возразил я исключительно из поперечности своего характера. — А Хомейни — во Франции. Я уже не говорю про тех многих, кого готовили в Советском Союзе.

— Спор чисто теоретический и потому бесплодный. — Это типичный Лешкин способ отступления. — Вернемся к фактам. В Соединенном Королевстве вербуют около двух тысяч мусульманских наемников в год. Это полноценный полк, за три года дивизия формируется. И половина боевиков едет в Чечню.

— Но там же уже сколько?.. Три года не воюют.

— Там уже три года хотят построить исламский халифат. А сейчас, судя по всему, включая твой приезд, начнут воевать в полную силу.

— Я не понял про его приезд, — нахмурил брови Мохов. — При чем здесь это?

— Майкла, он же Миша, — это мы так договорились, что меня будут звать на этой операции, — по пустякам дергать не станут. Где он, там грядут великие события.

Мохов снова свел брови: эти двое всегда дурака валяют или просто его дурачат как новенького?

Мы снова прервались: над нами разворачивался очередной самолет, идущий на посадку. Меня завораживает, когда они, кажется, просто зависают на месте. Огромные, двухэтажные, а плывут медленно, как дирижабли.

— Ну, хорошо. А я-то вам зачем? — спросил я. — Мне-то что нужно делать?

— То, что ты уже начал, — сказал Мохов. — Мы три года спали. Не спали, конечно, копили материал, анализировали его, писали справки, готовили отчеты. А чеченцы копили силы. Сейчас со дня на день должна начаться полномасштабная война — мы проснулись. Где вербуют новых наемников? В Англии. Отлично, попробуем через Лондон заслать в Чечню своего человека. Будет информировать нас о том, что там дальше с боевиками происходит. Ну, на том уровне, на который ему удастся пробраться.

— И что, есть уже такой человек?

— Есть, чеченец. Нашли через ФСБ, — ввернул Кудинов. Тон, которым он это произнес, не оставлял никаких сомнений в том, как он к этой организации относился.

Мохов нюанс не уловил и повторил нейтральным тоном:

— Нашли через ФСБ и уже перебросили его в Англию. А что дальше с ним делать, пока не знают.

Лешка покивал головой: именно так. Но он не тупо покивал, а с подтекстом, который, зная его, как знаю его я, легко расшифровать: стоило ли, в сущности, ожидать интеллектуальных прорывов от людей в состоянии спячки?

— В Центре предлагают внедрить его через связи твоего египтянина, — заключил Мохов.

Мы с Кудиновым переглянулись. Мы-то с ним говорим «Контора» или «Лес».

— Только у твоего египтянина не должно возникать сомнений, что он работает на американцев, — повторил Лешка, хотя это-то мне было понятно с самого начала. — А американец из нас троих только один — ты.

4

К чести Эсквайра (которого, напоминаю, про себя я зову Бородавочник) надо сказать, что в Конторе спали не все. В линейном отделе — в том, который занимается Великобританией и от которого работал Мохов, — действительно всего лишь копили материал. В какой-то степени, формально, их можно понять. С Англией своих проблем хватает, Чечня — в нескольких тысячах километров оттуда, да и вообще на территории России. Совсем формально, это в принципе не дело Конторы — есть ФСБ, МВД, пусть сами свои зарплаты отрабатывают. Только сейчас, когда жареный петух клюнул, как с кривой эстетской усмешкой часто цитирует кого-то наверху Бородавочник, Лес, похоже, забомбил резидентуры руководящими указаниями. Уверен, мгновенно вспомнили и про чеченскую диаспору, про мусульманские радикальные организации, про арабских боевиков и про бывшие братские республики, через которые те просачиваются на российскую территорию.

Эсквайр, пользуясь тем, что его деятельность контролируют от силы два-три человека, да и то в общих чертах, выстраивает собственные схемы. И выстраивает их загодя, незаметно, не привлекая дополнительные силы. Он, Бородавочник, в работе опирается не на приказы и указания сверху, а на собственный анализ и свои прогнозы развития самых разных ситуаций по всему миру. Есть у него в Лондоне нелегал по фамилии Возняк, а по служебному удостоверению Алексей Кудинов? Так тот работу по исламистам с 1996 года, с прекращения первой чеченской кампании, и не сворачивал.

Лешка, за которым, как и за мной, тоже стояла уже двадцатилетняя карьера нелегала, был в Лондоне ресторанным критиком с установившейся репутацией. Он вел еженедельную колонку уже в третьем по счету журнале (поскольку год от года его перо стоило все больше), а также сотрудничал с ежегодно обновляемым путеводителем, выходящем на десятке языков. Кстати, когда мне доводится приезжать в Лондон с богатыми и неприлично богатыми клиентами, я пользуюсь именно этим путеводителем и должен сказать, что он не подвел меня с самыми капризными гурманами. В кудиновской легенде был лишь один большой минус — с ним нельзя было проводить конспиративные встречи в ресторанах, разных тавернах, стейк-барах, даже в приличных кафе.

Так вот, загодя, уже давно, Возняк-Кудинов затеял в своем журнале рейтинг лучших лондонских ресторанов по национальным кухням. Тупо затеял, по алфавиту, начав с буквы «а» — арабская кухня. И включил в нее блюда всего региона — от марокканского жареного голубя в сахарной пудре до ливанского морского языка в кунжутном соусе. В Лондоне ведь живет и туда приезжает множество богатых арабов, которые любят посидеть в привычной обстановке, за привычной едой. Это — проход крупным неводом — позволяет присмотреться к верхушке исламистских организаций. Конечно, большинство встреч интересующих нас людей происходит в заведениях попроще. Но Лешка и туда заходит. У него есть специальный список мест в рубрике «Недорого и вкусно». Разумеется, есть еще и забегаловки, где готовят хумус и шаурму, но уважающий себя ресторанный критик тампоказаться не может. Туда заходят перекусить его агенты.

Конечно же, террористы — и зарекомендовавшие себя в деле, и новички — встречаются главным образом на квартирах. Кто, откуда и куда привозит взрывчатку, кто изготавливает взрыватели, кто и куда закладывает бомбы — такие вопросы в публичных местах не обсуждаются. Однако, проинструктировав исполнителей, руководитель группы или целой сети в тот же день может пойти поужинать со спонсорами или отпраздновать с коллегами своего ранга очередное финансовое вливание. Поверьте, нет ни одного арабского террориста, который прожил бы неделю в Лондоне, не заглянув ни разу в место, где готовят превосходный кус-кус или мешуи (это барашек, зажаренный целиком на вертеле).

Ресторанный критик является без предупреждения, а то в ожидании его визита повара целую неделю будут готовить как на прием у саудовского короля. Кто-то мистера Возняка узнает, и тогда его обслуживают как этого самого короля. Вкус у Лешки — я имею в виду всякие нервные датчики на языке и нёбе — отменный, мнение — самое авторитетное. Его, если это того заслуживает, три, а то и четыре звезды в журнальной колонке потом растиражируют путеводители и туристические интернет-сайты, а это колоссальная реклама, к тому же совершенно бесплатная. Поэтому при втором и последующих кудиновских визитах экспромтом владельца или старшего менеджера уже срочно вызывают по телефону. Чтобы был под рукой — вдруг у дорогого посетителя возникнет какой-либо вопрос?

Вопросы возникают. Этот Возняк, хотя и авторитетный критик, человек не заносчивый. Спросит не только, как готовится то или иное блюдо, — и семьей поинтересуется (а с этого начинается любой разговор между добрыми знакомыми), и ваше мнение о политике выслушает (а у кого из поживших людей его нет?). Он ведь время от времени приходит пообедать или поужинать в уже хорошо знакомые места. Проверить, не испортилась ли кухня, а то и для собственного удовольствия, чтобы вкусно поесть. Многие рестораны счастливы назвать Возняка завсегдатаем. Иногда разговор так хорошо пойдет, что хозяин присоединится к нему за турецким кофе или чаем с мятой, и тогда уже можно не спешить, особенно если день жаркий, а сидишь на террасе. Правда, задобрить этого ценного человека невозможно: поговорит мило, а напишет потом, что думает, не всегда комплиментарно. Зато и уважение снискал заслуженно — а это ценят все без исключения. Чего стоит хороший, но купленный отзыв?

Потом в каких-то заведениях арабской кухни появляется новый завсегдатай. Обходительный, щедрый, и посмеяться готов, и, когда уже станешь с ним на короткую ногу, выручить не откажет. Человек со связями, умеет решать проблемы. И дружбу ценит. Такому сам спешишь оказать услугу, тем более что тот в долгу не останется.

Конечно, отношения складываются не всегда так гладко — на всякое можно нарваться. Не захочет хозяин, менеджер, официант или человек, который в этом ресторане, как говорится, столуется, делиться своими наблюдениями за клиентами: кто ведет себя необычно, кто использует это место для подозрительных встреч. И уж тем более откажется фотографировать странных посетителей. Кто-то побоится, поняв, какого рода люди этого нового завсегдатая интересуют. Кто-то, что хуже, уже оказывает такую услугу полиции. А кто-то, что совсем плохо, сам связан с террористами. Затеет двойную игру или просто придет тот человек поужинать, а потом концов его не найти. Однако в любом случае ресторанный критик Возняк будет вне подозрений.

Вот так Лешка и работал. Присматривался к людям (это называется разработка), кто-то казался ему перспективным объектом, и он передавал его гастролеру-вербовщику. Разработчик Кудинов был хорошим, за все время жизни в Лондоне срывов и провалов у него не было. Вербовщик, который иногда и вел потом агентов, действительно рисковал — это если Лешка ошибся бы и человек из ресторана сам был связан с экстремистами. Но вербовщик приезжал на встречи из другой страны, и его всегда подстраховывала пара крепких ребят.

На все это, понятно, требовалась масса времени. Это не пустая фраза. Масса времени — месяцы и годы. И, понятно, денег, вложенных к тому же в неопределенное будущее. Зато к тому моменту, когда земля под ногами дрогнула, Эсквайр мог сооружать свои замысловатые конструкции не на зыбучих песках, а на заранее залитом бетонном фундаменте.

Именно по этой схеме был завербован Ашраф, который до своего назначения просто регулярно наезжал в британскую столицу. Кудинов был для него всего лишь любителем острой пищи за соседним столом, с которым они перебрасывались парой фраз. А вел его какой-то наш человек, который делать этого больше не мог. Не важно, по какой причине — он мог где-то засветиться или выйти в отставку, заболеть, умереть, в конце концов. Ашраф же был завербован формально и знал правила игры. На него в условленном месте в условленное время и с определенным паролем мог выйти любой новый сотрудник (только он думал, что «тоже американец»). Так в дело вступил я.

Однако поскольку большую часть работы проводил Кудинов и раз он, как и я, был учеником Эсквайра, у него на мусульманских экстремистов была целая база данных. Ее-то он мне и передал на дискете после нашей прогулки в лесу под рокот самолетов, заходящих на посадку в режиме форсаж.

5

В Лондоне я обычно останавливаюсь в пятизвездочном «Меридьен» на Пикадилли. Это немного пафосная, но действительно очень комфортная гостиница в самом центре города. Номера здесь недешевые — стандартный одноместный стоит 234 фунта в сутки, — но привести партнеров туда не стыдно. В холле все добропорядочного зеленого цвета: и стены, и ковер из ромбов двух оттенков, и кожаные кресла и диваны. Напротив ресепшена — там две стойки, чтобы клиентам не пришлось ждать — ступеньки ведут вниз, в «Бёрлингтон бар». И там все зеленое, если не считать висящих по стенам картинок и статей из старинных газет. Но туда не ходите — разливного пива вам не дадут, что, мне кажется, для Англии возмутительно. Правда, Сохо с его многочисленными пабами в двух шагах, а после пары пинт пройтись несколько сотен метров даже полезно.

Отвечать за весь номер — что в нем точно нет скрытых видеокамер — я бы не взялся. Я и на жучки комнаты не проверяю, хотя у меня есть чем, а обнаружить камеру куда сложнее. Да и зачем? В отеле я просто американский предприниматель Пако Аррайя, которому скрывать нечего. Иначе представьте, что камера где-то установлена и в нее видно, как постоялец внимательнейшим образом осматривает все стены и предметы, чтобы ее выявить. Откручивает цоколь настольной лампы, ползает под столом, потом залезает на стул. Как в кино, его лицо, искаженное широкоугольным объективом, заполняет весь кадр и, не обнаружив камеру, удаляется. Ребята из службы безопасности описаются же со смеху, а потом позвонят в МИ-5.

Поэтому я вставил Лешкину дискету в ноутбук, а сам сел на кровать, подперев поясницу подушками. Даже если в стене и есть малюсенькое отверстие, за которым спрятана камера, она увидит только мою спину. А все остальные, если таковые имеются, будут показывать человека, который что-то читает в своем компьютере, оперевшись о спинку кровати.

Я провел за этим занятием всю вторую половину дня, успокаивая себя тем, что уж вечерний отдых я заслужил любой. Материала у моего обстоятельного друга была гора, и, просеивая его на все более тонком сите, я пришел к следующим выводам.

Первое. Организаций, которые так или иначе были связаны с мусульманскими экстремистами, в Англии было великое множество. Дотошный Кудинов не только переводил каждое наименование, но давал транслитерацию, то есть записывал арабское название английскими буквами. Ведь многие слова по-разному можно перевести, а так разночтения устранялись — это как латинское название в каталоге растений. Но и на этом мой педантичный друг не останавливался: дальше шло название организации в оригинале, тот есть арабской вязью. Этого языка в наборе Кудинова, как я знаю, нет. Видимо, копировал из интернета.

Из-за этой ли чрезмерности или просто из-за количества в большинстве своем безобидных названий у меня скоро голова пошла кругом. Ключевыми словами в них были, конечно же, «мусульманский», «исламский», но чаще всего «помощь», «поддержка», «солидарность», лишь изредка «освобождение». Часть из них, не скрываясь, называлась «Комитет помощи Чеченской Республике» или «Комитет солидарности с Чечней». Это были официальные организации, зарегистрированные британскими властями.

Были и другие, действующие нелегально и, если и не преследующиеся де-юре, то наверняка находящиеся в поле зрения спецслужб. В их названиях фигурировали уже слова типа «джихад», «армия», «вооруженный». Они осваивали бюджеты, которые предоставляла им первая группа официальных движений, а также некоторые государства типа Саудовской Аравии или Ирана — или же еще международные организации вроде «Аль-Каиды». Всем этим союзам, ассоциациям, комитетам и движениям, которые так или иначе старались помочь чеченским братьям, счет шел на многие десятки. Иметь своего человека пусть в каждой пятой такой организации было немыслимо.

Ситуация немного облегчалась тем, что — это уже третье — значительная часть мусульманских структур занималась лишь сбором средств. Им приносили деньги — по убеждению или следуя добрым, хотя и настойчивым советам имамов — и удачливые бизнесмены, и простые верующие: торговцы, строители, даже мусорщики. Куда уходили эти суммы, знали лишь немногие, но и эти немногие не занимались конкретной подготовкой боевиков и террористов. А таких организаций было намного меньше.

В Великобритании законы в отношении свободы слова одни из самых либеральных, зато правила ношения оружия очень строгие. Там еще не так давно — на памяти людей, до сих пор служащих в полиции, — табельное оружие имели право брать только на задержание преступников. Поэтому подготовкой боевиков для Чечни занимались за границей. Не в самой Чечне — там для этого не было условий. В основном в Афганистане и Пакистане, но и в Йемене, Судане, Ливане, даже на Северном Кипре. Однако один лагерь, по сведениям Лешкиных агентов, существовал и в Англии. Вернее, в Южном Уэльсе, около местечка Йет-Гоч.

Очевидно также, что лишь немногие нелегальные организации занимались переброской боевиков в военные лагеря. Людей нужно было разбить на небольшие группы, снабдить документами, достаточно надежными, чтобы проходить паспортный контроль в аэропортах, свести со своими людьми в перевалочных странах. И все это в строжайшем секрете, чтобы боевиков нельзя было перехватить и обезвредить. Вот связи в одной из таких структур нас и просили наладить, чтобы внедрить своего агента.

С подачи того же Кудинова у нас, правда, был агент среди диспетчеров, перебрасывающий боевиков через Грузию. К сожалению, долго это счастье не продлилось. За полгода до моего приезда этот молодой иорданец был найден с перерезанным горлом у себя в постели. Мы узнали об этом не по тайным каналам — убийцы постарались, чтобы о расправе стало известно всей мусульманской общине Лондона. Так что найти кого-то на замену будет непросто. Вся надежда была на Ашрафа.

Чтение Лешкиного архива заняло у меня часа четыре, не меньше. Потом я собирался посмотреть программу вечерних увеселений, пойти в театр, поужинать в незнакомом месте, если останутся силы, пошататься по Сохо. А в результате просто заснул. Закрыл специальную программу для чтения зашифрованных файлов, отложил ноутбук, чтобы вытянуться в постели, зевнул, наверное, и мгновенно вырубился. Как был: в одежде, с включенным светом, и даже не поставив будильник на утро. Почему-то когда ты летишь по ходу вращения Земли, из Восточного полушария в Западное, разница во времени сказывается несильно. А стоит пойти против этого закона всемирного вращения, как он тебе тут же об этом напоминает.

За четыре дня до похищения

1

Я зря беспокоился по поводу будильника. Ровно в три часа ночи невидимая рука распахнула мои глаза, и, как я ни сжимал снова веки, угомониться в этом положении они отказывались. Я попробовал принять горячую ванну, выпил три детские бутылочки виски из мини-бара, пощелкал каналами телевизора и в итоге раскрыл томик «Парерга и паралипомена», который читал в самолете. Однако мудрые мысли меня тоже не усыпили.

Мы встречались с Ашрафом в девять утра. Как и в первый раз, мы проверились в маленьком кафе, только теперь в Ноттинг-Хилле, и потом уже я сел в его машину. Это был маленький и унылый «Ровер-400», то есть автомобиль, по своему классу мало похожий на машину дипломата, хотя и всего лишь майора. Однако, похоже, пользовались им только под прикрытием, основательно проверившись: на «ровере» были лондонские номера.

Так что я не удивился, что египтянин действовал не один. Я отметил это, когда мы поравнялись с террасой ресторана, укрывшейся под двухцветными зонтами. Сидящий за столиком араб отложил газету, а Ашраф подтвердил получение сигнала кивком головы. Что это значило? Не мог же он официально попросить свою резидентуру его подстраховать? «Ребята, мне тут надо передать сведения одному шпиону, на которого я работаю. Так что вы прикройте меня». Похоже, и египтянин понял, что я понял. Но не смутился. Тогда зачем мне играть в невинность?

— Ничего? — спросил я. Есть такие многозначные слова, принимающие конкретное значение только в контексте.

— Это мой сотрудник. Но никто не знает, с кем я встречаюсь и для чего, — распознал это конкретное значение Ашраф. — Я отчитываюсь только перед своим начальником в Каире. — Он посмотрел на меня. — Уверяю вас, все в порядке.

— Ну хорошо, раз так. Чем порадуете?

— Пока, как я и предупреждал, радовать особо нечем. — Ашраф говорил медленно: большая часть его сознания явно была занята левосторонним движением. Он и ехал километров сорок в час, и, поворачивая на перекрестках, совершенно очевидно просчитывал в голове, в какую полосу он должен вписаться. — Пока у меня зацепка есть только по Чечне.

— Что за зацепка?

— Один парень, алжирец. Он воевал в Чечне в 95-м, а сейчас… Я не очень понимаю, чего он хочет на самом деле. Его подключают к переброске боевиков, но в душе ему все это не нравится.

— Тогда зачем ему этим заниматься?

— Говорю же вам, я с этим парнем толком не разобрался, мы едва перебросились несколькими фразами. С ним пока работает другой наш человек. Но, похоже, тот алжирец хочет подорвать их систему изнутри.

Хм…

— Что-то великовато для подарка судьбы, — заметил я.

— Я тоже об этом думал. — Ашраф посмотрел на меня. Какой же он все-таки худой. Какая-то серьезная болезнь? — Но тот другой наш человек уверяет, что с ним все в порядке.

— А вы уверены, что с тем другим вашим человеком все в порядке? Он кто?

— Он тоже связан с мечетью в Финсбери-парке. Точнее мне не хотелось бы говорить, он очень рискует.

— Мы могли бы проверить его по нашим каналам, — с деланным безразличием пожал плечами я.

— Я его знаю не один год. И знаю, что он работает не только на нас, но и на МИ-5. Возможно, еще и на французов. Кого еще вы надеетесь обнаружить среди его клиентов?

— Хотелось бы нас самих. Но это вряд ли — я бы знал, — небрежно заключил я.

— Кстати, тот наш человек подозревает, что имам этой мечети тоже связан с МИ-5, — продолжал Ашраф.

А это еще интереснее! Только сейчас бы не пережать.

— Раз мне самому нельзя увидеться с тем человеком, сможете уточнить, на чем основаны эти подозрения? — спросил я. Ашраф кивнул. — Ну а хотя бы с алжирцем-то вашим встретиться можно?

Египтянин оживился. Похоже, ему неприятно было мне отказывать.

— Когда вы хотите?

— Чем раньше, тем лучше. Я все равно пока сижу без дела.

— Прямо сейчас можете?

— А у вас все на мази? Давайте, конечно.

Ашраф достал мобильный и нажал на один из последних звонков.

Говорили они по-арабски. Я понял только «млех» — хорошо. Это когда Ашраф посмотрел на часы.

— Все в порядке, — сказал он мне. — Через полчаса, как вы хотели.

Ашраф залез в навигатор, поколдовал в нем с минуту, понял, что мы двигались в другом направлении, и развернулся на ближайшем круговом движении. В Англии их великое множество, намного больше, чем светофоров. Что разумно — перекресток не простаивает ни минуты. Теперь мы ехали на север Лондона, в Финсбери-парк.

— Где у нас встреча?

Ашраф покачал головой:

— Не у нас, у вас. Я вас передам агенту с рук на руки и уеду. Мне в том районе лишний раз лучше не светиться.

— Тогда просто скажите, куда ехать. Я сам прекрасно доберусь.

— Нет, он должен убедиться, что вы со мной. Мы так договаривались.

— И он отведет меня куда надо?

— Да, вас встретит сам этот человек. Его зовут Мустафа. Он живет поблизости, вы пойдете к нему домой.

— Да?

В свете этих обстоятельств моя поспешность уже не казалась столь обоснованной. Если бы меня хотели заманить в ловушку, действовать нужно было именно так. Чтобы у меня не было никакой возможности организовать подстраховку, хотя бы сообщить коллегам, на встречу с кем я иду и куда. Хотя, конечно, я сам напросился.

Ашраф понял мои сомнения по-другому.

— Конечно, в том районе было бы странно, что белый идет куда-то рядом с арабом. Но вы же смуглый, никто и внимания не обратит.

Знать хотя бы адрес той квартиры. Хотя если мне суждено там пропасть, все равно Кудинову концов не найти. Бородавочник такого поступка точно бы не одобрил.

А Некрасов? Это мой первый куратор по шпионским играм и, наверное, главный учитель по жизни. У него все многообразие сложных ситуаций было закодировано в очень емких, ярких и неизбитых сентенциях — то ли поговорках, то ли цитатах. Я с ним по-прежнему «на связи», хотя его нет в живых уже столько лет. Никакой мистики здесь нет. Психологи сказали бы, что Некрасов — член моей референтной группы. Когда я не знаю, как поступить, я спрашиваю себя: «А что бы сейчас сказал Петр Ильич?» Обычно его советы очень внятны, и я им, как правило, следую. Но тут в голове моей возникло нечто совсем туманное: «Легко ранили, и головы не нашли». А пояснее нельзя, Петр Ильич? Молчит. Видимо, нельзя.

Есть египтянину смысл заманивать меня в ловушку? Устранить человека — это всегда риск. Ашраф думает, что я из ЦРУ. Он понимает, что о сегодняшней встрече с ним я предупредил. Если я пропаду, меня начнут искать именно с него. Но ведь он может сказать, что я попросил высадить его у метро и больше он меня не видел. ЦРУ, не ЦРУ — что на это можно возразить?

Но отступать глупо.

— У вас, надеюсь, оружия с собой нет? — спросил Ашраф.

— Я же не гангстер.

Египтянин кивнул.

— И ни в коем случае не давайте им денег. Пусть сначала что-то сделают или представят ясный план.

— Кому «им»? Там будет несколько человек?

— Я не знаю. Мы договаривались только с Мустафой. Но он из…

Ашраф пробормотал, собираясь перевести для меня сложное название: «Аль-Джамаа аль-Исламийя аль-Мусаллаха».

— Из Вооруженной исламской группы, — подсказал я.

Не зря же я изучал Лешкину базу данных. Симпатичные ребята, приятно будет с ними познакомиться. ВИГ — главная алжирская организация террористов, вырезающая в своей стране целые деревни, которые поддерживают правительство. И объявившая Алжир запретной территорией для иноверцев — они уже убили там больше сотни иностранцев, включая католических монахов, которые многие десятилетия бесплатно лечили их соотечественников. Я давно там не был. Но вот Лешка лет пять назад ездил туда под прикрытием канадской христианской газеты, так он перемещался на двух машинах, набитых автоматчиками.

Ашраф с подозрением посмотрел на меня:

— Вы знаете арабский?

— Нет, только интересующие меня слова. А что вы сказали про меня этому Мустафе?

— Я сказал, что Чечня не самая большая головная боль для Египта, но у меня есть друг, которого это, несомненно, заинтересует.

— Он знает, откуда я?

Ашраф усмехнулся:

— Этого и я не знаю наверняка. Но это же не мешает нам сотрудничать.

Намек? Даже если нет. Я достал из кармана пухлый конверт.

— Кстати, вот вам на оперативные расходы. — Это такой эвфемизм. — Положу в бардачок?

Ашраф кивнул. И я в ответ на его туманную фразу не поспешил уточнять, откуда я, и он не стал настаивать. Здоровые деловые отношения!

В голове у меня возникла новая мысль. Мы с Кудиновым все ломали себе голову, как бы нам этого Ашрафа проверить. Вот она, возможность! В моем бумажнике была распечатанная на принтере страничка. Ничего ценного, просто краткая беседа Конфуция с Лао-цзы, на которую я случайно наткнулся и к которой мысленно возвращался столько раз, что в конце концов решил распечатать и носить с собой.

— У меня при себе одна бумага, которой лучше бы не рисковать, — сказал я. — Ничего особо секретного, но раз есть вероятность того, что наша встреча может закончиться непредвиденным образом… Я могу вам ее оставить? Вернете на следующей встрече.

— Конечно.

— У вас нет конверта?

Египтянин покачал головой:

— Только ваш.

Действительно. Я залез в бардачок, освободил конверт от обычной — сто листов — пачечки в банковской упаковке и вложил в него свой листок.

— Заклейте конверт, — посоветовал Ашраф. — Он заклеивается?

Не хочет, чтобы потом его могли заподозрить в том, что он чужой документ прочитал. Или специально так говорит, потому что знает, что сможет без труда конверт открыть и снова запечатать. Ну, ладно, ладно. Я отсоединил бумажную полоску и провел пальцами по клеевой части.

— Туда же положу, — сказал я.

Ашраф не очень следил за моими манипуляциями. Я-то в Лондоне никогда и не пробовал сам водить машину. Или кто-то из своих меня возит, или такси беру. Вот и сейчас, когда навигатор сообщил, что мы прибыли в Финсбери-парк, египтянин собирался было высадить меня у правого тротуара. Мне пришлось даже показать ему рукой, чтобы припарковался слева — вон, у рыбного бара.

— Никак не привыкну, — с досадой произнес Ашраф.

Напротив, через дорогу, оперевшись о сдвоенную телефонную будку, стоял невысокий, хрупкий на вид паренек. Он был в докерсах и серо-зеленом пуловере с капюшоном, натянутым на голову. В руке у него был бумажный пакет с торчащим из него французским багетом. На вид ему было не больше двадцати. Они с Ашрафом переглянулись.

— Можете выходить, это Мустафа.

— Завтра в час дня, как договаривались, — сказал я, не без труда выбираясь из низкого «ровера». Лешкин «рейндж-ровер» удобнее — с него спрыгиваешь.

— До встречи.

Я подождал, пока он отъедет. Подозрительных машин сзади не было, только красный автобус — одноэтажный, не как в центре Лондона, — на пару секунд загородил мне обзор. Сразу вслед за ним слева от телефона-автомата проехал другой автобус — там, как я теперь заметил, у станции метро было нечто вроде маленького автовокзала. Когда и этот автобус проехал, парня на той стороне улицы уже не было.

2

Что за черт? Я уже собирался переходить улицу, когда заметил его. Алжирец перебегал на мою сторону. Но устремился он не ко мне, а в одностороннюю улицу слева. Добравшись до тротуара, он взглянул на меня и продолжил путь. Я понял.

Через пару десятков метров улочка раздваивалась. Парень оглянулся, чтобы убедиться, что я иду за ним, и пошел правее. Сразу за поворотом открылось трехэтажное, белое с коричневым современное здание. Его можно было бы принять и за офисное, и за жилое, если бы не прилепленная к нему толстая серая труба минарета. Это и была центральная мечеть Северного Лондона, в обиходе именуемая Финсбери-парк.

Парень шел быстрым шагом, но не по-спортивному, а занося ноги сбоку и чиркая кедами по асфальту. За мечетью началась сплошная полоса типичных таунхаусов лондонских пригородов — тоже трехэтажных, только пониже. Народу не так много, но ощущение было, что вы где-нибудь в Рабате или Триполи. Прошла женщина в чадре, ведущая за руку одетых в разноцветные пуловеры курчавых детей. По другой стороне прогуливались двое пожилых африканцев в серых бубу и круглых шапочках на голове, с характерным для мусульман бритым лицом и заросшей бородой шеей. Мы прошли еще сотню метров до красного углового бара «Старый треугольник». Парень посмотрел налево, еще раз убедился, что я следовал за ним, и, перейдя улицу, вошел в кокетливое трехэтажное здание из серого кирпича.

Дом выглядел вполне буржуазно, слишком респектабельно для юного революционера. Кованая калитка в низкой, крашенной белой краской кирпичной стене. Мощенный плиткой крошечный палисадник, заставленный кадками с растениями. Белые пилястры вокруг входной двери и большого окна первого этажа, в котором отразилась моя приближающаяся фигура. Дверь за Мустафой защелкнулась, но с моим появлением приоткрылась.

В подъезде света не было, и, войдя с яркого солнца, я на секунду ослеп. За эту секунду чьи-то крепкие руки повернули меня к стене.

— Замри! — приказал за моей спиной молодой голос.

Руки быстро прошлись по моим бокам от самых подмышек, потом ощупали икры и лодыжки.

— Пошли, — сказал голос. — Только не шуметь.

Я обернулся. Парень уже поднимался через две ступеньки по узкой внутренней лестнице. Я не ошибся: это был таунхаус, видимо, с просторной гостиной на первом этаже и спальнями на каждой площадке.

Мустафа жил под самой крышей, за выкрашенной в красный цвет, как в пабе, дверью. Она, что было странно для классического таунхауса, закрывалась на замок. Парень повернул в скважине ключ и пропустил меня вперед.

Я вошел в прихожую, скорее, кусок коридора, совершенно пустой, если не считать одинаковых картонных коробок, аккуратно составленных вдоль одной стены. Справа была узкая, как шкаф, спальня с матрасом на полу, застеленным тонким разноцветным покрывалом. Рядом лежал раскрытый чемодан, с валяющейся на нем как попало одеждой. Я прошел левее в единственное подобие комнаты с двумя окнами, выходящими на улицу. Она тоже была обставлена минималистски: стол, два стула и телевизор с плеером на тумбочке.

— Вас как зовут? — спросил парень. Английский у него был не очень уверенным.

— Майкл, — ответил я. — Мы можем говорить по-французски, если хочешь.

Парень согласился с большой охотой, хотя разница в обращении тут же стала заметна. Я говорил с ним на «ты», он со мной — на «вы».

— А ты Мустафа, верно? — спросил я.

— Да. Ничего, если я приготовлю что-нибудь? — сказал парень, проходя в кухню напротив. — Я с утра ничего не ел, только кофе выпил.

Я пошел за ним. Мустафа, который теперь скинул с головы капюшон, был худым, с правильным, даже приятным лицом. При этом что-то в нем было не так. Я не сразу догадался, что именно. У парня были умные глаза и глупый рот. Так бывает: взгляд напряженный, проницательный, а губы вялые, даже не смыкаются целиком.

Кухня была такой крохотной, что мы вдвоем в ней не помещались. Двухконфорочная плита и раковина у стены с висящим над ними небольшим нагревательным котлом. Слева холодильник, и на нем электрический чайник. Справа две полки: на одной хозяин дома явно пил утренний кофе, а на верхней стояло несколько тарелок, пара чашек и высокий железный стакан с торчащими из него приборами. Жилище конспиратора, готового в любой момент сняться с якоря, бросив накопившийся мещанский хлам.

Мустафа положил пакет с хлебом на свободную полку и достал из-под плиты сковородку.

— Мы можем говорить, — сказал он, зажигая газ.

Обстановка для серьезного разговора была не самой подходящей, но другой, возможно, и не будет.

— Наш общий друг сказал мне, что вы своего рода специалист по Чечне, — начал я.

— В том числе, — отозвался Мустафа. — Я не только там побывал.

Он вылил на сковородку какой-то густой томатный соус, посыпал его мукой, добавил воды и специй из трех баночек, мгновенно распространивших знойный запах Востока.

— А сам ты откуда?

Может, не стоит задавать парню личных вопросов? Но как по-другому его прощупать? Вдруг действительно подстава?

— Из Алжира, из Аннабы, — охотно сообщил Мустафа.

Я бывал там как-то проездом, это на побережье, ближе к тунисской границе. Рядом, в местечке, которое, как и во времена Рима, по-прежнему называется Гиппон, покоятся мощи блаженного Августина. Живший в церковной ограде старик-сторож открыл мне храм. В нем было подметено, но на скамьях уже осел тонкий серый слой пыли. Когда в этой церкви отслужили последнюю мессу? Похоже, десятилетия назад, еще при французах. Мощи святого, покрытые роскошным епископским одеянием, были защищены прозрачной ракой. Меня поразила рука под толстым стеклом: почерневший, местами отсутствующий пергамент кожи, обтягивающей костяшки пальцев. Я прислонился лбом к стеклу раки, неожиданно холодному, хотел что-то сказать про себя, но не нашел слов. Сторож — старый бербер в нейлоновой куртке, накинутой на рваную хламиду, — стоял в открытых дверях и с симпатией, даже ласково смотрел на меня. Похоже, посетителей здесь тоже не было уже много лет.

— Там рядом похоронен один из главных христианских святых, блаженный Августин, — сказал я Мустафе. Вот во сколько простых слов уместилось мое волнующее воспоминание.

— Я о нем даже не слыхал, — признался парень. Он теперь помешивал свою пахучую смесь на сковородке. Нет, все же такие блюда приятнее есть, чем вдыхать, пока их готовят. — Аннаба известна тем, что там русские построили единственный в Алжире металлургический комбинат. И еще своими жителями — у них у каждого свое кладбище.

— Это как?

— Я имею в виду, что они обид не прощают и преследуют своих врагов, пока не убьют. Ну, шутка такая.

— И про все алжирские города так шутят?

— Нет, только про Аннабу. Да, наверно, в этой шутке только доля шутки.

Изъясняется грамотно, явно не овец пас у себя дома. Непростой экземпляр. Обычно, когда говоришь с людьми, смотришь то на глаза, то на губы. С Мустафой это получалось плохо, все время сбиваешься. Я говорил уже: взгляд — умный, рот — глупый. Чему больше доверять?

— И как сейчас в Алжире? Поспокойнее?

Согласен, согласен: нелепо было с моей стороны спрашивать об этом у террориста.

— А мы не хотим, чтобы было спокойно, — Мустафа поднял на меня мгновенно потяжелевший взгляд. — У нас украли выборы. У нас военная диктатура. Вы бы в своей стране стали мириться с такими вещами?

Пошел, так иди до конца, сказал я себе.

— Наверное, нет. Но, чтобы наказать военных, я бы не стал убивать женщин и детей. Мирных жителей. И своих соотечественников.

Взгляд Мустафы тут же посветлел.

— Я тоже нет. Поэтому мы с вами и разговариваем.

3

Мустафа предложил мне разделить с ним немудреную, исключительно вегетарианскую трапезу. Почему бы и нет? Отношения с человеком переходят на другой уровень, когда ты преломил с ним хлеб.

Мы перебрались за стол в комнату. Парень поставил между нами сковородку с соусом, принес стоящую в холодильнике начатую банку оливок и хрустящий свежий багет. То, что я принял за томатную пасту, оказалось особо жгучей хариссой, арабским соусом из красного перца. Настолько жгучей, что Мустафа налил поверх немного оливкового масла, чтобы не прожгло насквозь пищевод. Но я тоже люблю острое. Мы макали хлеб в соус и запивали водой из-под крана. На самом деле, вкусно. Только у меня скоро пропал аппетит.

Мустафа сказал, что мне будет проще понять его, если я выслушаю историю целиком.

Он вырос в семье преподавателя училища, готовящего техников для того самого металлургического комбината. Мустафа на эту тему распространяться не стал, но, как я понял, путь, по которому пошли они с братьями, был в первую очередь бунтом против отца.

Боевое крещение Мустафы состоялось, когда ему едва исполнилось шестнадцать. В Вооруженной исламской группе был его старший брат, Рамдан, который уже много месяцев не жил дома, скрываясь от властей. Потом, однажды ночью, он появился и увел Мустафу с собой. Это было зимой 93-го. Террористы — в отряде брата их было шестеро — жили в деревушке в горном массиве, который начинался на запад от Аннабы.

— А ты прошел какую-то подготовку? — спросил я.

— Там негде. Для этого надо было бы уехать в пустыню. Но те племена — мозабиты, туареги — нас не поддерживают. Я впервые выстрелил из автомата в бою. Мы тогда подорвали фугасом армейский грузовик. Там в горах был ручей. Он проходил в трубе под дорогой, но шли дожди, и ручей выплеснулся поверх асфальта. Мы ночью закопали в этом месте фугас, а сами поднялись выше по склону, чтобы было видно, какие машины приближаются. Ну, грузовик притормозил перед этой огромной лужей, хотел пересечь ее на малой скорости. И мы рванули заряд. Грузовик отбросило в сторону и повалило набок. Водитель и офицер, которые ехали в кабине, погибли сразу. А из кузова выскочило человек пять солдат.

Взгляд у Мустафы застыл, и рука остановилась на полпути к сковороде. Это явно было травмирующее воспоминание.

— Мы начали стрелять по ним. Я тогда впервые нажал на гашетку. Дуло автомата задралось вверх, но я его опустил и первой же очередью убил двоих. Это все длилось минуту, может, две — не больше. Спускаться вниз мы не стали, не было смысла. Я только помню, что в грузовике везли разделанных баранов, наверно, для солдатской столовой. И по всей дороге разбросало куски мяса. А в двух местах были большие красные лужи, тошнотворные такие, как желе из крови. Это, брат мне потом сказал, сырую баранью печенку выбросило из кузова, и она разбилась об асфальт.

В этот момент я и перестал есть, так живо это себе представил.

— Мы потом разъехались кто куда. Нас с братом отвезли подальше в горы, мы едва успели проскочить, пока не перекрыли дороги. Но полиция как-то узнала, что взрыв подстроили именно мы, и нас искали по всей стране. Мы отсиделись два месяца в Кабилии, пока все не поутихло, а потом с чужими паспортами морем переправились в Марсель. Во Франции наших земляков хватает. — Мустафа довольно усмехнулся. — Марсель от Алжира можно отличить только по надписям. Но там так же опасно. Французы очень боятся террористов — мы ведь для них террористы. Ну, а наши… Да, их много, но они в массе своей хотят только спокойной жизни. Нас могли сдать в любой день. Так что мы перебрались в Лондон. Здесь, слава Аллаху, нас никто не трогает. А вы чего не едите?

— Спасибо, я все. Я же завтракал, просто не удержался.

— Ну, как знаете.

Парень ел с видимым удовольствием, и мой отказ его не огорчил. Пора было направлять разговор в нужное русло.

— А как ты попал в Чечню?

— Это было уже в 95-м. К нам тогда еще один брат присоединился. Самый младший, Абду. Мы жили не в этом доме, но здесь, неподалеку. И аль-Масри не был еще имамом здешней мечети, только приходил по пятницам.

— Аль-Масри?

— Египтянин. Это прозвище его, сейчас-то к нему обращаются «шейх».

— А как его настоящее имя?

— Абу Саид.

— А, теперь понял.

В многостраничном электронном талмуде Кудинова это имя встречалось чаще, чем другие. Ну, разве что вместе с сирийцем Омаром Бакри. Эти два имама были главными проповедниками джихада среди мусульман Великобритании.

— Аль-Масри тогда активно поддерживал наше движение, Вооруженную исламскую группу. Он надеялся, что именно алжирцы начнут революцию по всему миру, даже нашу газету издавал — «Аль-Ансар», «Победитель» значит. Мы с братьями так с ним и познакомились. Имам тогда был с журналистом из «Аль-Ансара», который хотел дать новый материал и попросил нас остаться после молитвы. Потом аль-Масри ушел, а мы остались с журналистом, чтобы поговорить. Не помню сейчас, как его звали, тоже египтянин был.

— А аль-Масри что за человек? Тебе как показалось?

Мустафа задумался.

— Умный. Умеет убеждать. И страшный.

— Из-за крюка?

Абу Саид потерял в Афганистане обе руки и левый глаз. По легенде — сражаясь против русских, но на самом деле это было намного позднее, в самом начале 90-х, когда он проходил военную подготовку. Так вот, аль-Масри заменил кисть правой руки на железный крюк, с которым он охотно позировал фотографам.

Парень усмехнулся: очевидно, что теперь внешними эффектами на него впечатления не произведешь.

— Нет, не из-за крюка. Просто он точно знает, к чему ведут его проповеди, но это его не останавливает.

— Что ты имеешь в виду?

Теперь Мустафа стал серьезным. Даже губы сомкнулись, нет уже этого дурацкого полуоткрытого рта.

— Он пускает людей на мясо. Они, когда уезжают отсюда, этого еще не знают. Но он с тем же успехом мог бы здесь делать из них консервы и потом отправлять, куда ему нужно, уже в банках. Он так зарабатывает себе на жизнь. Но я о брате, об Абду, хочу рассказать.

— Давай-давай, прости.

— Так вот, мы с тем журналистом поднялись на второй этаж. Там типа гостиницы устроено, он в мечети и жил. Нам принесли чай, сладости, и мы разговаривали. Сначала мы рассказали, что мы успели сделать в Алжире, — он все нас нахваливал. А потом этот журналист стал объяснять нам, как устроена жизнь. Ну, вообще. Что весь мир захватили христиане и евреи. Что мусульманам приходится вооружаться, чтобы выжить. И что выжить можно, только объединившись, только создав единое государство.

— Исламский халифат, — вставил я.

— Да. Чтобы туда вошли все мусульманские страны. Сейчас, он говорил, исламский халифат начали строить талибы в Афганистане. Был еще Судан, были попытки в Йемене, но самой перспективной страной была Чечня.

— Почему? Как он объяснил?

— Он сказал, что Чечня силой оружия отсоединилась от России, и это оружие по-прежнему было в руках у наших братьев. И революция в умах там еще продолжалась, в отличие от других мусульманских стран. От тех, где слишком много сытых. И еще рядом — и на Кавказе, и на Волге — были другие мусульмане, которые тоже поднимутся, стоит их немного подтолкнуть. Но на этом разговор закончился. Они решили, что на первый раз нам хватит.

Мустафа вычистил хлебом сковородку, подъел оставшиеся оливки и понес грязную посуду на кухню.

— Я заварю нам чай? — крикнул он оттуда.

— Давай. С удовольствием.

— Мы с братьями вернулись домой. Мы-то с Рамданом… Рамдан, я говорил, это старший мой брат. Рамдан, потом я, Мустафа, потом Абду, остальные в семье девочки, — уточнил парень с порога кухни. — Вот. Значит, мы с Рамданом все это уже знали, хотя до сих пор воевали за справедливость в своей стране, нам весь мир был ни к чему. А Абду был совсем мальчишка, ему пятнадцать только исполнилось. Он оружия и в руках-то не держал, сбежал из дома, как только мы обосновались в Лондоне. Так вот, Абду всю неделю по вечерам ходил на собрания разных обществ при мечети или читал их брошюры. А в пятницу мы снова пошли туда все вместе.

Я услышал, как забулькал закипающий чайник.

— Чай у меня только черный, — сунул голову в комнату Мустафа. — Зато есть мята.

— Отлично.

В комнату был внесен чайник с волочащимся за ним проводом и блюдечко с зеленой мятой. Вторым заходом на столе появились фигурные стеклянные стаканчики и блюдце с колотым сахаром. Давно я не был на Востоке.

— Сейчас, пусть заварится, — сказал Мустафа. — Значит, на этот раз с нами беседовал уже сам аль-Масри. Мы тоже пили чай или кофе, не помню, наверху, над молельным залом, только нас было уже человек восемь. Все парни лет до двадцати, не больше. Имам говорил по-английски, потому что там были пакистанцы и бенгальцы, а потом, видя, что мы понимаем далеко не все, переводил нам на арабский.

Абду не спускал глаз с имама, каждое слово его ловил. А тот говорил примерно так: «Что вас ждет в жизни? Только нищета. У вас никогда не будет ни большого дома с садом и фонтаном, ни красавицы-жены, а потом еще одной или даже не одной. Ваши дети, как и вы, не получат образования. Ваши родители умрут от болезней, потому что у вас не будет денег ни на врачей, ни на дорогие лекарства. Вы никогда не купите себе новую машину. У вас ведь ни у кого нет машины, даже старой развалюхи. А такие мобильники и часы, какие у вас, в Америке можно найти в мусорном баке. Так ведь? Так, братья мои. Но вы можете поменять свою жизнь».

Мустафа налил чаю в свой стаканчик, вылил его обратно и проделал процедуру еще раз.

— Это называется «хаирма», «возвращение», — просветил он меня. — Милостыня по-арабски тоже «хаирма» — ты возвращаешь Господу часть того, что он дал тебе.

Надо же, о каких вещах этот парень задумывается.

— Интересно. — Я подождал, пока он разольет чай. — И что надо было сделать, чтобы поменять жизнь?

— Стать моджахедом, бойцом за веру. Имам говорил, что мы уже поступим правильно, отправляясь на помощь нашим воюющим братьям в разных странах. Это благо в глазах Аллаха. Но при этом мы еще заработаем столько денег, что нам хватит до конца наших дней. И в подтверждение своих слов аль-Масри сказал, что те, кто даст согласие отправиться на военную подготовку, а потом пополнить ряды моджахедов в Афганистане или в Чечне, немедленно получат по семьсот фунтов. Эти деньги они смогут отправить своей семье, потому что им самим они уже не понадобятся — их возьмут на полное довольствие, как в армии. Мы спросили имама, когда нужно будет уезжать. Он ответил, что хоть через неделю. Абду хотел записаться сразу, но мы сказали, что надо подумать. Аль-Масри не настаивал, он умный человек. Сказал: «Конечно, братья мои. Это серьезное решение, его нельзя принимать на горячую голову».

Мы потом спорили всю неделю, каждый день. Аль-Масри предлагал нам реальный выход. Мы же болтались без дела, и шансов найти легальную работу у нас не было. Каждое утро мы расходились по району, стараясь заработать хотя бы пару фунтов. Кому-то удавалось помочь при разгрузке товара, кто-то раздавал флаеры закусочных и парикмахерских. Но здесь у всех полно своих безработных родственников. Мы втроем иногда за целый день зарабатывали только на тарелку кус-куса с вареной морковью. Мы от этого давно устали, и никакой надежды, что что-то изменится к лучшему. Я уже не говорю о том, что мы ничего не могли посылать родителям. А у нас четыре сестры, и каждую нужно будет выдать замуж. В общем, мы решили, что живыми от нас все равно пользы никакой, но если кого-то из нас убьют, то семья, как сказал имам, получит пять тысяч фунтов страховки. Это деньги. А если убьют всех троих, то целое состояние. Мы об этом тоже говорили. И, скажу честно, все те разговоры про джихад, про выживание мусульман, про то, что надо поступать правильно, на нас тоже подействовали.

Короче, в следующую пятницу мы шли в мечеть уже с готовым решением. Нас после молитвы снова позвали наверх и подали кофе, финики, рахат-лукум. Повоевать — да, но умирать, конечно, нам не хотелось. Но аль-Масри и об этом заранее подумал. Он снова — там теперь были другие ребята, тоже человек пять-шесть, помимо нас, — завел песню о том, что нам в этой жизни ничего не светит. А судьба шахида куда как привлекательнее. Мученик за веру, погибший с оружием в руках,попадает прямиком в рай. Джихад, он говорил, — это основа ислама, а награда за мученичество — рай. Рай держится на двух мечах, и, чтобы попасть туда, мы должны взять один из них и убивать во имя Аллаха.

Еще нам показали видеокассеты, снятые в Алжире во время операций Вооруженной исламской группы. Тоже подрывы техники, нападения на патрули. Не наши операции, мы ничего не снимали. «Посмотрите на своих братьев, — говорил аль-Масри. — Посмотрите, как они воюют, с каким мужеством и самоотверженностью. Это герои. Вот трое из них сидят сейчас рядом с вами, но многие уже в раю. Они уже получили свою награду. Они теперь пируют в тени райских садов, и каждому из них досталось семьдесят две девственницы. И они будут наслаждаться так всегда, ведь за порогом этой жизни — вечность. Земная жизнь коротка, истинно верующие думают о вечности».

Говорю же, это тоже действует. А тем более что с деньгами заминки не было. Пришел человек, мы заполнили анкету, подписали какие-то бумаги, и нам выдали по семьсот фунтов наличными. Мы оставили сто фунтов себе на троих, а две тысячи в тот же день перевели отцу в Аннабу.

— Намекнули как-то, откуда эти деньги?

— Нет. Но родители знали, чем мы занимались в Алжире. Думаю, в общих чертах они догадались. Хотя и мы плохо представляли себе, что нас ждет.

4

Мне часто доводится ловить себя на том, что я в этой жизни лишь свидетель. Вот сижу, отхлебываю малюсенькими глоточками слишком горячий чай с душистой мятой и слушаю, как кто-то свою жизнь проживает сполна. То есть ощущая, что она в любой момент может оборваться. У меня, правда, тоже таких периодов хватает. Только когда ты целиком здесь и сейчас, ты этого не осознаешь, у тебя другие заботы. А потом я снова вдруг замечаю, что сижу, что-нибудь пью и чувствую себя бесполезным созерцателем.

— Нас отправили в Пакистан уже на следующей неделе, — продолжал алжирец. — В нашей группе было трое пакистанцев, их направили в Исламабад прямым рейсом. А мы с братьями сначала полетели в Дубай, а уже оттуда в Пакистан. Нас встретили в аэропорту, на автобусе отвезли в Пешавар и потом уже на джипах перебросили в Афганистан. В лагерь, «Аль-Фарух» называется.

Я заерзал. Похоже, это займет целый день — Мустафа явно рассказывал историю своей жизни. Это не было похоже на заученную легенду, а сам он не был похож на подставу. Или потерпеть еще?

Парень заметил мое замешательство. Это рот у него не смыкается, а черепушка не пустая.

— Я пропущу лишнее, — заторопился он. — Короче, в лагере нас с Абду готовили как подрывников, а Рамдана — как руководителя группы. Ну, у нас каждый должен был все уметь делать: и стрелять, и бомбы мастерить из подручных материалов, и карты читать, и с рацией обращаться. Но мы с Абду все-таки специализировались на подрывах.

Собственно, я хотел рассказать про тот бой. Мы два месяца тренировались в лагере, а потом нас через Азербайджан перебросили в Дагестан. А там мы уже сами через горы перебрались в Чечню. Под Ведено, это городок такой небольшой.

Командира нашего отряда звали Асламбек, он чеченец был. У него в голове сидел маленький осколок снаряда. Его отвозили в больницу в Турцию, но оперировать не стали — осколок дошел до мозга, и Асламбек мог умереть, если его тронуть. Так что он вернулся в Чечню. У него часто болела голова, наркотики уже не помогали, и тогда на глаза ему лучше было не попадаться.

Нас послали уничтожить русскую колонну где-то километрах в пятнадцати от Ведено. Нас было человек сорок, в том числе мы с братьями, двое йеменцев и один пакистанец, которые тоже завербовались в Лондоне. Это было в октябре 95-го. Тогда листья только-только начинали опадать, с воздуха нас было не видно, так что мы лесом добрались до места без приключений. Это была горная дорога, и Асламбек послал наблюдателей в обе стороны, чтобы мы могли спокойно работать. Мы с Абду и еще ребятами сделали две закладки. Сначала два тяжеленных артиллерийских снаряда с радиовзрывателями под кустом, а в паре сотен метров левее — противотанковую мину под бетонную трубу для ручья, чтобы колонна не могла повернуть назад. Потом мы рассыпались по склонам и укрылись за камнями и деревьями.

Абду очень нервничал — это было его первое дело. Мы с Рамданом следили за ним — для нас-то это было как тогда под Аннабой. Мы просидели в засаде весь день и всю ночь. Огонь разжигать не разрешили, а было очень холодно. Я тогда воспаление легких подхватил. Колонна показалась только к обеду на следующий день, мы издалека увидели ее сверху. Асламбек спросил, для кого этот бой будет первым. Таких было человек шесть-семь. «Кто из вас боится?» — спросил Асламбек. Он по-чеченски говорил, нам один иорданец переводил. Никто, естественно, не откликнулся. «Если кто нервничает, сделайте себе укол», — он говорит. У нас у каждого был такой шприц-тюбик, чтобы, если ранят, можно было терпеть боль. Я, не знаю почему, придержал Абду за руку, чтобы он не дергался, а один йеменец полез в свою сумку. «Боишься?» — спросил Асламбек. «Нервничаю», — тот говорит. «Потому что мне не нужны трусы, — продолжает Асламбек. — Один трус может погубить сто храбрецов». Ну, йеменец и сунул шприц обратно в сумку.

В колонне был БТР с пятью автоматчиками на броне, три грузовика с брезентовым верхом, и замыкал ее еще один БТР. Асламбек пропустил первый БТР и, когда с кустом поравнялся грузовик, нажал на кнопку — у него такой брелок был. Машину прямо подбросило в воздух. Мы начали стрелять по грузовикам, а Асламбек взорвал дорогу за колонной. Но русские и не собирались отступать. Они высыпали из машин и стали вести по нам огонь. Только было их немного, не больше тридцати, и через час с небольшим все они полегли. У нас потери были пять человек.

Асламбек говорит: «Ну, кто первый раз сражался? Пошли со мной. Пошли, пошли!» Все те ребята стали спускаться по камням со склона, и Абду с ними. На дороге еще раненые были. Кто-то из русских пытался выстрелить, их тут же добили очередями, а кто-то был уже не в силах. Один солдат лежал за ограждением, у него все лицо было в крови, он ничего не видел. Асламбек с новобранцами подошел к нему и показывает тому йеменцу, который хотел себе наркотик вколоть: «Давай, добей его!» Тот не поверил, что это всерьез, стал озираться. А Асламбек ствол наводит то на раненого, то на йеменца. В кого, мол, мне стрелять? Йеменец поднял автомат и выстрелил в того русского. Тот дернулся, он выстрелил еще раз и добил его.

Там еще один раненый был, ему целая очередь попала в грудь, как перечеркнула. Не знаю, был ли у него и без того хоть один шанс выжить. Он видел, как к нему подходили, попытался отползти назад. Молодой совсем, лет двадцати. Асламбек показывает Абду — теперь, мол, ты давай. Абду подошел, наставил на русского автомат, но выстрелить не может. Тот же смотрит на него в упор, что-то бормочет. Асламбек сплюнул в сторону, выпустил короткую очередь в раненого, потом наставил автомат на Абду. Тот смутился, опустил голову, и… — Мустафа перевел дух и замотал головой, отгоняя стоявшую перед его глазами картину. — И Асламбек выстрелил ему прямо в лицо. Я вскочил, хотел броситься на дорогу, но Рамдан схватил меня за руку. Он был прав — Абду уже не было, а Асламбек бы и нас не пощадил.

Грудь Мустафы часто вздымалась. Глаза его смотрели прямо, но перед ними был не я.

— Я плохо помню, что было дальше, — продолжал он с тем же отсутствующим взглядом. — Асламбек с десятком моджахедов сразу ушел. А мы забрали своих убитых, похоронили их в лесу и всю ночь шли обратно в лагерь. Я на неделю слег с воспалением легких, меня еле откачали антибиотиками. А Рамдан на следующий день стоял на посту у штабной палатки. Туда приехал человек от Хаттаба, это генерал их. Посыльный тоже был иорданцем, как Хоттаб, и говорил по-арабски, его переводили на чеченский. Так что Рамдан понимал все, о чем шла речь.

Тот человек привез деньги за уничтожение колонны — сорок тысяч долларов. Двадцать тысяч взял себе Асламбек, еще десять раздал двум своим заместителям, а остальные десять поделил среди бойцов. Рамдан как командир группы получил пятьсот долларов, а подрывникам, кто, как мы с Абду, рисковал больше всех, досталось по сто долларов. Мне досталось сто долларов — деньги убитых Асламбек оставил у себя, пообещав переслать родным.

«И про деньги подробно рассказывает, — отметил я про себя».

— После этого мы с Рамданом думали только о том, как выбраться из Чечни, продолжал Мустафа. — К тому же через два дня русские устроили карательную экспедицию и здорово потрепали нас с вертолетов. Из ребят, которые завербовались в Лондоне, в живых остались только мы с Рамданом. Асламбека ранили, и он потом умер в госпитале в Грузии, в Панкисском ущелье. Наш отряд отправили туда на отдых, потому что в горах выпал снег и скрываться стало очень сложно. А в ущелье жили чеченцы, и эта территория грузинским властям практически не подчинялась.

Потом в Лондоне понадобились опытные, ну, уже повоевавшие люди, и нам предложили вернуться, чтобы заняться переброской новых моджахедов. Только я про Абду и про всех других парней помню. И не хочу, чтобы их история повторилась с кем-то еще, кто зарабатывает для этих людей состояния.

— Подожди, — сказал я. — Я вам, конечно, очень сочувствую из-за вашей потери. Но как вам могли доверить отправку боевиков, если на ваших глазах один из моджахедов ни за что убил вашего брата? Они что, не понимают, что вы можете захотеть отомстить?

— Я думал об этом, — сказал Мустафа. — Дело в том, что здесь никто не знает. Мы с Рамданом пришли к выводу, что Асламбек об этом своим начальникам не доложил. Не в его интересах было признаваться, что он просто так, за минутное колебание, застрелил арабского моджахеда. Если бы об этом узнали, хотя бы здесь, в Лондоне, кто бы захотел поехать сражаться под началом таких людей? А из нашего отряда, кроме нас с Рамданом, в живых остались только чеченцы.

— Тогда напрасно ты согласился встретиться со мной в своем районе, — не успокаивался я. — Тебе, как я понял, доверили очень ответственную работу. Не может быть, чтобы за тобой не следили.

— Следили, — перебил меня Мустафа. — Целых два месяца — и за мной, и за Рамданом. Мы не показывали виду, что замечаем, и в конце концов от нас отстали.

— Все равно. Впредь этого лучше не делать. — Я допил уже остывший чай с мятой. — Так как мы можем быть друг другу полезны?

— Вас интересуют люди, которых мы отправляем на подготовку в лагеря, так?

— Так.

— Допустим, я передаю вам список. Такие-то в такой-то день летят туда-то, такие-то — туда-то. Что вы с этим делаете? Уничтожаете парней? Отправляете в тюрьму?

— Мустафа, друг мой. Мы боремся не с людьми — не с такими, как ты и братья. Мы хотим уничтожить организацию. Сегодня моджахеды, — я специально употребил термин, апробированный моим собеседником, — действуют в странах Востока, завтра они обернутся против Запада.

— Вы — американец? — уточнил Мустафа.

— Да, и моя страна тоже на линии огня. Так что ликвидировать с десяток новичков вроде твоего младшего брата — это нашу проблему не решает. Мы должны понять структуру таких организаций, выявить их источники финансирования, методы работы и потом в один прекрасный день разрушить их одним ударом.

— Но с людьми-то что будет?

— Не волнуйся. С кем-то, кого будет решено остановить, мы поговорим. Кто-то, как ты, согласится нам помогать, и такие люди об этом не пожалеют. Кто-то захочет вернуться к мирной жизни, и мы и в этом можем быть полезными. Проще дать человеку работу, чем тратить кучу денег на то, чтобы его уничтожить. Не согласен?

— Почему вы не делаете этого сейчас? Здесь, в Лондоне? Почему вы не помогли нам четыре года назад? Абду был бы жив.

— Потому что живущих в бедности мусульман в мире миллионы, сотни миллионов. Кто может помочь им всем? А поставить на карту свою жизнь готовы лишь тысячи. О тысячах мы в состоянии позаботиться.

Так бы говорил человек из ЦРУ? Мне казалось, что да. А на самом деле? На самом деле, я полагаю, американцы действовали бы точно так же, как и русские. Идет война — нужно нейтрализовать противника. Что значит «нейтрализовать»? Да все, что угодно, лишь бы он, этот противник, не смог убивать наших парней.

Мустафа подумал.

— Хорошо. Как вы позаботитесь о нас с братом? Мы ведь рискуем.

— Твое предложение?

— Нет, вы скажите.

— Ну, не знаю. Мы могли бы начать с двух тысяч фунтов в месяц и увеличивать эту сумму в зависимости от результатов.

Опять этот глупый рот! Он ожидал большего? Или и не представлял себе, сколько его услуги могут стоить?

— Две тысячи каждому?

— Нет, всего. Но если это будет того стоить, в итоге это может быть и по две тысячи каждому.

— Хорошо. Тысячу вперед можете дать? Прямо сейчас? Мне очень нужно.

Ашраф предупреждал, чтобы я ничего не платил авансом. Да и кто из людей с кредитками носит тысячу фунтов в кармане? А уж подойти вместе с Мустафой к банкомату в этом районе было бы просто экстравагантно. Но у меня эти деньги лежали в кармане, а мне трудно отказать, когда меня просят.

— Могу.

Я достал из кармана брюк такую же упаковку купюр по пятьдесят фунтов, как и для Ашрафа, и отсчитал из нее двадцать банкнот. Потом посадил Мустафу рядом с собой и оговорил условия связи, которые не будет знать никто, кроме них с братом. И человека, который сменит меня, — я же не собирался сидеть в Лондоне вечно. На самом деле я рассчитывал вернуться домой через неделю, лучше даже пораньше.

Мустафа вызвался проводить меня до входной двери. Мы вступили на площадку второго этажа, когда дверь на ней вдруг открылась. Увидев незнакомца, смуглый парень с курчавыми черными волосами и в рваной майке мигом наставил на меня автомат, который он прятал за ногой. Короткоствольный израильский «узи». Мне пришлось прижаться к перилам: ствол был так близко от моего носа, что я чувствовал запах оружейного масла.

— А это еще кто? — спросил я, отводя рукой маячащий перед моим лицом ствол.

Я спросил по-французски, но парни вступили в яростный спор по-арабски. Мустафа еще просил меня не шуметь! Было ясно, что этот курчавый не понимает уже, кто я такой, а Мустафа меня защищает. Он заставил парня опустить автомат и затолкнул нас обоих в комнату.

— Это мой брат Рамдан, — представил он.

Кто я, он, похоже, уже сказал.

Рамдан стоял, опустив автомат, но лицо его ничего хорошего не предвещало. Так он смотрел бы на человека, которого поймал за похищением несовершеннолетней сестры. У него были такие же цепкие, только теснее посаженные глаза. Губы, плотно сжатые, окаймляла коротко стриженная тонкая бородка.

— Ты же говоришь по-французски? — спросил я.

— И что?

— Тогда, может, объяснишь, в чем дело?

Но Рамдан снова выпалил несколько горячих фраз брату, который в долгу не остался. У Рамдана лицо более узкое, злобное, не такое, как у Мустафы; передние зубы не смыкаются, между ними заметная щель. Я прислонился к двери. Те же коробки, составленные чуть ли не до потолка, такой же матрас на полу, только одежда висит на гвоздях, вбитых в стену.

— Ты американец? — спросил Рамдан. Он говорил мне «ты». Хотя в арабском нет разграничения на «ты» и «вы», так что многие так говорят и по-французски.

Я кивнул.

— Тогда зачем тебе Чечня?

— Меня интересуют все направления. У вас есть другие?

Снова перепалка по-арабски.

— Если, — Рамдан снова поднял на меня свой «узи», — если с моим братом что-то случится, я найду тебя где угодно.

— Несчастье может случиться с любым из нас, — заметил я. — Если сегодня что-то случится со мной, виноваты в этом будете не обязательно вы.

Рамдан помолчал, признавая резонность этого замечания.

— Но если вы против нашего сотрудничества, мне хорошо бы узнать об этом прямо сейчас.

Тут Мустафа вытащил из кармана полученную от меня пачку банкнот. Это стало решающим аргументом в споре, ему даже не пришлось много говорить.

— Почему мы должны вам доверять? — все же спросил Рамдан. Заметил, что я отвечаю ему на «вы», перестроился.

— Это ваш риск. Почему я должен доверять вам?

Он молчал. Я пожал плечами: вот видите.

— Хорошо, вы можете идти, — сказал Рамдан, качнув дулом автомата.

— Удачи, приятель! — сказал я, поворачиваясь к двери.

Я еще раз взглянул на него, когда мы с Мустафой оказались на лестнице. Рамдану это все равно не нравилось.

5

Мне это тоже перестало нравиться очень быстро. Я, обменявшись прощальным рукопожатием с Мустафой, вышел на улицу. Она слегка загибалась вправо, так что даже мечети я пока не видел. Я прошел метров тридцать и, чтобы провериться, перешел на другую сторону. Я засек лишь отшатнувшуюся в сторону фигуру сзади, однако это был плохой знак.

Второй раз я оглянулся, когда за моей спиной послышался звук приближающегося автомобиля. В надежде, что это свободный кеб, я повернулся и теперь уже явственно увидел молодого араба. Машина проехала — это был старый «мерседес», коптивший, как трейлер на подъеме, — но шедшего за мной парня я успел сфотографировать. Не на камеру, на свою подкорку. Он был горбоносым и одетым в дешевую коричневую куртку с разбросанными по ней черными и белыми надписями. Почему я решил, что он следит за мной — там ведь были и другие прохожие? Не знаю, но по каким-то признакам, слишком мелким, чтобы их могло отметить сознание, я знал, что это был тот отшатнувшийся за куст парень.

Такси мне бы сейчас не помешало. Если алжирцы захотели посмотреть, ждет ли меня за углом черный лимузин с дипломатическими номерами, это одна история. Однако прощальный взгляд Рамдана не наводил на мысль о банальной проверке.

Я прошел мимо мечети и свернул на улочку, выходящую к станции метро. Там, через большую центральную улицу, на которой меня высадил Ашраф, уступая друг другу проезд, разворачивались в сложном танце красные автобусы. Нет, общественный транспорт в этой ситуации был исключен. Но, надеялся я, у людей, завтракающих хлебом с острым соусом, вряд ли есть собственный автомобиль или деньги на такси. Хотя в этом я им уже помог.

Центр Лондона был слева от меня и, пройдя несколько шагов от перекрестка, я остановился в ожидании свободного такси. Молодой араб, который шел за мной, просто прислонился спиной к стене, щурясь на солнце. Вот справа в веренице автомобилей проявился характерный кургузый силуэт лондонского кеба. Черт, занят! А вон тот, второй? Этот был свободен.

Я попросил водителя отвезти меня на Риджент-стрит и сел спиной к движению. В лондонских такси, как многие знают, есть классическое заднее сиденье на троих, но два человека могут сесть и напротив, на откидные стульчики. Когда вы сидите сзади, пусть даже окно отсвечивает, будет видно, если вы станете крутить головой. А так я был в глубине, и моя голова вообще не выделялась на фоне перегородки, отделяющей пассажиров от водителя. Так что я прекрасно видел, как из-за угла вывернула белая машина дизайна начала восьмидесятых, следивший за мной парень заскочил в нее, и она рванула за нашим такси, быстро наверстывая отставание. Когда мы остановились на красный свет, машина оказалась через один автомобиль от нас, и я сумел ее рассмотреть. Это была «тойота-королла» с лондонскими номерами, а за рулем сидел Рамдан.

Чего они хотели? Посмотреть, куда я еду? Успокоило бы их, если бы я вошел в американское посольство? Но ведь шансы этого были ничтожны. В девяносто девяти случаях из ста такси высаживает людей у вокзалов, гостиниц, туристических достопримечательностей или просто у ничем не примечательных домов на ничем не примечательных улицах. Хорошо, предположим, эти ребята захотели узнать, где я работаю или живу. И что это им дает? Возможность разобраться со мной, если я попытаюсь их обмануть? Так это проще сделать на очередной встрече.

Оставалась совсем простая вещь — деньги. Я утром получил в банке две упаковки, в каждой сто купюр по пятьдесят фунтов. Одну я отдал Ашрафу, а из второй отсчитал при Мустафе тысячу фунтов в доказательство серьезности своих намерений. Я при нем разорвал упаковку, так что мои новые алжирские друзья знали, что в кармане у меня лежало как минимум еще четыре тысячи наличными. А ведь за пять тысяч фунтов они были готовы умереть.

Похоже на правду? Похоже. Я и раньше с этим сталкивался. Войны там, где они ведутся, как в Афганистане или в Чечне, и теракты по всему миру постепенно поворачивают мозги борцов за идею в сторону бизнеса. И это касается не только заправил, но и мелких исполнителей, как Мустафа и Рамдан. Чем, в сущности, они отличаются от Абу Саида, имама мечети Финсбери-парк? Тот ворочает оптом, а эти — розницей. Мустафа, правда, спросил меня, не собираемся ли мы просто уничтожать парней, его сверстников, которых он будет нам сдавать. Но поверил ли он в ту чушь, которую я придумал на ходу?

Хорошо, исходим из того, что алжирцы хотят меня ограбить. Всего лишь ограбить? Я ведь знаю, кто они, и знаю, где они живут. Нет, чтобы заполучить деньги с гарантией безопасности, им нужно от меня избавиться. При известном умении это можно сделать где угодно: в метро, на улице, в толпе туристов. Один втыкает вам нож в солнечное сплетение или в сердце, подхватывает, когда вы падаете, и кричит: «Человеку плохо! Вызовите «скорую»!» А второй, тоже подхватывая вас, вытаскивает из кармана бумажник. Вас аккуратно кладут на тротуар раной книзу и растворяются среди набегающих зевак. Классика! Как я ему сказал пятнадцать минут назад? «Если сегодня что-то случится со мной, виноваты в этом будете не обязательно вы». Похоже, сам натолкнул его на мысль.

Мои действия? Нужно любой ценой оторваться от преследователей. На такси это сделать уже не удастся. Вон она лавирует сзади, белая «тойота», старается не отстать во все более плотном потоке. Нет, у меня больше шансов в метро. Водитель, Рамдан, не сможет бросить машину посреди улицы, так что за мной вслед пустится только тот горбоносый. А от одного я уж как-нибудь отделаюсь.

Подходящий случай представился минут через десять. «Тойота» оказалась отрезанной от нас красным светом. Я попросил таксиста высадить меня у станции метро, я даже не успел посмотреть название, сунул ему в окошечко двадцать фунтов и выбрался на тротуар. «Тойота» только-только трогалась от перекрестка. Скорее всего, алжирцы видели, что я вышел из кеба, но у меня была фора минуты в две-три.

Брать билет мне было не нужно: я в Лондоне всегда покупаю на всякий случай недельный проездной. Я прошел турникет, но здесь мне пришлось делать выбор. Платформы на этой станции были разделены путями. Я ехал в центр. Так что по идее я должен был бы продолжать движение в том же направлении. Решено: я побежал по коридору к поездам в обратную сторону, из центра. «Ну, давай же, поезд! Где ты там?»

Я выскочил к путям под шум подъезжающего состава. Черт! Поезд подъезжал к противоположной платформе. Сделай я правильный выбор, я бы сейчас уже был в вагоне. Может, он хотя бы увезет моего преследователя? Теоретически на его месте я рассуждал бы именно так. «Этот американец ехал в центр. Он заметил слежку, спустился в метро и заскочил в подъехавший состав. Это произошло раньше, чем подбежал я, но он точно в одном из вагонов. Теперь не уйдет!»

Поезд вздрогнул от закрывающихся дверей и тронулся. Несколько вышедших пассажиров поднимались к выходу, и на платформе у последнего вагона остался только один человек. Это был горбоносый. Успел пробежать, гад, вдоль состава и убедился, что меня там нет. Мы смотрели друг на друга, уже не скрываясь. Парень вынул руки из карманов и побежал к переходу на мою платформу.

Я полез в карман и достал из бумажника свою волшебную ручку. Ту самую, в которой вместо стержня может вылезти смертоносное жало. Никогда не пользовался ею по такому назначению и не думал, что придется. Однако вот же, пригодилась!

И тут произошло две вещи. В тоннеле послышался шум приближающегося поезда, а наверху, у перехода, появилась группа детей, разбитых на пары. Потом за ней возникла фигура горбоносого, блокированного шествием. Когда ему удалось наконец пробиться сквозь ряды и добраться донизу, поезд уже останавливался. Двое учителей подгоняли сбившихся в неугомонную толпу школьников лет одиннадцати — двенадцати, всех цветов и оттенков кожи, с яркими рюкзачками за спиной. Вот они через все четыре двери просочились в последний вагон, и я вошел в свой, за два вагона от них. Послышался зуммер, предупреждающий о закрытии дверей. Горбоносый втиснулся в вагон, проталкивая внутрь галдящих детей, и в тот же момент я вырвался на перрон, задерживая руками смыкающиеся двери.

Состав тронулся. Горбоносый за стеклянной дверью беззвучно проклинал меня и всех моих потомков до седьмого колена.

6

Все эти перипетии аппетита мне не испортили. Ну да, хотели убить — так не убили же! Расставшись с негодующим горе-грабителем, я перешел на противоположную платформу и через четыре станции вышел на Пикадилли-серкус, в пятидесяти метрах от своей гостиницы. В ресторанах дорогих отелей кормят хотя и дорого, но, на мой взгляд, невкусно. Все какое-то стерильное, пресное. А на боковой улочке в десяти минутах ходьбы от площади я давно приметил симпатичный китайский ресторан, куда и направился теперь решительным шагом. Было уже почти три.

В большинстве китайских ресторанов по всему миру еда, на мой вкус, отличная, но у них за редчайшим исключением есть и один огромный недостаток. В лучшем случае вам предложат там китайское бутылочное пиво, вкусовые качества которого даже не обсуждаются. Поэтому я сначала зашел в паб и прямо у стойки выпил пинту «Ландон Прайд». Вспомнив, что мое оружие было по-прежнему на взведенном курке, я вытащил ручку и двумя движениями — по часовой стрелке до щелчка и потом до второго щелчка с нажатой кнопкой — вернул ей мирное предназначение.

Примерно через час у той же стойки я выпил уже две пинты, пытаясь залить разожженный китайской кухней пожар. Моя следующая встреча была в центре в семь вечера, так что я никуда не спешил. Я выпил бы и третью кружку, но глаза мои, не закрывавшиеся с трех часов утра, липко смыкались. Хорошо, до гостиницы было минут десять ходьбы! Я поставил будильник на половину седьмого и мгновенно отключился.

Из тяжелого, без оставшихся в памяти образов, сна меня вырвал звонок Джессики. Я иногда так включаюсь в работу, что не всегда осознаю, что на той стороне пруда, как мы, англосаксы, говорим об Атлантике, у меня есть такое вот неразрывно связанное со мной существо.

— Не забыл еще меня? — спросило существо.

Мысли мои читает? Я вчера из самолета отправил Джессике эсэмэску, что долетел благополучно, а вечером вырубился и не поболтал с ней.

— Никак не приду в себя после перелета, — попробовал оправдаться я.

— Пиво в Англии не разучились варить? Такое же вкусное?

— Не разучились, — охотно признал я.

Моей жене, естественно, известно, как я люблю пиво. А вот узнать, сколько я на операциях выпиваю виски, текилы или граппы, было бы для нее сюрпризом. Я в Нью-Йорке почти не пью, дома какие стрессы?

— Что поделываешь, солнце мое?

— Пребываю, по Горацию, в деятельной праздности, — туманно сформулировал я.

Официально я прилетел в Лондон, чтобы организовать погружения в Лох-Несс одному страховому магнату из Филадельфии, который собирается найти и снять на видео предположительно обитающее там чудовище. Чтобы не отвлекаться от работы на Контору, в тайне от своей ассистентки Элис я нанял в Шотландии человека, который всем этим занимается, Ник Макфи его зовут. Надо бы созвониться с ним, пока он не начал разыскивать меня в офисе.

— Ты уже в Шотландии?

— Нет. Еще не со всеми нашими контрагентами в Лондоне повидался. После обеда меня вырубило, а ночью, когда я бодрствую, англичане почему-то не работают.

Я прошел еще через десятиминутную пытку дежурной лжи — моя жена ведь и не подозревает, кто я на самом деле и чем занимаюсь. Чтобы не забыть, как только мы расстались, я с того же американского мобильного набрал Ника Макфи. Он не в первый раз работает координатором для моего агентства в Соединенном Королевстве, но я всегда предпочитаю быть в курсе всех деталей. А когда речь идет об очень богатых клиентах и соответственно очень приличных гонорарах, мне не лень и предварительно выехать на место и все перепроверить самому. Это, как все поняли, дает мне повод уезжать из дома по заданиям Конторы. Ну и просто благодаря такому заведенному порядку я узнаю массу не очень нужных, но любопытных вещей.

— У нашего клиента ведь «Лирджет-60»? — уточняет Макфи. Наши клиенты, как правило, перемещаются по миру на собственных самолетах.

— Да. У него дозаправка на Ньюфаундленде. А куда потом ему лететь, в Глазго?

— Нет, для небольших самолетов есть аэропорт ближе к Лох-Несс, Инвернесс.

— Но это аэропорт или просто достаточно ровное пшеничное поле?

Макфи смеется:

— Такой вариант поблизости тоже есть — Нокбейн-Фарм. Нет, Инвернесс — маленький, но все же аэропорт.

Аэропорт настоящий, но, как выясняется, лимузин длины, приличествующей высокому статусу клиента, взять напрокат там негде.

Спрашивает:

— А нужен именно лимузин, просто «мерседес» не подойдет?

Отвечаю:

— Нет, клиент хочет лимузин.

— И что тогда, лучше все-таки лететь в Глазго?

Но там, как выясняется (я слышу, как Макфи щелкает клавишами, прочесывая интернет), плата за стоянку в два с лишним раза выше, а самолет пробудет в аэропорту две недели. Богачи, у которых денег без счета, как правило, относятся к ним ревностнее, чем представители среднего класса, у которых их всегда не хватает. В итоге получается, лететь надо в Инвернесс, а лимузин на встречу и проводы гнать из Глазго. Нет, все лучше проверять самому.

Мне нравится отвлекаться от операций, влезать в другую, хотя и тоже в свою шкуру. А то ведь сначала сосредоточиваешься, потом зацикливаешься, а там и до паранойи остается один виток сознания. Если это все еще можно назвать целостным сознанием.

Про то, что я сейчас мог бы лежать в морге с биркой на большом пальце, я ни разу и не вспомнил.

7

На вечер была назначена встреча с чеченцем, которого нас просили внедрить через агентов Ашрафа. На конспиративную квартиру я отправился с Кудиновым. Он подсадил меня на Джермин-стрит, куда я прошел пешком, чтобы провериться, и мы поехали куда-то в сторону Кенсингтона, я уже не следил за дорогой. Без лишних подробностей я рассказал, как провел день.

— Ты понимаешь, что это опасно? — спросил Лешка.

— Думаю, нет. Деньги были у меня в кармане сегодня. Завтра моя полезность будет равна нулю.

Я вспомнил вдруг некрасовское предсказание перед встречей с Мустафой. А Кудинов, хотя с моим учителем лично знаком не был, про него, разумеется, знает.

— Все-таки поразительно, насколько Некрасов просекает ситуацию, — сказал я.

— Это ты про Петра Ильича?

— Да. Ты можешь снисходительно пожимать плечами, но я-то в этом уверен. Он по-прежнему присматривает за мной из своего далека.

Лешка внимательно, насколько это позволяло вождение автомобиля, посмотрел на меня:

— Ты стал столы вертеть или это в тонком юнгианском смысле? — Я прочистил горло, раздумывая, какой бы колкостью возразить. — Прости. И что Некрасов подсказывает тебе сейчас?

— Я про то, что он сказал мне перед встречей с алжирцами. Он сказал: «Легко ранили, и головы не нашли».

— И что это, по-твоему, значит?

— Если ты потрудишься хоть чуть-чуть напрячь мозги, сам поймешь.

— Типа, что опасность казалась тебе небольшой, а сам едва ноги унес.

— Типа того.

Лешка довольно хмыкнул — рад, что проник в глубины чужой психики. Но тут же вернулся в тупой мир материи.

— Кто-нибудь из твоих лондонских контактов знает, где ты остановился?

— Нет. Даже ты не знаешь. Ну так, приблизительно знаешь.

— И не говори никому. Но для экстренной связи с нашими на всякий случай вот тебе телефончик. — Лешка порылся в кармане и протянул мне бумажку для заметок. — Это автоответчик, совершенно надежный канал, его меняют каждые три-четыре месяца.

— Ладно, пусть будет.

Я с досадой покачал головой.

— Что? — спросил Кудинов.

— Да я про Мустафу.

— Как теперь с ним будут складываться отношения? Да?

— Да. Вот в чем вопрос, — по-шекспировски весомо и даже по-английски произнес я.

— Чтобы внедрить нашего чеченца, с Мустафой достаточно еще одной встречи. — Лешка сейчас пробовал вывести задачу на практический уровень. — Но я правильно понимаю, что твой алжирец мог бы раскрыть перед нами иные горизонты?

— Еще какие, — со вздохом сказал я. — Ты не хотел бы каждую неделю посылать Эсквайру список из десятка людей, желающих умереть в Чечне?

Лешка улыбнулся. Иногда он это делает так: морщит складок на пять свой роскошный сократовский лоб и обнажает как минимум двадцать из имеющихся, исключительно своих, зубов.

— Ах, эти Эсквайровы мечты!

Мы оба повеселели. Я с этого момента, собственно, и начал просыпаться.

— Но у нас есть еще наметка, о какой Бородавочник не смеет и мечтать.

Я рассказал Лешке о загадочном агенте Ашрафа, который утверждает, что благочинный имам лондонской мечети, готовящий воинов Аллаха для горячих точек, сам является тайным осведомителем МИ-5. Все лишь говорят, что британские спецслужбы не могут не знать о вербовке моджахедов, но весомых подтверждений тому пока нет.

— Представляешь, на какой-нибудь встрече с Тони Блэром Ельцин выкладывает доказательство того, что британское правительство прекрасно знает о подготовке мусульманских боевиков? Знает, но со своим партнером этой информацией не делится. И, возможно, этих террористов даже покрывает.

— Да-а, это была бы сбыча мечт! — протянул Кудинов. Или он стал забывать русский язык, или это я, наоборот, отстаю от сленговых неологизмов. — А чего мы хотим от нашего чеченского доктора?

— От кого?

— Он врач. Ну, тот чеченец, которого мы должны внедрить.

— Давай сначала поймем, что он за человек. Хотя после разговора с Мустафой я не очень понимаю, зачем кого-то надо внедрять. Пусть просто пойдет в ту мечеть.

— Так, может, это и есть самое интересное, — сказал незаурядный аналитик и профессиональный скептик Алекси Кудинов. — Почему, если записаться в наемники так легко, этому доктору непременно надо воспользоваться нашим каналом?

— Этот вопрос и я себе задаю, — сказал я.

Мы приехали в один из тех благословенных жилых районов Лондона, где проблем с парковкой не бывает. Лешка оставил свой «рейндж-ровер» в начале полукруглого квартала белоснежных зданий с колоннами. Эти, как здесь говорят, полумесяцы — одна из главных прелестей больших английских городов. Я вижу в них не только архитектурный изыск, не только плод незаурядного урбанистического воображения, словом, не только эстетику, но и проявление британского духа вообще. Это вам не американский прагматизм с расчерченным по правильным пронумерованным прямоугольникам Манхэттеном, в этом есть высокий класс аристократов Джейн Остин и шарм диккенсовских чудаков.

До явочной квартиры, как и полагается, оставалось несколько кварталов — не у подъезда же ставить машину! Мы прошли их быстрым шагом, молча, чтобы не привлекать внимания редких прохожих. Потом завернули за угол одного из зданий, Лешка повернул ключ в двери без таблички и привычным движением руки включил свет.

Это была не квартира, а какая-то гримерная или мастерская по изготовлению париков и шиньонов. Вдоль одной стены, как в парикмахерской, шел ряд зеркал с тремя крутящимися креслами. Мы спустились на пару ступенек вниз и устроились в них.

— Побочный бизнес? — осведомился я, крутясь влево-вправо.

— Не такой прибыльный, как у тебя, — парировал Кудинов, но пояснением не пренебрег. — Я снял это помещение для Конторы. Здесь театральная мастерская была, потом разорилась. Они свое барахло забирать не стали, а мне оно не мешает.

— Может, нам воспользоваться? В свете того, о чем мы говорили в машине? Вдруг этот чеченец подстава?

— Неплохая идея.

Лешка залез в одну из открытых плоских коробочек и приложил к лицу мушкетерскую бородку с усами.

— Как тебе?

Я тоже повернулся лицом к столу и нашел для себя густые, лихо закрученные кверху усы, как у сипая.

— А я?

Кудинов бросил бородку обратно в коробку.

— Идея хорошая, но все же не стоит выглядеть как клоуны или идиоты.

Выбор у разорившегося ателье оказался таким большим, что мы нашли и приемлемые варианты. Кудинова преобразили седой парик, густые брови и усы щеточкой. Он теперь был похож на лорда, сбежавшего в свое имение от возмутительных демократических нововведений, типа запрета на курение сигар в здании парламента. Мое традиционное амплуа — латиноамериканец. Не зря же мне передали мексиканские усы, которые, правда, остались лежать в сейфе в моем номере. В принципе, мне для этого можно и не гримироваться, но я все же подобрал себе смоляно-черный парик, такие же накладные брови и черную с проседью бородку.

Мохов, который привез чеченца, прямо застыл в дверях, увидев нас в таком обличье. Но реакция у него была правильная — он лишь подтолкнул к нам гостя:

— Вот наши друзья. Знакомься.

Я назвался Михаилом, Кудинов — Станиславом. Паренька звали Заур.

Ему на вид было не больше двадцати пяти. Небольшого, ниже среднего, роста, щуплый, движения мягкие, деликатные. Рукопожатие осторожное, взгляд в этот момент исподлобья, в одно касание. Лицо красивое, на самом деле красивое, только немного женственное. Возможно, из-за длинных черных ресниц, которым позавидовала бы любая фотомодель. Общее впечатление было застенчивого, неуверенного в себе юноши.

Кудинов посадил парня в одно из кресел и пошел приготовить нам кофе. Там была новенькая кофемашина и коробка с такими толстенькими пастилками. Я нашел себе складной стул и сел лицом к нашей парикмахерской.

— Давно в Лондоне? — спросил я с дальним заходом.

— Две недели, — ответил Заур. Голос у него был тихий, шелестящий. — Я и не думал, что так далеко заберусь. У меня семья в Грозном осталась.

— Ты расскажи сразу, как ты сюда попал, — подсказал Мохов. Он, похоже, эту историю уже знал.

— Спасибо большое. — Это Заур Лешке сказал, получив от него пластмассовый стаканчик с кофе. — Я в больнице работал. Вообще-то я педиатр, но пришлось стать хирургом. Правду говорят, что Грозный уже бомбят?

Мохов кивнул. Ракетный обстрел чеченской столицы начался пару дней назад.

— Ужас! — Заур помотал головой, но вспомнил, что мы ждем от него не личных эмоций. — Так вот, как я здесь оказался. У нас за первую неделю боев накопилось много тяжелораненых, и чеченская диаспора в Турции наняла небольшой самолет, чтобы их вывести. Это отдельная история, как мы выбирались, сейчас это не важно. Меня отправили с ними, ну, чтобы был врач в полете, хотя мы все равно одного человека потеряли. Короче. Мы выгрузили раненых в Трабзоне, а мне пришлось кого-то очень важного сопровождать в Катар. Он, кстати, ранен был всего лишь в ногу, но почему-то его в Катаре решили лечить.

Заур рассказывал, часто моргая своими длиннющими ресницами и лишь изредка поднимая глаза на нас.

— Я сдал раненого в больницу, но мне не сказали, как мне быть потом. Поселили в гостинице — роскошной, четыре звезды, и кормили целый день. На второй день я завтракал, и ко мне подсел один араб в такой арафатке в клеточку, а с ним переводчик, учился в России. Араб спрашивает, что я собираюсь делать дальше. Я говорю, что хочу как можно скорее вернуться домой, у меня в Грозном жена с сыном и мать. Араб говорит, что в Чечню уже не попасть. Границы перекрыты, русские бомбят всю территорию и туда вот-вот вступят войска. Но он готов мне помочь. Я спрашиваю: «Каким образом?» Он говорит: «Нам нужны люди, которые хорошо знают Чечню. Мы хотим защитить вашу страну. И когда мы освободим ее, вы сможете вернуться к семье». А я же совсем один остался, мне даже не у кого спросить, как мне обратно ехать. Да и вообще, я не знал, оплачен ли мой номер в гостинице, на сколько дней, как вообще мне дальше быть? А денег у меня двадцать долларов, мне турки в Трабзоне дали. Я спрашиваю: «А что мне надо будет делать?» Араб говорит: «Если согласен, пока отдыхай. А через несколько дней, как сделаем тебе новый паспорт, отправим тебя в Лондон. Там тебе помогут». Я согласился, потому что в Катаре я совсем в тупике оказался. Думаю, прилечу в Лондон, расскажу там, что в Чечне творится, и они отправят меня домой. Мы поднялись в мой номер, меня там переводчик сфотографировал на фоне белой стены, и они с тем арабом ушли.

Мы с Кудиновым переглянулись. Пока все правдоподобно.

— Я сидел в номере, смотрел новости: «Аль-Джазиру», Си-эн-эн, — продолжал Заур. — Но они одни и те же сюжеты про Чечню повторяли. Я спустился в бассейн, там ведь жара за сорок, и ко мне еще один человек подошел. Сотрудник российского консульства, но родом из Грозного, он до войны на соседней улице жил. Его Антон зовут, молодой еще, может, чуть за тридцать. Говорит, что ему сообщили, что в гостинице живет русский — мы же за границей пока русскими считаемся, и Антон пришел спросить, все ли у меня в порядке. Пригласил меня пообедать, и мы поехали в какой-то рыбный ресторанчик в порту.

Тут Заур поднял голову и посмотрел на меня. Я же один сидел напротив.

— Я, наверно, должен это сказать. Я раньше вам уже помогал. Ну, когда война шла. Я тогда интерном в военном госпитале был, ну и передавал вам разные сведения. Вы можете проверить.

— Уже проверили, — кивнул Мохов.

Заур удивленно повернулся к нему. Потом мелко покивал головой: «Ну да, конечно, конечно!» — и продолжил:

— В общем, я понял, что Антон — это ваш человек. Только я ему не стал говорить, что вам уже помогал — мало ли кому он это скажет, а мне в Чечню возвращаться. Но остальное честно все рассказал, в том числе про араба, который приходил утром. Тогда Антон стал меня расспрашивать, что я вообще обо всей этой истории думаю. Ну, про Чечню, про ее независимость и про войну, которая вот-вот возобновится в полную силу. Говорю, он же не знал, что я вам уже помогал. Я сказал, что против русских никогда ничего не имел. В школе у меня полно русских друзей было, сейчас, правда, все уехали. Потом я в мединституте учился в Краснодаре. В общем, что вся эта вражда — глупость и ее надо заканчивать. Что я всегда так думал, только меня никто не спрашивал. Это как раз все правда. Ну, то, что я Антону сказал и что сейчас вам говорю. Я действительно так думаю.

Заур допил кофе, поискал глазами, куда бы бросить пустой стаканчик. Корзины для бумаг рядом не было, оставить мусор на парикмахерском прилавке он постеснялся, так и остался со стаканчиком в руке.

— Мы хорошо так поговорили. И я попросил Антона, чтобы он помог мне вернуться в Грозный. Мне нужно было всего-то купить билет на самолет до Тбилиси. Оттуда я знаю, как потом добираться — у нас там представительство. Антон сказал, что ондолжен посоветоваться с начальством. Он отвез меня в гостиницу и пообещал вечером снова заехать.

Я опять валялся в номере, смотрел «Аль-Джазиру», потом пошел поужинал. Думаю, Антон уже не приедет. Нет, приехал, уже ночью почти. Мы пошли погулять вокруг отеля, там типа парка такого. Он говорит: «Мы посоветовались. Тебе нельзя сейчас в Чечню возвращаться. Да и туда так просто не попасть, тебя убьют на границе». Я спрашиваю: «А что же мне делать?» Антон говорит: «Лучше всего поезжай в Лондон, как тебе предлагают. Только ты должен понимать, что тот араб хочет, чтобы война продолжалась бесконечно — он на ней деньги зарабатывает. А мы хотим поскорее ее закончить. Так что если ты согласен, поезжай в Англию и делай все, о чем те люди тебя попросят. Единственно, только потом рассказывай все нам. Так ты приблизишь конец войны и свое возвращение домой. Это, — говорит, — конечно, опасно, и если ты не хочешь, то тебя никто не осудит». Я сказал, что я — чеченец и что у нас мужчины не боятся умереть. Они боятся оказаться трусами. Только лучше бы он помог мне добраться до Тбилиси. Антон говорит: «Нет, это невозможно. Или так, или никак».

Что мне было делать? Я говорю: «Ну, хорошо. Я согласен». Антон сказал, что нам с ним лучше больше не встречаться, и дал мне сто долларов и номер телефона, по которому я должен позвонить в Лондоне. Я на следующее же утро стал смотреть, смогу ли я за сто двадцать долларов добраться до Грузии. Но, наверное, они об этом тоже подумали. Из Катара самый дешевый билет до Тбилиси стоил больше пятисот долларов — через Дубай. Ну вот. Я еще неделю, пока мне делали катарский паспорт, потом английскую визу получали, прожил в том роскошном отеле. Лучше бы они сразу отправили меня в Тбилиси, им бы дешевле вышло, чем платить такие деньги за гостиницу.

А потом приехал тот переводчик, привез мне документы и билет на самолет. Я надеялся, что они мне тоже дадут денег и я смогу улететь в Грузию. Но нет. Переводчик сказал, что меня встретят в лондонском аэропорту и обо всем позаботятся. И действительно, меня встретили и поселили в каком-то общежитии. Я сначала пожил несколько дней, думал, вдруг за мной следят, а потом позвонил по тому номеру. И вот я здесь.

— Подожди, а что ты эти несколько дней делал? Ну, с теми людьми, которые тебя встретили и поселили? — спросил Лешка.

Заур высмотрел наконец мусорную корзину возле кофемашины. Встал и пошел выбросить пустой стаканчик. Хочет скрыть, что этот вопрос для него неприятен?

— Это какая-то арабская организация, мы с ними толком не смогли объясниться. Я и по-английски-то едва говорю, а уж по-арабски вообще ни слова. А на следующий день меня отвезли в другое место. Называется Комитет исламской помощи Чеченской Республике, как-то так. В нем тоже заправляют арабы, но там работают и несколько чеченцев. Я попросил сразу отправить меня в Чечню, хоть в горы, только поближе к семье. Сказал, что я врач, что там сейчас врачи будут нужнее всего. Но они говорят, сначала я должен пройти военную подготовку. Где-то есть лагерь, в Уэльсе, что ли, где тренируют якобы охранников. Только — я разговаривал с одним чеченцем, который оттуда приехал, — этой подготовки недостаточно, и после нее всех отправляют еще в Йемен или в Афганистан. И только потом меня перебросят в Чечню.

— И чем этот вариант плох? — спросил я.

— На это уйдут месяцы. А что будет с моими? Нет, вот-вот начнется война, я должен быть с ними.

— Подожди, — сказал Кудинов. — В Лондоне десятки организаций вербуют людей для отправки в Чечню. Почему бы тебе не обратиться к кому-то другому? Да ты просто в пятницу пойди в любую мечеть.

Заур с досадой сплел руки и говорил теперь, отбивая фразы:

— Тот чеченец сказал мне, что всех сначала отправляют на военную подготовку. Это три месяца как минимум. Да и как я могу объяснить, чего я хочу? Я же говорю только по-чеченски и по-русски. Так что за помощью я могу обратиться только к своим, к русским. — Заур умоляюще посмотрел на нас. — Мне нужно в Грозный.

— А ты понимаешь, какая нам от тебя помощь может понадобиться? — вступил в разговор Мохов.

— Любая. Когда Масхадов сдаст Грозный, я могу уйти в горы с каким-нибудь отрядом. И оттуда буду вам помогать. Чем раньше перестанут стрелять и убивать, тем лучше.

Мы втроем снова переглянулись.

— Ну что ж, — сказал я. — Намерения понятны, мы подумаем, что можно сделать. Володя, отвезешь Заура?

— Только до метро, я дальше знаю, как добираться, — поспешно сказал чеченец.

— А ты где остановился?

— В маленькой гостинице на том берегу. Брикстон район называется.

Мы попрощались, и Мохов с Зауром ушли. Мы отлепили свои фальшивые бороды и усы, и Лешка пошел сделать нам еще кофе.

— И как тебе? — спросил он.

— История похожа на правду, по крайней мере в своей основе, — осторожно сформулировал я. — А дальше в нее можно вплести что угодно.

— Давай взглянем на нее с другой стороны. Эти исламисты не идиоты. Они понимают, что мы пытаемся внедрить к ним наших людей, и стараются заслать к нам своих. Что их интересует в первую очередь? Наша агентура. А этот Заур как раз и рассчитывает, что мы его с кем-нибудь состыкнем.

— И это безотносительно того, что такой агентуры у нас, как я понимаю, пока нет. То есть сегодня утром мне показалось, что есть, а теперь уже и не знаю.

— Но если представить, что твой Мустафа по-прежнему с нами? Ты бы привел к нему Заура?

— Нет, — не задумываясь, ответил я. — Мустафа годится на большее.

— Вот то-то и оно, — заключил Лешка.

8

Мохов отсутствовал минут двадцать. Лешка успел пожалеть, что у него нет с собой выпить, что он за рулем и что вообще мы не на отдыхе (хотя за всю жизнь мы с ним ни разу вместе не отдыхали). Я успел пожалеть (про себя, не высказывая этого), что мы с ним видимся так редко и только по работе, что не дружим семьями, что я его Таню видел лишь однажды мельком, а Джессику Кудинов, скорее всего, не увидит никогда. И тут вернулся Мохов.

— Уже без грима? Что ж так скучно? — сострил он с порога.

— Публика разошлась, — откликнулся я.

Мохов сообразил купить по дороге маленькую обойму пива, правда светлого, орешков и чипсов. Мы с Лешкой заулыбались — советская школа, довольствуемся малым. Пить по-американски, из горлышка, я ненавижу, из посуды были только одноразовые пластмассовые стаканчики для кофе. Ну, хоть так: на войне, как на войне.

— Так где ты это сокровище откопал? — спросил Лешка Мохова.

— Он позвонил на один из наших левых телефонов, оставил свой номер. Мы проверили, что могли, и перезвонили ему. И как раз шифротелеграмма по его поводу пришла из Центра. — Мы с Лешкой опять переглянулись по поводу «Центра». Ох уж эти служаки! — Заур в нашей структуре не разбирается, но дело он имел, разумеется, с ФСБ. Уж не знаю, как он мог во время войны какие-то сведения из Грозного передавать, но коллеги его рекомендуют.

— Тем не менее мы должны опираться на собственное суждение, — возразил Кудинов. А то по тону Мохова было ясно, что он чужие рекомендации воспринимает как руководство к действию.

Я вспомнил, что и в лесу у Хитроу Лешка как-то кисло отзывался об ФСБ. Я-то с контрразведчиками никогда дела не имел.

— Вам что, не нравится, что Заур работал на ФСБ? — спрашивает Мохов.

Мы с Лешкой храним благородное молчание. Сидим, хрустим чипсами и запиваем пивом.

— Или я ошибаюсь?

— У них на бумаге все красиво, — соизволил все же пояснить Кудинов. — А на деле лучшие ушли в бизнес, а прочие занялись бизнесом, не уходя. Конечно, есть и исключения.

— Так или не так, мы тут с коллегой посоветовались, пока ты ездил за пивом, и решили, что раскрывать наш канал Зауру не стоит, — сказал я.

Мохов уставился на нас обоих:

— В шифротелеграмме как раз было сказано, чтобы мы его отправили как можно скорее.

— Отправляйте, — сказал Кудинов. — По своему каналу. У вас есть такой?

— Я думал, у нас все общее.

— Тебя лично, Володя, я обидеть не хотел. Но у нас вырисовывается комбинация поинтереснее, чем отправка осведомителя.

— Теперь я понял. Вы ему не доверяете.

Интуитивное прозрение. Вообще людям с латеральной ретракцией, «охотникам» по одной классификации, «Марсам» — по другой, думать бессмысленно. Это отнюдь не значит, что они глупее других — тех, кто привык все подвергать анализу, рассматривать разные варианты, взвешивать за и против. Главное оружие охотников — не рассудок, а интуиция. Она мгновенно подсказывает им решение, которое тем не менее может быть правильным или ошибочным. Но интуиция компенсирует, как бы это сказать, нерасположенность к думанию, а в критических ситуациях даже доказывает свое превосходство. Так что вопрос о том, кто умнее, остается открытым.

— Ну, смотри, Володя. Я правильно помню, что чеченцы — это маленький, но гордый народ? — решил прояснить нашу позицию Лешка.

— Ну.

— Они по идее должны быть заодно. А он, получается, закладывал своих. Не знаю кого: одноклассников, соседей, товарищей по работе…

— А для нас-то что в этом плохого?

— Получается, Заур из тех людей, в которых мы нуждаемся, но которых не уважаем, — пояснил я. — Им сложно доверять. «Измена мне мила, а изменники противны», как говорил Август.

— Кто говорил? — переспросил Мохов.

— Август, первый римский император. Экс-Октавиан.

Мохов с понимающим видом кивнул. В нем было что-то смешное и трогательное. Мысль его не всегда догоняла ускользающую реальность, но он очень старался. Он был как сопящий толстячок, знающий, что прибежит последним, но до финиша не сдастся.

— Понятно, — заключил Мохов. — И что мне сказать шефу?

Действительно, наш-то с Лешкой шеф в Москве, в Лесу, а моховский здесь, в резидентуре. Сидит сейчас, курит, ждет его доклада.

— Скажи, что надо искать канал.

— Он на вас рассчитывает.

— Пусть тогда пишет нашему шефу. Тот взвесит его вариант и наш и примет правильное решение. Которое мы выполним.

Кудинов даже поднял ладони, такой кристально ясной представлялась ему ситуация. Мы же с ним приказов из резидентуры не получаем, у нас начальник — Эсквайр. Наши коллеги в Лондоне, как я выяснил у Лешки, пока мы ехали сюда, и понятия не имели, что есть в городе такой непростой Возняк, а про меня они вообще ничего толком не знают. Просто ситуация настолько серьезная, что нас попросили резидентуре помочь. Помочь, а не пополнить ряды бойцов.

— Нет, мне нужна отмазка, — нахмурился Мохов.

— Отмазка — это что такое? — повернулся ко мне Кудинов.

Я только пожал плечами — я-то от родных просторов еще дальше живу.

— Так сейчас говорят, — пояснил Мохов для изгоев, оторванных от живого великорусского языка. — Ну, вроде: что мне соврать правдоподобного, чтобы от меня отстали. Иначе получится, я вас подставлю.

— Не думай об этом. Если тебе так проще, доложи как есть, — сказал Лешка.

— Может, кинуть Володиному шефу какую-нибудь кость? — предложил я. Не из боязни неприятностей — чтобы поддержать пригорюнившегося Мохова.

— Чтобы он увидел, что это голая кость, и потребовал, чтобы принесли кость с мясом? — передразнил меня Кудинов. — Такой опытный интриган, а сейчас, батенька, глупость сморозили.

— А все, что я говорю, — сплошные глупости, — миролюбиво признал я. — Умные мысли я приберегаю для себя — зачем ими разбрасываться? А глупым не место в той компании, вот я от них и избавляюсь.

Мохов, как тогда в лесу, снова уставился на нас. Не понимает, то ли мы так ссоримся, то ли дурачимся.

— Глупость вообще-то заразительна. Но если тебе потом становится легче, я готов с этим смириться, — примирительно произнес Лешка. — Чистись на здоровье.

Плохо я чистился и никогда не очищусь. Недели не прошло, как я смог в этом убедиться.

9

Я не люблю, когда я на задании, а телефон все время звонит. Это не мне звонят. Я сейчас не владелец нью-йоркского элитного турагентства, колесящий по всему свету, чтобы готовить туры для миллионеров и миллиардеров. Да, меня зовут так же, Пако Аррайя (свое настоящее имя я и не вспоминаю), только сейчас я — другой человек. Нужен тот — дождитесь, когда я вернусь в Штаты. Зачем дергать фактически незнакомца? Я не про близких — Джессику, Бобби, Пэгги. Для них я всегда я. Но моя помощница Элис в эту категорию пока не попала.

И хорошо, что не попала. Эта скромная двадцатипятилетняя мулатка способна разрушить жизнь самого добропорядочного семьянина. Знаете, как писали картины маньеристы — на чем, кстати, живопись и закончилась на целые столетия? Они не искали красоту в природе и с натуры не писали. «Зачем изобретать телегу? — размышляли они. — Лицо мы возьмем у Рафаэля, взгляд и улыбку — у Леонардо, руки — у Микеланджело, тело — у Джорджоне. И получим совершенное существо». Вот Элис такая, только живая. Можно брать любую черту ее лица и любую часть тела — она отобрана природой как лучшее в своем роде. Не знаю, кто перед ней может устоять. Только человек с железной волей и несгибаемым характером вроде меня. Целый год он уже держится. В поездки, правда, с собой не берет ее никогда — там никакая решимость не поможет. Но держится.

Что усиливает разрушительную мощь Элис до масштаба ядерного заряда, так это то, что она, кажется, не придает своей внешности никакого значения. Элис в великолепной физической форме, но инвестирует она в свой интеллект. Будучи из простой семьи, она получила грант и с отличием окончила колледж. Не знаю, читает ли она в подлиннике Гете, Мольера и Сервантеса, но она звонит по телефону и ведет переписку на немецком, французском и испанском — помимо английского, разумеется. То, что она со своими данными не оказалась ни в Голливуде, ни в модельном бизнесе, ни, что на нее скорее было бы похоже, в Госдепартаменте, для всех — расточительство, а для меня еще и загадка. Все объяснилось бы, если бы Элис работала на ЦРУ или ФБР и была внедрена к некоему подозрительному типу. Но я сам нашел ее по объявлению, да и со стороны спецслужб это тоже было бы расточительством. Год она работает в нашем агентстве, а результатов никаких.

Как Элис ведет себя по отношению ко мне? Безупречно. Она великолепный работник. Не интриганка и не кокетка. Она, естественно, понимает, что я особь другого пола и не самый завалящий экземпляр. При этом общаемся мы с ней, как двое мужчин или, вернее, как брат с сестрой. Допускаю, что воздух вокруг нас постоянно пронизан электричеством, но пока мы справляемся.

Конечно же, Джессика все это время была настороже. Как-то после вечеринки, на которой, как она решила, мы с Элис болтали слишком фривольно, она со свойственной ей прямотой взяла меня за пуговицу и спросила:

— Солнышко, три вопроса. Ты спишь с Элис? Ты хочешь спать с Элис? С тех пор, как появилась Элис, ты успел хотя бы раз пожалеть, что женат на мне?

Я ответил так же честно:

— Первый вопрос: ответ «нет». Второй вопрос: «нет». Третий вопрос: «нет». Между нами с Элис никогда не было двусмысленного прикосновения и даже двусмысленного взгляда. Я, конечно, вижу, какая Элис, но на другой чаше весов для меня слишком многое.

Что сделала Джессика? Они с Элис стали подругами. У них отношения ближе, чем у меня с моей ассистенткой, с которой мы проводим вместе по нескольку часов в день.

Так вот, звонила Элис.

— Пако, тут снова объявился Макфи. Помнишь такого?

Голос у моей помощницы горячий и влажный, таким импотенцию можно лечить. Но говорит она, как бы это объяснить? С одной стороны, как со своим боссом — корректно, вежливо, соблюдая иерархическую дистанцию. А с другой — как с человеком, который, похоже, не всегда думает о работе, который многое забывает и даже, объясняя свою забывчивость, и врет-то не всегда удачно.

«Помнишь такого?» Макфи же на нас регулярно работал — и при Элис, и до ее появления. Но на этот раз я почему-то его не нанял, а поехал в Англию сам. И вот выясняется, что он все-таки и на Лох-Несском проекте занят.

Босс не должен оправдываться.

— И чего он хотел? — спрашиваю.

— Он постеснялся звонить тебе по такому пустяку, но он нашел лимузин в… Как это место называется? — Я слышу, как она в офисном кресле на колесиках подъезжает к компьютеру. — В Инвернессе. Там есть «Херц», они закажут машину сами на нужные дни. Нам это обойдется раза в два дешевле.

Элис, помимо фиксированного жалованья, получает процент от прибыли агентства. В ее интересах уменьшать или, как она говорит, оптимизировать расходы.

Надо все-таки как-то объяснить ей появление Макфи. А то она решит, что я поехал в Лондон провести неделю с любовницей.

— Может быть, Макфи действительно отработает свой гонорар так, что мы еще и что-то сэкономим, — говорю я. — Островная логистика такая сложная, континентальным жителям разобраться в ней невозможно. Хорошо, что он оказался свободен.

— Ты уверен, что моя помощь в Лондоне тебе не понадобится?

Элис не пытается меня соблазнить. Она любит путешествовать, получать новые впечатления, заводить полезные связи, останавливаться в хороших гостиницах… Будь я просто владельцем турагентства, я бы давал ей возможность делать все это гораздо чаще. Но уж точно не живя с ней в соседнем номере, через стенку.

— Твоя помощь мне нужна всегда. — Это просто типично американская фраза, все должны быть позитивны, дружелюбны, приветливы. — Но мне кажется, тебе важнее сейчас думать об острове Пасхи. Не хочешь слетать туда на пару дней, чтобы убедиться, что все в порядке?

На остров Пасхи мы отправляем крупнейшего фабриканта говяжьих консервов Среднего Запада. Он уже третий год объезжает по всему миру места, неоспоримо свидетельствующие о пребывании на Земле пришельцев из Космоса. Я, честно говоря, сам хотел туда смотаться, может быть, с Джессикой или с Бобби. Но сейчас мне важнее занять и отвлечь Элис.

— На остров Пасхи? — с недоверием и сдерживаемой радостью спрашивает моя ассистентка. Она знает, что я приберегал эту поездку для себя. — Ты уверен?

— Почему бы и нет?

— Хм… Если ты считаешь, что это будет полезно… Но я все же посчитаю, сколько эта моя поездка будет стоить. Можем ли мы это себе позволить?

— Кому-то из нас все равно придется, — отсекаю я ее сомнения. — Дождешься моего возвращения и поедешь. Только подготовься как следует.

Тут ее радость, накапливаемая в течение последних минут, вырывается наружу:

— Пако, я тебя люблю!

— Только не говори Джессике.

Похищенные

1

Проехав по гравийной дорожке, фургон остановился, хлопнули дверцы, и захрустели шаги наших похитителей.

Мы с Кудиновым не спецназовцы. Приемам рукопашного боя нас учили, и теоретически я знаю, как вырубить человека на час или как сломать ему руку или шею. И что, нам наброситься на этих ребят, как только они откроют дверь, ударом головы пытаясь отправить их в нокаут? Но руки у нас скованы за спиной. Да и вдруг один из них на всякий случай стоит там с автоматом на изготовку? Лучше не спешить, посмотреть, чего от нас хотят. Ведь если бы нас хотели по-тупому убить, у них на это была куча времени, пока они грузили нас в фургон. Всадили бы каждому по шприцу в ногу, и сейчас оставалось бы только выгрузить и закопать.

Людей, судя по звукам шагов, было трое. Все правильно: тот рыжий, его напарник в костюме и водитель. Фургон широкий, на сиденье запросто трое помещаются. Со скрипом повернулась ручка, и обе створки задней дверцы распахнулись, ослепив нас ворвавшимся потоком света. Мы уже поэтому не смогли бы ничего предпринять — нам потребовалось несколько секунд, чтобы глаза вновь обрели способность видеть.

Так что сначала до нас долетели звуки. Это был смех. Я быстро понял, почему: мы с Кудиновым сидели рядком на коленях, как две гейши. Такие же беззащитные.

Парень в костюме, тот, похожий на ящерицу, держал в руке пистолет. Огромную махину, по-моему «магнум», да еще и с глушителем. Второй, рыжий, целиком полагался на его огневую мощь, поскольку не переставал хрустеть чипсами, выуживая их со дна яркого пакета. Третьей, водителем, была женщина. Ей было под сорок, может быть, чуть за. Невысокого роста, округлившаяся, но быстрая в движениях — именно она открывала дверцы. Лицо приятное, но с размытыми чертами, возможно, спитое, волосы темные, не очень чистые. И одета без всякой претензии на привлекательность: мужская рубашка поверх джинсов и розовый жилет домашней вязки.

— Приехали, выгружайтесь! — распорядился рыжий. Он, похоже, был главным.

Мы с Лешкой сели на задницу и с одинаковой болезненной гримасой расправили ноги. Слушались они плохо, затекли за поездку. Покрутившись на попе, мы занесли ноги за край кузова, потом поставили на землю и осторожно выпрямились. Получилось.

— Уместно будет сейчас спросить, зачем мы здесь? — так замысловато задал главный вопрос Кудинов. — Зачем вообще мы вам понадобились?

— Терпение, парни, — миролюбиво сказал рыжий. Я его произношение стал понимать лучше. Или это он старался, чтобы мы хоть как-то различали слова. — Вечером приедет человек и все вам скажет.

— Мы вообще-то с этим джентльменом незнакомы, — сказал я, кивая головой на Кудинова. — Я подошел к нему спросить, правильно ли я иду. Если вам нужен я, вряд ли вам будет полезен он. И наоборот. Может, кто-то из нас лишний и пойдет домой?

— Потерпите до вечера, ладно? — сказал рыжий. — И, пожалуйста, без геройства. Вам вон туда.

Мы были у границы летного поля. Это был не аэропорт и даже не аэродром, а просто достаточно ровный луг. О том, что это было все же летное поле, говорил биплан, ржавеющий рядом с невысокой диспетчерской башней. Территория была огорожена проволочной сеткой с железными воротами, запертыми цепью с большим висячим замком. Этим въездом пользовались нечасто, во всяком случае, охраны не было. Вдоль дорожки, ведущей к воротам, стояла пара бытовок, таких жилых вагончиков для строителей, и небольшой блестящий ангар из гофрированной стали. На него и показывал наш похититель.

— Давайте только сначала посмотрим, нет ли у вас запрещенных предметов, — пошутил рыжий. — Всякое бывает.

Он выудил из пакетика последний поддающийся ухватыванию обломок чипса, высыпал в рот иначе не годящиеся к употреблению крошки, смял пакет и заиграл масляными пальцами, ища, обо что бы их вытереть. Взгляд его остановился на широкой Лешкиной рубахе, но рыжий эту возможность тут же отмел.

Личный досмотр и изъятие проводила женщина — ей это явно доставляло удовольствие. Она вынула из заднего кармана кудиновских джинсов бумажник, а из правого переднего — телефон.

— Ты что, мобильники у них не забрал? — спросил рыжий у парня с пистолетом.

Тот посмотрел на него с вызовом:

— А ты?

Рыжий только покачал головой.

— Сам же кричал: «Скорее!» — напомнил его подельник. — Да и как они могли позвонить со связанными руками?

Рыжий еще раз покачал головой: упущение, недогляд. Тем временем женщина вытащила из левого кармана Лешкиных джинсов начатый пакетик бумажных платков.

— Вы позволите? — вежливо спросил рыжий, перехватывая «клинексы» чистой рукой.

Он вытащил один платок, тщательно вытер жирную руку, а пакетик положил обратно Лешке в карман. Внешне-то он был похож на футбольного фаната, такого импульсивного, грубого горлопана. Да и произношение выдавало в нем простолюдина. Но вот же, пожалуйста — и среди таких попадаются воспитанные люди.

Женщина тем временем отдала имущество похищенного второму парню, который забросил его в сумку, стоявшую у него между ног. Эта желтозубая рептилия уже опустила свою пушку (ну, нечто среднее между пушкой и пистолетом, все-таки ближе к пистолету) и теперь просто наблюдала за происходящим. Женщина же быстрыми точными движениями обследовала кудиновское тело. Начала с лодыжек, поднялась до гульфика — я замер, подумав о том, что было спрятано в моем, — но ощупывать Лешкино достоинство не стала, пошла дальше, к талии и выше.

Потом повернулась ко мне. На ее лице было странное выражение. Как если бы это было частным танцем. Знаете, стриптизерши выделывают такое за отдельную плату, телесной близостью и сладострастными движениями доводя клиента до оргазма. Вот и эта женщина так смотрела. Как будто я ее безумно хотел, а она знала это, но отдаваться не собиралась, ей просто нравилось причинять сладкие страдания. Она даже облизала губы, прежде чем взялась за меня.

Она снова начала с того, что выудила мой бумажник и заранее принесенный в жертву английский мобильный. Мою ручку-убийцу Кудинов сунул мне в верхний карманчик. Женщина достала ее, нажала на кнопку, выдвинув стержень, и снова убрала его. Потом вопросительно посмотрела на рыжего.

— Оставь ему. Чеки подписывать, — ухмыльнулся тот.

— Мне тоже пригодится, — сказала женщина, пряча ручку-убийцу в карман жилета.

Бумажник и телефон были переданы желтозубому и исчезли в той же сумке. Ужасно, конечно! Впервые мой настоящий американский паспорт оказывался в руках неизвестно кого. Почему было не оставить его в номере в сейфе до выезда в аэропорт? Привык, что он у меня в бумажнике, да и похищают меня не каждый день. Все равно как-то я расслабился, потерял бдительность. Устал. Или потому что до сих пор все шло слишком гладко. А теперь из-за такой оплошности вся моя жизнь может пойти наперекосяк.

Женщина тем временем присела у меня в ногах. Теперь на кону и наша главная надежда на спасение. Лодыжек я не опасаюсь, икр тоже, ляжкам немного щекотно, но потерплю. Вот, подобралась вплотную. Прикоснулась. Не отдернула руку, не из стыдливых. Подняла на меня глаза, улыбнулась похотливо и как-то с презрением. Как будто хотела сказать: «Все вы, мужики, любите грязных девочек. Не отрицай, я знаю». Совершенно очевидно, я скорее был в ее вкусе, чем Кудинов, хотя моему самолюбию это не льстило. А тогда я вообще весь целиком превратился в телефон.

— Ну, ты скоро там? — нетерпеливо спросила рептилия с «магнумом».

— Мне надо отлить, — заявил Кудинов, сознательно отвлекая всеобщее внимание. — Никто не хочет помочь?

Но женщина только цокнула языком и перешла на мои бедра. Рыжий вздохнул: столько хлопот с похищенными!

— Нельзя нам руки связать спереди, а не за спиной? — высказал дельное предложение мой друг. — Тогда мы и сами справимся.

Мужчины переглянулись.

— Хорошо, по очереди. И без геройства.

Женщина закончила со мной, выпрямилась и не без кокетства одернула свой розовый жилет.

— Наверно, справитесь без меня, — сказала она и направилась обратно к фургону.

2

В который раз я убеждался, что, не будь неудобств, мы бы никогда не оценили, как хорошо без них. Я про мелкие неудобства — похищение непонятно какими людьми с непонятно какими целями к таковым ведь не отнесешь.

Да, кожа на запястьях в двух местах у меня стерта. Но руки теперь не вывернуты за спину, и я могу контролировать их движения уже визуально. Более того, одна рука у меня вообще свободна. Нас с Лешкой в том стальном сарае пристегнули наручниками к какой-то неподъемной штуковине от грузовика или самолета. Так что свобода действий увеличилась десятикратно. Теперь при необходимости я могу обслужить себя, не только повинуясь зову природы, но и чтобы взять сэндвич. Потому что уже минут через двадцать после нашего размещения, если это можно так назвать, женщина принесла нам по сэндвичу. И опять: вряд ли это стали бы делать, если бы готовились нас убить.

— Один с ветчиной, второй — с сыром, — объявила обольстительница, вертя сэндвичи в руках. — Кому какой?

Мне явно предназначался более калорийный вариант — по взгляду ее это было видно.

— С ветчиной мне, — разочаровал ее Кудинов. — Я сыр не ем.

Я в очередной раз восхитился своим другом. Сыр он даже очень любит, но он знает, что я — вегетарианец, уже не один десяток лет. Однако скажи он так, станет понятно, что мы не просто случайно оказались вместе — а это нашу свободу маневра существенно бы сузило.

Женщина, сделав недоуменную гримасу, распределила пищу согласно пожеланиям пленников. И снова с похотливым вызовом посмотрела мне в глаза. Мол, поборись за меня, а я решу, заслуживаешь ли ты моей благосклонности.

— Я не могу есть всухомятку, — встрял в этот немой любовный монолог Кудинов. Он не собирался становиться в смиренную и униженную позу похищенного.

— Дело твое, — сказала женщина и, не взглянув на него, вышла.

— Определенно положила на тебя глаз, — прокомментировал Кудинов. — Боюсь, наш тайник продержится недолго. Лучше бы она предпочитала блондинов. Я не в претензии, — поспешно добавил он, — так было бы лучше для дела.

К нашему удивлению, вскоре появился рыжий. И появился в конструктивном расположении духа.

— Что-то не так, парни?

— Нам бы что-нибудь попить, — примирительно сказал я. Ведь любезность людей лихих обманчива. Сейчас улыбнется, а потом вернется с «магнумом» и положит конец лишним хлопотам.

— Я предпочитаю пиво. Разливное, — встрял в разговор Кудинов.

Мы с ним не в первый раз работаем на пару. В одной ситуации он всегда плохой следователь, а я хороший. В другой — он пытается установить предельные границы возможного, а я столблю достигнутое.

Рыжий пожал плечами и вышел.

— Меня одного пристрелит или тебя тоже? — задался интересным вопросом Кудинов.

— Сейчас увидим.

Ждать пришлось недолго — наши похитители, по-видимому, обосновались в соседней бытовке. В руках у рыжего был не «магнум», а две банки пива.

— Прости, приятель, за разливным далеко ехать.

И банки мы теперь могли открывать самостоятельно. Нет, положительно, оценить свободу можно, лишь теряя ее.

— Я буду по нему скучать, — сказал Лешка, отпив первый глоток.

— По пиву? — не понял я.

— Нет, по этому милому предупредительному джентльмену. Надо взять у него адрес, буду посылать ему открытки на Рождество.

Перекус оказался кстати — к нам вернулась способность соображать.

Мы сидели на полу в полупустом металлическом сарае размером с половину волейбольной площадки. За день на солнце он нагрелся, и лбы у нас с Лешкой покрылись капельками пота. Свет в ангар проникал из зарешеченного окна с каждого бока, но сами окна были закрыты. В одно из них, с Лешкиной стороны, было видно летное поле, другое выходило на торец бытовки.

Это было нечто вроде слесарной мастерской. Вдоль стены стоял верстак с тисками и небольшим сверлильным станком, один из углов завален каким-то металлическим хламом. Кстати, сюда принесли и алюминиевую стремянку, которая упала на меня в фургоне.

— Не видишь, там не найдется зубила и молотка? — шепотом поинтересовался Кудинов, подбираясь на максимально близкое расстояние.

— Там много чего полезного можно найти, — предположил я тоже едва слышно. — Один сверлильный станок чего стоит. Давай попробуем приподнять эту штуковину.

Это я про железяку, к которой мы были прикованы наручниками. Но она весила не меньше пары центнеров, мы ее даже оторвать от земли не сумели.

— Ничего, мы устроим ей тяни-толкай, когда усыпим их бдительность, — подбодрил меня позитивист Кудинов. — А ты успел заметить номер фургона?

По тону было ясно, что он-то это сделал и теперь хотел поймать меня на нерадивости.

— Это желтый такой, LD 325 XEF?

Кудинов расплылся в улыбке. Я ошибся. Ему, похоже, было важнее, чтобы я тоже оказался на высоте, чем оказаться там в одиночестве.

— Только, когда нас заводили в этот сарай, — продолжал я, — я заметил, что эта, как бы ее назвать…

— Я понял, твоя зазноба.

— Так вот, она выходила из кабины фургона с отверткой и двумя другими номерами.

— Да?

— Совершенно определенно.

— Все равно, тот номер может помочь.

Я тоже был великодушен:

— Будем надеяться.

— Не пора позвонить?

— Стремно. Они на первых порах наверняка нас плотно опекают. Может, и сейчас подслушивают.

Да, могли. Хотя мы говорили шепотом, но все же по-английски. Мы помолчали.

— Это мой прокол, — признал я. И рассказал про рыжего в парке и мое возвращение в «Марриотт» на такси. Вам тоже расскажу в свое время. — Меня тогда просто отключать стало от усталости.

— Забудь, все ошибаются, — небрежно успокоил меня Лешка. — Закон больших чисел.

Что значит друг! Хотя я бы тоже так отреагировал. Но я все равно не понимал.

— Хорошо, вчера я был в ауте, и они установили мою гостиницу. Но как они могли проследить за мной сегодня? Я все утро проверялся.

Что правда. Я ведь потратил час, чтобы прокатиться из гостиницы в Галерею Тейт и обратно. И тогда сто процентов хвоста не было.

— Получается, когда ты ехал на метро ко мне на встречу, — бесстрастно, без скрытого упрека в мой адрес заключил Кудинов.

— Там я тоже уверен.

— Уверен, что наружки не было. А камеры? В метро нет места в носу поковырять, чтобы не попасть на монитор. Так что смею предположить, что это полиция или МИ-5.

Да, это бы все объясняло. Только похитители наши на сотрудников спецслужб не похожи.

— Мы же не знаем, что у них на уме, какая извращенная комбинация, — добавил Лешка, идя со мной вместе по пути сомнений.

— А просто уголовников ты исключаешь? Банальных похитителей?

— Думаешь, к видеокамерам так легко получить доступ?

— Я же нашел!

Тоже не хочу сейчас влезать в подробности, но я действительно придумал, как мне подобраться к ним в одном отеле.

— Так то частная охрана. А там государственная система наблюдения.

— У них там может быть свой человек.

Мой друг поразмыслил пару секунд:

— Ну, не знаю. Главное, живыми мы представляем для них некую ценность.

— Товарную или меновую, — вставил я одно из своих любимых выражений. — Интуиция подсказывает мне, что эти милые люди просто хотят денег. А мы же готовы заплатить за свою жизнь и свободу?

— Тебе же сказали: потерпи до вечера. Мне интуиция подсказывает, что здесь скорее пахнет нашими играми. Уж очень они вежливые, даже по роже ни разу не съездили.

Тут послышался звук отодвигаемого засова, и дверь отворилась, хотя шагов мы не слышали. Что они, по воздуху летают или доску на гравий положили? Точно хотели подслушать! Хорошо, мы чуть слышно друг другу шептали, больше губами разговаривали.

Это была та рептилия. С моим паспортом и Лешкиными водительскими правами. Испытать его на вшивость?

— У нас в Штатах за похищение людей дают пожизненное, — сказал я. — Ну, это если никто не пострадал. Здесь, наверное, за это тоже не похвалят.

Парень только осклабился, оголяя свои мелкие кривые зубы. Кудинов смотрел на меня, пытаясь понять, куда я клоню.

— На кону должно быть что-то очень весомое, чтобы так рисковать, — продолжал я. — Не та пара тысяч долларов, которая есть у меня на карточках.

— Почему вы решили, что нам нужны деньги? — спросил парень.

Лешка снова взглянул на меня. Зная его, как знаю его я, расшифровать смысл этого взгляда было несложно. «Говорил же я тебе, что это спецслужбы!» Какое-то такое сообщение он послал мне взглядом. Но игру мою поддержал:

— Вашей подруге он понравился, это заметно. Но она могла и как-то по-другому с ним договориться. И при чем тогда тут я? Пин-коды своих карточек я вам скажу и без пыток, но там тоже суммы небольшие.

— Заткнись. Я не за тем пришел, чтобы отвечать на ваши вопросы, — отрезала ящерица, сунув нам под нос документы. Как-то болезненно он реагирует на упоминание их компаньонки. Сначала рявкнул на нее, когда она меня обыскивала. Теперь на Лешку разозлился. Спит с ней? — Мне нужны ваши адреса.

— Это зачем? — в один голос спросили мы.

— Чтобы сюда привезли мою семью и начали пытать у меня на глазах? — добавил Кудинов.

— Бог ты мой, за кого вы нас принимаете? — возмутился похититель. — С вами что, здесь грубо обращаются? Мы просто хотим связаться с вашими близкими.

Теперь я многозначительно посмотрел на Лешку. «Выкуп они хотят, вот что». Он тоже меня знает, как я его. В сущности, нам говорить вовсе не обязательно, разве что ради стеба.

— Верните мне телефон, я сам позвоню жене, — протянул руку Кудинов. — Скажите, что я должен ей передать, и я позвоню.

Хитрый, он же сообщил номер своего сотового парням из резидентуры. Вдруг техника уже настолько шагнула вперед, что он наберет отсюда, и те смогут определить, где мы.

— Это не мне решать, — посерьезнел желтозубый. — Не хотите говорить, вам же будет хуже.

Он угрожающе покачал головой, но впечатления на нас не произвел. Посерьезнее надо было искать похитителей, позубастее.

Он вышел и закрыл за собой засов.

— Один-один? — предложил Кудинов. Это про то, кто из нас был прав в своих предположениях.

— Скорее ноль-ноль. Ладно, подождем до вечера.

За три дня до похищения

1

Терпеть не могу просыпаться по будильнику в обрез — чтобы времени было только на душ, завтрак и дорогу к месту встречи. Пограничное состояние между сном и явью — самое продуктивное. С одной стороны, бессознательное еще не отключилось и продолжает подбрасывать информацию из глубин, общих для всех людей, где понятия прошлого, настоящего и будущего теряют смысл и где, как следы змеи на песке, просматриваются тайные предначертания. И в то же время сознание уже вот оно, входит в рабочее состояние и легко схватывает эти самые важные для жизни сигналы.

Так что я всегда закладываю утром четверть часа на то, чтобы сознание и бессознательное вместе поработали над тем, что было вчера и чем предстоит заняться сегодня. У меня первая встреча в десять в Сохо. Полчаса на дорогу с проверкой, полчаса на завтрак, пятнадцать минут на душ и бритье плюс эта главная четверть часа. Так что будильник мой прозвонил в восемь и еще раз включится в восемь пятнадцать, когда уже придется вставать.

Итак, что было накануне. Сначала Ашраф. Ну, он-то не вызывает у меня беспокойства. С военными вообще хорошо иметь дело. Ну, как правило. У них же главное слово — неукоснительность. Раз решил поработать на нас (как он считает, на американцев), так и работает честно, на совесть. Наверняка он придумал для себя весомую причину, почему он это делает. Возможно, ему мешают добиваться успеха бюрократические порядки, борьба кланов внутри службы, подножки карьеристов, мало ли что еще. А наше сотрудничество дает ему дополнительное чувство свободы и собственной полезности. Он же ведет свой джихад! К тому же Египет от его работы на нас не претерпевает никакого ущерба, только выигрывает. Так что к категории изменников он не принадлежит и соответственно в моих глазах уважения не теряет.

Мустафа. Этот молодой алжирец не стремился мне понравиться, что хороший признак. И рассказ такой придумать непросто. А уж психодраму передо мной смог бы разыграть только большой актер. Месть — стимул сильный, хотя и опасный. Однако, похоже, Мустафа хочет не только отомстить за брата, но и поломать систему, которая привела к его гибели. И деньги его интересуют, что всегда успешно цементирует отношения. По всему получается, что это очень ценный кадр.

Только вот со старшим братом нам не повезло. Рамдан (так мне тогда казалось) — классический головорез с послевоенным синдромом и, не исключено, с психическими отклонениями. Как бы он не сорвал нам столь многообещающий контакт. Следующая встреча у меня назначена только с Мустафой. Но что, если и он на нее заявится со своим горбоносым? Нет, здесь я должен буду подстраховаться.

Наконец, Заур. И рассудок, и интуиция подсказывали мне, что рассказанную нам вчера историю он не выдумал. Понятно, что он не находил себе места при мысли о том, что его близкие остались в городе, который вот-вот будут брать штурмом. Однако чем он мог быть полезен Конторе, оказавшись в Грозном? Если он работал на ФСБ и та видела в нем прок, пусть ФСБ сама и перебрасывает его в Чечню. Мы не можем ставить под удар собственную операцию ради того, чтобы облегчить жизнь коллегам.

Однако так говорит здравый смысл. А я ведь заглядывал в его робкие беспокойные глаза, я слышал его тихий, старающийся быть незаметным голос. У Заура была такая же семья, как и у меня: жена, сын и мать. Мне легко представить себе, что бы я чувствовал, угрожай какая-либо опасность Джессике, Бобби и моей теще Пэгги (мама-то моя спокойно живет под Москвой). Я бы не остановился ни перед чем, чтобы в критический момент быть рядом с ними. Не знаю, не знаю, как здесь лучше поступить.

И еще один очень важный человек возник вчера, хотя я его и не видел. Это информатор Ашрафа из мечети, который работает на две, а то и на три спецслужбы. Тот, который утверждает, что имам мечети в Финсбери-парке, почтеннейший шейх Абу Саид аль-Масри, связан с МИ-5. Неужели английское правительство реально помогает людям, отправляющимся убивать русских солдат?

То, что Ашраф так тщательно скрывает своего агента, нормально, — я бы тоже так поступил. Однако дело это не безысходное: мы могли подключить к операции еще одного человечка. С ним-то я и собирался встретиться в десять утра в Сохо.

2

Это был уже исключительно Лешкин контакт, хотя сам контакт об этом и не догадывался. Не знаю, перепрыгивал ли Кудинов через буквы в своих обзорах национальных кухонь, но за годы до этого моего приезда индийские рестораны он уже окучил. В том числе заведение под названием «Калькутта Тандури» в центре Сохо.

Так вот, по воскресеньям там регулярно обедало большое индийское семейство, с которым он в итоге сошелся довольно накоротко. Во всяком случае, достаточно, чтобы узнать его историю.

Где-то в 1948 году старшие представители этой семьи были спасены советскими моряками. Это были времена, когда, не пугаясь крови, раздирала себя на части бывшая Британская Индия, освободившая под руководством Махатмы Ганди, никогда не убившего и мухи. Эти люди бежали из маленького городка в дельте Ганга в той части страны, которой предстояло стать Восточным Пакистаном, а позднее Бангладеш. Между ними и их мусульманскими соседями уже пролилась кровь, и индусов по пятам преследовала жаждущая мщения вооруженная группа из четырех братьев. Семейству удалось бежать из города на двух больших лодках, добраться до Калькутты и подплыть к советскому торговому судну. А там моряки подняли беглецов на борт.

Ситуация была столь тяжелой, что высадить индусов на берег означало обречь их на верную гибель. И русский капитан с несоответствующей его доброй душе фамилией Пугач принял решение отвезти индийцев в следующий порт захода судна, в Бомбей. Во время перехода, не выдержав пережитого, скончалась старшая женщина рода — кому-то мать, кому-то бабушка, кому-то даже прабабушка. Корабельный врач спас жизнь ребенку, заболевшему дифтерией, и тем самым, возможно, и всем его братьям и сестрам. Короче, продолжавшиеся потрясения настолько сблизили индусское семейство с русскими, что те стали для них братьями, а капитан Пугач чуть ли не вошел в их многочисленный пантеон богов. Во всяком случае, его отретушированная, раскрашенная цветными карандашами фотография стояла на ритуальном столике рядом с бронзовыми фигуркамиКали, Вишну и прочих властелинов судеб. Кудинов сам ее не видел — это рассказывал уже сотрудник Конторы, приезжавший вербовать самого подходящего кандидата семейства.

Радж — у него на самом деле было какое-то длинное и поэтическое имя, которое он сократил до одного слога — всей этой эпопеи не пережил. Он родился много позже, в 1977 году, уже в Лондоне, но с детства он знал, кому был обязан своим появлением на свет. В 99-м Радж был сыном владельца небольшого, витрина и дверь, фотомагазина в Сохо, в котором продавалась и проявлялась пленка, печатались снимки и предлагался широкий выбор рамок на любой вкус. Наверное, это был не убыточный бизнес, но настоящие деньги семьи шли не оттуда. Уже во времена, когда число индийцев лишь подходило к миллиарду, никто не брался сказать, сколько из них так или иначе были заняты в области высоких технологий. Радж, хотя и имел диплом программиста, компьютерным гением не был — он был гениальным менеджером. И частью большого семейного бизнеса, в котором заправлял, если не ошибаюсь, его дядя. Дядя как раз был членом спасенного семейства — чуть ли не тем самым ребенком, подхватившим дифтерию, — только его родители из Бомбея в Англию не поехали. Так вот, на этого дядю работала добрая сотня программистов в Индии, а также множество людей по всему миру, мгновенно скупающих и, вполне вероятно, умыкающих самые последние достижения хай-тека.

В этом холдинге Радж, которому в момент вербовочного подхода было едва за двадцать, играл не первую, но по-своему уникальную роль. В стремлении найти все новые сферы применения электронным гаджетам Радж создал детективное агентство. Экипирован он был не хуже, чем британские спецслужбы. У него были самые мощные радиопередатчики и самые миниатюрные по тем временам микрофоны и видеокамеры — их потом через него закупали для Конторы. А свобода маневра у Раджа, несомненно, была больше, чем у силовых структур. Для него рамки закона были не глухим забором, а тонкой проволочкой, через которую можно было перешагнуть или под которой можно было пролезть. При этом, просчитывая все на десять ходов вперед, он по-прежнему скрывался под маской скромного торговца, не выходящего из лавки, где он начал работать восьмилетним мальчуганом.

Но я говорил про его вербовку. Человек, присланный Конторой, выдал себя за сына капитана Пугача. Что было не сложно. На том советском торговом судне, «Академик Лысенко», разумеется, был и особист — человек, следящий, чтобы никто из команды не запил, не снюхался с врагами, или, не дай бог, не влюбился в официантку из портовой забегаловки и не остался на чужом берегу. Судя по всему, сволочью этот конкретный особист не был. Хотя на море главным после Господа Бога по-прежнему был капитан, он, безусловно, мог бы воспротивиться действиям бесстрашного и благородного Пугача. Конечно, не спасению беженцев — все же крик «Люди за бортом!» проходит через идеологические барьеры, как — Лешкино выражение — отбойный молот сквозь засохшую коровью лепешку. А вот увезти оборванное, дрожащее, непонятно какими болезнями зараженное семейство, не заявив об этом пограничным и портовым службам, было серьезным нарушением и должностных инструкций капитана, и правил взаимоотношений с местными властями. Как бы там ни было, в Калькутте особист мешать Пугачу не стал, но по возвращении в Одессу, как и полагается, написал отчет по своей линии. Неизвестно, каким он был для Пугача — убийственным или, наоборот, хвалебным, но к отчету прилагались фотографии капитана и других членов команды со спасенными индийцами.

Стараниями Конторы снимки были извлечены из архива, и к ним присовокупили служебные фотографии Пугача разного возраста, а также и смонтированную фотографию вместе со своим предполагаемым сыном. После чего, сложив их в папочку, предполагаемый сын приехал в Лондон, чтобы, якобы воспользовавшись служебной командировкой, разыскать старых друзей покойного отца. Он, если верить его рассказу, открыл «Белые страницы», обзвонил несколько однофамильцев Раджа и в итоге в один прекрасный день предстал на пороге магазинчика, торгующего под маркой «Кодак» в центре Сохо.

Сомневаюсь, был бы оказан лучший прием аватару самого Вишну, одетому в однобортный серый костюм фабрики «Большевичка». Наш сотрудник — Лешка его тогда инструктировал, я-то с ним незнаком — до сих пор вспоминает эти дни как время, когда он чуть было не отдал концы от постоянного переедания. Он был принят — где-то чопорно, где-то запросто, но неизменно по-царски — во всех домах разветвившегося по Англии семейства. Часть подарков, принятых с благодарностью, но оцененных им как бесполезные в московских условиях, он даже оставил для последующего передаривания лондонской резидентуре. По-настоящему сблизился он — и неслучайно — с Раджем, который и сопровождал гостя в Бирмингем и Лидс. Прощупав парня, вербовщик раскрыл перед ним карты. Как и предполагалось, на ключевые слова «исламские экстремисты» Радж отреагировал генетически, да и неназванная, но очевидная профессия гостя его не напугала. Однако формально вербовка осуществлена не была. Во-первых, для индуса проникнуть в среду мусульманских террористов было так же сложно, как и для уроженца Костромской области. А во-вторых, предложенная предприимчивым Раджем схема была не менее привлекательной и эффективной, чем работа классического агента.

Вот на чем они сошлись. Радж обязался оказывать людям, которые придут к нему из Леса, любую техническую поддержку, которая может понадобиться им в Лондоне и в Великобритании вообще. Более того, он гарантировал спасителям своего рода полную конфиденциальность. «Я буду как врач, — говорил он. — Я могу знать, что у вас на заднице два прыща, но никогда никому об этом не скажу. Хорошо, под пыткой я могу сказать, что три или не одного, но вы можете быть уверены, что слово «два» с моих уст не сорвется». Уж не знаю как, но, совершенно очевидно, этот совсем молодой парень сразу понял, что дело ему придется иметь не с самыми привлекательными частями тела — я хотел сказать, сторонами жизни. Второй частью сделки была адекватная оплата всех технических услуг — говорю же, Радж был отличным менеджером.

К моменту моего приезда Эсквайр с мнимым Пугачом-младшим уже успели пару раз проверить новоиспеченного помощника. Доверие к нему было полное, и, что по-своему было так же существенно, о Радже в Лондоне знал только Лешка. Бородавочник не любит посвящать в свои дела посторонних. На этих операциях ребята из лондонской резидентуры лишь обеспечивали оперативное прикрытие, не зная, кого именно они прикрывают, а Кудинов по-прежнему был для Раджа ресторанным критиком за соседним столом. И вот теперь в игру предстояло войти еще одному русскому.

3

Я люблю веселых людей — Радж постоянно шутил. Иметь дело с учеными занудами мне так же тяжело, как и с дураками, — у Раджа ум просто порхал. Я терпеть не могу алчных и скряг — Радж про деньги и не заикнулся. Красота и молодость никогда ничего не портят — Радж светился свежей энергией и вполне мог бы играть героя-любовника в индийских фильмах. Разве что в них все выглядят иностранцами, настолько они белые — на индийских улицах вы никого подобного не встретите. А Радж все же был смуглым, с черными блестящими волосами и ослепительными зубами. Еще — исключительно восточный штрих — у Раджа все пальцы были в перстнях: золотых, серебряных, с разноцветными камнями и без, с загадочными изображениями и письменами.

Я подошел к нему в фотомагазинчик «Кодак» в районе Театра Королевы в Сохо. Придержал дверь, помогая англичанке в шляпке с вуалью (что довольно необычно в наши дни, нет?), выкатить коляску с непоседливым чернокожим мальчиком (что, если задуматься, еще более необычно). Радж с улыбчивой готовностью уже смотрел на меня: чем я его порадую?

— Здравствуйте, — сказал я. — Это я по телефону заказывал у вас четыре рамки под малахит девять на пятнадцать.

Радж рассмеялся: шпионские игры его забавляли.

— Разумеется, все готово. Пройдемте на склад — выберете сами.

Он нажал на кнопку под прилавком, и из задней двери тут же появился черноволосый юноша с начинающими пробиваться усиками.

— Побудь здесь, пока я занимаюсь с клиентом.

Радж говорил по-английски, как англичанин, как человек, который здесь родился и здесь получил образование. Не на том языке, на котором говорит большинство обитателей Индустана, понимать которых удается лишь с некоторым опытом общения.

Мы прошли в заднюю комнату, намного более просторную, чем магазин. В глубине сквозь прозрачный рисунок на матовой перегородке — скалящийся тигр, лежащий в засаде в зарослях бамбука — угадывался склад. Передняя часть комнаты была меблирована как переговорная: два кожаных дивана углом и два кресла вокруг низкого столика с теми же мотивами тигра и бамбука — это был набор. И это была восточная переговорная — столик предназначался не для бумаг и ноутбуков, а для чая и сладостей.

— Рамки все равно нужны? — улыбаясь, спросил Радж, жестом приглашая меня сесть.

— Зайду за ними в другой раз, — шуткой на шутку ответил я. — Здесь можно говорить?

— Здесь все можно. Чай? Кофе?

— Чай, если не трудно. Зеленый.

— Мне тоже, — кивнул Радж другому юноше, ожидающему приказаний в дверях.

Я устроился в кресле: солидное, темно-зеленого цвета, из толстой свиной кожи. Такие стоят в закрытых частных клубах, впитав в себя запахи сигар и трубочного табака министров правительства Чемберлена, если не Ллойд-Джорджа. Это была английская составляющая переговорной.

— Поговорим о погоде или сразу к делу? — спросил Радж. Он не торопил меня, просто забавлялся.

Я изложил свою проблему. Мне нужно было, чтобы в течение пары дней кто-то отследил передвижения автомобиля. Водитель опытный, его нельзя будет взять под наблюдение утром у дома и маячить в его зеркальце заднего обзора весь день напролет. И его подстраховывают люди в городе.

— Нужна бригада, — резюмировал Радж. — Но было бы лучше маячок установить в машине. Устанавливать мы должны или вам самому удобнее?

Это он так пошутил, он же не знал, что я в этой машине иногда езжу.

— Если я закреплю его под сиденьем пассажира, он нормально будет работать?

— Без проблем. Значит, устанавливаете сами?

Я кивнул. Дверь отворилась. Улыбчивый, очень смущающийся подросток с брекетом (это такие проволочки для выравнивания зубов) принес нам чай и две плошки с какими-то белыми катышками.

— Сушеное козье молоко с сахаром, — порекомендовал Радж. — Экологически чистый и нейтральный продукт — от него ни поноса, ни запора. Если только у вас не диабет.

Я улыбнулся. Подросток уже закрывал за собой дверь, недовольно трогая свою пластинку с белыми камушками. Ему, видимо, надели ее совсем недавно.

— Спасибо, я практически здоров. Но это только полдела. Наш человек должен будет встретиться с другим очень важным человеком. Я не знаю точно, как тот выглядит, но это мусульманин. Скорее всего, араб.

— Объект Два. Водитель будет Объект Раз, а этот — Два, — предложил Радж. — Один вопрос: эти оба связаны… ну, со структурами?

— Не знаю, что вы называете структурами, но да, связаны. — Мы посмеялись, и я продолжил: — Перед этой встречей Объект Раз будет проверяться особенно тщательно. Важно здесь не проколоться.

— Как только увидим, что Объект Раз проверяется особенно тщательно, мы от него отстанем. У нас же будет маячок.

— Отлично. Но самое главное — это проследить за Объектом Два. Хотя бы установить, где он живет. Это сложно?

— Все возможно, не волнуйтесь.

Сам он не волновался. Только время от времени любовался на свои перстни. Не крутил их на пальцах, как делают люди, которые волнуются или с нетерпением ждут окончания разговора, просто с любовью смотрел на них. Радж заметил мой интерес.

— Это презентация нашей продукции. Ну, части ее.

— Перстни?

Радж кивнул:

— И маячки. В каком из них?

— В этом? — указал я на самый большой.

— Нет, вот в этом. Сейчас думаем, можно ли вставить в тот, который понравился вам, маленький диктофон минут на пятнадцать. — Он улыбнулся. — Перстней с ядом не держим, у нас другая специализация.

Я отыграл мимически: здорово!

— Так что еще мы можем для вас сделать?

— Пока все. Не знаю, нужно ли это говорить, я, разумеется, хотел бы получать полный отчет о встречах. С временем, местом и фотографиями действующих лиц.

Радж кивнул: разумеется. Я положил на столик заготовленный пухлый конверт. Индиец приоткрыл пальцем клапан конверта, оценил вклад и снова кивнул.

4

Ашраф приехал на том же темно-синем «ровере». Он проехал мимо, развернулся на перекрестке, пока я переходил улицу, и подсадил меня на противоположной стороне.

— По-моему, вы никому не интересны, — сказал я, пожимая ему руку.

На этот раз это я принес египтянину интересующие его сведения. В кармане у меня была переданная мне вчера Моховым дискета. На ней были фотографии и данные на выявленных членов «Бригад Исламбули», скрывающихся с чужими паспортами в странах Европы. Это были реальные сведения, полученные из западных источников, которыми Контора решила поделиться. Почему? Потому что в нашем раскладе чем-то все равно нужно было делиться, а для Ашрафа эта информация была особенно ценной. Ведь лейтенант Исламбули как раз и был человеком, организовавшим в 1981 году покушение на Садата, в ходе которого погиб брат египтянина. А может, и потому, что мы сейчас были партнерами и была уверенность в том, что свои наработки по этим же людям Ашраф передаст и нам. Скорее это. Так или иначе, я пришел на встречу с гостинцем.

Но сначала я сделал вид, что места для ног в машине для меня слишком мало, и стал искать ручку, чтобы отодвинуть сиденье. Ашраф, как и накануне, был слишком занят левосторонней ездой, чтобы наблюдать за мной. Маячок внешне выглядел как монетка, и одна сторона у него была покрыта мгновенно схватывающимся клеем. Я наощупь отделил защитную пленку и крепко прижал маячок к изнанке сиденья. Не отлепился? Нет. А то хорош я буду, если его обнаружат, когда будут пылесосить салон.

— Правее, за сиденьем рычажок, — подсказал Ашраф.

— А, да. Спасибо.

Я нащупал ручку и отодвинул кресло.

— Куда вам положить дискету? — спросил я, протягивая руку к бардачку.

— Дайте лучше мне. — Ашраф, не отрывая глаз от дороги, протянул руку и сунул дискету во внутренний карман. — А вот ваш конверт.

Конверт с текстом о встрече Конфуция и Лао-цзы, который я в прошлый раз оставил египтянину для проверки.

— Отлично, спасибо.

Я тоже доверил ценное содержимое внутреннему карману.

— Как все прошло с Мустафой? — спросил Ашраф.

Я рассказал основное, позитивное. На подставу не похож, позиция в цепочке отправки боевиков очень привлекательная, теперь хорошо бы получить первые результаты.

— А со старшим братом вы встречались? — в свою очередь спросил я. — Его Рамдан зовут.

Ашраф прямо вцепился в руль.

— Он был там?

Сказать ему или нет? Хотя почему нет?

— Мы столкнулись на лестнице. А потом он с товарищем пытался догнать меня и ограбить. И, я так предполагаю, для надежности убить.

Египтянин на секунду даже отвлекся от дороги, чтобы посмотреть на меня. Неожиданный взгляд: обеспокоенный, напряженный.

— Я не знал, что Рамдан еще в Лондоне, я бы вас предупредил. Он очень опасен. А почему вы решили, что он хотел вас убить?

Я рассказал про деньги.

— Я же говорил вам, чтобы вы ничего не давали им, пока не заработают, — с упреком произнес египтянин.

— Вы говорили. Но я недооценил опасность. Это моя ошибка.

— Рамдан вернулся из Чечни… Как это сказать? Он повредился умом. — Ашраф никак не мог упокоиться. — Он уже не годится ни на что, кроме того, чтобы убивать. Хотя ему хватает ума, чтобы продумывать, как убивать. Но в остальном он непредсказуем. Даже в мечети это поняли. Абу Саид решил отправить его со своим сыном и еще парнями в Йемен. Чтобы он постоянно жил там в лагере. Они должны были уехать три дня назад.

Египтянин посмотрел в зеркало заднего обзора. Он, как любой водитель, время от времени проверял, что у него делается сзади, но сейчас как-то конкретно посмотрел.

— Я не заметил, чтобы у вас была охрана.

Он снова на миг повернулся ко мне лицом, отрывая глаза от дороги, злонамеренно заставлявшей его ехать по встречной полосе.

— Ее нет. Деньги я оставил в сейфе в гостинице, а без них я интереса не представляю. Единственно, о чем я беспокоюсь, это как мне теперь быть с Мустафой. Не позвоните ему, если это не чревато?

Ашраф задумался, потом достал свой мобильный. У него в ухе торчала гарнитура, чтобы он не отвлекался от езды. Он дождался, когда ему пришлось остановиться на красный свет, и набрал номер. Из всего потока я вычленил только слова «Рамдан», «рох», то есть «уходить», «уезжать», «редуа» — «завтра» и «иншалла» — «даст Бог». Недостаточно, чтобы понять смысл.

— Этот псих все еще в Лондоне, — сказал египтянин, закончив разговор. — Уедет в лучшем случае послезавтра. У вас когда встреча с Мустафой?

— Завтра утром.

Египтянин опять задумался. Озабоченность, хотя это казалось невозможным, делала его лицо еще более худым.

— Я могу подстраховать вас, если хотите, — сказал он.

Хм… Может, действительно попросить об этом Ашрафа? Я же могу рассчитывать только на Кудинова и на Мохова, ведь не к офицеру безопасности посольства мне обращаться. И для таких дел лучше подходит военный. Но согласился бы на такой вариант сотрудник ЦРУ, у которого в Лондоне представительство в десятки, если не в сотню человек? Раз так, было бы странно, если бы американец попросил о помощи своего агента.

— Спасибо, Ашраф. Думаю, мы справимся.

— Есть еще вариант. — Египтянин как бы размышлял вслух. — Этот Рамдан всех уже достал, от него одни неприятности. Мы сами подумывали, что с ним пора кончать. А теперь, когда и для вас он стал опасен…

Вот так. Мне и говорить ничего не нужно. Сейчас я кивну, и человека не станет. Пусть далеко не самого достойного, и неизвестно, сколько бед он еще натворит. Но кто я? Господь Бог? Мало ли сколько я встречаю отъявленных преступников. Мне что, кто-то дал право их убивать?

Ашраф понял мои сомнения по-своему.

— Вам ничего не надо делать. Да и мы ввязываться в это не станем. Я просто заеду к своему коллеге из алжирского посольства, и к завтрашнему утру этот подонок будет совершенно безвреден.

Я покачал головой.

— Ашраф, я ценю вашу готовность помочь мне. Правда, ценю. Но нет. Во-первых, ваши друзья алжирцы могут захотеть ликвидировать всю группу. У них ведь и к Мустафе наверняка есть счет. Даже если нет, Мустафа, естественно, об этом узнает, и у него в голове появятся разные мысли: «Почему это случилось?» Он же, скорее всего, в курсе, что Рамдан с приятелем пытался меня ограбить. В любом случае, это рискует отразиться на наших с ним отношениях, а они лишь в самом начале. Нет. Прошу вас, даже не думайте в эту сторону.

Египтянин с сожалением покачал головой:

— Ну, как знаете.

— Вы лучше в другом мне помогите, — перевел я разговор. — Вам удалось переговорить с тем человеком, которого вы от меня прячете?

Я специально так сказал. Вдруг Ашраф поддастся нажиму и все же состыкнет нас напрямую? Египтянин еще раз коротко взглянул на меня. Рисковый человек — мы как раз поворачивали на перекрестке.

— Я не прячу его. Это он ото всех скрывается.

— Хорошо, хорошо. Так как?

— Мы встречаемся поздно вечером. Завтра можем снова увидеться с вами.

— Договорились. Выньте из него все, что касается связей имама с британской контрразведкой.

Взгляд египтянина замер, как-то даже глубже спрятался в глазницы. Почему, если я из ЦРУ или ФБР, я не могу получить эти сведения напрямую от своих британских коллег? Так я истолковал его реакцию.

— Как я вам уже говорил и как вы сами догадываетесь, не все, что делают наши партнеры из МИ-5, нас устраивает, — пояснил я. — И уж тем более они не всем с нами делятся.

— Я постараюсь.

Мы договорились о завтрашней встрече, и я вылез из «ровера» у станции метро. Где у меня телефон Раджа? А, вот он.

— Хотите похвастаться, что справились? — приветствовал меня индиец. Я прямо видел, как он сияет.

— А вы что, не знаете?

Радж счастливо засмеялся:

— Конечно, знаю. Даже вижу его сейчас на мониторе. Едет по Олбани-стрит.

— Людей пока не подключайте. Встреча состоится только вечером. До восьми часов все свободны.

Какой смысл вести наблюдение, если оно всегда сопряжено с риском проколоться? С другой стороны, восемь, конечно, это не «поздно вечером», но небольшой запас не помешает. Как выяснится, очень даже не помешал.

5

В половине четвертого Кудинов назначил мне формальную встречу для обсуждения оперативных вопросов. Поскольку видеться с ресторанным критиком в местах, где люди едят и пьют, было бы опрометчиво, брифинг был назначен на конспиративной квартире в конце Чаринг-Кросс-роуд. Зная, как обычно проходят формальные встречи с Кудиновым, я прихватил бутылку «Чивас Ригал». Полулитровую. Там совсем рядом на полке стояли и по семьсот пятьдесят миллилитров, и литровые. Но я взял самую маленькую, вспомнив, что мы с моим другом уже не молоды.

В метро проверяться и легко, и сложно. Я сделал вид, что проехал станцию пересадки, вернулся туда и потом уже сел на правильную линию. Народу и в вагонах, и в переходах, естественно, больше, чем где-нибудь в парке, однако мелькнувшее дважды лицо я бы не пропустил. Один мужик мне не очень понравился. На русского похож, с носом картошкой. Однако мы с ним вместе проехали всего две станции, а потом я вышел. Он, конечно, мог передать меня кому-то другому, кого я не заметил. Но всего через две станции? Вряд ли.

Дом неожиданно для меня оказался прямо за «Фойлз», самым большим книжным магазином в Лондоне и, возможно, вообще в мире. Я, конечно, не обследовал все пятьдесят километров его книжных полок, однако стараюсь сюда захаживать, когда слоняюсь по Сохо. Я вошел в подъезд и нажал кнопку с именем, которое трудно не запомнить, — Смит. Тут же щелкнул замок, но я все же постоял в дверях, чтобы убедиться, что следом никто не идет. Никто не шел, и я поднялся на второй этаж.

Мы с Лешкой любим друг друга, но без телячьих нежностей. Вот и сейчас он ткнул меня кулаком в плечо, и я ответил ему тем же. Но для теплой волны, которая поселяется в груди при виде родного человека, этого оказалось мало. Я замахнулся еще раз, Лешка встал в стойку, и я с удовольствием, не сдерживая силу, ударил его в ладонь. Мы побоксировали так с минуту и успокоились. Кудинов сделал приглашающий жест к столу, на котором в окружении фисташек и прочих мелких закусок из пакетиков высилась бутылка односолодового виски с длинным и незапоминающимся ирландским названием. Кудинов думал о нас лучше — его бутылка была литровой.

— Мне на палец, — упредил я Кудинова, принявшегося разливать основную емкость. — В ширину.

— Никто и не ожидает, что вы с места пуститесь в разгул.

Мы приподняли стаканы, подмигнули друг другу и выпили. Я ошибся: закуски, разложенные в прозрачные плошки, были не из пакетиков, а из ливанского ресторана. Там в том числе были и розовые ломтики любимой мною соленой репы. Лешка помнил.

Для начала я вытащил из внутреннего кармана конверт, побывавший в руках Ашрафа.

— Мы сумеем сами определить, открывали его или нет? Или лучше все-таки послать в лабораторию? — спросил я.

— А что в нем?

— Бумага, не имеющая ни торговой, ни меновой ценности и интересная только мне.

— Если его и открывали, то под паром? — предположил Кудинов.

— И тогда нужно было заново наносить клей.

— Если это с твоей стороны была просто дилетантская проверка, думаю, мы справимся сами.

В конспиративной, но все же, видимо, временами жилой квартире был электрический чайник. Пока он закипал, мы успели выпить еще по одной. Под струей пара конверт открылся без лишних уговоров. Следов нового клея на клапане не было, мой сложенный пополам листок лежал той же стороной. Разумеется, — этого тоже исключать нельзя — Ашраф мог предположить, что я его проверял, и поэтому рисковать не стал.

Лешка вытащил листок и начал пробегать его глазами. После первых же слов он недоуменно поднял на меня глаза:

— Это шифр?

— Нет.

— Шутка?

— Тоже нет.

— Ранний Альцгеймер?

— Отвяжись. Читай дальше.

Начинался отрывок, поразивший мое, а теперь уже и Лешкино воображение, так: «Конфуций пришел к Лао-цзы и спросил: «Что такое добро? Что такое зло? Дай четкое определение. Ибо человеку необходимо на что-то опираться в своих действиях».

Лао-цзы ответил: «Жизнь является единым движением, а в тот момент, когда вы даете определение, создается путаница. Детство движется к юности, юность — к зрелости. Здоровье движется к болезни, болезнь — к здоровью. Где же вы проведете черту, чтобы разделить их? Поэтому определения всегда ложны, они продолжают неправду, так что не определяйте. Не говорите, что есть добро, а что — зло».

Лешка посмотрел на меня в упор. Я мотнул головой, чтобы он читал дальше. Чтобы уесть меня покрепче, он стал читать вслух, с выражением:

— «Конфуций спросил: «Тогда как можно вести и направлять людей? Как их научить? Как сделать их хорошими и моральными?» Лао-цзы ответил: «Чем больше ведущих пытаются создать порядок, тем больше беспорядка. Предоставьте каждого самому себе!»

Теперь Кудинов посмотрел на меня с подозрением:

— Ты стал задумываться о смысле нашей профессии?

— Я всегда об этом думал, — отвечал я. — Читай дальше.

Я-то знал этот текст чуть ли не наизусть.

— «Подобное положение кажется опасным. — Лешка читал это даже с некоторым негодованием, видимо, идентифицируя себя с Конфуцием. — Разве может общество быть основанным на этом положении?» Конфуций продолжал спрашивать, а Лао-цзы только повторял: «Природы достаточно, не нужно никакой морали. Природа естественна, она — непринужденна, она — стихийна. В ней достаточно невинности. Знания не нужны!»

— Ты вступил в ряды анархистов? — сформулировал новое предположение Кудинов. — Эсквайр об этом знает?

— Об этом знаем только ты и я. Но анархистом я не стал.

Лешка покачал головой и снова уткнулся в текст. Теперь голос у него был чуть ли не растерянный. Переживает за друга. Иногда в подобных случаях он мне говорит: «Лучше б ты запил».

— «Конфуций ушел смущенный. Он не мог спать всю ночь. Когда ученики спросили его о встрече с Лао-цзы, он ответил: «Это не человек, это — опасность. Избегайте его!» Лао-цзы, когда Конфуций ушел, долго смеялся. Он сказал своим ученикам: «Ум является барьером для понимания, даже ум Конфуция. Он совсем не понял меня. И что бы он ни сказал впоследствии обо мне, будет неправдой. Он считает, что создает порядок в мире. Порядок присущ миру, он всегда здесь. И тот, кто пытается создать порядок, создает лишь беспорядок».

Кудинов положил листок на стол:

— Да-а… — Он снова налил нам выпить. — Ты сам-то хоть что-либо в этом понял? Ну, хоть чуть-чуть?

— Нет. Но хочу понять. Поэтому и ношу этот отрывок с собой.

Лешка покачал головой и рассеянно, не приглашая меня присоединиться, выпил. Я последовал за ним.

Хотя в отличие от Конфуция я ночами спал, я действительно ничего не понял. То есть слова все знакомые, а сделать их смысл своим никак не удавалось. Однако никто так не прочищает мне мозги, как тот старый китаец. Лао-цзы, как я где-то читал, и означает буквально «Старый человек».

— А что, Конфуций хотел создать порядок в мире? — не успокаивался Кудинов. — Я, честно говоря, трудов его не читал.

— Он считал, что все связи нужно определить, формализовать, кодифицировать. Как император должен относиться к подданным и как те должны относиться к императору. Как военачальник должен относиться к солдатам, родители к детям, старшие к младшим и наоборот. Прописать нормы поведения для любых отношений.

— А что, этого делать не следует?

— Лао-цзы говорит, что нет.

— То есть не нужно ни законов, ни традиций, ни правил игры? Бессмысленность какая-то.

— Или кажущаяся бессмысленность. Будоражащая, в любом случае.

Лешка кивнул. Можно было бы выпить за возникшее согласие, но мы это только что сделали.

Однако встречались мы вовсе не для того, чтобы напиться или вести философские контроверсы. Сначала мы составили отчет для Эсквайра за последние три дня. Предполагая, что какие-то потоки информации между различными подразделениями в Лесу все же существуют, мы особо выделили эффективное содействие Мохова. Фамилию, разумеется, мы не упоминали, только его кодовое имя. В то время он фигурировал в переписке как Атлет.

Однако такие отчеты всегда предельно лаконичны, на страничку. И уж тем более в них не ставятся вопросы, которые люди должны решать на месте, сами. Например, как мне идти завтра на встречу с Мустафой.

Вот что предложил Кудинов. Он заедет в ту театральную мастерскую и снова преобразится в почтенного пожилого джентльмена. Потом в таком обличье подойдет к Мустафе — мы встречались у метро «Квинс-вей» — и, убедившись, что тот пришел один, поведет его в парк. А я проверю тылы и, если там будет полный штиль, подойду к ним.

Теоретически можно было, конечно, подключить Мохова и ребят из резидентуры. С точки зрения безопасности я был бы прикрыт на сто процентов — но только на эту встречу. О моем существовании в качестве нелегала узнали бы сразу несколько человек. Да, сотрудников Конторы, да, проверенных, надежных. Но ведь все, кто предавал, были такими: славными ребятами, отличными товарищами, им не страшно было доверить свою жизнь. Строго говоря, уже то, что со мной и Лешкой общался Мохов, шло вразрез и с прописанными в инструкциях правилами конспирации, и просто с инстинктом самосохранения. Но почему-то этот остроносый охотник с быстрыми движениями и не очень обременительным культурным багажом опасений у меня не вызывал.

За разговорами как-то незаметно мы усидели Лешкину литровую бутылку виски. Я ни с кем так много не пью, как с Кудиновым. Не понимаю, почему так получается. И с ним на меня алкоголь действует как-то по-особенному. Я не только не пьянею — ну, чуть-чуть, — даже тяжесть, никакая сонливость не возникает. Кудинов налил нам по последней, подержал над своим стаканом бутылку, чтобы последние капли не пропали — а пошла, ну, может, не как первая рюмка, как вторая.

Потом он посмотрел на принесенный мною «Чивас Ригал». Так вкалывавший целый день строительный рабочий смотрит, вздыхая, на вновь нагруженные кирпичом носилки.

— Давай оставим ее здесь, — предложил я. — Как спички и соль на охотничьей заимке.

Кудинов кивнул:

— Это будет благородно. А уж как полезно для здоровья! — Он заграбастал мой листок. — Не возражаешь, я твоих китайцев еще разок почитаю перед сном?

— Не возражаю, их есть за что почитать.

Файл же у меня в ноутбуке: могу в любой момент эту ватку с нашатырем снова извлечь.

Расходились, как и полагается конспираторам, по одному. Шел дождь, и на улице было почти темно от обложивших небо тяжелых серых облаков. Я хотел было поймать такси, но Чаринг-Кросс-роуд глухо стояла, и я быстрым шагом пошел к метро.

Добравшись до своего номера, я снял мокрую ветровку и туфли и, как был, в рубашке, в джинсах, вытянулся на кровати. Радж должен был позвонить мне поздно вечером по результатам встречи Ашрафа со своим агентом. Вот он, мой мобильный, кладу на тумбочку. А теперь потянусь — сначала левая нога, потом правая — и закрою глаза. Вот так.

6

Первой позвонила Пэгги. Это мама Джессики и одна из самых любимых мною женщин, вместе с Джессикой и моей мамой. Это она вернула меня к жизни после того, как погибла моя первая семья: Рита и наши двойняшки. И тот день, когда я впервые смог об этом рассказать, вернее, та психодрама на берегу залива сблизила нас гораздо теснее, чем сближает постель. Так что мне иногда кажется, что моя теща знает меня лучше, чем жена.

Мы с Джессикой очень близки и живем вместе уже пятнадцать лет. Однако Пэгги удалось пробраться куда-то очень глубоко, на уровень, на котором меня знает только мама. Вот у меня кровь в жилах стынет при мысли о том, что будет, если Джессика узнает вдруг, чем я на самом деле занимаюсь. Поймет ли она, останется ли со мной или погонит в шею человека, вравшего ей столько лет, построившего на лжи всю ее жизнь? А с Пэгги, мне кажется, мы уже никогда не потеряемся.

— У тебя все в порядке?

Странный вопрос. Да и звонит мне Пэгги не так часто. Нам с ней не надо разговаривать каждый день, чтобы быть рядом. Теперь я испугался — видимо, не совсем еще проснулся.

— Что случилось?

— Ничего, ничего, успокойся, дорогой. Просто мне как-то тревожно стало за тебя.

— А что со мной может случиться? Я в Лондоне, не на льдине на Северном полюсе.

— Я знаю. Я проверяла, что твой рейс долетел.

— Да? Я не думал, что ты волнуешься. Хорошо, теперь и тебе буду звонить по прилете.

— Звони. Я помню, ты как-то сказал, что самая опасная часть пути — это дорога до аэропорта, в самолете уже вряд ли что-то случится. Но мне все равно неспокойно.

— Прости, Пэгги. Я не знал. Буду сообщать.

— Это ты прости, что я лезу со своими страхами. Просто я проснулась, села работать и не могу. Ты у меня перед глазами.

Пэгги, напоминаю, художница. Она живет одна в особняке в Хайяннис-Порт, рядом с имением семейства Кеннеди. Встает к обеду, садится за мольберт, вечером гуляет по берегу океана, потом опять пишет, остаток ночи читает, потом гуляет под первыми лучами солнца. Не будучи солнцепоклонницей, она любит восходы и закаты, старается их не пропускать, благо с волнолома ей видны и те, и другие. Я посмотрел на часы. Да, в Лондоне начало десятого, значит, у нее начало пятого. Пэгги раньше трех дня не просыпается.

— Ну, не знаю, — сказал я. — Я своего аватара никуда не отпускал. Вон он свернулся клубочком под столом и спит себе.

— Значит, померещилось.

Пэгги, разумеется, не знает, что мои командировки — это, как правило, экскурсии в мир, над которым иногда опасно просто занести ногу. Нет, сам факт моего отсутствия воспринимается ею не иначе как потенциальный риск. Как будто когда человек дома, с ним не может произойти ничего плохого. Пэгги волнуется. Моя мама, которая прекрасно знает, чем я занимаюсь и насколько это опасно, тоже переживает за меня. Но ее страхи размыты, она понятия не имеет, в какой я стране нахожусь в данный момент и чем рискую. И все же, возможно, со мной пока ничего не случилось лишь благодаря тому, что обе они за меня молятся: Пэгги с врожденной верой эмансипированной, но все же католички, мама — с бурной энергией неофита, отринувшего злонамеренно внедренный в его сознание атеизм. Так мне кажется, но и обратное тоже недоказуемо.

Мы поболтали, пока Пэгги не успокоилась. Она не любит говорить о картинах, над которыми работает, а тут вдруг согласилась. Видимо, остались лишь финальные мазки.

— Это опять ты. — Я уже на десятке ее картин и, видимо, благодаря этому и останусь в истории, как какой-нибудь ван-гоговский почтальон Жозеф Рулен. — Помнишь, старую ветлу спилили на участке?

Ветле было лет сто, не меньше. Посередине ствола было большое дупло, куда наш сын Бобби прятал свой запас стрел и шифрованные, из придуманных им самим иероглифов, сообщения для индейцев. Мы, собственно, из-за мальчика и спилили дерево, которое наклонялось все больше и грозило упасть при очередном порыве ветра.

— Помню, конечно.

— Так вот, на картине ветла, уже срубленная у основания, лежит на земле, а ты начал отпиливать от нее толстый конец двуручной пилой.

— Подожди…

Ветлу спиливала целая бригада работающих по-черному, то есть за наличные, боливийцев. Они же нарезали бензопилами ствол и ветки на подъемные куски и в несколько приемов увезли все в тот же день.

— Да я помню, как это было на самом деле. Но это как-то лишено смысла. А так на земле лежит большое дерево, которое распиливать придется неделю, не меньше. Но тебя это не пугает. Ты уже въелся в ствол двуручной пилой, которой ты работаешь в одиночку, и вид у тебя совсем не удрученный, что впереди столько мучений. Работа тебе, может, быть, не совсем в кайф, но она тебя и не пугает.

— А почему ты мне не помогаешь? Или Джессика?

— Тебе не нужна помощь. Тебе это не в тягость. В тебе не просто стойкость, а и какая-то радость. Радость перед лицом жизни, в которой столько всего тяжелого. Радость, которой я не понимаю, но я хотела бы, чтобы у меня она тоже была.

У Пэгги все работы такие. За внешними образами у нее, как — пусть вас не шокирует это сравнение — у Брейгеля, всегда есть скрытая мысль, какая-то философия, иногда притча. Она стесняется заявить о себе в открытую и прячется, чтобы избежать пафоса. А палитра у Пэгги, в отличие от Брейгеля, очень нежная, прозрачная, от ее картин в комнате сразу становится светлее.

— Сколько же ты всего обо мне понапридумала, чего нет и в помине, — так не без скрытого кокетства я свою тещу похвалил.

— Я ничего не могу придумать, — кротко отвечала Пэгги. — Я — зеркало.

— Ладно. Вернусь в Штаты, приедем посмотреть, что ты там отразила.

— Я сама привезу картину. У Бобби над кроватью есть место.

Работы Пэгги уже неплохо покупают, хотя пока и не большие музеи. Но лучшие она оставляет у себя или привозит нам.

— Отлично, я-то уж точно не против. Хотя финансовое благополучие своему внуку и его потомству ты уже обеспечила.

Мы еще немного поболтали, и я опять заснул.

Радж позвонил почти в одиннадцать.

— Вашего таинственного незнакомца мы установили. Это журналист, некто Рашид Халед. Корреспондент ливанской газеты «Аль-Ахбар».

— Как вам это удалось?

— По номеру машины. И адрес его имеется, и несколько фотографий. Готовы подвезти вам. Куда и когда?

Раджу я доверяю, но не в свою же гостиницу вызывать курьера?

— Я бы предпочел сам к вам заскочить. Семь утра не рано? — Радж молчал. — Семь тридцать? Семь сорок пять?

— Магазин открывается в девять, — кротко сообщил Радж. Но тут же добавил: — Знаете, как можно поступить? Через три дома от нас есть индийская булочная. Называется без затей: «Свежий нан». Тоже наша. Там утром работает один из моих племянников. С проволочками на зубах, если помните.

— Помню.

— И он вас знает. Купите чесночный нан, и он положит в пакет ваши фото. Не в тот же пакет, — поспешил добавить индиец.

— Отлично, договорились. Ну и, если бы я был совсем невыносим, я бы спросил, удалось ли поставить маячок в машину и журналисту?

Радж засмеялся — заливисто так, открыто.

— Мы попробовали, но, видимо, без большой фантазии. Потому что в том месте, под бампером, уже прилеплен один. Может, где-то есть и еще, мы всю машину не проверяли.

Ну да, Ашраф же говорил: этот парень работает на всех.

— Тогда его лучше не отслеживать, только засветитесь.

— Наоборот. Мы уже частоту маячка вычислили и к нему подключились. Не бойтесь, нас засечь невозможно. Но наружное наблюдение при таком раскладе действительно рискованно.

Оно, может, и не понадобится, подумал я, снова засыпая. Посмотрим завтра, что этот ливанец рассказал Ашрафу.

За два дня до похищения

1

Я прислушиваюсь к своим снам. В сущности, впечатления и ощущения, которые мы испытываем и наяву, так призрачны, так причудливы, так быстро теряют реальность, оказываясь в прошлом. И раз так, чем они отличаются от сновидений? Я часто мучаюсь, видел ли я что-то, когда бодрствовал, или во сне. Мне действительно кто-то сказал то или это или мне это приснилось? Небанальная такая особенность для человека моей профессии.

В ту ночь впервые за многие годы я увидел во сне Риту. Это моя первая жена, которая вместе с нашими двойняшками погибла в перестрелке в начале нашей жизни в Штатах. Первое время она приходила ко мне чуть ли не в каждом сне, потом стала появляться все реже и реже. Каждый знает это по собственному опыту — мертвые удаляются от нас. Я даже где-то читал, что их нельзя удерживать, думая о них все время. Им тяжело оставаться на привязи, их нужно отпустить.

Рите сейчас было бы сорок четыре, но ей всегда будет двадцать девять. Когда она ушла, она была еще в расцвете той волшебной привлекательности, которую французы называют «красота дьявола». Она и приснилась мне такой: сияющей, с тяжелыми густыми волосами, прямым носом и ямочкой на левой щеке, когда она улыбалась. А она пришла веселой, счастливой, кинула на постель бумажные пакеты с ручками из фирменных магазинов и подошла поцеловать меня. Она ходила купить себе что-то из одежды на лето, хотя шопингом в Сан-Франциско Рита без меня занималась, может, пару раз, не больше.

— Ну, показывай. Что купила? — спросил я.

Рита загадочно улыбнулась. И опять эта ямочка на щеке пропечаталась. Я ведь о ней и не вспоминал, когда думал о Рите, а вот поди же: бессознательное мое о ней и не забывало. Не переставая улыбаться, она взяла один из пакетов и сказала мне:

— Отвернись.

Я закрыл глаза. Зашуршала бумага, потом одежда, которую снимали и которую надевали.

— Теперь можешь смотреть, — сказала Рита, и по голосу ее было ясно, что на ней сейчас что-то необыкновенное: красивое или очень смелое.

Рита была стройная от природы, да еще и ходила заниматься фитнесом — на ней не было и миллиметрового слоя целлюлита. Я ожидал, что это будет купальник, какое-нибудь крошечное бикини. И, открыв глаза, замер — на Рите была черная паранджа. Глухой балахон, закрывающий ее с головы до пят, с узкой прорезью для глаз. Это были ее глаза — карие, глубокие, — но это была уже не Рита.

От ужаса я проснулся. Сердце громко лупило мне в грудь. Рита! Откуда ты пришла? Где ты была? Я понял, как я по ней соскучился. Я очень люблю Джессику, но Рита ведь тоже и очень давно часть меня. Я эту часть не всегда ощущаю, но от этого она не перестала существовать.

При этом Рита — я верю, я это чувствую — не исчезла совсем. Она где-то есть, она живет не только во мне. И сейчас она пробралась ко мне откуда-то очень издалека неслучайно. Она хотела мне что-то сказать, что-то важное.

Я встал, залез в холодильник и достал пузатую бутылочку «Перье». Сделал пару глотков и снова сел на постель, расставив колени. Спокойно: сны поддаются анализу. Все они — за исключением самых простых, в которых исполняются наши желания или проговариваются наши страхи, — метафоры. Это — единственный язык, на котором умеет говорить бессознательное. Так, простыми заученными понятиями, я пытался унять кровь, которая колотилась у меня в висках.

Про паранджу понятно. Сообщение, которое я должен был расшифровать, было связано с тем, чем я сейчас занимался, — с мусульманами. Что там еще было значимого? Я ожидал увидеть одно — загорелое, гибкое, желанное тело Риты, едва прикрытое одеждой. А получил полную противоположность — глухой балахон, только одежду, если не считатьузкой полоски Ритиных глаз. Этот контраст тоже как-то важен.

Более того, там была еще одна подмена. В парандже Рита превратилась в кого-то другого — не с первой секунды, со второй. В кого-то страшного самого по себе? Или просто меня напугало появление незнакомого человека там, где я ожидал увидеть родного?

Ну, и самое главное — почему Рита? Все это в первую очередь было связано с ней.

Я допил воду и снова улегся. Потом долго ворочался, даже простыня стала выбиваться из-под матраса, но разгадки сна так и не нашел. Бывает, это приходит позднее, когда ум отвлечется и перестанет парить коршуном над одним и тем же местом.

2

Со мной все время так. Назначаю встречу рано утром, а когда надо вставать, себя проклинаю. Что, нельзя было эти фотографии забрать не в полвосьмого, а в полдевятого? Что плохого произойдет за это время? С Мустафой мы встречаемся в девять. Получил фотки, проверяясь, дошел пешком до Пикадилли-серкус. Там меня забирает на машине Кудинов, еще с ним проверились — и в девять мы на месте. Почему так нельзя было это спланировать? Нет, обязательно мне нужен ефрейторский зазор!

«Может, — с надеждой подумал я, поворачиваясь в постели, чтобы не видеть ненавистных красных цифр гостиничного будильника, — в полдевятого и сходить за хлебом? Мальчик меня знает, какая ему разница?» Хотя… Я же договорился на семь тридцать. Вдруг он работает в булочной, скажем, только до восьми? А потом у него стоматолог, брекет будет ему поправлять. Куда он денет фотографии? Оставит в конверте под прилавком? Магазин-то еще закрыт.

Я чуть не выругался, но вовремя вспомнил. Я не так давно решил от этой привычки избавляться. Конечно, поскольку я в основном живу по-английски — и разговариваю, и думаю, и сны вижу на этом языке, — черта я уже не призываю. Это может быть «Damn it!», то есть «Проклятье!» или чаще «Shit», то есть просто «Говно!». Так вот, и эти слова я стараюсь не произносить — когда вспоминаю. В полный противовес сквернословию я теперь проговариваю в уме дивные стихи Данте из своей любимой главы, практически целиком состоящей из парадоксов. «О Дева-Мать, дочь своего же Сына» — и так далее. Всю главу на память я, конечно, не знаю, но чтобы погасить досаду или гнев, мне обычно хватает двух строф, заканчивая на: «Его Творящий не пренебрег твореньем стать Его».

Хватило и на этот раз. Только сон меня не отпускал. Я тогда ночью снова провалился, надеясь, что Рита вернется и пояснит, что она хотела до меня донести. Но нет, она уже все сказала. Это я еще не распознал слова языка, на котором она теперь изъяснялась.

Завтрак в отеле начинался в семь, так что и здесь я себя наказал. Чашку кофе я успел бы выпить, но я не люблю делать что-либо на ходу. Чем есть холодную пиццу стоя, мне проще поголодать. Чем заглотить, обжигаясь, жидкость, вкуса которой я не почувствую, я лучше взбодрю себя мысленно.

И пренебрегать проверкой не стану. Мне до Театра Королевы, за которым начинается необозначенная на плане города империя семейства Раджа, идти от силы минут десять прогулочным шагом. Но я сяду в метро и проедусь по треугольнику с двумя пересадками. С такой неукоснительностью я решил сегодня действовать. Я знал, почему — из-за сна. Та реальность меня вышибла из колеи, вот я и цепляюсь за эту. За разработанные процедуры, за принятые правила, за проверенные установления. В хорошую погоду нужен парус, в бурю — якорь.

В половине восьмого — а я был точен — этот квартал Сохо только начинал просыпаться. Грузовик мусорщиков с грохотом, в облаке зловоний на любой вкус уминал в себя содержимое контейнеров, которые забрасывали в него двое молодых африканцев, разговаривающих на своем языке. Прошла, покачиваясь, миленькая девушка в туфлях на непостижимо высокой платформе, мысленно ведущая с кем-то веселый, озорной диалог. Где ваша индийская булочная? А, вон она. Седой сикх в синей чалме пристегивает к багажнику велосипеда большой пакет со свежим хлебом, оседлывает своего коня и энергично крутит педали. И мне сюда же.

Застенчивый мальчик с пластинкой на зубах увидел меня еще сквозь окно витрины. Высматривал, ждал, волновался? Хотя вряд ли Радж дал ему понять, что это особые фотографии. Мало ли какой клиент уезжает рано утром и хочет забрать свой заказ.

Похоже, именно так Радж и поступил. Потому что подросток положил в пластиковый пакет сначала завернутый в тонкую бумагу нан (это такая поджаристая тонкая лепешка), а потом и плотный конверт с отпечатками, предварительно обратив на это мое внимание. Залезать в конверт я не стал, просто кивнул, когда мальчик приподнял его перед моими глазами.

Хорошо, хорошо, при всем моем стремлении к духовности жизнь тела во мне по-прежнему сильна. В лепешку я алчно вгрызся, еще не поймав такси. В Индию я попал пару лет назад с одной супружеской четой, решившей посетить все самые роскошные дворцы на этой планете, и с тех пор чесночный нан — одно из самых любимых мною блюд. Мне потом, правда, встречаться с людьми, которые не обязательно принимали пищу, мешающую тесному общению, но, надеюсь, мятная жвачка мне поможет.

Чтобы не пачкать фотографии жирными пальцами, я не стал открывать конверт, пока не прикончил всю лепешку. В небольшой сумке через плечо, с которой я постоянно хожу, всегда есть пакетик с влажными салфетками. А тут и свободный кеб подоспел. Приведя руки в надлежащее состояние, я вскрыл конверт.

В нем было два набора отпечатков. Сначала Ашраф встретился с невзрачным лысым очкариком лет сорока пяти, носящим старомодную роговую оправу. Абсолютно белым, более того, судя по остаткам волос у него над ушами, блондином. И даже если Рашид Халед это псевдоним, а работа на ливанскую газету была лишь прикрытием, он не был похож на человека, ревностно посещающего мечеть, пусть даже не только для того, чтобы молиться. «И вправду, — вспомнил я, — я же сказал Раджу, чтобы они начали наблюдение с запасом, с восьми вечера. Так что Ашраф успел повидаться с кем-то еще».

А вот человек из второго набора фотографий отвечал всем критериям. Рашиду Халеду было за пятьдесят. Он был полным, даже толстым, с нездорово одутловатым лицом и глазами чуть навыкате. Рядом с болезненно худым Ашрафом он смотрелся как его антипод, все прочие человеческие особи вполне могли вписаться меж этих двух полюсов. Губы полные, чувственные, блестящие — снимки были сделаны в ресторане, Халед что-то ел. Однако глаза живые, без восточной неги и расслабленности. Он чем-то напоминал Денни де Вито, надутого до удвоения объема.

Я повеселел, дал таксисту десять фунтов за ерундовую поездку и успел даже выпить эспрессо за стойкой бара, прежде чем меня подобрал Кудинов на своем «рейндж-ровере».

— Ты чего такой довольный? — спросил Лешка.

— Я довольный?

Не хватает еще, чтобы мои эмоции можно было прочесть у меня на лице. Надеюсь, такое происходит только с друзьями.

— Как слон.

— Жизнь налаживается, — сухо ответил я, выуживая из сумки конверт с отпечатками.

Дождавшись ближайшего красного света, я сунул его своему другу:

— Взгляни. Вдруг узнаешь кого-нибудь.

Лешка послушно достал фотографии и бегло перебрал их.

— Ну еще бы!

Отлично! А Ашраф уверял меня, что тот агент до смерти боится лишний раз засветиться.

— И откуда ты его знаешь?

— Это такой человек, которого и тебе хорошо бы знать в лицо. Это начальник отдела в МИ-5, который занимается исламскими экстремистами.

— Что? — Я забрал у Кудинова фотографии. — Это ливанский журналист, как мне сказали.

Лешка перехватил у меня фотографии:

— Да я не о нем, с этим сам разбирайся. Вот этот. Это Джон Фини из МИ-5.

Сзади нам посигналили: светофор переключился на зеленый. Лешка тронулся, а я снова стал перебирать снимки.

— Ты про этого? Про лысого, когда-то блондина? Он здесь главный по всем исламистам?

— Ну. С чего бы иначе нашему египтянину с ним встречаться?

Я задумался. В том, что сотрудник египетской контрразведки, выслеживающий в Англии мусульманских экстремистов, увиделся со своим британским коллегой, ничего анормального не было. Должен ли был Ашраф мне об этом сказать? Тоже нет — я что, докладываю ему обо всех моих встречах? Тогда почему это меня встревожило?

Понятия не имею, но какая-то заноза в меня еще тогда воткнулась. А сейчас, сидя прикованным в нашем стальном сарае, я и вовсе призадумался на эту тему. Почему нельзя допустить, что Ашраф мою американскую легенду раскусил? Он понял, что я — не тот, за кого себя выдаю, и сдал меня британской контрразведке. Это их страна — пусть сами разбираются с подозрительным субъектом!

3

Люди сделаны из разного материала. Кто-то из мрамора, кто-то из гранита, кто-то из простой глины, но после обжига ставшей благородной терракотой. А он был слеплен из придорожной грязи, которая ничем другим не стала — и это было заметно за сто шагов.

Это я про Рамдана. Мы ждали на встречу Мустафу, а явился он. Прислонился спиной к стене прелестного розового здания «Хилтона» на Бейсуотер-роуд, напротив Кенсингтон-гарденс, ногу согнул в колене и тоже упер в стену. Курит и время от времени небрежно сплевывает в сторону тонкой струйкой. В щелку между передними зубами, как плюющаяся кобра. И сигарету держит с особенным, как он наверняка считает, шиком: не между средними фалангами пальцев, как большинство людей, а у самой ладони зажал ее.

— Так это твой Мустафа? — удивленно и даже с некоторым разочарованием во мне спросил Кудинов. Такси высадило нас в конце Квинс-вэй, и мы сейчас со вполне объяснимой предвзятостью сканировали окрестности.

— Это мой Рамдан. Что-то он сегодня без «узи» гуляет. И не на цепи.

— Что будем делать?

— Что делать? Поговорим с ним.

— Уверен?

— А что нам остается?

Кудинов поправил шляпу и направился к алжирцу. Он действительно весь набор из театральной мастерской на себя налепил, и даже походка у него стала стариковская: неторопливая, нетвердая, какая-то деревянная.

Поняв, что этот достойный джентльмен направляется к нему, Рамдан опустил ногу и затянулся поглубже. Кудинов наклонился — он был на полторы головы выше, что-то сказал и выпрямился, ожидая ответа. Рамдан снова затянулся, прикидывая, как поступить, перехватил окурок кончиками пальцев и щелчком отбросил его через весь тротуар на проезжую часть.

Хорошо, что мы с Лешкой заранее решили, что идти рядом с арабом не стоит. Странно бы это смотрелось: седой аристократ и какая-то шантрапа из пригорода. Так было бы в случае Мустафы. А Рамдан-то и вовсе выглядел как Мэкки-Нож. Так что открывал шествие пожилой джентльмен, а за ним шагах в двадцати шел алжирец. Думали мы, думали, но со стороны это все равно выглядело как прелюдия к уличному ограблению.

Я убедился, что хвоста за Рамданом нет, и быстрым шагом нагнал их на боковой аллее парка. Адская парочка мирно устраивалась рядом на свободной скамейке. Я садиться не стал: остановился напротив Рамдана и уставился на него в упор. Приветствовать друг друга мы сочли излишним.

— Что? — с вызовом спросил алжирец.

— Я от тебя хочу это услышать. Где Мустафа?

— Он не придет. И вообще, отвяжитесь от него. Я это пришел вам сказать.

— Твой брат совершеннолетний, — напомнил я. — И у нас с ним уговор.

Рамдан чуть не вскочил со скамьи, но Кудинов успокаивающе придержал его за плечо. Бережно так придержал, как любящий дедушка слишком горячего внука.

— Предупреждаю, если вы от него не отстанете, я вас из-под земли достану, — чуть сбавив тон, произнес Рамдан и снова с залихватским видом тонкой струйкой сплюнул в сторону. — Вам в голову не приходит, чем он рискует. — Он полез в карман куртки и вынул оттуда пачку сложенных листов А4. — Вот. Он с вами в расчете.

Я взял листы и развернул их. Это были ксерокопии паспортов, штук восемь. Страны разные, но имена и внешность людей похожие: мусульманское пушечное мясо. На всех листах были надписи от руки: даты, номера рейсов, аэропорты назначения — Бейрут, Дубай, Карачи. Первые борцы за веру отправлялись через два дня.

— Если бы Мустафу засекли, когда он снимал эти копии, его бы прикончили прямо там, в мечети, — напористо, почти что выкрикнул алжирец. — А это никаких денег не стоит. Так что я сказал: вот забирайте, и он свое отработал.

Я передал листки Лешке. Он следил за нашим разговором, но поскольку говорили мы по-французски, возможно, понимал не все.

— А про себя ничего не хочешь добавить? — спросил я. Я был по-прежнему в ситуации доминирования: Рамдан сидел, а я нависал перед ним. Какая же мерзкая у него все-таки бородка — под звезду рэпа, но в его случае как у дешевого сутенера.

Алжирец достал сигарету и закурил. Собирается с мыслями. Но в глазах его, когда он поднял их на меня, светился все тот же наглый, презрительный вызов.

— Это вы про вчерашнее?

— А мы с тобой не сто лет знакомы.

— Я хотел догнать вас и вернуть деньги, которые вы дали брату.

Мне вчера показалось, что Рамдан агрессивный, наглый, но не глупый. Не настолько глупый, чтобы меня держать за дурака. Видимо, темно было на лестнице.

— Догнал бы и отдал, — сказал я. — Впрочем, это пустой разговор.

Рамдан выпрямился, собираясь встать:

— Ну, я вас предупредил. Я пошел.

Я остановил его рукой:

— Твоему приятелю вчера в метро очень повезло. Мать его, видно, за него усердно молится. И тебе пока везет — пока ты нам не мешаешь. Но встанешь у нас на пути — и в Йемене тебе не укрыться.

Рамдан удивленно дернулся — не ожидал, что я знаю про его предполагаемый отъезд.

— Посиди, пока мы уйдем, — с той же скрытой угрозой в голосе продолжил я. — Докури спокойно.

Мы с Кудиновым дошли до Бейсуотер-роуд, прежде чем он впервые открыл рот:

— Шакалы же у нас не в Красной книге?

Прямо мысли мои читает!

— Наш египетский друг вчера недвусмысленно предлагал мне разобраться с ним раз и навсегда, — сказал я.

— Но Лао-цзы… — Лешка осекся. — Молчу, молчу.

— Вот и молчи.

— Молчу.

4

Я потом, когда ждал Ашрафа, думал про Рамдана. Он, конечно, был шакалом: злым, но слабым, не смеющим вступить в открытый поединок. Даже когда он нападал, было ясно, что он готов в любой момент отскочить и бежать, поджав хвост. И все же к омерзению, которое вызывал его общий облик, примешивалась нотка уважения: Рамдан пытался оградить своего младшего брата. И тогда кто может взять на себя функции Бога, как вчера предлагал мне Ашраф? Он ведь, наш общий с мусульманами Бог-Отец, не спешит свершить свой суд, он ждет, что же победит в этом парне, на что-то еще надеется. Хотя, мне кажется, надеется зря.

К моему удивлению, Ашраф появился не на машине, а пешком. Он должен был подхватить меня на Пэлл-Мэлл у самой Трафальгарской площади, а вместо этого подошел сзади и коснулся моей спины.

— Здравствуйте. Я сегодня на своих двоих.

Мы пожали друг другу руки.

— Какая-то сзади меня мельтешня началась, — пояснил Ашраф. — Я бросил машину и приехал на метро.

Этого нам только не хватало! Или это ребята Раджа засветились?

— Сейчас уверены, что все в порядке?

— Почти час по городу петляю. Да и, возможно, с машиной это была моя фантазия.

Я огляделся. На площади стоят и ходят разноликие туристы: компаниями, семьями, парами и в одиночку, с гидами и без. Латиносы в пончо и кожаных шляпах — целый маленький оркестр — поют под гитары и индейскую флейту. На небольшом возвышении застыла живая гипсовая статуя, японцы рядом с ней фотографируются. Чуть дальше толстый африканец в белой, до земли хламиде, то ли проповедует, то ли разыгрывает скетчи перед полукругом зевак. В такой толпе выявить слежку невозможно.

— Зайдем в музей, — предложил я. — Там спокойнее будет.

Египтянин кивнул, и мы двинулись в сторону Национальной галереи. Я и просто из любви к изящным искусствам стараюсь заходить туда, когда бываю в Лондоне, только в этот приезд еще не выбрался.

Мы поднялись по ступенькам к входу, а потом еще по парадной лестнице на бельэтаж. Залы Возрождения, с которых я всегда начинаю (и, как правило, заканчиваю) посещение, находятся в дальнем крыле слева.

— Бывали здесь? — спросил я. Ашраф покачал головой. — Не возражаете, если мы пойдем к итальянцам?

— Куда скажете.

Он, наверное, был единственным арабом в галерее. Это все-таки так странно, нет? Мы живем на одной маленькой планете, а в последнее время еще и перемешались, и все же большинство застревает в своей культуре. Да, японцев в европейских музеях видишь часто. Но индийцев, которые с таким удовольствием ездят на экскурсии по своей стране, уже, считай, нет — христианская культура их не питает. То же самое арабы. Есть хотя бы в одном из их миллионных городов картинная галерея, где можно увидеть Филиппо Липпи или Пикассо? Хорошо, изображение людей не одобряется Кораном, хотя персы тоже мусульмане. Но можете вы в Каире, Дамаске или даже в светском Бейруте пойти в театр посмотреть «Короля Лира» или в филармонию послушать если не «Кармину Бурану» Орфа, то хотя бы «Брандербургские концерты» Баха? Нет, это все чужое.

Так что для одного из нас это было просто отличное место для контрнаблюдения. Я повернул налево, к роскошному «Коронованию Богородицы» Лоренцо Монако, а Ашраф прошел прямо. Дойдя до конца, я повернул направо, а египтянина залы повели налево, так что мы пересеклись и проверили друг друга. Потом я сел на мягкий диванчик посреди зала, а Ашраф приземлился с другой стороны, спиной ко мне, достал фотоаппарат и стал делать вид, что рассматривает сделанные снимки. Хотя в зале мы были одни.

— Сначала спасибо за дискету, — сказал египтянин. — Мы уже сегодня начали операцию в Германии.

— Всегда рады помочь, — отозвался я. — А у меня все еще больше запуталось.

Я в двух словах рассказал про утреннюю встречу с Рамданом и его требование оставить брата в покое.

— Это очень плохо, — озабоченно произнес египтянин, и скулы на его лице обозначились еще резче. — Думаю, вам лучше не встречаться с Мустафой, пока Рамдан не уедет в Йемен.

— А известно, когда он уедет?

— Вроде бы завтра. А там кто знает?

— Вот видите. А я не могу ждать в Лондоне вечно, — сказал я, подводя его к правильной мысли. — Мне хорошо бы хотя бы передать Мустафу на связь другому человеку. Но при этом быть уверенным, что он продолжит работать.

Намек сработал.

— Я обещал, что никому его телефон не дам, — сказал Ашраф, — но раз так случилось… Запишете?

Он достал свой мобильный и высветил на экране номер Мустафы. До десяти цифр запомнить ничего не стоит. «+44 77» — понятно, «1773» — Бостонское чаепитие, «48» — год рождения Пэгги, «30» — у меня на 30 сентября обратный билет в Нью-Йорк забронирован.

Я кивнул — все, мол, в оперативной памяти — и уточнил:

— Но на вас не ссылаться?

— Пусть он лучше думает, что у вас фантастические технические возможности. — Такие фразы обычно произносят с улыбкой, но лицо Ашрафа оставалось серьезным, даже строгим. — Я встретился вчера с тем агентом, — продолжил он. — Ну, который отказывается выходить на связь с кем-либо еще.

— Так, очень интересно, — с наигранным вниманием встрепенулся я, чтобы ему и в голову не пришло, что я об их встрече уже знаю.

— Он много рассказал про то, что творится в мечети Финсбери-парка. Это… Я даже не знаю, как это назвать. Там какой-то вертеп, сборище уголовников. У них на двух верхних этажах типа гостиницы. Так вот, в этом караван-сарае можно выправить поддельный паспорт или купить настоящий, украденный, чтобы в него там же вклеили вашу фотографию. А дальше можно сделать, например, следующее.

С этим паспортом вы снимаете квартиру, где вас на самом деле живет, если нужно, пять-шесть человек. Когда вы получаете первый счет на свое имя, за электричество или телефон, вы с паспортом и квитанцией об оплате идете в банк. Этого достаточно, чтобы открыть счет и положить на него, скажем, тысячу фунтов. Вы пользуетесь этим счетом очень аккуратно, и через полгода банк выдает вам кредитную карточку. Вы и ею пользуетесь, как нормальный человек, и еще через полгода банк предлагает вам кредит. И вот тогда вы наносите удар: забираете деньги и скрываетесь. Британские банки уже потеряли так миллионы фунтов стерлингов.

— А что полиция? — спросил я.

— Похоже, это беспокоит только банки. Но это долгий путь добывания денег. Есть и более короткий. В мечети базируется целая сеть мошенников с кредитными карточками. Они дают сканеры, считывающие пин-коды, людям, которые работают на бензозаправках, в ресторанах и в отелях. Потом они изготавливают клоны кредиток, снимают деньги в банкоматах или покупают что-то в магазинах. Всякую ерунду — то, что можно тут же перепродать за наличные. Кроссовки, фирменные джинсы, всякие «найк», «гуччи»-муччи…

— Но все эти люди работают на себя или на джихад?

— Часть денег оставляют себе мошенники, а большая часть, как считается, идет на джихад. Но на самом деле до моджахедов доходят крохи — львиную долю доходов забирают себе имам и его приспешники.

— А те, кто зарабатывают деньги, это знают?

— Догадываются. Хорошо известно, что Абу Саид очень любит женщин — он не раз уже попадал в скандалы. Но все эти проповедники рано или поздно, как только сколотят капитал, отходят от дел. Они возвращаются на родину, покупают там себе виллы и живут припеваючи.

— Не может быть, чтобы в МИ-5 об этом не знали, — сказал я.

— А у вас знали?

Специально так общо спросил: «у вас». Не уверен, где я работаю: в ЦРУ, в ФБР, в АНБ, в военной разведке или на Госдепартамент. Знал бы ты, дорогой…

— В таких подробностях нет, не знали. Мы как-то больше рассчитывали на своих британских кузенов. Однако это их, похоже, действительно мало волнует.

— Это их волнует, но пока они решают проблему так.

Ашраф прервался — в зал забрело немецкое семейство. Крупный мужчина с путеводителем в руке, близорукая женщина с планом музея, бледная понурая девочка лет тринадцати с видеокамерой и толстый мальчик в падающих штанах, которые он постоянно поддергивал. Семейство, не останавливаясь, прошло через зал, в котором путеводитель не усмотрел ничего выдающегося, и так же, по ранжиру, вышло. Подозрительно, что мы так долго сидим рядом, делая вид, что незнакомы — служитель же время от времени проходит, смотрит.

— Давайте пройдемся, — предложил я. — Так как англичане решают эту проблему?

Ашраф встал, и мы не спеша направились к выходу.

— У нас пришли к такому выводу. Их спецслужбы заключили с исламистами сделку. Делайте что хотите, но чтобы никаких терактов на британской территории. Они готовы закрывать глаза на вербовку моджахедов, на финансовые мошенничества, на мелкие преступления, лишь бы в английских городах — на улицах, в транспорте, в гостиницах, в ресторанах — все было спокойно. Только…

— Только?

— Только это сделка с дьяволом. — Ашраф сказал «с шайтаном». — Рано или поздно кровь прольется и здесь.

Мне тоже это казалось очевидным. И что, мы с Ашрафом такие умные, а англичане дураки? Или им просто надо выиграть время?

— А что ваш человек знает про Абу Саида и МИ-5? Есть что-то конкретное?

— Вы же сами понимаете, что в таких делах улик стараются не оставлять. Абу Саид — публичный человек. К нему приходят журналисты, его приглашают на телепередачи, он дает комментарии. То есть нормально, что он выходит в город и с кем-то встречается. Но наш агент видел его недавно с тем же сотрудником МИ-5, который ведет его. Они с имамом быстро прошли через холл отеля «Марриотт». Агент уверен, что его вели на тайную встречу с каким-то руководителем. МИ-5 часто снимает для таких бесед номера в дорогих гостиницах.

Вот бы такую фотографию раздобыть!

— Как давно это было?

— Где-то с неделю назад. Я уже был в Лондоне.

— А в каком именно «Марриотте» это было?

— Вы думаете, в Лондоне их несколько?

— Уверен. Может быть, с полдюжины.

Ашраф сообразил:

— Вы хотите раздобыть записи с камер видеонаблюдения?

На Западе же — в отличие от Москвы, что меня всегда поражает, — у входа в отели и в холле не стоят, расставив ноги, молодые люди в темных костюмах, которые с подозрением обыскивают взглядом каждого проходящего. Здесь у постояльцев ощущение полной свободы, хотя на самом деле каждый уголок отеля просматривается.

Я кивнул:

— А их вряд ли хранят вечно. Если, конечно, люди из МИ-5 сразу их не изъяли. Прямо сегодня же сможете уточнить?

Ашраф задумался. У него же свои процедуры встречи с агентами, определенные дни, определенные места.

— Это действительно очень важно. И срочно, — без нажима, пытаясь пробудить в нем то же желание, попросил я.

— Хорошо, я попробую.

— Просто позвоните на этот номер и оставьте сообщение для Дика. Мне нужны адрес, день и время.

Я написал на плане музея телефон автоответчика, который мне дал Кудинов, и отдал его Ашрафу.

— Я постараюсь, — повторил египтянин.

Тут моя заноза зашевелилась.

— Кстати, — сказал я, — тот человек из МИ-5, который занимается мусульманскими экстремистами и встречался с Абу Саидом, это, случайно, не Джон Фини?

Ашраф удивленно посмотрел на меня, но тут же сообразил, что удивляться здесь нечему. Сотрудник ЦРУ или еще какой-то там американской спецслужбы, за которого он меня принимает, конечно же, должен знать, кто из англичан отвечает за это направление. Более того, они вполне могут работать вместе.

— Да, это Джон Фини.

— Вы знакомы с ним?

— Лично нет. Пока нет.

Глазом не моргнул.

— Жаль, что у нас такая работа, — с улыбкой сказал я. — Я бы с удовольствием вас представил. Очень приятный человек.

А что, только Ашраф имеет право так откровенно врать? Мне нельзя?

5

У выхода из галереи нас с Ашрафом разъединила группа галдящих французских пенсионеров, и воссоединяться мы не стали, просто кивнули друг другу. Я повернул направо и позвонил из автомата на конспиративный автоответчик резидентуры. Я назвался Диком, который только что прибыл на Паддингтонский вокзал, посетовал, что никого не застал дома, и пообещал перезвонить в два. Вроде бы ошибся номером. На самом деле Паддингтон — это позывной Мохова, Диком, как мы договорились, будут звать меня, а указанный час был временем экстренной встречи. Утренние самолеты из Москвы уже прилетели и улетели, до вечерних еще много времени — Мохов, скорее всего, у себя в городском представительстве. Ему передадут сообщение, и в два он должен быть на месте нашей экстренной дневной встречи, в секции игрушек универмага «Херродс». Сейчас было около полудня, двух часов ему хватит, чтобы поменять свои планы.

Прогулочным шагом я дошел до главной артерии Сохо, Шафтсбери-авеню, пересек ее и переулочками добрался до фотомагазина Раджа. Вот сюрприз — за прилавком стоял тот самый застенчивый паренек с пластинкой на зубах, у которого я утром покупал нан. Мальчик смутился — он очень забавно это делал, опуская глаза долу — и тут же провел меня в одну из задних комнат. Радж, обложившись толстенными каталогами, сидел перед компьютером.

— Хотите полюбоваться на перемещения своих подопечных? — спросил он, вставая и протягивая мне руку. Он защелкал клавиатурой. — Вот, смотрите, красная точка. Объект Раз, ваш египетский друг, застрял на одном месте еще утром. А Объект Два, ливанец, вон синяя точка движется, кружит по городу, как пчела.

Я посмотрел на монитор, на котором было несколько разноцветных светящихся точек. Штук пять — но, конечно же, я у Раджа был не единственным клиентом.

— Египтянина нужно дальше проверять? — спросил Радж и уточнил: — Это ничего не стоит.

— Давайте, давайте. Даже если стоит. А по Объекту Два вы что сможете дать?

— Пока только его перемещения по городу. Продолжаем?

В самом деле, что с ним делать? Если удастся раздобыть видеозаписи в отеле, непосредственная потребность в Халеде вроде бы отпадает. Может быть, передадим его резидентуре как ту самую мясную кость? Не прямо сейчас, конечно, — когда точно окажется ненужным.

— Тоже пока следим. Это же ничего не стоит, — повторил я слова Раджа.

— Для нас нет, — смеясь, ответил индиец. — Это лишь создает рабочие места.

До встречи у меня оставалось больше часа, и я с удовольствием принял предложение выпить чаю. На Севере Индии чаще пьют масала-ти — чай, заваренный на молоке, однако здесь, у выходцев из Бенгалии, по умолчанию приносили зеленый. Радж был из тех активных и успешных бизнесменов, которые, как кажется со стороны, никогда ничем не заняты и рады убить время на дружескую болтовню. Мне были сообщены новые подробности из семейного предания об аватаре Вишну по фамилии Пугач, а также показана его фотография. Эта была не раскрашенная, а черно-белая, и запечатлен на ней был мужичок с лицом, простым, как еловый пенек, но в капитанском мундире. Интересно, предполагал ли он, что память о нем будет жить в десятке семей и передаваться от поколения к поколению?

Я поддерживал разговор, а в фоновом режиме у меня зависла одна мысль. Какой было смысл Ашрафу врать, что они незнакомы с Фини? Они работали против одних и тех же людей. В таких случаях обмен информацией и совместные действия совершенно необходимы. Почему об этом естественном контакте не нужно было знать, как он считает, американцу, который, как он считает, тоже на связи с Фини?

Но и я тоже хорош. Черт меня дернул за язык, когда я заявил, что мы-то с Фини на короткой ноге. Теперь Ашраф думает, как ему выкручиваться, если в моих разговорах с англичанином все-таки всплывет, что есть такой египетский охотник за террористами, с которым Фини хорошо бы познакомиться. Хотя я же оговорился, что наша профессия не позволяет впутывать третьих лиц… Все равно, не стоило, не стоило этого говорить.

6

Мохов прибыл на место раньше меня. Перед ним на прилавке было выложено с полдюжины коробок с различными вариантами Барби. Подозрительных маневров вокруг не наблюдалось, тем не менее я побродил по секции, которая в «Херродсе» занимала площадь средней руки универсама. Не без результата — я выбрал для Бобби два больших рыцарских набора. Мой одиннадцатилетний сын играет не в роботов и не в полицейских — он погружен в Средневековье, и весь пол в его комнате заставлен замками и фигурками рыцарей, между которыми происходят бесконечные битвы, турниры и поединки.

Когда я подошел к прилавку, Мохов с покупкой еще не определился.

— У моей дочери этих Барби столько, что я уже не помню, какую мы ей дарили, а какую нет, — объяснял он веснушчатой белокурой продавщице с роскошной, с синей эмалью, стрекозой в волосах.

— Позвоните жене, она, наверное, лучше знает, — посоветовала девушка.

Мохов так и сделал.

— Слушай, — без преамбул спросил он по-русски, — я тут в магазине игрушек, хочу нашей принцессе еще одну куклу купить. Здесь есть Барби с пони в костюме для верховой езды, Барби-негритянка и еще в одном наборе шесть кукол в разных длинных платьях. Что?

Жена Мохова, видимо, в имеющейся популяции Барби тоже ориентировалась уже с трудом.

— Но с пони точно нет? — переспросил Мохов. — Хорошо, я возьму с пони.

Мой связной давно заметил меня, но виду не показал. Он расплатился, забрал свою коробку и пошел к эскалатору. Я заплатил за будущую радость своего ребенка и через пару минут вышел из мертвенного подобия дневного света под все еще яркое сентябрьское солнце. Мохов оставил машину где-то в паркинге, и теперь ему нужно было минут десять — пятнадцать, чтобы забрать меня на противоположной стороне.

Там были магазины модной одежды, но я боюсь что-то покупать Джессике. У нее в шкафу есть целая секция, на мой взгляд, очень красивых купленных мною вещей, которые она надевает, в основном когда мы куда-то идем вместе, чтобы не обижать меня. Я покрутился у витрин, что позволяло в отражении наблюдать за окрестностями, и, завидев серебристую «мазду» Мохова, подошел к тротуару.

— Сколько твоей принцессе? — спросил я, забрасывая свой пакет на заднее сиденье.

— Пятнадцать, скоро шестнадцать будет.

— И что, она все еще играет в куклы?

Странно для ее возраста, нет? Мохов тоже сделал недоумевающее лицо.

— Играть не играет — она себе уже тайком глазки подкрашивает. Но перебирать их любит — говорит, что собирает коллекцию. Думаю, это последние отголоски детства.

— У меня есть знакомая, которая до сих пор собирает плюшевых обезьянок. Хотя скоро станет бабушкой, — поддержал я Мохова.

Он, в отличие от Ашрафа, вел машину играючи. Видно, что не первый год в Лондоне. Это у него в Москве будут проблемы.

— Тебе передали сообщение для Дика? — спросил я.

— Да. Очень короткое: «Марриотт» у Мраморной Арки. 18 сентября, 17:00».

— Отлично.

Я объяснил Мохову проблему.

— У вас в этом отеле не может быть своих концов?

Мохов посмотрел на меня так, что я понял про его былую обиду. Мы-то с Лешкой делиться с резидентурой не захотели, а сами на ее помощь рассчитываем.

— Володя, ты даже представить себе не можешь, какое наследство я тебе оставлю, когда покончу со своими делами, — мелко кивая, как услужливый китаец-официант, произнес я.

Мохов кивнул:

— Я узнаю. Про тот наш разговор я, конечно, не докладывал. Ну, в подробностях. Сказал, что ваш канал пока под вопросом.

— Такой дальновидный? — похвалил я. — Такой искусный сановник?

— Да уж не пальцем сделанный, — довольно отозвался Мохов. Он посмаковал про себя мою незатейливую лесть. И она так пришлась ему по сердцу, что потребовала встречного проявления доброй воли. — Тебе ведь эти сведения срочно нужны?

— Еще как! Неделя прошла, неизвестно, как долго эти записи хранятся.

Мохов посмотрел на часы:

— Хорошо, прямо сейчас поеду узнаю. В аэропорт зама своего отправлю.

— Перезвонишь сразу?

— Конечно. Если да, встречаемся через час на запасной явке. Если нет, то нет. — Потом Мохов, видимо, сообразил, какой вопрос в резидентуре зададут ему. — Так что мы с Зауром делаем? Нас ведь теребят из Центра.

Я тоже про это думал.

— Володя, смотри, чего я не понимаю. ФСБ дергает Контору, чтобы нашего чеченского доктора поскорее переправили в Грозный, правильно?

— Ну.

— Зачем для этого нужно использовать реальный канал переброски боевиков? Ты можешь мне сказать?

Мохов сморщил лоб. Я уже говорил, людям с латеральной ретракцией думать бесполезно. Так что я сразу прервал ненужные мучения:

— Да ты не влезай в этот лабиринт: может, так, а то и эдак. Здравый смысл что тебе подсказывает?

— Наверно, ФСБ думает, что если Заур вернется через вербовочную структуру в Лондоне, чеченцы могут использовать его не только как врача. Типа что он там будет как-то этих боевиков распределять.

— А то этой сложнейшей процедурой в Грозном некому заняться. Военные сами не сообразят.

— Да, согласен, — кивнул Мохов. — Скорее всего, Заур все же вернется в больницу.

Какое-то время мы ехали молча.

— С ним сложно встретиться? — спросил я. — Когда ты можешь Заура вызвать?

— Да в любое время. Думаю, он сейчас ходит по комнате и гипнотизирует свой телефон. Только я сегодня не смогу — у меня все забито до поздней ночи.

— Я смогу. Звони, встречусь с ним через час.

— А что…

Это он вопрос начал мне задавать. Типа: зачем тебе надо с Зауром встречаться? Но по пути передумал. Просто залез в карман, вытащил два мобильных и на одном из них залез в последние звонки.

— Через час, где обычно. Сможешь? — спросил Мохов в трубку. — Хорошо, через полтора. Будет наш общий знакомый.

Мохов спрятал телефоны и сообщил:

— Он выйдет из метро на «Пикадилли-серкус» и медленно пойдет по Ковентри-стрит. Как только убедишься, что хвоста за ним нет, можешь подходить.

— Спасибо, ты настоящий друг, — с деланной серьезностью сказал я. — Высади меня, пожалуйста. Мы где сейчас?

— Через несколько кварталов выедем на Риджент-стрит.

Эту улицу я исходил вдоль и поперек.

— Отлично, тогда выбрось меня прямо здесь. Пройдусь до отеля пешком.

Мохов остановился у небольшого парка. Табличка на здании напротив информировала меня, что я прибыл на Ганновер-сквер. Открывая дверцу, я вспугнул стайку голубей, с шумом, как будто от выстрела, отлетевших на решетку парка. Это незначительное событие пробудило в голове Мохова застрявший там вопрос.

— Слушай, мне это странным показалось, но я тогда не стал уточнять. Ты почему в первый день спросил, была ли у меня рогатка?

Я пожал плечами:

— Не знаю. Просто мы ходили по лесу, вспомнилось детство. И моя рогатка.

Ответ Мохова удовлетворил.

— М-м… Ну, до встречи.

Я забрал свой пакет, и «мазда» отъехала.

Я соврал — рогатки в моем детстве не было никогда. Птички у меня ассоциировались с кормушкой на балконе, куда зимой я подсыпал просо. А теперь я занимался тем, чем занимался. Если предположить, что за моей жизнью кто-то там, наверху, наблюдает, он, наверное, то и дело хихикает и тычет товарища локтем в бок.

7

Удачно, что встречи с Зауром назначались в моем районе, времени было даже с лихвой. Первое, что я увидел, повернув на Риджент-стрит, было туристическое агентство. Я воспринял это как еще один знак. Ну, для того, что я задумал.

Прояснив все интересующие меня вопросы, я вышел оттуда минут через пятнадцать. Еще столько же потребовалось, чтобы прогулочным шагом дойти до площади. Отдавая дань собственной традиции, я зашел отметиться в большой магазин дисков на углу Риджент и Пикадилли.

Проблема с музыкой та, что хорошей, на мой вкус, в сущности, не так много. И когда у вас дома есть в разных исполнениях весь Моцарт, весь Бах (включая четырех более или менее талантливых сыновей), весь Гендель, почти весь Вивальди и прочие композиторы позднего барокко (включая имена уже не второго, но даже и третьего плана), когда есть большая коллекция романтиков, не считая набегов в другие эпохи, страны и музыкальные направления, приходится либо выбирать среди легендарных исполнителей, либо рисковать. Я сделал и то, и другое: купил большой набор дисков Горовица от «Дойче Граммофон» и все симфонии Сибелиуса.

Едва я расплатился, ожил мой лондонский мобильный.

— Я перезваниваю, как обещал, — сказал Мохов по-английски, — но, к сожалению, помочь ничем не могу. Все места забронированы, остался только первый класс.

— Хорошо, спасибо, что перезвонили, — поддержал его эзопову импровизацию я. — Попытаем счастья в других компаниях.

И как мне теперь подбираться к «Марриотту»?

Я зашел в свой отель, чтобы забросить пакеты с игрушками и дисками. У меня было желание еще и пообедать, но время в таких местах, как книжные и музыкальные магазины, проходит в своем измерении. Я посмотрел на часы: до встречи с Зауром оставалось пятнадцать минут.

Такие люди, как я, проверяются автоматически — с годами это стало как останавливаться на красный свет и идти на зеленый. И все же перед важными встречами есть смысл проделать некоторые процедуры сознательно. Я постоял у витрины обувного магазина, изучая в отражении тротуар напротив. Потом перешел на другую сторону, повертев головой, как и полагается приехавшему из страны с правосторонним движением. Потом достал фотоаппарат и сделал несколько снимков Пикадилли-серкус в разных направлениях. Сейчас обойдем фонтан, плотно облепленный туристами, и вот он, подземный выход из метро, в тридцати метрах от меня.

Заур пришел минут на десять раньше. Он покрутил головой, убедился, что стоит на Ковентри-стрит, и медленно пошел в сторону от площади. Я отпустил его метров на пятьдесят и потом догнал.

— Заур!

Он обернулся, но тут же застыл, вперившись в меня взглядом. Я сообразил, что он помнит меня как знойного усатого латиноамериканца.

— Да я это, я. Просто парик у меня в другом месте.

Чеченец побегал по моему лицу глазами, сопоставил с голосом, успокоился.

Мы пожали друг другу руки. У него был больной взгляд — взгляд человека, которого едят тревожные мысли, который отчаянно надеется на лучшее и в то же время понимает, что чуда не произойдет.

— Ты готов лететь сегодня вечером?

— В Тбилиси? — спросил чеченец. У него даже голос перехватило от волнения.

— В Тбилиси. — Я сунул ему в руку пачку банкнот. — Здесь восемьсот фунтов. Билет на самолет стоит от силы триста пятьдесят. Лети лучше «Турецкими авиалиниями» через Стамбул. У тебя же теперь катарский паспорт? — Заур кивнул. — Через Киев немного ближе и дешевле, но могут возникнуть вопросы, так что лети лучше через Турцию. Сегодня есть рейс в десять с чем-то вечера, завтра днем ты будешь в Грузии. А дальше сам сообразишь.

Заур смотрел на меня с недоумением, часто мигая своими длиннющими ресницами.

— Что я должен сделать?

Я дал ему распечатку:

— Пойдешь в турагентство, здесь в пятнадцати минутах пешком, я покажу, куда идти. Просто дашь им этот листок и паспорт. Он же у тебя с собой? — Заур кивнул. — И все, объясняться по-английски тебе и не придется особо. Заплатишь деньги, получишь билет, заберешь вещи и поедешь в аэропорт.

— Это хорошо. Это я понял, огромное спасибо, — быстро заговорил чеченец. — Что я должен за это сделать?

Я пожал плечами:

— Защищай свою семью. Лечи больных.

— Я имею в виду… Ну, вас. Ваших.

— Не знаю. Что захочешь-сможешь. Как и когда тебе здравый смысл подскажет.

Заур начал соображать.

— То есть… Ну, то есть это никак не связано?

Я покачал головой.

— Получается, я этим вашим ничего не должен?

Я снова покачал головой. Но Заур все еще не был уверен.

— То есть, ну?..

Это был новый синоним освобождения.

— Да, «то есть, ну».

Чеченец сглотнул:

— А что вы скажете, если вас спросят, куда я делся?

— Да я об этом не думаю. И меня никто не спросит. Откуда мне знать? Человек хотел как можно скорее попасть домой. Он раздобыл где-то денег на билет и улетел.

— А Владимир? И этот ваш товарищ? Им что скажете?

— Им скажу как есть.

— То есть…

Заур понял наконец, что это была частная инициатива. Он схватил меня за руку и стиснул до боли. Миниатюрный, миниатюрный, а рука сильная. Все правильно — он же теперь хирург.

— Как вас зовут? По-настоящему? Я молиться за вас буду.

Я улыбнулся — не хватало мне пойти по следам капитана Пугача.

— Если будешь молиться — я не знаю, как вы, мусульмане, это делаете, — молись за Риту. Это моя жена, она мне сказала так поступить.

Я ведь к тому времени разгадал свой сон. Мы с Ритой, когда еще думали о том, принять или не принять предложение Конторы, пообещали друг другу, что будем делать только то, что хорошо для всех. Возможно, что оттуда, где она была теперь, она видела, как за все эти годы романтический флер с меня окончательно слетел и наша былая решимость обросла множеством дополнительных условий, уточнений, пояснений и допустимых отступлений. Так хороший закон обрастает подзаконными актами, ведомственными инструкциями, распоряжениями и приказами, которые превращают его в полную противоположность.

Хотя — мы это еще с ней вместе успели понять —наша решимость и вправду была наивна. Что, можно действовать в интересах всех, не причиняя никому вреда? А если это убийца — состоявшийся или будущий? Если нужно пожертвовать кем-то одним для спасения многих? И даже совсем простой вопрос: я что, знаю, как будет хорошо для всех? Нет, конечно, нет. Я давно уже понимаю, что не могу отвечать и решать не то чтобы за весь мир, но даже за несколько человек, вовлеченных в конкретную ситуацию.

Так или иначе, это была первая вещь, которую хотела сказать мне Рита. Я ожидал, что она будет в бикини, а она оказалась в глухой парандже. Мы с ней думали, что с работой в Конторе это будет так, а оказалось совсем по-другому.

Но она, Рита, не хочет, чтобы я стал другим — прагматичным, циничным, безжалостным, для которого цель важнее всего, а один человек — букашка, которую и не заметишь, как раздавишь на ходу. Я ведь во сне, как мне позднее стало ясно, испугался не потому, что Рита оказалась вдруг не Ритой. Мне стало страшно, что это я превратился в кого-то другого, что я перестал быть человеком, которого она знала. Сны любят такие перевертыши.

Можно было еще истолковать и ее покупки как указание на то, что остальное — лишь вопрос денег, но для смысла сна это уже не важно. Короче — исходило ли это на самом деле от Риты или просто мое бессознательное нашло такой способ подсказки, — я поступил, как мне было велено. И как, когда ты понял смысл своего сна, нет никаких сомнений, что это именно то, что он хотел тебе сказать, так и сейчас я точно знал, что так и надо было сделать.

8

Начало пятого. Теперь у меня была возможность позвонить Мустафе, и надо было придумать, что делать с «Марриоттом». Я пошел в сторону Сейнт-Джеймсского парка и, не доходя до Ватерлоо-плейс, зашел в телефон-автомат.

— Мустафа, это Майкл, — сказал я в трубку по-французски. — Если твой брат рядом, отвечай мне по-арабски.

В ответ я услышал тираду, которую понял фактически дословно: «Лябес? Бхейр? Хамдулла!» Мол: «Как ты? Хорошо? Ну, слава Богу!»

— Мустафа, когда я могу перезвонить тебе? — спросил я.

Сейчас что-то сложное и потом: «Белек реддуа иншалла!» Это я тоже понял: «Может, завтра, даст Бог!» Мустафа знает, что несколько десятков арабских слов в моем словаре есть. Но сказал ли он это мне или изображает разговор со знакомым?

— Завтра перезвонить, я правильно понял? Прямо утром могу?

— Э, э! — «Да», мол, и дальше опять что-то для меня недоступное.

— Тогда до завтра, — сказал я и повесил трубку.

Так бывает: сложные вещи, а удаются легко! Кто бы подумал, что мы сумеем договориться по-арабски. А главное, Мустафа готов, если и не иметь с нами дела в будущем, то по крайней мере поговорить.

Обед в пять вечера был похож скорее на ранний ужин, но именно в тот момент желудок в очередной раз напомнил мне, что я, в сущности, в большей своей части — биологическая машина. Я огляделся. Даже в самых функциональных, офисных, скучнейших районах Лондона всегда есть маленькие кафе и закусочные. Что понятно — клеркам тоже нужно где-то питаться. И точно: справа кафе, а слева какая-то забегаловка с несколькими столиками на тротуаре. В надежде, что там наливают пиво, я пошел в забегаловку. Однако — жизнь нас всегда перехитрит — мне к своему салату с креветками пришлось взять лишь большой капучино.

Подготовило ли мое бессознательное какое-либо гениальное решение, как добыть видеозаписи из «Марриотта»? Я прислушался к себе — нет, пока не подготовило. И что тогда делать? Подъехать туда осмотреться — вдруг какая ценная мысль посетит? А вдруг прямо сейчас посетит, без лишних телодвижений с моей стороны? Нет? Нет — в голове моей царил послеполуденный покой.

Я покончил с салатом и кофе. День был по-летнему теплым; только-только, когда солнце нырнуло за крыши одинаково импозантных и уродливых серых зданий, начинало свежеть. «Сиеста! Десять минут пешком до гостиницы, и час-полтора безмятежного сна без сновидений». Вот что мне послало подсознательное, если, конечно, это был не круживший вокруг моего столика бес. Нет, долг превыше всего! Я двинулся в сторону Пэлл-Мэлл и, улучив момент, одним движением налепил на губу свои мексиканские усы. А солнечные очки я не снимал и не сниму — просто для правдоподобия сяду в холле отеля напротив окна.

Поскольку не все в мире является таким, каким его хотят представить, пятизвездочный «Марриотт» не выглядел как палас. Это была минималистская башня без малейших архитектурных ухищрений на узенькой, безликой и безлюдной Форсет-стрит. Хотя для конспиративных встреч оно, должно быть, и к лучшему.

Холл был солидным, с бордовыми кожаными креслами и диванами, со стенами, облицованными деревянными панелями или завешанными старинными цветными литографиями. Несмотря на продолжающийся день, всюду горели бра и настольные лампы. Кивнув улыбнувшейся мне из глубины холла девушке на ресепшене, я устроился в кресле у камина и достал из сумки «Таймс», который каждое утро оставляют у двери моего номера. И я, и мои не любящие погружений в народные массы клиенты часто назначают деловые встречи в барах или холлах больших отелей. Там тихо, даже шум шагов поглощается коврами, круглый год работают кондиционеры, официант принесет вам что-нибудь выпить. Идеально, если вы пришли на встречу раньше или если вас кому-то придется ждать.

В этой гостинице обслужить гостя не спешили, и я, как бы высматривая время от времени бармена, внимательно изучил холл. Видеокамер, по моим наблюдениям, было четыре. Одна была направлена на крутящуюся входную дверь, что позволяло контролировать всех постояльцев и посетителей. Вторая была установлена под самым потолком и захватывала, уже значительно мельче, и входящих, и почти весь холл. Сейчас в ней я как раз и красовался. Третья, тоже направленная сверху вниз, перекрывала холл с противоположной стороны, за моей спиной. Четвертая, наконец, смотрела от дверей к стойке администратора. Мне нужны были записи хотя бы с двух камер: с той, которая была направлена на двери, и с одной из камер, перекрывающих холл.

Официант наконец появился — лысый мужик за сорок, ни разу не посмотревший мне в глаза. Я с некоторой неуверенностью спросил, есть ли у них разливное пиво. Оно было — похоже, безобразие наблюдалось только в моем отеле. Официант предложил мне попробовать «Эднемс Броудсайд» и с первого же глотка был прощен за бегающие глазки. Я охотно выпил бы еще пинту, но это могло привлечь ко мне излишнее внимание. В какой-то момент я посмотрел на часы, достал лондонский мобильный и, делая вид, что звоню по нему, вышел на улицу.

А выйдя, понял, что мне действительно надо позвонить, и набрал Раджа.

9

— Мы исходим из того, что записи еще не затерты, — сформулировал я в качестве исходного условия, сидя в глубоком зеленом кресле в переговорной Раджа. — Однако провести операцию необходимо не позднее завтрашнего дня.

— Или сегодня, если мы придумаем как, — резонно возразил Радж.

— Что тоже подпадает под определение «не позднее», — оставил за собой последнее слово я. — Но ты безусловно прав — чем раньше, тем лучше.

Радж собирался ужинать, когда я появился, и предложил мне разделить трапезу. Из соседнего ресторана, как я понял, тоже принадлежащего семейству бывших беженцев, уже была принесена дюжина плошек с едой, разной по цвету, но чуть не одинаковой по вкусу, такой она была острой. Мы цепляли ее поджаристым душистым наном (на этот раз не чесночным), и запивали зеленым чаем. Третьим за столом был старик с седой густой бородой и загорелым бритым черепом. Это был дед Раджа, один из спасенных бенгальских детей. К счастью, для него я был не русским, а американцем, так что эта тема в разговоре не всплыла. Да старик нас и не слышал, он, едва заметно покачивая головой, произносил про себя мантры.

— Службы безопасности, как правило, пишут с камер на кассеты VHS, — продолжил Радж. — Сколько их получится, как ты предполагаешь?

Это я так перевожу с английского. В этом языке, как все знают, такой разницы нет, но мне показалось, что мы с ним уже перешли на «ты». То есть что он тоже теперь говорит мне «ты».

— Строго говоря, мне нужен промежуток, скажем, с четырех до семи вечера. Хотя бы с двух камер.

— Пишут обычно на трехчасовые кассеты. Их перезарядка может произойти внутри этого промежутка времени. Так что нужно считать как минимум четыре кассеты.

— Нет, Радж, подожди, — сообразил я. — Если нам удастся похитить кассеты только за время с четырех до семи, сразу станет ясно, какие именно посетители нас интересовали. Брать нужно кассеты за целый день. Хотя бы за один день, лучше даже за два.

— То есть по восемь кассет в сутки на каждую камеру получается тридцать две кассеты. За два дня — шестьдесят четыре. И как мы будем их выносить?

— Хм… Самое простое, если я переночую в гостинице под чужим именем и с пустым чемоданом, а утром выеду с полным.

— Шестьдесят четыре кассеты все равно в один чемодан не войдут, — заметил Радж.

— Тогда надо взять только дневные кассеты за два дня: восемнадцатое и девятнадцатое. Они же их как-то маркируют?

— Маркируют, иначе зачем их хранить, — уверенно сказал Радж. — Хорошо, как выносить кассеты, мы придумали. Остался сущий пустяк.

Он улыбался. В Индии люди, даже полуголые ребятишки, возящиеся в придорожной грязи, чистят зубы палочкой из какого-то дерева, и они у них ослепительно белые. Похоже, Радж тоже пренебрегал зубной пастой, пользовался примитивным средством.

— Я слушаю, слушаю, — улыбнулся я в ответ.

— Нет, это я хотел бы послушать. Ты старше, опытнее.

С этим я спорить не стал:

— Нам нужно найти своего человека в «Марриотте».

Очевидно, нет? Не приступом же брать комнату охраны.

— Вот видишь, я опять оказался прав. Лучше послушать старших.

Во многих странах индийцев почему-то много именно в гостиничном бизнесе. Мы с Джессикой в молодости как-то проехали на машине через всю Америку, от побережья до побережья. Так вот, практически во всех мотелях и отелях средней руки менеджеры были индийцами.

Радж уже звонил. Говорил он на своем родном языке, то есть по-английски. Не знаю даже, правильно ли называть его индийцем. Ему пришлось сделать четыре звонка, прежде чем он ободряюще кивнул мне.

— Как ее зовут? — спрашивал у человека на том конце провода Радж. — И телефон ее у тебя есть? — Он уже записывал на бумажной скатерти, которой был застелен столик в переговорной. — Спасибо огромное. Придется на свадьбу твоего сына подарить ему живого слона. Отплатить тебе чем-то меньшим я не могу.

10

Девушку звали Чандра. Она была очень маленького роста — метра полтора, может, чуть больше, но хорошо сложенной, с быстрыми точными движениями и пытливыми карими глазками. Не красавица, но молоденькая, живая. Вес при знакомстве с новыми людьми я обычно не прикидываю, но в данном случае половина его совершенно определенно приходилась на разноцветные бусы из самоцветов, браслеты на руках и на запястьях, тяжелые металлические заколки в волосах и кольца, которыми были усеяны ее пальцы. Чандра особенно хорошо смотрелась рядом с Раджем, который — я уже говорил — носил на руках целую коллекцию золотых перстней, более или менее начиненных гаджетами.

Было уже около девяти вечера, когда мы приехали в квартиру в Ноттинг-Хилле — мне ведь пришлось заскочить в свою гостиницу, чтобы поменять документы и отчасти внешность. Чандра жила со своими родителями, сестрами и братьями. И первое, что она сказала после представлений, было строгое, но реалистичное:

— Мы гостям всегда рады, но мне вставать в пять утра.

Тем не менее традиционного воспитания отец Чандры, коренастый курчавый индиец в шароварах и босиком — вся квартира была устлана коврами, — провел нас в гостиную с множеством пуфиков, столиков и подушек и велел подать чай. Здесь пили масала-ти.

Радж и хозяева дома знакомы не были, но совершенно очевидно, что принять нас и оказать уважение просил человек, отказать которому было никак невозможно.

— Дело деликатное, — начал разговор Радж. Отец девушки сидел на пуфе и, скрестив руки на рельефно выпятившемся животе, внимательно слушал. — Этот господин, — черноволосый, бровастый и усатый господин, в которого я преобразился, с достоинством кивнул, — из мексиканской полиции. Он выслеживает крупного наркоторговца, который с неделю назад останавливался в отеле, где работает Чандра. Как стало известно, этот наркоторговец встречался там со своим английским дилером. И наш друг хотел бы негласно просмотреть кассеты с камер наблюдения, чтобы определить, кто это такой.

Девушка вопросительно посмотрела на отца.

— А почему вы не обратились в полицию? — спросил тот. — Я уверен, она бы тоже захотела посмотреть на лондонского наркодилера.

— Дело в том, — вступил в разговор я, стараясь говорить с акцентом, — что мы уверены, что мексиканский наркоторговец всегда останавливается в том «Марриотте» не случайно. У него там есть свой человек. В менеджменте отеля или даже непосредственно в службе безопасности. И он сразу даст сигнал тревоги, если этим гостем кто-то заинтересуется. Поэтому мы не хотели бы действовать по официальным каналам.

— И чем вам могла бы помочь моя дочь?

— Для начала, — вновь взял на себя инициативу Радж, — нам важно было бы знать, где сидят охранники, которые отслеживают, что происходит в холле отеля. И, возможно, Чандра знакома с кем-то из них.

— Разумеется, — вставил я, — если нам удастся просмотреть интересующие нас кассеты, все, кто нам помогали, останутся очень, очень довольны.

Отец с дочерью переглянулись. Не потому, что я заговорил о деньгах — у них явно возникла идея.

— Я могу взглянуть на ваши документы, сэр? — попросил индиец.

— Разумеется.

Я достал из кармана свой мексиканский паспорт и полицейский бедж с номером.

В гостиную вошел юноша с подносом, на котором дымились стаканчики с чаем. Пока мы разбирали их, отец девушки внимательно изучил документы и вернул их мне.

— А это не может оказаться опасным для Чандры?

— Риск лишь в том, что мы спугнем преступника, — отмел его сомнения я.

— Что скажешь? — спросил он дочь.

— Давай поговорим с Мэтью.

— Он завтра работает?

— Да. Я — с семи, он — с восьми.

Отец семейства счел наконец нужным прояснить ситуацию:

— Моя дочь близко знакома с одним из сотрудников охраны отеля. Он даже устроился на работу по ее рекомендации. Это англичанин, белый. Они с Чандрой вместе учились в школе, теперь вместе работают, иногда ходят небольшой компанией в кино или в клуб. А что конкретно от него потребуется?

— Дать нам на время кассеты с камер наблюдения за определенный день или два, — сказал я. — Мы немедленно просмотрим их и вернем. Если все сработают четко, никто этого и не заметит.

Отец снова посмотрел на дочь.

— У Мэтью вечно не хватает денег, — пожала она плечами. — Скорее всего, он согласится.

— Но вы в нем уверены на сто процентов? — уточнил я, действуя в рамках предложенной мною же версии. — Ваш друг никак не может быть связан с наркомафией?

— За это я отвечаю, — с достоинством кивнула Чандра. — Он даже травку не курит. Только и вы его не подведите.

Номер в «Меридьене» я оставил за американским гражданином Пако Аррайей. Мало ли по какой причине он не пришел ночевать? А в «Марриотт» я въехал по мексиканскому паспорту Мигеля Гомеса на одну ночь с возможностью продлить пребывание, если дела в Лондоне задержат меня дольше. Носильщик поднял в номер мой багаж — средних размеров зеленый нейлоновый чемодан на колесиках. Мы купили его с Раджем в открытом до полуночи китайском магазине и для веса положили в него несколько старых каталогов видеотехники, проложенных упаковочным поролоном. Все это потом можно будет просто оставить в номере.

Уже забравшись в постель, я включил «Скай Ньюз». Федеральные войска продолжали ракетный обстрел Грозного. Жилые дома с провалами окон, за которыми виднелись разрушенные перекрытия. Чеченские бронетранспортеры с бородачами на броне, петляющие среди куч битого кирпича. На фоне зеленого, с белой и красной полосами флага Республики Ичкерии Аслан Масхадов в папахе проклинает российских агрессоров. Женщины в черных платках бегом перемещаются от развалин к развалинам в поисках еды для своих детей. И с верхней точки — столбы черного дыма, стелющиеся над крышами еще стоящих зданий.

Звук я не включал — такие тексты я знаю наизусть. Я и в Москве часто только смотрю изображение — там тоже свое видение проблемы, в такой же степени однобокое. Мне вдруг пришло в голову, что я со своей жизнью, расколотой между Россией и Западом, давно уже ни на чьей стороне. Ни та, ни другая меня бы не увлекла, не воодушевила, не одурачила бы. И если я продолжал что-то делать, то единственно для того, чтобы таким кадрам неоткуда было взяться.

Похищенные

За окнами ангара, сейчас вполне заменяющего сауну, был еще разгар дня, когда мы услышали, как завелся двигатель. Других машин здесь не было, да и тиканье характерное, дизельное. Потикал чуть фургон и уехал, промелькнув в краешке окна.

Я посмотрел на часы. Без десяти пять. Я должен был уже сидеть в самолете, лететь домой, в Нью-Йорк. Как мне все это потом объяснить Джессике?

И тогда и послышалось пение. Очень характерное, я просто ушам не поверил, что здесь его слышу.

— Что там такое? — спросил Кудинов.

Я встал и вытянул на пределе пристегнутую наручниками руку, чтобы выглянуть в свое окно.

— Вот что я вижу. Наши милейшие новые друзья вынесли на траву коврики и приступили к молитве.

— Какой молитве?

— Повернулись, как положено, лицом к Мекке и совершают намаз.

— Я думал, ты про похитителей?

— Про них, бесценных.

— Вот эти двое — рыжеволосый и рыжезубый? Они мусульмане?

— Они, они.

Лешка задумался.

— Ты согласен теперь, что это не полиция и не МИ-5? — спросил я.

Кудинов кивнул.

— И тогда рабочая версия…

— Рискну предположить, — рискнул я, — что Мустафа, ну, тот алжирец, в самом начале работы на нас где-то прокололся. Нет, он не сдавал нас, — упредил я Лешкино возражение. — Не похоже на него, вся моя интуиция против этого восстает. Какую-то он допустил оплошность, и за ним решили проследить. Но не силами соплеменников — их в толпе различить легко, — а с помощью неофитов белой расы.

— Допустим, — согласился Кудинов.

Но мне по-прежнему не удавалось принять очевидное.

— Ну, дают! В Штатах много людей принимают ислам, но это почти на сто процентов черные.

— У нас есть и белые, до десятка в год. — Лешка про Англию уже давно говорит «у нас». — Я же написал об этом в справке.

Я вспомнил, что действительно утыкался глазами на эту экзотику, однако значения ей не придал.

— Но если твое предположение справедливо, — продолжал Кудинов, — то дела наши обстоят не лучшим образом.

Это уж точно! Наверняка аль-Масри свой бизнес защищает. Велел проследить за Мустафой и выявить человека, которому тот передавал информацию. То есть меня. Что с ней делал я, визуально определить невозможно. Значит, эти сведения нужно получить из моих уст. Соответственно, сейчас вежливых похитителей сменит отморозок с набором инструментов. Всяких щипцов, скальпелей, иголочек, крючочков… И вскоре он с ласковой улыбкой начнет засовывать их как в существующие отверстия в моем теле, так и в специально для этой цели проделываемые. Наверное, в какой-то момент все это станет невыносимым, и мне придется соврать что-либо правдоподобное, чтобы заслужить пулю в лоб.

Единственным утешением было то, что на той встрече в парке с Мустафой, до которой я никак не дойду, Лешки со мной не было. Нужно было стоять насмерть, что он был просто прохожим, к которому обратился заблудившийся в Лондоне американец.

Я изложил свои соображения Кудинову.

— Ты считаешь, у меня есть шанс получить пулю в лоб сразу? — усомнился он.

— А ты непременно хочешь разделить мои муки? Друг мой Алекси, — так церемонно я назвал его применительно к обстоятельствам. — Ты прекрасно знаешь, что геройство не обязательно проявление ума и благородства. Оно часто идет рука об руку с глупостью и иногда даже сливается с ней воедино. Сейчас как раз такой случай. Да, героем ты не станешь, но и дураком тоже.

— Это ты сейчас глупость сказал, — буркнул Лешка.

И передо мной вдруг во всех подробностях предстала та сцена. Как мы обсуждали с ним и с Моховым, какую кость нам бросить лондонской резидентуре. Вот так же Кудинов сказал, что я сморозил какую-то глупость. Я ответил, что так я избавляюсь от мыслей, которым не место в умной голове. А Лешка предупредил, чтобы я был с этим поосторожнее, потому что глупость заразительна.

Это он не прав был. Моя зараза так при мне и осталась, он-то здесь ни при чем.

Однако в этих обстоятельствах меня почти так же, как возможный приезд дежурного вивисектора, беспокоила Джессика. Я ведь сегодня должен был улететь домой. От Лондона до Нью-Йорка восемь часов полета, пять часов разницы во времени. Мой самолет должен был приземлиться в семь вечера в Кеннеди, в Лондоне будет полночь. Но это не значит, что у меня почти восемь часов в запасе. Я ведь обычно звоню домой перед вылетом, уже из самолета. А в ситуации, когда в самолете меня нет, точно уж позвонил бы и что-то соврал.

Я заворочался и вздохнул.

— Что? — спросил Кудинов.

— Мне надо бы позвонить домой.

Лешка, разумеется, в курсе. Ну, что Джессика и не подозревает, чем на самом деле я занимаюсь, когда уезжаю по якобы туристическим делам. Что она вообще ни о чем не знает.

— Ты хочешь сделать это сейчас? С телефона, который остался нашей единственной надеждой?

— А как я потом объясню, почему не позвонил? Я же не в Сомали ездил и не в Антарктиду.

Кудинов откинул голову и смотрит на меня своим взглядом денди. Он не потому все это говорит, что боится. Ему нравится дружески мучить меня. Ну так, слегка покусывать.

— А ты бы что предпочел? Дать жене придуманное объяснение самому или пусть потом за тебя скажут правду другие?

Красиво излагает! Интеллектуал.

— Что, я сам не знаю, что это риск? — говорю я.

— Да ладно! Звони, звони, раз надо. — Лешка искренне это говорит. — Почему нас обязательно должны застукать?

Бесстрашие и душевная щедрость — это хорошо. Было бы просто замечательно, если бы не было еще здравого смысла.

— Нет, давай дождемся, когда нам будет что сказать нашим. А потом позвоню домой. И ты Таню свою успокоишь.

— Таня — боевая подруга, она готова к любому повороту событий. Завтра сам приеду и успокою ее.

Это называется позитивным мышлением. Хотя оно еще ярче, чем в словах, проявляется в действии. А нам было чем заняться.

Напоминаю, мы с Кудиновым были заперты в слесарной мастерской.

За день до похищения

1

Я проснулся в «Марриотте», как мне велел будильник — в семь. Чандра, моя сообщница по заимствованию кассет у службы безопасности, вероятно, уже гудела где-то пылесосом. Я успел принять душ, налепить на себя парик, брови и неприятно щекочущие ноздри усы и собирался пойти завтракать, когда зазвонил гостиничный телефон. Она, Чандра.

— Мэтью может сейчас к вам зайти?

— Конечно.

Друг Чандры приходил на работу с запасом: на часах было без двадцати восемь. Он был худым, голубоглазым, губастым, с зачатками растительности на прыщеватом лице. Еще он плевался, когда говорил.

— Чандра там плела мне что-то, но я ничего не понял, — заявил он, поприветствовав меня итальянским «чао».

Я терпеливо, насколько мог, объяснил задачу.

— Мне нужны кассеты за восемнадцатое и девятнадцатое сентября, — уточнил я. — Они же еще не затерты?

— Нет, мы держим их две недели, — успокоил меня парень и перешел к главному: — Сколько вы заплатите?

— У тебя самого есть представление на этот счет? — спросил я, отодвигаясь. Даже если парень ничем не болен, слюна — это не капельки дождя.

— Меньше чем за тысячу фунтов я не соглашусь. Я рискую работой.

По его виду было не похоже, чтобы такая перспектива его пугала. Не знаю, кто у них в отеле отбирал людей в секьюрити, но я бы этого охламона не взял и для уборки помещения. Сумму он назвал приличную, однако в случае успеха этой затеи прибыль по инвестициям могла бы исчисляться тысячами процентов. Единственно, никогда не надо идти у агентов на поводу. А то он решит, что я буду исполнять все его прихоти и капризы. Последнее слово должно быть за вами. Но и отпугнуть человека нельзя.

— Я дам тебе семьсот пятьдесят и, если обнаружу то, что искал, еще столько же, — сказал я.

— Идет. Только много кассет я сразу принести не смогу.

— Сколько сможешь?

— Штук двадцать зараз.

— Хорошо, столько и не понадобится. Начнем с восемнадцатого сентября. С трех дня до восьми вечера. С двух камер — которая смотрит на входную дверь и которая берет весь холл.

Мэтью кивнул:

— Чандра принесет кассеты, — он посмотрел на часы, — в девять. А вернуть их нужно завтра до восьми утра.

— Договорились.

Двадцать кассет — это шестьдесят часов видео, бригаду нужно нанимать для отсмотра. И исчезновение целой коробки может обнаружиться. Главное, я-то знаю, что это бессмысленно, разве что для отвода глаз. На самом деле если кассеты трехчасовые, в худшем случае их будет три на камеру, то есть шесть. Ради такого количества не было смысла выкатывать и потом закатывать чемодан, то есть выезжать из отеля.

Я спустился в холл, предупредил девушку на ресепшене, что задержусь еще минимум на день, и вышел на улицу. Мне пришлось дойти до Оксфорд-стрит, чтобы купить то, что я искал, — рюкзак, достаточно небольшой, чтобы не выглядел как багаж, но достаточно вместительный, чтобы уложить в него пусть даже двадцать кассет, если этот Мэтью проявит рвение и инициативу.

По пути я зашел в будку телефона-автомата и сделал два звонка. Во-первых, позвонил на автоответчик и от имени того же Дика записал сообщение для Мохова. Я сообщил ему, что купил зарядник для своего мобильного, так что теперь мне снова можно звонить. Еще я связался с Мустафой и договорился встретиться с ним в три часа где обычно. «Обычно» для наших с ним отношений было, естественно, словом избыточным, но мы условились, что оно будет обозначать основное место встречи в Грин-парке.

Мохов отзвонил мне, когда я вернулся в номер. Я спросил, как скоро он смог бы забрать меня в том же месте, где высадил вчера.

— Через час, не раньше, — ответил он. — Как город движется.

Он, видимо, был в Хитроу.

— Хорошо, это срочно.

Я повесил трубку. На часах — без четверти девять, на завтрак уже не успеваю.

Успел бы сто раз и почему-то не сообразил заказать чай в номер! В мою дверь постучали, вернее, поскреблись в десять. Я открыл — это была Чандра. Она вкатила в номер тележку с ворохом грязных полотенец и простыней и извлекла из-под них коробку для моющих средств.

— Мэтью сказал, что по поводу возврата вы уже договорились. Я их забираю завтра около восьми.

— Да, мэм.

Как и предполагал Радж, это были трехчасовые кассеты, которые записывались по многу раз. Как и предположил я, их было шесть штук. Корешки кассет были испещрены остатками стикеров, на последнем была надпись от руки: НС1-0918-15-18. Я расшифровал буквы как Hall Camera, тогда в другой коробке должны были быть кассеты с другой камеры. Точно: НС3, дата и время те же. Похоже, Мэтью все сделал правильно.

2

Я запихал кассеты в рюкзак и прогулочным шагом вышел из отеля. Раз я Мигель Гомес, могу прямо здесь взять такси. В Англии всегда пара машин дежурит у входа в гостиницы.

Ганновер-сквер оказался в десяти минутах езды, однако Мохов уже был там. Втиснулся у самого края пунктирной разметки, перед кучей скутеров, припаркованных торцом. Рядом с ним на переднем сиденье крутит головой темненькая девочка. Не девочка даже, уже девушка. В самом начале того возраста, когда они расцветают — странно, что папа ей все еще куклы покупает. Сзади толстая коса заплетена, из ушей провода торчат. Вот почему она головой трясет — в такт музыке.

Мохов заметил меня и вылез из машины. Увидев мое мексиканское обличье, он даже рот открыл картинно. Я улыбнулся — терпеть не могу сухарей. Мы обогнули решетку из редких коротких прутиков и вошли в пустынный сквер.

— Это твоя принцесса там сидит? — спросил я.

— Она. — Короткое слово, а произнесено с такими обертонами, что ясно, кто для него цель всякого бытия. — Извини, мне с занятий надо было ее забрать.

— Что за жизнь! Были бы мы нормальными людьми, познакомились бы семьями. Ходили бы вместе есть мороженое.

Мохов удивленно посмотрел на меня:

— А мы как раз туда собирались. У нас традиция. Правда, сегодня не успели.

— Ну, извини. Вот, держи.

Я протянул ему рюкзак. Подтверждая все мои наблюдения и соображения по его поводу, Мохов тут же, на ходу, расстегнул молнию и сунул в него нос.

— И что я с этими кассетами должен сделать? — спросил он. — Ты что-то туманное сказал мне тогда в машине после «Херродса». Хотелось бы поподробнее.

— Пожелания такие. Отсмотрите их с вашими ребятами, которые занимаются МИ-5. Найдите на них всех, кого вы знаете. Туда должна была прийти большая шишка и еще кто-то из сотрудников рангом пониже. Этого знаешь?

Мы подошли к свободной скамейке и сели. Я протянул Мохову фотографию Фини с Ашрафом.

— Наш египтянин. И англичанина в очках знаю, конечно. Джон Фини. Это он должен быть на кассете?

Мохов был заметно доволен собственной эрудицией, и я счел нужным его похвалить:

— Не зря здесь рыбу с чипсами переводишь. Да, возможно, там будет Фини. Он или не он, ему нужно было встретить имама из мечети Финсбери-парка. Абу Саид, с железным крюком вместо одной руки, знаешь? — Мохов кивнул. Я отдал и одну из фотографий Халеда. Это, напоминаю, ливанский тройной агент, до которого я пока не добрался. — И вот на этого фрукта попробуйте что-нибудь отыскать.

— Обширная программа.

— Это не все. Нужные куски с этими персонажами нужно скопировать и отправить в Москву. А мне просто распечатайте скрин-шоты.

— Инструктаж закончен? — насмешливо уточнил Мохов.

— Извини.

Я объяснил, что за встреча была в «Марриотте» и почему это так важно.

— Ну, вот это уже вещественное, — довольно проурчал Мохов. Видимо, ему приходится крутиться в резидентуре, чтобы и себя показать, и нас с Лешкой не подвести.

— Это только начало, — пообещал я и уточнил: — Только рюкзак с кассетами должен вернуться ко мне не позднее половины седьмого утра завтрашнего дня. А там восемнадцать часов видео.

— Сообразим, не пальцем сделанные. — Модное словечко или сам придумал? — Я из дома еще свой видак принесу — и на промоточке, на промоточке…

— «На промоточке», — передразнил я. — Смотрите, второго шанса не будет.

— Еще как будет! Мы же их сначала скопируем. Даже раньше можем тебе вернуть оригиналы.

— Не стоит. У меня время до утра.

Мы поднялись и пошли обратно к машине. Мохов не забросил рюкзак на спину и не нес за ручку, а крепко прижал к груди. Страхуется. Как бы лихой проезжий мотоциклист не выхватил бесценный груз.

— Слушай, — озабоченным тоном спросил он, — ты, случайно, не знаешь, где Заур? Ты последний виделся с ним.

— Случайно знаю. — Я посмотрел на часы. — Он сейчас, скорее всего, летит над Менгрелией. Или уже над Имеретией.

Мохов изумленно уставился на меня:

— Он улетел? А кто купил ему билет?

— Я. Чего мучить парня?

Взгляд недоверчивый, запыхтел. Что там интуиция ему подскажет?

— Я так и знал, что вы его перевербуете, — сказал он.

Я расхохотался:

— Володя, ты можешь мне не верить, но я просто отправил Заура домой.

Мохов по-прежнему с подозрением смотрел на меня.

— Клянусь. На свои деньги. Парень же места себе не находил от беспокойства.

Взгляд Мохова помягчел.

— А как же? — Он покачал головой. Конечно, как же Центр, ФСБ, все эти серьезные организации? — Ну ты даешь. И что мне теперь сказать шефу?

— Тот же вопрос — тот же ответ. Если тебе так проще, скажи правду. Мне все равно.

— Хм… Ладно, скажу, что Заур куда-то пропал. — Мохов повеселел. — Главное, что об этом можно больше не думать. Нет человека — нет проблемы.

Сталин это сказал, Иосиф Виссарионович. И «Доверяй, но проверяй» — это тоже он. Внес свой вклад в русский язык несостоявшийся грузинский поэт.

— Я рад, что ты все правильно воспринимаешь. — Мы подошли к выходу из сквера. — Подумайте сами, как лучше вернуть мне кассеты. Может, через Станислава, чтобы тебе лишний раз не светиться.

Станислав, напоминаю, это Лешка Кудинов — мы перед своими тоже шифруемся. На самом деле наши контакты с Моховым были одним из самых больших рисков во всей операции. Он же сотрудник росзагранучреждения, как они это называют. Выявили его англичане в качестве разведчика или нет, время от времени за ним все равно должны пускать хвост. Лешке тоже, разумеется, должен будет передать кассеты кто-то из резидентуры, но все же не тот же самый человек. Наверняка у них продуманы свои процедуры, через те же явочные квартиры.

Мы пожали друг другу руку, и Мохов вернулся в машину. Девочка, по-прежнему качающая головой в такт музыке, вынула из уха один наушник и вставила его отцу. Тот застыл с блаженной улыбкой — не от музыки, оттого, что он сейчас со своей принцессой связан еще и этим проводом. А девочка потянулась к нему и поцеловала в щеку. Наверное, он только что ей этот новый диск купил.

Я подождал, пока моховская «мазда» не выехала с площади. Никто за ним не поспешил вслед. Однако в наши дни это уже ни о чем не говорит. Теперь ведь все города утыканы видеокамерами, даже если машина регулярно проверяется технарями на наличие маячков. Мне бы самому не подхватить от него вирус.

Я вышел на одну из главных торговых улиц мира, Оксфорд-стрит. И здесь в одном из очень фешенебельных и очень дорогих магазинов мужской одежды купил себе шляпу. Так что следующий перекресток я пересек хотя по-прежнему мексиканцем, но все же уже другим человеком.

3

Меня трудно удивить. «Nil admirari» с молодости было одним из моих самых любимых изречений. Хотя, честно сказать, мало ли у меня было выписанных цитат из умных книг? Постепенно многие из них теряли новизну и безусловность, не оправдывались опытом, оказывались лишь игрой ума, красным словцом или, наоборот, банальностью. Другие же, наоборот, становились неразрывной частью меня самого. Так произошло и с этой мудростью — ничему не удивляться. И лишь изредка жизнь преподносит мне сюрпризы, заставляющие забыть об усвоенной невозмутимости.

Это я по поводу одной из фотографий, которые передал мне Радж. Чтобы не мелькать слишком часто в его магазине, я попросил послать их мне с одним из племянников в паб «Собака и утка», в котором я приземлился. Мне был вручен стандартный кодаковский конверт с несколькими десятками отпечатков, на которых был запечатлен Рашид Халед, ливанский толстячок, работающий на всех, кто заплатит. А также люди, с которыми он встречался за вчерашний день. Так вот, одним из них был Рамдан, тот самый бесстрашный алжирский боевик, столь опасающийся контактов с темными личностями вроде меня.

Скорее всего, они были хорошо знакомы. На одном из снимков — они были сделаны в кафе — Рамдан запросто накрывает руку ливанца своей. Они говорят о чем-то серьезном — ни на одной из пяти фотографий не видно улыбок, этих привычных для Востока смазочных материалов даже в ходе сложных деловых переговоров. Зачем они встречались? На чем порешили? Я понял вдруг, что уж это-то я смогу узнать.

Я дошел до ближайшей красной телефонной будки и позвонил Раджу.

— Ты знаешь, где сейчас наш ливанский друг?

— М-м… — Защелкали клавиши компьютера. — Судя по всему… Да, похоже, Объект Два приехал обедать в тот же ресторан, где был вчера.

— Как называется?

— «Лайя-Лина». Бошамп-плейс, 2, рядом с Бромптон-стрит.

— Отлично, найду.

— Помощь нужна?

— Сделайте так, чтобы, кроме нашего, других фотографов там не было, — рассмеялся я.

Халеда в ресторане я заметил сразу. Как человек, которому есть чего опасаться, он сидел в самом дальнем углу, лицом к двери, рядом с проходом в туалет и на кухню, из которой наверняка был выход на задний двор. Я устроился в том же конце зала, лицом к нему. Напоминаю, по-прежнему в обличье мексиканского полицейского.

Народу в ресторане было немного. Арабская супружеская пара с четырьмя кучерявыми шумными детьми за составленными вместе тремя столами. Двое молодых французов шепчутся через проход от нас, похоже, голубые. Яркая полная женщина, когда-то несомненно восхитительная, а теперь покрытая толстым слоем штукатурки, ест суп, промокая губы салфеткой после каждой ложки. Так где же Раджев фотограф?

Ливанец, похоже, с закусками уже покончил. Наклонив лицо к самой тарелке, он с аппетитом хлебал суп, отхватывая после каждой ложки приличный кус от лепешки. При его комплекции он вряд ли ограничится первым блюдом, так что можно было не торопиться. Я заказал мезé, это такой набор ливанских закусок, и полбутылки красного вина.

Мезе и вино мне принесли быстро. Халед к этому времени покончил с супом и откинулся на диване. Наши глаза встретились — а я хотел, чтобы он видел, что я смотрю на него. Угрозы и даже повода для беспокойства он во мне не узрел. Рыгнув, он вытащил из кармана клетчатый носовой платок и утер пот со лба. Горячий был суп или очень острый. Потом взгляд его снова скользнул в мою сторону: я по-прежнему смотрел на него. В глазах ливанца мелькнуло недоумение. Вот теперь, наверное, пора!

Я встал и направился в сторону туалета. Поравнявшись с Халедом, я молча положил перед ним конверт с пятью фотографиями, на которых он был запечатлен с Рамданом. Я отлил, не спеша помыл руки, бессмысленно подержал их немного под худосочным сушителем и вернулся в зал.

Халед снова утирал пот, теперь уже со всего лица. Я с невозмутимым видом прошел мимо к своему столу. Ливанцу принесли кус-кус с горкой мяса и овощей посередине блюда, однако еда его больше не радовала. Халед автоматически положил кус-куса себе на тарелку и снова посмотрел на меня. Я счел нужным кивнуть ему с вежливой полуулыбкой и взялся за свое мезе.

Мы так и продолжали есть, время от времени поднимая глаза друг на друга. Напряжение, которое я читал во взгляде и во всех движениях Халеда, возрастало и стало нестерпимым. Он подозвал официанта и что-то сказал ему.

Официант — немолодой уже усатый мужчина с мягкими изящными движениями — подошел и склонился надо мной:

— Вон тот господин спрашивает, не угодно ли вам вместе выпить кофе. Он ненавидит делать это в одиночестве.

— С удовольствием.

Я улыбнулся и широким жестом пригласил ливанца за свой стол.

— Мне, — сказал я официанту, — тоже кофе и…

— Арак?

Меня даже передернуло. Арак — это ливанское название для анисовой водки. Но если кому нравится, благослови вас Господь — я никого не хотел обидеть.

— Нет-нет, лучше виски, — поспешно сказал я. — А тому джентльмену — что он пожелает.

Джентльмен приветливо кивнул мне, попытался отодвинуть столик, которым он был прижат к дивану, и не без труда, с деятельной помощью официанта выбрался в проход.

Вблизи он казался еще толще. Плоть щедро свисала с него по бокам и со щек, двумя большими валиками заполнила шею, когда он сел. Пухлая ручка вернула мне конверт с фотографиями.

— Мы знакомы? — спросил он по-английски. У него был сильный акцент.

— Вероятно, лишь односторонне, — любезно растягивая губы, ответил я по-французски.

Ливанец охотно перешел на этот язык.

— И я могу быть вам полезен?

— И нам, и даже в большей степени себе самому.

Какой-то мужик неопределенной восточной внешности вошел в ресторан. Лет сорока, с нечесаной и не очень чистой шевелюрой. Прошел к стойке бара и заказал эспрессо. Это наш фотограф? Камеры при нем не наблюдается, но сейчас же фотографируют и из оправы очков.

Нам принесли кофе с крошечными сладостями на блюдечке. От спиртного Халед как истинный мусульманин отказался, хотя вообще ливанцы на это дело смотрят просто. Он непрестанно утирал лицо платком — нервничал. Он не знал, кто я такой, а спросить не решался. Будучи человеколюбив, я прервал его муку:

— Нас интересует тот паренек, Рамдан.

Я специально так сделал. Вряд ли он захочет сразу говорить о себе.

— Что именно вы хотите знать? Кто он такой?

— Да нет, это мы знаем. — Я разговаривал небрежным тоном, как человек, уставший от собственной осведомленности. — Хотелось бы уточнить, зачем он с вами встречался.

Халед молчал. Дураком он не был, хотя трусость, несомненно, не признак большого ума. Разумнее быть храбрым, но этим качеством ливанец, похоже, обладал не в полной мере. Сейчас он придумывал, как бы ему ответить, чтобы я от него отвязался, но и чтобы ничего существенного не сказать.

— Этот человек неуправляем, — помог ему я. — Мы пришли к выводу, что вы в опасности, а терять вас совсем не хочется.

— Я знаю, что он неуравновешенный, — произнес наконец ливанец. — Только не знаю, как с этим быть.

— Он скоро уедет, — попробовал ободрить его я. — А до Йемена далеко.

Халед странно посмотрел на меня.

— Нет?

— Нет, он сказал, что в конечном счете его решили оставить в Лондоне.

— И чем он будет заниматься?

Ливанец замялся. От волнения он стал сучить ногами. Я этого, конечно, не видел, только стол задрожал.

— Если он и у вас вызывает опасения, лучше сказать нам, — подтолкнул его я.

— Мне точно не следует об этом говорить. Мы можем оставить этот разговор?

Я пожал плечами:

— Можем, конечно. Но если продолжим, вы очень скоро похвалите себя за то, что рискнули. Итак?

Ливанец засопел. С одной стороны, избыточный вес и соответствующая нагрузка на сердце. С другой — вылезающие наружу заросли в ноздрях, препятствующие поступлению кислорода. Давай, решайся! Ты же понимаешь, что перед тобой сейчас не человек сидит, а новый контракт. Ну, хорошо, я помогу еще.

— Вы же прекрасно понимаете, что я не из собственного любопытства это спрашиваю, — сказал я. — Мы же с вами профессионалы, можем перескочить вступительные этапы.

Толстяк запыхтел.

— Ну, хорошо. Мне почему-то кажется, что вы не обманете моего доверия. Этот юноша будет заниматься некоторыми поставками.

— Некоторыми поставками некоторых видов вооружения? — предположил я и попал в точку.

— Ну, раз вы и сами это знаете.

— И для кого? Я, как вы убедились, что-то действительно и сам знаю. Но мне важно понимать, насколько вы готовы вести дела откровенно.

Халед снова запыхтел. Глупо это с его стороны — ответ же очевиден. Достаточно следить за тем, что происходит в мире.

— Ладно, это мне тоже и без вас известно, — устало произнес я. — Для талибов и чеченцев. Ну, в первую очередь.

Карие маслины Халеда по-прежнему смотрели выжидающе.

— Но онже и что-то конкретное вам сказал.

Не возразил ливанец — снова я правильно предположил. Попробуем зайти с другой стороны, задать вопрос, ответить на который ему будет не трудно:

— Вы уже передали эту информацию дальше?

— Пока нет.

И поставил жирную точку. Глупый я! Ливанцы в Средиземноморье и по всему миру — люди дела. Так что говорить с ними надо соответственно. А Халед к тому же действительно профессионал, в своем понимании. Мне цену нужно назвать — вот чего он ждет.

— Хорошо, я задам другой вопрос. Кому вы собирались эти сведения сообщить? Нашим английским друзьям?

Толстяк опять засопел.

— Мы тоже готовы сделать вам предложение, — продолжил я. — Что-то вы можете по-прежнему передавать нашим британским коллегам, но самую интересную информацию мы хотели бы, чтобы вы приберегали для нас.

Халед отпил кофе и прищелкнул языком, как бы признавая солидность если не предложения, которое пока не было сформулировано, то по крайней мере стороны, которая собиралась его сделать. Такой восточный прием в ходе переговоров. Теперь, когда начался торг, он уже не спешил.

— Вы американец? — уточнил он.

Я отпил виски. Двойной «Джек Дэниэлс» без содовой и льда.

— Как видите. Как слышите.

— Почему бы вам не запрашивать сведения от самих англичан?

И он туда же! Как и Ашраф, он думает, что союзные спецслужбы делятся всеми секретами. Что, один я такой испорченный?

— До нас доходит далеко не все, — сказал я. — Люди боятся засветить свои источники, это нормально. У нас с этим даже еще строже.

Это я сказал, чтобы его успокоить. Раз он таким боязливым зайцем выступает перед Ашрафом.

— Но вы не возражаете, чтобы я давал что-то только… старым друзьям?

— Нет, если самое важное достанется нам.

— И в этом случае…

— И в этом случае вы будете получать на треть больше, чем платят вам они.

Я все понимаю. Как он может определить, какие сведения наиболее важные, это одному Аллаху известно. Халед будет продолжать давать информацию англичанам, французам, египтянам и теперь, возможно, Конторе. То, что связано с международным терроризмом, волнует всех. Но французов интересуют в первую очередь алжирские и марокканские террористы, египтян — египетские. Так что Халед сведения в какой-то мере сортирует, но часть их, вероятно, сливает всем. Надо ему помочь.

— Нас в первую очередь интересуют талибы, — сказал я. — В ближайшей перспективе мы ожидаем неприятностей именно из Афганистана. Ну и Чечня для нас тоже важна.

— Почему Чечня? — с подозрением спросил ливанец.

— По очевидной причине — это сейчас самая большая головная боль для русских. — Халед нахмурил брови еще больше. — Нет, мы не собираемся помогать сепаратистам, — поспешил рассеять его сомнения я. — Мы уже однажды помогали врагам русских, как раз в Афганистане, и вы знаете, чем это закончилось.

Халед кивнул:

— Бен Ладен.

Я кивнул в свою очередь.

— Нет, мы с русскими наладили обмен информацией. Они помогают нам с талибами, мы им подбрасываем кое-что по Чечне.

Лицо толстяка прояснилось — теперь он мог переходить к делу.

— Две с половиной тысячи фунтов в месяц кажется вам разумным вознаграждением? — так церемонно сформулировал он свой запрос.

Две с половиной тысячи, это сколько будет в пересчете? Минут пятнадцать — двадцать боя, в котором может погибнуть с десяток парней, чьи жены, дети, матери ждут их дома? Людей, у которых впереди было три четверти жизни? На чем-нибудь другом пусть государство экономит! Только таких, как Халед, надо вести на коротком поводке.

— Начнем с полутора тысяч в первый месяц и со второго дойдем до вашей суммы, если увидим, что это того стоит. Так будет справедливо?

— Я же еще расплачиваюсь с информаторами.

— Хорошо, начнем с двух тысяч. Согласны? — Ливанец кивнул. — Так что вам принес в клювике Рамдан?

— Мы что, уже начинаем?

— Разумеется. Время — деньги.

Халед снова засопел. Не уверен, что с ним расплатятся сразу после покупки, но решил рискнуть.

— Это как раз связано с Чечней. Они купили на Украине АК-47 с подствольными гранатометами. Еще советского производства, но новехонькие, в масле. Первая партия — триста штук. Товар будут поставлять морем через Грузию. Но продавец приедет за деньгами сюда, он требует оплату наличными.

— Кто продавец? Где будет происходить передача денег?

Халед замялся:

— Вы спалите Рамдана, если первое же его дело провалится.

— Не беспокойтесь, мы не станем вмешиваться в сделку. А мало ли что может случиться на бескрайних морских просторах.

Толстяк залез в бумажник и вынул оттуда клочок бумаги, испещренный арабской вязью.

— Человек называет себя генерал Матвеенко, Геннадий Матвеенко. Но прилетит ли он по своему паспорту или по чужому, неизвестно. А груз находится на воинских складах в… — Халед, сощурившись, согнулся над своей бумажкой, — в городе Балта. Да, Балта. Знаете такой?

Я знал, но отрицательно покачал головой.

— А когда будут сведения об отправке груза? Точная дата? Из какого порта? На каком судне?

— Об этом пока не было речи. Деньги же еще не переданы. Рамдан сообщит мне детали, когда сделка будет заключена.

— Он знает, кому вы эти сведения собираетесь передать?

— Нет. Ему все равно. Его интересует лишь, сколько заплатят.

— Если бы не появился я, вы кому хотели передать эту информацию? МИ-5?

Халед кивнул.

— Считайте, что товар уже продан, — продолжал я. — В эксклюзивном порядке.

Нелегальная торговля оружием — уголовное преступление, оно преследуется во всех цивилизованных странах. Но вдруг англичане и сейчас не захотят вмешиваться? Тогда важно, чтобы сделка состоялась и деньги террористов были истрачены на оружие, которое до Чечни не дойдет. Такой у меня был ход мысли.

— Я понял, — с готовностью кивнул толстяк.

Суммы, которые передал мне на оперативные расходы Мохов, давно кончились. Хорошо, я сообразил снять еще наличных с двух своих кредиток.

— Вы на машине? — спросил я, будто не знал этого.

— Да.

— Мы потом сядем в ваш автомобиль, и я выдам вам гонорар за первый месяц.

Ливанец довольно качнул головой:

— Про место, где будет передача денег за «калашниковы», мне тоже лучше никому другому не говорить?

— Никому никаких сведений про покупку оружия. Вдруг англичанам вздумается вмешаться.

— Я понял: про это дело только вам.

— Только мне или человеку, который меня заменит.

— Но вы точно не будете ничего предпринимать? Здесь, в Лондоне?

— Подумайте сами. Не в наших интересах, чтобы сделка сорвалась.

— И не в моих тоже.

— А я, когда сказал «наши», имел в виду нас обоих, вас и меня.

Удивительные иногда бывают невербальные коммуникации. Я имею в виду, когда смыслы передаются без слов. Халед взглянул на меня на какую-то долю секунды, а я совершенно недвусмысленно понял, что он подумал. Он решил, что у меня, как и у него, есть личный интерес. Что я, конечно же, сотрудник какой-то спецслужбы, но тоже что-то на этом деле навариваю и для себя лично. Бюджет на оперативные расходы никакой аудиторской проверке не подлежит, там все на честном слове. Кто меня поймает, если я отколупну немножко здесь, чуточку там? Скажи я ему правду — что я сейчас отдам свои собственные деньги, которые мне в голову не придет попросить Эсквайра возместить, — он шарахнется от меня, как от ненормального. Нет, пусть думает, что я достаточно честный, чтобы делать карьеру, но по мелочам не очень щепетильный. И, судя по этому мимолетному взгляду, несущему так много информации, ливанец так и подумал и меня не осудил. Более того, это его порадовало. Общий бизнес — еще одна скрепа.

Халед хотел оплатить и мой обед, но быстро согласился, когда оба счета забрал я. В машине, пока он как воспитанный человек целиком сосредоточился на поиске нужного компакт-диска, я отсчитал ему две тысячи фунтов. Мы договорились об условиях связи. Приятно иметь дело с опытным агентом — ему не надо объяснять ни про плановые, ни про срочные встречи, ни про железную явку.

Однако на его отъезжающую машину я смотрел с сомнением. Сотрудничать с несколькими разведками уже рискованный шаг. Но работать против объединенных исламских радикалов — это ралли, в котором каждый следующий круг может оказаться последним.

Это я тогда подумал. Глупый я все-таки, и в моем возрасте это уже непоправимо. А сейчас, сидя на бетонном полу в металлическом ангаре, до меня наконец дошло. Конечно же, это от Халеда все пошло! Или он меня сознательно сдал — может, такая у него железная договоренность с англичанами. Или по крайней мере от него я подхватил вирус. У него же маячок был в машине, все его перемещения и помимо меня кто-то отслеживал.

И тогда все становится на свои места. Люди из МИ-5 постоянно его пасут. Заметили, что с ним на связь вышел новый человек, и начали пасти и его. С помощью всех технических средств и сотрудника своего из наружки поспешили послать. Белого — в этом конкретном случае, рыжего. Получается, Лешка оказался прав?

Но тогда почему на контрразведку работают белые мусульмане? Они ведь не для вида, не ради нас совершали намаз? Хотя если с МИ-5 сотрудничают даже имамы, почему бы им не завербовать и этих? Или рыжие вообще — агенты под прикрытием. И тогда тот полуденный намаз был хорошо рассчитанным спектаклем?

4

Вот с этого момента, как я теперь понимаю, все и пошло не так. Соринку захватил водоворот.

Мы встречались с Мустафой в три в Грин-парке. Это в двух станциях метро от ресторана, где мы обедали с Халедом. Впереди у меня было полчаса, и я мог дойти дотуда прогулочным шагом. Однако я распорядился этим временем, как мне подсказывала неукоснительность, то есть рассудок и самодисциплина. Тем более что меня клонило в сон. Возможно, тот двойной «Джек Дэниэлс» сработал как снотворное.

Так что я удвоил бдительность. Сначала взял такси, чтобы добраться до метро «Найтсбридж». Потом вместо того, чтобы проехать две остановки, сел на поезд в обратном направлении, пересел раз, потом еще раз, и так, замкнув треугольник, добрался до места назначения.

Грин-парк весь в открытых зеленых лужайках с деревьями вдоль аллей и редкими посадками посреди ровно подстриженной травы. На газонах, что было бы удивительно для Америки, никто не валялся с книгой или просто подставляя лицо уже нежаркому сентябрьскому солнцу. Да и гуляющих было не так много.

Мустафа, как мы и договаривались, сидел на скамейке на первой дорожке, уходящей от Пикадилли. Из ушей у него торчали провода, руки теребили айпод, на ногах были новехонькие кроссовки со светоотражающими вставками. Поправил свои дела паренек благодаря знакомству с американским дядюшкой.

Я шел, не обращая на него внимания, вообще глядя в сторону. Мустафа, мычащий чуть слышно заунывную андалузскую мелодию, поднял глаза. Соображал он быстро — ему потребовалось пара секунд, чтобы понять, что человек со смоляными волосами и густыми усами — тот же самый, с кем он познакомился три дня назад. Его первым порывом было встать, но он вспомнил мои инструкции и тут же опустил взгляд. Я прошел метров двадцать дальше по аллее и приземлился на пустую скамью.

Трое подростков в разноцветных пуловерах вприпрыжку прогуливают на поводке фокстерьера. Две уже немолодые подруги толкают перед собой сидячие коляски с важными щечкастыми карапузами. Размеренно вышагивает джентльмен в шляпе и с тростью-зонтом, несмотря на солнечную, все еще летнюю погоду. Вроде все мирно. Меня же не наружка МИ-5 волновала, да и в том, что я ее за собой не привел, я тогда был уверен. Братец у моего нового друга беспокойный был.

Я достал из кармана путеводитель и раскрыл его. Мустафа заметил знак, пружинистым легким движением встал и пошел ко мне. Я остановил его рукой, показывая что-то в путеводителе, парень нагнулся ко мне и сел. Со стороны это выглядело так, как будто турист уточнил что-то у местного жителя, а потом они решили немного поболтать.

— Ты уверен, что твой брат за тобой не следил? — спросил я, все еще водя пальцем по странице путеводителя.

— Нет, он с утра куда-то уехал, — сказал Мустафа, выключая айпод. — Но я делал, как вы сказали. За мной точно никто не шел.

Парень говорил спокойно. Не похоже было, что он запуган Рамданом и стремится прервать наши отношения.

— Раз решено оставить его в Лондоне, нам надо быть внимательнее.

Мустафа удивленно посмотрел на меня. Если бы рот у него обычно был закрыт, сейчас бы он открылся.

— Кто вам сказал? Он сам? Об этом пока знают всего человек пять.

— Или шесть. А может, действительно пять, — загадочно произнес я. — Но я обязан знать такие вещи, чтобы с тобой ничего не случилось. Ты бы сказал мне сам?

Парень неуверенно кивнул. Не ожидал, что мы можем узнавать о них с братом и из других источников. Надеюсь, теперь не будет ничего замалчивать.

— Рамдан, похоже, нас недооценивает, — продолжал я. — Во всяком случае, не верит, что мы к безопасности наших людей относимся очень серьезно. А он сказал тебе, что в день нашего знакомства попытался догнать меня и, я так полагаю, ограбить? А может, и убить?

— Нет, но я догадался. — Мустафа покраснел. — Простите, это из-за меня так получилось. Рамдан сказал, что я — дурак и что деньги наверняка фальшивые. И тогда я возразил, что вы отсчитали их, распечатав не начатую банковскую упаковку. У меня и в мыслях не было, что он попытается вас догнать.

Смутился, ему стыдно и за себя, и за брата. Но и отрицать не стал. И то, и другое в его пользу.

— Мустафа, я хочу, чтобы в одном у нас с тобой была предельная ясность. — Я посмотрел ему в глаза. — Личная война, которую ты начал, очень важна. Она может спасти десятки, сотни парней, твоих сверстников. Ты готов ее продолжать?

Алжирец кивнул.

— Ты осознаешь, что теперь тебе придется скрывать это от брата?

Снова кивнул, уже не так уверенно.

— Мне через пару дней придется уехать из Лондона. На встречи с тобой будет приходить другой человек.

— Он все будет знать?

— Он все будет знать и так же, как я, будет следить, чтобы все шло, как мы договорились.

Мустафа облизнул свои полные приоткрытые губы.

— Я понял.

— Условия связи остаются прежними.

— Понял, понял. Но если я в какой-то четверг не пришел, значит, у меня для вас ничего нет.

— Правильно, зря не рискуй. Если материал, который у тебя есть, не срочный, вполне может подождать неделю, принесешь все разом в следующий раз.

Мустафа полез в карман джинсов:

— Вот еще ребята, которых отправляют в ближайшие дни.

Это опять были ксерокопии паспортов с приписанными от руки датами и номерами рейсов.

— Отлично, молодец. Только впредь не делай ксероксы, это опасно. Достаточно фамилий, номеров паспортов и данных о вылете. Даже если такую бумажку у тебя найдут, ты всегда можешь сказать, что записал это, чтобы заказывать билеты.

— Да, так спокойнее.

Проверить его — нет? А, была не была!

— А чем Рамдан будет заниматься? Тем же, что и ты?

Мустафа замялся:

— Не совсем. — Он беспокойно взглянул на меня. — Вы только меня не подведите. Он будет заниматься закупками оружия. Только здесь я вам не помощник. И не пытайтесь.

— Хорошо, хорошо. Не волнуйся. Если вдруг что-то сможешь передать нам без риска для себя, мы будем рады. Но, повторяю, главное — без нужды не рискуй.

— Рамдан больше всего злится, что я привел вас к нам домой. Он теперь ищет другую квартиру. — Он помолчал, потом решился. — Да, а когда я получу остальные деньги?

Расхолаживать агентов не стоит.

— В конце месяца. Не беспокойся, заминки не будет. К тому же теперь ведь речь идет только о тебе?

— Да.

Мустафа опять замялся.

— Что?

— Я не очень понимаю, что мне с этими деньгами делать. Мы же с Рамданом посылали их родителям.

— Заведи свою кубышку. Клади деньги на карточку или арендуй ячейку в банке. Я бы не стал посвящать в это брата.

Парень кивнул. Потом для разнообразия закрыл рот и уставился мне прямо в глаза.

— Все же будет хорошо? — спросил он.

— Все будет хорошо, — с американской улыбкой и уверенностью в голосе сказал я. — Только нельзя расслабляться.

Был ли я сам в этом уверен? Да и поверил ли мне этот паренек? Я смотрел, как, включив айпод, он уходит, чиркая по асфальту своими новенькими кроссовками. Будет ли у него время их сносить?

Так я думал о Мустафе и об опасностях, которые его подстерегали, за час до того — о Халеде. Почему-то мне не пришла в голову мысль, что я от них ничем не отличался.

5

Вот я и добрался наконец до первого появления нашего главного похитителя. Хотя тогда что я видел, по привычке сканируя время от времени окрестности?

Через скамью наискосок парень какой-то приземлился. Белый, вернее, рыжий, если не оценивать людей по расовому или этническому признаку. Из ушей тоже, как у Мустафы и у каждого пятого прохожего, провода торчат. Руки тискают газету — нетерпеливо так, почти зло. Газета вроде бы спортивная, да и сам парень похож на футбольного фаната — сидит развалившись, на гуляющих посматривает с прищуром, как цепной пес на прохожих. Справа на скамейку баночку поставил — может, даже с пивом, я не знаю, какие в Англии законы на этот счет. В любом случае, парень потягивает из нее по глоточку, причмокивая. На уход Мустафы он не отреагировал, да и вообще, я решил, маловероятно, чтобы у алжирского террориста, Рамдана, был под рукой белый англичанин.

В общем, в качестве подозрительного типа я его отмел. Да и веки мои предательски тяжелели. В какой-то момент я даже подумал, не подсыпали ли мне за обедом снотворного в виски. Халед же в том ресторане завсегдатай, у него там и сообщники могли быть. Сделал условный знак или даже сказал что-то официанту, тот и кинул мне в стакан таблетку-другую. А что? Кто это может исключить?

Я энергичным движением головы стряхнул пелену, пытающуюся затянуть мой внутренний взор. Мне пора было составить подробный отчет для Эсквайра. Делать это в номере или даже в пабе небезопасно, но парк для таких невинных занятий — место идеальное. Чтобы рассмотреть эти буковки на мониторе, нужно было бы забраться вон на тот платан, рядом с вороньим гнездом, и вооружиться подзорной трубой, если не телескопом.

Свой ноутбук в особо прочном корпусе я извлек из сумки не без чувства удовлетворения. А что, я своего шефа не подвел. Мое задание было простое: установить контакт с помощником египетского военного атташе Ашрафом Абдельхамидом, наладить с ним хорошие деловые отношения и убедить его передать нам на прямую связь кого-то из его агентов в среде исламских радикалов. Конечная цель: выйти на человека, занимающегося вербовкой боевиков для Чечни, и склонить его к сотрудничеству. Это задание, после которого я теоретически мог возвращаться домой, было выполнено в первые два дня. Я даже не помню, пришлось ли мне как-то отдельно убеждать Ашрафа поделиться с нами Мустафой.

С этим пареньком, как известно, ситуация на какое-то время оказалась подвешенной, но в итоге Мустафа помогать нам не отказался. Результат: данные на полторы дюжины завербованных моджахедов, которые, если все наши будут работать так же хорошо, как мы, до Чечни не доберутся. Это разовый, непосредственный результат. Главное, что сведения об отправляемых на подготовку боевиках будут поступать в Контору регулярно. Ну, по крайней мере, пока Мустафа будет неукоснительно следовать всем моим инструкциям и пока Господь его хранит.

Вся эта информация — тем более что на сегодняшний день это были ксерокопии паспортов — будет поступать в Контору через лондонскую резидентуру. Это, безусловно, правильно технически — местные ребята переправят документы диппочтой с первым же самолетом «Аэрофлота». Это неплохо и политически: нелегалы, как мы с Лешкой, время от времени нуждаются в помощи сотрудников резидентуры, так что и нам полагается делиться с ними информацией. Однако уверенности в том, что резидентура не припишет все достижения себе, нет. А ведь наш куратор Эсквайр, он же Бородавочник, держит в Лесу настоящую круговую оборону в интересах не только всех своих подопечных, но и дела.

Да-да, я сказал «дела». Даже на Западе то, ради чего, собственно, и создаются разные организации, часто отходит на второй план, а уж в России! Нет, решительно, будущее за роботами. Ведь любая деятельность создает столько разных привлекательных возможностей для карьеры, сведения счетов, формирования своего клана, наконец, для банального обогащения. Кто может устоять? Так что пока люди — люди, нормально, что по прошествии времени дело становится ширмой, щитом, дымовой завесой или, как Мохов любит щегольнуть модным словцом, отмазкой. Бородавочник не такой — старая школа, сохранил лучшее из коммунистического прошлого. Однако чтобы продолжать действовать в интересах дела, он должен знать, как все обстояло реально, чтобы в нужный момент расставить точки над «и», закрепить заслуги за своим подразделением и это дело продолжить с должной эффективностью. И я ему в этом безусловный союзник.

Теперь какие я припас для Эсквайра бонусы. Еще большую пользу, чем его младший брат, может принести нам Рамдан. Перехватывать добровольцев для войны в Чечне в чужих странах задача не самая простая. А вот как разбираться с поставками оружия, намного понятнее. Станет известно, что, скажем, 5 октября из порта Ильичевск отправится торговое судно «Микола Бажан» или еще какое-нибудь. Но до Поти или Батуми оно не дойдет. В нейтральных водах Черного моря его встретит пара российских пограничных катеров. Они заявят, что украинское судно зашло в территориальные воды Российской Федерации, и отведут его, допустим, в Новороссийск. Ну а там груз досмотрят, найдут ящики с автоматами, судно арестуют, и дальше разбираться будут уже два правительства. Хотя разбирательство будет недолгим: контрабанда оружия, как я уже говорил и как это и без меня ясно, — преступление в любой стране.

Сколько поставок можно будет предотвратить таким образом? Хороший вопрос. Рано или поздно кто-то заподозрит, что происходит утечка информации. Однако круг людей, связанных с поставкой вооружений, неминуемо будет достаточно широким, особенно на Украине. Так что вряд ли подозрение падет в первую очередь на лондонскую ячейку. В любом случае, сколько бы «калашниковых» или гранатометов не перехватили, это все равно спасенные жизни.

С алжирцами пока все. Но это не единственный бонус. В конюшне Бородавочника отныне появилась новая, очень перспективная лошадка. Это я о ливанском журналисте Рашиде Халеде. Пока он выступил лишь в роли передаточного звена между мною и Рамданом. Но ведь это только начало. При умелом обращении — то есть щедром, уважительном, не приказном, умело льстящим самолюбию — он может стать ценнейшим агентом. Халед способен поставлять сведения не только об исламистах, но со временем и о спецслужбах, на которые он работает. С ним, насколько я понимаю, приоритеты будут определяться порядком цифр. Не сразу, постепенно, его можно будет подвести к ситуации, когда ему станет очевидно, кто его главный партнер в этом прибыльном бизнесе. Так мне тогда казалось по горячим следам.

Однако про Халеда я пока расскажу только Эсквайру. Контакты с ним, как и с Мустафой, для самих агентов очень рискованны. Пусть Бородавочник решает, передать их на связь резидентуре или подключить кого-то из нелегалов. Кудинов ведь вряд ли в Лондоне в единственном числе.

Остается проблема фотографий, которые на всех встречах Халеда продолжают снимать люди Раджа. Они очень важны. Эсквайр же ворочает массивами информации, несопоставимыми с моими обрывочными сведениями. Одно лицо на снимке может перенаправить планы Конторы по использованию Халеда совсем в другое русло. Однако, как бы это ни было важно, продолжать фотосессии ливанца и его знакомых не стоит. Хорошо, что пока никто этого не заметил (если не заметил), но продолжаться такое счастье долго не может.

Теперь, что делать с уже имеющимися снимками? Как их передавать в Лес? В любом случае это проще организовать через резидентуру. Но как? Первая возможность: просто обеспечить их срочную отправку Бородавочнику, не вступая в объяснения, что это и для чего. Однако в делах такого масштаба соперничество неуместно. Сейчас ребята из резидентуры сидят и смотрят, не отрываясь, в лица, которые для них могут оказаться знакомыми. Не исключено, что в досье сотрудников МИ-5, которыми располагает Контора, фотографии слишком мелкие, старые, нечеткие. А у тех, кто сидит в Лондоне, есть возможность видеть этих людей живьем. И если нам повезет, пусть это будет нашим общим достижением. А уж для Мохова как это будет хорошо! Прямо сейчас может сверлить дырочку под орден.

Поразмыслив, я не стал писать Бородавочнику про контакт между имамом Абу Саидом и МИ-5. Хотя, возможно, подтверждение этой связи могло бы стать самым важным в этой поездке. Представляете, если бы такой снимок действительно можно было выложить перед британским премьер-министром? Он же вряд ли знает обо всех паутинах, которые плетут его спецслужбы. А если это сделает российский президент, можно допустить, что ему, Тони Блэру, не останется ничего другого, как разобраться с осиными гнездами, пока зловредные насекомые не перекусали его собственных сограждан.

Это я долго говорю, а в составленной мною шифротелеграмме оказалась лишь пара десятков коротких фраз. Бородавочнику же разжевывать ничего не надо, он еще прочтет между строк и то, что я хотел бы от него скрыть. Отчет можно было в принципе отдать шифровальщику из резидентуры, но я так поступаю лишь в случаях крайней необходимости.

У нас с Эсквайром есть свой шифр, тем более надежный, что так, по старинке, уже никто не работает. Это не шифроблокноты и не компьютерные программы — просто книга. Я вот такой фанат Мильтона, что его «Потерянный рай» постоянно вожу с собой. Читаю и перечитываю, питаюсь им и никак не могу насытиться. Вот и сейчас открыл книгу и за полчаса извлек из него все, что хотел. Долго носить при себе листок с набором букв, конечно, не стоит, но мне же к ночи должны вернуть кассеты — вот тогда и передам в резидентуру.

Я поежился. Конец сентября, вечера уже осенние, даже когда светит солнце. Половина шестого на часах. Рыжий, на которого я посматривал время от времени, ушел с четверть часа назад. Замерз. Он-то вообще был в майке с бретельками. В таких в тридцатые годы советские передовики играли в волейбол, в пятидесятые танцевали на улицах герои итальянских фильмов, а сегодня в России она получила — не знаю, насколько заслуженное, — название «алкоголичка».

Что остается из обязательных дел? Радж. Нужно было прекратить наблюдение за Халедом и вообще закрыть свой заказ. Я почувствовал вдруг, что меня вот-вот отключит. Возможно, мне в виски никто ничего и не подсыпал. Просто у меня пороговая усталость, как у детей или животных. Таков наш кокер Мистер Куилп: только что скакал с диким лаем, а вот уже храпит, лежа на спине и раскинув лапы. И Бобби маленький часто возился на полу, катал свою машинку и так и засыпал, не выпуская ее из руки. Я такой же. Да и любой человек на моем месте рано или поздно свалился бы. И разница во времени еще не изжита, и проснулся сегодня рано. Заехать к Раджу или позвонить? Как там мой уровень энергии, осталось еще на донышке? Позвоню.

Видимо, упадок в моем голосе читался столь очевидно, что это заметил и Радж.

— Что, даже у нас запас энергии исчерпаем? — с симпатией спросил он.

— Даже у нас, — просто ответил я.

Я подумал, не усугубить ли мне свое состояние пинтой пива. Нет, и на это не было сил. Такси довезло меня до «Марриотта», а дальше я на автопилоте добрался до своей постели. Не спрашивайте как — не помню.

6

Меня вырвал из липкого, не отпускающего, но бессвязного сна звонок Кудинова на английский мобильный. Я еще не до конца проснулся, когда он забрал меня на своем «рейндж-ровере» на Оксфорд-стрит. Только взглянув на его обычно безмятежное, а теперь возбужденное лицо, я начал приходить в себя.

— Что?

Лешка с театральной многозначительностью лишь качнул головой.

— Скажешь сам или будем раскалять щипцы на огне?

— Там было, — загадочно отозвался мой друг.

И опять молчит. Я прислонился головой к окну и закрыл глаза.

— Я посплю, пока ты не натешишься.

Мы ехали вдоль Гайд-парка. В этот поздний час аллеи были пусты, возможно, парк закрывали на ночь. Призрачный неоновый свет фонарей перескакивал по частым прутьям решетки.

— Они там от радости руки потирают, — не выдержал Кудинов.

— Нашли, кого искали?

Лешка свернул на боковую улочку с одинаково серыми безликими домами по обе стороны и припарковался у выставленного на ночь мусорного бака.

— Смотри сам.

Он достал несколько листов обычной писчей бумаги, но с приличными по качеству распечатками фотографий. На первой из них в «Марриотт» входил Абу Саид в сопровождении араба в цивильном темном костюме. В нижнем правом поле в изображение была впечатана дата — 09/18/1999, и время — 15:48.

— Узнаешь?

— Все узнают.

Действительно, железный крюк вместо руки не у каждого второго обитателя Земли.

— А теперь это.

Лешка протягивал мне еще два снимка — с той камеры, которая снимала сверху весь холл отеля. На первой фотографии было видно, как от камина, у которого я сидел, когда приезжал на рекогносцировку, к имаму подходил тот лысоватый англичанин, чьи фотографии уже были у меня в гораздо лучшем разрешении. Он самый — Джон Фини, начальник отдела в МИ-5.

— И этого узнаешь? — со сдержанным ликованием в голосе спросил Кудинов.

— Узнаю. Он был на обложке последнего номера журнала «Тайм», — мрачно пошутил я. — Только у него здесь на стеклах очков блики, так что не уверен, можно ли его опознать.

— Это просто кадр не очень удачный они распечатали, — обиделся за добытый мною же материал Кудинов. — На видео он абсолютно различим.

— Ельцин с телевизором поедет к Блэру? — проворчал я. — Нельзя было получше снимок найти?

— Ребята найдут, не переживай. Они печатали на скорую руку, что успели. Ты же сам просил, а времени не было.

На втором снимке, с той же камеры, было видно, как Фини с Абу Саидом уже шли к лифтам, а человек, сопровождавший имама, направлялся к камину.

— И что, наш проповедник встречался просто с Фини?

— Нет, — с гордостью за меня произнес Кудинов. — Как и предположил один незаурядный ум, начальник отдела лишь встречал высокого гостя.

Я не стал уточнять, что первым это предположение высказал теперь уже наш ливанский агент Рашид Халед через нашего египетского агента Ашрафа Абдельхамида.

— А где главный? Он попал в кадр?

— Прошу.

Я предполагал, что большая шишка заблаговременно засела в номере. Но нет — на фронтальном снимке входящего человека значилось время 16:22. Что логичнее. Вдруг бы имам не явился на встречу? Зачем беспокоить и лишний раз светить важную персону? А так этот Фини сообщил, что гость на месте, и через полчаса появилась и вторая высокая договаривающаяся сторона.

— И кто это?

— Какой-то вы сегодня немногословный. И безрадостный. Даже ворчливый. — Лешка со значительным видом наклонился ко мне и произнес вполголоса: — Не узнаешь сам?

— Нет.

— Это Уильям Добсон, британский контрразведчик номер один.

— Там же вроде Стивен Лэндер заправляет.

— Лэндер скорее политическая фигура. А Добсон — главный специалист.

Наверное, что-то в моем лице потеплело, потому что Лешка расплылся в улыбке.

— Значит, не зря старались? — спросил я.

Кудинов только довольно хмыкнул.

Я подумал. Вернее, не подумал, а просто посидел несколько секунд, ни о чем не думая, вытеснив все мысли. Я почему-то был настолько уверен, что эти доказательства окажутся у нас в руках, что особого восторга не испытывал. А для наших здесь, конечно, праздник. А уж какой в Конторе будет!

— Надо бы обмыть, наверное? — неуверенно предложил я.

Кудинов прищурился, размышляя.

— Нет, лучше каждый у себя. Я в лондонском общепите человек приметный. Да и со спиртным местные бобби не шутят. Одно пиво еще куда ни шло. Но так — не дай бог, остановят машину. А вот дома выпью за твое здоровье.

Я взял у Кудинова оставшиеся распечатки. Эти сделаны уже после встречи. 17:35, вид сбоку — Добсон с Фини идут через холл к выходу. 17:54, тот же ракурс — Абу Саид готовится выйти, его телохранитель уже встал и направляется к нему. Последний лист к делу не относился — это был тот разговор Конфуция с Лао-цзы.

Я удивленно посмотрел на Лешку:

— Ты что, тоже вступаешь в наш клуб?

Кудинов состроил смешную гримасу. Вроде: «Да я не знаю. Хотя и заманчиво».

— Это ведь из области знаний, к реальной жизни неприменимых, — усилил его колебания я. — Разве что ты сидишь на берегу горного ручья под цветущим персиковым деревом, и абсолютно ничто тебя не колышет.

— А зачем тогда ты распечатал эту бумажку?

— А зачем ты ее у меня попросил и теперь хранишь?

Лешка повторил свою гримасу. Нет, я ее упростил в первом описании. Там более сложная была игра чувств и мыслей, только не рискну сформулировать какая.

— Видишь, сколько вопросов, на которые мы еще не нашли ответа, — заключил я.

Кудинов хотел оставить мне фотографии, но для меня они были опасным грузом — я хотел лишь взглянуть на результат. Еще я передал ему сообщение для отправки Эсквайру. А потом еще фотографии Халеда со своими контактами, рассказав, как забрать у Раджа остальные. Я-то своего друга мучить не стал, доложил и про эту блиц-вербовку, и про Рамдана, проявившегося в новом, интересном для нас качестве.

Однако Кудинов по мере моего рассказа не радовался все больше и больше, а, наоборот, мрачнел.

— Передавай их скорее на связь, — сказал он. — Не нравится мне, сколько людей ты на себя замкнул.

— Все, все. У меня билет на тридцатое, но, по-моему, я хоть завтра смогу обратно лететь.

Действительно, что мне осталось сделать? Утром мы должны в последний раз встретиться с Ашрафом, чтобы дальше он мог функционировать в автономном режиме. А Мустафа знает, что с ним будет работать кто-то другой. И с Халедом условия связи тоже обговорены.

— Мы с тобой еще увидимся? — с сомнением в голосе спросил Кудинов.

— Где-нибудь, когда-нибудь, — подтвердил его сомнения я, забирая на колени рюкзак с кассетами.

Кто же тогда мог предположить, как все обернется?

Похищенные

Напоминаю, мы с Лешкой Кудиновым были заперты в какой-то слесарной мастерской. Не воспользоваться этим обстоятельством для людей, скованных наручниками и находящихся в смертельной опасности, было бы просто экстравагантно. При этом конструкция, к которой мы были пристегнуты, была не только неподъемной, но и несдвигаемой.

А соблазнов вокруг было хоть отбавляй. Ну ладно, сверлильный станок далековато стоит, да и запустить его бесшумно не удастся. Две пилы по металлу — такие гнутые красные трубки с лезвием посередине, почему-то закрепленным только одним концом — висели на крюке еще дальше. Но вот на верстаке сразу за тисками среди металлических обрезков лежит напильник. Немного ржавый и без ручки, с торчащим тупым острием, если можно так выразиться. Но в тот момент он казался мне прекрасным, как чертеж Леонардо да Винчи.

Чтобы завладеть им, мне не хватало сантиметров сорок. Двадцать до края верстака и столько же до самого напильника. Однако шанс все же был.

Дело в том, что в конструкции, к которой мы были прикованы, второе кольцо наручников продевалось в проушины, симметричные с каждой стороны. Лешку примкнули за крайнюю проушину справа. Она была длиной с полметра, так что он пользовался относительной свободой перемещения. Однако ему она была ни к чему: его часть мастерской была пустой, если не считать той стремянки, которая падала на меня в фургоне, и пары пузатых пластмассовых ведер с краской. Кудинову удобнее было только смотреть в окно, на летное поле.

Мои же наручники зацепили за проушину слева, со стороны верстака и окна, выходящего на бытовки. Но не за крайнюю, а за предпоследнюю. Это было просто круглое отверстие, не дававшее никакого хода. Наверное, так получилось случайно. Однако если бы меня пристегнули, как Кудинова, только с другой стороны, я, изловчившись, возможно, сумел бы дотянуться до напильника.

Мы обсудили эту возможность с Лешкой. И еще другие варианты, если эти ребята допустят оплошность.

Звонка, чтобы вызвать похитителей, у нас не было, поэтому я постучал наручником по железяке. Полой она не была, так что звук оказался слабым. Однако его услышали.

Они вошли оба, и рыжеволосый, и рыжезубый, как Кудинов их обозначил. У рыжезубого в руках опять был «магнум».

— Мне надо в туалет, — заявил я.

— И я тоже готов за компанию, — поддержал меня Лешка.

Похитители обменялись досадливыми взглядами.

— Не надо было давать им пива, — проворчала рептилия.

Рыжеволосый только вздохнул.

— Я, конечно, могу сделать это и здесь, — подтолкнул их к правильному решению я.

— Ладно, — сказал рыжий. — Только…

— Договорились, без геройства, — выставив вперед ладонь, благодарно завершил фразу я.

Ребята действовали грамотно. Рыжезубый с пушкой встал наискосок — так, чтобы, когда мою вторую руку отстегнут, я не смог бы схватить его напарника и загородиться им. И от Кудинова он был на расстоянии, достаточном, чтобы тому не удалось подсечь его ногами и выхватить пистолет.

Стоит рискнуть? Как только рыжий освобождает левую руку, я правой хватаю его за горло. И что толку? Я целиком перекрою рыжеволосого своим телом, и рептилия сможет спокойно стрелять. Хватка, кстати, у этого рыжего была крепкой, даже очень. Это только считается, что самые сильные люди — это молодые качки, у которых рука с мою ляжку. Сорокалетние мужики, жилистые, поджарые, им не уступят.

По всем этим причинам я послушно поднес освобожденную левую руку к правой и позволил защелкнуть на себе наручники. Все равно процедура показалась похитителям опасной.

— Предупреждаю, если что пойдет не так, я пристрелю не только тебя, но и твоего друга, — сказал рыжезубый, качнув пистолетом в сторону Кудинова.

Это как раз то, на что Лешка надеется при плохом раскладе.

— А вот это пожалуйста, — заявил я. — Никакой он мне не друг, просто товарищ по несчастью. Хотя я, конечно, сожалею, что один из нас случайно влип из-за другого.

На улице оказалось прохладнее, чем я ожидал. Или просто мы привыкли к парилке, в которую на солнце превратился наш ангар. Летное поле по-прежнему было пустынным. Возможно, его намеревались распахать под брюссельскую капусту или под ячмень, чтобы варить душистый английский эль. Так я себя настраивал в позитивном ключе.

Нетвердо ступая затекшими ногами, я доковылял до желтеющей старой липы на краю дороги. Завидев людей, стая ворон с карканьем полетела к нам от соседнего леска. Вороны же умные птицы, я много раз это замечал. Когда им скучно, они радуются любому развлечению, особенно если можно напроказить. Одна из них пролетела над самой моей головой, я даже почувствовал колыхание воздуха от ее крыльев.

— Сейчас бомбить начнут, — предупредил я своих конвоиров.

То ли похитители и сами знали об этой любимой каверзе ворон, то ли детали несложной операции, которая мне предстояла, их не интересовали, но они отстали. Так что я одним пальцем даже смог удостовериться: вот он, телефончик, лежит на месте, ждет своего часа.

— От шефа новостей нет? — спросил я и демонстративно повернулся к ним лицом, застегивая ширинку. Человек отлить пришел, что такого запрещенного у него может быть в штанах?

— Не торопи события, приятель, — откликнулся рыжезубый. Как-то недобро он это сказал.

Я снова возглавил шествие, на этот раз обратно к сараю. Теперь предстояло самое главное. Встать по отношению к нашей конструкции как-нибудь так, чтобы меня пристегнули к крайней проушине, как Лешку. Грамотно это надо проделать, не нарочито.

— Можно теперь за другую руку? — попросил я рыжего. — Эта уже стерта в кровь.

Что было правдой. Рыжий посмотрел на мое запястье, а я уже подносил правую руку к крайней, длинной проушине. Буду теперь к Лешке больше спиной, но удобство в общении сейчас не главное. Рыжий, славный малый, человеколюбиво отстегнул левое кольцо с моей руки и примкнул его к проушине. К крайней.

Я ничем не выдал своего удовлетворения. Просто уселся на пол и вытянул ноги. Лешка же, увидев, что у нас все получилось, демонстрировал примерное послушание. Да и я, пока Кудинова водили к липе, не сдвинулся ни на сантиметр, чтобы не спугнуть удачу. «Хорошо, что они, похоже, опасным считают только меня, — подумал я. — Даст бог, Лешке удастся отвертеться. Против него ничего нет. Понастойчивее надо, понастойчивее».

Кудинов, как оказалось, действовал в том же направлении.

— Только один звонок, — умоляющим голосом говорил он, когда его вводили в сарай. — Моя жена сейчас же с ума сходит. Клянусь, я скажу ей, что поехал в Гиллингем. Это в устье Темзы, у нас там катер. Я в нем перебираю палубу, и иногда в нем же ночую. И еще я скажу, что аккумулятор в телефоне садится, а зарядник я забыл на работе. Можете пристрелить меня прямо на месте, если я скажу ей что-либо еще.

В какой-то момент мне даже показалось, что похитители готовы были разрешить ему позвонить, настолько Лешка был убедительным в избыточных деталях. Во всяком случае, они переглянулись, советуясь взглядом. Но нет — инструкции насчет пленников явно были другими.

Кудинов был пристегнут за ту же проушину и сел на пол с удрученным видом. В душе-то он, наверное, ликовал — сейчас мы останемся одни и…

И… Рыжий защелкнул кольцо Лешкиного наручника, отошел, окидывая взглядом место нашего заключения, заметил лежащий на верстаке напильник и бросил его в инструментальный ящик, стоящий у самого окна.

В день похищения

1

Тот злополучный день, который вновь соединил нас с Кудиновым, начинался совершенно мирно. Я действительно собирался возвращаться в Нью-Йорк четырехчасовым самолетом «Дельты». Забронировал место по интернету, посчитал, когда мне нужно выехать из «Марриотта» и забрать свои вещи в «Меридьене», чтобы без спешки добраться до Хитроу. Получалось, в половине второго. Час на дорогу с получасовым запасом на непредвиденные обстоятельства, и за час до вылета я в салоне вип-пассажиров. Я всегда перемещаюсь первым классом, а для баловней судьбы все формальности совершаются быстро.

На этот раз Чандра постучалась в мой номер точно как договаривались, без четверти восемь. Я уже успел принять душ, наклеить усы и брови мексиканского охотника за наркоторговцами и, закутавшись в белоснежный махровый халат, застегивал купленный с Раджем временный чемоданчик с каталогами. Мы с Чандрой сказали друг другу «привет», а дальше без единого слова девушка спрятала под простыни насвоей тележке коробку с кассетами, а в карман фартука — два конверта, для Мэтью и нее самой. Гонорар плюющегося юнца был, как я и обещал, увеличен вдвое, да и премиальные горничной ее точно порадуют. Чандра этого еще не знала, и тем дороже для меня стала ее улыбка, ослепляющая белизной зубов и бездумной радостью только начинающейся жизни.

С Ашрафом мы встречались в десять. Из людей, с которыми я виделся в Лондоне, риск попасть под наружку с помощником военного атташе был не меньше, чем с Моховым. Но часа же на проверку хватит? Я выписался из «Марриотта» в девять и, громыхая чемоданчиком на колесах, для разнообразия пошел к метро в сторону от центра, на «Эджвар-роуд». Пока шел по пустынной Форсет-стрит, в несколько приемов избавился сначала от усов, потом от бровей и наконец одним движением сорвал с головы парик. Ходить в гриме — радости мало. Под париком голова потеет, а все эти нашлепки, того и гляди, отклеятся. Потом нырнул под землю и сорок минут нарезал круги по паутине лондонского метро, прежде чем вынырнул на поверхность в Челси.

Как обычно, египтянин проехал мимо меня, чтобы я мог убедиться, что за ним нет хвоста. Пока он разворачивался, я перешел на другую сторону улицы, повертев головой у зебры. Якобы чтобы убедиться, что водители меня видят. И лишь после этого я забросил свой чемоданчик на заднее сиденье подъехавшего «ровера» Ашрафа и уселся рядом с ним.

Рука его была, как обычно, сухой, темное, почти чернокожее лицо — непроницаемым. Я сообщил египтянину, что вопрос с Мустафой улажен — паренек продолжит работать втайне от брата. Зачем я решил об этом доложить? Специально. Эту информацию Ашраф может легко проверить у самого Мустафы. А услышав ее от меня, он поймет, что я ему полностью доверяю. В данном случае это важнее. Надо усыпить его бдительность, пока я не разберусь, почему он утаил от меня знакомство с Фини.

— Рамдан точно не едет в Йемен? — спросил Ашраф.

Он, похоже, начинал осваиваться с левосторонним движением. Во всяком случае, позволял себе поглядывать на меня чаще, чем остановившись на красный свет.

— Так сказал Мустафа. А что, этот псих тоже у вас на связи?

Египтянин даже выпалил что-то по-арабски. Поскольку я различил слово «Алла», это было что-то примерно «Боже упаси!».

— Я боюсь, если Рамдан остается в Лондоне, — справившись с эмоциональным взрывом, добавил он по-английски, — с ним придется все же разбираться.

Ну вот опять! А от кого тогда мы будем получать информацию о закупках оружия? Я с сомнением покачал головой и даже замычал на случай, если Ашраф не рискнет оторвать глаза от дороги.

— Что?

— Я бы точно не стал этого делать, — сказал я. — Я уже говорил вам, братья связаны очень прочно. Неизвестно, как отреагирует Мустафа. Он может уехать из Англии или — что хуже — заподозрить, что исчезновение Рамдана произошло в результате наших с вами телодвижений. В обоих случаях мы его потеряем.

— И что бы вы тогда посоветовали?

— Я бы работал, как будто Рамдана не существует. Я бы даже с Мустафой приостановил контакты. Если, конечно, — с деланной поспешностью добавил я, — он вам не нужен до смерти.

Египтянин подумал.

— Да нет. Он ведь сейчас будет заниматься в основном талибами и Чечней.

— Вот видите. А для вас встречи с ним — потенциальная опасность. Вдруг Рамдан узнает, что вы не порвали отношений с его братом?

Ашраф нахмурил брови. Думает.

— Вы убедитесь, — выложил новый аргумент я, — человек, который будет встречаться с вами после моего отъезда, будет приносить сведения, куда более важные для вашей страны. Как там, кстати, эта операция в Германии?

Я имел в виду наработки по египетским террористам, которые я на днях передавал Ашрафу.

— Пока не знаю. Наверно, еще продолжается. В любом случае вы нам очень помогли.

— Тем лучше.

Открыв бардачок, я положил в него еще один конверт.

— На оперативные расходы? — неуверенно сострил египтянин. Нет, этот человек положительно был не способен улыбаться.

— На этот раз премиальные. — Я повернулся к нему. — И оставлю вам свой чемоданчик, ладно? Там каталоги — можете потом выбросить.

Египтянин сделал недоуменное лицо, но задавать лишних вопросов не стал.

— Хорошо.

Все, «Марриотт» я закрыл. Не забыть оставить Мохову мексиканский набор, и можно улетать.

— Ашраф, я завтра перебираюсь на континент, — предвкушая радость возвращения домой, сказал я.

Всегда надо путать карты. Если уезжаете сегодня, говорите, что завтра. Если едете на запад, говорите, что на восток.

— Наше сотрудничество для нас очень дорого, — продолжал я. Он сам убедится в этом еще раз, когда откроет конверт. — Условия связи остаются прежними, но на встречу с вами может прийти кто угодно.

Ашраф недоуменно посмотрел на меня.

— Я имею в виду, мужчина или женщина, любого цвета кожи, с любым акцентом, — уточнил я. — При этом вы должны знать, что это будет не просто какой-нибудь агент-связник, а всегда профессионал высокого класса.

Египтянин слушал меня, нахмурившись, — эта идея была для него новой. Но потом все же кивнул:

— Хорошо. Будем надеяться.

— Можете быть уверены.

Вот так просто! А я ведь запланировал эту встречу специально, чтобы убедить египтянина, что на связи с ним не обязательно будет американец. Ведь именно из-за таких опасений Эсквайр попросил меня прилететь в Лондон. Ну, и лишний конверт при таких отношениях не помешает, особенно раз дела пошли хорошо. А уж если мне действительно удалось разубедить Ашрафа иметь дело с алжирскими братьями…

Так что настрой у меня был самый оптимистичный. При этом в принципе я осознаю, что самонадеянность — это системное заболевание, вроде диабета. На первых порах кажется, что ничего плохого не происходит, а болезнь уже точит свои ходы по всему организму. Конечно, и паранойя не лучше. Если видеть опасность за каждым углом и врага в каждом силуэте, свихнешься еще быстрее. Как бы вырулить между этими Харибдой и Сциллой?

2

Где-то с этого момента у меня и возникло неприятное ощущение. Это как в театре — действие на сцене продолжается, а мы вдруг начинаем слышать фонограмму. Скрипочки где-то далеко-далеко на одной ноте заиграли, и все вокруг начинает пропитываться тревогой. А скрипки не умолкают, и мы понимаем, что дело движется к драматической развязке. Вот и я вдруг нечто подобное услышал.

Что меня в какой-то степени оправдывает — я ведь все это время не расслаблялся. Я полностью отдавал себе отчет, что любой из людей, с которыми я встречался, мог быть под наблюдением. Может, кроме Лешки, хотя и пересекаясь с ним, мы оба тщательно проверялись. А все остальные? В первую очередь как раз Ашраф. В аппаратах военного атташе музыковеды или продавцы пылесосов не работают, так что он наверняка считался выявленным разведчиком.

Мохов? Он тоже был иностранцем, к тому же русским. Правда, прикрытие «Аэрофлота» всегда было вотчиной военной разведки, ГРУ, а Володя был сотрудником СВР. Однако для английской контрразведки разницы большой не было, там ее могли и не знать. Успели его раскрыть или нет, время от времени денек-другой за ним точно ездили. Конечно, ребята из резидентуры его подстраховывали, но уже сколько раз я вызывал его на экстренные встречи. И Мохов перемещается на машине, его на каждом перекрестке камеры видят.

А мои алжирцы? А Рашид Халед? Даже если в Соединенном Королевстве исламисты до сегодняшнего дня были на вольном выпасе, в МИ-5 было целое подразделение под руководством Джона Фини, которое ими занималось. Разумеется, у англичан в этой среде были свои информаторы, тот же Халед, но и их для пущей уверенности тоже могли пасти, хотя бы изредка.

Даже Радж мог быть под колпаком. Он ведь, напомню, не в первый раз оказывал услуги Конторе, да и вряд ли мы были его единственными клиентами. Если его детективное агентство где-то уже засветилось, что стоило установить в доме напротив веб-камеру? Я попал в нее раз, потом еще раз, потом снова — и контрразведка решила разобраться, что это за фрукт. Могло ведь и так быть.

Если вспоминать, то лишь один раз — вчера вечером — я отступил от собственных правил. Это после встречи с Мустафой в парке. Вернулся в гостиницу, не запутывая следы, как заяц на снегу, прежде чем отпрыгнуть на лежбище за кустом. Какой-то коллапс у меня наступил, задержись я там еще немного, и сил бы у меня хватило лишь на то, чтобы свернуться калачиком на скамейке, прежде чем отключиться. Что, тогда это и произошло?

А почему я решил, что попал под наружку? На тот момент это было просто предчувствие. Интуиция — это ведь не обязательно подсказка из глубин бессознательного. Глаза фиксируют множество признаков, изменений, несоответствий, которые мозг в слова не облекает, но общее ощущение формирует. Оно смутное, пока всего лишь наталкивает на бдительность, пристальное наблюдение, анализ, готовность быстро реагировать. Это как сигнал воздушной тревоги: еще не бомбят, но скорее всего будут. Кто-то бежит в укрытие, кто-то к своей зенитке, но все так или иначе действуют соответственно.

Вот почему я был склонен отказаться от встречи с Кудиновым, когда он позвонил мне на лондонский мобильный. Однако мой друг проявил несвойственную ему и озадачившую меня настойчивость.

— А ты готов увидеться, если со мной на встречу придет кто-нибудь еще? Кого я не приглашал? — таким Эзопом передал я ему свои опасения.

Судя по ответу, Лешка понял меня правильно.

— Именно поэтому нам и надо встретиться, — отрезал он.

Вот тогда впервые у меня в сознании и возникла аналогия с воронкой. Соринка еще не обрушилась вниз вместе с потоком воды, но водоворот ее уже захватил. Он ее до этого захватил, только я раньше не замечал.

3

Скрипочки запиликали, но действие продолжалось, как было задумано. То есть в половине второго мне надо было выезжать в аэропорт. Я еще должен был пересечься там с Моховым, чтобы вернуть отработанную личину мексиканского полицейского Мигеля Гомеса, покоящуюся пока у меня в сумке. Однако на часах было лишь начало двенадцатого. Пятьдесят минут на самую тщательную проверку, в полдень мы встречаемся с Кудиновым, не позднее часа я в «Меридьен». Поскольку я в отеле свой, обязательный чек-аут меня не касался. Пока все вписывалось в график.

Я остановил такси и попросил отвезти меня в Галерею Тейт.

— Какую галерею? — переспросил меня старик. На Манхэттене таксисты в основном сикхи, в Париже — китайцы, а в Лондоне это белые красноносые мужчины под семьдесят.

— Тейт. Музей, где ваши картины висят, — максимально доходчиво пояснил я.

— А-а, Тайт, — поправил меня таксист, похоже, лучше знакомый с английской живописью, чем с литературным произношением.

При этом вез он меня правильно, как я и хотел, по широкой и мало загруженной набережной. Ведь на узких городских улицах обнаружить машину наружного наблюдения намного сложнее. Мы проехали мимо массивного, занимающего целый квартал здания британской контрразведки, МИ-5. Мрачное место: серые стены, одинаковые прямоугольные окна, забранные решетками на всех семи этажах. Что, едут за мной эти ребята? Пихают сейчас друг друга в бок: «Смотри, сам к нам в гости пожаловал. Здесь направо, парень, подъезжай прямо к подъезду!» Да нет, вроде никого. Я опять сел на откидное сиденье, спиной к движению — так вот, пока ни одна машина не примелькалась. Хотя, если бригаду за мной послали серьезную, они могли по пути поменяться автомобилями.

Мы подъехали к низкому зданию Галереи Тейт, которое и не заметить, если бы не классический центральный фасад с коринфскими колоннами. Я попросил водителя подождать минут десять, и он охотно развернулся через встречную полосу, высадив меня у ступеней. Заметный маневр, да ведь? Однако следовавший за нами «мерседес» с правым рулем без замешательства проехал мимо, да и сидел в нем только водитель. А за ним промежуток метров на триста, перед туристическим автобусом из Германии. Так далеко наружка своего объекта бы не отпустила. И все же меня не оставляло чувство, что я уже лежу на предметном стеклышке и меня вот-вот заправят под микроскоп.

В музей я заходить не стал, сразу свернул в магазинчик, где продают книги, альбомы, постеры и менее художественные сувениры. Двери в нем стеклянные, видно все, что происходит в холле. Вот через него в лавку прошла пара молодых волосатиков, держащихся за руки, — не разберешь, одного пола или разных. Из музея к выходу ковыляет, едва переставляя ноги, старушка с палочкой и в меховой, несмотря на летнюю погоду, накидке. А где же ребята из наружки? Вдруг я собираюсь передать здесь что-то своему агенту? Как коллеги могут это отследить на расстоянии? Хорошо, в городе они ведут мою машину по камерам видеонаблюдения. Но здесь-то нужны реальные глаза. Не вижу — нет их!

Я выбрал альбом Тернера для нас и толстенное академическое издание про прерафаэлитов для Пэгги. Я и так в поездках всегда думаю, чем бы ее порадовать. А уж с того ее звонка у меня до сих пор теплый шар живет в груди.

С двумя пакетами — эти штуки как гири — я вышел на набережную и снова огляделся. Еще один кеб ждет клиентов, его водитель подошел поболтать с моим стариканом. Автомобили в обоих направлениях проезжают, не тормозя, припаркованных машин нет, да там и негде встать. «Наверное, все-таки паранойя, — сказал я себе. — Но даже если это поставленный диагноз, это не значит, что за мной никто не следит».

Я собирался доехать до ближайшей станции метро и там уже вволю покрутиться. Однако пакеты оказались такими тяжелыми, что я поехал к себе в отель, теперь уже в «Меридьен». Получается, вроде бы заново придется проверяться, но ведь и эта поездка не была напрасной. Если бы меня вели, вели бы целый день.

Заодно забросил в сейф в номере документы и детали внешнего вида на мексиканского полицейского. Теперь разложим по бумажнику неотъемлемые атрибуты Пако Аррайи — пора влезать обратно в свою шкуру. А то перепутаю, кто я, в ответственный момент, например на паспортном контроле. Сумку через плечо брать? Да нет, я же вернусь через час. Прямо провидец, все просчитал!

С Лешкой мы должны были увидеться на запасной явке, у метро «Бейкер-стрит». Это в двух станциях от «Пикадилли-серкус», однако у меня было время добраться туда кружным путем, с двумя пересадками. И опять никаких подозрительных движений позади или вокруг. «Точно паранойя», — решил я.

Мы встретились в боковой улочке напротив музея Шерлока Холмса. Лешка шел своей беспечной походкой пресыщенного денди, лениво скользя взглядом по прохожим и помахивая скрученной в трубочку газетой. Лондон ему к лицу. Не только в Москве, но и на вечно спешащем Манхэттене Кудинов выделялся бы из общей массы. А здесь все в нем на своем месте: и отстраненное, ироничное, чуть высокомерное выражение лица, и свободная льняная рубаха поверх джинсов, и надетые на босу ногу мягкие мокасины ручной работы. Проходя мимо меня, застрявшего у витрины магазина мобильных телефонов, он приподнял бровь. Но вид у него не привычно насмешливый — озабоченный.

Так, и кто за ним присеменит? Две итальянские супружеские пары, ошибочно полагающие, что идут к метро. Посыльный из Ю-пи-эс на скутере протиснулся на тротуар между двумя машинами и теперь роется в сумке с конвертами. Вот такой мог бы быть из наружки. Но нет, позвонил в подъезд и исчез в нем. По противоположной стороне чинно шагает семейство пейсатых ортодоксов в черных сюртуках и шляпах: папа с тремя мальчиками — один на голову ниже другого. Я с раскрытым путеводителем в руке догнал Кудинова и якобы попросил меня сориентировать. Ничего подозрительного, если какой-то отрезок пути мы пройдем рядом.

— Привет, — весело сказал я.

Мы с Лешкой в общественных местах всегда говорим по-английски. Чтобы не привлекать внимания, да нам обоим так и привычнее.

— Привет.

Нет, что-то случилось.

— Вспомнил, что мы не расцеловались перед отъездом?

Это я так реагирую на опасность. Так пытаюсь ее отогнать.

— Вчера по твоей просьбе забрали остальные фотографии от этого индуса. Там и ты есть вместе с тем ливанским журналистом. Пьете кофе за мирной беседой.

Наверно, все же тот нечесаный мужик, который зашел выпить эспрессо у стойки.

— Ну, уничтожьте их. Зачем меня светить? А за Халедом второй день наш фотограф ходил. Хорошо работает, я его толком не вычислил. А меня он щелкнул, потому что не знал, что я и есть заказчик.

— Твой сознательный фотограф поснимал и людей вокруг. Знаешь, кто хотел войти в ресторан? Уже взялся за ручку двери, но, увидев тебя, не стал?

— Ну?

— Тот мелкий гаденыш, с которым мы вместе встречались в парке. Рамдан его зовут?

Я кивнул:

— Но как он мог меня видеть, если он не заходил? Я сидел спиной к двери. — Лешка недоуменно посмотрел на меня. Согласен: неосторожно это, не по правилам. — Мне важно было ливанца гипнотизировать, а тот сидел лицом к входу.

— Подожди, ты что, не понимаешь? Получается, Рамдан за тобой следит. Убедился, что ты в ресторане, и опять спрятался.

— Да нет. Рамдан на связи у этого ливанца, Халеда — я тебе показывал его фотографии. Рамдан пришел на встречу, увидел, что с Халедом разговаривает кто-то, сидящий к нему спиной, и свалил.

— Ты уверен?

— Всякое может быть. Но это самое разумное объяснение. Я же, друг мой, проверяюсь все-таки.

Черт, а вчерашнее возвращение из парка? Но я действительно был в энергетическом провале. Однако если Рамдан разглядел меня в ресторане, это плохо. Станет он после этого передавать информацию Халеду? Мне-то что? Я через несколько часов уже буду в воздухе. А источника мы лишимся.

Мы с Кудиновым дошли до перекрестка. Пора было расставаться.

— Надеюсь, что ты прав, а не я. Все равно. Ты давай повнимательнее, пока не улетишь, — с ворчливой заботливостью произнес Лешка.

— И ты за собой смотри.

Мы замерли на мгновение, решая, стоит ли пожать друг другу руку на прощание. И тут они и подошли.

Похищенные

1

— Не наш день, — констатировал Кудинов, когда мы снова оказались одни. А вожделенный напильник — в ящике.

— Ну, может, Господь тем не менее устроит все как-нибудь к нашему удовольствию.

Мы стали взвешивать шансы на благополучный исход дела.

— На мой звонок сам знаешь куда я бы особо не рассчитывал, — сказал Лешка. — Как нас могут отследить? Телефон мой, наверное, наши рыжие друзья сразу отключили. В каком направлении нас увезли, ребята не знают. Да и разговор с тем парнем был какой-то странный. Как будто я звонил продавцу по поводу холодильника, который сломался в первый же день. Ты бы что на их месте предпринял?

— Ты многого от меня хочешь. Я и на своем-то не очень знаю.

— Я на Володю ставлю. Ну, на Мохова.

— То есть все-таки на резидентуру, — уточнил я. — Мохов ведь наверняка помчался туда, как только прослушал сообщение. Резидент собрал срочное совещание. Выделили несколько специально обученных людей для подкрепления. Сейчас сидят, ждут от нас сигнала.

— Не пора уже дать его?

— А что мы им скажем? Смотри: мы встречались в полдень. Пока дошли до Дорсет-сквер — где-то 12:20 было, когда нас упаковали.

— Я так и сказал, когда звонил, — недовольно напомнил Кудинов.

— Ты просто пятерочник. Так вот, сюда мы приехали без пятнадцати три. Получается, в дороге мы были почти два с половиной часа. Сколько мы ехали по пробкам в городе, непонятно. Мы можем, конечно, попросить наших проверить все летные поля в радиусе двух с половиной часов пути. Но сколько времени это займет?

— Не важно, — не согласился Лешка. — Уже вариант.

— Я-то предпочел бы, чтобы у нас было больше полезной информации. А то вдруг мы на западе, а они начнут поиски с востока. Они же не могут послать гонцов во все четыре стороны света — англичане всю полицию на ноги поднимут, чтобы их отслеживать.

— Тоже было бы неплохо, — невозмутимо прокомментировал мой друг.

— Ага! Российское посольство, сбиваясь с ног, разыскивает американского гражданина и британского подданного.

— И если разыщет живыми, прочее отступит на второй план.

Я в очередной раз вспомнил, что это из-за моей оплошности мы сейчас были там, где мы были.

— Давай все же придерживаться одной линии поведения, — сказал я. — Они следили за мной. Ты — случайный прохожий. Русские бросились спасать своего и заодно выручили тебя. Вот наша общая версия, как бы ни повернулись обстоятельства. Разумно?

Лешка кивнул. Но сказал:

— Давай звони.

И он, в сущности, прав. Пусть лучше нас найдут живыми. Я сам совсем недавно умно так излагал про геройство и глупость.

Я полез было к тому потаенному месту, где покоилась наша последняя надежда, когда вдали послышался шум мотора.

— Самолет? — прислушался Кудинов.

— Нет. Похоже, машина.

Лешка согласно кивнул:

— Фургон возвращается.

Что-то зловещее было в этих звуках. Ну, не зловещее, не будем драматизировать, но неприятное. Вот ровное рычание смолкает — водитель, видимо, тормозит перед очередным виражом, потом, через несколько секунд, двигатель снова подхватывается и доходит до высокой ноты. Звуки тем временем становились все явственнее, а под конец, когда машина подъехала совсем близко, стало различимо даже характерное постукивание дизеля. Раньше, когда нас сюда везли, я всего этого не замечал. Так слепым слух помогает полнее воспринимать окружающий мир.

— Да, точно, вернулись, — подтвердил я.

— А ты переживал, — поднял бровь Кудинов. — Я же видел, что она на тебя глаз положила.

Лешка, конечно же, думал не о красавице в розовом. Босса мы ждали. Босса, которого я так и не вычислил.

2

С того самого момента, с нашего похищения, в голове у меня не переставая шел процесс. В фоновом режиме, как в компьютере. Вы его ни о чем не просите, а у него внутри что-то жужжит, огонек мигает, показывает, что он не просто так стоит прохлаждается. Вот и у меня все это время внутри что-то происходило, только внешних признаков не подавало.

Когда я прокололся, я вычислил — во время встречи с Мустафой в Грин-парке.

Кто меня засек, тоже ясно — тот рыжий.

Как меня вели до встречи с Кудиновым, не очень понятно. Возможно, действительно благодаря уличным видеокамерам. Но это не самое важное.

Главный вопрос: кому было нужно наше с Лешкой похищение? И зачем? Почему все было проделано именно так, было ясно. В этой глуши с нами можно было делать, что угодно. И концов наших не найдут.

Я вот выразил надежду, что Господь тем не менее устроит все как-нибудь к нашему удовольствию. Но сам тут же подумал, что не просто Ему придется — так я все запутал своей слепотой и упрямством. Четыре подозрительных типа попали в мое поле зрения. Четыре человека — это если не брать во внимание тех, кто подозрений не вызывал (хотя и те могли стоять за нашими с Лешкой злоключениями).

Первый — Рамдан. Я знал, что он опасен. И Ашраф мне об этом постоянно твердил, и сам я имел возможность в этом убедиться. И что я в связи с этой опасностью делал? Ничего. Что стоило попросить Раджа понаблюдать за алжирцем? Но нет — я был уверен, что я сильнее, умнее, предусмотрительнее.

Журналист этот толстый, Халед. Он купил у Рамдана сведения о готовящейся поставке украинских «калашниковых». Пока думал, кому перепродать, появился новый покупатель. Толкнул информацию мне. Но информация же — не материальный предмет, не сами же автоматы. Ее не один раз можно продать и не два — наверняка он это и раньше проделывал. Так что он предложил эти сведения и англичанам. А прикинув возможную выгоду, заодно продал им и меня. Ливанцы же — нация торговцев. Что, я этого не знал? Знал прекрасно.

И, конечно, первым подозреваемым стал тот, кому я доверял больше других, — Ашраф. Какой, ну какой ему был смысл скрывать от меня свое знакомство с Джоном Фини? Они — естественные союзники; нормально, если они встречаются и делятся информацией. Но египтянин все отрицал. Почему? Самый логичный ответ — потому что он рассказал Фини обо мне. Англичане как-то проверили информацию по своим каналам и выяснили, что никто из американцев на связь с Ашрафом не выходил. Трогать они меня не стали — пока просто установили штатное наблюдение.

Однако я попытался вмешаться в работу контрразведки — в ту ее часть, которую она больше всего хотела бы хранить в тайне. Я, видите ли, решил раздобыть доказательства того, что самые активные экстремисты являются осведомителями МИ-5. И тогда англичане решили вывести меня из игры. Выследили, задействовав все свои технические возможности, — они-то у себя в стране действуют. А потом похитили. Сейчас приедет кто-нибудь из ответственных работников, может быть, тот же Фини, допросит меня, убедится, что я — не тот, за кого себя выдаю, и… А что им со мной делать? Ведь, если верна эта версия, неслучайно они нас привезли не в свой офис, а в какую-то глухомань.

Я изложил эти новые гипотезы Кудинову. Похитители наши с полчаса как вернулись, скорее всего, и босса с собой привезли. Однако к нам заявиться не спешили, видимо, между собой совещались. И мы с моим другом тем же занимались.

— Да не мучай ты себя! — откликнулся мой великодушный друг. Серьезных контраргументов у него быть не могло, но успокоить меня он попытался. — У алжирца твоего, который обедает хлебом с соусом, кишка тонка тягаться с серьезными конторами. Ливанец, судя по твоему рассказу, трус. Он ходит по краю пропасти, ему лишние заморочки ни к чему. А египтянин твой сам же рассказал тебе про тайные свидания руководства МИ-5 с Абу Саидом, разве нет? И еще помог уточнить, где и когда именно.

— Тогда почему он мне соврал?

— Ну-у… — Этого Лешка еще не придумал, но думает он быстро. — Причина может быть самой банальной. Ашраф получает от англичанина деньги — та же схема, что и с тобой. Они с Фини коллеги и естественные союзники, но их союз скрепляется и регулярно передаваемым конвертом. Хотя… Хотя эта версия действительно объясняет, как тебя могли незаметно вести по всему городу.

И тут наконец хлопнула дверца бытовки, и послышались шаги по гравию. Я даже не успел разглядеть в окне, кто это шел. Пусть бы уже босс, сколько можно гадать!

В моменты наибольшего драматического напряжения нужно расслабляться. Я прислонился поудобнее к нашей стальной плите, вытянул ноги и даже зевнул.

Дверь открылась. На пороге стояли мои алжирцы — и Мустафа, и Рамдан.

И только тогда вся картина сложилась у меня в сознании — в один миг. Рамдан, как сообщил мне утром Лешка, пришел в ресторан к Халеду. Я сидел спиной, но он меня узнал. А дальше — провел меня до парка и послал туда рыжего. Может, рыжий его возил в тот день на машине. Как они отслеживали мои перемещения по городу — так и непонятно. Но теперь стало ясно, с чего все началось.

3

Рамдан курил, зажав сигарету на свой манер, между пальцами у самой ладони. Струйка дыма попала ему в глаз, и он недовольно прищурился. Потом тонкой струйкой между передних зубов сплюнул в открытую дверь и сказал по-английски нашим похитителям:

— Я поговорю с ними сам.

До этого боссом был рыжий. Теперь приказы отдавал не он.

Рамдан пропустил в сарай Мустафу и закрыл за собой дверь. Он поискал глазами, на что сесть, увидел пластмассовый, когда-то голубой, садовый стул, поставил его у стены напротив нас с Лешкой и уселся. В течение этих долгих секунд его взгляд то и дело находил мои глаза, и тогда губы его растягивались в торжествующей ухмылке. Это было его шоу.

— А вы что-то помолодели, — сказал он, переведя глаза на Кудинова.

Да, Лешка ведь приходил на встречу вместе со мной в обличии старого джентльмена. Черт! Наша идея выдать его за случайного прохожего уже не сработает.

— Я предупреждал, чтобы вы оставили моего брата в покое, — продолжал Рамдан. Вроде бы миролюбиво напомнил, но прозвучало зловеще.

— Теперь ты меня слушай, — сказал я. Есть ситуации, когда нельзя отдавать инициативу. — Одно опрометчивое движение с твоей стороны, и Мустафу уже ничто не спасет. Безопасностью твоего брата будем заниматься мы. А ты займись своей.

Мустафа стоял слева от него, прислонившись спиной к стене. Мог он сам меня сдать? Нет, по нашему последнему разговору не похоже было. Да и сейчас он явно не в своей тарелке, по-видимому, получил от брата внушение. Рот-то у него всегда полуоткрытый, дурацкий, а сейчас и глаза под нахмуренными бровями какие-то тусклые, без фокуса.

Рамдан молчал. И мы молчали. Ход за ним. Чего-то же он от нас хочет? Или уже ничего? Насладится сейчас своим торжеством, пристрелит из «магнума» и зароет в зарослях полыни за старой липой.

— Не знаю даже, стоит ли дать вам еще шанс? — спросил сам у себя алжирец, приоткрыл дверь и снова сплюнул между зубов.

Теперь ответил Лешка:

— Так думай скорее. У нас без тебя дел хватает.

А чего Рамдан хотел? Чтобы мы на коленях умоляли его о пощаде? Нет, единственная правильная тактика в таких ситуациях — демонстрировать самообладание. От злой собаки нельзя бежать — догонит и вцепится. Так что стой и смотри ей в глаза. Если тебе приставили пистолет к затылку, бессмысленно говорить: «Прошу вас, не убивайте меня!» Правильная фраза — что-то типа: «И что же ты не стреляешь?»

Без наших реплик спектакль у Рамдана не ладился. Может, помочь ему? Кто знает, умеет он думать или только делает вид.

— Есть несколько вариантов, — сказал алжирец, переводя взгляд на меня. — Первый — сдать вас имаму. А он вас не пощадит.

Нет, похоже, придется помогать.

— Отпадает, — притворно зевнув, сказал я. — Мы будем ему интересны только в пакете с твоим братом.

— Второй вариант, — нимало не смущаясь, продолжал Рамдан. — Прямо сейчас вас пристрелить.

— Ради этого не стоило нас похищать. В городе могли это сделать. Или в фургоне.

— Мы можем и поинтереснее что-то придумать. Выпустим вас сейчас на летное поле и потренируемся в стрельбе.

— Да ты из «магнума» с двадцати метров в мишень не попадешь. На спор, — возразил Лешка. Он любит оружие и регулярно стреляет в тире.

Злые мы с Кудиновым. Парень хочет насладиться победой, а мы мешаем.

— Третий вариант, — уже нетерпеливо сказал Рамдан.

Но я его перебил:

— Третий-четвертый пропускаем. Говори сразу, что у тебя на уме.

Алжирец докурил сигарету и раздавил окурок каблуком. Странная у него бородка для революционера. Я говорил уже: тонкая такая, стриженая, по верхней губе и подбородку — как у латиноамериканского жиголо. Нарциссизм.

— Ваша жизнь для меня никакой ценности не представляет, — произнес он, судя по тону, заранее заготовленную фразу. — Она дорога только вам. Так вот я хочу знать, насколько дорога.

— Логическая ошибка, — не выдержал Кудинов. — Если ты хочешь знать, сколько каждый из нас готов за свою жизнь заплатить, она для тебя ценна как минимум на эту сумму.

Я рассмеялся. Не смог удержаться, хотя ситуация к тому не располагала.

— Совсем недавно ты был готов убить меня за четыре тысячи фунтов. На этой сумме и сойдемся?

Мустафа сказал брату что-то по-арабски, что-то примирительное, просительное. Но тот заткнул его одним междометием. А я на Мустафу часто посматривал: что-то мне подсказывало, что ему затея с похищением не нравилась. Как и идея с наемниками, впрочем — не потерянный он был человек. К тому же мы с ним хлеб преломляли.

— Так тогда с ходу все было, без подготовки, — не нашелся Рамдан. — И в городе.

Теперь Лешка рассмеялся:

— Хорошо, бензин мы оплатим отдельно.

Похоже, Рамдан понял, что обеспечить себе интеллектуальное превосходство и тем самым потешить свое самолюбие у него не получится.

— В общем, я подумал и решил вот как, — заявил он, отметая наш сарказм. — Вы же работаете на ЦРУ? Так вот, пусть ЦРУ за вас и заплатит. По миллиону долларов за каждого.

Мы с Лешкой переглянулись. Уже то хорошо, что он предполагает, что мы работаем на Штаты.

— Предложение можно было бы считать деловым, если бы была названа реальная цифра, — небрежно сказал Кудинов. — Какова следующая цена?

Следующей явно не было.

— А чем плоха эта? — удивился Рамдан.

— Я объясню, как рассуждают наши руководители, — мягко начал я. Я же говорил, в нашей паре Лешка давит, а я размазываю. — Жизнь сотрудника, считай, ничего не стоит. В случае провала каждый выпутывается, как знает. И все на это идут. В нашей штаб-квартире целая стена героев без фамилий, одни звездочки. Погиб при исполнении — получаешь орден, а семья — страховку.

Рамдан нетерпеливо отмахнулся — хватит, мол, вешать мне лапшу на уши.

— Другое дело, — продолжил я, — что тот… миллион — не миллион, не важно. Те деньги, которые они пожалели, чтобы выкупить сотрудника, они потом охотно истратят в качестве премии. Ну, знаете? За предоставление сведений, позволяющих обнаружить и обезвредить преступника. По нашей бухгалтерии это по разным статьям проходит. Бюджет на выкупы небольшой, а на оперативные расходы деньги есть всегда.

— И что, многих так поймали?

— Я статистику не веду. По людям, которых я знаю, многих.

Рамдан что-то сообразил. Губы его снова растянулись в кривой ухмылке.

— Хорошо, вашим боссам все равно. Но вам-то нет?

Кудинов хотел что-то вставить, но я его остановил. Хороший переговорщик еще не закончил.

— Это ты правильно заметил. Но мы распоряжаемся не деньгами налогоплательщиков, а своими собственными. Это совсем другие суммы.

Рамдан даже скрипнул зубами. Он-то нацелен на миллионы.

— Не надо мне заливать! Хорошо — миллион за двоих. Это моя последняя цена, другая даже не обсуждается.

— Как скажешь, — пожал плечами Лешка. — Хочешь миллион — проси миллион. Но тогда тебе с нашей конторой иметь дело. Мы-то здесь при чем?

— Вы должны сказать, к кому конкретно обратиться. Я не хочу связываться с бюрократами. Вы даете мне номер телефона, я звоню, и в течение суток деньги должны быть у меня. Больше суток я вас держать не буду. Вас начнут искать — это слишком рискованно.

— Есть такой телефон, — уверенно сказал Кудинов.

Я даже посмотрел на него: что, тот живой автоответчик резидентуры?

— Но ты с самого начала назначай срок в двенадцать часов, — посоветовал Лешка. — Тогда будет шанс, что в сутки они уложатся.

Рамдан приободрился. Что Кудинов задумал? У него действительно есть план или он просто голову морочит?

— Ты уверен, что было правильно тот телефон давать? — спросил я Лешку, когда наш похититель ушел. — Нас же даже просили тот номер стереть?

— Ничего, поменяют потом, — буркнул мой друг. — Людей менять труднее.

4

Нас с Лешкой снова покормили. Рацион не для гурманов: по открытой банке кукурузы с одноразовой чайной ложкой в каждой и полбуханки нарезанного ржаного хлеба на двоих. И пива на этот раз не дали — то ли кончилось, то ли Рамдан решил, что не стоит похищенных баловать. «Нечего в жопе сласть разводить», — сказал бы Некрасов.

Еду нам принес Мустафа. Смотрел он в пол.

— Это не моя была идея, — сказал он еще от двери.

— Надеюсь, — отозвался я. — Ты всегда казался мне неглупым парнем.

— Я пытался убедить брата — ну, когда меня выследили там, в парке, — что мы с вами больше заработаем. Ну, в конечном счете. Пустой номер.

— Он понимает, что вас все равно найдут? — вступил в разговор Кудинов. — Если с нами все будет в порядке, это одна история. А если нет, то без вариантов. Вас найдут где угодно: в Афганистане, в Судане, в Йемене…

Мустафа ухмыльнулся. С этим он мог поспорить.

— Нас вон сколько лет ищут. Что-то пока не нашли.

— Это ты про алжирские спецслужбы? Сравнил тоже.

Кукуруза оказалась сладкой, много не съешь. Разве что для подкрепления сил — они, скорее всего, понадобятся. Лешка вон тоже губу кривит, но запихивает в себя полезнейшие углеводы, витамины, минералы — что там еще есть в кукурузе?

— Ну, теперь уже ничего не поправишь, — вздохнул Мустафа.

И снова спрятал глаза. Плохой признак.

Дверь снова открылась. Рамдан. Рявкнул на брата — видно, не понравилось ему, что Мустафа задержался и треплется здесь с заключенными. Тот огрызнулся в ответ, но жиденько, визгливо, как шавочка на полкана. И вышел.

— Я не понял, — сказал Рамдан. — Там автоответчик был.

— Там автоответчик, который круглосуточно слушает живой человек, — пояснил Кудинов. — Ты все правильно сказал?

Рамдан даже рассмеялся в голос:

— Ты за дурака меня держишь? Думаешь, я сам звонил? Мой человек это сделал, из автомата в Лондоне.

Похоже, мы с Ашрафом оба ошибались. Египтянин считал, что у Рамдана после Чечни начались психические отклонения. А я еще совсем недавно решил, что ему надо помогать думать. Нет, варит у него котелок.

— Он, главное, пароль сказал? — уточнил Лешка. — Этот твой человек?

— Да-да, не волнуйся. Для Фишермана.

Это такая условная фраза для того номера — для рыболова или Фишермана, понимай как знаешь. Лешка сказал, что ее надо произнести, чтобы сообщение передали нужному человеку. На самом деле она означает, что ситуация критическая.

— Так что дальше? — спросил Рамдан.

— Перезвоните через час. Часа им хватит, чтобы посовещаться.

— Только пусть лучше на том конце провода будет живой человек, — угрожающе произнес Рамдан. — И, хоть автоответчик, хоть не автоответчик, счет времени пошел.

— Не нравится мне их настроение, — сказал Лешка, когда мы снова остались одни. — Твой парень ни разу в глаза тебе не посмотрел.

Я кивнул: тоже это заметил.

— Звони давай, — сказал Кудинов.

А он ведь не из пугливых. Интуиция ему так подсказывает, что нельзя времени терять. Но моя интуиция этому противится. Не могу объяснить, но что-то меня удерживает.

— А ты слышал, как они к нашей двери подходили? Сначала один, потом другой?

— Нет, не слышал, — согласился Лешка.

— Может, кто-то сейчас под дверью стоит и ждет, когда мы свою последнюю надежду достанем. — Мы, повторяю, хотя говорили и по-английски, но чуть слышно, больше губами. — Давай лучше вот что попробуем.

Я осторожно, чтобы не звякнули наручники, встал. Потом так же бесшумно провел кольцом наручников, застегнутом по проушине, чтобы максимально приблизиться к верстаку. Хорошо, напильник от нас спрятали, но там же еще куча обрезков валяется. Вытянул до конца правую, прикованную руку, сделал шаг и теперь вытягиваю левую. Вот он, край верстака. Они всегда, как я помнил еще со школы, с уроков труда, слегка липкие, эти верстаки, будто графитом намазаны. Еще чуть-чуть. И еще. Если бы я тянулся не руками, а ногами, я бы сейчас сел в шпагат. Теперь рывок — черт с ним, с запястьем. И вот пальцы мои коснулись алюминиевого обрезка и притянули к себе. Обрезок с ладонь, в замок наручников его не засунешь, но какое же это замечательное продолжение руки.

Орудуя им, я подтянул поближе витую стальную стружку.

— Дай мне, — нетерпеливо прошептал внимательно наблюдавший за моей акробатикой Кудинов. Он уверен, что все делает лучше других.

— Сейчас. Дай я сам сначала попробую.

Я принял первоначальное положение «сидя на полу» и осторожно ввел острый конец стружки в скважину замка. Испытать ловкость собственных рук мне не удалось — кончик скрючился и тут же обломился.

— Дай сюда, говорю тебе! — уже рассерженно прошептал Лешка.

Я поспешил протянуть стружку, пока его не хватил удар. Последовала минута злобного ворчания:

— Не умеешь — не берись. Конечно, тонкий конец сломал — руки-крюки, и теперь уже не лезет. А с другой стороны? Ну давай же! Так, теперь аккуратно. Не сломаешься? А если так?

Кудинов поднял на меня одновременно удивленный и торжествующий взгляд. Замок провернулся, и дужка наручников послушно откинулась.

Лешка времени не терял.

— Потом, потом будешь меня восхвалять, — приговаривал он, склоняясь теперь над моими наручниками. — Вот как надо было — не острый конец туда загонять, а тупым пробовать провернуть, как отверткой.

Но проделать это он не успел — дверь открылась, впустив в сарай еще один поток света. На пороге стоял Мустафа. Кудинов здоровый — меряться с ним силой алжирец не решился. Он коротко вскрикнул и побежал к бытовкам. Мы слышали, как зашуршал гравий под его ногами.

— Лешка, беги! — крикнул я.

Кудинов замешкался.

— Беги, я говорю! Это наш шанс.

Но Лешка снова лихорадочно завертел стружкой в замке моих наручников.

— Идиот! Ты спасешься и меня потом выручишь. А так мы оба погибнем. Беги!

Кудинов подбежал к порогу, и по выражению его лица я видел, что путь был по-прежнему свободен. Он даже выскочил наружу, но решение к нему еще не пришло. А спасение было в двух шагах: перемахнуть через кювет, в два прыжка прорваться сквозь заросли полыни, а дальше частый лес, упавшие деревья, кустарник в человеческий рост.

— Ну! Сейчас будет поздно, — крикнул я.

— Уже поздно, — сказал Лешка, поднимая руки.

Они выбежали вчетвером. Лешка, пятясь, отступил в сарай, впуская их одного за другим. Рептилия наставляла на нас «магнум». Рамдан же держал на изготовку свой маленький «узи», с каким я видел его при первой встрече. И только рыжий с Мустафой были с пустыми руками, да они и остались на пороге.

Кудинов сел рядом со мной на пол и позволил снова защелкнуть наручники на своем запястье. Рамдан пнул нас пару раз для порядка. Зло так пнул, довольно больно. Мне по почке попал. Все-таки шакал, прав Кудинов. Связанных-то бить какой риск?

— Еще одна такая выходка, и я вас пристрелю, — пообещал Рамдан, тыча в нас дулом автомата. — Вы что, хотите закончить свои дни вон там, в канаве?

— А ты хочешь закончить свои дни в британской тюрьме? — парировал Кудинов.

— И закончить их намного раньше, чем состаришься? — усугубил я.

Рамдан только отмахнулся. Но мне показалось, что англичане на такую перспективу не подписывались. Особенно на то, что в тюрьме они долго не протянут.

— Я говорил, их здесь лучше не оставлять, — примирительно сказал рыжий.

— Да и что мы скажем, если вдруг появится егерь из имения, а они начнут орать и колотиться? — подхватил рыжезубый.

Оба смотрели на Рамдана.

— И что вы предлагаете?

Англичане переглянулись.

— Спеленать их как следует, рты заткнуть и перепрятать где-нибудь.

— Где, например?

Рыжие снова посмотрели друг на друга.

— Да вон хоть в самолете. Там на летном поле самолет стоит, сто лет уже не летает, — предложил рыжеволосый. Он, похоже, был местным. — Привяжем их там. И далеко отсюда, никто не услышит.

— А туда никто не приедет? — спросил Рамдан.

— Исключено. Ключ от ворот у меня.

— Ну, давайте попробуем.

…Я много раз бывал в таких ситуациях. Пока тревожно, пока есть ощущение опасности — все еще нормально, ну, еще есть шанс, что снова будет нормально. А когда вдруг становится легко, почти весело — это значит, что смерть где-то совсем рядом. Вот идем мы с Лешкой по траве — высокой, некошеной, с пушистыми бежевыми метелками. Цикады пиликают, птица какая-то в лесу мерно заукала. Солнце еще не спряталосьза деревья, но уже не греет. Зато лес на краю поля розовый в предзакатных лучах, и контуры всех предметов вокруг прописались четко, днем их яркий свет размывает. Идиллия! Ну, если не оборачиваться на конвой за нашими спинами. А мы и не оборачиваемся, и так на душе спокойно, а в голове бесшабашно. Как будто я в детство вернулся. Но я-то знаю, что это потому, что в любой момент может случиться что угодно, и ничто уже не в моей власти.

Однако на душе спокойно. Она, душа, знает, что это просто переход. И я ей в такие минуты верю. Верю, что там, где меня встретит отец — не щепка с провалившимися щеками, как перед смертью, а здоровый, с внимательным ироничным взглядом и вечной сигаретой в зубах, — ничего плохого со мной случиться не может.

5

— Ты уверен, что так лучше? — спросил я, когда стихли шаги наших похитителей.

Упаковали нас так. Правда, дав отлить перед погрузкой — хорошие люди, не стали нас унижать. Наручники нам застегнули спереди, но все же спеленали поверх одежды упаковочным скотчем. Руки — до локтей, ноги — до колена. И посадили на цепь. Буквально. Пропустили через наручники у каждого, потом через скамейку вдоль одного борта и замкнули на замок. «Если увижу, что вы попытались снять скотч, свяжу, как баранов, и рты заклею», — пригрозил напоследок Рамдан.

Что в этом кукурузнике раньше перевозили, не знаю, но сейчас он был похож на помойку. Весь пол салона был завален мелким мусором: какими-то щепками, кусочками поролона, обрывками бумаги; пластмассовых защелок кто-то рассыпал целый пакет. В эту грязь нас и положили. Но как только похитители вышли, мы с Лешкой тут же поднялись и уселись на скамью. У сидящего человека больше достоинства, чем у лежащего. Даже у связанного.

— Ты что имеешь в виду? — уточнил Кудинов.

— Я имею в виду, что надо было тебе бежать, пока была такая возможность.

— Ага. Я бы убежал, а они бы тебя шлепнули. Он же обещал, этот придурок.

— Может, и да, но, скорее всего, нет. Им же деньги нужны. А мертвое тело многого ли стоит?

— Ага. — Слово это не из Лешкиного словаря, но вот опять повторил его. — А если бы шлепнули сгоряча? Я бы спасся, а ты бы за это заплатил. Да мне бы лоботомию пришлось делать, чтобы я каждую секунду об этом не думал.

Потом мы проверили свои ощущения по поводу интуиции. Ну, что ему она подсказывала, что надо срочно звонить, а моя советовала погодить.

— Ты же не слышал, как Мустафа подошел? — спросил я.

— Нет.

— А там гравий. Если бы подходил, мы бы услышали. Значит, стоял под дверью и подслушивал.

— Нет, может, подкрался, но неслышно.

Кудинов самолюбив. Мы с ним в молодости, во время подготовки, в шахматы играли. Так вот он, когда проигрывал, иногда доску со злости переворачивал — все фигуры на пол летели. Потом, правда, наш тогдашний куратор по фамилии Иванов потребовал под угрозой исключения, чтобы Лешка от этой привычки избавился. Чтобы научился держать себя в руках. Вернулась эта замашка или нет, я не знаю — мы теперь, когда видимся, в шахматы не играем. А вот упрямство на него время от времени накатывает.

— А Рамдан тоже крался?

— И он тоже крался.

— Хорошо, они оба подкрались. Но интуиция меня не обманула? Не стоило звонить, когда ты настаивал? Я бы едва номер успел набрать.

— Может, и стоило. Если бы наши засекли сигнал, они бы знали, куда ехать нас выручать.

— Если это технически возможно, я-то не уверен. Все равно, сейчас же надежнее звонить, согласен?

— Если ты сможешь добраться до телефона. — Кудинов вдруг замер. — Тихо!

— Что такое?

— Слышишь?

Я прислушался. Это был звук запущенного двигателя.

— Опять куда-то поехали. Надеюсь, за пивом.

— Или уже перезвонили нашим и теперь отправились подыскивать место для встречи, — сформулировал более реалистичное предположение мой друг.

— Одно другому не мешает, — оставил за собой последнее слово я.

Я на коленях пополз к иллюминатору, чувствуя себя как гимназист, которого поставили на колени на горох. Да, вон он фургон, разворачивается.

— Точно, уезжают.

— Не видишь, кто именно?

Фургон остановился у ближайшей бытовки. Из нее вышел мужчина, заскочил в кабину, и машина тронулась.

— Кто за рулем, не знаю. А сел кто-то из алжирцев. Англичане покрупнее будут.

— Лучше бы бешеного твоего черт унес. Ладно, звони давай.

Я прислонился спиной к иллюминатору и начал свои манипуляции.

— Справишься или помочь тебе с ширинкой? — спросил Кудинов.

Он улыбался во весь рот. Не из-за ширинки — я знал, почему.

По другую сторону здания с диспетчерской вышкой стоял еще один самолет — с дороги его видно не было. Это был уже не наш кукурузник, вылетавший в последний раз за густые английские облака еще во времена битвы за Британию. Нет, маленький одномоторный самолетик в приличном состоянии. Веселый такой, оранжевый с белыми полосками. Я понял, что тоже улыбаюсь.

— Мы с тобой одному и тому же радуемся? — спросил Кудинов.

— Рискну предположить, что да.

— Я больше не спрашиваю, запомнил ли ты номер, — поспешно добавил мой друг.

Эти буквы я до конца своих дней не забуду: VG-ISH. Черным по белому фону чуть ниже кабины пилота.

— И правильно, не позорься, — ответил я, выуживая телефон из потаенных складок своего организма.

Наверное, у представителя «Аэрофлота», хотя это и просто прикрытие, есть возможность установить, на каком аэродроме находится летательный аппарат с таким номером.

Мохов откликнулся после первого же гудка.

— Живы? — взволнованно спросил он.

— Нет. На том свете все вновь прибывшие имеют право на один звонок. А вообще, отвечай по-английски сначала. Мало ли кто с моего телефона может позвонить.

Я рассказал, что мы в двух с половиной часах езды от Лондона на летном поле, где стоит самолет с таким-то номером.

— Это «цессна», — шипел Лешка. — Какая модель, не уверен. 150-я или 152-я, тех лет.

Кудинов любит технику. Он по силуэту и марку пистолета, и модель танка может определить. Я послушно транслировал эти предположения.

— Надеюсь, пилот докладывал диспетчеру, где он садится, — возбужденно выпалил Мохов. — Хотя если на вышке никого нет… А вы прямо в этом самолете?

— Нет, мы в двухстах метрах от него, в старом биплане связаны.

— Про похитителей расскажи, — шипел Кудинов. — И про их вооружение. И номер фургона на всякий случай.

А то я сам не соображу!

— Мы вызовем их для передачи денег, — подытожил Мохов, когда я выпалил все, что знал. — То есть на двух-трех человек там будет меньше. Поставь телефон на вибрацию. Я наберу тебя, когда мы будем на месте, чтобы вы были готовы.

— А если меня еще кто-то наберет из Штатов? Как раз, когда нам поесть принесут?

— Да, черт, тогда не надо. Других примет не видите никаких?

— Других примет?

Я выглянул в иллюминатор. И Лешка прильнул к соседнему, тоже хочет быть полезным. Какие приметы?

— Здесь еще диспетчерская вышка есть. Такая невысокая, совсем простая. Вход туда из одноэтажного здания небольшого.

— Хорошо. Они самолет не охраняют?

— Вроде нет. Мы видели в иллюминатор, как они все уходили.

— Держитесь. Попробуем освободить вас по-тихому.

— Ждем с нетерпением.

Мы с Лешкой откинулись каждый к своему борту. Самолетик небольшой, спина принимает округлую форму борта. Все равно радостно. Сейчас еще Джессике позвоню, и можно будет вздохнуть.

И тут дверца дернулась, потом сильнее — заело ее — и распахнулась. В проеме стояла, согнувшись, человеческая фигура. Это был Мустафа.

6

Закрывать дверцу алжирец не стал. Он подпрыгнул и — разогнуться в самолете было невозможно — сел на пол в хвосте. В руке у него был «магнум». Мустафа смотрел на меня, и я прямо видел, как в мозгу у него налетали друг на друга противоречивые мысли. Рот у него, по обыкновению, не закрывался, но глаза меня не отпускали. У нас с ним все-таки был хороший контакт — он слишком много про себя рассказал.

— Вы по-русски говорили? — спросил Мустафа.

Мы с Лешкой в этом «кукурузнике» перестали конспирироваться. Уверены были, что все наши похитители ушли. Видели, как все они ушли. И с Моховым я тоже на своем первом или втором родном говорил.

— Нет, это польский язык, — нашелся Кудинов и добавил для убедительности: — Пан разумеет по-польски?

— Очень смешно, — усмехнулся Мустафа. — У отца в училище полно было русских. Я слов немного знаю, но сейчас вспомнил. И потом Чечня… Все сходится.

— Хорошо, допустим, — сказал я. — Это что-нибудь меняет?

Алжирец пожал плечами. Не знает еще, не успел подумать.

— А что, тебе русские сделали что-то плохое? — спросил Лешка.

— Нет. — Мустафа усмехнулся. — Меня без них не было бы вовсе.

— Это как?

— Мать при родах чуть не умерла — нас двое было у нее в животе. В больницу все русские врачи примчались: и гинеколог, и хирург, и этот… который наркоз дает. Мы все трое могли умереть, а не спасли только брата, близнеца моего.

— Тогда из-за чего русские могут быть для тебя проблемой? Из-за Чечни?

Мустафа усмехнулся, невесело так:

— Из-за Чечни это они меня должны не любить.

— Тогда что?

Мустафа снова пожал плечами. Не знает. Неожиданно для него это. Прокручивает сейчас все в мозгу с самого начала.

— А Ашраф знает, кто вы на самом деле?

Лучше не врать, даже в мелочах. Дожимать его сейчас нужно, убедить, что это ничего не меняет.

— Он не спрашивал. Ему важно, что мы боремся с одними и теми же людьми. И помогаем друг другу как союзники.

Дальше думает. Прямо слышу, как у него в голове приводные ремни поскрипывают и шестеренки подключаются.

— А Рамдан и остальные считают, что мы американцы? — уточнил я.

Мустафа кивнул.

— Хорошо, ты их и не разубеждай. Мы же условились с тобой, что твой брат не будет знать. Ну, что мы продолжаем сотрудничать. И в это тоже его не посвящай.

Алжирец с сомнением покачал головой.

Лешка все это время слушал молча. Мы с Мустафой сразу перешли на французский. Рамдан-то прилично говорит по-английски, а Мустафе тяжело. Кудинов наоборот: понимает французский достаточно, но говорит плохо.

— Твой брат сейчас был уехать? — спросил он. Как-то так можно буквально перевести его вопрос.

— Да.

— Лучше думать, что делать потом. — И добавил по-английски: — Мне кажется, это важнее.

Правильно мыслит. Мы с Мустафой в недавнем прошлом разбирались, а думать нужно о ближайшем будущем. Развернуть вектор.

— Можешь нас освободить? — в лоб спросил я.

Мустафа облизнул губы.

— А дальше что?

— Мы уйдем.

— Вы уйдете. А со мной что будет? Меня стеречь вас оставили.

— Ну, ты же мог отойти на минуту. А мы сами освободились и сбежали.

— Можем врезать тебе по физиономии для правдоподобия, — добавил Лешка. Нравился ему такой план.

— Нет. В это никто не поверит.

Хороший ответ на самом деле. Значит, ищет решение.

— Бежим с нами, — предложил Кудинов.

— Куда? В Москву?

Действительно, куда деваться мусульманскому террористу, желающему выйти из игры? А ему придется это сделать, если он бежит с нами.

— Смотри, Мустафа. — Я даже присел поудобнее. — Может, это действительно неплохой вариант. Скажем, один из нас притворился, что у него начался припадок, эпилепсия. Вон у него, например.

— Почему это у меня припадок? — возразил Кудинов. Не вышел еще из накрывшего его упрямства.

— Ну, хорошо, у меня. Я начал биться, мычать. Ты залез в самолет. А я, улучив момент, ударил тебя, и ты потерял сознание. Я завладел пистолетом, прострелил наручники, освободил себя и своего товарища, и мы бежали. Свяжем тебя — никто ничего не заподозрит.

— А дальше что? — повторил Мустафа.

— Рамдан взбесится, отругает тебя, может, врежет пару раз, но и все. Это твой брат, и он тебя любит, сам знаешь. Вы с ним вернетесь в Лондон, и, когда все устаканится, ты дашь знак, что готов встретиться с нашим человеком. Ну, как мы договаривались. И этот человек передаст тебе за этот правильный поступок премию.

— Премию?

— Да, небольшой такой бонус. Дом себе сможешь купить.

Мустафа поднял на меня взгляд. Сомнений в том, что я не пытаюсь его обмануть, у него не было. Мне не раз говорили, что я внушаю доверие. По крайней мере когда говорю правду.

— Дом? Ну вы даете! Допустим. А в какой стране? Где меня примут?

— Да хоть у себя в Алжире. Сделаем тебе новый паспорт, сменишь имя, внешность, в конце концов.

— С какой стати кто-то будет ради меня так стараться?

Мы с Лешкой переглянулись. Мустафа сообразил:

— Вы такие важные птицы?

Он вздохнул. Крутятся шестеренки, работают.

— Ты мне не веришь? — спросил я.

Мустафа снова облизал губы.

— Почему-то верю. — Он помолчал. — А за вас действительно выкуп готовы привезти? Или это ловушка?

— Привезут, привезут. Зачем им рисковать?

— Тогда зачем нам рисковать? Мне то есть? Рамдан получит деньги и вас отпустит.

Правильно мыслит парень. Говорю же, глаза умные. Мы ему предлагаем большую сумму, огромную с его точки зрения. И я не блефую: Контора не захочет внести, так я сам прилично зарабатываю, и что-то у нас отложено на черный день. Однако если Мустафа примет мое предложение, ему придется поменять всю свою жизнь. И, возможно, до конца своих дней прятаться от бывших товарищей. А вот с выкупа он получит, конечно же, сумму небольшую, но легализованную. И будет жить дальше под присмотром старшего брата. Да и зачем революционеру-подпольщику деньги — он их все равно родителям пошлет?

— А твой брат действительно нас отпустит, когда получит деньги? — спросил Кудинов.

— Ну да, — ответил алжирец. Но абсолютной уверенности в его голосе не было.

— Никогда не было так, что он тебя удивлял? — продолжал Лешка. — Он говорил, что сделает так, а поступал как раз наоборот?

— Я понял, — сказал Мустафа.

— Так что для нас есть разница, — резюмировал Кудинов.

— Я понял, понял.

— И тогда каков твой ответ?

— Не знаю. Надо все обдумать.

— У нас есть на это время? — вмешался я.

— Немного есть. Я подумаю.

А дальше случилось вот что. Мустафа поднялся с пола и, скрючившись, стал пробираться к дверце. Левой ногой он уже встал на землю, но правой зацепился за металлическую петлю, за которую закрывался люк изнутри. Он стал терять равновесие, выронил «магнум» и вывалился из самолета. Его голова снова появилась в проеме через пару секунд, но за это время я успел ногой подтянуть пистолет поближе и, упав на пол, завладел им.

Теперь курчавую голову Мустафы и никелированный ствол «магнума» отделяло от силы с полметра, даже меньше. Промахнуться было невозможно ни со сна, ни спьяну, ни даже если ты вообще никогда не стрелял. Одну пулю между глаз. Потом выстрелить в Лешкины наручники, он выстрелит в мои — и мы свободны.

Я никогда не забуду, как этот парень смотрел на меня. В его глазах не было ни страха, ни мольбы, ни ненависти. У Мустафы был взгляд человека, который уже давно распростился с жизнью, был готов расстаться с ней в любой момент. Взгляд человека, удивляющегося каждому новому дню, который выпадает ему как подарок судьбы. Страшный взгляд для парня, которому едва за двадцать. Так я тогда это интерпретировал.

Мустафа понял, что я не выстрелю, не смогу выстрелить в упор. Его брат Абду тоже так не сумел. Он протянул руку за пистолетом.

— Стреляй же! — крикнул Лешка.

И опять я не смог. Ну, не могу, не могу я выстрелить человеку в лицо, когда он на меня смотрит.

— Он не заряжен, — спокойно сказал Мустафа. — Я просто хотел знать, можно ли вам доверять.

7

Кудинов читает много. Ну, как и в моем случае, возможно, правильнее будет сказать, что он успел много всего прочесть. Однако в голове у него от книг остается самая малость. Это не критическое замечание, он сам в этом признается. Причем это обстоятельство Лешку отнюдь не огорчает. Наоборот: он перечитывает понравившиеся ему книги, как будто открывает их в первый раз. Постепенно то тут, то там что-то всплывает у него в памяти, но удовольствия его это не умаляет.

Я тоже легко забываю содержание, если это роман. В памяти откладывается иногда общая канва, иногда один-два ярких персонажа, иногда лишь общее настроение. Но перечитываю художественную прозу я, в отличие от Лешки, редко. А вот из философских трудов, которые когда-то составляли, да и по-прежнему составляют немалую часть моей жизни, в голове застревает многое. Потому что в этом случае ты не просто следишь за историей, которую тебе рассказывают. Ты в диалоге с великими умами. В чем-то с ними соглашаешься — и тогда их мысли становятся частью тебя, с чем-то споришь — и тогда не можешь забыть. Как тот разговор Конфуция с Лао-цзы.

Лешка про меня это тоже знает. Мы же с ним, когда напиваемся, делаем это не просто для того, чтобы нам наутро было плохо — такого результата можно добиться за пятнадцать минут. Нет, для нас редкие застолья — это полночи сплошных разговоров. Мы, конечно, усиживаем пару бутылок — или одну, если это литровая. Но пить мы оба умеем, не помню случая, чтобы кто-то из нас отключился посреди фразы. А то, что на следующий день голова у нас будет словно вынутая из тисков, так это как счет в ресторане — неизбежность.

Я это все к тому, что Лешка пристал ко мне с одной фразой. Он ее от меня когда-то слышал, но не запомнил. А сейчас она показалась ему чрезвычайно подходящей к нашему положению.

— Там смысл такой, что избежать того, что будет, невозможно, — пытался он разбудить мою память.

— Да таких сто разных выражений. «Чему быть, того не миновать».

— Нет, — отмахивался мой друг. — Чего мои слова повторять?

— «Двум смертям не бывать, а одной не миновать».

— Тьфу ты, это все из букваря, — удивлялся моей тупости Кудинов. — Там красиво так было сформулировано, незатасканно. Как твой Некрасов сказал бы.

— Некрасов? Ну, типа: «Бог полюбит, так не погубит»?

— Нет же! Там, мне кажется, про цепь еще что-то было.

— А, понял. Сейчас… «Цепь случайностей уже скреплена»?

— Вот. — Лешка даже хлопнул себя по ноге скованными руками. — Нет, надо было столько меня мучить? «Цепь случайностей уже скреплена», — с удовольствием повторил он. — Это же ты не сам придумал?

— Наверно, нет, прочитал где-нибудь. Хотя где, не помню. Тихо!

Вдалеке снова послышался шум двигателя.

— Возвращаются, — сказал Лешка. — Как думаешь, твой Мустафа расскажет братцу про то, что случилось?

— Хм, не знаю. Мне почему-то кажется, что нет.

— Значит, есть шанс, что он нам поможет?

— А вот здесь не уверен. Там его брат. А здесь два чужих мужика из вражеского лагеря. К тому же один из них в грязной рубахе.

— Ты к чему это про рубаху? — оглядел себя Кудинов.

— Да просто так. Пою, что вижу.

— Нет, это ты что, про крейсер «Варяг» вспомнил? Надели чистое белье и все на палубу — помирать?

— Бог с тобой! Ага, а ты сам, значит, про это думаешь. Я-то нет — просто смотрю, что дальше будет.

— Смотри мне, без фатализма! — не сдавался Лешка. — А то заладил про свою цепь случайностей.

Я не стал спорить, кто про что заладил. Он ведь хотел нас обоих подбодрить.

Да, это вернулся фургон. Потому что вскоре нас посетил мозг операции в сопровождении брата. Рамдан был в превосходном настроении. Он распахнул дверцу самолета, но залезать внутрь не стал, только выпустил в нашу сторону струю дыма.

— Новости неплохие, — сообщил он.

— То-то, я смотрю, ты без огневой поддержки, — не удержался Кудинов.

Алжирец сарказм игнорировал.

— Завтра утром нам передадут деньги. Когда мы убедимся, что нас не обманули, мы позвоним и сообщим, где вас искать.

Да?

— Вы уверены, что не ошиблись номером? — спросил я. — Наши коллеги не такие идиоты.

Рамдан сплюнул в сторону сквозь передние зубы.

— Что это вы такое говорите?

— Мы говорим, — подключился к разговору Лешка, — что наши друзья не дадут вам ничего, пока не убедятся, что мы живы и здоровы. И обмен этот должен произойти разом: вы получаете деньги, мы — свободу. Зачем рассказывать нам сказки?

— Кто рассказывает сказки? — возмутился Рамдан. — Это было моим условием, и ваши люди его приняли. Не сразу, естественно, но я не дал им выбора.

Странная история. Чего он не договаривает?

— И наши люди не захотят даже убедиться, что мы живы? — спросил я.

— Захотят. Это было их условие, и я тоже согласился. — Рамдан затянулся и выпустил дым практически мне в лицо. — Мы увезем вас отсюда и дадим позвонить с автострады.

— И какие гарантии, что между этим звонком и моментом передачи денег мы по-прежнему будем живы?

— Вы задаете мне больше вопросов, чем они, — разозлился Рамдан. — Я и так сказал вам лишнего.

Он что-то приказал брату по-арабски. А Мустафа лишь раз мелькнул в проеме двери и больше не показывался. Однако уходящих шагов мы не слышали, а теперь вот к нему обратились. Здесь все время был, но не хотел, чтобы мы его видели. А мне интересно было бы заглянуть ему в глаза — что он надумал?

Рамдан из проема исчез, а Мустафа, как я и хотел, появился. Он положил перед нами пластиковый пакет и буркнул:

— Ваш ужин.

На Лешку и не взглянул — он же тогда кричал: «Стреляй!» По-русски кричал, но в смысле того, чего он хотел, ошибиться было невозможно. А на меня глаза поднял. Ну, что он ничего не сказал брату, мы и так поняли. Но ясно, что и про то, что у нас есть еще один мобильный, что мы русские и что пытались освободиться, он тоже не упомянул. Рамдан не упустил бы случая это прокомментировать, а то и отвесить нам по паре пинков. И телефон бы отобрал.

Глаза наши встретились лишь на секунду — Мустафа тут же отвел свои. Но этого было достаточно, чтобы понять, что он не был ни на нашей стороне, ни на стороне брата. Он искал свое решение.

8

В пакете была большая, разрезанная на ломти пицца. Для меня-то это junk food. Не знаю, как это сказать по-русски, типа «помоечная еда». Мы дома никогда не едим это уже скорее американское, чем итальянское, блюдо — если это блюдо. А тут я даже очень ею заинтересовался. Было еще достаточно светло, чтобы я мог убедиться, что она была вполне вегетарианской: помидоры, перец, оливки и сыр. Мы ели, причмокивая и запивая пепси-колой из баночек. Пицца остыла, но нам с Лешкой она показалась восхитительной. Пепси была из холодильника, но успела нагреться.

— Все это покупалось не меньше чем в получасе езды отсюда, — резюмировал наши температурные ощущения Кудинов.

— И про егеря был разговор, и про имение. То есть мы в какой-то глуши.

— Либо они не хотят мелькать в ближайшей деревне. Доехали до супермаркета или заправки на автостраде.

— Хм, а это мысль!

Я перевернул коробку из-под пиццы. Да, там когда-то был ценник, но чья-то бдительная рука его сорвала. Только обрывок штрихкода остался.

— Нет? — спросил внимательно наблюдавший за мной Лешка. Он успел осмотреть пластиковый пакет. Я тоже следил за ним — пакет был из бакалейной лавки в Финсбери-парке.

— Нет. Они тоже не пальцем сделанные, как сказал бы наш друг Мохов, — вздохнул Кудинов.

— Будем надеяться, что нас найдут по самолету.

Я снова вспомнил про другой самолет. Про тот, который летел в Нью-Йорк без меня.

— Давай позвоним еще раз Мохову. А потом я наберу все-таки жену.

— Только лучше убедиться, что нас точно никто не охраняет.

— Это-то проще простого.

Я ведь не рассказываю все в реальном времени, что-то пропускаю. А мы с Лешкой обследовали сантиметр за сантиметром всю площадь пола в пределах досягаемости. Деревяшки и пластмасса — ничего надежного, чем можно бы было поковыряться в наручниках. Зато с цепью мы распределились. Пока один сидит на полу у самой ножки скамейки, через которую она пропущена, у второго радиус действия становится максимальным. Потом мы менялись, и этот второй перебирал мусор со своей стороны. В таком положении цепь позволяла каждому из нас и вплотную приблизиться к дверце. Возможно, наши похитители специально так сделали, чтобы не возиться, когда кому-то приспичит по малой нужде.

Сначала, по праву первородства (он на четыре месяца старше) отправился Кудинов. Он с трудом толкнул дверь — цепь была уже на пределе — и на коленях устроился в проеме. В салон ворвался беззаботный вечерний гомон птиц. Солнце уже село, но кусочек неба над лесом все еще был светлым, все еще сопротивлялся мгле.

Лешка смотрел на струю, которой он не без изящества помахивал из стороны в сторону.

— У меня обзор невелик, но если бы кто-то залег поблизости, сейчас бы, наверное, себя обнаружил, — предположил он.

— Предпочитаю сам в этом убедиться, — обнародовал свои физиологические намерения я.

Из салона этого было не видно, но когда я устроился на Лешкином месте, про обнаружение охраны я и не вспомнил. Вокруг была сонная тишина и покой, как на картинах Пюви де Шаванна.

Над летным полем, как будто залитом водой, стояла плотная белая пелена. Мало какие явления природы волнуют меня так, как туман. Не только когда, подхваченный ветром, он, как где-нибудь в Швейцарии, то скрывает, то обнажает неожиданные картины видимого мира. Нет, простая неподвижная дымка над болотцем, краем луга, опушкой леса, дымка, из которой вдруг, как куст, вырастает развесистая крона клена или коричневые свечи камыша, цепляет меня где-то очень глубоко. Мне кажется, что туман — это еще одна парафраза Платоновых идей. Возможно, мы так видим реальный мир. Вернее, мы не видим его из-за пелены, и лишь иногда, в исключительные моменты, туман рассеивается, приоткрывая нам то, что мы и не предполагали обнаружить.

— А ты филина видел? — спросил я.

Приземистая, в форме осиновой чушки, птица сидела поодаль на какой-то ржавой штуковине, вроде расплющенной цистерны.

— Это который на летающей тарелке сидит? — уточнил Лешка.

— Да, только старой модели, одной из первых. Птица поновее будет.

— С двумя рожками?

— Да, точно.

— Нет, не видел. — Это он так пошутил. — А с двумя ногами и ты никого не видишь поблизости?

— Вроде нет.

Филин покрутил головой, привинченной прямо к туловищу, взмахнул крыльями и медленно и тяжело, над самым туманом, полетел к лесу.

— Странно, нет? — размышлял вслух Кудинов. — Твой Мустафа даже не отнял у нас телефон. Он же отдает себе отчет, что мы им снова воспользуемся?

— Да, странно. Ну что, я звоню?

Я вернулся к Лешке и набрал Мохова.

Он, как я и просил, сначала сказал по-английски «Hello». Зато когда я проворчал в ответ: «Ну, здравствуй, здравствуй!» — тут же заорал:

— Мы нашли вас! Там какой-то пэр живет, летное поле его собственное. А на «цессне» летает его сын, он сейчас в Австралии. Так что ждите нас.

— Когда? Когда ждать?

— Ночью, ближе к рассвету. Где-то в четыре — в пять. Нам говорят, тогда самый крепкий сон.

— А когда вы встречаетесь якобы для передачи выкупа?

— В восемь утра. Только это уже не понадобится.

— Спроси, кому в голову пришла идиотская мысль отдавать деньги, не видя нас? — прошипел Лешка.

— Вы не перестарались, приняв все их условия? — перевел я. — Мне бы показалось подозрительным, что вы согласились отдать выкуп, а потом ехать за нами.

— Так отцы-командиры решили, — отрапортовал Мохов. Он весь был в радостном возбуждении. Возможно, это была его первая стремная операция. — Все равно эти условия мы выполнять не собираемся.

— М-да, — только и сказал я.

— Сигнал к действию — птица вот так прокричит два раза: у-гу! у-гу! Мы постараемся пробраться к самолету и освободить вас, не ввязываясь в боестолкновение.

Слова-то какие знает!

— Но мы готовы к любому повороту событий. А вы просто будьте готовы, — заключил Мохов.

— В смысле, не проспите? — уточнил я.

Мохов был не в том состоянии, в каком люди воспринимают юмор.

— Ну да.

Когда разговор закончился, мы с Кудиновым переглянулись.

— Что скажешь? — спросил он.

— Будем надеяться, что за нами придут не те же люди, которые эту блестящую операцию разработали.

Я задумался.

— Ну что? — в конце концов произнес я с сомнением.

— Давай, давай! Звони домой, — сказал Лешка.

Я все же попыхтел еще с полминуты, прижав палец к носу. Собирался с мыслями. На мое счастье, к телефону подошел Бобби.

— Ты видел ее, Несси? — закричал он.

Нашему сыну одиннадцать. Он очень просился со мной, чтобы отыскать Лох-Несское чудовище. Как бы устроить свою жизнь так, чтобы можно было брать мальчика с собой, когда ему этого до смерти хочется?

— Если бы я ее увидел, мы потеряли бы кучу денег, — урезонил сына я. — Тогда человек, который собирается ехать в Шотландию с горой водолазного снаряжения, от этой поездки отказался бы.

— Так ты что, специально не захотел найти Несси?

— Нет, разумеется, не специально. Просто эта дама не стремится к общению с теми, кто живет в другой геологической эпохе. А у тебя как, все хорошо?

— Да. Ты уже сегодня вечером прилетишь?

— К сожалению, у меня не получается. Дай мне маму.

— Мама с Пэгги куда-то пошли. Пэгги приехала, чтобы увидеться со всеми нами.

Мне действительно везло. Я был не в том состоянии, чтобы окутывать сейчас жену очередной пеленой вранья.

— Бобби, тогда передай маме, что я сегодня не прилечу. Здесь возникли затруднения, и мне придется задержаться на день-другой. Скажи, чтобы она не волновалась.

Легко сказать. Джессика тут же перезвонит мне.

— Да, и еще скажи, что я сейчас звоню из соседнего городка. Туда, где я живу на озере, сотовый сигнал не проходит. Так что я сам выйду на связь, когда выберусь.

— Так ты завтра прилетишь? Или послезавтра?

— Постараюсь завтра. А дальше — как получится. Ну, все, целую тебя, а ты поцелуй наших женщин. Пока!

— Прилетай скорее.

Пока я с трудом запрятывал телефон за святую святых своего организма, Лешка о чем-то размышлял.

— Они перестают быть такими интересными, когда вырастают? — спросил он.

У Лешки с Таней, которую я видел мельком, маленький сын Максим, с которым мы тоже вряд ли когда-либо познакомимся. Я только помню, что — он в ноябре родился — ему скоро пять. Или шесть?

— И да, и нет. Они переходят в другое состояние. В пять Бобби действительно был необычайно занятным. Но это была занятная живая игрушка. А сейчас он начинает становиться товарищем. Не другом пока еще — товарищем по играм, по путешествиям, просто по жизни. Это не хуже. Нет, они ничего не теряют.

Кудинов кивнул. Все равно жалеет, что его мальчик вырастает.

— А потом, знаешь… Ну, я тебе пример приведу с нашим псом.

Лешка оживился:

— Как-как, напомни, вы его назвали?

Он, может, «Лавку древностей» и прочел, но, я же говорю, он книги забывает сразу.

— Мистер Куилп. Так вот он был совершенно очаровательным щенком, и мы очень расстраивались, что он быстро растет. Что мы не насладимся им, пока он маленький. Теперь он взрослый почтенный кокер-спаниель, но мы любим его не меньше. Наоборот. Он в человеческой стае становится все больше похож на нас. Больше знает слов, лучше просекает ситуации. С детьми то же самое. Так что ты не переживай.

Кудинов все равно вздохнул. Он посмотрел на свою рубаху. Свободная такая, льняная, с мягким воротником, носится поверх брюк. Сегодня утром совершенно белая была.

— Я чувствую себя неопрятным вонючим стариком, — сказал он. — Знаешь, у каких в уголках губ такая белая гадость собирается. Не знаю, как объяснить — она похожа на червяков, которые грибы жрут.

— Это жизнь тела. Какая тебе разница? Ты доживешь до этих лет, только если тебе о-очень не повезет.

— В сорок надо умирать, ну, в сорок пять, — подхватил мою мысль Кудинов. — Пока мужчина еще похож на мужчину.

— То есть сейчас было бы в самый раз?

Лешка согласно затряс головой:

— Да, пока ни лысины, ни брюха, ни радикулита.

— Пока рожа не заплыла. Или, наоборот, не осунулась.

— Пока простата в норме.

— Пока Паркинсон или Альцгеймер тебя не посетили.

— Инсульт не пиз. нул.

— Да, — согласился я. — Столько всего унизительного впереди. Думаешь, нам повезет, и мы со всем этим не столкнемся?

Лешка посмотрел на меня, и мы оба расплылись в улыбке.

— Боюсь, — сказал Кудинов, — боюсь, что чего-нибудь из этого списка нам не избежать. Мы же с тобой умные.

— То есть, если следовать нашей логике, мы, наоборот, недостаточно умные. Раз будем стараться дожить до старости.

— Умом-то я понимаю, что это ни к чему. Но так мы запрограммированы. Тебе вот что помешало бы принять то, что мы оба только что признали разумным?

Не знаю, предлагал ли столь элегантную парафразу смерти кто-нибудь из античных философов.

— У Бобби соревнования по плаванию на следующей неделе. Он боялся выдыхать в воду, я хочу посмотреть, как он с этим справляется. Потом, перед отъездом я боярышник посадил у своей тещи — здоровый такой, с меня ростом, цветет махровыми красными цветами. Хотел бы убедиться весной, что он прижился. Ну и просто, чтобы Джессика у меня на плече заснула — у нее дыхание малиной пахнет. И на острове Пасхи я не был, не видел истуканов. Недавно совсем сам от такой возможности отказался.

Лешка с лукавой усмешкой хотел что-то возразить, но я его опередил:

— Это с эгоистической точки зрения. И, конечно же, мои близкие будут горевать, а мне не хочется их расстраивать.

Заткнулся мой друг. Именно что-то такое хотел сказать.

— А тебя что здесь держит? — спросил я.

— У меня кредит за дом не выплачен. Мы с Таней купили коттедж восемнадцатого века в Корнуэлле. Небольшой, но совершенно чудный: из старого кирпича, с большим палисадником, девичьим виноградом по всему фасаду и видом на океан. Я в нем хотел бы умереть. Ну и Макс совсем маленький, я его еще ничему не научил.

— Это-то как раз, может быть, и к лучшему было бы, — не удержался я.

Кудинов замечание игнорировал.

— Да, и на скачки я уже билеты купил. В Аскот, на второе октября, закрытие сезона.

— М-м, — оценил я.

Мы замолчали.

— Нас послушать, просто два жалких типа, двое ничтожных обывателей, — сказал Лешка. — Ни тебе идеалов, ни благородных замыслов…

— Ни стремления служить чему-то большему, чем ты сам.

— Ни поисков смысла жизни.

— Да. Именно так это выглядит со стороны. Это потом о нас напишут, что ведь именно они ставили подножки ходу истории, когда он рисковал пойти по неправильному пути.

Лешка, судя по собравшемуся гармошкой берлиозовскому лбу, искал, что бы добавить, но тут сдался.

— Лучше и не скажешь. Аминь.

9

Было уже совсем темно, когда послышался характерный звук шагов по высокой мокрой траве. Я на манер гориллы — на ногах, но скрючившись, с согнутыми руками, чтобы не касаться пола — подобрался к дверце. Сквозь сплошную пелену тумана, окутавшего поле, пробивалось пять пляшущих лучей фонаря. Даже не лучей — пятен света, расплывающихся в стоящих вертикально капельках воды.

— Похоже, в полном составе посольство приближается, — сообщил я Кудинову. — Ты кого больше всего хочешь видеть?

— Даже не знаю. Мне ясно только, кто по тебе соскучился.

Группа подошла к самолету и остановилась. Контуры тел едва угадывались в тумане, хотя до них было метра три-четыре. Инопланетяне, прибывшие, чтобы увезти нас на свою планету.

— Мы переводим вас обратно в сарай, — услышал я голос Рамдана.

— Видимость сами видите, какая, — добавил рыжезубый. Я его не видел, по голосу и произношению догадался. — Давайте без глупостей. Чуть что — я стреляю.

Мустафа, кряхтя, залез в самолет и открыл замок цепи.

— Идите первым, — подтолкнул он меня.

Я спрыгнул на землю, и тут же сильная рука схватила за цепочку, соединяющую наручники.

— Стойте пока здесь, — приказал голос.

Это был рыжеволосый. Теперь я видел его лицо.

— А сейчас вы, — произнес за моей спиной Мустафа.

Лешка спрыгнул на землю, едва не врезавшись в меня. Его схватил за наручники Рамдан.

— Ноги освободите нам, — напомнил я.

Мы же от туловища до колена были замотаны скотчем.

— Если один из вас попытается бежать, мы пристрелим второго, — предупредил Рамдан и, наклонившись, стал обрывать скотч.

Хотя он это уже говорил, предупреждение было не пустое. Если бы я был один, попробовать оторваться точно стоило бы. Да, сейчас, на расстоянии двух метров, я видел их всех. Но пара прыжков в сторону — и человек исчезал. Это был туман, о каком французы говорят «à couper au couteau», хоть ножом режь. С темнотой можно справиться — есть фонари, приборы ночного видения. Туман делает людей слепыми.

Женщина — она надела нейлоновую куртку, тоже тошнотворного розового цвета — махнула лучом фонаря:

— Иди за мной, красавчик!

Давно меня так не называли. Хотя женская память изменчива, склонна приукрашивать, а сейчас что она могла видеть в тумане?

Женщина пошла вперед, светя себе под ноги. Рыжеволосый, не выпуская цепочку наручников, потянул меня за собой. Лешку повели чуть правее — наверное, Рамдан, хотя лица я уже не видел. Замыкали шествие, получалось, та ящерица с «магнумом» и Мустафа. У Лешки сейчас был реальный шанс попасть на королевские скачки в Аскоте. Мой англичанин крупный и сильный, с ним пришлось бы повозиться. А ему что? Движение раз — вырвал руки. Движение два — со всей силы двинул Рамдана этими руками по голове. А дальше много-много движений, но уже ногами. Они, возможно, и стрелять не станут — вот уж это точно было бы «палить в молоко».

Но Кудинов тоже не попытается бежать. Он и в лучшей ситуации не стал этого делать. Разумно, разумно было со стороны Рамдана предупредить нас. Я говорил, что он из придорожной грязи? Я и сейчас так думаю, но голова у него работает, неслучайно он делает карьеру у исламистов. Таких вот ребят надо вербовать — одновременно и башковитых, и безбашенных.

Мы шли, ориентируясь на фонарь женщины — расплывчатую точку света метрах в пяти. Вот она поползла вверх и высветила прутья решетки. Ворота со скрипом поехали в сторону, освобождая нам проход. Смотри-ка! На дорожке, зажатой с обеих сторон деревьями, плотный туман был по пояс, а выше лишь клочками. По полю он растекся свободно, а лес ему, видимо, мешает. Так бывает в Швейцарии, где люди живут в облаках.

Куда нас ведут? В фургон? Нет — в такой туман ехать только за смертью. Обратно в ангар? Какой смысл был перебрасывать нас из самолета? Мог Рамдан что-то заподозрить?

Да, это был сарай. Вспыхнул свет, проявляя каждую деталь, — странно это было после путешествия сквозь белую мглу. Похитители приободрились — теперь уж точно не сбежим. Вот наша железная плита, наш якорь в этом плавании. Лешку пристегнули на старое место, за крайнюю проушину. Мне так же повезет? Пристегивала женщина. Подошла ко мне совсем близко, дыхание не очень свежее — сами небось пиво пьют, если не виски. Что это так, похоже не только по перегару — взгляд у нее странный, темное желание в нем таится. Как пузырь воздуха вдруг вырывается сквозь черную жижу на болоте. У меня чудные иногда образы возникают в голове, но уж какие есть.

— Давай скорее, — торопит женщину рептилия. Она (то есть он, конечно) с пистолетом у двери стоит, страхует манипуляции.

— Куда мне спешить? — отвечает моя пассия. — К тебе, что ли?

Мы с Кудиновым предыстории их отношений не знаем, но рыжезубый воспринимает эти слова как оскорбление. С нуля взлетает под самый ограничитель.

— Ах ты, сука! — говорит он, направляясь к женщине.

Лешка смотрит на меня. Не нравится ему это.

— Ударить меня хочешь? — шипит розовая фея. — Ну, попробуй!

Ящерица останавливается. Такие сцены бывают только между давними любовниками. Скорее даже между супругами.

— Что вылупился на нее? — орет рыжезубый.

Это он мне. На жену свою не смеет кричать, а мужское достоинство просит выхода. Хотя, судя по характеру дискуссии, именно с этим у него проблема. Ошибается рептилия: я смотрю не на женщину, меня «магнум» интересует. Дотянуться до него я пока не могу, но еще бы немного…

Гравий захрустел. Рыжий просовывает голову в дверь — а он с алжирцами на улицу вышел, как убедился, что мы пристегнуты. Он быстро оценивает обстановку. Ясно, что пленники надежно прикованы, а сцены ревности для него не в новинку.

— Вы идете? — спрашивает он устало.

— Я иду, — отвечает рептилия. И добавляет жене: — А ты можешь остаться.

— И останусь, — с вызовом бросает женщина. — Я их еще не обыскала.

Она демонстративно, чтобы от мужа ничто не ускользнуло, тянется к моей ширинке, вернее, к гульфику. Вот пальцы ее захватывают все, что там находится. Место это очень уязвимое, но женщина не хочет сделать мне больно. Хочет сделать приятно. Делает противно.

— Ты действительно сука! — цедит сквозь зубы рыжезубый.

Он ринулся к жене, и та инстинктивно сжимает то, что у нее в руке. Я чувствую, как пальцы ее касаются телефона. Лицо женщины замирает. Но муж ее уже рядом, и она вот-вот получит от него честно заслуженную оплеуху. А я вот-вот смогу попытаться вырвать у него «магнум».

— У него оружие! — с превосходством в голосе говорит женщина, отпуская руку. Мол, я не просто так туда лезла — проверяла свою гениальную догадку.

Ящерица останавливается.

— Какое оружие?

— У него в трусах пистолет.

Другая отскочила бы в сторону, если бы так подумала. Эта нет — хватает меня за горло.

— Проверьте его. Быстрее!

Похитители действуют грамотно. Рыжезубый тут же делает два шага назад и в сторону, а ко мне подскакивает рыжеволосый. Я пинаю его ногой и пытаюсь отодрать от себя руки женщины. В этот момент раздается выстрел.

— Ну-ка тихо все!

Это Рамдан говорит. Он завладел пистолетом и выстрелил в потолок. На «магнуме» по-прежнему глушитель — просто хлопок раздался, как будто шампанское открыли.

— Отойди от него, — приказывает он женщине и поворачивается к рыжезубому. — Обыщи его.

— Кто? Я? — возмутился муж неверной.

— Хорошо, тогда ты, Дик.

Он наставил на меня «магнум». Рыжеволосый поморщился.

— Отдайте сами, ладно? — попросил он меня. — Только очень медленно.

Я и не стремился, чтобы каждый обследовал потаенные части моего естества. Свободной рукой залез в трусы и стал доставать мобильный.

— Там был телефон. Вот он. Оружия у нас нет. Хотите проверить?

— Проверь, — приказал Рамдан, принимая телефон.

Рыжий присел на корточки, снизу вверх провел по ногам.

— Больше нет ничего.

— Второго проверь.

Сам Рамдан включил мобильный и зашел посмотреть мои последние звонки.

— Два звонка в Лондон и один еще куда-то. Единица — это какая страна? — спросил он.

— Штаты, — отозвался рыжий.

— Мне надо было убедиться, что за нас действительно внесут выкуп, — пояснил я.

— А 21 — какой город? — продолжал Рамдан. — Или это 212?

Смотрел он на меня, и я ответил:

— 212. Это Нью-Йорк.

— Почему не Вашингтон?

— В Лэнгли штаб-квартира. Да и это уже штат Вирджиния, там другой код. Но наше подразделение размещается в Нью-Йорке.

Мустафа стоит, приоткрыв рот, с таким видом, что его вроде ничто не касается. Посмотришь на него —недоумок, а ведь какую-то свою игру выстраивает.

— Если я сейчас позвоню по этому номеру, кто мне ответит?

— Это может быть кто угодно. Ребенок, женщина, старик-китаец. Пока вы не назовете пароль. Только это телефон на экстренный случай. Хотите сорвать сделку — звоните.

— Хм. — Рисковать деньгами Рамдан не стремился. — А с Лондоном о чем говорили? Хотя зачем задавать такие вопросы. — Он положил телефон в карман. — Ладно. Решим, что с вами дальше делать. А ты покарауль их пока.

Рамдан смотрел на Мустафу, но откликнулся рыжезубый:

— Я здесь побуду.

Не стремится вернуться в компанию жены, не остыл еще. Рамдан протянул ему пистолет и вышел наружу. Женщина осторожно обошла мужа, как если бы тот мог ее покусать. Рыжий дружески, успокаивающе хлопнул рептилию по плечу. Мустафа скрылся за дверью последним. Я не заметил, чтобы он хотя бы раз взглянул на меня.

— Вот ты — точно покойник! — сказал рыжезубый, усаживаясь на стул и тыча в меня «магнумом».

10

Посоветоваться с Лешкой мы больше не могли. По-английски это было бессмысленно, по-русски — только усложнило бы ситуацию. Совершенно очевидно, Мустафа с братом новостями по поводу похищенных так и не поделился. Хитроумный Кудинов попробовал испытанный прием.

— Пан разумеет по-польски? — уже второй раз за вечер спросил он.

— Что такое? — выпрямилась на стуле публично униженная, а потому особо злобная ящерица.

— Я спрашиваю, говорите ли вы по-польски? — перевел Кудинов.

— Да, говорю: «Матка боска». И что?

— Мы для разнообразия могли бы поговорить с вами по-польски, — с благодушным видом произнес Лешка.

— Ага. Это с ним ты хотел бы поговорить, а не со мной. Только ничего не выйдет. Хоть слово скажете — получите по башке. А еще слово — пристрелю. Я не шучу.

Это и не было похоже на шутку.

Я посмотрел на Лешку. Я часто веду с ним молчаливый диалог. Вот и сейчас я ему как бы говорю: «Давай, не сиди без дела. Займись анализом ситуации». Кудинов на меня серьезно смотрит, но я ему в уста такие слова вставляю: «А что тут анализировать? Это ты ученые слова любишь: «анализ», «анал». А по-русски это — «жопа». Лешка еще больше хмурится — не понимает, почему я улыбаюсь.

Почему-почему? По глупости. Ведь что сейчас происходит — там, в бытовке, в двадцати метрах от нас? Дураку ясно, что мы сообщили своим все, что знаем. И Рамдан сидит и пытается понять, насколько точно мы смогли определить, где находимся. Я бы этим вопросом задавался, а нашего главного похитителя недооценивать не стоит.

Черт — ну, не черт, опять я забыл, — скажи я тогда Ашрафу… Ну, когда он предлагал Рамдана убрать. Да даже не скажи, только кивнул бы, и не было бы всей этой ситуации. Никаких сомнений, что человечество от этого только выиграло бы, а я Бога стал приплетать. И от меня — действительно ведь так — ничего не требовалось. Ни курок спускать, ни ручкой своей колоть. Просто кивнуть головой. Правда, мы тогда о поставках оружия не стали бы узнавать. А это жизни. Но я же в тот момент понятия не имел, что мы сможем получать информацию и от Рамдана.

В общем, так или иначе, сейчас наша с Лешкой судьба в руках этого человека. И если он придет к выводу, что какую-то наводку мы сумели дать, он перевезет нас в другое место. И тогда операция по спасению потеряет всякий смысл. Она уже, считай, провалена, не начинаясь, поскольку в самолете нас не будет. А в этом тумане наши ребята ангар и бытовки не разглядят и в свои приборы ночного видения. Зря прокатятся.

Надежда была бы на сделку, но к ней резидентура и не готовится. Там уверены в успехе рейда на летное поле. И деньги у них не приготовлены, и план действий не разработан. Безрадостно это как-то, хотя и не самое плохое. Хуже, если эта группа захвата обнаружит себя и наделает шума. Тогда Рамдан может отказаться от первоначального замысла и решит уносить ноги, сбросив балласт. Балласт — это мы с Лешкой.

Рептилия сказала, что я-то уж — точно покойник. Банальная фраза, сколько таких говорится сгоряча. Однако здесь каждое слово с двойным дном. Во-первых, получается, что намерение ликвидировать нас обсуждалось даже при условии получения выкупа. Во-вторых, окончательное решение не принято, у нас еще есть шанс. Но, в-третьих, даже если Рамдан решит нас освободить, тут в дело вступит он, рыжезубый, и я в любом случае не выкручусь. Вот как много можно сказать с досады в каких-то трех словах.

И раз все обстоит таким малообнадеживающим образом, надеяться нам с Лешкой приходится только на себя. Или на какую-нибудь невероятную случайность, которая еще не встроилась в ту роковую цепь.

11

Мысль о предстоящей ночи и столь желанной невероятной случайности пробудила в моей памяти еще одну фронтовую историю Некрасова. Я услышал ее двадцать лет назад, никогда о ней не вспоминал, а тут — как будто это со мной приключилось. Во всех подробностях всплыла.

Петр Ильич Некрасов, наш с Ритой куратор на Кубе и мой главный учитель по жизни, попал на ту, большую, войну совсем мальчишкой. Его подводную лодку потопили, он чудом спасся и до самой победы воевал уже на суше. По молодости лет Некрасов был кашеваром. То есть в атаку он ходил вместе со всеми, а после нее готовил для уцелевших еду.

Где это было, не помню. Известное место: Вязьма, Ельня — там, где долгое время шли позиционные бои. В хозяйство Некрасова, за которое он отвечал головой, входило два ведра, котел, ложки-поварешки и корова. Откуда она взялась, никто не знал. Некрасову корову выдали в хозчасти и, как он говорил, тряслись над ней больше, чем над любым бойцом. Человека убили и убили. Война идет: одним больше, одним меньше… А корова была в единственном числе не только в их противотанковой батарее, но и во всей дивизии. Даже непонятно было, почему ее в штаб не забрали, скорее всего, по недосмотру. Уж вряд ли потому, что в штабах снабжение было налажено, а позиция их батареи вдавалась в линию фронта так, что они во многом были на самообеспечении. Благо было это в июле: первые грибы-колосовики, черника, малина и вот еще молоко. Выживали как-то.

Некрасов пас корову на краю леса, скрывавшего с трех сторон небольшую опушку. Однако стояли они в этом месте уже неделю, всю траву корова объела, и он присмотрел для нее другой выпас, поглубже в лесу. Привел ее туда утром, вбил колышек так, чтобы до зарослей болиголова корова не достала — с ней, дуры, всего ожидать можно было, — и вернулся к себе на кухню. Вечером пошел ее забирать — вымя ей помыть, потом подоить, — а коровы нет. К выстрелам она была привычна, даже огонь батареи ее уже не так пугал, а тут выдернула длиннющий колышек. Скорее всего, зверя почуяла, волка или медведя, рванула — и была такова.

Некрасов бросился искать ее, облазил все заросли, но только исцарапался до крови. Делать нечего, пошел докладывать командиру батареи. Тот хороший мужик был, но в разгар разговора нелегкая принесла майора-особиста из штаба полка на трофейном мотоцикле с коляской. Здоровый холеный детина, который для солидности ходил не в гимнастерке, а в кителе с портупеей и парой медалей на груди.

— Как это ты корову упустил? — взревел особист. Мат Некрасов при пересказе разговора опускал.

— Сбежала. Я же не могу ее пасти — мне батарею кормить надо.

— И как ты теперь собираешься ее кормить? У тебя, придурка, такая ценность на руках была, а ты ее упустил? — Майор орал так, что Некрасов решил, что он намеревался эту корову у батареи забрать, чтобы сам со штабными молочко пить. Может, за тем и приезжал на самом деле. — Иди ищи ее! Что хочешь делай, но чтоб к утру корова была найдена.

— Так ее, может, волки задрали, — резонно предположил Некрасов. — Корова их почуяла, оторвалась, а они ее нагнали и загрызли.

— Ты что, безмозглая твоя башка, не понял? К утру не найдешь корову, ответишь по законам военного времени. Завтра же ответишь, я прослежу.

— Так ее и убить могло, — вступился командир батареи. Действительно хороший мужик был. Тоже майор по званию, но не особист, так что не нарывался. — Немцы же постреливают. Дак и мы раньше снаряд-другой им посылали для острастки, как они из леса нос высовывали. Только у нас же амуниция кончилась, сами знаете. Завтра танки пойдут на нас в атаку, а мы их только пулями можем встретить. Я думал, вы с этим к нам приехали. Ну, подбодрить, что везут нам снаряды.

— Да вы слышите сами, что говорите? — переключился на командира особист. — Вы, оказывается, палили из пушек просто для развлечения. А теперь, если немцы начнут наступление, у вас снарядов больше нет? — Он встал и деловито одернул китель. — Этим вопросом я тоже займусь, разберемся с вашей партизанщиной. Но пока с коровой закончим. Завтра в восемь ноль-ноль этот придурок ее не вернет, арестовать его и под конвоем доставить мне в штаб полка. Это приказ!

Майор еще долго распинался, потом вспомнил, что у них скоро ужин, и уехал.

— Людей тебе в помощь дать не могу, — сказал Некрасову командир. Он обе угрозы — и в адрес Некрасова, и в свой собственный — воспринял всерьез. Так ему фронтовой опыт подсказывал. — Боевое охранение, сам понимаешь. Не хватало теперь, чтобы немцы ночью батарею захватили. Лошадь дам, с телегой. Если волки загрызли, погрузишь на нее, что осталось — может, проскочишь. Но лучше бы тебе эту корову живой найти. Отдадим ее подальше от лиха в штаб. Целее будем.

Некрасов запряг лошадку — смирная была, к войне привычная — и выехал, еще светло было. Дороги какие в лесу — считай, их нет. Где-то ручей рядом течет, залил все вокруг так, что только на танке и проехать. Где-то дерево упало поперек, не перескочить и не объехать, да в зарослях и развернуться с телегой целая история. Так что когда начало темнеть, Некрасов понял, что корову ему не найти.

Но умирать не хотелось. Он привязал лошадку вожжами к приметной трехствольной березе и с фонарем в руке, спотыкаясь и чертыхаясь, продолжил поиски. Продирался упрямо сквозь кусты бузины, заросли крапивы в человеческий рост и повторял про себя: «Это моя последняя ночь. Это моя последняя ночь». Он надеялся, что в конечном счете наткнется на немцев, разрядит в них свой ППШ и погибнет в бою. Уж лучше враги убьют, не свои.

Еще один заградительный вал кустарника, и он вышел на луг. В свете огромной желтой луны Некрасов узнал место: их батарея стояла здесь пару недель назад вон на том пригорке. Там у подножия осинник рос, у самого высокого дерева верхушку срубило снарядом. Точно, это место. Позиция выгодная, наверняка сейчас там немцы. Вот и отлично: здесь и дадим последний бой.

Некрасов выбрал крапивник повыше и погуще — так и его не видно, и на мину опасность нарваться меньше. Нырнул в него и стал подкрадываться к пригорку. Немцы не стреляют, не видят его. Потому что ветер тоже на его стороне: качает заросли, кто теперь определит, что по ним человек пробирается. Некрасов добрался до подлеска и только тут понял, что холмик пуст. Не стали фашисты его занимать. Видимо, собирались дальше танками наступать, зачем им здесь артиллерию ставить?

Сам не зная зачем, Некрасов все же взобрался наверх. Вот его кухня: даже рогатины над костровищем стоят нетронутые. Восточный склон разворочен: это когда они орудия стаскивали оттуда лошадьми. Вот их окопы, а вот…

Некрасов замер и стал светить фонарем. Рядом с окопами для орудий лежали обитые железными лентами зеленые ящики со снарядами. Пара начатых, а еще несколько даже не распечатанных. Их батарея отступала в спешке, главное было увезти орудия, а Некрасов еще свои ведра и котлы спасти умудрился. Он и понятия не имел, что снаряды оставались. А командир их, видимо, был уверен, что на холме теперь были немцы, туда не сунешься. А фашисты знали, что к их орудиям наши снаряды не подходили, и им и в голову не пришло, что русские могут за ними вернуться. И вот они, снаряды, лежат целехонькие.

Некрасов вздохнул счастливо. Пусть ему в бою погибнуть не суждено, утащив на тот свет столько врагов, сколько удастся. Пусть его завтра свои расстреляют, но он хоть ребятам поможет. Некрасов бегом, прорываясь сквозь кустарник, как испуганный лось, ворвался в лес. Не сразу, но все же отыскал свою лошадку. Не сразу, но все же нашел дорогу к тому пригорку. А дальше — луна из желтой превратилась в белую и уменьшилась в размере раза в четыре, но все же помогала, светила — до самого рассвета таскал снаряды с вершины пригорка в свою телегу.

До позиции он не доехал. На песчаной дороге его ждал мотоциклист. Тот же, который накануне привозил особиста. Рядом стоял еще один мотоцикл с коляской, с двумя солдатами из комендантской роты. Не стал особист ждать, пока командир арестует его и отправит под конвоем, ревностно к своей службе относился.

— Нашел корову? — спросил мотоциклист. Ему было все равно, нашлась корова или нет, и что ждало Некрасова. У него сапоги запылились, и он вытирал их пучком травы. Он посмотрел на часы. — Семь двадцать. Но ты же за сорок минут все равно ее не отыщешь? — Некрасов покачал головой. — Тогда поехали.

— Я тут снаряды нашел в лесу. У нас еще позавчера кончились. Можно, я ребятам отвезу?

— Вон они доставят, — мотоциклист кивнул в сторону солдат. — И автомат свой в телегу положи. Сам в люльку садись, и без фокусов.

Штаб полка, разместившийся в полуразрушенном здании правления колхоза, был в часе езды от передовой. У Некрасова забрали ремень и заперли в подвале. Но и сюда долетал шум начавшегося боя. От него у Некрасова было тепло на душе — теперь ребятам было чем отбиваться. Потом его отвели на второй этаж, в комнату, где кроме того майора-особиста в кителе орали в полевые телефоны два офицера в мятых гимнастерках: капитан и подполковник. Они на Некрасова и не взглянули: у них бой шел.

— Нашел корову? — так же, как и мотоциклист, по-деловому спросил особист.

— Нет. — Некрасов уцепился за последнюю соломинку. — Но и следов ее не нашел. Может, еще вернется, раз ее не убило и волки не сожрали?

— Может, вернется, а может, и нет, — отрезал майор. — Мы здесь люди военные, не в бирюльки играем. В восемь ноль-ноль не вернул корову, значит, вину свою не исправил. Теперь искупать будешь. По законам военного времени.

Последняя фраза доставляла особисту особое удовольствие. Он склонился над столом и стал писать какую-то бумагу, аккуратно, чтобы не посадить кляксу, спуская избыток чернил каждый раз, когда доставал перо из бутылочки.

— Как, удерживаете позицию? — кричал рядом в телефон капитан. — У вас же снарядов нет. Что? Откуда?

Он повернулся к подполковнику:

— Третья батарея атаку отбила. Четыре танка горят, остальные отступили. Им какой-то чудило ночью снаряды подвез. В лесу нашел.

— Что за чудило? — спросил подполковник.

— Сейчас спрошу. Кто, говорите, снаряды вам подвез? — Капитан повернулся к подполковнику: — Кашевар их, рядовой Некрасов.

— Разберитесь с командиром батареи, — приказал подполковник. — Если все так, представить этого чудилу к медали. Нет, к ордену его представить. За срыв фашистского наступления на критическом направлении.

Взгляд подполковника скользнул на Некрасова, сидящего без ремня напротив особиста, и от работы мысли нахмурился.

— Рядовой! Твоя как фамилия?

— Рядовой Некрасов, — вскочил тот.

— Это не ты снаряды подвез на третью батарею?

— Так точно, товарищ подполковник.

Тот посмотрел на майора:

— А что он у тебя делает?

Особист не встал: он, майор, по своему ведомству, возможно, поважнее будет армейского подполковника.

— Да этот разгильдяй корову потерял. Я ему ночь дал, чтобы ее найти. Только он этим временем не воспользовался.

Подполковник побагровел:

— Ты что, не понял, чем этот солдат всю ночь занимался? «Корову потерял»! Да он… Да ты…

Подполковник подскочил к столу особиста, схватил с него бумагу, прочтя несколько слов, разорвал ее на четыре части и швырнул перед майором.

— Вы что себе позволяете! — закричал тот. — Этот рядовой под следствием. Считай, под трибуналом.

— Я здесь командую, — неожиданно тихо произнес подполковник, но это было страшнее, чем крик. Он повернулся к капитану. — Немедленно освободить солдата, вернуть ему ремень, оружие и доставить на батарею. И пусть командир сегодня же представление к награде составит, я подпишу.

«Мне действительно орден дали, Красной Звезды. Про меня даже писатель Борис Полевой заметку написал в фронтовой газете, — со скрытой гордостью рассказывал мой учитель. Я прямо видел его, когда вспоминал сейчас: лицо загорелое, взгляд твердый, проницательный, губы ироничные под седой щеточкой усов. — Я эту вырезку долго хранил в вещмешке. Она по сгибам обтрепалась, мне приходилось слова подсказывать, когда я давал почитать. А уже после победы я как-то на губу попал, три дня там сидел. Курить хотелось страшно, а бумаги не было. Не выдержал, скурил. — Некрасов помолчал, повел бровью, улыбнулся грустно. — Потом жалел».

Освобождение

1

Рептилию сменил Мустафа. Было это уже после полуночи — я посмотрел на часы. Алжирец хотел взять у рыжезубого «магнум», но тот не дал.

— Позовешь, если что, — сказал он.

В дверях озлобленный муж, возможно, уже не раз рогоносец, обернулся и с красноречивым взглядом качнул стволом в мою сторону. Мол, помни, что я сказал.

Мустафа дождался, пока стихнут шаги по гравию и стукнет дверь бытовки. Потом все же приоткрыл дверь и выглянул наружу.

— Я позвонил Ашрафу, — сказал он, возвращаясь и усаживаясь напротив нас. — Он вас освободит, когда мы поедем за выкупом.

Такого я никак не мог ожидать.

— Что ты сделал?

— Вы слышали, — не стал повторять Мустафа.

— И что, никто не останется нас сторожить? — спросил я.

— Кто-то один останется. Думаю, что я.

— Если нас нужно будет освобождать, значит, твой брат не собирается нас отпускать, когда получит выкуп? — спросил Кудинов.

Мустафа не отреагировал. Он на Лешку и не смотрит, помнит, как тот кричал, чтобы я в него выстрелил. А может, не понял вопроса. Я повторил его по-французски.

— Я не знаю, — сказал алжирец. — Рамдан никогда всех планов не раскрывает. Даже мне. Да, — он встал и полез в карман. — На всякий случай, вдруг не я останусь вас караулить. Вот ваши документы. Только спрячьте их хорошенько.

Оба бумажника тоже мне протягивает, Кудинова игнорирует. Куда же мне их деть?

— Лучше не на себе их хранить, — подсказывает Мустафа. — Вас могут снова обыскать.

— Тогда ты их и спрячь, — сказал я. — Вон хоть за коробку с инструментами.

Нам до них не дотянуться, но там их не видно будет. А мы уж их точно не забудем.

— Нет, вдруг инструменты кому-то понадобятся, — возразил алжирец. — Я вот сюда их кладу.

За помятый ржавеющий лист жести спрятал. Соображает.

— Ты бы нам еще наручники открыл, — говорит Лешка. — Снимать не надо пока, только отомкни.

Завидую Кудинову! Его демонстративно игнорируют, а ему хоть бы что.

— Ключ от наручников у Рамдана, — сказал Мустафа. Только мне сказал.

— Может, проволоку какую дашь тогда? — попросил я. — Мы же их раз открыли.

Мустафа разгреб железные обрезки на верстаке, но ничего подходящего не нашел. Потом залез в ящик с инструментами, порылся в них и выудил маленькую отвертку и шило.

— Попробуйте вот этим.

— Напильник тоже дай, — сказал Кудинов. — Это вон та штука.

Мустафа подумал.

— Нет, не получится, — сказал он снова только мне. — Они могут заметить, что вы пилили. А напильник только я мог вам дать.

Я передал шило Кудинову, который тут же принялся за дело. Пробует согнуть кончик.

— Мустафа, — спросил я. — Почему ты это делаешь?

Когда люди рискуют, тем более жизнью, мне всегда любопытно, есть ли для этого — в их понимании — достаточное основание. Я-то часто и без него действую или такое основание есть, но я его не осознаю. Например, вот мне кажется, что в определенной ситуации мне нужно прыгнуть в яму с ядовитыми змеями. Почему бы я мог это сделать? Вариант первый, самый очевидный: не отдавая себе в этом отчета, я стремлюсь к самоуничтожению. Вариант второй, наивный: при любых обстоятельствах я чувствую свою защищенность — как бы опасно это ни казалось, Господь не допустит, чтобы я, Его любимое создание, вот так глупо перестал быть. Вариант третий, обнадеживающий в безнадежных обстоятельствах: не зная того, я поступаю правильно, хотя и вопреки всякой логике — все вокруг сгорит, а в яме я выживу. Есть еще вариант, что по тому же, пока не открывшемуся мне предначертанию судьбы я тем самым, даже умерев, спасу кого-то из близких, всю свою семью или просто многих людей. Разумеется, ради этого я готов буду сделать такое и сознательно. В общем, если поразмыслить, существует масса всяких возможностей, во всех не разобраться. Так что для себя я этот вопрос не решил, пытаюсь найти ответ у других.

Но Мустафа только пожал плечами. Тоже не определился пока.

Мы с Лешкой корпели над замками наручников, когда вдруг скрипнула ступенька перед дверью. А шагов по гравию мы опять не слышали. Мы едва успели спрятать за железяку наши инструменты.

Дверь распахнулась: Рамдан с рыжезубым. У одного в зубах сигарета, у второго в руке «магнум». Рамдан окинул нас взглядом, выпустил дым и вошел.

— Кого возьмешь? — спросил он ящерицу.

— Вон того.

Это он на Кудинова кивнул.

— Ну, забирай.

Рамдан отдал англичанину пистолет, отстегнул наручник от проушины и защелкнул его на свободной Лешкиной руке. Рыжезубый упер «магнум» Кудинову в правую почку — больно упер, тот поморщился — и повел к двери. Лешка посмотрел на меня, но я и сам ничего не понимал.

Мы остались втроем. Мустафа уступил брату место на стуле, прислонился рядом к стене.

— Так, — сказал Рамдан, переходя на французский. — Теперь я хочу точно знать, что вы передали своим в Лондон. Слово в слово. Если вы скажете одно, а ваш друг — другое, мы пристрелим вас обоих. Если вы откажетесь говорить, будет киф-киф. Знаете, что это значит? — Я кивнул: «то же самое», арабское словцо, вошедшее и в язык колонизаторов. — Дело приняло такой оборот, что рисковать я не стану.

— А чем вы рискуете? — спросил я, чтобы выиграть время. На самом деле я сейчас перевел свои мозги в режим кик-даун. Это когда вы идете на рискованный обгон на машине с автоматической коробкой передач и утапливаете педаль газа в пол. Умный автомат переключается на более низкую передачу, обороты взлетают, и двигатель от усилия взревает — от слова «реветь».

Я слышал, что Рамдан мне отвечает — что это не мое дело, что рискует не он, а мы с Лешкой, и в наших интересах делать в точности, как он нам скажет. Но думал я о том, что Кудинов сейчас в том же режиме кик-даун пытается сообразить, что же в ответ на этот вопрос скажу я. Будь мы едва знакомы, как, например, я с Моховым, дело наше было бы швах. Но мы-то с Лешкой наблюдаем друг друга хотя и не каждый день, но зато всю сознательную жизнь. Вот сейчас и выяснится, с толком мы друг друга изучали или просто, как это выглядело со стороны, так, вместе пили и дурака валяли.

— Ну, я жду, — угрожающе процедил Рамдан, закончив свою тираду.

— А что мы могли сказать? Ты же все продумал. У нас шансов не много было определить, где мы находимся.

Рамдан довольно хмыкнул:

— И все же?

— Они ищут заброшенный аэродром в двух с половиной часах езды от центра Лондона.

— И все?

— Они знают, что мы ехали сюда сначала по автостраде, а потом по маленькой дорожке.

А как из Лондона еще выехать, как не по автостраде? Но к частному летному полю ее вряд ли стали бы тянуть.

— Что еще?

— Что нас сначала держали в сарае, а потом в отлетавшем свое самолетике.

— И?

— И это все.

— А что ваши друзья собираются предпринять?

— Я этого не знаю. Они должны были сначала попытаться установить, где мы находимся.

— Больше ничего не хотите сказать? Подумайте хорошенько.

— Да нет. Больше ничего не припоминаю.

— Хорошо. Посидите здесь.

Как будто у меня был выбор!

Рамдан вышел.

— Спрячьте отвертку, — прошептал мне Мустафа.

Я засунул ее поглубже за плиту.

— А шило где? — спросил я.

Мустафа встал и заглянул за нашу железяку с Лешкиной стороны:

— Здесь лежит.

Он и шило задвинул подальше. Интересно, что сделает Рамдан, если узнает, что брат его предает?

Однако главный похититель вернулся довольный. Похоже, мы с Лешкой не прокололись. Но доволен он был не потому, что мы оказались правдивыми людьми. Просто, как он решил, мы знали слишком мало, чтобы нас до утра могли найти. Так, по крайней мере, я его вид истолковал.

— Иди помоги там.

Рамдан ткнул брата в плечо и привычно сплюнул в открытую дверь между зубов. Потом дождался, чтобы Мустафа вышел. Не доверяет ему?

— Убедились, что мы с вами играем честно? — спросил я.

— У вас нет выбора, — отрезал алжирец. Он вытащил мой мобильный. — Вы сейчас позвоните своим друзьям и скажете вот что. Слушайте внимательно. Вас перевезли в другое место. Вы ехали на машине больше трех часов, но в тумане, довольно медленно. Из-за тумана вы не очень разобрались, где вы теперь находитесь, но это какая-то ферма. Каменный одноэтажный дом, во дворе трактор стоит, и еще там есть лошади. Вы слышали ржание. Как по-английски будет ржание?

— Neigh.

— Отлично. Это все, что вы должны сказать. Правдоподобно звучит?

«Таких надо вербовать, — снова сказал себе я. — Даже детали за меня продумал».

— Ты молодец, Рамдан! — со вздохом, но искренне произнес я вслух. — Тебя бы к какому-нибудь хорошему делу пристроить. Как ты на это смотришь? Условия прямо сейчас можем обсудить.

Мне показалось или он эту информацию все-таки заложил себе в голову?

— Давайте сначала с этим делом покончим. — Алжирец протянул мне телефон. — У вас двадцать секунд. Говорить будете самыми простыми словами — я по-английски и газету с трудом читаю. Если я хоть одно слово не пойму — мы вас действительно перевезем. Или пристрелим. Решим по погоде, — ухмыльнулся он.

Все правильно он придумал. Перевозить нас в тумане — одна морока. А так ничего делать не нужно, но искать нас будут в другом месте. Но и шутку его нужно воспринимать всерьез. Если мне удастся все же намекнуть по телефону, что я все это вру с чужих слов, а наше месторасположение сумеют определить и по тем обрывочным сведениям, нашим похитителям придется смываться. И тогда живые свидетели им совсем ни к чему.

— Давайте. — Рамдан протянул мне телефон. — Поставьте на громкую связь, чтобы я все слышал. Двадцать секунд. Самыми простыми словами.

Умный-то он, умный, но специальных знаний ему не хватает. Это отдельно не оговаривается, но существует процедура так называемой работы под контролем. То есть я заранее Мохову не говорил: «Знаешь, на случай, если нас похитят и будут меня заставлять тебе врать, я вверну особое слово. Например, «гекзаметр» или «штангенциркуль». И тогда ты ничему больше не верь». Нет, существует раз и навсегда оговоренное, совершенно банальное словосочетание, которое я в нормальной обстановке употреблять не должен. Действительно банальное: «I would say», «я бы сказал». В Англии его слышишь на каждом шагу, но мне его использовать нельзя. Один раз еще может случайно в речи проскочить, однако если я его повторю, то это точно будет означать, что ни одному слову в этом сообщении верить нельзя. Более того, Мохов эту условную фразу может и не знать по своему не очень высокому положению в иерархии. Однако резидент точно в курсе. А они это сообщение, разумеется, запишут и будут прокручивать много раз, надеясь обнаружить, что я говорю между слов, или разобрать фоновые звуки.

— И никаких ответов на вопросы, — с угрозой в голосе добавил Рамдан. — Скажете, что я велел, и сразу отключайтесь. Не шутите со мной.

— Как скажешь, приятель.

Мохов ответил после первого же сигнала. Но снова помнил, о чем я его просил, не заорал в трубку по-русски: «Миша, как вы там?» Сказал деловито, сосредоточенно: «Hello».

— Слушай внимательно, — сказал я и выдал весь текст практически дословно. Ввернув сначала: «Это такая, я бы сказал, ферма». А потом: «И еще, я бы сказал, там есть лошади».

Мохов порывался что-то крикнуть вдогонку, но я нажал отбой.

— Будете делать, как я скажу, — все закончится хорошо, — одобрил мои действия Рамдан, забирая телефон.

2

Сначала мне вернули Кудинова. Хотя и запоздало, мы все же сверили показания.

— Ты что им сказал? — спросил я.

— Правду. Только правду и ничего, кроме правды, — с гордостью за нас обоих произнес Кудинов.

— И меня мама так учила. Видишь, через столько лет, но нам это, возможно, жизнь спасло.

— Родители плохому не научат, — согласился Лешка. — Но ты же им не всю правду сказал?

— Ты про «цессну»? Нет.

— Видишь, жизнь тоже учит правильным вещам.

Мы бы еще постебались, но рыжий принес нам одноразовые стаканчики с дымящимся чаем.

— Липового отвара с мятой у нас нет, но чай, может, тоже будет кстати, — пошутил он.

Стоять над нами он не стал, сразу вышел. В ангаре было неуютно. Это пока светило солнце, в нем нечем было дышать. А ночью — пол стал холодным, железяка не теплее, — согреться хотелось. Лешка уже готов был отхлебнуть, но я его остановил.

— Ты просил попить?

— Нет.

— К чему бы такая любезность?

Кудинов с подозрением посмотрел в свой стаканчик.

— Цвет, конечно, немного химический, но такой чай из пакетиков даже в некоторых ресторанах подают. — Он понюхал напиток. — Пахнет чаем. Думаешь, подсыпали туда что-нибудь, кроме сахара?

— А ты, когда в последний раз людей похищал, ты хотел, чтобы они были во всеоружии в решающую ночь или спали?

Лешка задумался:

— Это так давно было… В прошлой жизни. Или в позапрошлой — точно не в этой. Сразу и не вспомнишь.

— Вспоминай, вспоминай.

— Может, ты и прав.

Мы оба с сожалением выплеснули чай за нашу штуковину.

— Поработай лучше шильцем, пока сторожа нет, — продолжил я полезные наставления.

— И здесь прав, — согласился Кудинов, доставая из-за железяки свой инструмент.

Я тоже полез за отверткой. Но это только в кино наручники открывают канцелярской скрепкой. Один раз у нас сработало, но, видимо, по закону больших чисел, только в самом начале. И теперь девять с лишним тысяч попыток будут впустую. В общем, Лешка кончик шила вскоре обломил, а отвертка и вовсе никак не хотела лезть в скважину.

— Нет, — решительно произнес Кудинов. — Наш шанс еще где-то впереди.

3

В молодости на жизнь смотришь как на череду гарантированных приобретений. В старости — как на череду неизбежных потерь. Я был где-то посередине. То есть достаточно молодым, чтобы надеяться, что критическая ситуация принесет мне лишь новый опыт, и достаточно старым, чтобы принять поражение, если все закончится плохо. Такое положение имеет неоспоримое преимущество — отстраненность. Ты можешь не включаться всем существом, можешь созерцать, как будто происходящее тебя не касается.

Я шепотом изложил эту свою философию Лешке.

— Это ты сейчас глупость сказал, — привычной фразой возразил мой друг. — Ты что, ничего не будешь предпринимать, чтобы выжить? Мы же это уже установили с тобой.

— Буду, конечно. Таков универсальный закон: все живое стремится жить. Я тебе говорю не о том, что я буду или чего я не буду делать, а о том, как я считаю правильным к этому относиться.

— То есть выживу — ну и клево! А умру, так и ничего страшного. Так?

— Ты гениально все сформулировал. А я мучаюсь, ищу слова…

Кудинов замолчал. Он не всегда мои сарказмы воспринимает. Получается, даже с ним я на такие темы не могу поговорить. А хочется иногда. Это одно из сожалений моей жизни — что сейчас уже не записаться куда-нибудь в Афинскую школу, сидеть там в тени оливковых деревьев рядом с Платоном, Ксенофонтом и другими такими же занудами, как ты сам. Хорошо хоть, что за Сократом записывали, Лао-цзы не ленился лично время от времени брать перо, вернее, кисточку, а Шопенгауэр и вовсе провел за этим занятием жизнь — с пером в руке.

Я отогнул рукав пиджака, чтобы посмотреть, сколько времени. Не тут-то было! У меня часы не самые простые, «Бреге», Джессика с Пэгги мне подарили на сорокалетие. Они сами заводятся, и число показывают, и день недели, даже фазу Луны. Однако в темноте они бесполезны. У Лешки, я заметил, часы попроще, совсем простые, но стрелки у них светятся.

— Сколько на твоих? — спрашиваю шепотом.

— А что, твои золотые встали?

Критическая ли ситуация или мы на пляже валяемся, Кудинов не упустит момента, чтобы заклеймить мой американский консумизм. Часы у меня, кстати, не золотые, в стальном корпусе — это он в метафорическом смысле так выразился.

— Только не говори мне, что в твоих батарейка села, — говорю я.

У него-то часы не механические, кварцевые.

— Нет, в моих часах батарейки на пять лет хватает, машу ли я рукой или они на тумбочке лежат. — Я слышу, как Кудинов поворачивается, чтобы посмотреть на циферблат. Но он со мной еще не закончил. — В пустыню надо брать с собой флягу с водой, а не бутылку…

Лешка задумался на секунду, чтобы получилось язвительнее:

— «Гран-Марнье».

Это, кто не знает, такой сладкий липкий ликер с богатым букетом, его пьют всякие смешные жеманницы.

— Хорошо, сколько? — прерываю я своего друга.

— Половина пятого.

Тут я его поймал:

— Да нет. Я имел в виду, сколько тебе надо заплатить, чтоб ты наконец разродился.

Лешка легонько пнул меня ногой и получил в ответ.

— Полпятого — это то время, когда больше всего хочется спать? — уточнил он, имея в виду слова Мохова. Ну, что тогда и начнут операцию спасения.

— Да. И, похоже, наши коллеги этому естественному закону и последовали.

И тут снаружи снова послышалось пение.

— Опять у них намаз? — прорезался голос Кудинова.

Я выглянул в окно, но было так темно, что непонятно было даже, рассеялся туман или нет.

— Все молятся? — нетерпеливо спросил он.

— Да я не вижу. Какая тебе разница?

— Просто интересно. Они что, каждую ночь специально просыпаются? И англичане тоже?

Лешка помолчал. До нас долетали только обрывки произносимых нараспев фраз. По-моему, это Мустафа читал молитву вслух.

— Ты понимаешь, о чем они молятся? — не унимался Кудинов. — Ты же немножко знаешь по-арабски?

— «Здравствуйте», «простите», «Господь милосерден», «хорошо», «хлеб», — перечислил я примерно треть своего словарного запаса. — Пока я понял только одно слово: «рабби». «Господь» значит.

— Но они же не могут просить у Бога того, чего они хотят? — Кудинова, когда заведется, не остановить. — Представляешь, Рамдан твой молится? «Господи, помоги мне безо всяких проблем получить завтра за похищенных миллион. А потом благослови, чтобы я их прикончил, дабы замести следы».

— Он не так молится. «Господи, покарай моими руками двух неверных, которые хотят зла всем рабам твоим. А я даю обет отдать сто тысяч на борьбу с твоими врагами и столько же на строительство мечетей и помощь бедным».

— Думаешь, отдаст?

— Отдаст, если пообещает. Ему же нужно будет как-то дальше жить — и с Богом, и с собой.

— Мне кажется, Рамдан не отдаст. Ну, то есть он не будет ничего обещать. Скажет: «У меня тут двое, они, Господи, тебя не слышат и не понимают. Все равно что бараны. Так я с них получу хоть шерсти клок?» — Лешка еще подумал. — Да нет, он про нас вообще ничего не спросит и не скажет. Прочтет готовые молитвы и вернется к земным делам.

Так мы лениво вели отвлеченные разговоры, ожидая, когда же что-то начнет происходить. А соринка уже достигла провала и теперь ринулась вниз.

4

Сначала мы услышали, как завелся двигатель и хлопнула дверца фургона. За окнами снова стал открываться видимый мир: уголок бытовки и едва различимая в сером утреннем свете масса деревьев за ней. Но туман, похоже, стал рассеиваться. Я переспросил у Кудинова время — половина седьмого.

— Кассу едут оприходовать, — мрачно сказал Лешка. — Не знают еще, что их ждет облом.

Да, неприятно было об этом вспоминать. Предположим, в резидентуре не поверили моему сообщению, что нас перевозят в другое место. Отлично: операцию по нашему освобождению они все же начали. Место нашли, не заблудились, ночью подобрались к летному полю. Однако в самолете нас не оказалось, а бытовок и сарая из-за тумана видно не было. Что им было делать? Связались с резидентурой, там им сказали: «Тогда возвращайтесь, не светитесь. Дальше будем думать». И невидимые бойцы невидимого фронта как приехали, тихо и незаметно, так же и убрались восвояси. Только о чем теперь они собираются думать? Выкуп-то в резидентуре запланирован не был — Мохов это ясно дал понять.

Так что надежда только на Ашрафа. Только станет ли он рисковать своими людьми ради, как он считает, американцев? Это сегодня, когда террористы вконец распоясались, те заодно с египтянами. А завтра возникнут опять у Египта проблемы с Израилем, бывшие союзники по разные стороны фронта окажутся.

Нет, самим надо думать, как выбираться из этой ямы.

— Сами поедут или и нас захватят? — подумал вслух я.

— Если появятся, мы притворяемся, что по-прежнему спим мертвецким сном?

Теперь уже мне не понравилось слово.

— Сном праведников, — поправил я. — Да, делаем вид, что спим. Подкорректируем по обстоятельствам.

Прошло еще минут пять, и снаружи послышались шаги — широкие, мужские.

— Спим! — приказал Лешка.

Кудинов приклонил голову, обняв железяку, я вытянулся на полу. В дверь вошли, судя по звукам, трое. Щелкнул выключатель, и веки мои из черных превратились в красные.

— Спят? — спросил Рамдан.

— Похоже, — откликнулся рыжий. Он подошел и слегка качнул меня за плечо. — Да, в отключке.

— Вот и хорошо.

— В восемь туман еще не рассеется, — продолжал рыжий. — Они и у нас в тылу могут устроить засаду. Не хочешь поменять план?

— А ты знаешь мой план? — вопросом на вопрос ответил Рамдан.

Мне показалось, что вошло трое. Кто третий — рептилия, Мустафа? Я, лежа на боку, приоткрыл левый глаз, но увидел лишь кроссовки с прилипшей грязью.

— Как их тащить-то?

Это была рыжезубая рептилия. А то я уже беспокоиться стал, куда она делась.

— Так и тащить, — ответил Рамдан. — Один под одну руку подхватывает, второй — под другую.

Кто-то взял меня за наручник, которым я был прикован к нашей конструкции, и открыл его. Потом склонился надо мной в облаке перегара — я прикрыл глаз и пожалел, что не могу закупорить ноздри, — и, выправив мою свободную руку, защелкнул наручник на ней. Подошел второй, и они, подхватив под мышки, не без труда поставили меня в вертикальное положение.

Я никогда не видел, как идут люди, опоенные снотворным, и вдохновился воспоминаниями из русской жизни. Двое ведут, практически несут своего товарища, а тот, тяжело обмякнув на их плечах и не приходя в сознание, все же как-то способствует, переставляет ноги.

Эта картина показалась правдоподобной и похитителям — или они вообще ничего подобного раньше не видели. Им приходилось труднее: руки у меня были скованы наручниками, так что закинуть их каждому за плечи было невозможно. Так мы протиснулись сквозь узкую дверь и тяжело захрустели гравием.

— Может, взять его за руки за ноги? — пыхтя, спросил рыжезубый. Он был справа от меня.

— Да нет. Лучше открой наручники — куда он в таком состоянии денется? — возразил рыжеволосый.

«Значит, пистолет у Рамдана. А он где-то сзади страхует», — отметил трезвый голос у меня в голове.

Наручники действительно отстегнули. Рыжеволосый закинул мою левую руку себе за спину, а рыжезубый приготовился сделать то же самое справа.

И тут раздался негромкий сухой хлопок. Мне не нужно было соображать, что это такое, — я слышал этот звук много раз. Моя правая опора подломилась — ее не стало. Я открыл глаза: рептилия падала на землю. Еще выстрел, но рыжий по-прежнему удерживал меня.

Я высвободился и ударил его скованными руками, куда доставал — в висок. Потом соединил ладони и уже что было силы двинул его по макушке. Нехорошо было поступать так с рыжим — он все же был джентльменом, но в такие минуты средства не выбираешь. Возможно, кстати, именно этим я спас ему жизнь, потому что стреляли уже со всех сторон. Откуда точно, я не понимал — откуда-то из-за деревьев по обе стороны дороги.

А видно в этот предрассветный час было достаточно хорошо. К утру туман опустился ниже. Он уже сплошной пеленой скрывал лишь землю, да кое-где гуляли сизые клочки, как дымовые эффекты.

Я обернулся — Рамдан, отстреливаясь из «магнума», бежал к бытовке.

— Ложись! — крикнул мне голос. Это был Ашраф, но я его не видел.

— Здесь мой товарищ! — крикнул я в ответ, бросаясь назад к сараю.

И тут я увидел четыре фигуры, которые, согнувшись, бежали к нам со стороны летного поля. Они — смешная деталь — были в шапках и лыжных масках, скрывавших лица, с прорезями для рта и глаз.

«Боже ты мой! — подумал я, вспомнив вдруг о своей решимости не сквернословить. — Если это лихие парни из резидентуры, они сейчас перестреляют друг друга с египтянами».

Так что бросился я к ним.

— Не стрелять! — с молодецкой отвагой крикнул по-английски один из бежавших по полю. Я узнал его по голосу — это был Мохов.

«Вот тоже спецназовец нашелся, — пронеслось у меня в голове. Мне почему-то показалось, что его сейчас убьют. Как Петю Ростова, в первом же сражении. — Спал бы лучше в своей постели. Ну, в резидентуре сидел бы, переживал и ждал от меня звонка».

— Вообще не стреляйте! — крикнул я. — Там египтяне. Они тоже нас освобождают.

Тут раздалась автоматная очередь. До сих пор были только хлопки — стреляли из пистолетов с глушителями. А теперь было уже не до соседей и полиции. Это Рамдан палил с порога бытовки. Наверное, из «узи», с которым я видел его в день нашего знакомства и потом здесь, когда он приходил покрасоваться. Против двух связанных похищенных серьезный арсенал был ни к чему, а тут пригодился.

— Ашраф! — закричал я. — Здесь еще одна группа спасения. Прекратите огонь — вы перебьете друг друга.

С таким же успехом я мог объявить рекламную паузу.

Ворота на летное поле оставались открытыми, и наша легкая кавалерия беспрепятственно выскочила на дорогу. И тут же — Рамдан перенес огонь на них — легла, скрылась в клубах тумана у самой земли. Но, с облегчением заметил я, сами распластались, ловкими отработанными движениями — волейболисты так ныряют, чтобы отбить низкий мяч. Вот только Мохов как-то не так умело упал. «Господи, зачем ты сюда сунулся?» — снова с тревогой подумал я.

Теперь стреляли все: египтяне из-за деревьев, наши из-под слоя ваты на земле, но все перекрывали короткие автоматные очереди из «узи». Рамдан засел за бытовкой и стрелял то по лесу, то по дороге. «Магнум» он отдал рыжему, который, согнувшись, бежал к зарослям полыни за старой липой.

Чья-то крепкая рука схватила меня за лодыжку.

— Ложись, кретин! — прошипел по-русски возбужденный голос.

Мне непришлось это делать: вторая рука умело подсекла мне ноги, и я оказался на земле. Человек в маске, уложивший меня, уже полз дальше. Даже не полз — он, не отрываясь от земли, проскочил мимо со скоростью бегущего за добычей варана. Левее меня так же быстро полз второй. Я притормозил его за плечо:

— Мой товарищ вон в том сарае!

— Понял, — коротко отозвался хриплый голос под маской.

Мы оба приподняли головы из-под пелены тумана. Дверь в ангар оставалась открытой, и было видно, как к ней бежит Мустафа. В руке у него был какой-то большой предмет, типа разводного ключа.

Я смотрел на него секунду, не больше. Спецназовец с хриплым голосом успел за это мгновение обогнать меня ползком, и я увидел, как он приподнялся и вскинул руку с пистолетом.

— Нет! — заорал я, хватая его за ногу.

Но было поздно: он выстрелил, и Мустафа упал.

Я, не обращая внимания на перестрелку, бросился к нему. Он уже не дышал — судя по расплывающемуся красному пятну, пуля попала ему в сердце. Убивший его мужик ползком догнал меня.

— Он пытался нас спасти, — сказал я.

Спецназовец стащил с головы шапку — это был кевраловый шлем — и маску, открывая мокрое от пота лицо. Я думал, это пожилой мужик — а ему было лет двадцать пять. Простудился, пока лежал в засаде? Коротко стриженный, лопоухий, сейчас смущенный.

— Откуда же я знал? — пробормотал он.

— Я же сказал: хорош стрелять! Вы сейчас еще египтян перебьете.

Я взял из руки Мустафы инструмент — это был не разводной ключ, а большие кусачки — и вошел в сарай. Кудинов с ожесточением ковырял в замке наручников сломанным шилом.

— Сколько можно тебя ждать! — проворчал он. Так он выразил свою радость, что я жив и здоров.

Я по очереди перекусил кольца наручников, возвращая ему свободу. У меня тоже на левом запястье болтались наручники, и, взяв кусачки, Лешка аккуратно срезал их.

На улице перестрелка не стихала.

— Надо найти Мохова, — сказал я. — Мне все время кажется, что его сейчас убьют.

Я протянул руку к лопоухому парню:

— У тебя есть еще оружие?

Тот залез в какую-то складку обмундирования и вытащил «беретту».

— То не стреляй, то давай стрелять, — сипя, как пустая водопроводная труба, проговорил он.

— А еще? — протянул руку Лешка.

— А еще только гранаты. Да пошли вы!

Парень махнул рукой и выскользнул за дверь. Я поспешил за ним. Лешка устремился вслед, схватив кусачки. «Оружие добудешь в бою», — пронеслось у меня в голове.

Парня я не догнал — эти спецназовцы перемещались, как капельки ртути. Человек, в которого я практически врезался, был Рамдан. Он перезаряжал свой «узи». Ему оставалась доля секунды, чтобы защелкнуть новый магазин и быть готовым продолжать бой. В том, кто был его очередной мишенью, сомнений не было. Алжирец оттолкнул меня ногой, и я, споткнувшись о ступеньку, упал на лежащую на гравии доску. «Беретта» отлетела в сторону, но я — что было глупо в тот момент — подумал: «Так вот почему мы не слышали их шагов! Они доску подложили».

— Вы брата моего убили! — зло прокричал Рамдан, наставляя мне в лицо автомат.

В подобных ситуациях счет идет на десятые, сотые доли секунды. «Беретта» лежала в полуметре, я легко мог до нее дотянуться, но ствол автомата уже был наставлен на меня в упор. В такие мгновения перед человеком и должен пронестись фильм его жизни. Но на какую-то ничтожную долю секунды раньше раздался выстрел, который мое сознание выхватило из общей перестрелки. Автомат выпал из руки Рамдана, а вторая рука схватилась за раненое плечо. Я ногой отбросил «узи» в сторону и наставил на алжирца пистолет. Тот бросился в сторону, к фургону, двигатель которого — сейчас я это услышал — продолжал работать.

Из облака, покрывавшего поверхность земли, выросла фигура моего спасителя. Это был Мохов — без маски, потный, в радостном возбуждении.

— Стреляй! — крикнул он. — Чего не стреляешь?

Он вскинул пистолет, целясь в спину бегущему Рамдану. Я перехватил его руку.

— Ты что? — закричал Мохов.

— Дай ему уйти.

— Да он тебя чуть не пристрелил!

— Это мой самый ценный агент. Хотя он об этом не знает.

Я смотрел, как Рамдан, петляя, добежал до фургона, открыл дверцу и по-животному проворно юркнул внутрь. Послышался звук включаемой передачи, и машина рывком рванула с места.

— Не стреляйте! — что было сил заорал я по-английски. — Прекратите огонь, все кончено.

Я обернулся и увидел Кудинова. Левой рукой он тащил за шиворот рыжеволосого с окровавленной головой, а в правой у него был «магнум».

— Ну вот, — с сожалением сказал Лешка. — Я только-только собирался присоединиться к вашей компании.

5

Шуму со своим «узи» Рамдан наделал немало, так что рассиживаться было некогда.

У нашего спецназа потерь не было: все были в кевраловых жилетах и шлемах. Только одного парня чиркнуло по руке, но легко — рану просто залепили пластырем. И Мохов был жив и здоров. Обманула меня интуиция, какое-то зеркальное сообщение послала. Я за него боялся, а это он мне жизнь спас. Вон он стоит, жилет свой снимает и подмигивает мне. Узкий нос, скошенный лоб — типичный Марс, человек действия. Уж отличился так отличился сегодня.

У похитителей убитых было двое: рыжезубый и Мустафа. Такие же потери были у египтян — они приехали впятером. Сначала из-за кустов, кряхтя, вынесли могучего сложения усатого мужчину лет сорока в камуфляже. Вторым — у меня горло перехватило — был Ашраф. Я подошел к нему, его рука была еще теплой. Глаза египтянина уже закрыли, но — странное дело — теперь его неизменно строгое, даже суровое лицо было освещено улыбкой. Кто-то шепнул ему в последний момент, что он поступил правильно и теперь умирал, как шахид. Как мученик, которого ждет рай с его сладким вином и семьюдесятью двумя девственницами.

Египтяне ситуацию не очень просекали. Удивленно смотрели на нас, перебрасывались короткими вопросами и в ответ пожимали плечами. Почему американцев, ради которых они приехали, примчались спасать и русские? А ведь наши спецназовцы, не скрываясь, говорили между собой на родном языке (мы-то с Лешкой по-прежнему шифровались). Но вели они себя с русскими как с союзниками, всем пожали руку. Я же подошел обнять каждого, каждому сказал: «Шукран, хуйя!» — так по-арабски звучит «Спасибо, брат».

Египтяне спешили до приезда полиции убраться подальше от нехорошего места. Они подогнали здоровенный «линкольн-навигатор» с дипломатическими номерами и погрузили своих убитых. Садящийся последним водитель плюнул в сторону рыжезубого и Мустафы: мол, вас пусть шайтан заберет!

Непонятно было, что делать с двумя другими похитителями — рыжеволосым и женщиной. Их ребята мгновенно связали каким-то сложным узлом и посадили на пороге бытовки. Выглядели они не лучшим образом. Думаю, не потому, что нашими с Лешкой стараниями у рыжего волосы кое-где слиплись от крови, а женщина лишилась своего мужа или старого любовника. Кем бы ей рыжезубый ни приходился, незаметно было, чтобы она по этому поводу убивалась.

Нет, скорее всего, они понимали, что отвечать за похищение людей было бы для них уже не самым страшным. Но вот после всего, что они увидели, эти непонятные люди вряд ли оставят их в живых. В какой-то момент, судя по сепаратным переговорам спецназовцев, отошедших в сторонку, я предположил, что от опасных свидетелей избавятся тут же.

Мы с Кудиновым подошли к командиру — невзрачному, невысокому, нормального сложения мужчине лет сорока — совсем не Рембо.

— А что будет с этими? — спросил я.

— А что?

Сухо ответил, вопросом на вопрос. А только что обнимались, когда мы с Лешкой их благодарили.

— Главному зачинщику я дал убежать — он нам нужен. А эти так, мелкие сошки.

Не-Рембо отвечать не стал.

— Стой! — крикнул он своим. — Что вы возитесь? Прибрались быстро, и ноги!

Тут как раз через летное поле подъехал, покачиваясь на неровностях, «мерседес-вито» с правым рулем, тоже с дипломатическими номерами. Мы с Лешкой молча смотрели на командира группы: сам придет в себя или встряхивать придется? Тот поднял на нас усталый взгляд, открыл багажник микроавтобуса, залез в коробку и вытащил оттуда две банки пива — мне и Лешке.

— Пейте, пацаны, по-быстрому. Селян уже разбудили. Сейчас запрягут и прискачут.

Пацаном, как и красавчиком, меня тоже давно не называли.

— И все же? — не уступил теперь уже Кудинов. — Эти нам ничего плохого не сделали.

Взгляд командира стал колючим.

— Это ваша операция?

— И наша тоже, — не сдавался Лешка.

— Что-то не помню, когда я в последний раз в наручниках операцию проводил. — Командир открыл и себе банку пива и сказал уже примирительно: — Вы, парни, сейчас улетучитесь — и все. А нам эту ситуацию расхлебывать.

Здесь он прав. Не исключено, что всех этих людей, числящихся охранниками, водителями, электриками, теперь из Англии придется отзывать. И возможно, впредь для них дорога за границу вообще будет закрыта, по крайней мере в западные страны. А у всех у них семьи, дети… Есть еще, разумеется, и однозначные инструкции любой ценой избежать дипломатического скандала, хотя по опыту знаю, что общечеловеческое часто пересиливает общеполитическое. Так или иначе, в любом случае свидетели не нужны.

Я забрал из коробки еще две банки пива.

— Этот нас тоже угощал, — пояснил я командиру.

Завидев меня с пивом, рыжий даже облизнулся.

— Спасибо, пить очень хочется. Откроете мне?

Руки у пленных были связаны так, что банка между ладонями влезет, а манипулировать ими невозможно.

— У меня ручка твоя осталась, — сказала моя пассия в розовом, — в правом кармане. Возьмешь сам?

Возможно, она сочтет меня мелочным, но ручку-убийцу в чужих руках я точно не оставлю. Докрутит ее кто-нибудь до беды. Я полез в карман ее куртки.

— Сигареты там же? — Я кивнул. — Ты бы мне, красавчик, еще закурить дал, — попросила женщина. Каким-то обреченным тоном она это сказала.

Я вставил ей сигарету в губы и поднес зажигалку.

— Сам бы мог прикурить, я не брезгливая, — сказала женщина.

— Я бросил. Давно уже.

Я спешил отойти — от них пахло смертью. Хотя интуиция меня сегодня уже один раз обманула — с Моховым.

— Вы едете? — крикнул мне от автобуса командир группы.

— Иду.

Один из парней плеснул в дверь сарая какую-то жидкость, бросил вслед бутылку и потом толстенную спичку, какими в дождь костры разжигают. Пламя растеклось по полу и, затрещав, стало подниматься по стене.

— Замучаешься ваши отпечатки стирать, — пояснил командир. Не хочет, чтобы мы думали, что он с нами конфликтует.

В салоне микроавтобуса стекла были поляризованные, снаружи только водителя видно. А он — это был тот простуженный парень, который убил Мустафу, — уже снял боевое облачение и надел лихую кожаную куртку с надписью «Porsche». Я залез на второе сиденье, пихнув Кудинова, чтобы подвинулся. Автобус тронулся. Рыжий и женщина провожали нас опустошенным взглядом.

Я повернулся к командиру группы, сидевшему вместе с Моховым позади нас. Тот пожал плечами и повернулся к окну.

6

Через пять часов я сидел в салоне первого класса «Боинга-747». Склонившаяся надо мной симпатичная, но слишком худая, на мой вкус, стюардесса спрашивала, какое лекарство от стрессов я предпочитаю перед взлетом. Вопрос непростой. У спецназовцев, как это говорится по-русски, «с собой было», а потом по дороге в аэропорт мы еще с Моховым усугубили. Так что я попросил «Virgin Mary» — это безалкогольная «Кровавая Мэри», томатный сок со всякими острыми специями. Если бы я летал всегда на одном и том же самолете и меня обслуживала бы одна и та же стюардесса, она, вероятно, вызвала бы «скорую».

Мне нравятся контрастные переходы из одного состояния в другое. Это как в русской бане: сначала раскочегаришь парилку так, что от кожи дым идет, а потом выскакиваешь наружу и прыгаешь в прорубь. Так и тут. То у тебя пули летают над головой, более того, тебя, конкретно тебя чуть не застрелили в упор, а через три часа ты заходишь в холл своего пятизвездочного отеля и ведешь с портье такой диалог:

— Мистер Аррайя, добрый день! Хорошо, что вы здесь, а то я не очень понимаю, как мне поступить.

Персонал гостиниц такого класса готовят так, что у любого человека, который заселяется туда хотя бы второй раз, складывается ощущение, что все это время его одного и ждали. А я же в «Меридьен-Пикадилли» постоянный клиент, останавливаюсь здесь два-три раза в год, так что меня здесь действительно знают все смены. Сегодняшнего портье и я тоже смутно помнил: полный, с жидкими волосами и очками в титановой оправе. Выглядит как член правительственной делегации и разговаривает соответственно.

— Знаю, знаю, — говорю я. — Вчера меня срочно попросили приехать к друзьям — у них там сложные обстоятельства. Машина сломалась, телефон разрядился, сами знаете, как это бывает.

— Разумеется, мистер Аррайя. — Говорит с придыханием, как с возлюбленной. Американцы-то выплевывают фразы, будто сержант разговаривает с новобранцем. — Но мой коллега вчера не знал, должен ли он оставить номер за вами. Вещи были собраны, но вы не выписались. И сейф в номере был закрыт, мы его, разумеется, не трогали. В общем, мой коллега продлил пребывание на сутки. А на сегодня у нас все номера проданы, я уже хотел отнести ваши вещи в камеру хранения.

За номер я бы в любом случае заплатил без проблем, а вот сейф хорошо, что не открыли. У меня же там набор документов на мексиканского полицейского Мигеля Гомеса.

— И вы правильно намеревались сделать, и ваш коллега поступил очень предусмотрительно, — успокоил я портье. — Больше всего мне сейчас нужен горячий душ. Но сразу потом я еду в аэропорт.

— Не беспокойтесь по поводу выезда, мистер Аррайя. Номер в вашем распоряжении, сколько вы пожелаете.

Это он к тому, что сейчас уже половина двенадцатого. Ну, что они не выкинут меня из номера в полдень или не включат в счет еще полдня. Такая любезность.

Однако задерживаться я не собирался. И дома меня ждут, и Эсквайр, который следил за нашими злоключениями в режиме онлайн, распорядился, чтобы мы с Кудиновым как можно скорее убрались из страны. Я летел первым рейсом в Нью-Йорк. Лешка с женой и сыном через два часа, оставив все вещи в Лондоне, отправятся в Варшаву — якобы на похороны дяди. На самом деле завтра утром они уже переберутся в Москву, где будет решаться вопрос о том, безопасно ли Возняку-Кудинову возвращаться в Англию.

Самолет выруливал на взлетную полосу, а я все еще был там, у заброшенного летного поля. Вот Мустафа с его дурацкими губами и внимательным умным взглядом. Он так и умер с открытым ртом, а его уже невидящие карие глаза закрыл я. Плохая карма его догнала — не знаю, успел тот простуженный парень повоевать в Чечне или нет. Хотя вздор я говорю: Мустафа же как раз пытался свою карму поправить. И вообще, не верни он нам бумажники, сидел бы я сейчас на конспиративной квартире и мучился. В чьи руки мои документы попали и смогу ли я теперь вернуться домой? Я же вчера в Нью-Йорк лететь собирался, в бумажнике все на Пако Аррайю лежало: и паспорт, и права, и кредитки. А Пако Аррайя — это ведь и Джессика, и Бобби, и Пэгги. Вообще все! Так что не только Мохов, но и Мустафа мне сегодня жизнь спас.

Плохо, конечно, что меня в ипостаси шпиона еще столько людей видело. Похитители ладно — они нас с Кудиновым за американцев принимали. Египтяне тоже не очень просекли, кто мы, откуда и зачем. А вот что кроме Мохова еще у троих русских нет сомнений, что сегодня они познакомились с нелегалами — это другое дело… Будем надеяться, что для них боевое братство — не пустые слова.

Маховик в голове крутится — то одно возникает, то другое. Еще несколько дней так будет продолжаться. «Здесь я точно свалял дурака, там перетончил, что еще хуже. Что-то кому-то не сказал, где-то, наоборот, сказал лишнего». Не остановится маховик, пока все не перемелет. Часть из таких вещей поправима, за другие отвечать придется — не здесь, так там.

От этого метафизического соображения мысль моя скакнула к Конфуцию и Лао-цзы. Лешка об этом вспомнил, когда уже по Лондону ехали. Мы к тому времени литровую бутыль виски на всех прикончили и сидели между собой разговаривали.

— По-моему, он все-таки придуривается, — так, с бухты-барахты, начал Кудинов.

— Ты о чем?

— Да я про твоего Лао-цзы. Вот смотри, за нас двоих, людей далеко не совершенных и не самых полезных, согласен?

— На все сто.

— Вот. А за нас только что погибло четыре человека. Один, конечно, не из лучших — это я про того упыря с «магнумом», который тебя пристрелить обещался. Но трое, возможно, были славными ребятами. Ашраф этот просто был молодчина — тут же нас спасать примчался. Второй египтянин — тоже. И я к ним твоего мелкого алжирца причисляю. Он ведь пытался нас спасти.

— Снова согласен, — сказал я.

— Отбросим того гада. Трое за двоих. Ты видишь в этом смысл? Это что, порядок, который присущ миру? Который всегда здесь?

Почти дословно цитирует, собака! Пробрало его.

— Не знаю, — вздохнул я и описал словами одну из своих любимых китайских литографий. — Знал бы, сидел бы сейчас в бамбуковой беседке у журчащего потока и любовался карликовой сосной в трещине между скал.

— Вот ты всегда так. Втравишь меня в какую-нибудь абстракцию за гранью постижимого и потом умываешь руки.

— Возможно, — смиренно добавил я, — мир таков, поскольку большинство людей хотят отличать добро от зла. А Лао-цзы говорит, что не надо. Надо просто следовать своей природе.

— Нет, все равно не понимаю, — сказал Лешка через пару минут. — Разве что там еще одна фраза есть. Из той же оперы: «Я сказал, а вы думайте».

— Это какая?

— Ну, что ум является препятствием для понимания. То есть, получается, все это нужно просто принять на веру. Их четверых нет, а мы выпили виски и едем по домам. Хорошо, хорошо. Больше не буду сомневаться: в этом и заключается мировой порядок. — Лешка помолчал. — И еще с теми двумя неизвестно, что стало после нашего отъезда.

…Самолет вырвался под голубой, наполненный золотистым светом небосвод, и я стал свидетелем удивительного оптического явления. На неровной, как пена в ванне, поверхности облаков возник небольшой идеальный круг с радужной оболочкой, в котором летела крошечная тень нашего самолета. Самолетик бодро летел в центре перемещающегося вместе с нами круга, потом вдруг увеличился, потерял четкость и исчез вместе с ушедшим вниз краем облаков.

Я потер запястья. Одно еще ничего, а на правом кожа стерта наручником до крови. Мне спецназовцы выдавили на рану какой-то космической мази из спецаптечки, но за несколько часов ссадина все равно не затянется. Скажу, что пытался удержать парусную лодку, уносимую ветром. Намотал веревку себе на запястья, но все равно упустил.

Отдернулся занавес, и в проходе с улыбкой появилась стюардесса. Хорошо, пусть будет не худая, а стройная, она действительно милая. Я попросил еще стакан смеси, которую мой организм однозначно расценивал как противоядие. «Только побольше льда».

Все вокруг оживало: пожилая очкарица слева от меня доставала ноутбук, хмурый толстяк через проход надевал серые тапочки, полагающиеся среди прочих благ привилегированным пассажирам. А я, откинувшись в кресле и отложив взятого в полет Шопенгауэра, уткнулся в экран напротив: нам включили «Скай Ньюз».

Снова Масхадов на фоне зеленого знамени говорит о неминуемом вторжении российских войск на территорию суверенной Ичкерии. Комментарий вроде бы нейтральный: про то, сколько дней уже Чечню бомбят, какие жертвы среди гражданского населения. Однако Ельцина с логикой федералов не показывают, вообще с российской стороны никаких интервью. Корреспондента в Грозном у них, похоже, сейчас нет — старую хронику дают, с первой кампании. Груды обломков на улицах, окровавленные русские солдатики, оставшиеся лежать в нелепых позах у сгоревшего бэтээра, ликующие бородачи с зелеными ленточками на лбу потрясают «калашниковыми», пожилая женщина в черном платке бежит, согнувшись, мимо разрушенных зданий… Видел я уже эти кадры — пару дней назад, там же, в Лондоне. Два года подряд так все и было. И завтра то же самое начнется.

«А чего ты хотел? — спросил я у себя. — Предотвратить войну?»

Эпилог

История давняя, хочется ее обновить, пусть даже в стиле газетных новостей.

Во-первых, про англичан. Про то, как британская контрразведка много лет не мешала мусульманским экстремистам вербовать боевиков и собирать деньги на войны и теракты по всему миру — лишь бы в Англии была тишь да гладь. Как тогда Ашраф сказал? «Только это сделка с дьяволом. Рано или поздно кровь прольется и здесь».

Кровь пролилась 7 июля 2005 года. Тогда четверо смертников, трое из которых родились и выросли в Великобритании, постарались найти места, где собралось бы как можно больше соотечественников, чтобы разнести всех на куски. В тот день паники и ужаса в метро и в автобусе погибло 52 человека, около 700 были ранены и искалечены. Теракты были спланированы и подготовлены Гаруном Рашидом Асуатом, ближайшим сотрудником имама мечети в Финсбери-Парк Абу Хамзы аль-Масри и тоже штатным осведомителем британских спецслужб.

Только тогда правительство Тони Блэра начало действовать. Абу Хамза был арестован и в феврале 2006 года осужден на семь лет за разжигание расовой ненависти и призывам к убийству. А осенью 2012 года он вместе с четырьмя другими исламистами был экстрадирован в США, где ему предъявлено обвинение по одиннадцати пунктам. Так что когда Абу Хамза выйдет на свободу и выйдет ли вообще, сказать трудно.

Сбылось не только это предсказание Ашрафа. И принятыми с тех пор антитеррористическими законами он был бы доволен. Кто-то из его клиентов находится в тюрьме, кому-то въезд в Соединенное Королевство закрыт. Да и на сотрудничество британских спецслужб его коллеги теперь могут рассчитывать гораздо чаще.

Поскольку с той моей шумной поездки в Лондон до всех этих событий прошло почти шесть лет, вряд ли этому хоть как-то поспособствовали те фотографии со встречи имама с руководством МИ-5 в «Марриотте». Мне — как это обычно и бывает — неизвестно даже, были ли они вообще использованы. А сколько трудов было потрачено, сколько радости у всех было! Но, повторюсь, так это обычно и бывает.

Рамдан, насколько я понимаю, по-прежнему занимается закупками оружия для террористов. Только постоянной базы у него теперь нет: он кочует между Пакистаном, Афганистаном, Суданом, Йеменом и другими такими далекими от нас странами Ближнего Востока. Его перемещения известны, поскольку он, все еще о том не подозревая, предоставляет информацию своим русским недругам, а те делятся ею с другими его врагами. Все эти сведения по-прежнему идут через ливанского журналиста и гурмана Рашида Халеда, тройного и четверного агента. Да-да, я проверял: он до сих пор жив. Думаю, исключительно потому, что у Аллаха на его счет какой-то совершенно особый замысел — иначе не объяснишь.

Кудинову не повезло. В Конторе долго взвешивали все за и против, но в итоге решили не рисковать. Не суждено ему умереть в чудном коттедже восемнадцатого века с большим палисадником, девичьим виноградом по всему фасаду и видом на океан. В Англию Лешка так и не вернулся, в эту страну его вообще больше не посылают. Зато используют теперь под разными прикрытиями в операциях по всему миру, благодаря чему мы с ним видимся достаточно регулярно.

У этой грустной истории есть, возможно, и хорошая сторона. Не исключено, что Лешку решили отозвать именно потому, что те двое благородных разбойников все же остались живы. Я про дружелюбного рыжеволосого, которому мы с Кудиновым тогда испортили прическу, и сексуально озабоченную даму в розовом. Не конченые они были люди, пусть бы жили, может, эта авантюра их чему-то научила. У меня до сих пор в памяти осталась картина, как мы уезжаем, а они сидят рядышком на пороге бытовки и ждут самого страшного.

И еще про Мохова я должен сказать. Когда мы прощались в Хитроу в тот памятный день накануне войны, которую назовут Вторая чеченская, я сказал ему:

— Увидимся.

Я просто так это сказал. Я не думал тогда, что через двенадцать лет жизнь сведет нас снова.

Предупреждение автора

Как это часто бывает в историях с Пако Аррайей, здесь помимо вымышленных персонажей действуют и реальные люди. Иногда они даже появляются под своими настоящими именами. Однако для юридической чистоты там, где их слова и поступки не зафиксированы в официальных сообщениях и публикациях прессы, их имена изменены. Тем не менее подготовленный или просто внимательный читатель идентифицирует их без труда.

Что же касается обстановки вокруг и внутри мечети в Финсбери-парке и вообще в мусульманской общине Лондона в 1999 году, она фактически документальна. Эти описания основываются на сведениях, полученных от внедренных агентов западных спецслужб, от участников и свидетелей последовавших судебных процессов, а также на результатах вызывающих доверие журналистских расследований.

Сергей Костин, 2013

Оглавление

Похищенные

За пять дней до похищения

За четыре дня до похищения

Похищенные

За три дня до похищения

За два дня до похищения

За день до похищения

Похищенные

В день похищения

Похищенные

Освобождение

Эпилог

Предупреждение автора