Тоомас Нипернаади [Аугуст Гайлит] (fb2) читать постранично

Тоомас Нипернаади

Гайлит Аугуст

Роман в новеллах

Перевод И. и В. Белобровцевых

Плотогон

Едва утренний луч солнца заглянет через оконце в комнату, Локи вскакивает, платок на плечи, и выбегает вон. За ночь Мустъйыги избавилась от ледяного покрова, вышла из берегов и широким потоком устремилась в долину. Большущие льдины, точно белые лодки, крутит течением, они погружаются, потом выныривают, сталкиваясь, разлетаются на тысячу кусков.

А-а! - мысленно восклицает девушка, вот отчего не спалось ей и всю ночь снились жуткие, диковинные сны,  вот отчего! И Локи прижимает к глазам кулачки и трет ими сонные глаза, словно жеренками, переступая в снегу покрасневшими озябшими ногами.

Все канавы, дорожки, межкочья залили журчащие струи, они будто змейки, горбясь и извиваясь, весело устремляются по склону, соединяясь друг с другом в бесшабашном беге, ширясь и прихватывая по пути прелые листья, ветвяник, мшинки, - они несут их в широкую реку, как в праздничный танцевальный зал. Снег колкий и сыпкий, на ветру под солнцем он проседает, леденеет, а с ледяных кристаллов слетают капли, как с просыхающей бороды.  Лес пробуждается от зимней своей спячки-качки, все зеленее верхушки елей, а разлапистые сосновые ветви увешаны срывающимися водяными каплями и звенят птичьим щебетом. На голых рябинах так и висят осенние гроздья, красновато-заледенелые. Холмы и косогоры высвобождаются из-под наметенных сугробов; смурая голубика и зяблые брусничные стебельки тянут головки, будто из-под овчинного тулупа. Воздух синь, напоен влагой и солнцем.

Вдруг Локи вздрагивает, поднимает нос, как гончая, алые губы приоткрываются, будто она хочет вскрикнуть — вокруг скворечни на верхушке сосны кружат, насвистывают первые скворцы! Эта новость, это событие распирает ее, она бросается в дом и кричит: «Папа, папа, скворцы!» Из угла комнаты поднимается лесник Сильвер Кудисийм, седой и трясущийся; откашливается, зевает, потягивается и только после этого тягуче произносит: «Видно, опять будет половодье, весна пришла так вдруг — в лесу еще полно снегу!»

Ох уж эти леса, мрачно думает Локи, ни конца им, ни краю! Куда ни глянь — верхушки елей, густые сосняки, топи да болота. Верно, и волки за зиму не успевают обшарить эти немереные леса. Так и качаются до самого моря, безрадостно-угрюмые. А в засушливое лето, когда Мустъйыги усыхает до тоненькой, похожей на извивающего ужа струйки, деревья стоят, как свечи, и роняют желтоватые слезинки смолы. Сухой мох на солнце буреет, трава жухнет, ветви обвисают, даже птицы умолкают и засыпают в кронах. А вечером между деревьев плутает какая-нибудь притомленная и сникшая от солнца фея или с наступлением ночи летит домой запоздалый домовой, сверкая глазами и оставляя за собой огненный хвост. Редко об эту пору, очень редко забредает сюда какой охотник или путник, потому что нет здесь ни людей, ни домов.

Одни лишь хутор Хабаханнеса стоит на пригорке, но Хабаханнесы надменны и спесивы: когда говорят с Локи — цедят по словечку, будто собаке куски бросают с барского стола. Сам старый хозяин не ходит, а шныряет везде да ругается, где его нога ступила, там уж ни травинке прорасти, ни мшинке подняться. Скаредный он, злющий, и когда, случается, бог пошлет ему в наказание град или недород, так он остервенело вскидывает к небу кулаки, что твои финские ножи. Бороденка торчком вроде сохи, а глазки маленькие, налиты злобой и презрением. Зато его дочка Малль частенько ездит в город, гонору она непомерного, ничего не делает, лодыря гоняет. А случись зайти на хутор незнакомцу путнику, та и расплывается, весь дом сразу лучится весельем и радушием. А Хабаханнес хватает чужака за руку и ну кружить по полям, по лугам, вон, мол, какой большой да богатый у него хутор. Он несется, как обезумевший конь. Форсит, бахвалится, волоча за собой пришельца вроде клока сена, зацепленного оглоблей. Когда они, наконец, добираются до дома, тут уж Малль открывает свои сундуки, шкафы и ящики, а сама при этом щебечет словно птичка. И когда незнакомец прощается, старый Хабаханнес долго трясет его руку, а Малль выходит на порог, печально смотрит вслед уходящему и произносит с мольбой в голосе: «Возвращайтесь поскорее!»

А кто пожалует к бедненькой Локи? Показать гостям нечего, похвастать нечем. Есть, правда, старый комод в углу лачуги, но там в ящиках обитают мыши и больше ничего. Все вещи Локи на ней: ветхие лохмотья в дырах и дырочках, совсем как решето. Вот отчего Локи чурается людей: если кто-то и забредет сюда, Локи бегом прячется за дерево и оттуда выглядывает, провожая незнакомца испуганными глазами, как фея охотника. Есть у Локи лишь сияющие глаза и радость, от которой перехватывает дыхание. На ее оклики в лесу птицы стрелой взывают ввысь, а долины отзываются веселым эхом. И Локи боится своей щемящей радости, особенно весной, когда из-под спуда вырываются вешние воды и Мустъйыги шумно несется к морю. Тогда на реке появляются плотогоны с песнями, с криками, и