Чердачный чорт [Николай Владимирович Богданов] (fb2) читать постранично
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
- 1
- 2
- 3
- . . .
- последняя (20) »
Николай Владимирович Богданов Чердачный чорт (Рассказы)
ЗИНОВЕЙ-ЧУМАЗЕЙ
— Зиновей-чумазей! Зиновей-чумазей! — Дразнят его ребята, прыгая на одной ножке и строя рожи. Зиновей спокоен. Изредка, когда особенно доймут, сграбастает какого почище да шершавой угольной голицей так ему вывеску разделает, что ребята бегают за неудачником целой улицей и визжат от удовольствия, пока, применяя самую жесткую мочалку и самое едучее мыло, потерпевший не смоет угольную мазню. Как же быть угольщику Зиновею чистым? У него угольная сажа не только до костей, — дальше въелась. Не выходя из бани, надо год париться, и еще останется. Вот он какой уголь! Всегда у Зиновея рожа черная, да не просто, а разными росписами — и так и эдак, а помыться некогда. Приезжают с отцом из Москвы потемну, а чуть зарассветит — отец Зиновея с печки стягивает: — Ну-ну, не разлимонивайся! Кое-как мазнет Зиновей лапой по глазам, перехватит горячей картошки, затянет длинный кафтан под самые ребра и на свое кучерское место. Только-только затрепыхались огненные петухи в окнах, не все еще хозяйки печки затопили, они уж тронулись на работу. Лошадь у них самая первейшая — кляча, конечно, бурая и шершавая от угля, у ней, как у отца и Зиновея, только и блестят зубы да белки глаз. Едут до Москвы все трое не особенно торопясь; отец и сын, сидя на свежем хрустящем угле, покуривают, поплевывают, и отец тарабарит всю дорогу. На месте не посидит, то спрыгнет, то снова сядет, лошадь обежит, прутик сломает — прямо зуда! Зиновей хмурится и молчит. Лошадь шагает в своем постоянном настроении, которое можно выразить словами известного поэта: «Уж не жду от жизни ничего я…» Вообще сказать, лошадь и Зиновей друг друга понимают и чувствуют больше, чем отец их обоих вместе. Отец одно — они другое. Отец так — они совсем наоборот. Из-за этого и вся оказия-то случилась. А отец с начала до самого конца так ничего и не понял. Пока они ехали, пока дребезжали по шоссе, рассвет стал совсем розовый, и вот ярко вырисовался утренне-свежий спокойный город. И когда солнечное утро, как молодая работница в синем халате, настригло и набросало в щели улиц золотые полоски блестящей бумаги — солнечных лучей, все еще дремал город. Еще позевывали милиционеры, переступая с ноги на ногу, и хохлились голуби на карнизах, еще бледнело электричество фонарей и витрин, — как вдруг далеко-далече зазвенело, как сломанный лед, дрогнули струны протянутых рельс, и, распевая и разбрасывая колючие белые цветы, побежали трамваи. Покладистые дворники торопливей зашаркали метлами. Где-то громыхнул ломовой, зазвенел ключами кто-то, отпирая ларек, и чья-то рука вон в верхнем этаже отдернула занавеску, просвечивая свежим воском на солнце. Город просыпался. А на окраинах давно горланили гудки. — Углей… углей, а вот угли-и-и-и!.. — затянул высоко и чисто отец Зиновея, поднимая голову и широко распирая грудь. Рабочий их день начался. Отец идет по тротуару, заходит во дворы, заполняет их своим голосом. Эхо подкидывает его напев до самых верхних окон и растягивает в длинные арки и подвалы. Нет-нет, да вдруг вылезет незавидная старушка или хозяйка в плисовом салопе с засаленным передом. Тогда Зиновей останавливает клячу, насыпает нужную мерку, и серебряная монета ярко блестит на черной ладони. Дело сделано, Зиновей дергает вожжи и снова плетется по середке улицы. Ехать покойно, ни грузовик, ни легковик, никто не раздавит: кому охота мараться об угольщика? И кляча спокойненько ковыляет по самым бешеным перекресткам. Покупатель не част. Зиновей учится чтению по вывескам, наблюдает городскую суетню и размышляет, как умеет, по-своему. Перво-наперво он на всех обижен — с этой точки зрения он смотрит на все. Вот мимо синий блестящий автомобиль «Фиат» фырк — и в сторону, как будто испугался измазаться о Зиновееву колымагу. — Ишь ты, фыркает тоже! — обижается Зиновей на автомобиль, — а может твой шофер с моих углей чай пьет?! Вот лихач на дутых шинах покосился одним глазом и так презрительно, что Зиновея передергивает. Он смотрит на его спокойный широченный зад, точно вросший в козла, и желает вдогонку: — Уголек бы тебе горячий, ты бы взвился, боров племенной, и рысаку твоему под хвост. Зиновей видел, что и кляча его поглядела на рысака так, как будто бы тоже желала ему уголька под хвост. Случайно взгляд Зиновея падает на окно — солнце расцветило убранную комнату, посредине стол, на нем самовар и вокруг всякая всячина, за столом пьют чай, все чистые, веселые и совсем Зиновеем не интересуются. — Вот лизоблюды, с моего угля чаем наслаждаются, дать бы вам его некипяченый, небось бы рожи скорчили! Окно проплывает мимо. Из-за угла человек с портфелем и прямо на оглоблю: с какой брезгливой гримасой стирал он сажу с рукава! И главное на Зиновея и не- 1
- 2
- 3
- . . .
- последняя (20) »
Последние комментарии
51 минут 17 секунд назад
4 часов 32 минут назад
4 часов 53 минут назад
5 часов 47 минут назад
8 часов 46 минут назад
8 часов 47 минут назад