Тургенев, Флобер и Жорж Санд: межкультурный полилог [Ольга Бодовна Кафанова] (fb2) читать онлайн

Тургенев, Флобер и Жорж Санд: межкультурный полилог

Кафанова Ольга Бодовна,

доктор педагогических наук, профессор кафедры филологического образования и межпредметной интеграции ЛОИРО

В истории литературы дружба между тремя знаменитыми писателями, разными по возрасту, эстетическим пристрастиям и принадлежащие к разным культурам, то есть между Тургеневым, Флобером и Жорж Санд, является феноменом исключительной редкости. Флобер был одинаково искренне привязан к Жорж Санд и Тургеневу. Из его дружбы с Жорж Санд и Тургеневым, запечатленной в богатейшей переписке, в конечном итоге возникло общение трех художников, очень интересных друг другу.

Центральной фигурой, организующей этот литературный треугольник, был Флобер, потому что именно он явился инициатором возобновления знакомства двух своих друзей. С января 1870 г., времени визита Тургенева к Жорж Санд в Париже, и вплоть до 1876 г. (года ее смерти) почти все письма двух участников эпистолярного диалога содержали отсылку к третьему. Поэтому мы можем с полным основанием говорить о возникновении межкультурного полилога.

Этот полилог развивался в форме самой интимной и одновременно публичной, поскольку осуществлялся не только в переписке Флобера и Жорж Санд, Флобера и Тургенева, Тургенева и Жорж Санд, но и перетекал в их критические статьи, посвящения, открытые письма и переводы. Этот полилог поддерживался довольно частыми личными встречами во время обедов французских литераторов в Париже, а также визитами Жорж Санд и Тургенева в имение Флобера Круассе, и, соответственно, посещениями Флобера и Тургенева родового поместья Жорж Санд Ноан.

Взаимоотношения Флобера, Жорж Санд и Тургенева замечательны и уникальны в том смысле, что представляют собой общение выдающихся художников разных национальных литератур. Этот богатейший материал включает различные дискурсы, перетекающие один в другой: биографический, критический, эстетический, философский. Отдельное изучение этих дискурсов плодотворно для уточнения поэтики, эстетики, мироконцепции каждого из трех великих участников полилога, потому что взгляд со стороны, изнутри другой культуры, да еще к тому же, взгляд художников различных эстетических ориентаций высвечивает много неожиданно нового. И Флобер, и Жорж Санд, и Тургенев отлично ощущали эту взаимную потребность друг в друге. Круг тем, которых они касались, — чрезвычайно широк. Он содержал бытовые подробности жизни, сведения о близких людях. В него входили и раздумья о процессе старения и путях ему противостояния (так называемый старческий или геронтологический дискурс), а также российский или немецкий дискурсы и т.д. Вместе с тем, круг интересов таких значительных деятелей культуры не мог не включать вопросы, касающиеся путей развития искусства и литературы в целом, а также размышления о собственной манере письма.

Переписка Флобера с Тургеневым и Жорж Санд началась в одном и том же 1863 г. Но если его эпистолярное общение с «Москвичом» (Moscove, как он называл Тургенева) после бурного начала на несколько лет прервалось, то, наоборот, с Жорж Санд к концу 1860-х гг. его уже связывала прочная сердечная дружба. Поэтому уместно начать анализ именно с этого материала, тем более, что Тургенев как бы присоединился к дискуссии чуть позже, предлагая свои ответы на проблемы, обсуждаемые его знаменитыми французскими современниками.

Флобер прошел через сложную эволюцию в отношении Жорж Санд. В возрасте 17 лет он восхищался ее творчеством, по его признанию, он «читал немного вещей столь прекрасных, как „Jacques“»^[1]. Но очень скоро он начал испытывать к нему ироническое чувство, что, например, выражено в одной из фраз первого варианта его романа «l’Èducation sentimentale» («Воспитание чувств»): «Я не обращаюсь здесь ни к школьникам четвертого класса, ни к портным, которые читают Жорж Санд, но к умным людям»^[2].

Можно понять этот выпад в контексте эстетических исканий молодого писателя; его неотступно преследовала идея безличности в искусстве: спрятать свое сердце, не выражать своего мнения, ничего не доказывать и не отрицать, — вот отныне его главные максимы. Но такого рода пренебрежение не помешало ему оправить Жорж Санд экземпляр «Madame Bovary» («Госпожа Бовари») с простым посвящением: «Госпоже Санд, дань уважения от неизвестного»^[3].

Жорж Санд, в свою очередь, прочла роман с интересом и удовольствием и нашла возможным опубликовать его анализ, защищающий его от нападок критики, в еженедельнике «Courrier de Paris». Когда в 1862 г. появился роман «Salammbo», Жорж Санд опять не преминула похвалить его в письме от 26 января 1863 г. Это письмо и явилось началом ее богатой переписки с Флобером, переписки, которую называют «самой прекрасной перепиской XIX века». Она насчитывает 201 письмо Жорж Санд и 218 писем Флобера. Что касается переписки Флобера с Тургеневым, то она уступает в количестве, включая 140 писем Флобера и 95 писем Тургенева.

В настоящее время во Франции началась подготовка коллективной монографии, посвященной анализу Correspondance George Sand ­­– Gustave Flaubertё. Несмотря на обилие тем, в ней затронутых (это и бытовые подробности жизни, и философские, онтологические проблемы, обсуждение состояния французского общества, современной политики), главным предметом обсуждения было искусство, его цели, предназначение. При этом можно выявить три основных направления в их дискуссии (как это делается в проекте планируемого во Франции исследования). Прежде всего, это вопрос о месте литературы и искусства. Сюда входит и флоберовская идея безличности, и концепция Прекрасного, поиск эстетического, понимаемый как результат (у Флобера) или только как прием (у Жорж Санд) и др. Второй круг вопросов касается собственно места артиста, художника. Не просто определить характер отношений между самими писателями, иногда это отношения матери и сына, иногда — мэтра и ученика. Однако вопрос о том, кто мэтр, кто ученик остается открытым (Флобер постоянно называл «мэтром», «мастером» как Жорж Санд, так и Тургенева, в то же время сам он считался одним из самых тонких своего времени). Наконец, третья проблема, обсуждаемая в переписке Флобера и Санд — это место и роль читателя в процессе создания произведения искусства. Как большой художник должен реагировать на непонимание, глупость читателя — вопрос, очень мучивший Флобера. Что нужно ей противопоставить, чтобы не опустить руки и все-таки продолжать писать?

Жорж Санд достаточно просто и ясно объяснила свое понимание вопроса, мучившего Флобера: как преодолеть конфликт между писателем и читателем, или в более широком смысле — конфликт между художником и публикой, массой. Для кого нужно писать? Для избранных десяти человек, которые вас поймут, как считал Флобер? Жорж Санд знала другой ответ:

«Пишут для всех, для всех, кто нуждается в приобщении. Когда ты не понят, ты смиряешься и начинаешь снова. Когда тебя понимают, ты радуешься и продолжаешь. В этом весь секрет наших упорных трудов и нашей любви к искусству. <…> И если настоящее бесплодно и неблагодарно, если теряешь всякую активность, всякое доверие к публике, служа ей, насколько это в твоих силах, остается упование на будущее, которое поддерживает мужество и залечивает всякую рану, нанесенную себялюбию»^[4].

Флобер, казалось бы, был равнодушен к читательскому успеху своих произведений. Но когда этот процесс конфликта с публикой затянулся, он впал в настоящую депрессию. Он не мог простить равнодушия к своему роману «L’Èducation sentimentale». Тургенев подбадривал своего друга, но понимал, однако, что настоящий художник не может долго жить без успеха, означающего понимание и признание его творческих открытий другими. Он очень надеялся на читательский успех «Искушения Святого Антония». 20 февраля 1870 г. Тургенев писал: «Да, конечно, к вам были несправедливы, но наступил час, когда надо собраться с силами и обрушить на голову читателей подлинный шедевр. Ваш „Антоний“ может сыграть роль такого булыжника. Не мешкайте с этим, вот мой постоянный припев»^[5]. Когда надежда на успех и этого произведения не оправдалась, Тургенев переложил ответственность за провал на недостаточно развитого читателя. В июньском письме 1874 г. он писал: «Решительно, „Антоний“ не для широкой публики: обыкновенные читатели в ужасе от него отшатнулись — даже в России. Я не думал, что соотечественники мои такие жеманные. Тем хуже! Но „Антоний“ — книга, которая будет жить несмотря ни на что»^[6].

Но потеря связи с читателем может возникнуть и по вине самого художника. Тургенев понимал, что в своих экспериментах с объективным методом Флобер перестает учитывать не только вкусы массового читателя, но и элементарные законы восприятия. Это не могло не беспокоить русского писателя, с тревогой следившего за претворением замысла «Бувара и Пекюше». Пребывание Флобера в горах Швейцарии он советовал ему использовать для «того, чтобы придумать нечто захватывающее, жгучее, пламенное». В этом же июльском письме 1874 г. Тургенев попытался робко скорректировать план последнего романа. Флобер, как известно, задумал создать монументальное эпическое произведение, в котором бы сама композиция и подбор фактов должны были продемонстрировать ограниченность как отдельного заурядного человека, стремящегося к знанию, так и несовершенство самого знания, воплощенного в разных науках и искусствах, дающих противоречивые результаты.

Тургенев советовал трактовать этот сюжет в духе Свифта или Вольтера, но Флобер упрямо настаивал на своем замысле серьезного и даже «устрашающего» произведения. Он умер, написав только первый из двух задуманных томов, и Тургенев считал, что этот роман убил его друга.

Таким образом, полилог трех писателей демонстрирует, что равнодушие художника к читателю — химера, и затянувшееся непонимание автора и публики чревато драматическими или даже трагическими последствиями.

Один из интереснейших вопросов в переписке Жорж Санд и Флобера касался природы художника. К 22 ноября 1866 г. относится письмо, по каким-то причинам не оправленное Флоберу и оставшееся в бюваре Жорж Санд. Она размышляет в нем над утверждением друга: «не нужно быть ни спиритуалистам, ни материалистом, <…> но натуралистом». Санд понимала под словом «натуралист» развитие всех потребностей существования, в том числе и потребностей плоти. Она размышляла в духе Бальзака, а точнее главной идеи его «Шагреневой кожи»:

«Наши излишества в работе, так же как и излишества в удовольствиях нас совершенно убивают, и чем более мы значительны по своей природе, тем больше мы переходим границы и переступаем предел наших возможностей». Она выступила с идеей «равновесия, которое должно существовать в природе материальной („la nature matérielle“) и природе думающей („la nature pensante“): …умеренность, относительное целомудрие, воздержание от злоупотреблений, все, что вы хотите, но это называется всегда равновесием»^[7].

Своего рода равновесия в собственной жизни Жорж Санд удалось достичь в последние полтора десятилетия, когда сложился ее гармоничный уклад в Ноане, в котором было место искусствам (и не только литературе, но и театру марионеток, живописи, музыке), а также и другим увлечениям — ботанике, минералогии, воспитанию внучек. Флоберу этого «равновесия», гармонии явно не хватало: ради своей фанатической приверженности к литературному труду он отказался от любви, семьи, и процесс старения, сопровождавшийся все большим погружением в экспериментальные поиски и непониманием со стороны публики, протекал для него особенно болезненно. Тургенев это очень хорошо понимал. Он подсказывал Флоберу возможные выходы из депрессии: погружение в природу, поэзию вплоть до совместного путешествия в Россию. У него самого была Россия, Спасское, воздухом которого он время от времени ездил дышать. У него была музыка, страсть к охоте, и, наконец, дом, который он построил возле семейства Виардо.

Но все же идеалом, образцом гармоничной личности художника в литературном треугольнике оказалась Жорж Санд, которая была на полтора десятка лет старше обоих мужчин, но никогда не жаловалась на тяготы жизни или приближение смерти. «Меня восхищает госпожа Санд, — признавался Тургенев в письме 8 ноября 1872 г.: какая просветленность, какая простота, какой интерес ко всему, какая доброта! Если для того чтобы обладать этими качествами, надо быть немного благостным, любить народ, чуть ли не следовать евангельским заветам — право же! И эти добавления можно принять?»^[8] Это размышление было вызвано недовольством Флобера на Санд, которому она советовала жениться или, по крайней мере, отыскать возможного внебрачного ребенка, ради которого можно было бы жить, не сосредоточиваясь исключительно на себе. Сам Флобер вынужден был позже согласиться с Тургеневым. Возвращаясь из Ноана в конце апреля 1873 г., где они гостили вместе с Тургеневым, он признавался в письме к Жорж Санд, что оба грустили, завидуя ее сыну Морису, настолько им было хорошо у нее. «Я соскучился по Авроре и по всем домашним. <…> Да, это так, как хорошо чувствуешь себя у вас! Какие вы все хорошие и остроумные! „Почему нельзя жить вместе? Почему так плохо устроена жизнь?“ — писал Флобер.^[9]

Но, пожалуй, главный вопрос, который обсуждали Флобер и Жорж Санд, была проблема соотношения субъективного и объективного в искусстве. Как преодолеть разрыв между объективной, бесстрастной манерой повествования, свойственной Флоберу, и романтической субъективностью Жорж Санд? Санд выражала свое искреннее недоумение в письме к Флоберу в декабре 1866 г.: „Ничего не вкладывать из своего сердца в то, что пишешь? Я совсем не понимаю, совсем ничего. <…> Разве можно отделить свой ум от сердца, разве это нечто отличное? Разве само ощущение может себя ограничить <…>. Наконец, не высказываться полностью в своем сочинении мне кажется так же невозможно, как плакать с помощью чего-то другого, нежели глаза и думать с помощью чего-то другого, нежели мозг“^[10]. Флобер пытался объяснить, что он неправильно выразился, что он имел в виду научность и безличность искусства, спрятанность личности автора. Но противоречие оставалось.

Ответ на этот вопрос дал своим творчеством Тургенев. Он примирил, казалось бы, непримиримое. Русский писатель продемонстрировал, что можно выказывать свое сочувствие (сердце) к изображаемому, чего так недоставало Санд в сочинениях Флобера, и в то же время оставаться на почве реальности и эстетизма, что так ценил Флобер. Одни и те же произведения Тургенева вызывали единодушный восторг обоих, они даже пользовались одинаковой лексикой для его выражения: глаголом dйvorer (проглотить), эпитетами charmant (очаровательный), beau (прекрасный), chef-d-œuvre.

Флобер был более избирательным, он отдавал предпочтение лиро-драматическому, суггестивному таланту Тургенева. Жорж Санд также очень высоко оценила психологические повести, которыми восхищался ее младший друг („Стук… стук… стук…“, „Несчастная“, „Степной дворянин“). Приведем один пример. 1 сентября 1873 г. она сообщила Тургеневу, что „на одном дыхании“ прочла „Вешние воды“, который она назвала „восхитительным романом“. „Как очаровательна Джема, — писала Санд, — но, как неотразима и госпожа Полозова, и как ее прощаешь, несмотря на то, что ее проклинаешь. Вы обладаете таким великим искусством, которое все видит и все чувствует, что невозможно ненавидеть никого из ваших персонажей, находишься среди них, как в саду, залитом солнцем, вынужденный все принять и признать, что все прекрасно, когда там есть свет“^[11].

Флобер оставил созвучный отзыв, но окрашенный „мужской“ точкой зрения. „„Вешние воды“ <…> взволновали меня, растрогали и как-то смутно размягчили“, — писал он Тургеневу 2 августа 1873 г. Это — история каждого из нас, увы! Краснеешь за самого себя. Что за человечек мой друг Тургенев, что за человек! <…> Да, вот воистину повесть о любви, каких немного. Вы хорошо знаете жизнь, дорогой друг, и умеете рассказать то, что знаете, а это встречается еще реже»^[12].

Однако, в отличие от Флобера, Жорж Санд понравились и эпические произведения Тургенева — романы «Рудин», «Отцы и дети», а также «Записки охотника». Будучи автором цикла сельских повестей и романов, где она впервые в европейской литературе показала крестьянина, как личность, обладающую богатым внутренним миром, Санд почувствовала в Тургеневе своего единомышленника. Об этом свидетельствует ее статья, опубликованная в газете «Temps» 1872 г., где были такие слова:

«Я была под обаянием обширной галереи портретов с натуры, которую вы опубликовали под названием „Записки русского помещика“. Какая мастерская кисть! Их как будто действительно видишь, слышишь, знаешь — всех этих крестьян с севера, — еще крепостных в ту пору, когда вы писали вашу книгу, и всех этих деревенских жителей — мещан и дворян, с которыми вам достаточно минутной встречи и обмена немногими словами, чтобы набросать красочные образы, полные трепета жизни! Никто в этом не сравняется с вами. <…> Вы вводите нас в совершенно новый мир, и никакой исторический памятник не может открыть нам Россию так, как эти люди, столь глубоко изученные, и эти нравы, столь метко схваченные вами. И при этом — такая трогательная благожелательность, которая, видимо, совершенно не свойственна другим поэтам и романистам вашей культуры. Они еще варвары, несмотря на свой талант; и драмы их отличаются холодной и насмешливой жестокостью. А у вас все совсем иначе. У вас жалость и глубокое уважение к любому человеческому существу, в каких бы лохмотьях оно ни ходило и как бы ни было угнетено. На то вы и реалист, чтобы все замечать, и поэт, чтобы все облагородить, и человек большого сердца, чтобы все понять и всем сочувствовать»^[13].

Наконец, последний восторженный отзыв Жорж Санд оставила о главной героине повести «Живые мощи», которую она прочла в 1874 г., незадолго до своей кончины, во французском переводе («Reliques vivantes»). «Что за шедевр ваша Лукерья! — писала она Тургеневу 13 апреля 1874 г. — Какая душа и какая глубина в правде! И какой простой и восхитительный язык! — Все должны учиться у вас, не исключая даже великого ламы В.<иктора> Г.<юго> <…>»^[14]. Жорж Санд поставила Тургенева выше всех современных ей французских писателей.

Таким образом, каждый из участников этого межкультурного полилога выполнял свои функции: Жорж Санд — являлась образцом гармоничной личности; Тургенев — был «гением гармонии и меры» в творчестве; наконец, Флобер выступал организатором полемического дискурса. Все трое выступали в нем как критики, теоретики искусства, культурологи. Изучение только небольшого фрагмента этого межкультурного полилога позволяет более выпукло и глубинно выявить не утратившие и сейчас актуальности проблемы понимания сущности творчества, взаимоотношений писателя и читателя, соотношения идеального и реального в искусстве. За рамками нашего исследования остается еще много интересных сюжетов.

Примечания

1

Gustave Flaubert — George Sand. Correspondance. Texte édité, préfacé et annoté par Alphonse Jacobs. Paris, Flammarion, 1981, p. 47.

(обратно)

2

Ibid.

(обратно)

3

Ibid. P. 50.

(обратно)

4

Ibid. P. 84.

(обратно)

5

Тургенев И.С. Полн. собр. соч.: В 28 т. Письма: В 13 т. Т. 8. М.; Л., 1964. С. 189.

(обратно)

6

Там же. Т. 10. С. 441.

(обратно)

7

Gustave Flaubert — George Sand. Correspondance. P. 101–102.

(обратно)

8

Тургенев И.С. Полн. собр. соч. Письма. Т. 10. С. 276.

(обратно)

9

Флобер Г. Собр. соч.: В 5 т. Т. 5. М., 1956. С. 399.

(обратно)

10

Gustave Flaubert — George Sand. Correspondance. P. 107.

(обратно)

11

Sand George. Correspondance. Textes édités, annotés par Georges Lubin, T. XXIII. Paris, 1989. P. 566.

(обратно)

12

Гюстав Флобер о литературе, искусстве, писательском труде. С. 127.

(обратно)

13

Санд Жорж. Пьер Боннен. Г-ну Ивану Тургеневу // Санд Жорж. Собр. соч.: В 9-ти т. Т. 8. Л., 1974. С. 691– 692.

(обратно)

14

Sand George. Correspondance. Textes réunis, classes et annotés par Georges Lubin. Paris, 1990. T. XXIV. P. 24

(обратно)

Оглавление

*** Примечания ***