Утренняя повесть [Михаил Яковлевич Найдич] (fb2) читать постранично
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
- 1
- 2
- 3
- . . .
- последняя (24) »
Прощай, музыка
Все как-то сразу узнали, что меня вызывают к директору. Коридор в нашей музыкальной школе был длинный и полутемный. Неяркие лампочки горели здесь всегда — ни одного окна. И только двери по обе стороны. Справа — классы, а слева зал, учительская, кабинет директора. А еще дальше, за поворотом, — уборная, где на дверях висят белые эмалевые квадратики с буквами «М» и «Ж». Давно когда-то, в детстве, мы их постоянно перевешивали и тем самым создавали путаницу. Потом, наконец, завхоз догадался намертво прибить таблички. Шел я медленно и уныло. Уборщица тетя Нюра поймала меня на месте преступления. Сейчас за моей спиной она приговаривала: «Иди, иди, голубчик!..» У нее в руках была длинная швабра, и я невольно поеживался. Из дверей классов высовывались головы моих приятелей: «Сережка! Пивоваров! За что тебя, а?» Я молчал. Отвечала тетя Нюра: — За дело! За порчу казенного имущества… Как же я не заметил ее? Вот лопух. Сидел за инструментом и разбирал этюды. Белая костяшка на одном клавише держалась неплотно. Дай, думаю, оторву ее совсем. Как раз такая мне нужна. Я вынул перочинный ножик, просунул лезвие под костяшку, нажал. И тут — голос тети Нюры. Громкий. Даже струны у пианино задрожали… Вот и вся история. У директора Владимира Федоровича был насморк. Он почти не отнимал платочек от носа. Высокий, худой, совершенно лысый, директор, как всегда, смотрел на меня строго, слегка насмешливо. — Ну? — спросил он. — Зачем ты это сделал? Я мог бы ответить, что костяшка еле держалась и я ее снял, чтобы потом плотно приклеить. Но врать почему-то не хотелось. Я показал на лацкан кургузого пиджачка, на свой комсомольский значок. — Хотел под него костяную подкладку сделать. Теперь все так делают… — Тебя недавно в комсомол приняли? Поздравляю, — сказал Владимир Федорович. — Это, что же, твой первый комсомольский поступок? Он подержал костяшку и махнул рукой тете Нюре: мол, идите, пожалуйста. Она ушла, угрожающе взмахнув напоследок шваброй. — А ты знаешь, Пивоваров, сколько у нас в школе комсомольцев?.. Н-да, этого ты можешь и не знать. Ну, а сколько белых клавишей у рояля? Я пожал плечами. Владимир Федорович искренне удивился: — Ты же семь лет учишься, неужели не знаешь? Он не кричал на меня, говорил спокойно, и поэтому я чуть обиженно сказал: — Как так — не знаю? Знаю. Семь октав по семь тонов, сорок девять. Ну, еще там немножко. Полсотни, примерно. — Вот и посчитай, дорогой. Если все так начнут, то что от инструмента останется? — Он отдал мне костяную пластинку. — Возьми, приклей на место, и аккуратно. Я проверю. Директор что-то черкнул красным карандашом на листочке настольного календаря. «Только-то? — подумал я. — Даже маму не вызывают». И, расчувствовавшись, сказал: — Там, Владимир Федорович, многие клавиши попорчены. Это взрослые, которые вечером, папироски на них кладут. Вечером у нас занимались студенты музучилища. Директор кивнул, снова сделал пометку в календаре, помолчал немного и спросил: — Как у тебя с ученьем вообще? — Хорошо, — ответил я. — Буду бросать школу. — Что-о? — он высморкался, спрятал платочек. — Ты хорошо подумал? Не советую, именно тебе. Вопрос этот давний, затянувшийся. Пора кончать. Хватит с меня и одной школы, нормальной. Ведь в музыканты я все равно не собираюсь… Вообще-то я был почти отличник. По специальности одни отлично, по другим предметам — хор. и отл. Но педагоги уже понимали: вот-вот брошу. На последних экзаменах произошел конфуз. Все ученики, как правило, играют на память, не заглядывая в ноты. Я же, когда настал мой черед, спокойно выволок на середину пюпитр. Поставил его возле длинного стола, где комиссия, раскрыл ноты. Настроил скрипку и кивнул аккомпаниаторше. Играл я концерт Виотти номер 23. В целом прошло неплохо, в ноты я почти не заглядывал. Я их для уверенности поставил. Тем не менее, когда закончил, в наступившей тишине раздался спокойно-насмешливый голос Владимира Федоровича: — Я всегда говорил, что Пивоваров хорошо читает с листа. Конечно, директор шутил. Но после такой шутки комиссия с трудом поставила мне хорошо. Ну ладно, это уже позади. Сейчас я был рад, что возник такой разговор. Решился я, рубанул — правильно сделал. Чего тянуть?.. Раньше музыка доставляла мне одни огорчения. Идешь со скрипочкой через двор, а пацаны наши улюлюкают, свистят. Зимой я иногда запихивал футляр под пальто. А летом, спрашивается, куда денешь? На улицу выйду — сразу легче. Но и здесь люди смотрят: маленький скрипач идет… Вон идут парни, у одного в руках футбольный мяч, у другого теннисная ракетка. И хоть бы кто взглянул на них. А тут… Несчастье мое! Ну, потом я все-таки привык. Перестал стесняться. Повзрослел. Если теперь кто-то смотрел на меня, я делал узкие надменные глаза и не отрывал их от лица встречного. «Плевать. Что хочу, то несу. Хочу — скрипку, хочу — кочергу». И пацаны- 1
- 2
- 3
- . . .
- последняя (24) »
Последние комментарии
11 часов 13 минут назад
17 часов 35 минут назад
17 часов 43 минут назад
18 часов 11 минут назад
18 часов 15 минут назад
18 часов 16 минут назад