Мы - разведка [Иван Бородулин] (fb2) читать онлайн

ИВАН БОРОДУЛИН

МЫ-РАЗВЕДКА

Документальная повесть

ИЗДАНИЕ 2-е

МУРМАНСКОЕ КНИЖНОЕ ИЗДАТЕЛЬСТВО 1970

Художник В. В. МЕДВЕДЕВ

Удивительны человеческие судьбы. Есть люди, на до­лю которых жизнь отпускает так много превратностей, невзгод и приключений, что их хватило бы доброму де­сятку шестидесятилетних.

Один из таких людей живет в Мурманске. Это мол­чаливый, малоприметный человек с чуть тронутыми седи­ной висками. На его худощавом смуглом лице глубоки­ми складками расписались сорок девять лет, морские ветры и война.

…В Мурманском областном драмтеатре на торжествен­ном заседании, посвященном 20-летию великой Побе­ды, чествовали воинов — Героев Советского Союза, вру­чали им золотые часы с юбилейной надписью. Потом военный комиссар области гордо и тепло сказал о кава­лерах ордена Славы трех степеней — высшей солдат­ской награды, назвал имена…

«…гвардии старшина запаса Бородулин Иван Алексе­евич». +

В зале смущенно поднялся сугубо штатский человек.

Ему долго и бурно аплодировал весь зал — от прези­диума до дежурных у входных дверей.

Потом мне довелось встретиться с Иваном Алексе­евичем по долгу журналистской службы. Интервью бы­ло длинным, но, если можно так сказать, малопродук­тивным.

— Значит, воевал в Заполярье, в 10-й гвардейской дивизии?

— Точно.

— А где?

— В разведке.

PAGE5

— А не могли бы вы рассказать о тех боевых делах, за которые получили награды?

— «Языков» таскали.

— И сколько же «натаскали»?

— Девятнадцать.

— Лично или вместе с товарищами!

— Ясное дело, с товарищами. И лично.

— Ну, а второй орден за что дали?

— За выполнение задания.

Вот таким образом и тянулась беседа. Мой собесед­ник выстреливал одним-двумя словами и невозмутимо ждал очередного вопроса. Однако, несмотря на всю скупость и односложность ответов, я узнал достаточно, чтобы без колебаний написать первый абзац об удиви­тельности судеб.

Да, многое выпало на долю этого обыкновенного человека в годы войны и после нее. Не каждому дано пройти три фронта разведчиком, постоянно глядеть в лицо смерти и остаться в живых.

В 1941 году, когда гитлеровцы напали на нашу стра­ну, Иван Бородулин был призван в армию с первого курса Ленинградского горного института. Учился в шко­ле разведчиков. Был участником военного парада на Красной площади 7 ноября 1941 года, а в мае 1945 го­да расписался на рейхстаге. Первый раз его ранило на льду Ладожского озера в январе 1942 года и последний раз —11 мая 1945 года северо-западнее Берлина.

Продолжительное время старшина Иван Бородулин командовал взводом разведки 23-го стрелкового полка 10-й гвардейской дивизии, действовавшей на Мурман­ском направлении. Он и его товарищи ходили по тылам грага, брали «языков», участвовали в освобождении Се-парной Норвегии, а затем вместе с 10-й гвардейской воевали на дорогах Польши, брали Штеттин и другие крепости на северо-востоке Германии.

Из армии демобилизованный 26-летний старшина принес три ордена Славы всех степений, несколько ме­далей, польский боевой орден и старую мечту о высшем образовании.

Приехав на родину, в Карелию, Иван Бородулин рабо­тал секретарем Питкярантского райкома комсомола, а через год, загоревшись морем, решил пытать счастья в Мурманском мореходном училище. На экзамены он опоздал и пошел плавать в траловый флот матросом. Потом — школа усовершенствования командного соста­ва. Она дала Бородулину диплом штурмана малого пла­вания и рабочее место в судоводительской рубке. И опять рейсы, рыба. Ступеньки на служебной лестни­це: он — третий, второй и старший помощник капи­тана. Море любит сильных, но оно отнюдь не бережно обращается с ними. Здоровье запросило берега, и завт­рашний капитан траулера уходит в диспетчеры рыбного порта. Утешением служит появившаяся возможность получить высшее образование. Бородулин поступает на заочное отделение Петрозаводского госуниверситета и, окончив историко-филологический факультет, полу­чает диплом учителя.

Сейчас Иван Алексеевич'Бородулин работает в авто­мотоклубе Мурманского ДОСААФа — учит допризыв­ников водить мотоцикл и разбирать его железные внут­ренности.

Я спросил:

— Почему же так, старший штурман, дипломирован­ный учитель и вдруг — инструктор по мотоделу?

Иван Алексеевич ответил не сразу и с каким-то едва уловимым вызовом:

— А мне нравится с ребятами, когда у них глаза горят,

— И как работа, удовлетворяет?

— Ясное дело. В прошлом году шестерых отправил в армию перворазрядниками. Очень нужно, чтоб наши ребята больше умели до призыва.

После войны многие большие военачальники написа­ли мемуары, рассказали о стратегических замыслах, крупных операциях и сражениях.

Но кроме стратегии была на войне и повседневная «черная» работа, детали которой трудно запомнить и о которой ничего не записывалось в штабных докумен­тах. Работу эту делали люди. Они не совершали особых подвигов, и слава о них редко выходила за пределы пол­ка или батальона. Но они отважно дрались, получали ордена, погибали в бою и умирали в госпиталях. Память о них неистребимо живет в семьях и на безымянных обе­лисках братских могил. А надо, чтоб их имена знали и помнили люди нового поколения, вся молодежь, а не только сыновья солдат. Рассказать о тех, кто мужествен­но бился и погиб за Родину, — высокий и неотложный долг оставшихся в живых.

Все эти соображения, одно за другим, я высказывал Ивану Алексеевичу Бородулину, убеждая его взяться за книжку о разведчиках. Сначала он отказался наотрез, потом обещал подумать, а через три дня позвонил по телефону и сказал, что попробует.

Перед тобой, читатель, книга, в которой ничего не выдумано и все герои которой носят свои имена и фа­милии.

А. Краснобаев

БРАТЬЯМ ПО ОРУЖИЮ, БОЕВЫМ ДРУЗЬЯМ-ОДНОПОЛЧАНАМ, ОСТАВШИМСЯ В ЖИВЫХ:

полковнику АНАТОЛИЮ ПАСЬКО, лейтенанту ВИКТОРУ БАЛУХИНУ, лейтенанту НИКОЛАЮ МОРОЗОВУ, старшине ДМИТРИЮ ДОРОФЕЕВУ, сержанту НИКОЛАЮ Б ЕРЬ ЯЛОВ У, ефрейтору ПЕТРУ ТРИШКИНУ

И ПАВШИМ СМЕРТЬЮ ХРАБРЫХ В БОЯХ ЗА СВОБОДУ И НЕЗАВИСИМОСТЬ НАШЕЙ РОДИНЫ:

сержанту ВИКТОРУ ФОМИЧЕВУ, сержанту ЮРИЮ КРЫЛОВУ, сержанту МИХАИЛУ СЫРИНУ. сержанту СЕРГЕЮ СМИРНОВУ, ефрейтору НИКОЛАЮ РАСОХИНУ

ПОСВЯЩАЮ

Иван Бородулин

I

ГЛАВА ПЕРВАЯ

ПРОЩАЙ, ИНСТИТУТ, ПРОЩАЙ, «ГРАЖДАНКА»

Тысяча девятьсот сорок первый год для меня и моих ровесников начался безоблачно. Мы, недавние десяти­классники, простившись со школой, как говорится, вы­шли в люди, на самостоятельную дорогу. Мы завели длинные и широкие, по моде, брюки, солидно, баском бросали в парикмахерских; «Побриться!» — и не особен­но задумывались над какими-либо жизненными пробле­мами.

В Европе шла война. Мы читали в газетах, что герман­ские войска взяли Варшаву, что пал Париж и немцы во­шли в Прагу. Мы знали, что есть фашисты, Гитлер, но ставили их в своем понимании на те же полочки, что и англо-французских империалистов во главе с Черчил­лем и Даладье.

Мы считали, что Красная Армия всех сильней и если кто-нибудь посмеет сунуть «свое свиное рыло в наш со­ветский огород», то будет бит «малой кровью и могу­чим ударом». Мы пели «Если завтра война, если завтра в поход», нимало не представляя себе, а что будет, если завтра действительно война. Мы пели потому, что песни были бодрые, правильные и соответствовали нашему настроению. И, конечно, каждый из нас в то же время в меру сил и материальных возможностей двигался избранной дорогой в инженеры, врачи, агрономы.

Мои детство и отрочество, проходившие в лесах Ка­релии (есть там деревня Песчаная, моя родина), не бы­ли насыщены изобилием материальных благ, и поэто­му стипендия в 300 рублей, положенная мне как студенту

PAGE13

Ленинградского горного института, была значительной суммой. Во всяком случае, мне запросто удавалось сво­дить концы с концами в своем студенческом бюджете и лишь изредка взимать родственную дань с тетки, да и то, главным образом, в виде бесплатных обедов и ужинов.

Майские и июньские дни 1941 года в Ленинграде бы­ли теплыми и светлыми. По неписаной традиции наша студенческая братва запросто лишала себя сна и, не­смотря на сессию, трудные экзамены, бодрствовала бе­лыми ночами в ленинградских парках и скверах.

Воскресный день 22 июня тоже был теплым, солнеч­ным, и я долго не мог поверить в ошеломляющую но­вость: «Война!», не сразу понял страшный смысл этого зазвучавшего по-новому — совсем не так, как в пес­нях, — слова. Война! Надо было что-то делать, куда-то бежать, кому-то помогать. Но я не знал, что делать и ку­да бежать.

Вывел меня из этой растерянности Володька Панте­леев, мой дружок и однокашник. Он влетел в комнату с восторженным воплем:

— Слыхал, Борода! Немцы-то, гады… Ух и врежем

мы им!

Отец у Володьки был военным, и все, что говорил Пантелеев, было для меня непререкаемо и авторитетно.

— А чего это они, Володь? Как же так? Не нападать

подписались…

— Фашисты!—убежденно произнес Володька и при­казал: — Собирайсь!

— Куда?

— Как куда? В. действующую. В военкомат, Борода. (До сих пор безбородый, я несколько лет стоически

носил эту школьную пофамильную кличку.)

1'

На улицах было оживленнее, чем всегда. Двигались воинские подразделения. Спешили прохожие, серьезные, озабоченные. Лица постовых милиционеров были камен­ными и чуть-чуть растерянными. В трамвае мы тоже не увидели улыбок. /'

И вот только тут, глядя на притихших и хмурых пасса­жиров, я вдруг понял, что все мои обычные дела и за­боты с этого утра летят к чертовой бабушке и начинает­ся нечто новое и интересное.

Во дворе и в коридорах военкомата было без пяти минут столпотворение — шла мобилизация. Толкаясь по кабинетам, мы встретили много своих сверстников, явив­шихся сюда с той же целью, — призваться на фронт. Объединенными силами нам, в конце концов, удалось пробиться в комнату, где сидел за столом немолодой и какой-то взъерошенный военный с двумя шпалами на петлицах.

— Товарищ тиайор,— блеснув познаниями в рангах, выдвинулся вперед Володька. — Мы в этот грозный час, когда Родина… когда грозит опасность… Мы бы хотели…

Майор в секунду понял все и без церемоний заявил, чтобы мы убирались.

— Идите и учитесь. Понадобитесь — вызовем. Все.

Выйдя на улицу, мы с Володькой единодушно призна­ли, что военкоматовец — служака и бюрократ. Потом мы долго придумывали варианты, как бы все-таки по­пасть на фронт.

— Айда а райком! — Володька уже тянул меня за рукав. — Помнишь, в гражданскую райкомы комсомола ребят направляли? Ввалимся и не уйдем, пока не по­шлют.

В райкоме таких, как мы, оказалось что семечек в тыкве.

15

У кабинетов секретарей толпилась буйная и говорли­вая орава парней постарше и посильнее нас. Уцепив 4а локоть пробегавшую мимо знакомую девушку, Пан­телеев попросил ее составить протекцию и провести к секретарю без очереди, мол, по важному государ­ственному делу. Но та по-дружески посоветовала не те­рять времени зря и ехать в институт, где нам скажут, что делать.

В институте мы потолкались часа два, поговорили с ребятами и, ничего не добившись, отправились по до­мам.

Тетка, у которой я квартировал, только что проводи­ла в армию мужа и, рыдая, ходила по квартире, не зная, за что приняться. Я пробовал успокоить ее, говорил что-то, но, видно, совсем не те слова, потому что тетка пла­кала еще пуще.

Прошло несколько дней. Наш институт готовился к эвакуации, а студентов мобилизовали на строительство оборонительных рубежей.

В один из июльских дней на грузовиках мы выехали на московскую автостраду, не доезжая Новгорода свер­нули на проселок и через некоторое время остановились в лесу. В ту же ночь начали работать. Пилили лес, рыли траншеи и ладили бревенчатые накаты. Старались изо всех сил, хотя, по совести говоря, никто из нас тогда не верил в пользу этой работы. Никто не верил, что немцы смогут пройти так далеко. Мы считали, что Красная Ар­мия вот-вот соберется с силами и начнет наступать до самого Берлина без передыху. А все эти траншеи и нака­ты так, больше с перепугу, делаются.

Но день за днем мы постепенно вылечивались от на­ивности и мальчишества. Сводки с фронта были невесе­лыми— наши войска оставляли один город за другим,

и

хоть «после ожесточенных боев», хоть «нанося против­нику тяжелые потери», но оставляли.

Мы читали, что фашисты зверствуют, расправляются с мирными гражданами, не успевшими уйти на восток, а потом сами увидели беженцев, наших советских лю­дей, в изнеможении бредущих по дорогам со своими пожитками.

Наконец работы на оборонительном рубеже были за­кончены, и студентов строительное начальство отправило по домам, но теперь уж в пешем порядке, снабдив небогатым дорожным пайком.

К тому времени Ленинград оказался в блокаде, и мы с Володькой решили пробираться в Петрозаводск, куда, как я знал, эвакуировались тетка и младшая сестренка.

. Однажды, когда мы с Пантелеевым остановились на привал, из лесу настороженно вышел высокий блондини­стый парень, ну прямо-таки Геркулес. Увидя нас, гигант осведомился:

— Вы кто?

— А ты кто?

— Власов Сергей,— парень сбросил котомку и при­сел.— От немца драпаем. И стадо угоняем. Колхозники мы. Почитай, верст триста отмахали.

Так я познакомился с человеком, который потом стал моим боевым товарищем по разведке и с которым мы не один год делились сухарями, табаком и патронами.

Узнав, кто мы и куда направляемся, Власов заявил подошедшим колхозникам, что дальше он с ними не пой­дет, что теперь опасность позади и стадо можно при­гнать к месту без его помощи.

— А я вот со студентами, на фронт, — сказал Сергей. Колхозники снабдили нас хлебом, мясом и пожелали,

как своим сынам, сберечь головы и воевать героями.

17

На третий день мы пришли в Петрозаводск. Этот го­род лихорадила эвакуация, и сколько мы ни бегалидак ничего и не смогли добиться — в военкомате, в других организациях нас считали чужими и даже подозритель­ными. Удалось выяснить, что мои родственники уже уехали из Петрозаводска в Пудож. Ничего не оставалось, как двигаться туда же, на восточный берег Онежского озера.

Район пристани и все близлежащие улицы были заби­ты людьми и вещами. Оказалось, что осмовная эвакуа­ция населения и различного имущества проходила как раз через озеро. Были мобилизованы все плавучие сред­ства: буксиры, баржи, карбасы— но вся эта мелкая озерная посуда не управлялась с перевозкой людей.

В первую очередь отправляли женщин, детей и стари­ков. В суматохе нам удалось проскользнуть мимо охраны на пристань и забраться на одну из барж, готовую к от­правлению. Но вскоре появился патруль и в два счета выдворил нас: выяснилось, что эта баржа предназнача­лась только для детей.

Не долго размышляя, мы тут же нацелились на дру­гую баржу, на сей раз спрятались — забились за чьи-то объемистые узлы.

Отплыли. А через час нас догнали фашистские само­леты. Они швыряли бомбы и стреляли, как на учебном полигоне. V

Катер, буксировавший нашу баржу, загорелся и через некоторое время затонул.

За войну мне пришлось побывать в разных передел­ках, видеть кровь и смерть, но никогда я не испытывал такой беспомощности, такого ужаса, как тогда, на Онеж­ском озере. Набитая людьми баржа, лишенная возмож­ности двигаться, огромной мишенью покачивалась

• п

на волнах, и гитлеровские летчики делали все, что хоте­ли. Крики раненых, стоны, паника. Мы, трое парней, а этом аду не отличались от женщин — тоже кричали, ругались, чего-то требовали и смертельно трусили.

Самолеты исчезли, и вскоре к нам подошел буксир. Оказалось, что он тоже осиротел — воздушные бандиты потопили его баржу, ту самую баржу, откуда нас выгнал патруль и на которой плыли дети. Теперь катер подхва­тил нашу израненную посудину.

Наступили сумерки, и понемногу все успокоилось. Оказали первую помощь раненым, накрыли убитых, а на рассвете причалили к пристани поселка Стеклянное, что в устье реки Водлы. Потом мы опять плыли на кате­ре вверх по реке, километров двенадцать протопали пешком и усталые, голодные, небритые ввалились к моей тетке, нашедшей пристанище в районном городке Каре­лии — Пудоже.

Призвал нас в армию Пудожский райвоенкомат, при­чем совсем не так, как нам хотелось и мечталось. Узнав, что я и Пантелеев владеем немецким языком, а Власов в совершенстве знает финский — Сергей был финном по национальности, хотя и носил русскую фамилию,— военком весело переглянулся со своими помощниками и тут же проводил нас в соседнюю комнату, где орудо­вала медицинская комиссия.

Хирург-старичок придирчиво, минут десять ощупы­вал наши мускулы, заставлял приседать и довольно хмы­кал. Не менее дотошно выслушивала и выстукивала нас женщина-терапевт. А мы, поеживаясь от наготы, хотели провалиться сквозь землю — врач была молоденькая и симпатичная.

После медосмотра и нервного двадцатиминутного ожидания в коридоре всех троих вызвали и объявили,

И

что мы направляемся в специальное училище. Ехать надо сегодня же, взяв в дорогу самое необходимое. Нам вру­чили путевки и московский адрес, по которому надлежа­ло явиться.

Так для меня началась новая жизнь, жизнь военного человека, для которого главным стимулом и мерилом поступков и действий стал боевой приказ.

ГЛАВА Ц V О Р А Я

РАЗВЕДШКОЛА

Дорога уводила нас к неведомому. Газогенераторная полуторка резво бежала на Каргополь — через Петроза­водск пути уже не было.

Стоял сентябрь, бабье лето. Багряный лес дышал кра­сотой и свежестью. Изумрудом светились луга. Как-то не верилось, что мы солдаты и едем на войну.

Машина наша оказалась шустрой лишь на ровной до­роге, а как только встречался подъем, она натужно ур­чала и никак не хотела лезть в горку.

Немолодой усатый шофер в таких случаях отворял дверцу кабины и начинал энергично материться. И мы уже знали, что надо открывать крышку бункера и длин­ной кочергой шуровать удушливую топку, подбрасывая туда сухие березовые кубики — этого добра было у нас целый кузов.

Поддав таким образом газу, мы снова исправно дви­гались вперед.

На станции Няндома мы сели в поезд и без приклю­чений добрались до столицы.

В спецучилище нас снова отправили на медицинский осмотр. Я и Сергей прошли строгую комиссию без сучка и задоринки, а Володьку, к великой нашей горести, за­браковали. Подвело его давнее мальчишечье баловст­во— наколотый на руке маленький синий якорь: выпуск­никам училища, как нам пояснили, не полагалось иметь татуировок или иных особых примет — они могут сы­грать роковую роль в дальнейшей судьбе разведчика.

и

В тот день мы простились с Володькой навсегда, а много лет спустя я узнал, что синий якорек не помешал Володе Пантелееву стать настоящим солдатом. В 1942 го­ду разведчик Первой Карельской партизанской бригады Пантелеев в тылу врага был раненым захвачен в плен и повешен за ноги между двумя березами. Володька, мой горячий и шалопутный друг, умер героем.

Занятия в училище проходили, наверное, двадцать четыре часа в сутки. Вся учеба в разведшколе представ­ляется как многодневный и стремительный кросс по незнакомой и пересеченной местности. Мы до обалде­ния шлифовали и совершенствовали свой немецкий вы­говор, стремясь избавиться от предательского акцента; учились владеть ножом, что, к моему удивлению, дей­ствительно было наукой; стреляли из всех видов оружия, начиная с пистолета «Вальтер» и кончая зенитной пуш­кой. Часто вместе с нашими преподавателями мы доби­рались до границы, именуемой пределом физической усталости. Поздней ночью, вернувшись с очередного за­нятия, мы, как лунатики, раздевались, падали в кровати, не чувствуя рук и ног, и проваливались в сон. Но что удивительно: стоило через полчаса после отбоя сыграть тревогу, мы вскакивали и, автоматически напяливая одежду, бежали к пирамиде с винтовками, будто бы только и ждали сигнала.

Нас учили собранности, умению быстро оценивать ту или иную ситуацию и принимать единственно правиль­ное в этих условиях решение.

Привыкнув к особенностям жизни в училище, мы порой и сами себе устраивали тренировки на сообрази­тельность и память. Чаще всего это случалось на аэро­дроме, в ожидании самолета, куда мы приезжали для парашютных прыжков, Кто-нибудь раскладывал на зем-

23

ле разные предметы, скажем, платок, портсигар, мунд­штук, нож на несколько секунд, показывал их остальным и закрывал. Мы должны были запомнить и рассказать, в каком порядке лежат вещи. Сначала мы немилосердно путались и врали, но постепенно навострились угады­вать, как фокусники.

Прыгать с парашютом нам чаще всего приходилось из самолета «Дуглас», где люк находился в полу, под ногами. Очень неудобно и страшновато было, сжав­шись в комок, мешком вываливаться в темную дыру без дна. Но ничего, привыкли.

Все семь учебных прыжков, за исключением одного, предварительного, мы сделали ночью.

Прыгая, кажется, в пятый раз, я в темноте потерял ориентировку, и меня занесло куда-то в сторону, на картофельное поле. На мою беду, поле оказалось оби­таемым — какие-то женщины убирали картошку. Когда я, с трудом погасив купол парашюта, оглянулся, то сов­сем рядом увидел грозные женские фигуры с лопатами. Судя по всему, они приняли меня за вражеского дивер­санта-парашютиста и готовились к расправе. Я начал громко орать: «Я — русский! Я — русский!» Это спасло меня от лопат, но, увы, пока я разговаривал с самыми воинственными, другие женщины за несколько секунд разорвали мой парашют на платочки и разбежались.

Перед начальством я появился с убитым видом и с ворохом парашютных строп. И не таким уж обидным было полученное мной взыскание «за утрату боевого имущества», как последовавшие за этим «правдивые» побасенки ребят «об одном храбром разведчике-пара­шютисте, которого раздели две престарелые колхозни­цы». При этом рассказчики, невинно улыбаясь, погляды-пали на меня.

Шел четвертый месяц войны. Гитлеровцы подходи­ли к Москве. На дальних подступах к столице гремели тяжелые бои.

В один из октябрьских дней нас построили в зале квадратом, вынесли вперед знамя, и училище приняло присягу стоять за Родину до последнего дыхания, драть­ся с оккупантами, не жалея крови и не щадя жизни, уме­реть, но не пропустить врага.

В начале ноября ушла на фронт смежная с нами группа разведчиков-диверсионников. Со дня на день ждали отправки и мы. Но в канун 24-й годовщины Вели­кой Октябрьской социалистической революции вечером неожиданно объявили приказ начальника гарнизона о том, что училище примет участие в праздничном воен­ном параде, который состоится на Красной площади 7 ноября.

Сначала мы не поверили: немцы под Москвой — и парад. Но когда поверили — сердца застучали по-осо­бому. Ходили подняв носы и радовались, что у нас та­кая страна, такая армия и такой вождь.

Вся ночь прошла в подготовке. Сна не было. Чистили винтовки, подшивали подворотнички, примеряли только что доставленное зимнее обмундирование. Особенно понравились нам безупречно белые полушубки.

Утром 7 ноября вместе с другими частями Москов­ского гарнизона мы, подтянутые, торжественные, стояли на Красной площади. На трибуну Ленинского мавзолея поднялись члены Советского правительства и Государ­ственного Комитета Обороны во главе с И. В. Сталиным. Мы еще больше подтянулись и смотрели во все глаза.

Пошел крупный, хлопьями, снег, мы начали зябнуть, но приподнятое настроение не покидало нас до самого конца парада. Мы знали, что пехотные части, печатав-

PAGE25

шие шаг по брусчатке площади, танки, пушки, конница прямо с парада пойдут на передовые защитные рубежи столицы. Парад был для них могучей моральной заряд­кой.

В начале декабря стала получать боевые назначения и наша группа. Сергей Власов уехал на Калининский фронт, а меня направили на Волховский, туда, где зады­хался в блокаде мой Ленинград.

В январе 1942 года группа разведчиков, в которую вошел и я, получила задание командования — найти сравнительно безопасный проход в Ленинград. Мы сде­лали это и даже сумели глухими лесными тропами про­вести два обоза с продовольствием. Затем и эти тропы были блокированы гитлеровцами. Единственным свободным путем в город осталось замерзшее Ладож­ское озеро, но этот путь был очень опасным и тя­желым. Опасным потому, что фашистские самолеты все светлое время суток дежурили над Ладогой и уничтожа­ли все живое. А тяжелым потому, что за ночь надо было пробежать на лыжах примерно девяносто километров.

Дважды мы благополучно пробирались по озеру в Ленинград, выполняя специальное поручение, но в тре­тий раз не повезло.

Когда до кромки леса на берегу оставалось километ­ров двадцать, нашу группу застал рассвет. Фашистские самолеты не замедлили явиться и с бреющего полета открыли пулеметный огонь. Трое разведчиков были убиты наповал, я ранен в левое бедро, а пятый, Николай Егоров, получил пулю в руку.

Обстрелявшие нас самолеты проносились над самым льдом, чуть не задевая лыжами снег. Решив, видимо, что мы мертвы, один из летчиков дал еще очередь, и само­леты убрались,

И

Коля Егоров, перехватив руку бинтом, встал на лыжи и пытался помочь мне. Однако через несколько десят­ков метров мы убедились, что так погибнем оба. Я упро­сил его бежать без меня, и Николай, отталкиваясь одной палкой, заспешил к спасительному лесу. Я долго глядел ему вслед. От берега до расположения наших частей был еще час нормальной ходьбы на лыжах. Но Николай бе­жал раненым. Стало быть, ждать помощи прежде, чем наступит темнота, было нечего.

Как мог, я перевязал ногу и остался лежать на льду, в белой тишине, безучастный ко всему на свете. Лежал долго, отморозил пальцы на руках и ногах, потерял мно­го крови, а потом и сознание.

Только в полевом госпитале узнал, что меня подо­брал на ладожском льду санитарный самолет У-2, кото­рый, между прочим, пилотировала девушка. Я долго расспрашивал медиков, пытаясь узнать фамилии тех, кто спас мне жизнь, но так ничего и не выяснил. Не знаю этого и до сих пор.

В госпитале мне сделали первичную обработку раны, а лечить и выздоравливать отправили в город Вытегру. Там я проскучал до конца марта.

И вот я уже в поезде, идущем на Север, в Кандалак­шу. В кармане гимнастерки — направление в 10-ю гвар­дейскую стрелковую дивизию, которая стоит где-то у неведомой мне речки под названием Западная Лица.

В теплушке тепло и даже уютно. Убаюкивающе сту­чат колеса. Я лежу на верхних нарах у небольшого окош­ка и считаю, что мне повезло — могу видеть все, что проплывает за стенкой вагона. Впрочем, другие тоже не скучают. Как всегда в солдатской среде, и тут на­шелся свой вагонный Теркин, солдат лет тридцати. Он сидит у печки-буржуйки, накинув на плечи новенькую

27

шинель, и, польщенный общим вниманием, довольно занятно рассказывает бывальщины из своей жизни.

Так, с побасенками, веселыми и грустными рассказа­ми, с тихими воспоминаниями о былой мирной жизни прошло три спокойных дня дороги. После Беломорска к нам в провожатые подрядились гитлеровские летчики. Своими боками мы основательно ощущали мастерство машиниста, уводившего поезд из-под бомб: то в неве­сомости летели с нар куда-то вперед, то валились с ног в обратную сторону, больно ударяясь о стенки вагона, Впрочем, до нас, видимо, не все «увертывались»: из сво­его окошка я видел у полотна дороги разбитые и обго­ревшие остовы вагонов, покоробившиеся цистерны, изогнутые рельсы.

На станцию Лоухи мы прибыли через полчаса после того, как тут побывали вражеские самолеты. Собствен­но, станции не было. Были груды битого кирпича и ка­кие-то немыслимые конструкции из черного обгорев­шего дерева. Землю — и ту перепахали взрывы. Глядя на эту картину, помрачнели даже самые бывалые и не­унывающие солдаты.

— Выгружайсь! — пронеслась по вагонам команда, и через несколько минут мы уже построились в колонну.

Выяснилось, что станционные пути до самых выход­ных стрелок разрушены, на ремонт нужно время, и командование эшелона решило не рисковать людьми, если налет повторится.

Мы ушли километра за три от станции и расположи­лись в лесу.

Только в сумерках, когда наступила относительная ночь, наш эшелон тронулся и к утру благополучно при­был в Кандалакшу, где мне предстояло пройти обяза­тельный карантин, прежде чем ехать в часть.

Служба в резервном батальоне, находящемся на ка­рантинном положении, полностью соответствовала из­вестной поговорке «Солдат спит, а служба идет». Ника­ких особых забот у нас не было, и однажды, получив разрешение комбата, я с группой ребят из батальона побывал на высоте близ Кандалакши, где погиб наш со­ветский дирижабль. Это, пожалуй, единственное, что запомнилось мне в Кондалакше, если не считать, конеч­но, трагикомической истории с тулупом.

Выписываясь из госпиталя, я по вещевому аттестату получил новенький армейского покроя бушлат. Но весна 1942 года в Заполярье была на редкость сырой и холод­ной. В мае сыпало колючим снегом, и я немилосердно мерз. Не долго думая, я променял свой щегольский бушлат на длинную черную шубу. Пока стояли холода, мне было тепло и удобно — шубы хватало и подстелить, и укрыться. Но вот засветило солнце, установились пого­жие дни, и мой спасительный тулуп стал мукой. Мало того, что я в нем потел как мышь, — меня то и дело поднимали на смех.

Однажды при построении, как я ни прятался, мое злосчастное одеяние увидал комбат. Он вызвал старши­ну и приказал найти замену тулупу. Под общий хохот солдат, соскучившихся по развлечениям, я отдал свою роскошную шубу и получил взамен потертую, бывшую в употреблении, шинель.

Вскоре я выехал к месту назначения, на фронт.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

В ДЕСЯТОЙ ГВАРДЕЙСКОЙ

Вместе с большой группой солдат и офицеров я вы­шел из вагона на станции Кола и пешком отправился в Мурманск. Добравшись до района Лыжной базы, мы свернули в сопки и сидели там почти до самого вечера, потому что город бомбили. Мы видели, как кружат над Мурманском самолеты, слышали разрывы бомб, но не хотели и не имели права лезть в это пекло.

Потом мы прошли по черным улицам города, про­пахшим дымом и подгоревшей рыбой, спустились к при­чалу порта и погрузились на катера. Несколько позд­нее— наш катер подходил к мысу Мишуков — из-за сопок снова показались немецкие самолеты и снова за­выли сирены. На город обрушивался очередной бом-Зовый удар.

Дорога к фронту петляла между сопками, то круто поднимаясь, то сбегая в долины. Клейкие листочки кар­ликовых березок пахли весной. Мы шли небольшими, то два-три человека, группами и настороженно следили,

е появятся ли самолеты. Нас предупредили, что гитле­ровские летчики не упускают возможности поохотиться

а дороге.

Отшагав километров тридцать, мы подошли к речке У ре. Из воды торчали остатки обуглившихся свай — 1идно, мост разбомбили. Однако переправа действова­ла! Она поразила меня своей простотой и необычностью. Мост находился под водой! Потом я узнал, что эту пере-|раву придумал^ саперы, которым надоело по несколь­ку раз в сутки восстанавливать мост. Сложенная из кам­ней и прикрытая водой, дорога не была видна с воздухе и служила безотказно. Во всяком случае, я переправился через Уру, не замочив шинели.

Заполярным летом, когда солнце не уходит с неба, приезжему человеку трудно угадывать, что на дворе: утро, полдень или вечер. Мне и теперь не вспомнить, в какое время суток мы подошли к долине на 51-м ки­лометре дороги от Мурманска. Но до сих пор стоит в глазах та страшная, поразившая меня картина. Долина была полем недавнего и жестокого боя. Во многих ме­стах еще лежали трупы в шинелях мышиного цвета. Упругий ветерок плотно вбивал в нос какой-то странный сладковатый запах, напомнивший мне глубокий сухой колодец в деревне, куда мы, мальчишки, озорства ради сбрасывали кошек.

Я спустился напиться к небольшому озерцу, накло­нился к воде и отшатнулся: там тоже были мышиные шинели.

Вскоре я узнал, что незадолго до моего приезда на Север немецкие дивизии предприняли на Мурман­ском направлении еще одно наступление. Однако наши стрелковые дивизии, морская пехота Северного флота, пограничники сумели сдержать горных егерей. Апрель-ско-майское наступление гитлеровцев закончилось про­валом и крупными потерями.

Нелегко пришлось в этих боях 10-й гвардейской.

В некоторых стрелковых ротах осталось по 20—25 че­ловек. Отдельные участки длиной в километр обороняли всего три-четыре пулеметчика.

Новое пополнение, то есть нашу группу, в дивизии встретили приветливо. Командир 10-й гвардейской гене­рал Худалов обошел строй, поздравил нас со вступле-

PAGE31

нием в гвардейскую семью и пожелал успеха. В каких-нибудь полчаса представители полков разобрали вновь прибывших солдат и офицеров.

Меня пригласили на командный пункт, и присутство­вавший здесь майор — это был командир 28-го стрелко­вого полка — предложил мне принять командование полковой разведкой, которая к тому времени осталась без офицеров. Я дал согласие и тут же получил задание укомплектовать взвод разведки.

Штаб 28-го полка находился на высоте, имевшей ко­дированное название Шпиль. В сопровождении ординар­ца командира полка я отправился в землянку, где жили разведчики. Их было трое, оставшихся в живых после недавних боев. Один оплетал березовыми ветками стену землянки, двое других ладили верхние нары. Мельком подумал, что ребята затеяли пустое — из кривых и тон­ких березок вряд ли можно соорудить крепкое ложе на пять-шесть человек.

Разведчики отложили работу. Один из них — Геор­гий Гордеев — заметно обрадовался моему появлению. Как я узнал позднее, он был пока за главного, но дол­жен был ехать, в офицерское училище и с нетерпением ждал себе замену. Двое других поздоровались хмуро и сдержанно — что-то им, видимо, не понравилось. По одежде и фронтовой бывалости я заметно проигры­вал— у всех троих на гимнастерках сверкали новенькие ордена Отечественной войны, у меня ж на груди кроме пуговиц ничего не было.

Старшина Гордеев был в полку личностью выдаю­щейся. Его знали как бесстрашного и хитрого разведчи­ка. На счету Георгия уже числились четыре «языка» и де­сятки уничтоженных фрицев. С ним здоровался за руку сам генерал Худалов.

32

Небольшой плотный паренек с рыжей и кудлатой ше­велюрой— звали его Николай Расохин — тоже был из­вестен не только в полку и дивизии. Его фамилию, как оказалось, знали и немцы.

Третьего разведчика, чуть наивного парня среднего роста, с белыми выгоревшими волосами, живыми глаза­ми, с вологодским говорком, звали Дмитрием Доро­феевым.

Сейчас эта знамё*1итая в полку троица разглядывала меня с настороженностью, будто бы спрашивая: «Каков ты, новый человек? Сумеешь ли ты заменить тех, кого мы потеряли? Не сдрейфишь ли в трудную секунду? А может, туда, где опасно, вместо себя пошлешь дру­гого?»

Я читал эти немые вопросы и понимал их естествен­ность— ведь совсем недавно эти ребята похоронили своих боевых товарищей.

— С нами будете жить, старшина, или в лейтенант­ской землянке? — нарушил молчание Дорофеев.

— С вами. Война, и одному трудно.

Чтобы поддержать как-то разговор, я поинтересо­вался:

— А где ваш лейтенант?

— Отбыл в госпиталь. Он без кольчуги работал.

— Понятно.

Сбросив мешок и ремень, я принялся помогать раз­ведчикам оборудовать землянку.

За ужином, поглощая распространенное в то время гороховое пюре из концентрата, разговорились, и поти­хоньку ледок растаял. Разведчики посвятили меня в де­ла полка, рассказали о боевых рейдах взвода, о своих погибших друзьях. Я убедился, что эти ребята не только хорошие солдаты, но и скромные душевные люди.

2 Мы – разведка

33

На другой день утром мы с Гордеееым отправились на вещевой склад полка — надо было заменить обмун­дирование.

Майор интендантской службы, видимо, знал Горде-ева, поздоровался с почтением, но, как и все интенданты, стал ворчать: вот, мол, недавно дал все новенькое, а сдаете черт те что.

Гордеев не сдержался:

— Зря жадничаете, товарищ майор. Люди в пекло идут, а вы барахлом попрекаете.

— Да разве я попрекаю? — вздохнул майор. — Но понимаете, сколько зазря пропадает этого барахла?

— А жизней, майор?

Интендант еще раз вздохнул и махнул рукой в угол:

— Выбирайте там, что надо.

Мы взяли серые летние плащи офицерского покроя, накидки, яловые сапоги, ремни с портупеями, несколько пилоток и, расписавшись за полученное, пообещали майору, что придем еще. Ничего не ответив, интендант опять вздохнул и закрыл двери.

Переодевшись, мы отправились по батальонам отби­рать пополнение в полковую разведку.

Командир первого батальона майор Кузоваткин, мо­лодой, красивый человек, принял нас хорошо, хотя вой­сковые командиры не особенно любят, когда к ним при­ходят за людьми.

Батальон занимал одну из господствующих на мест­ности высот. Несколько его постов клиньями выдвига­лись на нейтральную полосу, и идти туда в светлое вре­мя было рискованно — могли подстрелить. Мы решили рисковать. Пробираясь от окопа к окопу, от одной зем­лянки к другой, встречались и разговаривали со многи­ми. В большинстве своем это были хорошие солдаты,

М

честные и храбрые люди, но только один, по нашему мнению, подошел бы в разведку.

Высокого роста, черный, как цыган, солдат сидел в траншее и занимался весьма чудным делом: высовы­вал над окопом старую шубную рукавицу, невесть как лопавшую в траншею, и с интересом наблюдал, как фрицы палили по этой цели из пулемета.

Мы подошли, когда солдат считал пробоины на ру­кавице.

— Зачем фашиста дразнишь? Развлекаешься? — спросил я.

— А я в них нервы щупаю. Слабые нервы.

— Зацепить же могут!

— И то веселей, когда музыка. А без стрельбы ка­кая ж война?

— Веселый ты, парень. Из цыган, что ли?

— Не, я рязанский. Иван. Ромахин по фамилии.

— Что ж, будем знакомы. Иван, питерский.

— Из Ленинграда, что ли?

— Угадал, брат.

— В разведку хочешь? — перебил Гордеев.

Солдат посмотрел заинтересованно и недоверчиво:

— А вы что, из разведки?

— Из разведки. Ну как, подумаешь или струсил?

— А я не трус. Я согласный.

Мы записали фамилию Ромахина и сказали ему, что через пару дней будет приказ о его переводе в раз­ведку.

В первом батальоне наш «улов» оказался богаче. Там мы встретили веселого рассудительного паренька из Ка­релии, спортсмена-лыжника Петра Гришкина. Вместе с ним дали согласие пойти во взвод разведки Виктор Иванов, Григорий Моноков, Николай Серов, Юрий

Крылов и другие. Всего нас оказалось теперь 15 человек. Это уже была боевая единица, способная выполнять задания.

На другой день наш взвод получил новое обмунди­рование (полковой интендант по-прежнему хмурился, но выдал лучшее), автоматическое оружие, кинжалы и другое необходимое разведчику снаряжение.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

ПЕРВЫЙ «ЯЗЫК»

Начались занятия. Учились рукопашному бою, учи­лись, как брать «языка», как применять холодное ору­жие, как укрываться и как отрываться от противника. Ползали, бегали, устраивали тренировочные схватки, пос­ле которых ломило в костях. Стреляли из пистолетов, переправлялись через озерко с помощью плащ-палатки и охапки сухого мха. Учились всему, что положено знать разведчику.

Одновременно мы вели наблюдение за противником, выбираясь на передний край обороны или на нейтраль­ную полосу.

Мы установили, что гитлеровцы всюду начали укреп­ляться, строили крытые траншеи, огневые точки, ставили ряды колючей проволоки и минные поля. Но что твори­лось в глубине расположения врага, каковы его силы на этом участке — мы не знали, и командование с каж­дым днем все настойчивее требовало взять контрольно­го «языка».

Размышляя, как выполнить это задание, мы обратили внимание на левый фланг, где стояли в обороне погра­ничники.

Здесь совершенно не было никаких дорог, даже троп, и, насколько хватало глаз, тянулись зелено-шоко­ладныетундровые болота, лобастые каменные гряды сопок. По ним не мог пройти никакой транспорт, и гит­леровцы лишь-изредка посылали сюда небольшие пат­рульные группы.

1

PAGE37

Сразу появилась мысль — проникнуть в этом районе через линию фронта и, пробившись в ближайший тыл противника, попытаться взять «языка». Еще раз взвесив все «за» и «против», я посоветовался с ребятами и по­шел на доклад к командиру полка.

— Немцы у себя в тылу непуганые, — доказывал я майору Пасько, — да и бояться им нечего: наша даль­нобойная артиллерия их не беспокоит, авиация тоже. Где-нибудь на тропе можно спокойно прихватить плен­ного.

Майор внимательно выслушал мои доводы и дал приказ готовить операцию.

План ее мы отрабатывали всем взводом. Решили, что в группу захвата войдут самые опытные — Дмитрий До­рофеев, Николай Расохин, Иван Ромахин и Петя Триш­кин. Командовать выпало мне. Остальные разведчики составили группу прикрытия, которая не должна бы­ла участвовать в активных действиях и могла вмешаться лишь в случае, если нас обнаружат и будут преследо­вать.

На сопке, поросшей мелким кустарником, мы начали тренировки группы захвата. Перед разведчиками стави­лась задача выбрать место для засады, тщательно за­маскироваться и совершенно бесшумно взять человека, идущего по тропинке. Тренировались мы долго и упря­мо, пока не стало получаться.

Испытать готовность группы мы пригласили команди­ра полка. По-моему, он не особенно верил в наше ма­стерство и смотрел на все приготовления с иронией.

Мы попросили майора пустить по тропинке ординар­ца и следовать за ним в 15—20 шагах, внимательно на­блюдая за всем окружающим, дабы засечь действия разведчиков, находящихся в засаде.

И

Командир полка очень старательно следил'за своим ординарцем, шагающим впереди, полагая, что мы будем брать его. Но как только ординарец свернул за поворот, сам майор был мгновенно сбит с ног, прижат к земле. Рот его закрывала широкая ладонь Димы Дорофеева. А ординарец все продолжал идти по тропе, пока ему не крикнули:

— Довольно! В плену твой командир!

Расселись на траве. Майор долго молчал, думал, а потом неожиданно произнес:

— Молодцы, разведчики! Действуйте!

К первому поиску мы готовились старательно и стро­го. Проверяли все, начиная с оружия и кончая пуговица­ми (их просто дергали — прочно ли пришиты). Маскиро­вочные камуфляжные халаты дополнительно обшили травой, листьями и ветками. Прежде чем подвесить к по­ясам алюминиевые фляги, обернули их марлей — любое звяканье могло выдать.

Вечером сдали в штабе личные документы, ордена, медали и получили строгий наказ — в драку не ввязы­ваться и при малейшей опасности отходить.

Это была первая ответственная операция, которой я командовал, и, разумеется, мне очень хотелось оправ­дать доверие, показать, на что гожусь. Взвод шел еще по своим тылам, а я, пропуская ребят, то и дело инте­ресовался, все ли в порядке, нет ли жалоб. Все были спокойны и бодры.

До пограничников добрались без всяких приключе­ний. Молодой лейтенант, командир заставы, прочитав доставленный нами пакет, рассказал о местности, по ко­торой предстояло идти взводу, показал на карте, где чаще всего патрулировали вражеские группы, и даже проводил нас метров четыреста.

Болота, через которые мы пробирались, были на со­весть топкими. Очень скоро все до единого разведчики были мокры по самый пояс. Кое-где пришлось караб­каться на скалы, подставляя друг другу спины. За пять часов мы одолели километров двенадцать. Чтобы по­пасть в намеченный район, надо было пройти еще столько же. Рассчитав время, на склоне одной из сопок мы устроили привал, чтобы немного отдохнуть и поспать перед работой. Разводить костер я запретил. Курили только под плащ-палаткой — дым ■ от махорки пахнет на сотню метров. Легли, не снимая мокрых сапог, так как по неписаному кодексу разведки спать полагалось в полной боевой готовности, несмотря на самую усилен­ную охрану.

Четыре часа отдыха и еще четыре часа пути, пока на одной из сопок не обнаружили следы недавнего при­вала: консервные банки, окурки немецких сигарет, об­рывки бумаг. Решили, что тут, вероятно, и ходят враже­ские патрули. Заметная тропа огибала болотце и шла дальше, в тыл. Действовали мгновенно — ведь каждую минуту могли появиться враги. Группа прикрытия распо­ложилась у места привала. Группа захвата выдвинулась вперед метров на восемьсот и устроила две засады по обе стороны тропы: Николай Расохин замаскировал­ся с Дорофеевым, Ромахин и Гришкин легли со мной. Затаив дыхание, стали ждать.

Ждали долго. Двое суток. Но ни один гад так и не вышел на тропу.

Что оставалось делать? Держать далее засаду бес­смысленно— немцы могли вообще не появиться в этом районе. Уходить домой, не выполнив задания? Кроме репутации взвод потерял бы и веру в свои возможности, А это — хуже всего.

Принимаю решение: идти небольшими силами на глу­бокие тыловые коммуникации немцев. Взводу сидеть эдесь и ждать ровно трое суток, если не вернемся — следовать в расположение своих войск.

Рассуждал я таким образом: большая группа остав­ляет много следов и легко может быть обнаружена, тог­да как два-три человека пройдут незаметно даже под носом у врага.

Пошли втроем — Николай Расохин, Иван Ромахин и я. Командовать взводом остался Дмитрий Дорофеев.

Двигались мы налегке и довольно быстро, держа путь по компасу на северо-запад, пока не наткнулись на магистраль, ведущую к фронту. По ней то и дела проходили машины, накрытые брезентом, конные по-*' возки.

Устроившись метрах в пятистах от дороги, мы долго наблюдали за движением и пришли к выводу, что немцы здесь чувствуют себя вольготно и что взять «языка» бу­дет нетрудно. Вот только как вести его к своим?

Рисковать — так уж рисковать! Решаем брать не про­сто первого попавшегося немца-тыловика, а такого, что­бы он мог дать при допросе необходимые сведения о дислокации частей, о ресурсах.

Но где взять знающего немца, как его отличить? Брать офицера? Они едут в кабинах машин, крытых бре­зентом. А что если в кузове солдаты?

Решили, что возьмем «языка» с одинокой подводы.

План был такой: мы с Николаем, убедившись предва­рительно, что в обе стороны дороги нет людей и машин, выходим прямо на повозку, берем ездового, а лошадь пускаем по дороге. Рано или поздно подвода остановит­ся, и исчезнувшего фрица будут разыскивать там, где обнаружат лошадь. Мы же тем временем уйдем далеко*

PAGE41

Выдвинувшись к самой дороге, залегли. Ждали мно­го часов, не имея возможности закурить и перекусить Солнце успело зайти за высокую сопку и выглянуть сно­ва, а мы так и не увидели ни одной телеги. Проходили грузовики, промчались две легковые автомашины с офи­церами.

Мы уже начали терять надежду, как вдруг со сторо­ны фронта показался автомобиль типа пикап. На таких машинах немцы обычно возили почту.

В кузове никого не было. Пустынной оставалась и до­рога.

Киваю ребятам: «Брать!»

Когда мы все трое выпрыгнули перед машиной, шо­фер резко, и скорее всего инстинктивно, затормозил. Мгновенно, с одной стороны я, с другой — Николай, рванули дверцы, и оба немца вывалились (не вышли, а именно вывалились) из машины, не понимая, что слу­чилось. Еще секунда, и у обоих во рту сидели кляпы. Для этой цели мы использовали пакеты первой, помощи. Они были очень удобны при захвате «языков», так как свободно входили в разинутый рот, а извлечь их оттуда без посторонней помощи человек не мог.

Тащить двух пленных не входило в наши расчеты и было опасно. Я приказал ребятам вести почтаря и по­дождал, пока они отойдут метров на сто. Затем ударом ножа покончил с шофером, забросил его труп в кузов пикапа и сел за руль. Проехав километра два, свернул на боковое ответвление и поставил машину так, как если бы она ехала с фронта.

Через час я догнал ребят. Мы пошли старым путем в район, где оставался взвод.

Сначала перепуганный немец бежал резво, но затем, видимо, поняв, что русским будет нелегко выбраться к своим, а он нужен как «язык», поплелся словно кляча. Ваня Ромахин быстро разгадал эту тактику и стал подго­нять фрица легкими уколами кинжала в мягкое место.

Тот пошел быстро, но все время оглядывался и, как только к нему приближался Ромахин, машинально за­крывал зад ладонями.

Часов через восемь нас встретил наряд, высланный Дорофеевым, а еще через час мы обнимались со взво­дом.

Ребята так обрадовались, что готовы были обнимать и немца, а Петя Гришкин, прозванный за свой тонкий голос Дудочкой, просто плясал от счастья и приговари­вал, обращаясь к пленному:

— Ух ты, дорогой наш фрицик. Какой ты хорошень­кий, что попался.

Всю обратную дорогу Петр больше всех боялся, как бы чего не случилось с немцем.

Но тот вел себя тихо, смирно и заметно повеселел. Понял, что будет жив. На одном из привалов он даже попытался разжалобить нас, сказал, что его в Кельне ждет невеста, но теперь, мол, не дождется.

Я ему ответил, что у большинства парней, которые рядом, тоже есть невесты и неизвестно, дождутся ли они женихов. А для него теперь война кончилась, и он, если не будет дураком, вернется к невесте.

Мы удачно прошли через линию фронта и попали в расположение третьего батальона нашего полка. Я свя­зался со штабом по телефону и доложил, что задание выполнено.

— Поздравляем с успехом, — ответили мне. — Сле­дуйте в первый батальон.

После тяжелого пути и всех передряг ноги едва дер­жали, но мы все же зашагали в штаб.

PAGE43

Вечером следующего дня все мы, отдохнувшие, по­бритые, приодетые в той степени, в какой можно при­одеться на фронте, были приглашены к командиру пол­ка на традиционный ужин, который всегда устраивался для тех, кто успешно выполнил задание. Но если у мо­ряков центральным блюдом такого ужина был жареный поросенок, то у нас зажаривали самую большую треску, какая только находилась на продскладе. Готовили тре­ску отменно и ели с большим аппетитом. Попробовать кусочек ее мечтали многие штабисты, и приглашение разведчиков на ужин почиталось за честь.

Немец-почтарь оказался знающим обстановку на всем участке и дал очень ценные сведения. Потом он длительное время жил с нами, выполняя во взводе не­рачительные дела по хозяйству: бегал на полковую цухню за едой, заготовлял дрова, кипятил чай и вообще старался услужить. Мы уже стали забывать, что он враг, звали, этого Петера или Пауля — не помню—Павлом и никак не предполагали, что впоследствии будет жесто­ко наказана наша беспечность.

Г Л А В А П ЯТ АЯ

ОПЕРАЦИЯ «ТИШИНА»

Чтобы первыми узнать об изменениях на передней линии и в ближайших тылах врага, надо уметь слушать и смотреть, видеть мелочи, порой совсем незначитель­ные, но позволяющие определить, что задумал враг.

Мы изо всех сил учились наблюдать и уметь.

Как-то вечером, пробираясь на передний край, я об­наружил, что мой табак кончился, и решил разжиться куревом в одной из попавшихся на пути землянок. От­кинув край плащ-палатки, которой была завешена дверь, вошел в полутьму нашей фронтовой квартиры. Двое солдат сидели у кривобокого березового стола. Кто-то, укрывшись шинелью, спал на таких же немудреных "на­рах.

Вглядываясь в фигуры сидевших за столом, в широ­кой спине солдата я увидел что-то знакомое.

— Царице полей и тундры боевой при…

Я не закончил своего шутливого приветствия, потому что человек, сидевший спиной, мгновенно повернулся, вскочил и бросился ко мне.

Это был мой товарищ по училищу, уехавший на фронт чуть раньше меня, дорогой мой друг Сережка Власов.

Еще мгновение, и мои кости затрещали в медвежьих объятиях. Я тоже жал его крутые плечи, потом ткнулся лбом в щетину Серегиной щеки и почувствовал, что плачу.

Сели. Долго и внимательно глядели друг на друга.

Я заметил, что Сергей еще больше повзрослел, но как-то сник, потерял прежнюю бодрость, осунулся.

— Как ты тут оказался? — спросил я, разглядывая его пехотное обмундирование.

Из госпиталя. Помнишь, тогда я уехал на Калинин­ский. Вот там и ранило. А лечиться отправили в Монче­горск. Есть там госпиталь десять двадцать три. Может, знаешь?

— А почему в пехоте? Сергей смутился:

— А я, понимаешь, не сказал, что разведчик. Вот и оказался здесь. Дали отделение. Ну, а ты?

Я рассказал о своих приключениях, а потом прямо

спросил:

— Пойдешь ко мне во взвод? В разведку?

— А возьмешь?

— Ты что, чертов верзила, сомневаешься? Я ж тебя до печенок знаю, обормота.

— А здесь как? Из роты отпустят?

Не откладывая, я сбегал в штаб батальона и оттуда позвонил полковнику Каширскому — начальнику штаба полка, попросил перевести к нам Власова.

Полковник обещал, что приказ будет с очередной почтой. Я решил дождаться и вместе с Сергеем отпра­вился в траншеи, где находилось его отделение.

После ужина Власов сдал дела младшему сержанту, и я увел его на Шпиль. Там тоже ждала радость — вер­нулся из армейского госпиталя разведчик Николай Верьялов, легко раненный в апрельских боях. Перед тем как уехать в офицерскую школу, Георгий Гордеев гово­рил мне о нем как о смелом и расчетливом человеке. И действительно, Верьялов оказался неплохим развед­чиком. Мордвин по национальности, небольшого роста, с черными, как угольки, глазами, живой, подвижный, он обладал острым умом и рассудительностью. Смелость ого всегда была построена на расчете, поэтому в любых ситуациях Николай оставался в выигрыше. Все ему дава­лось значительно легче, чем другим ребятам. Сказы­вался и характер, и опыт.

Шли дни занятий. Часть из них мы посвятили науке ползать по-пластунски. Этот вид движения для развед­чика — насущная необходимость, и все ребята стара­лись до пота.

Мы несколько раз выходили на нейтральную полосу в различных местах обороны, пытаясь уточнить располо­жение огневых точек противника. Порой мы специально открывали стрельбу из автоматов, чтобы вызвать ответ­ный огонь и засечь его. Иногда после такой перестрелки мы приходили с дырками в маскхалатах. Но еще хуже было дело с дырками на брюках. Штанов у нас постоян­но не хватало из-за того, что передвигались мы в основ-ом ползком. Чтобы избежать частых скандалов с интен­дантами, мы специально нашивали на колени брезенто­вые полосы и щеголяли в таких брюках, вызывая смех и ядовитые шутки стрелков.

Однажды, возвращаясь с наблюдательного пункта, я заметил, что мой связной Ваня Ромахин то и дело по­глядывает на меня, не решаясь о чем-то спросить. На­конец, он не выдержал:

— Может зайдем, командир, к девочкам?

— К каким девочкам? — остановился я в изумлении.

— Да тут недалеко живут, — сказал он и пояснил: — Снайпера. Недавно прибыли.

— А откуда тебе это известно?

— Мы у них уже были с Дудочкой.

— Понятно, но откуда вы с Дудочкой узнали про них?

PAGE47

— Брось притворяться, командир. Весь полк про то анает.

— Видать, ты разведчик первого класса. Не то, что я. Ладно, зайдем. Показывай дорогу.

Ромахин заметно оживился:

— Правильно, командир. Девочки хорошенькие. Из

учителей.

Землянка снайперов оказалась в расположении шта­ба первого батальона. Девчата, видимо, только-только отобедали, и одна из них на улице мыла посуду.

Поздоровались. Девушка, узнав Ромахина, улыбну­лась:

— Что, Ваня, подкрепление привел?

Иван заморгал глазами, и пока он соображал, как ответить, я сказал, что пришли знакомиться и пока са­мыми малыми силами.

В это время вышли еще две девушки. Как и первая, они были в армейских гимнастерках и черных военного покроя юбках, облегавших их фигуры. Короткая стриж­ка, отсутствие на лице красок и помады придавали дев­чатам мужественный вид. Они невольно внушали уваже­ние.

Я протянул руку и назвал себя.

— Тоня, — сказала та, что мыла посуду. Скуластое лицо, смуглая кожа и чуть прищуренные глаза выдавали в ней уроженку одной из среднеазиатских республик.

— Я — Зина,— просто представилась другая, высо­кая стройная блондинка с красивым тонким лицом.

— Саша Плугова.

Третья девушка была много крупнее своих подруг, говорила твердо, с достоинством. Я понял, что она здесь за старшую, и обратился к ней:

— Ну как, счет успели открыть?

*

— Какой счет, если все в траншеях толкаемся! — Плугова говорила сердито, жалуясь. — Только солдат вокруг собираем. Комбат Кузоваткин даже часовых по­ставил, чтоб к нам меньше ходили, не создавали движе­ние, а то немцы из минометов стали стрелять. Скажите, разве не обидно? А мы — снайперы, мы учились…

Я поспешил заверить, что мой визит — чисто дело­вой, что снайперы, вероятно, будут числиться за развед­кой и я завтра же могу взять их на передний край, но пока без винтовок.

Девчата обрадовались, благодарили и даже вызва­лись немного проводить нас.

Едва мы попрощались с ними, как Ромахин восхищен­но проговорил:

— Вот это да! Быстро вы их, командир, приручили. А я-то прошлый раз и гитару брал — все зазря.

Мы были очень молоды, очень молоды тогда и, ко­нечно, неравнодушны к девчатам, но ответственность командира и репутация взвода были выше — я посове­товал Ромахину оставить девчат, всякие увлечения и больше думать о войне.

— Снайперы — наши боевые товарищи, Ваня. И толь­ко. Ты меня понял?

— Так точно, — тяжело вздохнул Ромахин.

Утром следующего дня я послал Ромахина за девча­тами, а сам с Петром Гришкиным отправился на правый фланг, на стык с соседним полком, где несколько дней назад замечал движение немцев между двух высот. Вскоре туда же Иван привел Тоню и Сашу Плугову. Впя­тером мы выползли — причем у девушек ползание по­лучалось неплохо — на нейтральную полосу, приблизи­лись сколько было можно к высоткам, спрятались за ва­лунами и стали– наблюдать. Мое предположение, что

PAGE49

есть тропа, связывающая сопки, подтвердилась, причем эту тропу с нашего переднего края обороны не было видно, и фашисты ходили по ней даже не пригибаясь. За час, пока мы наблюдали, прошло больше десятка немцев, которые так и просились на мушку.

Плугова объявила, что завтра они явятся сюда с вин­товками и назло комбату-перестраховщику откроют бое­вой счет убитых фашистов. Я сказал, что более несерь­езного заявления еще не слыхал и что война, видать, не женского ума дело.

Девушки надули губы и примолкли. Обиделись.

Я пояснил, что после первого же выстрела немецкие минометы смешают снайперов с землей. Сначала надо не раз сползать, отрыть глубокий окоп, замаскировать его, а потом уже начинать охоту.

Мы вернулись в траншеи третьей роты. И здесь мне передали, что начальник штаба полка срочно приказал явиться.

Командир полка Анатолий Романович Пасько, вер­нувшийся недавно из штаба дивизии, был чем-то озабо­чен. Спокойный, уравновешенный, он обычно в шутли­вом тоне интересовался нашими делами, проступки, ко­торых у нас случалось немало, больше высмеивал, при­казы отдавал тихо, как бы советуя. «Так вот, ребята, вам надо проникнуть на высоту и попутно прихватить «языч­ка». Никаких сабантуев, ни больших, ни маленьких, ника­ких громов и молний, тихо, тихо и только ножичком»,-

ласково пояснял он, будто бы речь шла о прогулке по грибы.

А сегодня командир был совсем другой. Ни о чем не спрашивая, он вдруг начал говорить, что город Мур­манск, который мы защищаем, стонет от бомбежек и горит, что у фронта мало авиации, да и та занята

И

на морских коммуникациях. Но все-таки есть возмож­ность помочь городу, если совершить диверсию на аэро­дроме, с которого немцы вылетают бомбить Мурманск. Потом майор начал задавать вопросы:

— Вы прошлый раз к Луостари ходили?

— Километров сорок не дошли.

— Сумееете провести туда группу?

— Могу, но…

— Словом, — прервал майор, — готовь себе людей, сколько нужно, и сегодня вечером — в штаб дивизии. Но ни слова никому, куда пойдете и зачем. Понятно?

Вечером, когда мы трое — Ваня Ромахин, Петр Гришкин и я — были готовы в путь, нас опять пригласил командир полка.

— Вот что, ребята,— сказал он,— если вам задание будет не под силу — можете не соглашаться. Пойдут другие. Правда, они не знают туда дороги. *

Командир говорил больше для порядка, и мы, поняв это, попросили разрешения выходить.

Шесть километров, отделявших нас от штаба диви­зии, мы прошли за сорок минут и доложились дежурно­му по штабу, высокому красивому капитану, фигура которого, казалось, специально была создана для того, чтобы носить военную форму —так ладно, без единой морщинки сидел на капитане китель. Сапоги сверкали парадным блеском. Тогда весь этот лоск штабного офи­цера нам не понравился, показался пижонством — пе­редовая не бал-маскарад. Но позднее, когда капитан Терещенко стал начальником разведки полка, мы увиде­ли, что этот человек красив и в существе своем, а его внешность — лишь деталь его общей культуры. Больше того, и нам, своим подчиненным, капитан прививал лю­бовь и уважение к прекрасному, и мы очень быстро.

51

к собственному удивлению, стали понимать, что опрят­ность, подтянутость, ежедневное бритье и свежие под­воротнички помогают лучше воевать!

Капитан Терещенко попросил нас подождать. Вскоре в блиндаж вошел коренастый, среднего роста парень в темном комбинезоне и легких брезентовых сапогах.

— Товарищ из армейской разведки, — представил капитан. — Пойдет с вами. Знакомьтесь.

— Фомичев. Виктор, — привстал разведчик.

Через некоторое время нас пригласили к командиру дивизии. Вместе с генералом Худаловым в блиндаже сидел какой-то пожилой полковник.

Первым заговорил полковник:

— Как далеко вы проходили в тыл к немцам? Рас­скажите подробнее, что видели, какие трудности.

Я старался припомнить все мало-мальски значимое, подчеркнув при этом, что «языка» мы взяли легко.

— Кай насыщен тыл войсками? Каковы дороги и можно ли незаметно провести в немецкий тыл группу людей? — продолжал допрашивать полковник.

— Мы проходили в стыках опорных пунктов и боль­шей частью ползком. Большую группу провести невоз­можно, а два-три человека пройдут везде. Во всяком случае,— добавил я,— мы втроем пройдем.

— А вчетвером?

— Можно и вчетвером. Только следов и шуму боль­ше.

— Что ж, в добрый путь, — сказал полковник,— а с задачей вас подробно ознакомит капитан Терещенко.

Мы откозыряли и вышли из блиндажа.

Капитан сказал нам, что задачу ставит командование фронтом. Она заключается в том, чтобы проникнуть в район Луостари и найти возможные пути диверсии

PAGE12

на вражеском аэродроме. После этого вызвать по рации диверсионную группу и выйти ей навстречу. Сопрово­ждать группу к аэродрому и даже ждать ее возвраще­ния запрещалось.

— А сейчас,—сказал Терещенко, — пойдете на ди­визионный склад и получите все необходимое для зада­ния. Рацию возьмете у меня перед выходом. Все.

Мы заменили армейские бушлаты на легкие стеганые фуфайки, взяли сухари, шоколад и по фляге чистого спирта. От предложенных консервов и концентратов отказались, считая, что лучше взять лишнюю гранату или пачку патронов.

Под утро в сопровождении капитана Терещенко и двух штабных автоматчиков мы вышли к пограничной заставе. Там встретил нас уже знакомый лейтенант. Узнал, улыбнулся и спросил:

— Опять за «языком»?

— Опять, — весело отозвался Ромахин. — Такая уж у нас дурацкая специальность — таскать фрицев жи­выми.

Здесь, на заставе, мы должны были сутки отдохнуть и набраться сил перед долгой и нелегкой дорогой. Тере­щенко и автоматчики с рацией будут ждать нас на за­ставе.

Ночью проверили работу обеих раций. Они были очень просты в обращении: стоило только открыть ящик, подключить питание, и через несколько секунд загорался зеленый сигнал. После этого следовало забро­сить провод антенны на какое-нибудь деревце, повер­нуть рычажок — и пожалуйста, разговаривай!

Следующей ночью мы тронулись в путь.

Шли медленно, осторожно — за каждой сопкой, за каждым поворотом могли быть немцы. К исходу дня

достигли знакомой тропы, где ходили вражеские патру­ли, заметно утоптанной, обжитой. Мы поспешили свер­нуть в сторону. Привалы устраивали в расщелинах скал, густых рощицах — да и то лишь для того, чтобы пере­кусить. Следили за каждой мелочью, ибо она могла оказаться роковой.

На одном из привалов Ромахин, стараясь соблюсти маскировку и не оставить следов, крепко вдавил в зем­лю свой окурок. Гришкин, заметивший эту процедуру, как-то особенно посмотрел на моего связного, опустив­шись на колени, пальцами отыскал окурок, передал сконфуженному Ивану и ласково предложил:

— Скушай ты его, Ваня, от греха подальше. Съешь, милый, а не рой нам могилу.

После этого случая Ромахин долго не мог смотреть нам в глаза и придирчиво глядел за нами, чтобы тоже поймать на оплошности.

Неподалеку от дороги, где прошлый раз взяли почта­ря, мы почти нос к носу столкнулись с патрульной груп­пой немцев человек в двенадцать. На наше счастье, у фашистов не было собак. Ничего не заметив, они про­шли мимо.

Если нарисовать на карте, как мы шли последние тридцать километров до Луостари, то путь будет вы­глядеть змейкой — пришлось обходить болота, посты, сопки, занятые какими-то хозяйственными подразделе­ниями гитлеровцев. Бывало, что 600—800 метров мы ползли, расстилаясь по земле, три-четыре часа. Мы по­рядком измотались, когда вдруг увидели черный чу­жой самолет: он поднимался из-за высокой скалистой сопки впереди нас. Усталость как рукой сняло, будто за плечами у нас и не лежал тяжелый 150-километро­вый путь.

Устроили походный военный совет. Решили, что идем к той скале и лезем на вершину — вряд ли на той высо­те могут быть немцы, там им просто нечего делать.

Вышли к подножью. Склоны сопки густо поросли бе­резняком и надежно скрывали нас. Благополучно выбра­лись к вершине и только тут заметили неподалеку дере­вянный щитовой домик. Он нам спутал все расчеты. Но прежде чем уходить, решили осмотреться. Мы с Викто­ром Фомичевым поползли к западному склону высоты. Внизу, под обрывом, прямо за рекой расстилался вра­жеский аэродром. Лучшее место для наблюдения вряд ли можно отыскать.

— Да, если б не эта чертова будка,— сказал Фоми-чев, кивая в сторону домика. — Надо сидеть тут. Пози­ция великолепная!

— Гляди-ка, Виктор, мох и трава не помяты — значит сюда никто не ходит, Да и не целый же гарнизон в этой халупе.

—Предлагаешь остаться? — спросил Фомичев.

— Укроемся за выступом, чтоб не видно из доми­ка,— и шик-модерн позиция! Только нервишки подкру­тить да дежурить на всякий случай.

— За мои нервы не бойся, — буркнул Виктор и пер­вым забрался в расщелину, где можно было только ле­жать или сидеть на корточках.

По сигналу подползли Ромахин и Дудочка.

Сперва все четверо мы не спускали глаз с домика. Заметили на его крыше какие-то вертушки, а чуть в сто­роне метеорологическую будку. Пришли к выводу, что в домике живут два-три синоптика. Стало быть, силы равны. Если кто-нибудь из фрицев все же обнаружит нас — мы должны бесшумно убрать его, а затем поти­хоньку уйти.

PAGE55

После таких размышлений успокоились и перенесли внимание на аэродром. Только Ромахину я приказал не­отрывно наблюдать за синоптиками и, в случае чего, до­ложить.

Вражеский аэродром за рекой жил своей жизнью. На его взлетную полосу то садились, то выруливали для взлета самолеты с черными крестами на крыльях и фю­зеляже. Преобладали бомбардировщики «юнкерс-88». Были здесь и «хейнкели», несколько транспортных ма­шин и один двухрамный «фокке-вульф» — разведчик-корректировщик. Ни одного истребителя мы не замети­ли. Самолеты находились под открым небом и распо­лагались довольно скученно. По всему было видно, что немцы чувствуют себя в полной безопасности.

Я смотрел на посадку очередного самолета, когда Ромахин тронул меня за локоть.

В дверях домика стоял человек. Сладко потянувшись, он пошел к уборной, стоявшей поодаль, на восточном склоне сопки, через некоторое время вернулся и скрыл­ся в домике. Видимо, это был офицер — белых руба­шек и блестящих сапог немецкие солдаты не носили.

— У офицера должен быть денщик,— стал рассуж­дать Ромахин. — Ну—и помощник. Их там трое.

— А может, четверо? — возразил я, несколько за­детый безапелляционным замечанием связного.

— Могу на спор, командир. Трое. Офицер и два сол­дата.

Ромахин ошибся. В домике оказалось два офицера и один солдат, который делал всю видную нам работу] ходил в будку снимать показания и прислуживал офи­церам.

Очень скоро домик перестал интересовать нас с точ­ки зрения опасности и вызывал молчаливые проклятия

М

по другой причине — домик все острее стал пахнуть щами, жареной колбасой и иным вкусным варевом, ко­торого наши желудки не видели уже много дней. Осо­бенно раздражало — не знаю почему — позвякивание вилок и звон бутылок. Но мы терпели эту муку стоиче­ски. Только Дудочка внес полусерьезное предложение: взять да и поменяться местами — немцев запихать в эту щель, а нам сесть за стол. Честно говоря, я хотел того же — но не ради пиршества, а чтобы отомстить фрицам за пытку запахами. Но задание есть задание: мы не имеем права выдать себя, прежде чем не сдела­ем главного. Все осталось по-прежнему, кроме того, что пришла еще одна мука — пока немцы бодрствовали, мы не могли курить, а это похуже, чем запах борща для голодного. Между тем сведений об аэродроме у нас накапливалось все больше и больше. Мы заметили, что на восточной окраине аэродрома у каких-то штабе­лей, покрытых досками, и больших баков все время хо­дит часовой. Иногда к штабелям подходила машина без бортов, и на нее немцы вкатывали две-три бочки, в ко­торых, вернее всего, было горючее. Неподалеку от ба­ков находился склад авиабомб.

I— А что если… это самое? — вдруг встрепенулся Гришкин и замолк.

— Что — это самое?

— Если подобраться да запалить эти бочки? Силе)

— И сам сгоришь, — сказал Фомичев. — Но идея правильная.

Мы стали усиленно наблюдать за путями подхода к аэродрому, за часовыми, которые менялись через каждые четыре часа с завидной аккуратностью. Помню, нам очень понравился один из часовых — высокий непо­седливый немец. Мы окрестили его «рыжим ефрейто-

л

ром», хотя и знать не знали, был ли он ефрейтором и рыжим. Мы заметили, что этот часовой не ходит, как другие, на своем посту, а все тянется к летному полю, где работали люди, и подолгу разговаривает с ними. «Рыжий ефрейтор», видимо, не любил одиночества. Значит, к бакам подбираться лучше всего будет в смену нашего крестника.

Оставалось найти переправу через реку.

— Что ж, братцы,— сказал я,— пора уходить. Нем­цы как раз дрыхнут после попойки.

— Может, того… подопрем дверь снаружи — и огонька? — предложил Дудочка.

Но мы все трое так посмотрели на него, что Гришкин поднял руки: мол, сдаюсь, виноват.

Осторожно спустились с высоты и двинулись бере­гом, высматривая удобную и безопасную переправу. Берега Петсамойоки были в этих местах крутые и гли­нистые, и мы прошли вверх по течению километров пять, прежде чем отыскали брод не выше колена. Часа два сидели у этого мелкого плеса, наблюдая, не будет ли каких помех, изучали противоположный, поросший кустарником, берег. Все было как нельзя лучше.

Мы ушли от аэродрома километров на тридцать и только тогда развернули рацию. Сразу же ответил ка­питан Терещенко. Слышимость была отличной. Малове­роятно, чтобы немцы могли настроиться на нашу волну И подслушать разговор, но так как он шел открытым текстом через микрофон, мы применили шифр.

Я доложил:

«Задание выполнено. Высылайте группу. Идем на­встречу».

Терещенко ответил: «Вас понял. Сколько нужно ше­стерки?»

ii

\

«Шестерки» — это мины марки ПДН-6. В каждой из них было по 400 граммов тола. Передали: «Две шестерки». «Почему так мало?»

«На аэродроме все баки полны, и рядом склад авиа­бомб».

«Вас понял. Продолжайте движение».

Мы свернули рацию и снова пошли, отклоняясь на юго-восток. Через 15—18 километров сделали привал, так как ноги уже отказывались служить. Однако дальше этого места мы так и не пошли. Во-первых, опасались разминуться в тундре с диверсионной группой, а во-вто­рых, Иван Ромахин вдруг попросил оставить его — он хотел вернуться к аэродрому и принять участие в ди­версии. У меня самого скребли на душе кошки: как уходить, не завершив дела, почему должны рисковать другие парни, те, что несут сейчас взрывчатку? Я глянул на Петра Гришкина и прочитал в его глазах то же, что думал сам. Нарушая приказ, мы решили присоединиться к диверсионникам, Мы оседлали вершины ближайших i опок, чтобы расширить зону наблюдения, и стали ждать.

К исходу вторых суток на высотке, где сидел Петя Гришкин, повалилась березка. Это был сигнал. Поспешив к Дудочке, мы тоже заметили фигурки трех человек, споро шагающих к западу. Они вышли из мелколесья и стали огибать болотце, примерно в двух километрах от нас. Немцы ходили обычно целыми подразделения­ми. Стало ясно, что идут наши долгожданные товарищи.

Встретились через полчаса.

Все трое были из армейской разведки, а потому незнакомы мне. Двух звали Николаями, третьего — Александром. Он-то и вручил мне пакет с приказом:

ь9

«Рацию передать группе, а самим двигаться к погранза­ставе». Командиром диверсионной группы назначался Виктор Фомичев.

Я протянул приказ Виктору. Он прочитал, кивнул и обратился к пришедшим:

— Хлопцы, вываливай, что. есть из еды. Помираем с голоду.

В вещмешках разведчиков оказались шпроты, амери­канская колбаса в банках, сухари, шоколад, и мы отвели

душу.

Потом Фомичев сказал, что брать нас он не имеет права, но не может и отказать. Он тоже разведчик и со­вести не потерял.

— Коли вы решили идти с нами, — заявил Фоми­чев,—то придется подчиняться мне. И никакого само­вольства. Идет?

Такое предложение нас вполне устраивало, и я креп­ко пожал Виктору руку.

Отправились. Мы с Ромахиным шли головным дозо­ром, все время отклоняясь влево с расчетом выйти к Петсамойоки не в районе аэродрома, а километрах в двенадцати от него, там, где была переправа.

Через сутки с небольшим вышли к реке. Мы уже ощупывали карманы, готовясь переходить брод, когда Фомичев подозвал меня и приказал нам отойти от реки за восемь—десять километров и ничего не предприни­мать, пока он не вернется.

— Сидеть не более двух суток, — сказал Виктор,— потом уходить. –

Мы подождали, пока Фомичев с двумя разведчика­ми переправился через речку — один из Николаев остался на нашем берегу, — и отправились выполнять приказ — сидеть и ждать.

Бездельничали мы на сопке больше суток. Истоми­лись хуже, чем за трое суток лежания под носом у не­мецких синоптиков. Там мы работали, а тут сидели, ни­чего не зная, не ведая, а вряд ли что изматывает нервы сильнее, чем неизвестность..

Но вот — это был полдень — в небе на западе под­нялись клубы черного дыма, а вскоре ударил глухой ра­скат взрыва.

Мы вскочили и стояли в полный рост, забыв, что нас могут увидеть, потом обнялись, не в силах сдержать охватившей нас радости.

Вспомнив о рации, я бросился к ящику и, настроив­шись на волну, сразу узнал голос Терещенко.

— Корабль тонет! — заорал я в микрофон. — Горят гады!

— Доложите спокойнее!—резко приказал капитан.

— Тонет корабль, — повторил я. — Только капитан и команда неизвестно где.

— Всем приказываю немедленно покинуть опасный район и плыть только безопасным курсом! Вы поняли?

Это был приказ всем уходить к своим. Но как ребя­та? А если им нужна помощь?

Решаем подождать часа три и тогда уж быстро от­ходить.

Но не прошло и часа, как мы увидели,'что с сосед­ней сопки бегут два человека. Присмотрелись — наши. Побежали наперерез. Это были оба Николая.

— А где остальные?

— Не знаем. Нам приказано было ждать взрыва и яосле него уходить.

— А если бы взрыва не произошло? — спросил я.

— Тогда через двое суток на аэродром пошли бы мы.

Все стало ясным. Армейские разведчики-диверсанты работали умело, с подстраховкой.

И вот мы — на знакомой тропе. Я и Ромахин впере­ди. Сзади — на дистанции в полкилометра — Гришкин и два Николая. После взрыва прошло около часа. Дым на западе застилал уже солидный кусок неба, как вдруг с той же стороны снова загрохотало, будто гроза разра­зилась в этот погожий день. На аэродроме, по-видимо­му, начали рваться боеприпасы.

Прошло более суток, и нас встретил наряд погранич­ников, а еще через пять часов — ставшая нам родной застава.

Капитан Терещенко, командир заставы, другие това­рищи поздравляли нас, обнимали, а мы стояли смер­тельно уставшие, голодные и смущенно улыбались. По-юм робко попросили поесть. Кислый борщ и гречневая каша показались вкуснее любых деликатесов. Отобедав, повалились спать, спокойно спать впервые за много (уток.

Прошло три дня, но нам все еще не разрешали ухо­дить с заставь!. Терещенко выслал патруль автоматчи­ков, которые обшаривали десятки километров ничейной земли, надеясь встретить Фомичева и его товарища — главных героев операции. Однако поиски были безре­зультатными. Мы просили капитана послать нас в район дороги на Луостари, чтобы попытаться узнать что-либо о наших товарищах, но тот не дал разрешения.

На четвертые сутки автоматчики привели двух гряз­ных, обросших щетиной и усталых людей. Это были Вик­тор и Александр. Живые и здоровые. Мы чуть ли не плясали от радости. Узнали и подробности диверсии.

На аэродром проник только Фомичев. Его напарник был наготове метрах в трехстах от границы аэродрома*

«PAGE2

Виктор, хорошо изучивший повадки «рыжего ефрейто­ра», наверняка рассчитал, где и как нанести удар, убил часового и пробрался к штабелям бочек, в которых ока­зался авиационный бензин. Укрывшись под брезентом, Фомичев установил три мины с часовым механизмом, после чего спокойно присоединился к товарищу. Они ушли километров за пятнадцать вверх по течению реки и только тогда переправились через нее. Задержались с возвращением потому, что попали в незнакомую и очень болотистую местность, пришлось рубить ножа­ми ветки и застилать трясину.

Оставив друзей отсыпаться, мы втроем ушли в свой полк.

Так кончилась операция, носившая кодовое название «Тишина».

А через год я снова встретился с Виктором Фомиче­вым, и этот смелый парень сделал такое, чего мне не забыть, пока жив. Но об этом после.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

СОПКА РАСОХИНСКАЯ

По дороге в полк мы зашли в третий батальон, на­деясь встретить там кого-нибудь из разведчиков и узнать новости. И действительно, в обороне сидели двое наших: Дмитрий Дорофеев и Виктор Иванов, а сни­ми все три девушки-снайпера. Оказывается, Доро-среев не только позаботился оборудовать для них огне­вую позицию, но несколько раз выводил девчат на цель. Тоня и Зина уже убили по одному фрицу. Их командир Саша Плугова больше всего обрадовалась нашему появ­лению и после взаимных приветствий и поздравлений заявила, что теперь-то она обязательно размочит свой тухой счет, а то Дорофеев все для ее подруг старался. Дмитрий сообщил также, что из госпиталя вернулся ко­мандир нашего взвода лейтенант Балухин. Эта но-зость была неожиданной, и мы заторопились на Шпиль.

Друзья встретили нас словно каких-то героев. Ока­зывается, слух о диверсии на фашистском аэродроме облетел весь полк и превратился в полулегенду с таки­ми удивительными подробностями, что мы сами диву давались: какие мы, оказывается, отважные. Распростра­нению слухов о нашем подвиге здорово помог один из летчиков транспортного самолета дивизии, который своими глазами видел «море огня и дыма на месте аэродрома».

Нам жали руки, расспрашивали, поздравляли.

Лейтенант Балухин, поздоровавшись, попросил меня сразу же после ужина зайти к нему в землянку. Мне

PAGE3 Мы —разведка

65

не очень понравилось, что лейтенант ужинал отдельно от нас, и я пошел к нему с чувством какой-тонеприязни. Доложился по всей форме.

— Ну зачем же так официально? — сказал Балухин, поднимаясь навстречу, и тихо, с упреком добавил: — Нам же вместе работать.

Такая искренность звучала в его словах, что мне ста­ло стыдно.

Поняв, видимо, мое состояние, Балухин протянул

руку:

— Виктор.

Я ответил рукопожатием, радуясь, что командир не такой, как показалось сначала.

— Прежде всего хочу поблагодарить тебя за взвод, — сказал Балухин, когда мы уселись и задыми­ли:— Где ты таких ребят нашел — не могу представить.

— Тут и Гордеев постарался. А благодарить надо са­мих ребят.

— Кого бы рекомендовал ко мне связным?

— Ромахина.

— Так он же твой связной?

— Мне теперь не положено.

— Ну, положено не положено — это нам видней. Так кого же?

— Дудочку, то есть Гришкина Петра.

— Тот, что с тобой ходил?

— Да.

— Ладно. А тебе, как моему помощнику, надо пере­бираться ко мне в землянку. Конечно, со связным.

— Разрешите, лейтенант, остаться с ребятами.

— Нет, это приказ. Тем есть командиры отделений, им надо давать больше самостоятельности. Перебирай­ся сегодня же.

Й

Спустя полчаса мы уже устраивали себе нары в лей­тенантской землянке.

Незаметно я присматривался к своему командиру. Среднего роста, с густой вьющейся шевелюрой, ясными |нимательными глазами, лейтенант был красив и, по е

г

о сломам, всегда имел успех у женщин. Вырос он в Сиби-1-м ■ семье лесника, унаследовав от отца великую гор­дость и вдобавок вспыльчивость, что нередко приноси­ло Балухину неприятности. Однажды — это было позд­но*, зимой — за обедом в офицерской столовой командир полка в шутку заметил, что, мол, разведчик балухин, парень недавно женатый, оставил свою моло­дую другому, а сам вынужден без всякого успеха уха­живать за поваром полка Асей. Лейтенант, не проронив ни слова, нагнулся, снял под столом валенок и запустил •но в командира.

Хорошо, что офицеры расценили этот поступок как о, обую форму самозащиты от напраслины, а майор по­читался с горячим характером лейтенанта, — не то Ба­кунину пришлось бы отвечать строго.

Командир полка выслушал мой подробный доклад на следующий день. Он явно был доволен, что люди, которых он рекомендовал для выполнения важного за­дания, не осрамились, не подвели его.

Прощаясь, майор Пасько сказал, что надо готовить-(й к захвату контрольного «языка».

Номером с тремя разведчиками мы вышли на перед­ний край и не уходили из первого батальона трое суток, выискивая слабые места в обороне противника, гдо можно взять пленного. Брать фрица надо было на этот роз с переднего края: командованию требовались све­дения об опорных пунктах, расположенных в районе на­шего полка.

67

Сопка, за которой мы установили наблюдение, от­стояла от наших траншей примерно на три километра. Она не имела названия и в оперативных сводках обозна­чалась топографическим номером. Восточный склон высоты полукольцом опоясывала глубокая траншея. Зем­лянки немцев находились на другом, противоположном склоне.

Подход к высоте представлял собой почти ровную долину, поросшую березовым кустарником, в котором можно укрыться.

Продолжая наблюдать за сопкой, мы приступили к тренировкам. Подобрали похожую местность, вырыли траншею, посадили туда условного противника — двух автоматчиков — и начали отрабатывать скрытность под­хода. Однако ребята оказались чуткими, как кошки, и все время засекали группу захвата до того, как она подбиралась на расстояние броска. Расохин, Власов, Ро­махин, Верьялов, Иванов, Гришкин и я никак не могли подползти незамеченными, хотя предпринимали не­сколько попыток. Мы все время делали какую-то ошиб­ку. Но какую?

На одном из перекуров, расстроенные и измучен­ные, пробуем разобраться.

— Может, Дудочка спину высоко выгибает? — с шут­ливым отчаянием предполагает кто-то.

— А ее как ни выгибай, все одно, — говорит Верья­лов.— Автоматчики — они ж, дьяволы, знают, что ползем, вот и отыскивают.

— А ты думаешь, немец спиной повернется? — воз­ражает Власов. — Он тебя еще очередью прощупает.

Решаем, что надо получше обшить одежду травой и мхом, а главное — двигаться в три раза медленнее, прижимаясь к земле, наподобие /литок.

6н

Берем иголки и битый час обшиваемся под цвет

Местности.

Ползем попарно и уступами, чтоб не оставлять вид-Ной борозды. Выдержка — железная. Дйести метров Ползем четыре часа. Но вот Расохин и Верьялов — пер-нлн парат— вскакивают в пяти метрах от траншеи и бро­саются целовать растерявшихся автоматчиков. Победа!

Еще несколько суток тренировок, и разрабатываем план поиска. Мы знали, что на ночь немцы усиливают по­сты, поэтому начать операцию решили днем. Группа прикрытия, в том числе снайперы, должна занять пози­ции на нейтральной полосе и, в случае чего, поддер­жать нас огнем.

Это августовское утро выдалось пасмурным, но дож­ди не было. Осторожно миновав наши минные поля, мы дпинулись к линии вражеской обороны. Ребята ползли ?>•>< шумно и быстро. Часам к двум дня группа достигла « трого окопа, расположенного метрах в девятистах от и. мецкой обороны. Тут закусили и малость отдохнули. Дальнейший, самый опасный путь мы рассчитывали про­делать за вечер и ночь с таким расчетом, чтобы войти и траншеи противника на ранней утренней заре, когда м.обенно клонит ко сну.

Оставив в старом окопе шесть человек из группы прикрытия, мы попарно и" уступами, как на тренировке,

…..юпи продвигаться вперед. Ползли медленно, ловили

Н.1ЖДЫЙ звук, каждый шорох, замирали как ящерицы.

Около полуночи добрались до проволочных заграж­дений и порадовались, что нет спиралей Бруно, часто применяемых фашистами. Этот вид заграждений мы, разведчики, не любили, так как перерезанная проволока все время расправлялась и загораживала проделанный проход.

67

На это раз нам не пришлось орудовать и ножница­ми: нашли место, где проволоку разметало взрывом снаряда. Пробрались на ту сторону тихо и без всяких трудностей, сказав спасибо немцам, поленившимся за­делать проход.

До траншей оставалось не более ста метров. Каждый знал, что делать. Эти метры можно было и просто про­бежать, но, пока все тихо, надо подползти к брустверу возможно ближе.

Пять часов утра. До кромки траншей — семь — во­семь метров. Чье-то неосторожное движение, и резкий крик в предутренней тишине: «Хальт!»

Он поднял нас, как команда. Кидаемся вперед. Вижу, как Николай Расохин прямо с бруствера, распластав­шись в воздухе, прыгает на спину удирающему рослому немцу. Но что это? Фашист захватывает руки Николая и вместе с ним скрывается за поворотом траншеи преж­де, чем мы успеваем что-либо предпринять. Прыгаю в траншею и бегу в том направлении, куда унесли Расо-хина. Прошиваю очередью из автомата двух гитлеров­це?, выскочивших навстречу.

Вдруг завыла сирена. Слышу топот — немцы бегут с обеих сторон траншеи. Положение критическое. Даю ракету к отходу и швыряю за поворот гранату. Рвутся «лимонки» других разведчиков. Выгадав несколько се­кунд, успеваем одолеть стометровку и проволоку. Что есть ду::у летим к спасительному кустарнику, но уже под пулями.

Мы проскочили половину расстояния, отделявшего нас от старого окопа, когда немцы открыли загради­тельный минометный огонь перед своей обороной. Дым и пыль от разрывов закрыли нас от прицельного огня, и мы поочередно ссыпались в окоп, где сидела группа

*

PAGE70

прикрытия. Не успели отдышаться, как фашисты начали довольно точно бить снарядами и минами по нашему непрочному укрытию. Быстрыми и короткими перебеж­ками наша группа захвата вышла из зоны обстрела и укрылась за надежной скалой в ожидании остальных товарищей. Считаем раненых. Сергей Власов держится за локоть правой руки. Разрезаем гимнастерку — пуля лишь задела кожу. У Вани Ромахина в крови все лицо: с ходу наскочил на колючую проволоку. Остальным по­счастливилось— ни царапины. Собирается группа при­крытия. Двое молодых разведчиков серьезно ранены осколками мин. Живы-здоровы две наших девушки, за которых мы волновались больше всего. Нет Саши Плу­говой и еще одного разведчика, впервые принимавшего участие в поиске.

Ждем. Прошло несколько часов. Давно успокоились и не стреляют немцы, а мы не уходим. Таков закон раз­ведки— не имеешь права уйти, пока не сделаешь все от тебя зависящее, чтобы выручить товарища. Даже убитого разведчика мы не имеем права похоронить на нейтральной полосе — тело надо вынести.

Николай Верьялов и Виктор Иванов уже вызвались пойти на поиски убитых — мы в этом уже не сомнева­лись,— как вдруг из-за скалы на четвереньках выполз­ла Плугова. На спине ее, привязанный ремнями, безжиз­ненно обвис Володя Петров. Девушку освободили от брашной ноши. Саша тяжело и прерывисто дышала, золосы слиплись на лбу, по лицу текли грязные струйки, руки дрожали. Поникшая, обессиленная, она припала к земле, плакала.

Потом спросила:

— Он жив?

— Нет, Саша.

Плугова опять заплакала, совсем по-детски, всхлипы­вая и не утирая слез.

Немного успокоившись, Саша рассказала, что про­изошло.

Володя Петров, опекая девушку, все время находил-< и рядом в старом окопе, уговаривал не бояться, если будет страшно.

— Он, — рассказывала Плугова, — все учил меня, что делать, если немцы пойдут, но ничего не говорил, что делать, если они… из минометов…

— Он сам не знал, Саша. Он сам первый раз, — вставил я.

— Да, наверное. Но когда начался этот ужас, посы­палась земля, он, понимаете, закрыл меня. Он живой был, когда я его перевязывала. И когда тащила — жи­вой. И вот…

Плугова снова заплакала. Ей налили спирту, а заодно приложились к фляжкам сами — так худо и тяжело бы­ло на душе.

Потеряли двух товарищей, двое ранены, «языка» >н '. Хуже не придумаешь.

Конечно, война есть война, но и там трудно привык­нуть к потерям. Мы не смотрим друг другу в глаза — каждый почему-то чувствует и свою долю вины за не­удачу и гибель товарищей.

Но пока мы живы — надо драться и мстить. Кладем и по Володи Петрова на плащ-палатку, четверо берутся 1л углы, и Володя плывет над ничейной землей в свою последнюю дорогу.

В своих траншеях нас встречают Балухин и капитан Терещенко—теперь он командир разведки полка. С тя­желым сердцем доложил я о неудавшемся поиске, осо­бо подчеркнув, что Расохина немцы унесли живым.

PAGE72

— За Расохина не беспокойтесь. Вряд ли он вообще заговорит с немцами, —пытался утешить капитан.

— Мы не сомневаемся в Николае. Но на всем взводе пятно — разведчик в плену.

— Вы сделали, что смогли, а сейчас ведите взвод на Шпиль и отдыхайте. Раненых — в санчасть.

На следующий день на полковом кладбище мы похо­ронили Володю Петрова. Зашили в шу»щ-палатку, опу­стили в неглубокую яму, с трудом выдолбленную на склоне сопки, и дали прощальный залп из автоматов. На холмик поставили небольшой деревянный обелиск с красной железной звездой и поклялись отомстить.

А безымянную сопку, где мы потеряли Расохина, во всех донесениях и сводках стали называть Расохинской

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

НОКАУТ В ТРАНШЕЕ

Двое суток мы отсыпались, приводили себя в поря­док, а потом снова стали готовиться к захвату «язы­ка»— приказ есть приказ.

Предложения, как взять немца с переднего края,

али многие разведчики. У некоторых созревали та­кие планы, что диву давался даже бывалый специалист Дима Дорофеев.

Был~в нашем взводе один человек, Николай Негода, черный, красивый, высокий украинец. И вот этот Негода к землянке у капитана, когда шел малый военный совет,

< 1мым серьезным образом выдвинул свой план захвата

< языка».

— Це дило я так розумию. Взяты нимца треба на нейтралки». А пидманыты его военною хитростью. <робыты легкий макет оленя, влизты туды двом хлоп­цам та и пробигты перед обороною. А шоб похоже бу-1Ю, роги та шкуру взяты вид всамделешного оленю. 11имцы беспременно почнут стреляты, шоб животыну пбыты. Як тильки первый раз стрельнуть — хлопцы па­дают мабудь мертвы. Як прийде ничь, як фрицы полн­еть за даровым мясцем, тут их и сцапати,-г-уверенно закончил наш красавец.

От дружного взрыва хохота чуть не обрушилась зем­лянка.

Посыпались вопросы.

— Милый, ай рехнулся?

— Сам додумался иль помогал кто?

PAGE75

— Ты что ж, всерьез полагаешь, что немец, если он оленинки захочет, промахнется? Что он — дурак, твой немец?

— Я так думаю, товарищи, — серьезным тоном на­чал капитан Терещенко. — В штабе дивизии есть два оленя. Одного из них в обмен на «языка» генерал Ху-далов нам уступит. Чучело сделаем, но полезут в него не двое, а один человек — Негода.

— А чого це я? — возмутился Негода.

— Твой план, тебе и выполнять, — пожал плечами капитан.

— Ни полизу одын, — все еще не понимал шутки Негода, — у мэнэ ро плану два чоловика.

— А ты кольчугу схитри, Коля, чтоб пуля не брала.

— Зачем кольчуга? — подхватил Ромахин.— Чугун на голову, а на зад каску.

Но в развеселившем всех плане Негоды была дель­ная мысль — выйти на нейтральную полосу и выманить туда гитлеровцев, но, конечно, не для того, чтобы брать «языка», а под пули наших снайперов.

Балухин, которому я высказал свои соображения, идею одобрил и поручил мне самому заняться оборудо­ванием снайперских позиций.

Не знаю, откуда проведал о нашей затее капитан Те­рещенко, но через даа дня он пригласил меня и вручил снайперскую винтовку, которая кроме оптического при­цела была снабжена глушителем. Раньше я никогда не видел бесшумного огнестрельного ружья и, конечно, обрадовался, как мальчишка. Но капитан тут же охладил мой восторг, объявив, что винтовка стреляет не больше чем на 200 метров — вести прицельный огонь на боль­шее расстояние не позволяет как раз то самое мортир­ное устройство, поглощающее звук.

PAGE76

Честно говоря, сначала я не поверил капитану и, вый­дя от него, сразу же принялся испытывать чудо-винтовку на дальность и точность стрельбы. Капитан ошибся на­счет двухсот метров — как мы ни бились с Балухиным, но так и не могли попасть в щит, установленный в 170 метрах . Зато выстрел происходил как-то странно: вме-с то привычного грохота мы слышали щелчок затвора и легкое посвистывание пули. Здорово!

— Что ж, — сказал Балухин, — полторы сотни мет­ров тоже не фунт изюму. Можно сидеть у фрицев под носом и бить их из этой штучки как миленьких.

Двое суток мы вели наблюдение за высотой Горелой, расположенной чуть правее сопки Расохинской. Горелая привлекала наше внимание потому, что находилась за длинным мелким озерцем по имени Крокодил. Пройти к высоте можно было лишь через узкий, в 30—40 мет­ров, и, конечно же, пристрелянный немцами перешеек. Естественно, что немцы чувствовали себя за озером как у бога за пазухой и, по нашим расчетам, никак не могли ждать нападения.

К вечеру третьего дня мы "заметили, что в долины между склонами опускается разбавленное молоко тума­на. Первые предосенние туманы в Заполярье— плот­ные, густые, укрывиетые, и мы знали, что гитлеровцы не амедлят воспользоваться ими, чтобы подлатать свою с борону. Спустя час Плугова, Ромахин, Дорофеев и я уже были в засаде перед высотой Челнок. Эта сопка на­ходилась ближе всех к нашим позициям и чаще других подвергалась минометному обстрелу. Проволочные за­граждения перед ней всегда оказывались разрушенны­ми, и фашисты стремились быстрее восстановить их.

Укрывшись за большими валунами, мы увидели, как из вражеских траншей вылезла чуть не рота гитлеров-

77

цев. Большинство из них занялось минированием подхо­дов к проволочным заграждениям метрах в 100—120 от нашей засады. Солдаты работали спокойно и дело­вито.

Решаем стрелять только из «бесшумки», чтобы как следует проверить винтовку в деле.

Ловлю в прицел фигуру гитлеровца с лопатой, нажи­маю на спусковой курок и аижу, как немец, извернув­шись винтом, оседает на землю. Двое других бросились к упавшему, склонились над ним. Стреляю еще раза два подряд — фашисты падают, но один из них успевает сделать несколько шагов и что-то крикнуть. Испуганные гитлеровцы гурьбой кинулись к своим траншеям. Двое из них не добежали — их свалили пули, посланные из «бесшумки» Сашей Плуговой.

Итак, начало было хорошим— за две минуты пять фрицев.

Прошло немного времени, и фашисты начали осто­рожно выглядывать из-за бруствера, потом двое из них, осмелее, вышли и поочередно утащили в траншею уби­тых. Мы не стреляли, полагая, что немцы, успокоившись, снова начнут работы. И не ошиблись. Но на этот раз из окопов вышло, по точному счету, одиннадцать солдат. Ваня Ромахин сделал пять неслышных выстрелов — и еще пять немцев отправились к праотцам. Подбирать их трупы уже никто не решился до самой темноты.

Мы лежали в засаде всю ночь, надеясь на утреннюю охоту, но рассвет был ясным, без тумана, немцы не по­казывались, и наша группа вернулась к своим.

Едва добравшись до нар, мы свалились и заснули как убитые, на весь день. А вечером зашел капитан Тере­щенко и сообщил, что немцы на переднем крае что-то болтают по трансляции о Николае Расохине.

Эта новость заставила нас вскочить и тут же отправиться на правый фланг, где перед каждым опорным пунктом немецкая агитмашина повторяла передачу.

Фашисты сумели каким-то образом установить лич­ность Николая и теперь хвастались, что в их руках нахо­дится знаменитый разведчик. Позднее, из показаний пленных, выяснилось, что наш боевой товарищ вел себя достойно, как настоящий патриот, и погиб геройски во время одного из допросов — он вцепился зубами в сле­дователя и был застрелен.

Фашистская радиопередача о Расохине вызвала у нас не столько боль, сколько злость и желание отомстить. В ту же ночь мы вышли на нейтральную полосу разве­дать проход к высоте Горелой и послушать противника. Зь шазка была удачной —мы доложили Терещенко, что на перешейке, разделяющем озеро, совершенно нет мин, что левая часть Крокодила представляет собой от­мель, вполне пригодную на случай отхода, и что мы готовы к поиску.

— Пойдете, когда получите приказ,—сердито ска­зал капитан, — а пока слушайте, смотрите и не делайте глупостей.

Еще три ночи мы «слушали» немцев на Горелой. Они вели себя нешумно — видимо, в траншеях сидели толь­ко ночные посты.

При обсуждении предстоящей операции Балухин настойчиво доказывал, что группе захвата надо отходить к своим только через озеро: перешеек немцы немед­ленно закроют огнем, и тогда не выбраться. Я утверждал, что пока фрицы очухаются, можно успеть пробежать триста метров под гору и проскочить перешеек, не свя­зываясь с водой. Я исходил из того жизненного факта, что наши разведчики бегали куда лучше, чем плавали.

И

Доспорить не пришлось: нас вызвали в штабной

блиндаж.

Подполковника Пасько — он недавно получил новое шание— и начштаба Каширского, судя по вопросам, больше всего интересовало настроение разведчиков. Мы сказали, что настроение в норме.

Тогда только Пасько приступил к делу: ' — Мне доложили, что взвод готов добыть контроль­ного «языка». Это, конечно, похвально, но. честно ска­жу, в успехе я не уверен. Враг настороже. Разведки :;>идцать пятого и двадцать четвертого полков дивизии уже несколько месяцев пытаются захватить «языка», но голько зря людей теряют. Какая же гарантия у вас?

— А мы без гарантии, товарищ подполковник,— убежденно произнес Балухин. — Возьмем — и все, только бы он в траншеях был.

Договорились, что операцию проводим следующей ночью. Весь день готовились: проверяли автоматы, то­чили кинжалы, пригоняли обмундирование. От сапожни­ка полка приносили заказанные нами легкие брезенто-пые сапоги, точно такие, какие мы видели у диверсион-миков в походе к Луостари.

Вечером отправились на передний край ждать тем­ноты. Нет для разведчика более томительных часов, чем часы перед выходом на задание. В такие минуты в голо­му лезут разные мысли о целости собственной шкуры, о судьбе-индейке, играющей с человеком в «орла» и «решку», тяжело давит невесть откуда свалившаяся душевная усталость. Но как только вышел за передний край и началась работа — слетает вся сонливость, вы­скакивает из головы глубокая и мелкая философия, и ты становишься проворным, взрослым парнем, заряжен­ным на дело, как надежный и пристрелянный пистолет.

81

Такая психологическая перенастройка является, по-моему, чуть ли не профессиональным свойством раз­ведчиков.

Вот и на этот раз мои ребята, неповоротливые и ка­кие-то снулые в окопе, преобразились в барсов, как только покинули траншею. Ступают упруго, мягко, не­слышно, молчаливы, как призраки. Впереди, сразу за головным дозором, — группа захвата: Ромахин, Власов, Иванов и я. Лейтенант Балухин ведет группу прикрытия.

Немцы то и дело пускают осветительные ракеты, но нас это не тревожит, знаем, что они светят главным образом,. для порядка и собственного спокойствия,— темноты фрицы побаиваются. Отмечаем, что со стороны Горелой — ни одной ракеты. Это хорошо, значит там не ждут.

Вот и перешеек. Справа и слева — вода. Рядом тяже­ло дышит Ромахин.

— Ты что? Устал?

— Нет, просто волнуюсь.

— С чего бы то?

— А я, когда все на мази, хужей всего переживаю. Сегодня, чую, возьмем.

— Не говори гоп..

— Серьезно. У меня нюх на фрица, что у овчарки… Наш малоосмысленный разговор таким же свистящим

шопотом обрывает лейтенант:

— Дальше пойдете одни. Прикрываем отсюда.

Я понял и одобрил решение командира. Лезть через перешеек всем взводом — дело глупое, можно нашу­меть и все испортить, а до огневых точек на Горелой ручной пулемет и автоматы достанут из-за озера.

Пожимаю Виктору руку, и вот уже наша четверка усердно шлифует животами гальку и камни на перешей-

iii

ке. Гремим при этом, что морской прибой в тихую по­году, но все обходится благополучно.

Впереди, метрах в тридцати, темнеют проволочные награждения. Подбираемся вплотную. Виктор Иванов ложится на спину и, вытащив ножницы, начинает переку­тывать одну колючую нить за другой. Это у него полу­чается классически — быстро и неслышно. Сергей Вла­сов аккуратно делает свою работу — хватает с обеих с торон ножниц обрезанные концы и втыкает их в зем­лю. Иначе проволока своим противным звоном насторо­жит и самого беспечного часового.

В проход лезем по одному, а дальше двигаемся уступами: Ромахин и я, сзади Иванов и Власов.

До траншей метров сорок. Ползем медленно, засты­вая и прислушиваясь после каждого движения. Неболь­шой подъем, и мои руки нащупывают упругую подушку дерна на бруствере окопа. Что там, в траншее? Сердце бешено колотится, рвется выскочить. Но страха нет. Даю себе секунду передышки, поднимаюсь на руках, подбираю ноги и прыгаю в темный провал окопа. Сразу различаю, как в нескольких метрах от меня справа расте­рянно поднимается рослая фигура немца. Кидаюсь к нему, рассчитывая оглушить прикладом, но в тот же миг сам получаю мощный удар в лицо и лечу на землю. В башке — туман, а когда сознание проясняется, вижу, что от немца таким же манером летит через меня Рома­хин. Никак –не пойму, в чем дело, но вижу, что немец безоружен. Зажав в руке нож, снова прыгаю вперед. Искры вылазах, и я опять на дне окопа. Подымаясь, ви­жу, как наш гигант Власов и Виктор Иванов давят гитле­ровца к земле, а он, вырываясь, тянет руку к сигналь­ному проводу. Подбегаю и со злостью бью фрица по голове рукояткой кинжала. Немец мякнет, но все-таки

Л

успевает схватиться за провод. Повторяю удар. Гитлеро­вец затихает. —

Оглядываться и раздумывать некогда. Вместе с Вик­тором помогаю Власову взвалить бесчувственное тело немца на плечи и машу рукой: «Отходить!» Все бегут вниз, к проволочным заграждениям, а я каким-то ше­стым чувством заставляю себя задержаться на бруставе-ре. Слышу, как ребята отставили рогатку с проволокой и зашумели вниз, к перешейку. А в траншее все ближе и отчетливее стучат сапоги бегущих солдат. Бросаю в обе стороны по гранате и кубарем лечу с бруствера. Заграждение уже не помеха, и я со всех ног бегу к пе­решейку— благо сапоги легкие, а годы молодые.

Не добежал. И к счастью. На перешейке огненной стеной встают разрывы. Стучат комья, земли, камни, осколки. Резко забираю вправо и с ходу бросаюсь в тем­ную холодную воду озера.

Сгоряча плыть легко, но вот начала намокать гим­настерка, погасли пузыри маскхалата, остыло тело, а но­ги и руки стали деревянными. Спадает напряжение, и приходит дьявольская усталость, когда становится без­различно, что плыть, что не плыть. Замечаю, что вода вокруг нет-нет да и запенится строчками. Значит, немцы стреляют и по озеру.

И когда у меня уже не оставалось сил плыть, нога больно ударяется о камень на дне. Началась отмель. Но я не поднимаюсь, а, распластавшись в воде, перебираю руками по дну, как это делают не умеющие плавать. Так безопаснее.

И вдруг меня кто-то дергает эа правую пятку. Стопа б сапоге теплеет, и я догадываюсь, что ранен.

Выбравшись на берег, определяю, что могу дви­гаться, если не наступать на пятку. Снять сапог и перевя­

В-1

зать рану не решился: немцы продолжали минометный обстрел нейтральной полосы по квадратам.

Озябшему, мокрому, да еще с дыркой в ноге, мне одному в темноте среди разрывов ой как невесело. Стис-< ув зубы и прихрамывая, иду в сторону сопки Расохин-

><ой и вскоре разыскиваю условное место сбора. Здесь, под скалой, весь взвод. Нет лишь разведчика Михаила Сырина. Все живы и здоровы, если не считать двух лег­ких осколочных ранений в группе прикрытия и моей пятки. Тут же пленный немец. Разведчики блаженствуют над кружками горячего чая: его сберегли для нас в термосах девчата-снайперы и Дима Дорофеев.

Мое появление не вызвало особой радости или удив­ления. Все посчитали, что так оно и должно быть, а мой

вязной, Ромахин, даже ухом не повел, продолжал рас-

казывать:

— Очухался он на Серегиной спине и заегозил — не хочется в плен. Мы конечно, его на ножки и толка­ем: топай, гад, сам, мы тебе не лошади, да пошибче. Упирается фриц, головой крутит. Тут я его для воспи­тания в озерко. А вид держу — что утопить собираюсь. Искупался он, голубчик, и всю дорогу — хоть запрягай.

Иван заметно хвастался своей удалью, но ребята слушали его с удовольствием: веселый парень Ромахин.

Отдохнув немного, я разрезал брезентовое голени­ще, снял сапог и осмотрел рану. Она сильно кровоточи­ла, пуля прошла навылет. Бинтовать пятку мне помогала Саша Плугова. Но у нас ничего не получалось — шелко­вый бинт все время сползал.

Пленный немец, заметив, как мы мучаемся, предло­жил свор? услуги и в полминуты, с быстротой и четкостью опытной медсестры, сделал мне аккуратную и при­ятно-тугую повязку.

С5

Все глянули на пленного с удивлением, как на фокус­ника. А я спросил, где он натренировался так здорово перевязывать раны.

— О, вы говорите по-немецки, — обрадовался «язык».—Видите ли, я врач, а на передовую попал в наказание, за оскорбление высокого должностного лица. Через неделю, срок наказания кончается, но, вид­но, надо мной висит злбй рок.

Согласившись с тем, что врачу действительно не по­везло, я поинтересозался, почему он не стрелял там, в траншее, а только размахивал кулаками.

— Волей всевышнего, — убежденно сказал немец,— я в тот момент разобрал автомат для чистки.

Тут же выяснилось, что немец-врач до войны был первоклассным боксером и даже призером междуна­родных встреч в Англии. Подтверждением того, что фриц говорил правду, служили мой распухший нос и подбитый глаз Ромахина, отчего мой связной глядел как-то боком.

К вечеру двое ребят, посланные на поиски Сырина, притащили Михаила, который был ранен осколком мин в обе ноги и отлеживался в одной из воронок. А еще через несколько часов мы уже были в своем полку.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

ПАУЛЬ-ПАВЕЛ ПЫТАЕТСЯ МСТИТЬ

Следующий день был для меня прямо-таки счастли­вым. Во-первых, утром, при разборе операции, коман­дир полка и начальник штаба похвалили нас за то, что «язык» был взят с первой попытки, с небольшими поте­рями и вдобавок удачный, так как дал ценные показа­ния на первом же допросе.

Во-вторых, подполковник Пасько сам попросил меня не ехать в госпиталь, а лечить ногу в полковой санчасти, что весьма меня обрадовало — не надо покидать дру­зей. А раны у. нас, молодых и полных сил, заживали бы­стро, что в госпитале, что в землянке.

Зато день, на который был назначен торжественный ужин, принес немало огорчений и чуть было не стал ро­ковым для многих из нас.

Я уже писал, что самый первый наш «язык», почтарь Пауль, после нескольких безуспешных выездов на диви­зионной агитмашине (ни один немец его агитации не под­дался и к нам не перебежал) прижился во взводе, стара­тельно исполняя всякие мелкие хозяйственные дела. Но справедливо говорит русская пословица: как волка ни корми, он все равно в лес смотрит. Так вот и наш приру­ченный немец, которого все попросту называли Павлом, все же показал свое звериное фашистское нутро. Про­изошло это так.

Дней десять назад начальник штаба Каширский при­вел к нам на Шпиль белобрысого мальчишку по имени Вася, невесть как прошедшего заставы и попавшего

PAGE87

во фронтовую полосу. В ожидании оказии, чтобы отпра­вить шустрого вояку в Мурманск, начштаба решил пока отдать мальчонку на попечение разведчиков, тем более, что тот ни в какой другой род войск идти не пожелал. Вася оказался смышленым и предельно любопытным мальчишкой, причем любопытство это распространялось, главным образом, на оружие. Он мог часами возиться с каким-нибудь разбитым трофейным автоматом, ему можно было безо всяких поручить вычистить винтовку. Мальчишку быстро полюбили все разведчики. Но мы были вечно заняты, часто отсутствовали, и Вася привя­зался к немцу Павлу, который забавлял его, учил раз­ным разностям.

В тот день, о котором идет речь, мы собрались в большой землянке, чистились, брились, словом, приво­дили себя в гвардейский вид.

В дверь робко постучали.

— Заходь! — крикнул кто-то. — Не заперто.

Никто не вошел, но стук повторился, негромко и сни­зу, будто бы стучали ногой.

Я подошел и растворил дверь. В землянку шагнул Вася. Он держал руки в карманах и молчал. Бледное, без кровинки, лицо, широко раскрытые испуганные глаза, дрожащие губы мальчишки подсказали мне: что-то слу­чилось.

Я подошел к Васе, положил руку на плечо:

— Ты чего, дружок, кислый, как клюква? Набедоку­рил?

Вася опустил голову и разрыдался.

Но он не вытащил рук из карманов, чтобы размазать слезы, как это делают все плачущие ребята. Мне это показалось странным. Я заглянул в оттопыренные карма­ны Васиного бушлатика, и по коже побежали мурашки.

1.6

Мальчишка судорожно сжимал в своих кулачках так на­зываемые «лимонки», гранаты Ф-1 очень сильного оско­лочного и фугасного действия.

«Главное, чтобы не испугался, не вынул рук»,— мелькнула мысль. И я как можно спокойнее и ласковее проговорил:

— Васенька, дорогой, держи руки крепче.

И в том же тоне негромко сказал одному из развед­чиков:

— Иди сюда, у парнишки гранаты.

Мы вдвоем перехватили поверх карманов руки маль­чишки и, сжав там «лимонки», осторожно извлекли их.

Предохранительные чеки с обеих гранат были сняты. И можно было лишь удивляться, как могли слабые дет­ские руки так долго удерживать силу пружины. Видно, мальчишка понимал опасность. Его пальцы будто све­ло судорогой, когда я высвобождал из них гранаты.

Выйдя наружу, мы швырнули «лимонки» в ручей — они тут же взорвались — и вернулись в землянку.

Мы не могли понять, как случилось такое. Зная, что Вася неравнодушен к оружию, можно было предполо-'^ жить, что случай с гранатами — баловство. Но как мог м.альчишка снять чеки с гранат? Ведь даже взрослому >то не очень легко сделать.

— Вася, а как же ты сумел колечки-то снять? — как можно веселее спросил я, ибо мальчика все еще била нервная дрожь.

— Это не я снял, — наконец, всхлипнул он,

— А кто?

— Дядя Павел.

— Ив карманы он положил?

— Ага. Сказал еще: ступай к вам и отдай. И что вы меня похвалите.

PAGE89

щ

Все стало ясным. Фашист рассчитал тонко. Мальчиш­ка подорвется вместе с разведчиками, и шито-крыто.

Мы немедленно бросились искать немца, чтобы при­стрелить его, как собаку, но нигде не могли найти. По­том нам сказали, что он находится в землянке особого отдела, куда сам прибежал, опасаясь расправы. Пони­мал, сволочь, что нашкодил и что с ним не будут цере­мониться.

В особом отделе нам разъяснили, что существуют международные правила обращения с военнопленными, что Советская Армия — это Советская Армия и устраи­вать самосуд нам никто не позволит. К тому же заду­манного преступления пленному совершить не удалось. К нему будут приняты соответствующие меры.

Тогда мы отправились в штаб и заявили, что если немец еще останется в полку, то за его жизнь не руча­емся.

Больше мы этого Пауля-Павла не видели. Говорят, его расстреляли.

Вася после этой истории прожил с нами всего три дня: его отправили в Мурманск.

Вечером в большом блиндаже у командира полка со­стоялся торжественный ужин, на который, кроме развед­чиков, были приглашены все офицеры штаба и служб полка. Вместо трески на сей раз повара водрузили на стол блюдо из свежих судаков, бог весть где приобре­тенных начпродом.

Тостов не произносили и пили только положенные сто граммов. Во время этого ужина я, сам того не же­лая, приобрел себе могущественного недруга, который впоследствии много раз портил мне настроение и жизнь. Этот человек был в полку уполномоченным особого отдела.

М

В нашей гвардейской дивизии не было предателей, если не считать двух отщепенцев с темным прошлым, которым Советская власть стояла поперек горла и кото-ые перебежали к немцем по убеждению. Но таких было двое за всю войну. Борьба с изменниками, панике-ами и трусами как раз и входила в функции особого | гдела. И все было хорошо и правильно, если особи­цами работали честные и умные люди, не видевшие каждом встречном подозрительную, неблагонадежную личность.

У нас же в полку представлял особый отдел слиш­ком бдительный майор. Мы прозвали его Минуткой, по­тому что этот майор приглашал к себе людей на минут­ку, а после этого даже самые честные и храбрые ребята лобрый месяц ходили, как по минному полю. Может быть, и не лично Мунутка был виноват в том, а время, война. Но факт остается фактом.

За ужином, в присутствии всех офицеров, в том чис­ле и майора Минутки, я, недовольный тем, что особый отдел взял под защиту немца Пауля, высказал свое пение по поводу недавнего события — расстрела сол­/ .та в нашем полку. Этот солдат стащил на ротной кух-, е буханку хлеба, банку тушенки и был задержан с по­. лчным. Солдат попал под трибунал, а затем под пулю. Расстрелянного парня я встречал прежде в запасном гелку, в Кандалакше, и вместе с ним прибыл в дивизию. Я знал, что у него есть мать, брат-фронтовик, маленькая . стренка; знал, что он наш человек, и, может быть, ми-гная слабость голодного заставила его пойти на хище-■ : е. А в результате — позорная, бессмысленная смерть, I назидание другим.

Пока я говорил, майор Минутка, уткнувшись в тарел-| у, хмурил густые брови и молчал.

PAGE91

А утром я уже сидел у него в блиндаже и давал по­казания. Майора интересовало, каким образом был уне­сен живым разведчик Расохин; почему я не принял должных мер как ответственный за операцию, какие я выводы делаю из того факта, что осведомленный раз­ведчик Расохин находится у врага… Почуяв, что вопро­сы носят какой-то провокационный характер, я говорил лишь то, что знал, и отказался делать выводы.

Минутка отпустил меня, но прямо предупредил, что мне он не доверяет и примет все меры к тому, чтобы в выполнении ответственных заданий я больше не участ­вовал.

Растерянный и напуганный, я тут же передал весь раз­говор с Минуткой командиру полка и начальнику штаба. Они сказали, что все будет в порядке и особисты оста­вят меня в покое.

Действительно, майор Минутка меня больше не вы­зывал, но при случайных встречах был неприветлив и всегда подчеркивал свою неприязнь ко мне. Честно говоря, я отвечал тем же. Конечно, строго в пределах субординации.

Пятка моя благодаря стараниям полковых врачей бы­стро зажила, и вскоре я уже смог принять участие в операции.

На левом фланге обороны дивизии в руках немцев находилась сопка, похожая очертаниями на огромную спящую утку. С этой высоты гитлеровцы отлично про­сматривали ближние тылы дивизии и точным огнем при­чиняли немало хлопот и бед снабженцам, обозам и ре­зервным подразделениям. Командование приняло реше­ние выбить немцев с высоты Утка.

Разведке нашего полка было приказано изучить под­ходы к высоте, снять минные поля, определить огневые

у)

точки и средства противника. Каждую ночь в полном составе наш взвод выходил за передний край и устраи­вал перед Уткой «концерты», стремясь вызвать на сеЬя огонь и засечь пулеметные гнезда гитлеровцев. Это нам

удалось. „ –

Утка далеко вклинилась в линию нашей обороны, и все подходы к высоте были густо заминированы. Каж­дую ночь мы снимали сотни мин и каждую ночь находи­ли новые поля этих опасных «игрушек».

Существует поговорка, что минер ошибается только раз в жизни. Замечу, что этот самый «раз» приходится у минера, главным образом, на разминирование. Преж­де чем приступить к работе, опытный разведчик с пре­дельно возможной точностью устанавливает систему расположения мин, чтобы наверняка знать, в какой сто­роне и на каком расстоянии стоит следующий «пода­рок». Обнаружив мину, начинаешь пальцами, на ощупь играть с ней в «кошки-мышки». Надо убедиться, нет ли проволочки с боков, нет ли натяжного донного взрыва­теля или каких других сюрпризов. После этого можно мину вытащить из земли и осторожно вывернуть взры­ватель. Если при этом ничего не случится, минер счи­тает, что он родился в рубашке.

Вся его нежность к железной коробке исчезает, он небрежно, как полено, отшвыривает мину в сторону и лезет испытывать судьбу к следующей.

Разминирование —работа не из приятных и порядоч­но изматывает нервы. Мы изматывали их целую неделю. Но зато убрали из-под Утки все минные поля. Мы опре­делили также-, что на высоте больше десятка дотов и дзотов, а ночами в траншеях в полной боевой готов­ности сидит примерно батальон гитлеровцев. Скажу, что эти сведения не обрадовали наше командование. Немцы

PAGE93

начеку и достаточно сильны. Мы получили задание выяс­нить, а как ведут себя фрицы в дневное время.

В одну из ночей мы с Балухиным и своими связны­ми— Тришкиным и Ромахиным — отрыли перед Уткой окопчики, замаскировались и благополучно провели там весь день. Выяснилось, что днем в траншеях немцев мало — они отсыпаются в землянках по ту сторону вы­соты,— и если минометным огнем отрезать землянки, то успех операции обеспечен.

С началом темноты мы снялись и чертовски голодные заторогГились домой.

Вдруг идущий впереди лейтенант Балухин окутался огнем и черным дымом. Потом раздался оглушительный взрыв и свист осколков. Мы бросились на землю. Но разрывов больше не было, и тогда я понял, что в спешке мы заскочили на свое же минное поле. Кинулись вперед, к лейтенанту. Да, так и есть. Балухин наступил на нашу двухсотграммовую толовую шашку. Ногу Виктора

4

по щиколотку будто отрезало пилой. Мы уложили лей­тенанта на плащ-палатку, взялись за углы и понесли. Балухин молчал и только скрипел зубами.

Через две — три минуты он приказал:

— Стойте!

Приподнялся, взялся обеими руками за висевшую на лоскутке кожи ступню, оторвал ее, бросил в сторону

и бессильно откинулся:

— Теперь несите.

Но мы, ошеломленные хладнокровием и самообла­данием, с которыми лейтенант проделал все это, не мог­ли двинуться с места.

— Несите же! — крикнул Балухин.

Мы снова взялись за углы плащ-палатки. Лейтенант лежал с каменным, равнодушным лицом.Но, в какой-то момент приглядевшись, я заметил, что Виктор тянет руку к кобуре. Почти силой я отобрал у него пистолет.

Спустя полчаса, видя, что мы выбиваемся из сил, лейтенант приказал остановиться и, не глядя на нас, про­говорил:

— Прошу простить за ту… — Виктор подбирал сло­во…— за ту слабость. Такого я не желаю никому.

В санчасти мы навсегда распрощались с нашим ко­мандиром.

Впоследствии из госпиталя он писал нам письма, шутливо жаловался, что у него очень жжет оторванную ступню, что теперь он не вояка и ему остается лишь нян­чить детей, которых у него тоже пока нет.

Много лет спустя, уже после войны, я случайно встре­тил Виктора Балухина на волжском теплоходе. Он жил в Сибири, работал каким-то начальником по снабжению и ехал в отпуск с женой и тремя сыновьями, очень похо­жими на папу.

— Вот везу свой взвод на южное солнце,—весело рассказывал он, — а то в них сплошная Сибирь, пусть хоть в море помокнут.

Думаю, что и теперь мой старый друг однополчанин не растерял своей бодрости и работает не хуже, чем воевал.

После ранения Балухина прошло несколько дней. Подготовка к штурму высоты была закончена, и два на­ших стрелковых батальона, поддержанные артиллерий­ским огнем, выбили немцев с Утки.

Несколько дней немецкими же минами мы подрыва­ли на высоте доты и дзоты, разрушали траншеи.

В дальнейшем гитлеровцы даже и не пытались вер­нуться на Утку.

PAGE95

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

ПОБОИЩЕ У ОРЛИНОГО ГНЕЗДА

Близилась зима. Мы на Шпиле готовили к холодам свое немудреное фронтовое хозяйство: ремонтировали жилые землянки, приводили в порядок печки-буржуй­ки, даже лостроили специальное помещение для лыж и другого зимнего имущества.

Вечерами разведчики часто собирались в нашей «ка­ют –компании» — так называлась большая общая зем­лянка, — писали письма родным и знакомым, рассказы­вали забавные истории из жизни, пели любимые песни.

Душой всех этих вечеров был у нас Коля Серов, ве­сельчак, лихой гитарист и песельник. За общительность, удаль и умение с честью выходить из разных неприят­ных положений, в которые Николай попадал по своей природной, почти детской доверчивости, Серова прозва­ли во взводе «Швейком». Однако произносили эту клич­ку не в шутливом тоне, а большей частью уважительно, с восхищением: «Ну и Швейк».

До войны Коля Серов подвизался в артистических кругах и был прямо-таки напичкан интереснейшими ис­ториями из закулисной театральной жизни, К тому же он умел мастерски преподносить свои байки, и мы, бы­вало, часами разинув рты или посмеиваясь, слушали его разглагольствования, в которых кусочки правды при­чудливо переплетались с невероятными поступками зна­менитостей мира искусства.

— Про Жарова слышали? Того самого, который…— и Серов, пощипывая струны гитары, напоминал:

Н

Цыпленок жареный, Цыпленок пареный, Цыпленок тоже хочет жить.

— Жаров? Михаил? Который в кино? Знаем,—гудели ребята.

— Тот самый. Так вот, это — мой лучший друг. Па­рень что надо. Встретились как-то на Невском. Народ, конечно, кругом. Все ахают: «Глянь-ка, глянь — сам Жа­ров!» А он, рубаха, по-простецки ко мне на шею… Рад. Целует. Обнимает. «Пошли, — говорит, — Коля, Друг сердечный, к нам. Жена сегодня пельмени сварганила». А жена его, знаете, Целиковская—-знатная, скажу я вам, по красоте женщина — в мой рукав вцепилась: «Никуда вас, Николай Трофимыч, не отпущу». Пришлось, понимаете, идти пельмени заглатывать. Испортил себе вечер.

— Так уж и испортил?

— Я ж тогда в ресторан собрался. А у Миши насчет того, чтоб рюмку-другую пропустить,— ни-ни! Сухой закон.

— Не пьет? — изумились разведчики.

— Ни грамма. В кино вы не смотрите. Там он только для виду коньяк хлобыщет, а на самом-то деле лимонад дают. Мне он сам рассказывал — артисту что ни на есть высочайшее мастерство требуется, чтоб пьяного сыграть. Почему, думаете, Жарова все алкоголиков играть при­глашают? А потому, что спец. Сам как стеклышко, а при­творяется, что в дымину. То-то. Искусство — великая вещь! Как это в песне поется…

И Николай запевал что-нибудь, смотря по настроению ребят. Больше всего мы любили «Вьется в тесной печур­ке огонь». Нам все казалось, что эта песня написана

4 Мы-раэведка

97

именно про нас. В ней все совпадало: и печурка, и «до смерти четыре шага», и даже гармонь.

На гармони у нас во взводе играл другой Николай — Ерофеев. Причем играл этот архангельский паренек так душевно и красиво, что разведчики поклялись лечь костьми, но исполнить мечту Ерофеева, достать ему на­стоящий баян. А так как среди военных трофеев попада­лись только губные гармоники, то за баяном пришлось специально отправить в Мурманск представителя воен­торга.

Два Николая скрашивали нелегкую жизнь разведчи­ков и пользовались всеобщей любовью. Больше того, даже в работе, в деле, мы, не сговариваясь, старались уберечь их от риска, от пули.

На войне выходных дней не бывает, а особенно у раз­ведчиков… Стрелки и те могут долгими месяцами сидеть в траншеях и ждать приказа, а разведка — их глаза и уши — каждый день должна быть «на товсь». Разведка должна, обязана знать, не сменились ли части противни­ка, не подходят ли свежие силы, не затевает ли враг что-нибудь. Стало быть, надо смотреть и слушать без выходных.

В эти сентябрьские дни взвод вел наблюдение в цен­тре обороны дивизии. Мы давно научились понимать противника по звукам и почти безошибочно могли опре­делить, что сегодня, например, у большого дота на вы­соте Челнок стоит «рыжий немец», на флангах — «очка­стый» и «дылда». Такие своеобразные клички мы разда­вали всем фрицам, за которыми вели наблюдение. Прозвища помогали запоминать их характер и поведе­ние. Мы знали, что «дылда» очень не любит темноты и дежурит, не выпуская из рук ракетницы, а вот «очка­стый» очень красиво работает на ручном пулемете, вы­

98

бивая выстрелами легкие мотивы. Кстати говоря, я сам немедленно обучился такому искусству и порой вступал

< немцем в негласный поединок. Когда начинали рабо­тать два пулемета с высот Челнок и Орлиное гнездо, то прекращались все другие выстрелы. И немцы, и наши солдаты следили, кто лучше, красивее «сыграет» ют или иной мотивчик. Сейчас как-то странно вспоми­нать и писать об этом, но и такое в нашей окопной жиз­ни было.

В одну из ночей, заняв обычный пост перед высотой Челнок, мы вдруг обнаружили, что там произошли изме­нения: Ьсс, что мы слышали на сопке до сих пор, пропа­ло, а появились совершенно другие звуки. Это означало, что на Челнок пришла другая часть противника, и нам, по всей вероятности, снова предстоит брать «языка».

Об изменениях в обороне фашистов мы немедленно доложили командиру полка, но, вопреки ожиданию, нас не послали за пленным, а приказали продолжать .наблю­дение. Вскоре разведка установила, что немцы заменили поиска на всем участке обороны дивизии.

Мы понимали, что противник непременно попытается и зять «языке» у нас. Из личного опыта я знал, что фаши-

< ты почти не проводят ночных поисков малыми силами, п стараются захватить «языка» в разведке боем, бросая (■ дело сравнительно крупные подразделения. Однако >м« такие попытки заканчивались для гитлеровцев пе­чально. Они уходили восвояси, а вместо «языка» уноси-ми порядочное количество своих убитых и раненых.

Насколько я помню, за всю войну из траншей нашей дивизии немцам не удалось взять ни одного пленного.

Дорогой ценой обошлась фрицам и разведка боем п сентябре 1942 года. В тот памятный день по какой-то причине мы дольше обычного задержались в траншеях

PAGE99

и вышли за передний край, когда было уже довольно темно. Накрапывал мелкий осенний дождь. Подобрав­шись поближе к высоте Горелой, пригляделись и заме­тили, что в проволочном заграждении сделан проход. Это значило, что гитлеровцы с какой-то целью выйдут на ничейную полосу.. «Наверное, минировать»,—реши­ли мы и, отойдя в сторонку, стали ждать дальнейших событий.

Прошло полчаса. И вот из траншеи показались нем­цы. Много. До батальона. Но странное дело, все они вооружены автоматами, обвешаны гранатами, у некото­рых ручные пулеметы. Стало быть, фашисты идут не ра­ботать! Они идут к нашей обороне. Разведка боем!

Первая мысль — немедленно сообщить своим. Но за­тем прихожу к выводу, что до рассвета"немцы наверня­ка действовать не будут, а за это время мы успеем не только предупредить командование, но и придумать, как проучить фрицев получше. Продолжаем наблюдать и видим, что батальон цепочкой продвигается к нашему опорному пункту правее высоты Орлиное гнездо. Но по­чему они так нахально двигаются там, где, как мы зна­ли, располагаются наши минные поля?

Да, по всей вероятности, гитлеровские саперы еще прошлой ночью побывали тут и сделали проходы. Где эти проходы? Подойдут ли фрицы для утренней атаки вплотную к нашим позициям? На оба вопроса ответили сами гитлеровцы. Проходы на минном поле они отме­тили крупными валунами-ориентирами, потом залегли и притихли. Наша оборона не могла ни видеть, ни слы­шать их.

Я немедленно послал двух разведчиков на высоту Орлиное гнездо, приказав доложить обстановку непо­средственно командиру полка.

PAGE100

Пасько принял меры. На Орлиное гнездо послал под­крепление— роту. Мои ребята вернулись с двумя отде­лениями автоматчиков и приказом: отрезать врагу пути отхода, а до того сидеть тише травы, чтобы не спугнуть

фрицев.

Мы осторожно окопались и тоже затаились. До рассвета оставался добрый час, когда небо за ли­нией нашей обороны засветилось и тугой удар расколол юмдух. Там, где лежали немцы, поднялись и загрохотали < мпошные разрывы мин и снарядов. С Орлиного гнезда одновременно ударили несколько станковых пулеметов, юг ракет, выпущенных мортирами и повисших в небе на н рашютах, стало светло, как днем. Немцы были оше-момлены и прижаты к земле. Плотность огня была столь I . пика, что смерть настигала и тех, кто лежал, и тех, кто щ кдкивал и пытался убежать. От сплошных разрывов т пни рваться мины на минном поле. Огневой налет за-ршился залпом дивизиона –«катюш» — гвардейских ршжтивньм минометов.

Нашей группе не пришлось отрезать врагу путь от­упления, как было приказано, по той простой причине, • и о отступать было некому. Фашисты остались там, где шлегли для утренней атаки. Немецкие батареи открыли оный огонь по нашей обороне и вели его не менее двух часов, но поздно. Батальон фашистов приказал дол-I о жить.

Укрывшись, мы весь день провели на нейтральной шмле, чтобы к вечеру обследовать поле битвы и подо­брать раненых немцев, если таковые окажутся.

В сум^эках отправились. Картина представилась ужас­ная. Некоторые из фашистов были так изувечены, что мороз подирал по коже. Одежда на многих солдатах почти полностью сгорела. Пахло паленым мясом,

131

и запах этот был отвратителен. Мы вынесли в каши тран­шеи около десятка тяжело раненых немцев, в том числе обер-лейтенеита, который глядел волком и вообще от­казался разговаривать.

Уничтожение фашистского батальона было крупной удачей полка и у всех здорово подняло настроение. А наши два Николая сочинили по этому поводу частуш­ки и распевали их под баян и гитару в два голоса.

«Шгейк», подлаживаясь под тоненький девичий голо­сок, выводил:

У Орлиного гнезда Дали немцам мы дрозда. Барыня, барыня. Сударыня-барыня.

Серову баском вторил Ерофеев:

Не попить и не покушать, Значит, били их «катюши»!

Частушек было много, и они, одна задорнее другой имели такой шумный успех, что Николаям пришлось по­вторять импровизированный концерт специально для личного состава штабных служб.

Утром следующего дня командир полка пригласил меня поехать в медсанбат, к раненым немцам, чтобы допросить пленных. Обер-лейтенант снова категориче­ски отказался сообщить что-либо, и мы подошли к друго­му, крупного телосложения немцу, в чине ефрейтора. Он был ранен в обе ноги к спину, но держался бодро.

начал

разговор шуткой, сказав фашисту, что он начи­нает карьеру, как и сам Гитлер, ефрейтором. — Мой фюрер есть бог,— ответил немец.

102

Потом он начал забрасывать меня вопросами: что г ним будет, расстреляют его или закопают живьем, со­хранят ли ему ноги. Мои ответы пришлись ефрейтору но душе, и он охотно назвал номера частей, фамилии командиров, не забыв при этом сообщить, кто из них нацист, показал на карте расположение батарей, дзотов и пулеметных гнезд на передней линии обороны.

Перед тем как уйти, мы пожелали ефрейтору скорей­шего выздоровления. В ответ он удивленно и растерян­но улыбнулся.

Проходя мимо палаты, где лежал обср-леитенант, я услышал, что немец разговаривает с медсестрой. Ока­залось, что эта девушка была родом из еврейской семьи и хороша владела немецким языком. Прислушавшись, я понял: офицер удивлен тем, что видит на женщине во­енную форму:

— Воевать,—говорил он,—не женское дело. У деву­шек должно быть доброе сердце, а на войне люди I рубеют.

— Русские девушки добрые,— ответила медсестра,—

и поэтому они на войне.

— Если добрые,— буркнул обер-лейтенант,— то укройте меня вашей шинелью, я замерз.

Медсестра вздрогнула, зарделась, поправила на пле­чах шинель и вышла из палаты.

Возвращаясь из медсанбата, мы заезжали в штаб ди­визии. Подполковник ушел к генералу, а я навестил сво­их знакомых ребят из разведроты. У них в землянке ■л похвастался, что наш полк без единой потери уложил целый батальон фашистов. Ребята в свою очередь — дескать, и мы не лыком шиты — сообщили по секрету, что их рота в усиленном составе готовится к большому рейду по тылам противника.

PAGE103

Не успел я сказать что-либо, как в землянку явился связной и передал мне приказание немедленно прибыть к заместителю начальника дивизии по разведке.

Незнакомый майор с ходу стал задавать вопросы:

— Сколько раз ходил в тыл к немцам?

— Два раза.

— Как местность? Рельеф?

— Подходящая, товарищ майор. Сопки, болота.

— А можно провести туда, ну, скажем, роту?

— Рота тихо не пройдет.

— А тихо и не надо.

Майор сделал паузу и объявил:

— Отбери своих людей, сколько считаешь нужным, и послезавтра утром явитесь в распоряжение командира разведывательной роты дивизии. Пойдете проводниками в рейд.

По дороге в полк я решил, что возьму с собой Рома­хина и еще кого-нибудь из опытных разведчиков. Но Дмитрий Дорофеев посоветовал испытать Сергея Смир-' нова. Этот вологодский парень был новичком во взводе и в разведке. Широкоплечий, среднего роста, с русыми волосами и приплюснутым, как у боксеров, носом, он был силен, вынослив, держался прямо, с некоторой гор­деливостью. Однако парень еще не участвовал в настоя-ш,ем деле и тяготился этим. Надо было помочь ему пове­рить в себя. Я решил взять Смирнова.

В штаб дивизии явились точно в назначенный срок. Командир разведроты придирчиво осмотрел наше сна­ряжение и приказал идти в землянку — получать продо­вольствие, спирт и железные банки с горючим средст­вом, именуемым солдатами «жми-дави». Это был сырой воск, пропитанный спиртом. Если отжать содержи­мое одной банки через марлю или носовой платок, то

PAGE104

можно получить около полустакана чистого спирта. Зная, как тяжел в пути каждый грамм, мы взяли из про­дуктов только самое необходимое и наиболее кало­рийное.

К полудню приготовления были закончены, и рота построилась в полной боевой готовности. В строю стоя­ло сто двадцать молодых крепких парней, знающих де­ло, умеющих и готовых выполнить приказ, пройти любые дороги и выдержать любые испытания. Ей-богу, в эти минуты мы, сильные, гордые собой, меньше всего дума­ли о ждущих нас опасностях, и, когда перед строем по­явился генерал Худалов, мы ответили на приветствие гак дружно и громко, что работники штаба не смогли держать улыбок.

— Вы идете в трудный поход,— сказал генерал.— ля гвардейцев закон — идти впереди все/ и бить врага. : .до показать фашистам, кто является подлинным хо­рином на Кольской земле. Не давать покоя врагу, ни , :ем, ни ночью1 , искать его и уничтожать — вот ваша за­ла. Знайте, что вся тяжелая дальнобойная артиллерия ь. шего участка фронта будет готова по первому сигна­лу поддержать вас. Желаю счастливого пути и победы!

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

ПО ВРАЖЕСКИМ ТЫЛАМ. СТРАННЫЙ БОЙ

На пограничной заставе встретил нас все тот же мо­лоденький лейтенант, и мы разговорились, как старые знакомые. Командир заставы рассказал, что немцы на­чали баловаться. Их патрули теперь бывают возле самой заставы, а однажды пытались атаковать пограничников, но были отбиты огнем пулеллетоз.

— Ну, а завтра мы к ним в гости. Будем знакомиться поближе,— и я положил руку на автомат.

Лейтенант только вздохнул. По-моему, он завидовал.

За ночь разведчики хорошо отдохнули и утром вы­шли на ничейную землю.

Двигались повзводно, выставив во все стороны бое­вое охранение. Мы трое, как и полагается проводникам, шли в головном дозоре…

Встречи с фашистами мы не боялись — немецкая ар­тиллерия сюда не доставала, а с пехотой можно было потягаться, если даже врагов окажется в три раза больше.

Мы намеревались выйти в тыл правого крыла оборо­ны немцев, в районе Большого и Малого Кариквайви-шей, чтобы не связываться с форсированием реки Ти­товки и при случае рассчитывать на поддержку своих дальнобойных орудий.

К полудню наш дозор, обогнув небольшое болотце и поднявшись на высоту, неожиданно увидел внизу, мет­рах в ста, навесы, привязанных лошадей и три землянки. Мы остановились и залегли.

106

Одна из землянок струила к небу легкий сизый ды­мок. Блиндажей или каких-нибудь других укреплений поблизости мы не обнаружили, и подошедший со своим связным командир роты принял решение атаковать зем­лянки силами головного дозора, причем тихо, без вы­стрелов.

Нас было шестеро. Договорились, что каждая пара берет на себя землянку. Один становится против двери, другой лезет на крышу и опускает в трубу противотан­ковую гранату. Если кто-нибудь из обитателей землянки откроет дверь, то, увидя направленный автомат, навер­няка отпрянет обратно.

Как задумали, так и сделали. Почти одновременно раздались три глухих взрыва. Крыши как-то приподня­лись и снова встали на свое место, будто бы вздохнули.

Мы осторожно обследовали землянки. В двух из них лежало семь окровавленных трупов. В третьей никого I е оказалось и связной командира роты, опустивший гуда гранату, даже расстроился:

— Надо же, а? — сетовал он. — Зря граната про­пала.

Вся рота в это время находилась на противополож­ном склоне сопки и спокойно ждала команды. О нашей тихой атаке разведчики и не подозревали, пока мы не вернулись.

Итак, первая встреча состоялась. Мы выиграли ее со счетом 7 : 0. Но то было начало. А что-то ждет впереди?

Оставаясь на сопке, выслали разведку. Через час она вернулась и доложила, что на соседней высоте видела какие-то склады, лошадей и не больше взвода немцев. Решили атаковать. Пока рота обтекала сопку с двух сто­рон, наша штурмовая группа в 15 человек, изготовив автоматы, стала подниматься по отлогому склону. Почти

107

у вершины на розной площадке стояли два длинных блиндажа, большая палатка армейского образца, а чуть поодаль — три землянки. Не сговариваясь, разделились на три группы и взяли под прицел двери в блиндажи и землянки. В это время нас заметили два немца, возив­шиеся у лошадей. С громкими воплями они кинулись бежать вниз по склону, но через минуту замолкли, по­пав, видимо, прймо в объятия разведчиков, окружив­ших высоту.

На крик стали выбегать фашисты. Растерянные, ниче­го не понимающие, они тут же падали, сраженные авто­матными очередями. В двери землянок полетели гранаты, и вскоре все было кончено. Мы насчитали больше тридцати убитых.

Наполнив вещевые мешки норвежскими шпротами, сигаретами, изюмом в целлофановых мешочках, мы быстро отошли к югу километров за десять, предвари­тельно уничтожив все, что оставалось на высоте из иму­щества и продовольствия.

Ночевали на голсй сопке, в камнях, а на рассвете поднялись, прошли километра четыре на восток и по­вернули к северу.

Через двадцать километров высланная вперед раз­ведка наткнулась на сопку, занятую саперной частью. Днем немцы строили дорогу, а с темнотой возвраща­лись в землянки. Обстановка складывалась для нас удачно. Во-первых, наработавшись за день, фрицы пос­ле ужина заснут как сурки, а во-вторых, строительные части не ахти как смыслят в тонкостях боя, да еще ноч­ного.

Прикинули, что для атаки хватит сорока-сорока пяти человек. Остальные блокируют высоту и расстреливают тех, кто улизнет от штурмовой группы.

108

Все эти дни Ромахин и Смирнов не расставались со мной и по возможности старались действовать рядом. Меж нами установился негласный договор: во время боя, каким бы он ни был тяжелым, следить за товари­щем и при случае помочь, выручить. За несколько дней, проведенных бок о бок с Сергеем Смирновым, я еще больше узнал и полюбил этого отважного парня, безза­ветного и обязательного в солдатской дружбе. И той ночью, подбираясь к вражеской высоте, я остро чувство­вал, что рядом идут ребята, с которыми и сам черт не страшен.

Мы подкрались к землянкам почти вплотную, как вдруг раздался окрик: — Хальт!

В то же мгновение простучала очередь, и часовой свалился.

И началось! В землянки полетели гранаты. Их разры­вы порой сливались в сплошную строчку, и казалось, что это бьет какая-то автоматическая пушка. Короткие горячие очереди косили фашистов, успевших выскочить наружу. Скованные страхом, фрицы не понимали, что происходит.

Еще несколько минут грома, криков, и наступила ти­шина. Множество трупов. Разбитые землянки. Запах по­рохового дыма.

На ближних высотах к небу взлетели разноцветные ракеты — там, видимо, встревожились и надеялись по­лучить ответный сигнал с занятой нами сопки.

Но мы уже уходили в ночь.

Через некоторое время, когда присоединилась груп­па прикрытия, мы установили, что вся рота налицо: нет ни убитых, ни раненых. Это здорово: истребить столько фашистов и не потерять ни одного человека!

109

Весь следующий день, выслав разведку, мы провели в хозяйственных заботах, чистили оружие, латали одеж­ду, благо иголки и нитки у солдата находятся на воору­жении наравне с автоматом, флягой и ложкой.

К вечеру вернулась одна из групп разведки. Ника­ких новостей она не принесла, и командир роты выпол­нил мою просьбу — послать нас. Отшагав километров десять, мы заметили трех человек, которые двигались на юг.

Это была вторая группа наших разведчиков, а с ни­ми пленный немец, Фриц все время прижимал руки к поясу, и я сразу определил, что разведчики опыт­ные— они срезали с брюк пленного все крючки и пуго­вицы и тем самым почти освободили себя от заботы следить, как бы немец не убежал.

Разведчики рассказали, что они наткнулись на сапер­ную часть и фрица взяли случайно. Тот по нужде дале­ковато отошел от своих и был взят без шума. Работав­ших на дороге очень много, и вряд ли исчезновение одного солдата будет скоро обнаружено.

Начинаю допрос. Заметно перепуганный немец отве­чает, как по уставу. Узнаем, что саперный батальон ведет дорогу к фронту. Его численность более трехсот чело­век, в основном штрафники. Больших гарнизонов побли­зости нет, есть только вспомогательные подразделения и какая-то специальная молодежная рота горных еге­рей, которая все время уходит в горы и чем-то там за­нимается.

Спрашиваю, слышал ли он, что в тылах появились русские. Отвечает: да, слышал, что позапрошлой ночью русские истребили одну из рот их батальона.

— А известно, сколько было русских?

Немец пожимает плечами:

110

— Все думают, что немного, десятка два, иначе бы их давно обнаружили.

Это для нас хорошая новость. Значит, немцы хоть и насторожились, но не придают большого значения нашим набегам.

На рассвете, попрощавшись с разведчиками, которые повели фрица в расположение роты, мы отправились дальше.

Идти в светлое время дня по тундре было делом ри­скованным. Редкие карликовые березки уже потеряли листья, и местность просматривалась на несколько кило­метров. Но не зря же мы потели на тренировках, отраба­тывая скрытность передвижения. Сейчас этот опыт при­годился как нельзя более кстати.

К полудню мы вышли в район, где строилась дорога. Орицы, видимо, понимали толк в строительстве дорог. Здесь в Заполярье, даже на заболоченных участках, они □ели полотно чисто, аккуратно, выкладывая камешек к камешку, ограждая обрывы на поворотах.

Работали немцы группами, примерно в полукиломет­ре друг от друга, и напасть на них во время работы было невозможно: для этого роту пришлось бы рассредото­чить на добрый десяток верст. Просидев у дороги до вечера, мы проводили саперов домой, до одной из ближайших высот,' у подножья которой находились хозяйственные землянки и конюшни. Поняли, что невоз­можен налет и на высоту: конюшни без шума не пройти, а вступать в открытый бой с тремя сотнями фрицев, да еще в тылу врага, было бы самоубийств ом. Значит, оставалось одно: напасть на саперов в тот момент, когда они колоннами возвращаются в лагерь. Сделав такой вывод, мы уже намеревались тронуться в обратный путь, но тут я вспомнил: пленный немец упоминал о какой-то

111

особой роте. Решаем установить, что это за часть и где она располагается.

Почти всю ночь шатались по немецким тылам, часто натыкались на посты, но нигде не выдали себя. Под утро, смертельно уставшие, нашли в камнях укромный уголок, и только прилегли отдохнуть, как Сергей Смирнов вдруг поднял автомат и зашипел:

— Тише! Немцы1

Мы увидели двух немецких солдат, идуших прямо на нас. Сначала просто растерялись — никак не думали, что кто-то заглянет в район нашего убежища.

Как быть? Уйти незамеченными невозможно: мест­ность совершенно открытая, а немцы рядом. Мы уже различали их лица и слышали разговор, правда, не раз­бирая слов. Значит, надо брать немцев, и по возможно­сти тихо, иначе мы сразу окажемся в роли зайцев, пре­следуемых стаей борзых.

Сжавшись в комок и не спуская глаз с приближаю­щихся солдат, мы вынули кинжалы и приготовились к броску. Но… случилось невероятное. Не дойдя до на­шей засады каких-нибудь пять метров, немцы останови­лись. Один из них наклонился, пошарил под камнем и достал оттуда алюминиевую флягу в чехле. Потом оба присели на валун и, отвинтив у фляги крышку-стаканчик, поочередно опрокинули в рот по две порции. Посидев немного, они запрятали флягу на прежнее место и спо­койно пошли обратно. У меня даже появилось нечто вроде злости — так мы изнервничались.

Когда немцы скрылись с глаз, Ваня Ромахин немед­ленно кинулся к валуну и извлек флягу. В ней оказался довольно крепкий шнапс.

Ване понравились и шнапс, и сама фляга. Он сунул ее в мешок.

и?

— Пусть поищут, сукины дети, — сказал он доволь­ным тоном.

И опять почти целый день мы искали следы загадоч­ной роты, но безрезультатно. Двинулись к своим, и вот, когда оставалось километров десять, мы заметили ухо­д кцую к западу воинскую часть. Приняв меры предосто­рожности, пошли следом. Немцы двигались разверну-1ым строем. Примерно через полчаса они остановились на небольшом плато, усеянном рядами землянок. Это был лагерь фашистов.

Темнело, и солдаты с термосами потянулись к поход­ной кухне. Что это за часть, определить было трудно,

■ы решили дождаться утра и проследить, чем зани­жаются фрицы. Стоило нам понаблюдать полчаса, как ; ало совершенно ясным — это и есть специальная эта, о которой говорил пленный. Мы определили, что ней проходят подготовку будущие разведчики. Зна­чит, не зря мы лазали по сопкам, ведь уничтожить такую роту куда важнее, чем разгромить саперный батальон!

Медлить было нельзя, и мы поспешили к своим, командир тут же приказал развернуть рацию и услов­ным кодом сообщил в штаб дивизии о возможности

лидировать разведывательное подразделение врага. Оказывается, командир принял это решение еще рень-ые, до нашего прихода, так как сведения о вражеской роте получил еще от двух групп разведки, посланных сразу же после допроса пленного немца.

Прошло часа полтора, прежде чем штаб ответил. Согласие на проведение операции было получено. «Если потребуется поддержка тяжелой артиллерии, — передал ш габ, — не скромничайте».

Капитан поблагодарил и сообщил, что артиллерия пока не нужна.

113

Атаковать специальную роту немцев мы решили но месте ее тактических занятий, а если она в этот день заниматься не будет, то ночью напасть на землянки.

Стояла непроглядная осенняя ночь. Холодный моро­сящий дождик быстро сделал наши плащ-палатки свин­цовыми, и они почти не задерживали воду. Гимнастерки намокли, и по телу пробегала неприятная дрожь, унять которую не помогали и сверхнормативные дозы спирта. Шли быстро, насколько позволяла темнота и скользкая земля.

Утром мы уже лежали в полутора километрах север­нее того места, где в прошлый раз немцы проводили

занятия.

Время тянулось томительно. Вот уже полдень, а нем­цев нет и нет. Мы было начали думать о ночной атаке на лагерь, когда наблюдатели заметили с западной сто­роны колонну фашистов.

Немцы прошли в каких-нибудь восьмистах метрах и остановились. Затем они построились, получили от офи­церов задания и начали занятия: лазали по-пластунски, прыгали через проволочные заграждения, бегали в гору и под гору, вели индивидуальные бои ножами, саперны­ми лопатками.

Почти два часа медленно и осторожно мы пробира­лись к гитлеровцам. И вот, когда основная масса немцев сбегала с высоты, чтобы повторить учебный штурм, пе­ред ними выросла цепь наших разведчиков. Фрицы не сразу поняли, кто перед ними, и продолжали скаты­ваться вниз. До бегущих впереди оставалось метров двадцать. Тогда заработали наши автоматы и карманная артиллерия. Немецкие солдаты, не открывая ответного огня, летели прямо на выстрелы в упор, а порой на вы­ставленные кинжалы. Немногие из них, упав на колени,

114

поднимали автоматы, целились, но опять-таки не стре­ляли. Такое поведение немцев было совершенно непо­нятным.

Бой затихал. Большинство гитлеровцев полегло вна­чале, но много разбежалось в стороны, наши разведчи­ки гонялись за ними. Наконец, стрельба затихла оконча­тельно. Перед нами — несколько испуганных немцев, оставшихся в живых, о том числе лейтенант горноегер­ских войск. На его петличках—дубовые листья и эмб­лема, изображающая горный цветок эдельвейс. Первый вопрос, заданный лейтенанту, был:

— Почему солдаты не стреляли? Помявшись, тот ответил:

— У них не было патронов.

Оказалось, что фрицы оставляли патроны в землян­ках, офицеры опасались, как бы во время занятий ка­кой-нибудь солдат по неосторожности не подстрелил другого.

Рядом фронт, а немецкое командование, трогательно заботясь о жизни солдат, не дает им патронов. Такое никак не укладывалось в голове.

Улыбка не сходила с лица командира нашей роты, когда он докладывал штабу, что операция прошла ус­пешно и рота не потеряла ни одного человека.

Мы получили добро на возвращение к своим и, вы­слав вперед разведку, взяли направление на юг, к погра­ничной заставе. Часам к одиннадцати вечера выбились из сил. К усталости примешивался и голод: продоволь­ствие кончилось, спирт тоже. Оставались НЗ и «жми-дави».

На небольшой высотке переночевали, причем разбу­дили нас усиливающийся дождь и удары холодного северного ветра. Заторопились выходить — ведь дома

«16

ждали все блага мира: еда, крыша над головой, чистое белье. И вдруг там, куда ушел головной дозор, разда­вись автоматные очереди, причем совершенно отчетливо – и различили характерный лающий треск немецких авто­матов.

Вскоре прибежал разведчик и, задыхаясь, доложил:

— Впереди — немцы! Много, до батальона.

Командир роты отдал приказ занять круговую обо­рону и окопаться. Прошло несколько минут, и теперь /же каждый из нас увидел развернутую цепь фашистов, неторопливо, полукольцом охватывающих нашу высотку.

— Без команды не стрелять! — кричит капитан. Не-рудно понять разумность этого приказа. Немцы, конеч-о, понимают, что имеют дело с группой русских, одна­ко не знают наших сил и уж наверняка не думают, что –а сопочке притаилась целая рота!

Идут фрицы нахально. Мы уже различаем цвет их )инелей. Видим прижатые к животам автоматы. Вторая . еренга держит наперевес ручные пулеметы. Остается 00, 150, 100 метров , нервы напряжены до предела. Вы-раю вспотевшие вдруг ладони. Немцы начали подни-/латься по склону, а команды все нет. И когда до цепи фашистов можно добросить гранату, раздается корот­кое, как выстрел:

— Огонь!

Очереди доброй сотни наших автоматов сливаются в единый грозный залп, прижимают наступающих солдат к земле, заставляют бежать вниз, прятаться за камнями. Немцы открывают ответный огонь, но многие из них остаются на склоне нашей высотки недвижимыми.

Перестрелка длится больше часу. В новую атаку Фашисты идти не решаются и вскоре начинают окру­жать высоту.

117

Положение наше становится незавидным. Кругом враг. О роте несколько убитых и раненых, на исходе бое­припасы, к тому же к фашистам подошло подкрепле­ние— еще не менее двух рот, — и они, сужая кольцо, готовились к общей атаке. Одним словом, нам грозило полное истребление.

И тогда командир роты решил просить помощи тя­желой артиллерии.

Микрофон рации перешел в руки корректировщика, и тот начал выкрикивать в трубку разные цифры. Через некоторое время позади немецких цепей, приготовив­шихся к атаке, поднялись первые разрывы снарядов. Снова корректировщик прокричал в трубку, и разрывы пришлись точно по рядам залегших солдат. Около на­шей высотки выросли плотные столбы черного дыма. Вот тут мы, разведчики, по-настоящему поняли смысл крылатой фразы «артиллерия —– бог войны» и увидели вблизи работу этого бога.

Атака немцев сорвалась. Наш автоматный огонь и точ­ные удары снарядов заставили их вернуться на прежние, исходные позиции.

Теперь можно было думать о том, как выбраться из капкана.

Капитан собрал всех командиров и попросил выска­заться. Большинство сошлось на том, чтобы похоронить убитых товарищей здесь, на сопке, и прорываться через кольцо. Раненых вынести, не считаясь ни с чем.

Командир роты сказал, что он согласен с большин­ством, но только идти прежней дорогой к погранзаставе не следует — пока мы будем тридцать верст нести ране­ных, немцы не оставят от роты и взвода.

— Надо прорываться и выходить к своим самым ближним путем… — капитан сделал паузу, —то есть

PAGE111

через линию немецкой обороны между Малым, и Боль­шим Кариквайвишгми. Путь в три раза короче, и можно надеяться на поддержку фронта.

Все молчали. Уж больно неожиданным и дерзким было предложение командира-—лезть в самое пекло, через фронт, через систему укреплений.

— Прорываться будем немедля, — продолжал капи­тан, — все равно дожидаться темноты нам не дадут. Все. За дело, товарищи.

В каменистом грунте безымянной высотки кинжалами мы отрыли двадцать две неглубокие ямы и положили в нух своих парней, еще недавно живых и веселых. Да простят нам они, что не было принятого ритуала похо­рон и почестей. Салютом в память погибших стали зал­пы наших автоматов при прорыве вражеского кольца и мощные разрывы тяжелых снарядов.

Мы выбрались из окружения, унося раненых, и во­семь километров до линии фронта прошли стремитель­ным маршем, укрываясь от преследования огнем даль­нобоек.

Из траншей и дзотов вражеской обороны по роте не раздалось ни единого выстрела, потому что огневые точки гитлеровцев были ослеплены и парализованы уда­рами наших минометных и артиллерийских батарей.

Так закончился этот рейд во вражеские тылы, хлопот­ливый, трудный и незабываемый. Потеряв два десятка разведчиков, мы истребили в общей сложности не менее восьмисот фашистов.

Все, кто участвовал в походе, были отмечены прави­тельственными наградами.

На Шпиле ребята встретили нас радостно и с поче­том. Принимая поздравления, баламут Ромахин с са­мым серьезным видом объявил, что он, а вместе с ним

Ш

■

гвардии старшина Бородулин, отныне переходят в диви­зионную роту разведки. Мои разведчики не на шутку

встревожились:

— Как так?

— Почему?

— На какую должность?

— А не такую,— Ромахин подмигнул мне.— Я на должность гробовщика фрицев, а старшина ко мне за­местителем…

Иван не закончил, потому что свалился от чьего-то увесистого и веселого тумака.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

ЗОВЕТ ИВАН БОГАТЫРЬ

Стояло начало ноября — добрая пора для разведчи­ка. Ночи темные, в то же время не такие сырые, как в сентябре и октябре. Снега еще нет, но дыхание зимы чувствуется — ветры сердитые, пронизывающие, земля /адубела от сухих морозов и почти что звенит под но­гами.

В одну из таких ночей мы вышли на ничейную зем­лю в очередной поиск. Не успели обогнуть сопку — уда­рил колючий снежный заряд пополам с дождем. За ка­кой-нибудь час мы промокли и продрогли настолько, что зубы стали выбивать чечетку. Неподалеку от места, где мы находились, была небольшая, метра в три дли­ной, пещера, скорее даже не пещера, а просто расще­лина в скале, где мы не раз укрывались от минометного огня. Оставив трех человек перед обороной противни­ка, я повел ребят к этой расщелине, чтобы развести там огонь и обогреться.

Влезли. Осветили нишу фонариком и сразу насторо­жились. Посредине пещерки стояла глиняная, похожая на огнетушитель, бутыль, а рядом лежала аккуратно пе­ревязанная стопка бумаг. Осторожно проверяем, нет ли сюрпризов с миной. И только после этого вплотную раз­глядываем находки. Аккуратная стопка—немецкие агит-листовки, приглашающие русских офицеров и солдат сдаваться в плен и сулящие за это всяческие блага. В горлышко бутылки воткнута свернутая в трубку за­писка:

PAGE121

«Вы есть русский разведчик. Мы хотим иметь нейтра­литет. Оставлянт ийм немножко наш шнапс».

Треть буть'.тти была наполнена жидкостью. Понюха­ли — действ и I ельно шнапс.

Пер:, им, как всегда, нашелся Ромахин:

— Ага, господа фрицы нейтралитет предлагают. Но если про то разнюхает ихний фюрер, то будет их нем­ножко вешать.

— А может, они из тех, что мозгами шевелить начи­нают,— предположил кто-то.— По всему видать, раз­ведчики.

В этом, пожалуй, можно было не сомневаться. Толь­ко разведчики выходили обычно за передний край, на ничейную землю, и, судя по записке, встречи с нами они побаивались.

О своих находках мы доложили командованию и, с его одобрения, приняли предложение немецких раз­ведчиков.

В следующий раз мы принесли в пещерку и оставили там пачку своих агитлистовок.

Почти два года продолжалось это странное переми­рие и обмен листовками. Трудно сказать, что немцы де­лали с нашими агитками, а мы их пропагандистскую про­дукцию аккуратно сдавали в особый отдел.

Однажды мы, как могли, изобразили на листке рейхс-маршала Геринга, а явившись а пещеру на другие сутки, увидели, что наша карикатура мастерски переделана — в толстяке с сигарой можно было без труда узнать Чер­чилля. На обратной стороне листа немец — как видно, неплохой художник — показал, как надо рисоеать Герин­га. Он изобразил его с широким ремнем на большом животе и кулаком-кувалдой, бьющим по Британским ос­тровам.

PAGE122

Убежище в скале стало как бы своеобразным почто­вым отделением, причем мы туда не заходили, пока не убеждались, что пещера свободна. Так же поступали и немецкие разведчики. Не было случая, чтобы одна из сторон нарушила этот негласный договор.

Однако на все другие дела разведки соглашение не распространялось, и мы исправно таскали из обороны живых фрицев.

В темные ноябрьские ночи гитлеровцы выходили уси­ливать минные поля перед обороной, ставить дополни­тельные ряды колючей проволоки. Зная об этом, мы рыскали по всему переднему краю, выжидая удобного случая, чтобы взять «языка». Вскоре такой случай пред­ставился.

Мы заметили, что, выходя ставить мины передвысо­той Челнок, немцы отрывались от своих траншей метров на триста. Это натолкнуло Дорофеева на мысль, что можно подстрелить какого-нибудь фрица в ногу и ута­щить его, пока другие гитлеровцы побегут прятаться от огня. –~-

Разрабатывать операцию было некогда — вот-вот мог выпасть снег, и все наши хлопоты пропали бы пона­прасну,— и мы всем взводом почти без подготовки вы­шли в район высоты Челнок. Ждали до полуночи. Нем­цы, человек сорок, спустились в лощину перед сопкой и начали работать. Когда Иван. Ромахин, Николай Верь­ялов и я почти вплотную подползли к гитлеровским са­перам, взвод открыл автоматный огонь. Немцы броси­лись к своим траншеям. Но несколькими секундами раньше Верьялов из нашей бесшумной снайперки под­стрелил фрица, работавшего метрах в сорока от нашей засады. Пока шла стрельба и немцы приходили в себя, Верьялов и Ромахин успели сбегать к визжащему от.

124

страха гитлеровцу, оборвать кляпом его крик и волоком утащить под прикрытие скалы. Как мы и рассчитывали, минометного огня противник не открывал, боясь накрыть сбоих саперов, бегущих в траншеи. Минометы заговори­ли лишь после того, как немцы убедились, что одно­го солдата недостает и на его возвращение надеж­ды нет. 1

Добрый час. мы просидели за скалой, пережидая ми­нометный обстрел. Укрытие было надежным, никто из нас не получил и царапины.

Даже не верилось, что мы так легко, без подготовки и потерь взяли «языка». На традиционном ужине у ко­мандира полка нам было как-то неудобно принимать поздравления и почести. К тому же немец, взятый нами, оказался человеком очень трусливым и набожным, ма­ло что смыслил в военном деле, ценных сведений дать не мог и только добросовестно перечислил номера час­тей, стоявших против нас в обороне. Но традиция есть традиция — вкусную, приготовленную по особому рецеп­ту, треску мы съели с аппетитом.

В середине ноября, как это нередко случается в За­полярье, вдруг неожиданно потеплело, и немцы на пра­вом фланге нашей дивизии предприняли несколько атак, чтобы улучшить свои позиции. Атаки не удались, фаши­сты понесли большие потери. Много трупов осталось ле­жать в нейтральной зоне, и когда ветер дул оттуда — в наших траншеях стоял нестерпимый смрад. Взвод по­лучил приказ — ночами оттаскивать трупы врагов в не­большое озерцо. Эта неприятная, выматывающая нервы работа отняла больше недели, но приказ мы выпол­нили.

Начался декабрь. Давно замело снегом сопки и ло­щины. У нас, разведчиков, вынужденное безделье. Впро-

■

чем, тиши.ча и на позициях полка. Редко-редко щелкнет ■ыстрел, простучит автомат. Светить ракетами немцы перестали — на белом снежном одеяле даже в поляр­ную ночь все видно далеко и отчетливо.

Как-то мы собрались в землянке разведчиков. При­несли очередную почту. Сергей Власов, молча читавший свой треугольник, вдруг обратился ко мне:

— Иван, а тебе привет. •

— От кого? — удивился я.

— От Ивана Богатыря. Грозится устроить тебе на орехи за то, что ни разу не написал ему. Теперь поджил­ки подвязывай,— пошутил Сергей.— Ты 'ж его знаешь…

Да, Ивана Богатыря я знал. Хорошо. Иван Богатырь был моим другом по школе разведчиков. Сибиряк ро­дом, до войны он работал в Московском университете и прекрасно знал несколько иностранных языков, в том числе и немецкий. Больше того, Богатырь легко разби­рался и в диалектах этого языка, запросто переходил с берлинского на силезский или померанский говор.

Не скрою, что я завидовал его знаниям, твердости и смелости.

В Москве сорок первого года мы с Иваном нередко выходили охотиться за вражескими ракетчиками и на­водчиками, которые фонариками сигналили гитлеров­ским самолетам. Однажды во время очередного воз­душного налета из подъезда дома прямо под ноги на­шему патрулю выкатилась стайка мальчишек.

— Дяденьки! — крикнул один из них.— Там, на чер­даке, чужой. Фонариком в небо светит!

Московские мальчишки военных лет. Вездесущий и нахальный народ, великие мастера шастать по крышам и гасить зажигалки, наблюдательные и дошлые защитни­ки столицы. Им нельзя было не верить. Мы с Власовым

PAGE124

кинулись было в дом, но Богатырь движением руки ос­тановил нас и, указав на пожарную лестницу, объявил, что кому-то надо остаться здесь, у лестницы, на случай, если «светлячок» попытается удрать этим путем. Мы с Серегой жаждали подвига, хотели своими руками схва­тить немецкого шпиона и поэтому не выразили желания торчать внизу. Ваня сказал, что останется сам. Мы зато­пали вверх по лестничной клетке, не подозревая, что Богатырь обхитрил нас и выбрал для себя самое трудное.

Когда мы, обшарив незнакомый чердак и набив себе синяков, вылезли через слуховое окно на крышу, Иван уже боролся с каким-то человеком. Оказалось, что Ео-гатырь поднялся по наружной лестнице на крышу этого восьмиэтажного дома и застал сигнальщика на месте преступления. В те тяжелые для Москвы дни сущестзо-гсл приказ без суда и следствия уничтожать на месте всех диверсантов, наводчиков самолегоз и всю прочую фашистскую тварь. Не раздумывая, Иван сбросил с кры­ши дико заоравшего сигнальщика.

В другой раз Богатырь отличился, когда вея в Москве наблюдение за каким-то неизвестным типом. Неожидан­но тип сел в поезд дальнего следования. Иван тут же полез за ним и ехал трое суток. Уже где-то за Уралом он сдал своего подопечного под наблюдение работни­ков госбезопасности. Вернувшись в Москву, Богатырэ получил благодарность в приказе начальника училища.

И вот теперь мой старый товарищ напомнил о себе. В тот же вечер я настрочил Богатырю длинное письмо, еовсю расхваливая свое житье-бытье в армейской ра –ведке. Через неделю пришел ответ. Иван намекал на кс-кую-то загадочную операцию в крымских плавнях и со­общал, что будет рад, если увидит меня в этом деле ря­

127

дом с собой. Разумеется, я тут же дал согласие, так как знал: где Богатырь, там по-настоящему интересное дело.

Примерно в середине декабря меня и Сергея Власо­ва неожиданно вызвали в штаб полка и передали приказ штаба дивизии — приготовиться с вещами к отправке в Москву. Мы догадались, в чем дело, и не знаю, чего больше было у нас на душе: радости или огорчения. Ра­довало то, что снова увидим Москву, старого друга, что будем участвовать в важной операции. Огорчало расставание с ребятами взвода, к которым привыкли, как можно привыкнуть только на войне.

Позвонили в первый батальон девчатам снайперам и устроили прощальный ужин. Расставание стало трога­тельным и тяжелым. В голове все время стоял вопрос: «Свидимся ли еще?» Саша Плугова откровенно всплак­нула. Больше всего был огорчен Ваня Ромахин, все вре­мя спрашивал, нельзя ли ему с нами, но поняв, что нель­зя, загрустил и умолк. Словом, веселых проводов, как мы ни старались, так и не получилось.

На другой день полуторка довезла нас на аэродром, а оттуда на «Дугласе» мы прилетели в Москву. Нас никто не встретил.

Мы сели в электричку и прибыли в главную военную комендатуру столицы.

Предъявив документы, получили точный адрес поле­вой почты, куда нам следовало явиться.

Мы поселились в маленькой гостинице на юго-западе Москвы. Разыскивать кого-либо и тем более называть фамилии нам запретили. Не полагалось заводить зна­комства, и вообще следовало вести себя так, чтобы не вызывать ни малейших подозрений, Выходить из гостиницы без специального на то разрешения тоже.

PAGE128

запрещалось, и мы, проторчав е комнате целый день, совсем было заскучали. Но к вечеру настроение под­нялось: приехал Иван Богатырь. Энергичный, подвиж­ный, веселый, он вошел к нам в номер совершенно не­ожиданно, не постучав. Распахнув двери, сразу с порога закричал:

— Ах вы, бродяги северные, привыкли там на краю земли филонить и тут хотите отсидеться? Не оыйдет! Не затем я по начальству бегал, чтоб вы тут сидели!

Иван подошел, обнял нас обоих сразу, а потом долго мял поочередно, то будто бы любуясь нашим видом, то изучая.

Наконец восторги, вызванные встречей, улеглись, и мы разговорились.

Рассказали Богатырю, чем мы занимались все это вре­мя, как воевали в Заполярье.

Иван объявил, что завидует нам.

— Вы там — худо-бедно, но немчуру бьете, — хмуро сказал он, — а я вот всяких заданий выполнил много, но пока еще не убил ни одного немца.

— А что, не приходилось встречаться?— поинтере­совался Сергей.

— Да нет, встречался, даже ходил между ними, но стрелять — не стрелял.

В тот первый вечер нашей встречи мы просидели еще долго. Иван рассказал, что операция, на которую он при­глашал нас, уже проведена — в Крыму, в районе Анапы успешно действует наш общий знакомый лейтенант За-дорожный.

— Но вы не расстраивайтесь, — бодро заявил Бога­тырь,— для нас есть еще одно деликатное дельце чуть поближе Крыма. Да и ну его к дьяволу, этот Крым,— все равно там сейчас не купальный сезон.

5 Мы– разведка

119

Но зря Иван пытался отшутиться. Мы-то отлично ви­дели, что он очень переживает, обижен, что в Крыму обошлись без него.

Прощаясь, Иван сказал, что завтра утром он заедет за нами и отведет к шефу, фамилию которого нам знать не обязательно.

Провожать гостей тоже не полагалось, и мы с Сер­геем терзались сомнениями. На другой день утром мы все трое были в штабе центра партизанского движения.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

«ЗАДАНИЕ — УКРАСТЬ ПОЛКОВНИКА!»

Дежурный офицер, сидевший в приемной, выслушал Богатыря и вскоре провел нас в кабинет, где навстречу мам поднялся из-за стола седой полковник. Совсем не по-военному, жестом указав на кресла, он пригласил

< есть. Глаза его смотрели тепло, внимательно и чуточку изучающе. Тут же в довольно просторном кабинете, по­мимо стола, четырех кресел и нескольких стульев вдоль – гены, стояла за полураздвинутой ширмой раскладушка, накрытая шинелью. Полковник заговорил мягким, при­ятным голосом. Спросил, где и когда мы родились, где учились, когда вступили в комсомол, где и как воевали.

< )гвечать ему было легко и просто, ибо вопросы задава­лись с дружественной, почти отеческой интонацией п голосе.

Затем полковник обратился к Богатырю и поинтересо­вался, как идет подготовка к операции и какие встреча­ются трудности.

Богатырь отвечал точно, коротко, так, что мы ничего не могли понять кроме того, что какие-то дела обстоят нормально.

Подойдя к стене, полковник отдернул шторку, за­крывавшую большую карту, и жестом пригласил нас

подойти.

— Как вы думаете, — сказал он, — доверяют ли нем­цы своим сателлитам, ну, например, румынам или венг­рам?

— По-моему, не очень,—ответил Богатырь.

131

— Верно. И особенно мало доверяют они румынам, считая, что те бездарны в военном деле. Поэтому на высших командных должностях в румынской армии на­ходятся немецкие офицеры, что дает им возможность контролировать действия румынских частей и навязы­вать свою волю. В штабе партизанского движения,— продолжал полковник, — есть мнение, что румынские офицеры и солдаты с подозрением относятся к немец­ким ставленникам, а многие почти открыто ненавидят немцев. Вот наша с вами задача, товарищи, и состоит в том, чтобы помочь румынам еще больше ненавидеть немцев, дать им понять, что фашизм — наш общий сраг. Словом, штаб считает необходимым начать истреб­ление немецких офицеров в румынских частях. Для на­чала— вот в этом районе, — полковник поднес каран­даш к карте, — вашей группе предстоит захватить коман­дира румынского полка, ярого нациста. Подробный'план операции получите позднее. Желаю успеха.

Слушая полковника, я просто не верил ушам: как это, украсть командира полка? Что они там, бараны? Но об­щая идея захватила и увлекла. Мы жаждали деталей, а главное — действий. Однако прошло много часов, прежде чем мы покинули штаб и вернулись в свою ма­ленькую гостиницу на краю Москвы. Операция готови­лась солидно, прочно. Мы побывали во многих отделах штаба, изучали по географическим атласам и учебникам район, где нам предстояло действовать, знакомились с военной формой различных родов войск вражеской армии, взяли с собой для чтения немецкие воинские, уставы и наставления. От нас требовалось изучить все это до тонкости, причем в самые короткие сроки. Мы должны были приобрести даже привычки немецкого офицерства.

Ш

На другой день к нам в гостиницу Иван Богатырь привез настоящего немецкого офицера, и тот несколько часов с большим усердием старался привить нам изыс­канные манеры. Прежде всего научились небрежно, с этаким форсом отдавать честь. Добавлю, что это ис­кусство мы довели до совершенства, уже самостоятель­но упражняясь перед зеркалом.

Разговаривая с немцем, я спросил, как он находит мое произношение, не выдает ли меня акцент.

Офицер был до обидного откровенен:

— Вас никто и никогда не примет за немца, — ска-1лп он, — можете на это не рассчитывать. Слишком много грубых ошибок, а произношение, как у вас гово­рят, рабочее и крестьянское. Вот он, — офицер указал ил Ивана Богатыря, — может быть, и есть настоящий не­мец, только в этом не –признается. Во всяком случае, он больше немец, чем русский.

Иван не знал, что делать: то ли радоваться такому ио-лплименту, то ли сердиться.

Все дни, связанные с подготовкой к операции, были «•полнены до предела разными занятиями, и лишь позд­но вечером, когда голова тупела, мы могли немного поговорить о жизни. Выйти прогуляться, сходить в кино мы, откровенно говоря, побаивались.

Москва той поры все еще оставалась полуфронто-п..1м городом. На улицах ходили патрули, появление пе­ред которыми в военной форме означало дилемму: или –Наши документы!», или «Пройдемте в комендатуру!». То и другое нас не устраивало. Не покажешь докумен-■ы—дезертир, а покажешь — какой же ты после это­ю разведчик, коли тебя уже знают? Вот и пришлось мам безвылазно сидеть в гостинице до тех пор, пока Иван Богатырь не раздобыл нам гражданскую одежду

13)

и московские документы, включая ночные пропуска. Мы получили возможность гулять по вечерам и ходить в кино, где сидели по два сеанса подряд, обдумывая все детали теперь уже хорошо разработанной операции.

Однажды Богатырь вручил мне маленький фронто-рой треугольник из грубой коричневой бумаги, той са­мой, в которую заворачивали заводские пачки патронов. Письмо было от Ивана Ромахина. Он сообщал, что во взводе по-прежнему нет командира и все ждут нас, что Дима Дорофеев получил орден Отечественной вой­ны второй степени, а он, Ромахин, представлен к Крас­ной Звезде. В конце была сделана приписка: «У нас сей­час много белого-белого снега, ночи лунные и светлые без всяких ракет. Счет убитых немцев растет, а Ваня Ромахин, хоть и чертыхается из-за наших промахов, но все время берет нас на передовую и на ничейную зем-л»б. Все девчата желают скорого вашего возвращения. Плугова».

Письмо принесло с собой тепло наших северных землянок, улыбки и голоса друзей. Оно обрадовало нас и в то же время заставило сладко сжаться сердце. Та­кое бывает, когда человек вспоминает лучшее, самое сокровенное, что было в прошлом. Спасибо вам, доро­гие. Мы вернемся, мы не имеем права не вернуться.

Еще несколько дней прошло в приготовлениях, и вот мы все трое в поезде Москва — Ярославль. Вагон пере­полнен. Едва нашли место. В общем купе, куда мы при­строили единственный чемодан, сидит стайка девчат. Знакомимся. Все они из какого-то училища и коренные москвички. Едут к родителям в Ярославль, куда в то вре­мя были эвакуированы многие государственные учреж­дения столицы. Поезд шел медленно, часами простаивал ка маленьких пустынных станциях, пропуская воинские

134

эшелоны. От нечего делать мы с девчатами почти всю дорогу резались в подкидного. В качестве стола для карт одна из девушек приспособила наш чемодан, чем г разу испортила нам настроение. Мы все время боя­лись, что чемодан ненароком соскользнет с колен и от­кроется. Тогда быть беде — пассажиры неминуемо при­мут нас за фашистов-диверсантов — ведь в чемодане лежали новенькие немецкие парабеллумы и черная офи­церская форма войск СС. За сутки пути нам так и не удалось сомкнуть глаз.

В Ярославль прибыли в полдень и прямо с вокзала поехали в городскую комендатуру. Там о нас знали и сразу же отправили в гостиницу. Утром следующего дня мы уже тряслись на грузовике по левому берегу Волги.

День стоял морозный, яркий снег искрился в лучах солнца и слепил глаза. Грузовик бежал по хорошо ука-I анной дороге легко и быстро.

В кузове кроме нас троих находились еще четверо: капитан-артиллерист, возвращавшийся в свою часть пос­ле госпиталя, два солдата и молоденькая медицинская < естра. Все они сидели спиной к кабине, спрятав лица от встречного ветра и подняв воротники шинелей. Мы же, поддерживая друг друга, стояли во весь рост и мужест­венно глядели вперед. Морозный встречный ветер жег лоб, щеки, подбородок, выдавливал из глаз слезы. Мед-( естра строго заметила, что смотреть на ветер нельзя, надует в глаза и будет больно.

Но мы отшучивались и даже пытались доказать, чго »то нам полезно. Если бы сестричка знала причину наше­го «отважного» поведения! Нет, не бравада, не жело-ние показать хорошенькой женщине свою волю и вы­носливость заставляли нас «плакать» на бешеном ветру.

С какой бы радостью мы присели, отвернулись и спря­тали головы в шинели! Но ведь немецкие офицеры, при­бывшие с острова Крит, должны иметь загорелую, смуглую кожу, а мы были бледнолицы, как грибы-шам­пиньоны. И грузовик-то мы выбрали для того, чтоб в пути обветрить и провялить наши лица до менее по­дозрительного цвета. Много раз мы останавливались, чтобы подышать, размять затекшие ноги, иногда в по­путной деревне удавалось согреться за самоваром. В одной из деревушек мы постучались в первый же по­павшийся дом и спросили у открывшей двери молодой хозяйки, не угостит ли она чайком озябших путешест­венников. Женщина улыбнулась открыто, весело и при­гласила в дом.

В избе на русской печи лежала маленькая седая ста­рушка. Молодая хозяйка стала на лавку, и мы услышали шепот:

— Маманя, люди тут с дороги. Обогреться просят.

Самовар, что ль, поставить?

— Ставь, а я в погреб спущусь.

Через полчаса мы сидели за пыхтящим самоваром, хрустели солеными огурцами и квашеной капустой, а старушка, жалостливо поглядывая на нас, то и дело просила «не отказать» и «откушать». К концу чаепития, ксгда мы оттаяли и насытились, завязался разговор. Ста­рушка объявила, что нынче ей бог послал праздник — оба сына, как сговорились, с фронта письма прислали. Бог их миловал — пока живы и здоровы.

Старушка без умолку рассказывала о своем житье-бытье— «до войны, милые, разве так жили?»; о колхоз­ных делах—«скотина-то у них страсть как отощала, ка­кая из соломы еда»; о своей красивой невестке — «она мне эаместо дочери родной».

1М

И вдруг эта старая добрая женщина, у которой, ка­залось, вся жизнь-то от стола до печки, сказала:

— Люди вы, гляжу, военные, грамотные. Скажите мне, сынки, доколе же вы отодвигаться-то будете? Сколько же солдат у бусурмана проклятущего Гитлеря-ки, коль их кажинный день сон по радио тыщами кла-лут?

И пока мы мялись, подыскивая слова, чтобы отве­тить старушке, та вздохнула и убежденно произнесла:

— Видно, наши генералы поля большого никак не найдут. Вот как найдут, и тогда войне полный конец.

— Какого поля, мать?

— Такого большого поля, чтоб всем миром собрать-с я и побить фашистов.

Мы были поражены таким неожиданным выводом и не сразу поняли глубокий смысл этих слов. Бабка дей-< пзительно как в бога верила, что непременно найдется такое поле, где русские могут развернуться во всю свою мощь и одолеть супостата. Мне хотелось встать и об­нять эту старуху, невольно преподавшую нам урок ве­ликого патриотизма и веры в победу. Я глядел на корич­невые морщинистые руки старой крестьянки, на ее осу­нувшееся с запавшими глазами лицо, и вдруг с острой жалостью понял, что бабка плоха, она не дождется конца войны, не дождется сыновей. Хотелось сказать: "Мы найдем поле, мать, и победим».

В Горьком мы простились с попутчиками. Через не­сколько дней, пересаживаясь с одной машины на дру­гую, добрались до цели. Это был штаб Донского фрон­та. В отделе разведки ждали нас и сразу же переправи­ли в одну из дивизий на передовую линию обороны.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

«РУМЫНСКИЙ БЛЮЗ»

В избе, где располагался разведывательный отдел дивизии, нас встретил молодой подтянутый капитан и объявил, что начальник отдела отсутствует, но прика­зано накормить нас, сводить в баню и устроить на от­дых. Штабной писарь отвел нас в маленькую избушку на самом краю деревни и познакомил с хозяином — молчаливым старым крестьянином с редкой, будто выщипанной бородкой. За ужином я спросил старика, почему они не ушли, как другие, из села,—ведь это передний край, немцы рядом.

— Он за Волгу пройти не должон, — хмуро сказал хозяин, — не пропустят. А ежели пропустят, то он и вез­де достанет, так что лучше сидеть дома.

Поговорив еще немного, мы устроились на деревян­ных лавках и заснули, но вскоре нас разбудили громкие голоса. Они принадлежали пятерым солдатам и старше­му сержанту — разведчикам дивизии. Они только что вернулись с переднего края, где были вместе с майо­ром — начальником разведотдела.

Разговорившись, мы выяснили, что от всего состава разведывательной роты дивизии не осталось и отделе­ния. Видимо, без работы ребята не скучают.

Начальник разведывательного отдела дивизии, когда мы вошли, встал навстречу и со словами «очень рад» пожал руку каждому. Я сразу подумал, что на нас майор возлагает какие-то большие надежды и, очевид­но, попросит помимо нашего основного задания по-

1)3

мочь разведке. Забегая вперед, скажу, что я ошибся — разведка дивизии работала отлично, имела большую агентурную сеть у немцев и всегда была в курсе всех дел врага. А приветливость майора объяснялась тем, что он просто был приветливым человеком.

Майор поинтересовался, сколько времени нам потре­буется на подготовку операции и в какой помощи мы нуждаемся. Богатырь ответил, что требуется несколько дней: надо изучить оборону немцев и найти участок для прохода в тыл.

Майор немного помолчал и вежливо сказал:

— Изучать, конечно, можно, но не так долго. Дело в том, что через оборону немцев вас проведут мои то­ри, Думаю, что вы могли бы на них положиться. Если хотите, — продолжал майор, ■— можете пройти по уча-• тку и познакомиться с местностью. Проведет сержант.

И майор встал из-за стола, дав понять, что разговор окончен.

Утром, едва забрезжил рассвет, нас разбудил стар­ший сержант, а спустя час мы уже шагали к передовым I юзициям. Дорога шла степью, изрезанной балками и поросшей кустарником. Голые прутики торчали редкой щетиной: словно нарочно кто-то навтыкал в снег. Да, по такой местности незаметно не проберешься!

Глубокий овраг, наполовину занесенный снегом, привел нас на передовую. В окопах, полностью скрывав­ших человека, на земляных выступах сидели и стояли < олдаты. В специальных нишах лежали автоматы, патро­ны, гранаты и даже противогазы.

Противник находился от траншей примерно в двух километрах, и ружейно-пулеметный огонь почти не при­менялся. Зато мины и снаряды сыпались непрестанно, все кругом было вскопано разрывами, и снег сплошь

139

крылся грязно-серым налетом. Мы пошли по тран­шеям, надеясь найти место, откуда видна оборона нем­цев, но так ничего и не разглядели, кроме широкой черной полосы, вскопанной снарядами.

Вернувшись в деревушку, немедленно разыскали майора и попросили разрешения провести ночную вы­лазку за передний край обороны для наблюдения за противником. Майор пожал плечами, но разрешение дал, заметив при этом, что мы не сможем начать опера­цию до тех пор, пока не вернуться его люди из-за линии фронта.

Мы были о себе более высокого мнения, привыкли рассчитывать на свои силы, а не на чужого дядю, поэто­му в следующую ночь, надев маскхалаты, выбрались за передний край. Увы, о противнике мы ничего не узнали, хотя нашли много балок, удобных для скрытого подхода к немецким позициям.

Потом мы снова разыскали майора и нахально объ­явили, что готовы выйти на задание. На этот раз началь­ник разведотдела рассердился:

— Хватит баламутить, товарищи. Сказано, ждать — ждите! —Но тут же, устыдившись своей резкости, по­яснил:— Мы и сами могли провести эту операцию. Да незадача—во всей дивизии по-настоящему немецким владеет только переводчик, и тот непригоден — он да­же пленных фашистов побаивается. В армии, конечно, есть строевые офицеры, знающие немецкий. Хорошие офицеры, но не годятся они для такой работы. Вот и при­шлось вас вызывать.

Протягивая руку, майор добавил: ч

— Вы должны понять, что за успех операции я отве­чаю не меньше, чем вы. А пока не время, надо ждать. Поймите, это необходимо.

140

Прошло несколько томительных дней. Изнывая от безделья, мы прочитали все книжки, какие только на­шлись у хозяина избы, в охотку распилили и перекололи груду Дров. В тот момент, когда кончилось терпение, явился связной из штаба.

Майор был в отличном настроении и весело объявил, что дело на мази. Его люди с той стороны принесли не­достающие сведения. Мы можем готовиться.

Весь следующий день прошел в мелких, но важных таботах: мы подгоняли по росту доставленные нам чер­ные непромокаемые плащи — оказывается, в таких пла­щах ходят сейчас, в связи с оттепелью, все немецкие – фицеры; примеряли щегольские сапоги, которые также были «обеспечены» майором, и даже наводили лоск на ногти.

В шестнадцать часов мы явились к майору и, быстро переодевшись в эсэсовскую форму, шутливо приветст­вовали его выброшенными вперед руками.

Начальник разведотдела долго разглядывал нас и, наконец, сказал:

— Все правильно, только вот мундиры чересчур но­венькие. А ведь вы издалека, с дороги.

Мы сняли мундиры и, недолго думая, Принялись ими натирать деревянный грязноватый пол избы, пока одеж­да не стала достаточно поношенной.

Удовлетворенный нашим видом, майор снял трубку полевого телефона и попросил пригласить в штаб това­рища Маленького. Спустя некоторое время в избу во­шел небольшого роста паренек в ватных брюках и сте­ганой куртке.

— Товарищ майор, по-вашему приказанию… — ска­зал он. И мы смущенно переглянулись. Подросток ока­зался маленькой хрупкой женщиной.

141

— Знакомьтесь, Нина Петровна. — Майор широко по­вел рукой. — Это те самые разеедчики из центра.

Рука у Нины Петрозны была не по-женски твердой, голубые глаза смотрели внимательно и заинтересован­но. На вид ей можно было дать лет 26—28.

— Нина Петровна, — пояснил майор, — долго рабо­тала в этих местах учительницей и хорошо знает мест­ность. Она проведет вас через фронт почти до самой железнодорожной станции.

Весь вечер,с помощью карты-километровки мы об­суждали с Ниной Петровной детали прохода и договори­лись, что начнем операцию в следующую ночь.

Однако, вернувшись к себе в избу, начали спорить, а нужно ли вмешивать в это рискованное дело женщину, да еще такую, как Нина Петровна. Особенно кипятился Сергей Власов, доказывая, что мы прекрасно можем обойтись без проводника и пройти по карте.

— Ладно, хватит,—скомандовал Богатырь, — утро вечера мудренее.

Утром мы пришли к единому мнению, что без про­водника нас все равно не пустят, а поэтому заводить об этом разговор с майором не следует.

вот последняя проверка. Последний инструктаж у майора. Добрые слова напутствия. За передний край, до ближайшей балки нас сопровождали семь разведчи­ков. Нина Петровна одета просто: крестьянского покроя юбка, старые фетровые боты, куцуй полушубок, оторо­ченный внизу овечьим мехом, кашемировый, видавший виды платок. Документы у нашей проводницы были, как говорят, «железными» — их выдала Нине Петровне, как местной жительнице, немецкая комендатура. Единствен­ным, что грозило безопасности маленькой разведчицы при встрече с немцами, были мы сами. Понимая это, мы

143

/ цржались от Нины Петровны в 40—50 метрах: если нас обнаружат, то проводница будет ни причем и смо­жет уйти.

Шли почти всю ночь неведомыми для нас путями и остановились в глубоком оврага Нина Петровна сказа­на, что отсюда до станции не более двух километров. Те­перь мы пойдем одни, а она свернет в село по своим делам. Простились сдержанно, как это принято у развед­чиков, и она ушла в темноту.

Несколько минут ушло на переодевание. Снятую ■дежду закопали в снег и как могли замаскировали. Те­перь, превратившись в эсэсовских офицеров, мы должны творить только по-немецки, действовать, как немцы. Документы нас подвести не могли—они были настоя­ли, заменены только фотографии владельцев.

В село, где находилась цель нашей операции — штаб румынскою полка,— мы должны были явиться со сто-

ы железнодорожной станции. Но не могут же не­мецкие офицеры идти пятнадцать километров пешком. ! ' 1м предстояло либо сесть на попутную машину, либо 1 росить ее у коменданта станции.

Часам к девяти утра мы вплотную подошли к станци­онным постройкам и, выбрав момент, спокойно напра-лись в здание вокзала.

В середине помещения тянулись вылощенные дере­.. «ные диваны. На них располагалось десятка три сол­дат и офицеров. Вдоль стен были расставлены столики. В углу работал буфет. Наше появление осталось без внимания. Никто не проявил даже малейшего интере-.п — да и мало ли в прифронтовой полосе офицеров

п черных плащах.

Оглядевшись, подошли к буфетной стойке, где чело­, –к с красной феской на голове и оттого похожий на

PAGE123

турка разливал из больших бутылей пенистое пиво. По­клонившись и не проронив ни слова, он любезно подви­нул нам сразу три высоких кружки. Справа облокотил­ся на стойку и молча тянул пиво офицер-артиллерист. То же самое сделали и мы, внимательно разглядывая окру­жающих. Расплатились с буфетчиком настоящими рейхсмарками и отправились к коменданту станции, ка­бинет которого, как пояснил турок, размещался в этом же здании.

Комендант, румынский офицер, плохо говоривший по-немецки, был чем-то расстроен. Выслушав Богаты­ря— мы с Власовым, на всякий случай, помалкивали,—• он мрачно сказал, что специальной машины у него нет, а попутные пойдут в нужную нам часть не раньше чем будут разгружены прибывшие вагоны, то есть после обе­да. Комендант посоветовал нам пройти в следующее зда­ние, где есть гостиница для офицеров, и отдохнуть с до­роги. Это было лучше, чем торчать на вокзальных ска­мейках, рискуя встретить какого-нибудь любопытного собеседника, и мы отправились в гостиницу. Админи­стратор, тоже румын, был угодлив и расторопен. Он быстро позвал горничную, и та отвела нас на второй этаж в небольшую комнату с кроватью, двумя стульями и старым кожаным диваном.

Спустя несколько часов грузовая машина с тюками зимнего солдатского обмундирования, на которых вос­седали мы, въехала в нужное нам село.

Пока шофер уточнял у встречного румына, где нахо­дится вещевой склад, мы слезли и направились к центру деревни, внимательно наблюдая за всем, что нас окру­жало.

Село было дворов на двести. Большинство домов — маленькие, низенькие, крытые соломой. Только в цен­

444

гре несколько домов посолиднее, побогаче. На одном из них висит штандарт румынской армии. Значит, тут штаб. Уточняем это у первого попавшегося солдата и не торопясь, с полным равнодушием ко всему окружающе­му, направляемся к дому с флагом.

Стоящий у крыльца часовой, увидя нас, вытягивает-< я и по-ефрейторски, оттянув оружие, приветствует. I !ропуска он не спросил. Это нас не удивило, мы знали, что даже немецкие армейские офицеры стараются по возможности не связываться с представителями охран­ных отрядов своего фюрера.

Поднявшись на крыльцо, я по привычке оглянулся на –ысового-—он стоял по-прежнему навытяжку и смотрел ним вслед. Неловко вспоминать, но я невольно тогда выжал на своем лице нечто вроде улыбки. В сенях Бого-!ырь, обернувшись к нам, приложил палец к губам. Этот жест был понятен — мы должны только молчать. Иван имел основания беспокоиться за наше произношение.

Дверь отворили рывком, несильным, но рывком. В передней, которая прежде служила хозяевам дома .-.ухней, теперь размещались писаря штаба. За одним из грех столов сидел человек в расстегнутом мундире и что-то писал. Он вскинул голову, положил авторучку

поднялся, лихорадочно застегивая мундир. Но он /спел дойти до верхней пуговицы, потому что Сергей пасов, находившийся к писарю ближе всех, резко по-ьернулся и двумя руками сдавил ему горло. Мы с Богл-ырем, не задерживаясь, прошли к следующей двери. В другой комнате с голым письменным столом и сту­лом— видимо, приемной — никого не было.

Власов вошел следом за нами, с писарем он покон­чил без единого звука — это мы умели делать, это был наш хлеб.

145

Еще'пять шагов, и мы открыли дверь в последнюю комнату. Первым шагнул Богатырь, за ним я, потом Сер­гей. Дверь мы оставили чуть-чуть приоткрытой, чтобы услышать стук входных дверей.

Прямо перед нами за столом сидел грузный крупный человек с полковничьими погонами. Справа у стены на раскладушке лежал другой. При нашем появлении он потянулся к кителю, висевшему на спинке стула. Пол­ковник спокойно и пристально рассматривал нас и ждал. Неожиданно, вопреки разработанному плану, Иван Бо­гатырь с угрозой выпалил: ,

— Господин полковник, мы прибыли для получения сведений.

И Иван шагнул к столу. То же пришлось сделать и мне.

— За какими сведениями? — спросил полковник спо­койным и ровным голосом.

И снова неожиданное:

— Какие нам необходимы.

Лицо полковника стало бескровным. Медленно, грузно он поднялся, опираясь на широко расставленные руки, и с расстановкой проговорил:

— Вы что-то пу-та-е-те, господа.

В тот же миг полковник схватил лежавший на столе кортик и занес его. Богатырь отшатнулся. Я кинулся впе­ред, вытянув руку навстречу удару.

Я перехватил кортик, но тут же чуть не закричал от острой боли — нож распорол мне правую ладонь.

Я продолжал еще держать руку полковника, когда Богатырь, широко размахнувшись, тяжело ударил пи­столетом в висок гитлеровца. Не выпуская из руки кин­жала, полковник стал оседать. Вббешенный Богатырь нанес еще один удар. Моя ладонь, разрезанная почти

до половины, хлестала кровью; я шарил глазами по ком­нате в поисках какой-нибудь тряпки, чтобы стянуть ру­ку. Увидел, как Власов стукнул по голове вскочившего с раскладушки другого офицера и сунул в его малень­кий рот пакет первой помощи. Иван лихорадочно соби­рал со стола полковника бумаги, потом стал открывать ящики. Все это пронеслось перед глазами как в калей­доскопе, а в голове стучала одна мысль: как остановить кровь. Наконец, я увидел, что тумбочка, на которую мой взгляд натыкался не раз, накрыта белой салфеткой. Сорвав ее, замотал руку, сунул за борт мундира и толь­ко тогда огляделся более осмысленно. Полковник был мертв. Румынский майор — о чине можно было судить по кителю — лежал без сознания. Причем, засовывая кляп, Власов перестарался, и вытащить пакет изо рта майор не сможет, если и очнется.

Делать здесь больше нечего. Теперь дорога каждая, секунда. И я первым быстро направился к выходу. Мы вышли в приемную, но Богатырь вернулся обратно, взял со стола полковника пачку сигарет и догнал нас.

Часовой неторопливо прохаживался около крыльца и, завидя нас, опять вытянулся. И тут Богатырь, снова от­чебучил номер. Не знаю, что это было—ухарство или стальная выдержка, но он, сунув в рот сигарету, подо­шел к часовому и протянул тому пачку, одновременно попросив огонька.

Сигарету часовой не взял, но зажигалку вытащил. Бо­гатырь чиркал кремнем и прикуривал неторопливо, ка­кими-то сверхзамедленными, нарочитыми движениями. У меня в душе закипала злость — Иван своим поступ­ком подвергал нас ненужному риску.

Прикурив, Богатырь повертел зажигалку в руках и как бы нехотя вернул ее солдату. Румын тоже начал

рассматривать зажигалку, пытаясь, видно, понять, чем .»го она заинтересовала немецкого офицера. А Иван — ■ тоб ему сдохнуть! — продолжал опасную игру. Он . горожно, почти нежно надвинул солдату его глубокую пилотку на самые глаза и только тогда медленно пошел < т крыльца.

Моя рука за бортом кителя горела огнем, кровь — это чувствовал — продолжала течь, и салфетка так на-Ьухпщ что рубашка прилипла к телу. Нужно было ухо­дить, уходить немедленно!

Мы было направились в тот конец села, откуда при­дали, но к нашему счастью, нас тут же догнали не-олько машин, идущих по дороге к станции. Задний /эовик мы остановили и на виду у часового быстро .брались в кузов. Отъехав от села километра два, мы на ходу спрыг-ли и, выждав минуту-две, пока машины скрылись, пустились в глубокий придорожный овраг и побежали сторону фронта. Спустя восемь-десять минут после ого, –как мы оставили машину, по дороге пронеслась станции набитая солдатами грузовая машина, а за ней егковая. Не знаю, может быть, это была погоня за ими —ведь в селе видели, как мы садились в гру­зовик.

Через полчаса мы уже были далеко от опасного рай­она и смогли чуточку передохнуть, а заодно выложить Богатырю то, что было на душе.

Я прямо заявил Ивану: операция провалилась иск­лючительно по его вине.

— Почему ты решил сыграть в Олеко Дундича? — поддержал меня Власов. — Почему ты думаешь, что те-( с дозволено рисковать своей и нашими жизнями? Ради чего ты это делал?

PAGE149

Иван не стал и оправдываться. Видимо, он только сейчас стал ясно понимать, что произошло, и только сейчас, после наших упреков, смог взглянуть на свое неведение со стороны. Он лишь повторял:

— Виноват, ребята, виноват.

— Чего ты рисовался перед часовым? — добивался ответа Власов

Богатырь молчал, понимая, что мы правы. И действи­тельно, мы ведь могли, выдавая себя за эсэсовцев или, в крайнем случае, угрожая оружием, попытаться увести с собой немецкого полковника и выполнить задание. Из-за выходки Ивана мы даже не сделали такой попыт­ки. Сознаюсь, что с того времени мы с Сергеем Власо­вым стали иначе относиться к нашему другу, ушли куда-то восхищение, теплота и близость, хотя мы долго не признавались себе в этом.

Из вражеского тыла мы вышли глубокой ночью, ис­пользовав овраги и свой немалый заполярный опыт пол­зать у врага под носом.

Через полтора часа мы уже находились в штабе ди­визии, откуда уходили на операцию, и сдали добытые бумаги. На другой день утром начальник разведотдела устроил разбор операции. Иван Богатырь подробно и точ­но рассказал все, как было, что произошло, и заявил, что в срыве задания больше всего виноват он.

Услышав это, майор вдруг спросил:

— А почему вы решили, что задание не выполнено?

— Мы не привели, как было обусловлено, командира полка, которого можно было взять без шума, — объяс­нил я.

— Да, но вы доставили документы.

Оказалось, что среди бумаг, захваченных нами в штабе румынского полка, были секретные приказы и донесения, рассказавшие командованию больше, чем мог бы сообщить пленный офицер. Такой поворот дела удивил и обрадовал.

Когда мы пришли к себе в избу, Иван неожиданно пытащил из-за борта кителя офицерский кортик, тот самый, что развалил мне ладонь.

— Ну что, возьмешь своего крестного?

— Возьму.

И я спрятал в чемодан на память нож с серебряной рукояткой и гравировкой на лезвии: «Великая Герма­ния».

Прошло несколько дней. Я подлечил свою руку, и прибыли люди майора с той стороны. Они сообщили, что в румынском полку наша диверсия вызвала боль­шой переполох. Начальник штаба румынского полка, ко­торого мы стукнули и оставили с кляпом во рту, аресто­ван: немцы посчитали, что убийство и похищение ил таба важных документов произошло не без его ведо­ма. Полковника, как важную персону, увезли хоронить в Германию. Вместе с этими хорошими вестями развед­ка принесла и печальную новость — з руки гестапо по­пала и была замучена там наша проводница — Нина Петровна. Это сообщение тяжело сразило майора — он посерел, был молчалив и задумчив, отвечал невпопад. Мы догадались, что маленькая учительница значила длп него больше, чем просто умная разведчица.

Операция «Румынский блюз» была закончена, и вско­ре мы выехали в Москву.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

ЧТО ТАКОЕ «НЕ ВЕЗЕТ»

Новый, 1943 год мы с Власовым встречали в Москве. Морозыстояли крепкие. В нашей маленькой гостинице было холодно, неуютно, и мы очень обрадовались, по­лучив записку Богатыря с приглашением на празднич­ный вечер, тем более что на другой день нам предсто­яло проститься с Москвой и нашим другом. Прифран­тившись насколько позволяло наше походное обмунди­рование, мы отправились по указанному Иваном адресу.

Ехали сначала на трамвае, потом на метро, долго шли пешком и, наконец, очутились в доме, где мы нико­го не знали, нас никто не знал, но ждали, как дорогих гостей.

Кроме Богатыря здесь были несколько парней лет по семнадцати, работавших на военном заводе, хозяйка квартиры, приветливая и еще не старая женщина, и доб­рый десяток девушек с того же номерного завода, что пареньки и хозяйка дома.

В этой сугубо штатской компании мы представляли армию и не без смущения принимали знаки внимания, положенные фронтовикам.

Девчата военных лет. У них не было нейлоновых блузок и узорчатых чулок. В передней рядком стояли подшитые валенки, а на вешалке наши шинели обнима­лись с короткими женскими стеганками. И танцевали девчата какое-то патефонное танго, и руки у них были сухие и шершавые. И не искрилось в новогодних бока­лах шампанское —в граненых стаканах был налит спирт,

PAGE152

разведенный водой. Но, как и теперь, били тогда мо­сковские куранты, и мы пили за то, чтоб пришло счастье, чтобы в наступающем году пришла победе.

А на другой день, 1 января 1943 года, мы поехали 18 Ярославский вокзал, сели в поезд, следовавший до логды, и на четвертые сутки высадились на станции Кола.

Здесь было белым-бело от снега. Раздобыв лыжи, мы с Сергеем резво побежали в сторону фронта. Зано­чевали на развилке дорог у артиллеристов, а на другой день попутной машиной добрались до родного Шпиля. Как сладко заныло сердце, когда я увидел наши не­взрачные, занесенные снегом землянки, когда из две­рей начали выскакивать знакомые разведчики . Вот, спрямляя путь, лезет через сугроб Дима Дорофеев, г радостным криком бросается навстречу Ваня Ромахин.

г

9т же бесом крутится и хлопает себя по бокам Петя

г

ришкин — Дудочка. В своем белом маскировочном ха­лате нараспашку он до смешного похож на пингвина. Вот ждет очереди обняться степенный Дима Иванов.

Ребята искренне рады нашему возвращению .и, не давая опомниться, засыпают вопросами:

— Ну что?

— Как съездили?

— Как там столица? Стоит? Милые вы мои други!

Неуклюжие, неповоротливые в своих зимних доспе­хах и близкие, родные!

Но встреча встречей, а служба службой. Вот и сейчас, •йвидя капитана Терещенко, как всегда подтянутого, чадного, красивого, Дима Дорофеев вполне командир­ским голосом кричит:

— Станови-ись! Смирно!

И, приложив руку к ушанке, Дима стучит валенками навстречу офицеру:

— Товарищ гвардии капитан, взвод готов к выполне­нию задания!

А потом, кивнув в нашу сторону, весело до­бавляет:

— Тут, товарищ капитан, подкрепление бог послал. Заметно обрадовался нашему возвращению и капи­тан Терещенко.

— Вовремя прибыли, товарищи,— говорит он, пожи­мая нам руки.— Но разговоры потом, а сейчас прика­зываю отдыхать.

Минут через двадцать, когда разведчики отправились в очередной поиск за передний край, Терещенко зашел к нам в землянку и пробыл не меньше часа. Мы расска­зали ему о своем путешествии на Донской фронт, а он—■ о делах в полку. Оказывается, наш взвод вот уже боль­ше месяца делает попытки взять «языка»— и все впус­тую. Ноудачи измучили ребят: разведчики измотали нер­вы, стали терять уверенность в свои силы-, а это хуже всего. Капитан сказал, что он собирается просить коман­дование на несколько дней отправить взвод разведки в дивизионный дом отдыха, чтобы поднять настроение у ребят, отвлечь их от невеселых мыслей.

Дима Дорофеев и другие разведчики вернулись уг­рюмые, злые, подавленные: и на этот раз поиск не удал– ■ ся. К обеду взвод был подмят по тревоге. Когда мы по­строились, начальник штаба полковник Каширский объ­явил, что командование полка дает разведчикам три дня на отдых и всякие личные дела.

—Думать о «языке» запрещается,— добавил капи­тан Терещенко,-—и прежде всего приведите себя в по­рядок. Обтрепались, что смотреть стыдно.

154

Прошли три дня отдыха, но разведчики по-прежнему глядели невесело. Вечером взвод построился, чтобы по­лучить задание. Капитан Терещенко, отдавая приказ, и не вспомнил о «языке» — взвод получил задачу наблю­дать и слушать противника в районе высоты 168. Это было куда проще, и ребята заметно приободрились, хо­тя каждый из нас понимал, что Терещенко попросту удлиняет разведчикам передышку.

Высота 168 находилась за озером, а на пути к ней — почти посредине озера, чуть ближе к противнику — воз­вышался скалистый островок. На него-то мы и прицели­лись. Во-первых, оттуда было рукой подать до враже­ской обороны, а во-вторых, там в расщелинах можно укрыться от минометного и артиллерийского огня. Мы провели на острове несколько ночей, а временами по двое, по трое ходили до самых заграждений противни­ка, чтобы слушать его траншеи. На седьмую ночь трое разведчиков, спустившись на лед, чтобы идти к высоте, наметили на снегу телефонный кабель и следы. Они тя­нулись в сторону нашей обороны, а другим концом ухо­дили к сопке Горелой. Мы решили, что к нашим пози­циям на Орлином гнезде по льду озера подобралась разведка противника с телефонной связью. Отправив двоих ребят предупредить командование, мы решили провод пока не трогать, а когда немецкие разведчики утром пойдут обратно, встретить их как полагается.

Ребята укрылись внизу в нише скалы, защищавшей от ветра, а мы с Ваней Ромахиным остались наверху. Пристально всматриваемся в темноту: в любой момент может появиться враг. Когда стало светать, мы заметили, что в мертвой зоне под высотой Орлиное гнездо у на­шей обороны действительно находятся немцы, но не маленькая группа наблюдателей, а человек восемьде-

PAGE155

сят-сто. Сразу же выпускаем длинные очереди из ав­томатов, даем немцам понять, что обратный путь через озеро им отрезан. Но, к нашему удивлению, гитлеров­цы не стали отходить. Казалось, они не придавали ника­кого значения тому, что за спиной у них появились рус­ские автоматчики.

«Ага,— думаю,— нас не хотят принимать всерьез? Что ж, мы еще заявим о себе, не век же им торчать под нашей обороной!»

Небо посерело, и немцы задвигались. Посылаю Ро­махина вниз привести ребят, но едва связной успел спус­титься со скалы, как гитлеровцы открыли по острову густой минометный и артиллерийский огонь. На мое счастье, мины и снаряды рвались большей частью на южной и западной стороне островка, а на скалу, где я лежал, не упало ни одного снаряда. Я увидел, что с высоты Горелой навстречу своим разведчикам выхо­дит большая группа немцев. Но их тут же загнал обрат­но огонь нашей артиллерии.

Однако немецкая рота разведки двинулась прямо на остров, а мой взвод не мог подняться из-за сильного огня, который гитлеровцы не прекращали ни на минуту. Цепь немецких солдат быстро подошла к острову, и, прячась за камнями, начала подниматься прямо на мою вершинку. Ни убежать, ни спрятаться. Один против целой своры. Ну уж коли отдавать жизнь, то подороже!. Жду еще пару минут и нажимаю спусковой крючок. Ужас! Затвор автомата медленно скользит в пазах. По­нимаю, что виновата загустевшая на морозе смазка. Сорвав кольца с гранат, бросаю их одну за другой в фа­шистов. Становлюсь на лыжи, лечу к обрыву и — будь что будет — прыгаю вниз с высоты примерно пяти-шести А\етров на лед озера. Тут же чувствую сильный

1, :

дар в спину и вижу красное небо, красный снег, крас­ное озеро — все кругом красное. Оказалось, какой-то фриц запустил в меня ракетой. Спас меня плотный полу­шубок. Приземлившись на лед, я услышал треск сломав­шихся лыж и, почти ничего не соображая, маши­нально побежал по направлению к высоте Горелой, занятой противником. Немцы, ослепленные ракетой, ^начала потеряли меня из виду, а потом начали палить в ту сторону, куда я должен был убегать, по их рас­четам. , /

Все еще в каком-то ошалелом состоянии я добрался до самого подножья вражеской высоты, прошел не­множко вдоль ее склона, а затем тронулся напрямик • ерез свое минное поле к Орлиному гнезду. Как я вы­брался из всех передряг того дня, не понимаю до сих пор. От ребят взвода я потом узнал, что стрелявшие в меня немцы спокойно ушли на высоту 168 без единой потери. Мои разведчики в это время сидели, затаившись / расщелине скалы, и не смели высунуть нос. Это они правильно сделали — их перещелкали бы как куро­паток.

Через некоторое время ребята добрались до своих траншей, и только тут, отдышавшись и перекладывая в памяти случившееся, мы поняли, что излишняя само­уверенность и расчет на глупость врагов прямиком вели нас на тот свет, а спасла взвод только редкая и странная случайность, которая бывает один раз за войну.

Урок, который преподали нам фрицы в январе 1943 года на заснеженном скалистом островке, разведчики крепко запомнили и потом в подобных ситуациях вели себя в тысячу раз бдительнее, а главное с уважением относились к противнику, к его способности быть не глу­пее нас самих.

Конфузная и одновременно счастливая для нас стыч-на с немцами на островке не изменила намеченного пла­на брать «языка» с высоты 168, и мы продолжали под­готовку к операции, проводили тренировочные занятия. Определили группу захвата: мы с Ромахиным, Иванов, Крылов, Гришкин и Верьялов. Первая тройка непосред­ственно захватывает «языка», а остальные обеспечива­ют безопасность с флангов. Группа прикрытия должна была засесть на островке против высоты 168 и находить­ся там до конца операции, действуя в зависимости от обстановки.

Вот и конец хлопотам. Сегодня в ночь — поиск. Зна­чит, надо сделать все, чтобы ребята не думали о пред­стоящем деле, отдохнули, проветрили головы. Таков за­кон разведчиков. Тут не помощь приходит испытанное боевое средство — песни. Песни в тихой вечерней зем­лянке не только отвлекали, но и давали подсознатель­ную волевую зарядку, будили в человеке жизненную энергию.

Группа прикрытия ушла на островок, а мы шестеро собрались в большой землянке. Дима Иванов подстраи-зает гитару, и Николай Верьялов тихо запевает нашу любимую:

Вьется в тесной печурке огонь, Не поленьях смола, как слеза…

Николай поет с заметным татарским акцентом, и от­того песня звучит еще трогательнее. Тихо, но дружно вступают наши голоса, из которых особенно выделяется высокий тенорок Дудочки.

…И поет мне а землянке гармонь Про улыбку твою и глаза.

PAGE158

Пальцы Димы Иванова, длинные и тонкие, плавно перебирали струны, и как-то не верилось, что они могут крепко сжимать кинжал. Потом пели опять грустную песню о разведчиках, сочиненную, должно быть, где-ни­будь в землянке:

Закури, дорогой, занури.

А назавтра до самой зари

Не приляжешь, уйдешь опять у В ночь глухую врага искать.

На плечах поносилась шинель,

Впереди тебя ясная цель.

Вижу я по туману волос —

Много выстрелов ты перенес.

Потом мы долго сидели и молчали, думая каждый о своем, пока не пришел посыльный: «Явиться к началь­нику разведки полка!»

Натягиваем белые маскировочные костюмы, берем оружие и выходим. В землянке у капитана Терещенко сидит начальник штаба полковник Каширский. Он-то и дает приказ—захватить контрольного пленного, осо­бо подчеркивая, что командование полка давно не име­ет свежих данных о противнике. Потом офицеры по-дру­жески желают нам удачи.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

ч п

Мы подходили к своему переднему краю, когда по­валил густой снег и разыгрался сильный северо-запад­ный ветер. Это нас не удивило и не встревожило: север остается севером, и пурга для него не диковинка. Одна­ко, выбравшись из траншеи, мы ослепли — буран засти­лал глаза и все вокруг. Двинулись гуськом, почти ка­саясь друг друга.

Согласно намеченному плану, группа захвата должна присоединиться на островке к группе прикрытия к два­дцати трем часам. А мы вот уже третий час кружим в не­проглядной снежной пелене и не можем понять, где земля и где небо. Пробуем пустить ракету, но она, едва выскочив из ствола, тут же пропала в белесой мгле. Хуже всего угнетала неизвестность: где мы находимся в настоящее время? Может, в тылу противника, может, на ничейной земле, или, может, в своем тылу.

Не можем даже определить, что под ногами — лед озера или каменистый склон сопки,— все кажется ров­ным и гладким.

К четырем часам утра мы выбились из сил, но лечь и отдохнуть не могли — через несколько минут нас бы закрыло сугробами. Мы бредем, цепляясь друг за дру­га, бредем, не зная куда. Идущий впереди падает. На него валюсь я, на меня Ромахин. Иванов, чертыхаясь* держится за колено — оказывается, он наткнулся на ко­лючую проволоку. Это был верхний ряд проволоки за­граждения, почти полностью занесенного снегом. Минут

PAGE160

двадцать нам потребовалось, чтобы откопать рогатку и установить ее происхождение. Она была немецкой, к тому же только гитлеровцы ставили пружинистую стальную проволоку, наша была железной, мягкой. А когда мы обнаружили подвешенный немецкий фугас, исчезли последние сомнения: перед нами — вражеская оборона. Решили, что упускать такой случай нельзя, тем более, что теперь мы знаем, в каком направлении надо отходить к своим. Расстояние от проволочных загражде­ний до траншей обычно не превышает пятидесяти мет­ров. Пригнувшись, идем вперед. Ползти необходимости не было, так как снег по-прежнему валил густой стеной. В немецкую траншею попадаем несколько неожиданно, просто обваливаемся туда вместе со снегом. Слева от меня Иванов, справа Ромахин. Вдруг вижу, как Иванов бросается на дно траншеи и начинает возню. Одним прыжком подскакиваю, и тут же немец в маскхалате, освободившись на какое-то время из объятий Иванова, дает автоматную очередь. Ныряю под немца, чтобы, распрямившись, рывком выбросить его из траншеи, но в тот же момент получаю тяжелый удар по голове и па­даю. Очнувшись, вижу, что около меня хлопочет Рома­хин, а Иванов и Верьялов выволакивают фрица из траншеи.

Выбираемся из окопа и мы. Бежим следом и через минуту догоняем ребят. Они, поочередно меняясь, та­щат немца на спине. Со стороны окопов — ни одного выстрела. Видимо, исчезновение часового еще не обна­ружено, а его очередь из автомата осталась без внима­ния. Мало ли стреляют на войне?

Пурга начинала стихать, и, отойдя примерно с полки­лометра, мы остановились передохнуть. «Язык» мешком лежал на снегу и почти не подавал признаков жизни.

162

Кто-то из нас, кажется Крылов, обеспокоенно откинул с головы фрица капюшон маскировочного халата и зло, г какой-то болью в голосе, выругался. Мы подскочили и обомлели, на шапке-ушанке сидела красная звездочка. Наклонившись над неподвижным телом, мы не могли глянуть друг другу в глаза, ибо поняли, что взяли сво­его.

Бессилие и злость, обида, чувство непоправимой и страшной беды — все это чередовалось в душе. Как же мы могли так тяжело ошибиться?

Но что-то надо делать? Мы подняли бесчувственное гело солдата и почти бегом понесли туда, откуда две минуты назад убегали.

Через час мы сдали «пленного» в санитарную часть второго батальона и не уходили до тех пор, пока врач не осмотрел солдата. Врач сказал, что ножевая рана, нанесенная солдату, смертельна и он вряд ли выживет.

Ножевая рана? Откуда? Я считал, что солдата кто-то из наших ребят стукнул по голове, чтоб не кричал. И вдруг ножевая рана?

— Это я его,— опустил голову Дима Иванов.

Что же выяснилось? Когда я свалился от удара при­кладом, уставший за ночь Иванов, будучи не в силах травиться с часовым, пырнул его ножом. Сама рана была неглубокой, но, к сожалению, нож задел сонную артерию.

Как мы узнали, в санчасти солдат к вечеру пришел в чувство и перед смертью успел дать следователю по­казания, которые как-то оправдывали наши действия. Он сказал, что из-за сильной метели наблюдения не вел, прятался на дне траншеи, думал, что немцы в такую ночь не пойдут. Во всем виноват он сам, так как допу­стил на посту беспечность.

PAGE163

Тем не менее особый отдел полка взялся за рассле­дование по всем правилам. Я понимал важность этого дела — такое ЧП случается не часто, но в то же время боялся, что майор Минутка станет сводить личные счеты. Ведь, если подходить формально, вины за убийство сво­его солдата вполне хватало, чтобы отправиться в штраф­ную роту.

Майор допрашивал меня дотошно и, как мне каза­лось, с некоторым злорадством, хотя другие офицеры полка искренне сочувствовали нашей беде. Показания наших разведчиков из группы захвата, рассказавших, как было дело, Минутка не особенно принимал во внимание, считая, что дружеские отношения не позволяют им быть объективными. И вся вина, естественно, ложилась на ко­мандира группы. А им был я. Спасли меня показания политрука роты, в которой служил погибший солдат.

Выяснилось, что политрук всего за несколько минут до нашего появления прошел по траншее и предупредил шеек, кто стоял на посту, е том, что надо в такую погоду удвоить бдительность. Получил такое предупреждение и наш «пленный», но, пропустив политрука, опять сел на дно траншеи и задремал.

Следствие закончилось суровыми мерами. Командир второго батальона капитан Воробьев был понижен в должности, а командира роты военный трибунал отпра­вил на три месяца в офицерский штрафной батальон на высоту Тюрпек. Все остальные, причастные к этому делу, в том числе и наша группа, отделались нервотрепкой. Однако моральное состояние разведчиков после этого рокового случая было подавленным. Мы ходили как потерянные, занимались с полным безразличием, раздра­жались по каждому пустяку и вообще, как заметили дев­чата-снайперы, глядели серыми волками.

164

Неожиданно взвод получил приказ — в полном со­ставе отправиться в дивизионный дом отдыха, который располагался при медсанбате дивизии в двенадцати ки­лометрах от нашего Шпиля. Эта новость ошеломила. Мы ждали наказания, а тут в дом отдыха на десять дней! За какие же такие подвиги? Эти вопросы мучили ребят всю дорогу, пока мы шли на лыжах к дому отдыха. Там на­ши душевные мучения усилились еще больше. Нас раз­местили, в уютных финских домиках. Кровати были за­правлены "белоснежными простынями, деревянный пол чисто вымыт, мы сидели на стульях. В столовой все по­давали в тарелочках, в стаканах. Мы ели борщ, пили ко­ша с молоком, тогда как в полку все службы из-за снеж­ных заносов довольствовались на завтрак половинкой сухаря.

Все это — непривычная чистота и благополучие, Ьы-овые мелочи, внимание дежурных сестер —в другое гремя сделало бы нас счастливыми, но сейчас попросту

угнетало. '

Под вечер, не найдя утешения в шахматах и книгах, гее собрались в одном из домиков. Долго молчали, не решаясь высказать-то, что было на душе. Наконец, Ро­махин не выдержал:

— Слушай, Дудочка,— сказал он, обращаясь к Пет­ру Гришкину,— тебе не кажется, что мы здесь едим не свой хлеб?

И вдруг заговорили все сразу, как это бывает иногда на колхозном собрании, когда каждый кричит свое, не обращая внимания на соседа.

— Хватит манной кашки!

— Отдохнули!

— Домой надо подаваться!

Решение было быстрым и единодушным.

PAGE165

На сборы понадобилось .меньше тридцати минут. Мы объявили дежурной сестре, что уходим в полк.

— Почему? — удивилась та.

— Да так, знаете, не понравилось у вас: удобств ма­ло и моря нет, как в Гаграх.

— Хоть бы до ужина остались! — растерянно засуети­лась сестра,—На ужин сегодня компот натуральный клюквенный…

— Рады бы,— в том же серьезном ключе продол­жал Серов, хотя в глазах его прыгали бесенята,— но и шамовка у вас не того, бедновата. Нам бы рябчиков

с устрицами.

Сестра, по-моему, так и не поняла шутки. Попроща­лась она сухо, не скрывая обиды.

Обратный путь к Шпилю прошли быстро и сразу со­брались в «кают-компании». Придумать убедительное оправдание своему поступку мы не успели — пришел ка­питан Терещенко. Он хмуро осведомился:

— Почему здесь?

Объяснить самовольный уход из дома отдыха было нечем, и мы в несколько голосов стали просить капита­на разрешить взводу поиск с захватом «языка».

— Та-ак,— протянул Терещенко,— значит, отдох­нули?

— Отдохнули, товарищ гвардии капитан!—отрапор­товал Ромахин.

— Ну-ну,—буркнул начальник разведки и вышел. Надо было чем-то заняться, и мы принялись чистить

оружие с таким старанием, будто бы оно за истекшие сутки покрылось тройным слоем грязи и ржавчины.

К вечеру в землянку пришел замполит полка майор Рябич. Он курил с нами, интересовался настроением, спрашивал, что пишут из дому, а под конец сказал, что

166

нам разрешат поиск, причем в самое ближайшее время, и что он лично уверен в успехе.

Поддержка майора Рябича очень обрадовала нас и подняла настроение.

Утром Терещенко объявил, что командование полка разрешает провести поиск для захвата пленного, но се­годня ночью на учебном занятии, приближенном к бое­вой обстановке, разведчики должны показать свои спо­собности командиру полка.

Весь день готовились, а вечером вышли к маленьк о­му озерцу, за которым стояла небольшая сопка. Мы знали — на ней сидят капитан Терещенко, подполкозник Пасько и смотрят во все глаза. Сумеем ли мы подой-и к высоте незамеченными на расстояние в 50 метров , как определялось условиями? Ромахин, Верьялов, Иванов, Гришкин и я должны были пересечь озеро и подобрать­ся к условным траншеям противника. Время операции ограничивалось.

Начали движение не по озеру, а в обход двумя груп­пами— мы с Ромахиным справа, остальные слева. Полз­ли быстро, но осторожно. «Противник» все время светил ракетами, но мы пока не видели красной ракеты, кото­рая объявила бы, что обнаружены. Через полтора часа достигли подножья высоты и, растянувшись в цепочку, начали осторожно по глубокому снегу приближаться к «траншее», где находились часовые. Кончилось заня­тие тем, что подполковник был сбит с ног, а капитан дал красную ракету, уже падая на снег в объятиях Ромахина.

Довольные, мы разошлись по землянкам и спали ку­да спокойнее и крепче, чем в доме отдыха.

На другой день в новых хрустящих маскировочных костюмах и снаряженные по всем правилам разведки,

PAGE167

получив кучу теплых напутственных слов и добрых сове­тов, мы вышли на нейтральную полосу в районе высоты Орлиное гнездо.

Падал легкий снежок, лыжи бежали ходко, и мы бы­стро добрались через озеро на островок.

Отдых позволили себе недолгий, с десяток минут, простились с разведчиками из группы прикрытия и, съехав на лед озера, пошли –к обороне противника. Время от времени останавливались и вслушивались в темноту.

Всего двадцать минут потребовалось, чтобы преодо­леть 600 метров пути по озеру и достигнуть подножья

высоты 168.

Хлопья снега, густые и липкие, падают почти отвесно. Мы осторожно продвигаемся вперед на коленях, все время ощупывая или разгребая руками снег — боимся наскочить на мину или фугас. По нашим расчетам, до проволочных заграждений осталось метров сто, когда снегопад вдруг поредел и мы прямо перед собой, мет­рах в пяти, не больше, увидели выложенную полукругом снежную стенку, а за ней две приплясывающие головы. Разведчики привыкли соображать быстро. Мы с Ромахи­ным разом вскакиваем и летим к окопу. Немцы от не­ожиданности совсем обалдели. Один из них выскочил из-за стенки и, расставив руки, словно собираясь ловить кур, закричал по-русски: — Куда, куда, куда?

Он совершенно забыл, что на его груди висит авто­мат, который действует куда убедительней, чем слово «куда». Куролов попал прямо в мои объятия. После уда­ра рукояткой кинжала в область сонной артерии немец начал оседать. На помощь подоспел Иванов, и мы вдво­ем поволокли его вниз. Другого гитлеровца закололи

168

Ромахин и Верьялов. «Кудахтанье» нашего пленника, ей-, димо, все-таки услышали в траншеях. Заработали не­только автоматов и пулемет. Пули засвистели над на­шими головами. Немец в сознание не приходил, и его яплоком тащили теперь четверо: Ромахин, Иванов, Верь­ялов и Гришкин. Я бежал позади. Нам оставалось до ост­ровка метров триста, когда немцы открыли минометный июнь. Разрывы поднимали снежные кусты почти рядом с нами, но осколков не было слышно, воздух вокруг нас ■ тал заметно теплее. Изо всех сил мы спешили к спаси-| льному островку. Задыхаясь от бега, я почти ничего и вижу и вдруг неожиданно для самого себя с ходу вле-|„ю в небольшую воронку. Ледяная вода моментально – бжигает тело. Кое-как выбравшись на лед, пытаюсь бе*» –сить, но только еле-еле переставляю ноги. Вижу, что .•встречу бегут двое ребят. Они подхватывают меня под • ышки и волокут прямиком к острову, не обращая вни-лния на разрывы мин. Это Николай Ерофеев и Сергей '..ирнов. Одна из мин хлопает неподалеку, и я заме-о, что ее осколки не обошли Николая и Сергея. Но ни виду не подают и темпа не снижают. На острове тоже рвутс?я мины, только теперь они не < (рашны: мы в укрытии.

Меня раздели, растерли спиртом. Кто-то подает ват­ник, кто-то гимнастерку и брюки.

Быстро одеваюсь. Но что делать с валенками? Они — .<нк железные, м нога не лезет. Пришлось разрезать го-ленйща.'

Через час, когда фрицам надоело швыряться минами, мы встаем на лыжи и уводим «языка». Группа прикрытия остается на островке до тех пор, пока мы с пленным не достигаем своих траншей.

PAGE169

-

Через полчаса у Орлиного гнезда нас встречают ка­питан Терещенко и девчата-снайперы.

Увидев немца, капитан не может сдержать радости и бурно поздравляет нас с успехом. В землянке он справляется о наших потерях. Докладываю, что потерь нет, если не считать легких осколочных ранений у Еро­феева и Смирнова.

Девчата засуетились вокруг раненых, допрашивая, что и где болит, но те смущенно улыбаются и отмахива­ются: дескать, уже зажило.

Тогда Саша и Зина начинают хлопотать вокруг меня, раздобыли сухие валенки, портянки. Переодеваюсь и вдруг вижу, что мой Ваня Ромахин сидит на камне и как-то странно водит головой. Широко открытые глаза смотрят без всякого выражения.

Кидаюсь к нему:

— Что с тобой?

— Убит,— говорит Ромахин.

Сначала думаю — шутит, но, присмотревшись, вижу, что ему действительно плохо. Потом замечаю на его каске глубокую вмятину от пули. Осторожно снимаю каску. На голове Ромахина — огромная шишка и больше ничего. Однако он все время твердит, что убит, и не слушает никаких объяснений. Беру его руку и помогаю нащупать вмятину.

— Вот видишь, дырки нет, а потому ты не можешь быть убитым.

Иван вроде бы немного успокаивается, но тут же кричит, что он ничего не видит, ослеп. Объясняю, что та­кое случается и скоро пройдет. Заставляем Ромахина лечь, но он опять ничего не хочет слушать. Вызываем санитара роты, и тот подтверждает наши заверения. Тогда Ромахин затихает и валится на нары.

PAGE170

Фрица под конвоем отправляем в полк, а сами ло­жимся отдыхать в блиндаже второй роты, которая дер­жит оборону на Орлином гнезде.

Утром покидаем высоту. Ромахина пришлось тащить па носилках. Он все еще ничего не видел после конту-Iии, и на парня жалко было смотреть.

На Шпиле нас сразу же приглашают в блиндаж командира полка. Подполковник — в хорошем располо­жении духа, весело поздравил, расспросил о деталях операции и под конец сказал, что традиционный ужин откладывается на три дня, так как завтра разведчики приглашаются на коццерт знаменитых артистов, приехав­ших в дивизию специально для выступлений перед фрон-' овиками.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

ДЕВУШКА ИЗ ТБИЛИСИ

Мы готовились к концерту, словно к торжественному вступлению в Берлин. Подворотнички пришили так ров­но и тщательно, что они выглядели белым фабричным кантом, пуговицы не гимнастерках по блеску сопернича­ли с медалями. Валенки заменили сапогами, сверкавши­ми от ружейного масла. Побрились в этот день дваж­ды— утром и под вечер, израсходовав зараз весь оде­колон, специально приобретенный в лавке военторга.

За полтора часа до начала концерта засунули сапоги а вещевые мешки — мороз заставил надеть валенки,— фтали на лыжи и споро отмахали двенадцать километров, Отделявших Шпиль от медсанбата.

Просторный блиндаж, приспособленный для выступ­ления артистов, был переполнен. Но, как оказалось, при­павший пораньше командир полка позаботился о нас — для разведчиков 28-го полка специально во втором ряду были поставлены две длинные деревянные скамейки, ко­торые никто не смел занимать.

Вот не сцене появился конферансье и объявил, что концертная группа грузинских артистов из Тбилиси сер­дечно приветствует славных воинов Заполярья и переда­ет свой горячий привет. Мы отвечаем шумными аплоди­сментами.

— Первый номер программы — «Танец арабской не­вольницы». Исполняет Людмила Кулагина.

И конферансье уступает место на сцене стройной красивой девушке в восточной одежде, с длинными ко­

PAGE172

гами. Ее движения под дробь барабана то стремитель­ны, то плавны. Я не разбирался и не разбираюсь в бале­те, чтобы оценить мастерство артистки, но только нам, не отрывавшим глаз от сцены, хотелось, чтобы танец продолжался бесконечно.

Аплодировали балерине неистово, причем больше всех старался наш ряд. Девушку вызывали еще и еще. И она, радостная и счастливая, раскланивалась, посылав мам благодарные взгляды.

Выступали певцы, танцоры, даже жонглер, и все, как говорят, имели шумный успех.

Вдруг ко мне подсел капитан Терещенкр и, кивнув на –цену, приказал:

— Иди туда. Я удивился:

— Зачем?

— Зовут, ну эта, как ее, балерина.

— Почему меня?

— Просит познакомить с настоящим разведчиком,— юдмигнул капитан.

— Но что я там буду делать?

— Иди, иди.

За кулисами было так много народу, что я сначала растерялся. Потом, осмелев, громко спросил:

— Кто меня звал?

— Идите сюда,—раздался из угла девичий голос. Я щелкнул каблуками:

— Чем могу служить?

Балерина протянула руку и в свою очередь поинте­ресовалась:

— А вам что, очень некогда или просто не хотите со мной говорить?

Я смутился и промолвил:

173

— Да нет.

— Тогда выйдемте, здесь очень жарко.

Мы вышли на морозный воздух, и тут я увидел лег­кие санки командира полка.

— Обождите минутку, я сейчас.

Пробравшись к месту, где сидел командир полка,

я шепнул:

— Товарищ гвардии подполковник, ваша лошадь за­стоялась, разрешите немного проехаться,

— Разрешаю,— улыбнулся Пасько. Я вылетел из блиндажа.

Мое предложение прокатиться привело балерину в восторг, и через минуту мы мчались по ровному полю озера, Комья снега из-под копыт летели в лицо, мы от­ворачивали головы, но всякий раз друг к другу, смущен­но молчали, а потом Людмила как-то по-домашнему ласково попросила:

— Расскажите, как вы стали разведчиком?

— Это долго и неинтересно.

Мне хотелось говорить совсем на другие темы.

— Неправда, мне про вас говорили…— Людмила осеклась и, помолчав, спросила;—Вы любите свое дело?

— Нет. Войну любить нельзя.

— А вам страшно, когда вы там, у них?

— Когда как. К страху ведь тоже можно привыкнуть.

— Интересно,— сказала Людмила,— а я вот не при­выкну. До ужаса боюсь мышей. Да вы не смейтесь…

И балерина заговорила о себе.

Родители ее были актерами, она с детства привяза­лась к театру, но до сих пор не уверена в себе и счи­тает, что настоящей балерины из нее не получится. У Людмилы был муж, есть дочурка и очень много друзей.

174

Почти час длилась^наша приятная прогулка в санка и неторопливый разговор о жизни.

В школе, как и любой мальчишка, я презирал девчо­нок; повзрослев, считал женщин слабыми и ненадежны­ми существами, которым не стоит особенно доверять. А вот в этот морозный вечер в душу забралось совсем незнакомое дотоле чувство, неизмеримо большее, чем уважение. Короче говоря, я насмерть влюбился в бале­рину.

Через два дня на Шпиле состоялся традиционный ужин. Я старался скрыть от товарищей свое отношение к балерине, но получалось как-то так, что я все время оказывался возле нашей милой гостьи. Ребята, конечно, сесело обменивались многозначительными взглядами и подмигивали: «Давай, мол, не теряйся!»

После ужина собрались в блиндаже полкового клуба, где давали концерт наши самодеятельные артисты.

Дмитрий Дорофеев прочитал стихи Ильи Эренбурга:

О, ты узнаешь русский гнев! Я не Париж, не Дания. И, вся от страха поблелне*. Ты будешь выть, /ермания!

Потом «Швейк» на пару с Ерофеевым изобразили юсколько сценок.

Вот «Швейк»-Гитлер с наведенными углем усиками и спущенным на глаза чубом обращается к своему пор­трету, за которым прячется, стоя на табуретке, Коля трофеев:

Ну

, Адольф, что же теперь делать?

Меня снять

, тебя повесить,— отвечает портрет.

А вот два солдата в траншеях ведут между собой разговор.

PAGE175

— Послушай, Адольф, чего же ты обижаешься на карьеру? Фюрер тоже начинал с ефрейтора.

— Сом ты скотина,— отвечает Адольф-Ерофеез. Сценки вызывают взрывы смеха. Смеется и Люд­мила.

Ц тот вечер мы много танцевали под баян, который без устали терзал все тот же Николай Ерофеев. Танце­вали в шести километрах от передовой.

Было за полночь, когда мы с Людмилой встали нэ лыжи, и я провожал ее все двенадцать километров. Прощаясь, договорились, что будем по возможности вс тречаться в свободное время. Но, к сожалению, такого времени ни у меня, ни у нее в ближайшие дни не ока­залось.

Дело в том, что нам подвалила удача. Наблюдая за обороной противника, мы установили, что стык между высотаАи Стог и Верблюд немцы, по существу, не охра­няют и лишь держат лощину под прицелом со своих опорных пунктов. Тихой снежной ночью наша пятерка (Ромахин, Ерофеев, Гришкин, Михаил Сырин и я) сумела пробраться в ближние тылы фрицев. За несколько часов мы обнаружили и нанесли на карту две вражеские ба­тареи.

На следующую ночь снова сходили к немцам той же дорогой — потребовалось уточнить и проверить неко­торые данные. Задание было выполнено без всяких при­ключений, если не считать совершенно нелепого случая с нашим уважаемым Петром Тришкиным.

Мы подбирались к стыку высот, когда пошел густой снег, началась метель. Дудочка, с утра смурыгавший но­сом, вдруг раскашлялся. Я шикнул, но Гришкин ничего не мог поделать с собой, как ни старался — кашель ду­шил его. Приказываю ему возвращаться в свои траншеи.

PAGE176

Петр понимающе кивает и через минуту пропадает в снежной пелене.

Вернувшись на другой день, мы от самого же Дудоч­ки узнали историю о том, как он взял пленного и сам был пленен поваром второго батальона.

— Ну топаю себе, направление вроде бы верное,— н охотно выдавливает Дудочка. — Да сножищв, ветер, –ими знаете, глаза застилает. Стану спиной, дух перевс-гти, и опять помаленьку топаю. Долго шел, только едруг

лышу: похрапывает кто-то рядом, обернулся — прямо 1а меня прет что-то белое и громадное. Тут и мой ка­пель пропал. Прыгнул в сторону. Лежу, а мимо, смотрю, ;ошадка трусит, за ней в санках человек, весь белый от нега, согнулся крючком и застыл, как на картинке. Крен его знает—иль наш, иль немец.

Ну и пристроился я сзади на полозья — лошадка-то нашу сторону прет. Возница на передке не шевелится. 1ошарил в санках: термосы, в каких немец супы на пз->едовую возит, винтовка. Ага, думаю, стало быть, супо-;оэ в пурге заплутался. Я его, голубчика, вместе с ужи-юм сейчас к своим представлю. Только это подумал, лышу: «Руки вверх!» Гл5Йку, лошадка стоит около две-□ей батальонной кухни, а рядом с санями повар карабин зскинул, вот-вот стрельнет. Гришкин умолк.

— Что ж дальше-то, Петя?

— А ничего интересного. Разобрались, что к чему. Но, как мы узнали, повар и солдаты, дежурившие по

кухне, прежде чем разобрались, дали Гришкину не­сколько увесистых оплеух за строптивость и неподчине­ние приказу.

Пленный гитлеровец, доставивший себя и Гришкина в расположение нашего полка, дал ценные сведения

177

о размещении вражеских подразделений. Он действи­тельно возил питание на передовую и, курсируя от кух­ни до опорных пунктов, знал немало.

Не успели мы передохнуть после вылазки в тыл, как вавцд получил задание — патрулировать нейтральную полосу между пограничными постами и левым флангом обороны дивизии. Таким образом, надежда на встречу с Людмилой опять лопнула.

Однажды вечером, когда мы уходили нести патруль­ную службу, Ромахин попросил оставить его с дежур­ным отделением.

— Натер ногу. Боюсь, как бы хуже не было,— и Ромахин с готовностью взялся снимать валенок, чтобы показать натертую пятку.

— Ладно, оставайся,— разрешил я. Утром, поставив лыжи, я зашел в свою землянку, со­бираясь будить Ромахина, и обомлел.

В землянке, воткнув в дощатый стол локти и зажав голову ладонями, сидела Людмила. Увидев меня, она сердито отвернулась.

— Это вы?—пролепетал я в растерянности.

— А вы будто бы не знаете?—сердито отозвалась она.

— А что случилось?—с тревогой спросил я.

— Неужели вы и вправду ничего не знаете?

— Я ничего не понимаю.

Оказывается, Ромахин со своими неизменными друзь­ями Гришкиным и Ивановым, желая избавить меня от душевных мук, не оставшихся для них секретом, в бук­вальном смысле похитили балерину и привезли на Шпиль.

Я поднялся, чтобы разыскать и наказать виновников за хулиганство, но она сказала, что ребята осознали

PAGE178

свою вину и даже предлагали отнести ее обратно на руках.

— А как же все-таки они вас похитили?

— Очень просто. У нас шло собрание. Меня вызвали из палатки. На улице в темноте ко мне подошли трое, набросили на голову шубу, подняли на руки и понесли. Сначала я очень испугалась и закричала. Но потом узна­ла голос ТЕоего связного.

Как выяснилось, Людмилу Кулагину похитители тащи­ли 12 километров на волокушах для станкового пулеме­та, а доставив на Шпиль, перепугались и едва уговорили Людмилу не подымать шуму до моего прихода. Добав­лю, что виновники, чувствуя неладное, ушли за перед­ний край с отделением Николая Верьялова и более су­ток не попадались мне на глаза.

Весь день Людмила провела у нас в гостях. А к ве­черу я попросил капитана Терещенко отпустить меня на прощальный концерт грузинских артистов в медсанбате. Капитан дал разрешение. На другой день утром труппа, а с ней и Людмила Кулагина, уехала на другой фронт.

Много лет я бережно хранил нашу дружбу и, полу­чая на фронте ее теплые письма, отвечал не менее теп­лыми посланиями. Но судьбе было угодно устроить так, что мы встретились только один раз. Это произошло в 1946 году, когда к нам в часть приехала уже известная балерина Кулагина. У нее была своя жизнь, в которой мне осталось место полузабытого знакомого.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

ВИЗИТ НА ВЫСОТУ ЧЕЛНОК

В конце апреля наш полк был отведен на отдых в рай­он реки Западная Лица и находился во втором эшелоне до середины июня.

Лето в 1943 году было теплым, почти жарким, и раз­ведчики купались, загорали и порой совсем забывали, что идет война. В середине июня полк получил приказ занять старые позиции, и мы снова оказались на Шпиле. Наши землянки находились в идеальном порядке. Раз­ведчики, занимавшие их, были аккуратными парнями и позаботились о тех, кто придет на смену.

Сразу же мы начали изучать немецкую оборону и определили, что перед нами уже другие части. Не бы­ло «очкастого» фрица, выбивавшего из ручного пулеме­та плясовые мелодии, не было и немецких разведчиков, предложивших нам нейтралитет и таскавших листовки в пещеру на «нейтралке».

Все пришлось начинать сначала, а в первую голову надо было брать контрольного «языка».

Мы стали выискивать слабые места в обороне врага, чтобы наметить объект и начать подготовку к захвату пленного. Дни стояли жаркие, даже в низинах трава вы­горела, стала коричневой и нередко воспламенялась от зажигательной пули. На ничейной земле всегда было' душно от дыма, земля местами почернела, обуглилась, и как только на таких черных пятнах немцы засекали наши зеленые, обшитые травой и мхом, костюмы, то сразу женачинали очередной огневой сабантуй, от ко­

PAGE180

торого не каждому из нас удавалось улизнуть невре­димым.

Лето в Заполярье—самое трудное время для пои­ска. Солнце, не скрываясь за тучи, светит порой по не-(кольку суток подряд, и если ты в это время в разведке, то прежде всего думай, как укрыться, слиться с землей. Гели у тебя не хватило терпения и ты быстрее чем надо эдтянул ногу или резко приподнял голову, то это дви­жение может стать последним, а задание невыпол­ненным.

Через два дня мы вышли на операцию. На этот раз проникнуть во вражескую оборону было решено на са­мом укрепленном участке, в районе высоты Челнок, все­го лишь в 800 метрах от нашего переднего края. В груп­пе захвата — четверо: Ромахин, Верьялов, Ерофеев и я. Остальные располагались недалеко от проволочных награждений, готовые в любую минуту открыть огонь.

В центре высоты Челнок оборона была укреплена на­столько, что нечего было и думать проникнуть сквозь шесть рядов колючей проволоки на рогатках и две спи­вали Бруно. Но вот правый фланг обороны немцев на высоте Челнок упирался ц озеро. Его каменистый берег мы и выбрали для того, чтобы пробраться в глубь обо­роны противника, а оттуда по ходам сообщения подойти к любой точке переднего края за спиной немцев, сидя­щих в окопах.

Решаем, что все шестьсот метров вдоль проволочно­го заграждения, за которым стояли гитлеровские часо­вые, надо одолеть, пока солнце светит с востока, то есть немцам в глаза.

Выход назначили на вечер, если, конечно, можно на­зывать вечером время, когда солнце светит вовсю, и не думая закатываться. Группа прикрытия ушла часа

не три раньше, чтобы занять условленные позиции. Наши маскировочные костюмы, сделанные из мха и травы, походили на меховые шубы. Примерно полкилометра мы прошли быстро и незаметно, но вот оставшиеся 200 метров до проволочного заграждения ползли шесть с лишним часов. Прежде чем подтянуть ногу или пере­местить руку, приходилось внимательно осматривать участок земли, чтоб не стукнуть камнем, не хрустнуть стебельком. Нельзя разговаривать даже шепотом, нель­зя сопеть и делать глубокие вдохи и шумные выдохи.

Скосив глаза вправо, я увидел, что немецкий часовой у дзота щурится от ярких лучей солнца, то и дело ко­зырьком прикладывает к лицу ладонь, осматривая сек­тор наблюдения. Мы ползли на расстоянии двух метров друг от друга. Каждый знал, что малейшая его оплош­ность сразу же вызовет тревогу у немцев и те незамед­лительно прошьют подозрительное место автоматной очередью. Это обстоятельство держало нас в величай­шем напряжении. Почва вдоль проволочного загражде­ния не была одинаковой по цвету. Когда до цели остава­лось метров сорок, встретились совершенно голые чер­ные камни, на которых наши зеленые шубы отчетливо выделялись, но, к счастью, мы уже прошли зону наблю­дения часовых.

Миновав опасное место, мы начали подниматься по отлогому склону к видневшейся впереди траншее. Это был ход сообщения с передним краем. Удивил идеаль­ный порядок, траншея была даже посыпана желтым пе­сочком, словно фрицы специально ждали гостей.

Первым в траншею спрыгнул Николай Ерофеев, за ним я, потом Верьялов и последним — Иван Ромахин, который должен был обеспечить прикрытие на случай появления немцев со стороны замлянок.

1й2

Глубина хода сообщения, по которому мы продвига­емся, менее человеческого роста. В нишах аккуратно сложены обоймы с патронами, пулеметные ленты и ав­томатные магазины, кучками лежат гранаты с деревян­ными ручками. Вот и последний поворот. В ячейке у дзо-га видим голову часового. Немец тихо мурлыкает — что-то напевает. Николай Ерофеев подкрадывается вплотную и, встав за спиной немца, совершает непростительную ошибку. Вместо того, чтобы молча, быстро об­хватить фашиста сзади и зажать ему рот, глупо пред­лагает:

— Хенде хох! Руки вверх!

Услышав такую команду, немец резко поворачива­ется и столбенеет. Николай тоже с любопытством рас­сматривает фрица. Но вот у того испуганно округляются глаза, и фриц дико кричит. Не выдержав, я отталкиваю Николая, чтобы вскочить в узкий ход ячейки, но Еро­феев неосторожным движением выбивает из моей руки кинжал. Не знаю почему, прежде всего я наклоняюсь и шарю в пыли, чтобы найти его. Но пока мы с Николаем мешаем друг Другу, фриц, опомнившись, хватается за автомат, висящий на груди. Я успеваю выстрелить в ноги немца, и он валится, как Мешок с картошкой, на спину Ерофеева. Николай тут же убегает по траншее.

Вместо того, чтобы бежать следом, я продолжаю искать кинжал. В то же время неподалеку стучит авто­матная очередь. К счастью, она проходит вскользь и только снимает с меня сзади одежду. В первую мину­ту мне становится стыдно. Прикрывая руками обширную дыру в брюках, кричу Верьялову: отходить!—но он ждет меня, стреляя из автомата по немцам.

Бежим по ходу сообщения. Достигнув места, где не­сколько минут назад влезали в траншею, кубарем скаты-

PAGE183

ваомея по склону сопки и укрываемся за выступом ска­лы. Там уже тяжело дышат около пленного Ерофеев и Ромахин. Успеваем в обрез — тут же начинают гус­Ю рваться мины. Две часа фрицы не дают нам высунуть

носа.

Пленный стонет и вздрагивает от разрывов. Кое-как перевязали его раны, и «язык» понемногу стал успокаи­ваться, поняв, что нужен живым.

Еще через два часа немец был доставлен нами на высоту Орлиное гнездо.

Связавшись по телефону со штабом полка, мы доло­жили о выполнении задания и о потерях: двое развед­чиков из группы прикрытия, попав под минометный огонь, были убиты и трое легко ранены.

Командир дивизии генерал-майор Худалов объявил нашему полку благодарность за взятие «языка». Весь личный состав взвода был представлен к боевым награ­дам. Это в какой-то мере вернуло взводу разведки сла­ву, порядком подорванную весенними неудачами.

Несколько дней после операции мы изучали новое Автоматическое оружие, затем снова начали выходить за передний край и чаще всего с девчатами-снайперами, которые довели свой общий боевой счет до трех десят­ков убитых гитлеровцев.

Однажды мы выходили за передний край всем взво­дом. В головной дозор в паре с Димой Ивановым я на­значил Петра Шестопалова, высокого, несколько не­уклюжего парня, пришедшего во взвод зимой, когда мы с Власовым выполняли задание на Донском фронте.

Разведчики прозвали Шестопалова Рашпилем и не столько за рябое лицо, сколько за неровный колючий характер. Но ребята прощали ему многие грубые вы­ходки и резкость, потому что знали: мать и две сестренки

PAGE184

Петра замучены фашистами на Украине. Рашпиль был единственным, кого, не разыгрывали во взводе, хотя причин для того, чтобы посмеяться над ним, было мно­жество. Он, например, как гоголевский Плюшкин, копил всякую мелочь, начиная от завалявшегося сухаря и кон­чая сахаром в махорочной крошке.

Так вот, когда я назначил Шестопалова в головной дозор, он во всеуслышание заявил:

— Ни в какой дозор я не пойду.

— Почему?

— А кто будет охранять меня?

Секунду спустя фигура Рашпиля уже замелькала между кустами: он увидел, что я расстегиваю кобуру пи­столета. Позднее мы узнали, что Шестопалов явился прямо к полковнику Каширскому и попросился в любую стрелковую роту.

Узнав, в чем дело, полковник тут же дал Рашпилю десять суток гауптвахты. Петр отбыл наказание и, явив­шись в большую землянку, сразу высыпал на стол со­держимое своего вещевого мешка, давая понять, что виноват и отныне начинает новую жизнь.

— Берите, ребята, ешьте…— объявил он и улегся на свое место. Видно было, что парню стыдно и очень жаль продуктов, хотя бы и попорченных.

К столу подошел Ромахин. Он поочередно брал в ру­ки тот или иной предмет, показывал его для всеобщего обозрения, цокал языком и пытал у Шестопалова:

— Неужели, Потро, все это ты отдаешь нам?

— Отдаю,— хмурился тот.

— И бесплатно, за так?—не унимался связной.

— За так,— кивал Петро.

Раздался такой хохот, что земля посыпалась из ще­лей настила. Заметив меня, Рашпиль вскочил и по всей

PAGE125

форме доложил, что без нас ему некуда податься, он просит оставить его во взводе и дает слово оправдать доверие.

Петр Шестопалов стал неплохим разведчиком, но ко­пить съестное продолжал. Такое, говорят, превращается в привычку, если человеку пришлось хоть раз в жизни долго быть наедине с голодом.

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

РАЗВЕДКА БОЕМ

Бежит в испуге орда злодейская, Земли не чуя под собой,— Идет десятая, идет гвардейская, Идет бесстраешая с врагами в бой!

Эту песню о 10-й гвардейской стрелковой дивизии, сложенную самодеятельными поэтами и композитора­ми, пели солдаты и на марше, и в землянках. Она звуча­ла бодро и весело. Ведь шел 1944 год, год, когда в на­шей победе уже не оставалось сомнений.

Войска 14-й армии, действующие на Мурманском на­правлении, готовились к решающим наступательным боям.

1944 год для нашего взвода разведки начался удач­но. В течение января и февраля мы взяли трех «языков», причем почти без потерь, и в середине марта коман­дование предоставило разведчикам пятидневные отпуска, которые мы решили провести в Мурманске.

Город почти весь был разрушен. На каждой улице мы видели пепелища и груды развалин. Фашистская авиация, правда редко, но продолжала налеты. Мы не любили и, честно скажу, панически боялись гула авиа­ционных моторов и свиста бомб. Мы могли без страха и даже с улыбкой войти в землянку к немцам, могли спокойно жевать сухари под ураганным артиллерийским огнем, но самолеты—это не тот табак: во время воздуш­нД|х тревог и бомбежек, довольно равнодушно воспри­нимаемых горожанами, наши нервы не выдерживали. Думаю, что трусили мы от незнакомого и поэтому гнету­щего состояния беспомощности. Стыдно сказать, но, пасаясь налетов, а заодно и позора, мы ушли из города остановились в поселке Дровяном, где у нас нашлись : накомые.

Денег у нас, отпускников, было сравнительно много, ;о купить что-либо на них оказалось делом нелегким. В те годы господствовал натуральный обмен, а эквива­лентом всех цен являлась буханка черного хлеба. Мы, фронтовики, мало что смыслили в коммерции и, навер­ное, испортили бы себе отпуск, если бы не два бидона одни, накопленных разведчиками за счет «законных» Фронтовых стограммовой. С помощью наших знакомых 1Ы быстро поменяли водку на продукты и все пять дней прожили безбедно, даже помогли с питанием при-этившим нас людям.

Вернувшись в полк, мы получили задание выявить но-ые огневые точки в обороне врага и почти каждые –утки лазали на передний край в разных местах, терпе­ливо сидели в снегу перед окопами гитлеровцев. Но точки все никак не выявлялись.

Так незаметно наступил май. Земля, освободившись от снега, снова стала союзницей разведчиков, и мы ка­чали подумывать о поиске с захватом «языка».

Наконец, было решено забраться во вражеские тран­шеи на высоте 168, которая находилась прямо за озе­ром. Лед уже сошел, по утрам поверхность озера силь­но парила, и вот, выбрав день, Власов, Верьялов и я сели в резиновую лодку и поплыли, разматывая за собой тон­кий и прочный шнур. Перед тем условились: если мы грижды дернем шнур, то Ромахин и другие разведчики

быстро подтянут нас обратно. Греб Верьялов. Весла опускались неслышно, без всплесков. Мы с Власовым, изготовив автоматы, напряженно вглядывались в сине-молочную пелену тумана. Благополучно одолели с 00 метров , разделяющих берега, и причалили возл-э больших камней.

Только замаскировали в кустах лодку, глянули на­зад— и растерялись: озеро уже не парило, его поверх­ность была чистой и гладкой как зеркало. Что делат! ? Мы видны, как глухари на снегу, и некуда спрятаться. К/ с шальные прыгаем в лодку и начинаем сигналить, ожи­дая, что вот-вот грохнут выстрелы. Проходит минута, другая. Лодка бежит крейсером. Еще минута, и мы н.а своем берегу. Считаем, что немцы прошляпили, а нам повезло.

На следующее утро, но часом раньше повторили рейд и на сей раз благополучно добрались до ближай­шего дзота. Когда мы, вытащив кинжалы, вошли туда, трое немцев дулись в карты. Увидя нас, они словно ока-.менели и не двинулись с места. Двое из них так и оста­лись лежать там с картами в руках, а третьего, с кляпом, во рту, мы отнесли в лодку. С высоты 168 не раздалось ни одного выстрела. Как выяснилось потом из показаний немца, наши кгртежники собрались в дзот с трех разных постов, и мы, по существу, сняли все наблюдение.

Когда мы доставили немца в полк, нам даже сначала не поверили: взять «языка» из чужого дзота без всяких потерь и почти без шума — такое случается не часто. Но когда фриц-пленный подтвердил, что он с высоты 168, и дал путные сведения, нас засыпали поздравлениями. Традиционная треска на ужине в честь разведчиков по-? казалась нам особенно вкусной. То ли она шла под наст-* роение, то ли расстарался повар.

PAGE193

'Потом снова потянулись обычные фронтовые будни, алнятия, дежурства на «нейтралке» и в редкие погожие йетние вечера даже волейбольные бои на кривой каме­нистой площадке.

В июле взвод получил приказ готовить разведку боем. Операцию намечалось провести силами второй стрелко­вой роты и взвода разведки на высоте Стог. Эта сопка на правом фланге имела сильную оборону с крытыми траншеями и множеством огневых точек.

Командира второй роты лейтенанта Горобца мы все хорошо знали, так как не раз пользовались его гостепри­имством.

Это был высокий, крупного телосложения человек С большими натруженными руками. Немного наивный и добродушный, он пользовался всеобщей любовью ^олдат, и не только второй роты. Его уважали в полку

(

«эк честного и добросовестного офицера, а солдаты лю­били, как отца, за чуткость и внимание. Родом лейтенант фыл из Белоруссии. В деревне под немцем у него оста­лись мать, отец и дса маленьких брата — и лейтенант становился порой задумчивым и невеселым. Команди­ром роты его назначили совсем недавно — до того он был взводным,— но Горобец в самое короткое время так подтянул роту, что она заняла одно из первых мест в полку по боевой и политической подготовке.

Разведка боем — дело сложное и дается нелегко, порой ценою значительных потерь. Если плохо подгото­виться, то подразделение в таком бою может потерять и больше половины личного состава. Необходимо было тщательно изучить подходы к опорному пункту, а осо­бенно пути отхода. Каждое отделение должно знать, куда отходить после того, как рота побывает в тран­шеях. Не дай бог-, если отход превратится в бегство —

192

I

тогда не избежать тяжелых потерь. Мы провели не­сколько дней и ночей перед обороной немцев, намечая пути, по которым пойдет рота.

Незадолго до начала операции меня неожиданно вы­звал командир полка. У него в блиндаже сидел незнако­мый мне лейтенант.

— Знакомьтесь,—сказал подполковник,— это новый командир вашего взвода. Вам, старшина, приказываю сдать взвод и немедленно отправиться в штаб ди­визии.

Я стоял как потерянный, гадая, в чем дело.

— Для чего в штаб, товарищ подполковник?

— Там узнаете.

Сдача дел отняла меньше часа. Наш новый командир мне не понравился. Даже лицо его, крупное, мясистое, внушало антипатию. К тому же он сразу повел себя вы­сокомерно: начал хвастаться, что окончил трехмесячное офицерское училище в Беломорске и что поставит в полку разведку как надо.

Мне захотелось на чем-нибудь подловить лейтенан­та, сбить с него спесь. Но было не до того — я знал, что в дивизию по пустякам не'вызывают, и побежал соби­раться. Надел свой армейский бушлат, забросил за спи­ну вещевой мешок, взял автомат и отправился прощать­ся с ребятами. Они вызвались провожать и шли до са­мой реки, а Ваня Ромахин увязался до штаба дивизии, решив все-таки узнать, куда посылают его командира. Он успокоился и отбыл на Шпиль лишь после того, как взял с меня обещание — если пошлют на стоящее дело, то непременно захватить и его.

Начальник отдела разведки дивизии прежде всего приказал мне раздеваться и, вызвав связного, попросил принести чаю.

7 Мы– разведка

191

Выдержав паузу, капитан сказал:

— Слушай, Бородулин, тебе предстоит необычная

прогулка.

— Какая?

— Понимаешь, это совсем не то, к чему ты привык.

— А какое все же задание?—настаивал я.

— Рейд в глубокий стратегический тыл противника с совершенно тихими полномочиями.

— Но это же знакомое дело,— я пытаюсь вызвать капитана на большую откровенность.

— Я ж говорю, это совсем не то,— чуть сердится капитан.— Ну, ладно. Думаю, что труса не сыграешь, не откажешься. Да, ты с парашютом прыгал?

— Прыгал.

— Тогда слушай. Полетите самолетом и прыгнете вот в этом районе. ,

Капитан достал карту и ткнул пальцем в точку.

Речь шла о задании, которое составляло большую военную и государственную тайну.

Через два дня приехали два армейских разведчика. Один из них — старший лейтенант — стал командиром группы. Вечером мы погрузились на самолет и подня­лись в воздух, а минут через сорок выбросились над пу­стынными солками.

Старший лейтенант приказал закопать парашюты и, сверившись по карте и компасу, повел на северо-запад.

Больше суток мы кружили по сопкам, пока, наконец, не обнаружили расположенный в лощине поселок. Это и была какая-то серьезная немецкая база, которую ра­зыскивал старший лейтенант.

Три дня, замаскировавшись на вершине одной из сопок, мы сидели и наблюдали за всем, что делалось

194

•округ. На мой взгляд, на базе ничего не происходи­ло— только заметил, что зона поселка усиленно охра­няется. На четвертую ночь услышали далекий гул само­летов, стрельбу зениток, потом в концерт включились пулеметы, автоматы, минометы. Там, километрах в де­вяти от нас, шел бой. Он продолжался весь день.

Когда стрельба затихла, старший лейтенант сказал, что пора уходить.

Потом мы шли по тундре на восток. Припасы кончи­лись, и последние дни все трое мы питались только ягодами и грибами, причем больше ягодами, потому что без соли ни вареные, ни сушеные боровики не шли даже » голодный желудок.

К своим, усталые до беспамятства, голодные, обор­ванные мы выбрались на шестые сутки.

Я так и не узнал, в чем заключалась цель операции. Старший лейтенант доложил в дивизии, что задание вы­полнено, а мне сказали, что можно возвращаться в полк.

К этому времени подготовка разведки боем была закончена. Ее решили провести й последних числах ав­густа.

Наш новый командир взвода после первого же выхо­да за передний край, в котором разведчики были заме­чены и подверглись обстрелу, больше траншей не поки­дал, чем сразу же подорвал свой авторитет. Чтобы быть командиром, надо уметь самому выполнять вся­кую черновую работу, иначе ты не командир.

Августовским вечером командир полка объявил при­каз перед строем второй роты, на правом фланге ко­торого стояли 18 разведчиков. Тут же были девчата-снайперы— им поручалось выносить раненых. Оказался а строю и мой старый знакомый Виктор Фомичев.

PAGE195

И пот произошла несколько глуповатая сценка, испор­тившая мне настроение. Мы вытянулись по команде «Смирно!», когда Фомичев, стоявший за спинами девчат, что-то сказал им такое, от чего они задвигались и на­чали перешептываться.

Подполковник, отдававший приказ, заметил это и оборвал речь.

Наступила такая тишина, что слышно было, как люди дышат.

Командир полка, подойдя к нам на правый фланг, ■лестно приказал девушкам и Фомичеву покинуть строй,

— Не умеете вести себя,— раздраженно сказал он.— Отстраняю вас от операции.

Фомичев и девчата, не ждавшие такого оборота де­ла, растерянно вышли из строя и встали в сторону, как чужие,

И вот рота, отделение за отделением, стала выходить за бруствер. Она должна была обогнуть болотистую ло­щину и выйти к высоте Стог с фланга. Двенадцать раз­ведчиков нашего взвода уходили с ротой, чтобы дейст­вовать в ее составе.

Пятеро остались. Они чуть позднее вместе со мной проберутся к опорному пункту немцев напрямик. Мы должны ворваться в немецкие траншеи первыми.

Подполковник Пасько сказал, что сам он останется в траншеях и обеспечит поддержку огнем. Потом подо­звал меня, лейтенанта Горобца и назвал время артил­лерийской подготовки и атаки — 5 часов утра. Я упросил командира разрешить Фомичеву идти с нами.

Настало время выходить. Витя Фомичев молча стоял в траншее, но весь его вид говорил, что парень вне себя от обиды. И тогда я, отдавая команду, первым называю Виктора. Он сначала как-то сжался, затем, не сказав ни

PAGE196

а, тронул меня за локоть и пружинисто, одним прыжком бросился через бруствер.

Потом все время, пока мы шли, ползли, стояли, при­слушиваясь, я чувствовал рядом с собой Виктора Фо­мичева, молчаливого и благодарного. Кроме Фомичева, со мной неизменный Ромахин, Николай Ерофеев, Сергей Смирнов, Михаил Сырин.

Через два часа мы достигли своего рубежа и залег­ли метрах в сорока от проволочного заграждения нем­цев. Земля перед нами изрыта, исковеркана взрывами. Мы лежим за небольшим выступом скалы, невидимые противнику. До начала артиллерийской обработки еще часа четыре, и мы, кто как может, устраиваемся спать. Все, кроме часового.

Не спится и мне, в голову все время назойливо лез«г нелепый случай в строю.

Едва .забрезжило, как я поднял ребят. Скоро атака. Остаются считанные минуты. Мы кладем автоматы пе­ред собой. Даю команду приготовиться. В ту же минуту громовой удар потрясает воздух.

Нашей пятерке надо идти следом за разрывами сна­рядов, чтобы успеть проскочить проволочные загражде­ния до того, как немцы откроют заградительный огонь.

Вскакиваем, несемся что есть духу к проходам, про­деланным нашей артиллерией в проволочных загражде­ниях. Только успели проскочить — ударили разрывы за­градительного огня.

Справа слышно «Ура!»—это пошла вторая рота, и там же, справа, из вражеских траншей навстречу атакующим выбросились длинные языки пламени — фашисты приме­нили огнеметы. Мы принимаем влево и успеваем увер­нуться от огневых струй. На ходу бросаем гранаты в траншеи и прыгаем следом.

197

Черт возьми, в окопах — никого! Бежим вдоль по траншее, стреляя из автоматов. И вдруг выстрелы нам ■ спину. Вот в чем дело! В окопах всюду вырыты лисьи норы, прикрытые броневыми щитами, а в них немцы. Выбить их оттуда нет возможности, и мы совершенно бессмысленно несем потери. Наша артиллерия обраба­тывает уже вторую линию траншей, а мы ведем проиг­рышный бой в первой.

Видим, как несколько солдат из роты Горобца, пы­таясь отойти, перелезают через бруствер и все до еди­ного валятся под огнем пулеметов.

Наша группа вскакивает в один из дзотов. Он пуст. Но амбразура его достаточна велика, чтобы пролезть человеку. Первым протискивается Ромахин, за ним я. Скорей к своим траншеям!

Что-то горячее и сильное бьет меня сзади в шею. Падаю и оказываюсь за небольшим плоским камнем, прижимаюсь к его холодной шершавой поверхности. Тут же чувствую удар в левый бок. Ощупываю бок. В гимнастерке — дыра, а ладонь алеет от крови. Страш­но, но боли почти не чувствую. Вдруг что-то мягкое и тяжелое наваливается на меня. Хочу высвободиться, но меня давят еще сильнее. Свободной рукой—левая сжимает автомат — хватаю за голову человека, нава­лившегося на меня, и слышу голос Фомичева:

— Спокойно, старшина.

Он продолжает с силой прижимать меня к земле.

Близкий разрыв. И я чувствую, как в бок одновремен­но вонзается несколько осколков.

Застонал и дернулся Фомичев. Я понял, что он те­перь весь в дырках и ему все равно. Так и лежим. Толь­ко частые разрывы вокруг некоторое время заставляют напрягаться, а затем приходит темнота.

198

Очнулся оттого, что ударил в глаза солнечный луч. Медленно приходит сознание. Кругом тишина и спокой­ствие. Хочется лежать, не двигаясь, но сверху тяжело давит Фомичев, и я начинаю постепенно освобождаться. Движения вызывают страшную боль на шее и в животе. На то, чтобы выползти из-под тела Виктора, уходит веч­ность. Вижу его белое, как снег, обескровленное лицо; набравшись сил, тормошу Фомичева, и он открывает глаза.

На Викторе нет живого места. Весь он изодран и изорван. Спрашиваю, может ли двигаться. — Нет,— шепчет Виктор.

Помощи до наступления темноты ждать нечего. Вик­тор до ночи может умереть. Не знаю, откуда взялись силы, но подбираю и вешаю на плечо два автомата, беру на закорки бесчувственное тело друга и, пошатываясь, бреду в сторону нашей обороны. Это, конечно, были бы мои последние в жизни шаги, если бы не подполковник Пасько. Как я узнал позднее, командир полка первый увидел, как на нейтральной полосе поднялась странная фигура, и немедленно отдал приказ открыть огонь по обороне противника, чтоб^ отвлечь и ослепить немцев.

Все четыреста метров, какие я медленно и почти ма­шинально шагал с непосильным грузом, меня сопровож­дала непрестанная стрельба, но и мысли не было, чтобы лечь, спрятаться, уйти из-под огня. Помню только бегу­щих мне навстречу девчат-снайперов в белых халатах, и дальше провал.

Очнулся я спустя много часов в полковой санчасти, уже после операции, и только тогда узнал, чем и куда ранен. Пуля слегка задела шею. Несколько мелких ос­колков мины пришлись в левый бок, руку и один оско­лок— это была самая тяжелая рана — в живот.

PAGE199

Я пытался спросить у медиков о ребятах, о Фомиче-ве, но те лишь прижимали палец к губам: мол, нельзя разговаривать.

В тот же день меня отправили в Мурманск.

В госпитале, который размещался на Жилстрое в зда­нии бывшей 19-й школы, я оказался в одной палате с Николаем Ерофеевым и узнал грустную историю его спасения и некоторые подробности нашей разнесчастной разведки боем.

— Я попался, как и все,— рассказывал Николай.—( Бегу вперед по траншее, а мне сзади по ногам из авто­мата. Обернулся, падаю и вижу, как убралось дуло и захлопнулся железный люк. Эх, думаю, мать честная! Пропадать, так чтоб гады не насмехались. Чеку с грана­ты выдернул только — откуда ни возьмись, боксер наш, Серега. Гранату отнял — и меня через бруствер. А вот сам не успел. Навалились на него гады, Тогда он, видать, моей же гранатой и себя, и их. Вот ведь парень! Ходил-то павлином, будто для себя все, а тут…— и Ерофеев, оглянувшись на дверь палаты, вынул недокуренную ци­гарку.

— Да, жаль Сергея. Ну и как ты дальше?

— Я-то что. Сначала на локтях отползал, ямку нашел, а ввечеру, говорят, свои подобрали. Я-то не помню.

Узнал я, что вторая стрелковая рота потеряла в том бою шестьдесят человек убитыми и много ранеными, а наш взвод выбыл полностью — трое убито и пятнад­цать ранено.

Кроме Смирнова, были убиты разведчики Лебедев и Сергеев.

Умер в госпитале и Виктор Фомичев, человек, кото­рому я обязан жизнью и которого' никогда не забуду. Попал в госпиталь командир роты лейтенант Горобец.

PAGE200

Наши девушки отличились. Пять ночей они без устали обшаривали все кочки, все кустики, все камни и вынес­ли не только всех раненых, но и всех убитых.

Из мурманского госпиталя через некоторое время меня отправили в Петрозаводск, где я провалялся боль­ше месяца, а потом бежал. Это было так. ,

В последних числах сентября я получил от Саши Плу­говой письмо, из которого узнал, что наш полк перебро­шен на левый фланг в район Малого и Большого Карик-вайвишей. Саша писала, между прочим: «Оборону на но­вом месте не строим, живем в палатках, каждую ночь Дима Дорофеев выводит нас в поиск — ведь мы теперь представляем весь взвод разведки».

Нетрудно было догадаться, что там начинаются со­бытия, скоро наступление. Невмоготу как захотелось в полк. На утреннем обходе попросил врача о выписке, но тот меня и слушать не стал.

А так как к этому времени я уже самостоятельно гулял по госпитальному двору — решил уйти без вы­писки. Попросил солдата с соседней койки передать врачу записку о том, что иду на фронт, вышел на утрен­нюю прогулку и перелёз через невысокий забор. Я все рассчитал. Через сорок минут на Мурманск шел пасса­жирский поезд. Я забрался в вагон и «зайцем» проехал до Медвежьегорска, где, по счастью, наткнулся на воин­ский эшелон, идущий на наш участок фронта.

В вагоне с девушками-зенитчицами без труда до­брался до Колы и через сутки с небольшим был в своем взводе.

К этому времени вернулись из госпиталей Гришкин, Ромахин, потом Верьялов, Крылов — всего нас собралось одиннадцать человек.

И опять началась наша обычная работа.

201

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

ВПЕРЕД!

К осени 1944 года противник сильно укрепил свои по­зиции в районе высоты Большой Кариквайвиш, и мы дол­гими осенними ночами сидели близ траншей противника, нанося на карту все, что нам удавалось увидеть, услы­шать и засечь.

Ночь на седьмое октября 1944 года мы, как обычно, провели за передовой линией и вернулись на самой заре.

Не успел расположиться, как меня позвали в траншеи. Там"рядом с командиром полка я увидел массивную фи­гуру генерала Худалова. Прошу у него разрешения обратиться к подполковнику, но генерал прерывает меня:

— Почему немец ушел с обороны?

Я стою, как столб, и ничего не могу сказать от изум­ления. Как же так, двадцать минут назад фрицы были в траншеях. Не могли же они за это время покинуть их? И откуда генерал может это узнать?

— Я вас спрашиваю: почему немец покинул оборо­ну?— в голосе генерала раздражение и еще какая-то торжественная нотка.

— Немцы в траншеях, товарищ генерал,— уверенно возражаю я, понимая, что комдив берет меня «на арапа».

— Ушел немец, а вы прозевали!—уже с насмешкой говорит генерал.— Какая же вы, к дьяволу, гвардейская разведка!

PAGE202

— Немцы на месте, товарищ генерал, в траншеях, и если разрешите, мы снова проверим и докажем.

— Теперь не проверите, опоздали. Но учти, голову сниму, если немцев нет в траншеях.— И генерал, повер­нувшись к подполковнику Пасько, бросает: — Через три минуты.

А я, все поняв, лечу в палатку и ору: «Выходить!» Все выскакивают, не понимая, в чем дело.

И в это время с тыла, у нас за спинами, раздается уже привычное нам громовое шипение гвардейских ми­нометов—«катюш». Воздух, всю землю потрясают уда­ры колоссальной мощности. Началось!

Вражеская артиллерия, сделав несколько ответных выстрелов, замолчала. Солдаты и офицеры, беспечно вы­сунувшись из-за бруствера, смотрели на оборону врага, которую окутало облако сплошного дыма и огня. Мы ничего не слышали, кроме воя снарядов и грохота раз­рывов.

Полтора часа, не переставая, шла обработка перед­него края противника, и вот поднялись цепи. Взметну­лись красные полотнища знамен, рванулась и понеслась к высоте пехота. Уже слышно, как солдаты кричат «Ура!»

Заработало несколько вражеских пулеметов, но пе­хота, обтекая справа и слева опасные участки, переска­кивает траншеи и уходит дальше, на ту сторону сопки, которой нам не видно.

Пора и нам. Пасько дает команду, и мы несемся, зная, что после нас не должно остаться ни одного стре­ляющего немца — ведь за нами идет командный пункт полка:

К полудню полк вышел в долину реки Титовки. Нем­цы, подтянув артиллерию, держали под обстрелом все

203

подходы к реке. К тому же нашим войскам нужно было найти наиболее безопасные и удобные места для пере­правы. Конец дня прошел в артиллерийской дуэли, а мы раздобыли первые трофеи — несколько красивых буты­лок настоящего английского рома. Командир полка, по­пробовав, похвалил напиток.

Устроившись на берегу небольшого озера в немец­кой землянке, мы отдыхали, так как ночью предстояла большая работа. Надо было найти самые мелкие броды, установить скорость течения, состояние дна, крутизну бе­регов.

Титовка на нашем участке оказалась паршивой рекой в смысле переправы. То у нее дно было илистым, непри­годным для обозов и танков, то слишком крутыми ока­зывались берега. За ночь мы нашли три брода для пехо­ты, и только один годился для обозов и артиллерии. Но и этого оказалось достаточно. Утром, переправившись, полк возобновил наступление и к полудню продвинулся до старой луостарской дороги, той самой, где мы когда-то брали своего первого «языка».

Немцы отходили, оставляя сильные заслоны с артил­лерией и минометами. Особенно досаждали противотан­ковые пушки, которые вели стрельбу прямой наводкой, в результате чего наша пехота подолгу лежала, прижав­шись к земле, и теряла солдат.

Наш взвод разведки двигался вместе с командным пунктом полка. Вдруг из-за поворота дороги, огибающей высокую сопку, мы увидели бегущих навстречу солдат — они отступали. Командир полка приказал как можно бы­стрее поднять штабного «максимку» на высоту. Через несколько минут я лежал за пулеметом и вел стрельбу поверх голов отступавших. Пехота стала залегать и ока­пываться. Вскоре на высоту поднялся сам подполков-

НМ

ник Пасько и устроился за пулеметом, а нам дал команду позглавить атаку, воодушевить пехоту личным примером. Мы спустились с высоты и, сбросив бушлаты, рванулись. Нас обогнал на ходу невесть откуда взявшийся танк Т-34. Пройдя метров сто, он неожиданно встал, а затем густо задымил. Мы еще продолжали бежать вперед, но уже чувствовали, что пбхота снова залегла и нет такой силы, которая бы смогла ее поднять.

Даю команду остановиться и вижу, что большинство разведчиков, рассыпавшись, уходит обратно. Вместе с разведчиком Николаем Поляковым я укрываюсь за го­рящим танком. По броне и гусеницам дробно стучат осколки мин и пули. Лежать у танка невозможно, из-за жа­ры и удушливого смрада нечем дышать. Надо немедленно уходить. Но как это сделать, если танк сейчас под на­блюдением? И вдруг впереди метрах в тридцати вижу надежное укрытие — бетонную водосточную трубу. Пока­зываю на нее Полякову. Он кивает. Мгновенно вскакива­ем и мчимся вперед. Такого нахальства немцы явно не ожидали и какое-то время продолжали стрелять по тан­ку. Пули просвистели над нашими головами уже в тот момент, когда мы пада/ш у бетонной трубы. Теперь нам не страшны были ни мины, ни снаряды. Через полчаса подтянулась батарея наших минометов, сбила заслон, пе­хота пошла вперед и вызволила нас.

Продвинувшись километров на восемь, полк остано­вился. Всю ночь мы вели поиск, то и дело натыкаясь на вражеские посты.

Утром — это было первое утро, когда выпал снег,— мы доложились командиру полка и после небольшой артподготовки вместе с пехотой пошли в атаку.

С высотки немцы ведут редкий ружейно-пулеметный огонь. Достигаем окопов. Но что такое? Фрицев нет ни

205

1

на высотке, ни внизу. Правда, там и тут валяются трупы фашистов в самых различных позах, но где живые? Ос­матриваемся, и вдруг закрадывается сомнение: а мерт­вые ли немцы?

Подхожу к одному — фриц лежит в неестественной позе, на камне, как бы сползая с него, но на лице ни од­ной снежинки. С силой ударяю сапогом. Немец с криком корчится, закрывая лицо руками. И вот оживает и начи­нает стрелять большая группа «мертвецов». Задумали они хитро — пропустить и расстрелять нас в спины. Не вышло. Около трех десятков фашистов осталось лежать на этой высотке.

Пехота быстро идет вперед, а мы направляемся к себе в тыл подкрепиться и выспаться перед ночным поиском. Полк примерно в двадцати километрах от Луостари. Немцы усиливают сопротивление, и командо­вание требует сведений о расположении сил противника.

Ночь — темная. Выпавший утром снег смыло холод­ным дождем. Обшарив близлежащие высотки, мы вот уже полчаса идем вдоль дороги и никого не встречаем. На душе растет тревога, похоже, что влезли в ближние тылы немцев. Кажется, вот-вот наткнемся на засаду. На­конец нервы не выдерживают — уходим подальше от дороги и укрываемся в редком кустарнике.

Рассветает, и неожиданно в двух километрах перед собой видим знакомую вершину сопки Генеральской, той самой, где когда-то мы лежали рядом с домиком немецких синоптиков и наблюдали за аэродромом. Те­перь ясно — мы в тылу врага.

Осторожно, укрываясь в мелколесье, идем в сторо­ну наших войск, но вскоре останавливаемся в некоторой растерянности. Перед нами — обширное болото, прой­ти по которому невозможно. С еще большей осторож­

PAGE206

ностью пробираемся к дороге, изучая каждый приго­рок, каждый кустик.

— Хлопцы, стоп! — вдруг настороженно произносит Петр Гришкин.— Кажись, впереди засада. Фриц голову высунул и спрятался.

Мы залегли возле дороги, направив ручной пулемет на бугорок, за которым Гришкину почудились немцы. Сколько их там? прорываться или ждать? или, может, обойти засаду? — все эти вопросы требовали немедлен­ного ответа. Эх, была не была! Оставляем у дороги пу­лемет так, чтоб ствол его видели немцы, отползаем назад в кусты, а затем перебираемся на другую сторону дороги. Делаем изрядный крюк и неожиданно для нем­цев оказываемся у них за спинами. Гитлеровцы все ору­жие направили в сторону оставленного нами пулемета. Огонь одиннадцати гвардейских автоматов с расстояния в пятнадцать-двадцать метров сделал свое дело. Толь­ко офицер успевает сделать выстрел из парабеллума. Несколько немцев поднимают руки, и мы прекращаем стрелять. Пленных семеро. А по дороге навстречу идут наши танки, Их много". Гул стоит неимоверный. Высунув­шиеся из люков танкисты что-то кричат нам, но ничего не слышно.

Вскоре находим штаб полка, сдаем пленных и, плот­но закусив, ложимся спать.

К вечеру наши танки, обогнув сопку Генеральскую, вышли к реке Петсамойоки, но форсировать ее не смог­ли: мост немцы уничтожили, а разведанного брода для переправы не было. Его-то с наступлением темноты и нашел наш взвод в километре выше по течению. Всю мочь полк переправлялся в район Луостарского аэрод­рома, а мы не смогли удержаться от соблазна посетить высоту, на которой побывали два года назад.

207

Заночевали в домике синоптиков. Утром позавтрака­ли консервами, оставленными бежавшими немцами, и, переправившись через реку, догнали свой полк. •

Весь день занимались тем, что вылавливали немцев, пытавшихся мелкими группами и поодиночке выбраться из окружения. Началась эта охота с курьезного случая. К берегу реки, где мы расположились, прибило боль­шую копну сена. И вдруг совершенно неожиданно коп­на зашевелилась. В одно мгновение подскочили двое самых догадливых разведчиков с автоматами и выковы­ряли из сена здоровенного немца в офицерском ките­ле без погон. Он покорно поднял руки и, по всему было видно, приготовился к смерти.

Фрица подвели к нашему костру, предложили чет­верть кружки спирта и закуску — бутерброд с амери­канским лярдом. Немец обреченно махнул рукой и вы­пил! Видя, что пока его расстреливать не собираются, повеселел и разговорился. Он сказал, что часть его раз­бита, солдаты перестали повиноваться и разбежались. К сожалению, и он, обер-лейтенант германской армии, тоже оказался плохим солдатом, струсил, снял погоны. Он понимает, что война проиграна, и вообще, на месте Гитлера, он бы на Россию не пошел.

Мы отправили «перековавшегося» фашиста в штаб полка и послали патрули вдоль берега реки. Что инте­ресно— ни один из фрицев, выловленных разведчика­ми, не вздумал сопротивляться, и лишь некоторые дела­ли попытку убежать.

Вечером, когда мы, изрядно потрудившись, отдыха­ли, к нашему костру подошли двое офицеров. Одного из них мы узнали сразу. Это был начальник штаба майор Короткое, прозванный в полку Иваном Сусаниным за то, что на марше всегда шел впереди с огромной суко­

2СЗ

ватой палкой в руках. Второй, невысокого роста, коре­настый, с широкими плечами и светлым чубом лейте­нант, был незнаком. Майор объявил, что лейтенант Мо­розов назначен командиром нашего взвода. Прежнего лейтенанта-задаваку, пока я был в госпитале, куда-то перевели. Вскоре начальник штаба ушел, а Морозов расположился у костра. Разговор у нас был длинным, неторопливым и сердечным.

Выросший в семье лесника, Николай Морозов с дет­ства привык к природе, любил лес, знал повадки зверя, был хорошим охотником. Но самым замечательным у лейтенанта, как оказалось после, был его спокойный характер. Он никогда не кричал на разведчиков, никог­да не высказывал своего недовольства в грубой форме и умел, не обижая человека, так высмеять перед всеми тот или иной проступок, что провинившийся долго по­мнил об этом и старался изо всех сил не попасть в по­добное положение.

Лейтенант оказался храбрым человеком и уже наследующий день доказал это. Гитлеровские самолеты, появившись со стороны Киркенеса, нанесли массирован­ный удар по нашим наступающим частям. Особенно же­стокой бомбежке подвергся 24-й стрелковый полк, сле­довавший по дороге со всеми обозами и артиллерией. Вражеские пикировщики появились неожиданно, полк не успел рассредоточиться и понес большие потери. До­сталось немного и нашему полку. Несколько бомб разорвалось на берегу Петсамойоки, неподалеку от нас. Разведчики попрятались, кто где мог. Только лейтенант Морозов никуда не побежал. Он спокойно затоптал костер и, поглядывая в небо, на самолеты, продолжал сидеть на прежнем месте. Когда налет кончился и при­стыженные разведчики стали возвращаться к костру,

209

лейтенант, как бы между прочим, пояснил, что он не раз был под бомбежками, понимает, куда должны упасть «гостинцы» с пикирующего самолета, а потому знал, что* опасности большой нет.

Вскоре наш полк вышел в район, где сходились до­роги из Луостари, Петсамо и Киркенеса. Эта развилка стала самым главным местом сражений, так как здесь был единственный путь для отступления вражеских ча­стей. Из Петсамо их гнали десантники Северного флота. Сюда же отходила вторая горноегерская дивизия гитле­ровцев с центрального участка фронта. Немцам грози­ло полное окружение, и они спешили любой ценой про­рваться через перекресток дорог.

Наступившая ночь не дала возможности нашим ча­стям занять сплошную оборону у перекрестка и перере­зать пути отступления. Да и немцы всеми силами стара­лись удержать за собой развилку. Они сосредоточили в этом месте несколько батарей шестиствольных мино­метов, которые плотным огнем держали нашу пехоту на почтительном расстоянии.

Командный пункт нашего полка расположился в бро­шенном немцами передвижном домике. Увидев нас, подполковник Пасько заметил:

— Ага, на ловца и зверь бежит.

И тут же объяснил задание — найти дорогу, чтобы вывести с тыла в район перекрестка стрелковый ба­тальон.

Наскоро перекусив, вшестером мы отправились в ночь и долго бродили по склонам сопок, пытаясь скрытно приблизиться к району перекрестка, но сделать этого не смогли из-за сильного минометного огня. Зато мы нашли очень удобную позицию для танков, о чем и до­ложили командиру полка.

210

Пасько принял решение выдвинуть приданные полку три танка Т-34 на огневой рубеж и взять под обстрел перекресток. Молоденький командир головного танка, в который сел я, глядел недовольно, сердито пригова­ривая:

— Дурацкое дело — нехитрое. Перещелкает нас не­мец в темноте, а танки еще пригодятся.

— Что ж, перещелкает — пойдете к нам в пехоту,— сказал я,— а пока давай двигай в стык вот тех высоток.

Через полчаса танки стояли под прикрытием отвес­ной скалы и вели огонь по перекрестку, по немецким машинам и колоннам солдат. Прощаясь, танкист, уже улыбаясь, сказал, что работы у них хватит до самого утра.

Поработали наши танкисты на славу.

На рассвете, когда мы подошли к ним, из всех трех машин раздавался храп, а на перекрестке валялись иско­реженные орудия, повозки, автомобили.

Путь на Петсамо был свободен. Наш полк маршем двинулся по дороге. К полудню мы уже встретились с десантниками Северного флота.

Всего два часа отдыха — и нам новое задание. Две роты первого стрелкового батальона и наш взвод раз­ведчиков сели на танки, автомобили-амфибии и понес­лись к никелевым рудникам вслед за отступающими фа­шистами. У небольшой речки головной танк настиг нем­цев, и не дав им снять понтонный мост, выскочил на противоположный берег. Идущие следом танки подави­ли несколько пулеметных гнезд и минометную батарею противника. К ночи мы остановились, а спустя несколько часов подошли другие роты нашего полка. Они принес­ли печальную весть — убит командир первого батальо­на майор Кузоваткин, наш большой друг и отличный

211

офицер. Батальоном стал командовать капитан Во-.

робы и

Оставляя никелевые рудники, немцы всюду понаты­кали огромное число мин. Пока мы возились с ними, противник откатывался все дальше и дальше. Наш полк вошел в поселок Никель. Все, что фашисты не успели взорвать, было заминировано — склады, здания, тонне­ли, вагоны. Разведчикам пришлось принять участие в разминировании, так как саперов не хватало, а мы понимали толк в немецких «сюрпризах».

В одном из железнодорожных тоннелей стояло де­сятка полтора товарных вагонов. Осветив состав кар­манными фонариками, мы осмотрели его и без тру­да обнаружили ловушку: стоило только потянуть дверь вагона, как раздался бы взрыв. Потребовалось немало времени, терпения, и хладнокровия для того, чтобы обезвредить мины. В одном вагоне лежали боеприпасы, в другом — советские деньги в папиросных ящиках, в третьем — колбаса и много всякого добра.

Только мы собрались отдохнуть и попировать, меня срочно позвали к командиру полка. У него уже находи­лись командиры батальонов и отдельных рот. Оказа­лось, поступил приказ — полку поручено совершить об­ходной маневр по труднопроходимой горной местности и выйти в тыл вражеской группировке, которая пре­граждала подступы к городу Киркенесу — важной воен­но-морской базе, откуда шла эвакуация войск против­ника.

Полк выступал немедленно, без артиллерии и обоза*

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

В СЕВЕРНОЙ НОРВЕГИИ

Первые пять-шесть, километров полк шел., легко и довольно быстро по хорошо заметной горной тропе, но потом тропа исчезла и дальнейшее продвижение без разведки стало невозможным. Теперь впереди пошли мы. Марш километра на три-четыре, затем обратно за полком и снова, уже в третий раз, той же дорогой. По-ом снова. Эти челночные путешествия были изнури­тельными, выматывали все силы. Попадались на нашем пути и почти непроходимые места. Иногда полк в тече­ние восьми-десяти часов спускался только с одной скалы, обойти которую было нельзя. Спустя некоторое время догадались, что возвращаться всем взводом во­все не обязательно, достаточно послать одного-двух разведчиков. Самые большие неприятности нам до­ставляли горные речушки, через которые приходилось перебираться вброд. Остается удивляться, что ни один из нас не схватил даже легкого насморка.

Помнится, как на расстоянии пяти километров нам пришлось перебираться через десяток речушек, и каж­дый раз выше, чем по грудь. Настало время кому-то возвращаться за полком. И конечно, надо было назна­чить самого выносливого, физически крепкого парня. Смотрю поочередно на каждого из одиннадцати и за­держиваю взгляд на Юрии Крылове. Он без всяких слов понимают, что надо идти ему, встает и, улыбнув­шись, вдруг запевает:

Капитан, капитан, улыбнитесь!

213

Поет, а из глаз его помимо воли градом падают слезы. Потом он отворачивается и уходит. А мы, на­верное, в сотый раз, раздеваемся и растираемся спир­том, пока тело не начинает гореть огнем.

Так мы движемся несколько суток. На исходе сухари и консервы, на одиннадцать ртов две банки шпротов, а самое страшное — кончается спирт. Кругом же по-прежнему безлюдные и голые скалы.

В одну из темных осенних ночей, поднявшись на большую сопку, мы увидели на западе бегущую цепоч­ку огней. Это были фары немецких автомашин и мото­циклов.

Командир полка приказал двум стрелковым батальо­нам подойти вплотную к дороге и преградить путь от­ступающим немцам.

Нашему взводу подполковник поручил до утра охра­нять полковое знамя.

Устраиваясь на отдых, сооружаем из камней полу­круглый заборчик, за которым можно укрыться от хо­лодного ветра. Знамя в чехле кладем в изголовье. Двое остаются бодрствовать. Через час их сменят другие.

Утром —оно было хмурым, шел мокрый снег—мы узнаем, что ночные старания наших стрелков оседлать дорогу оказались пустым номером. Отступавшие гитле­ровцы развернули три батареи и не давали приблизиться. Всю ночь наши вели ружеино-пулеметныи огонь по до­роге, и всю ночь не останавливаясь ни нас час, по ней шли вражеские части. Они, конечно, несли потери, но сравнительно небольшие — как-никак, до немцев было не менее семисот метров. На таком расстоянии и по крупной цели еще надо попасть. К тому же осколки вражеских снарядов рикошетили от камней и выводили из строя много наших солдат.

День не принес изменений. Мы стреляли, немцы от­стреливались и колонна за колонной уходили по дороге на запад.

Между тем положение нашего полка становилось не­завидным. Кончались боеприпасы. Даже у нас, у развед­чиков, оставалось патронов на одну-две автоматные очереди. Правда, на каждого было еще по десятку гра­нат, но они не могли заменить патроны.

Ночь провели под прикрытием скалы, рядом с ко­мандным пунктом, а на другой день оказалось, что нем­цам надоело терпеть наше присутствие и за ночь они обложили полк со всех сторон. Такого нахальства от по­спешно отступающих фрицев мы, конечно, не ждали, а потому и не позаботились о наблюдении за действия­ми врагов. Мы думали, что вот-вот подойдут, вися на плечах у немцев, основные силы нашей дивизии. Вышло не так, и теперь —ясное дело — гитлеровцы попытают­ся уничтожить полк. Это понимал и Пасько. Но больше всего командир тревожился за знамя. Если цело боевое знамя —полк жив и будет жить. Утрачено знамя —беда непоправима. Тогда позор всему личному составу без исключения, начиная от командира и кончая ездовым в обозе.

Подполковник говорил с нами сдержанно, твердо, но все же не так, как обычно давал приказ:

— Обстановка, товарищи, складывается неважно. Враг делает попытку окружить нас, ну а если быть от­кровенным—полк уже в кольце. Взводу разведки при­казываю: вынести знамя. Любой ценой. Немедленно, по­ка не заняты стыки.

Не знаю, скорее всего, мы бы не выполнили этого приказа. Погибли бы все, но не выполнили. Ведь немцы заняли кругом все высотки и простреливали каждую

215

лощину. Говорят, чудес не бывает. Нет, бывают чудеса! Для нас это было стадо норвежских овец, которое нето­ропливо двигалось по лощине, минуя высотки, занятые немцами. Решение пришло мгновенно. Быстро снимаем с древка алое полотнище. Наматываю его вокруг пояса под гимнастеркой и стягиваю бушлат ремнем. Потом, прячась за камнями, спускаемся в ущелье и забираемся в середину стада. Овцы спокойны и совершенно не ре­агируют на наше присутствие. Но нам приходится не­сладко. Гнемся в три погибели, а овцы больно наступают на ноги и трутся о наши головы и бедра, разукрашивая нас клочьями шерсти. Вместе со стадом мы удаляемся все дальше и дальше, а затем покидаем наших спаси­телей.

На другой день встречаем своих, наступающих сол­дат 35-го полка нашей дивизии. Вскоре находим началь­ника штаба майора Короткова и вручаем ему боевое знамя полка.

После короткого отдыха обгоняем 35-й полк и идем на хвосте отступающих немцев. Не дает покоя судьба товарищей, оставшихся в тылу. Мы стремимся скорее продвинуться вперед, привести подмогу, выручить. Нам все кажется, что роты 35-го полка наступают слишком, медленно.

Через несколько часов продвижение действительно застопорилось. Головная рота, встретив сильный огонь двух тяжелых пулеметов, залегла. Немецкий заслон за­нял очень удобную позицию и держал под огнем широ­кий участок дороги. Обойти пулеметы не было никакой возможности, так как справа лежало озеро, а слева от­резала путь река, вытекавшая из озера.

Несколько раз наши солдаты пытались подняться в атаку, но каждый раз несли потери и откатывались.

PAGE216

Так прошло несколько часов. Наше терпение лопну­ло. Принимаем решение — помочь пехоте подняться, по­дав пример. Даю команду приготовиться. В руках Ерофе­ева баян, захваченный из штаба. Николай Серов пробует гитару. И вот неожиданно для залегшей пехоты вдруг раздаются звуки русской «Барыни». Мы, все одиннадцать ребят, встаем и неторопливо двигаемся по дороге прямо на пулеметы. Они застучали оба. Зашатался и лег Петр Гришкин, падают еще двое разведчиков. Иван Ромахин медленно, как бы раздумывая, опускается сначала на одно колено и еще медленнее ложится головой вперед. Но мы идем, не оглядываясь, только чуть ускоряем шаги. Наш психический марш не так уж подействовал на нем­цев, как на наших солдат. Они поднялись, обогнали нас, строча из автоматов. Умолк один пулемет, второй. Заслон был сбит.

Мы вернулись к своим. Двое оказались мертвыми. Ро­махин и Гришкин живы. Отправив раненых с санитарами, мы похоронили на обочине дороги убитых товарищей, по традиции поставив на могиле автомат, некрытый

каской­" Забегая вперед, скажу, что, когда про нашу атаку узнал подполковник Пасько, он немедленно приказал на­чальнику штаба заранее заготовить на всех нас записки об аресте каждого на десять суток и при первой возмож­ности посадить. Добавлю, что эти десять суток гауптвах­ты мы отсидели, когда дивизия находилась в резерве Главного командования на Волге.

Наступающие роты 35-го полка ушли далеко вперед, и мы почти до самого вечера догоняли их. Когда подхо­дили к Киркенесу, услышали вдалеке, на западе, артил­лерийскую стрельбу. Это означало, что наш полк дер­жался.

21'

Последние немецкие подразделения, покидая город, уничтожили все, что могли. Особенно сильно пострадал порт. Там не оказалось ни одного целого причала. Вой­дя в город с 35-полком, мы не стали задерживаться и продолжали двигаться на запад, туда, где сражались в окружении наши товарищи.

На западной окраине Киркенеса неожиданно наткну­лись на длинные бараку, обнесенные несколькими ряда­ми колючей проволоки. Рядом раскинулось большое кладбище, буквально усеянное стандартными деревян­ными крестами. Нас встретила и окружила большая тол­па женщин, одетых в серые полосатые халаты. Бывшие узницы еще плохо понимали, что происходит, дивились нашим погонам. Многие плакали, обнимали разведчиков, целовали.

Вдруг у одного из бараков раздались громкие крики* Толпа понеслась туда. Побежали и мы. Несколько жен­щин, просто обезумевших, волокли за волосы по дере­вянному настилу хорошо одетую девушку, пиная ее но­гами и выкрикивая ругательства. Пришлось выстрелить вверх. Женщины отпустили жертву, и девушка поднялась на ноги. Высокая, стройная, одетая в шелковое платье, с массивным браслетом на руке, она резко отличалась от других.

По-немецки спрашиваю, кто она. На чистейшем рус­ском языке кричит, что ненавидит всех нас. По выкри­кам женщин выясняем, что это русская, продавшаяся немцам, надсмотрщица, не пожалевшая даже родную мать, сидевшую в лагере.

Мы растерялись и не знали, что предпринять. Потом кто-то из разведчиков сказал, что надо назначить свой трибунал и судить предательницу, как поступали на Украине.

PAGE218

В состав трибунала вошли три женщины — учительни­ца из Ленинградской области и две колхозницы из Бело­руссии. От нас включили Николая Верьялова.

Суд был коротким и беспощадным: смерть!

Дело принимало неожиданный оборот — не могли же мы в самом деле расстрелять женщину, хотя она и за­служивала этого. Ни у кого из нас не поднялась бы рука на безоружного человека. В то же время мы со­знавали, что это краг, предатель, заслуживающий воз­мездия.

Но как найти выход, что сделать, чтобы недопустить расправу и в то же время успокоить озлобленных, изму­ченных и жаждущих мести людей.

Мысль как всегда в таких случаях пришла совершен­но неожиданно.

Громко, чтобы слышали все, обращаюсь к гудящей толпе и требую внимания. Когда наступает тишина, вы­зываю двух-трех добровольцев, которые последуют с нами в горы и будут свидетелями расстрела.

Как и ожидал, охотников не нашлось.

Не теряя больше ни минуты, мы уводим девушку из лагеря в Киркенес и сдаем в особый отдел дивизии.

Там же узнаем, что немцы, окружив наш полк, отка­зались от попытки уничтожить его, а просто держали под обстрелом, пропуская по дороге свои войска, отступав­шие из Киркенеса. Полк, правда, понес потери, но они были небольшими.

Стоял ноябрь 1944 года, приближалась 27-я годов­щина Великой Октябрьской революции. К этому времени военные действия на нашем участке закончились. Лап­ландская армия немцев больше не существовала.

219

миЛ

в

Т

В

°-

ЙСКа

В

Севе

Р

ной

Норвегии встречали празд­ник победой, и каждый готовился отметить знаменатель­ную доту как можно торжественней.

У нас была особая радость. На знамени 28-го гвардей­ского стрелкового полка после освобождения Печенги к ордену Боевого Красного Знамени прибавился орден Суворова, и мы очень гордились этим.

Через два дня полк покидал Норвегию. Мы, как все­гда, шли вперед^. У родного Шпиля, на котором мы вы­росли

и

стали настоящими солдатами, не сговариваясь, остановились и дали прощальный залп из автоматов

из М^н

Н

скв

КОЛЬКО

ДНвЙ

ВОИНСКИЙ

ЭШвЛ0Н

УВ0ЭИЛ

ПОЛК

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

ДОРОГАМИ ПОЛЬШИ. ГЕСТАПО

После победных боев в Северной Норвегии наша де­сятая гвардейская была переброшена из Заполярья в Ры­бинск и какое-то время находилась в резерве Главного командования, пополняясь техникой и людьми.

Однажды зимней морозной ночью дивизия была под­нята по тревоге, а спустя два часа уже шумно грузилась в эшелоны. Пронесся слух, что идем на выручку поляков, поднявшихся против немцев.

Отстучало несколько дней обычной вагонной жизни с грустными песенными вечерами и суматохой станций, на которых вовсю царил натуральный обмен: хлеб — на табак, консервы — на водку, трофейный нож — на миску соленых огурцов. Приехали в столицу освобожденной Литвы. Полк отправился дальше, а наш взвод разведки остался в Вильнюсе выполнить особое поручение коман­дования— возложить венок на могилу погибшего недав­но генерала армии Черняховского.

Выполнив эту почетную миссию, мы решили догонять своих пешком, в полной уверенности, что пристроимся на какую-нибудь попутную машину.

Но вот уже вторые сутки, уставшие донельзя, голод­ные, злые, мы тянемся по обочине дороги. Машины по­падаются довольно часто, но нам не везет: одни грузо­вики и без того набиты солдатами, другие идут не в ту сторону, а третьи на больших скоростях газуют мимо, будто не замечая наших отчаянных сигналов. Мы, конеч­но, хорошо понимаем, что наступление, что шоферы

торопятся и что им нет никакого дела до дюжины бреду­щих пехотинцев. Но всякий раз, когда машина проносится мимо, мы злимся и посылаем вдогонку многоэтажные проклятия. Вечером к усталости прибавился холод. Мы еле передвигаем ноги.

И вот, когда очередная машина, несмотря на гром­кие крики: «Подбрось, браток», «Стой!»,-проскакивает наш базарный строи, кто-то из ребят, не выдержав, бьет из автомата по скатам.

Машина завихляла и остановилась. Как стая гончих бросаемся вперед. Подскочили и обомлели. У машины грознее тучи нас поджидал командир дивизии генерал Лудалов, а рядом с ним, приглядываясь и узнавая нас, стоял полковник Каширский. '

Пока шофер, чертыхаясь, менял простреленный скат генерал снимал с нас стружку, грозя отдать под трибу­нал за хулиганство. Оправдываться было нечем, и мы растерянные и пристыженные, застыли, как на похоронах у незарытой могилы. «н«над

— Развинтились, анархисты!—бушевал генерал.— 1вардию позорите! Дисциплину забыли! Надо ж доду­мались-по своему командиру стрелять… Под трибунал!

Дело приняло худой оборот. пт»7

Нвчаянио

стрельнуло, товарищ гвардии генерал,— отважно соврал Дудочка.— А потом, кто « знал, что вы в той машине…

Поняв, что зарапортовался, Гришкин убито добавил­— Дай озябли мы, товарищ гвардии генерал. Второй день полк догоняем.

к

Командир дивизии обвел нас взглядом —грязные не­бритые, помятые, мы имели довольно жалкий вид — и, ничего не сказав, шагнул к машине.

222

Поняв, что гнев у командира поостыл, я попросил раз­решения устроить взвод на ночлег в польской деревне, которая виднелась огоньками в стороне от дороги.

Генерал разрешил, и мы чуточку успокоились за свое будущее.

В полдень следующего дня взвод появился в распо­ложении полка.

Завидев нас, подполковник Пасько тут же приказал строить командирскую землянку для жилья. Уже к ве­черу она была готова и полностью оборудована. Даже печку за флягу сПирта выменяли у пехоты.

Пришел командир полка, похвалил работу и приказал немедленно строить новую землянку, а в ту, что мы так любовно отделали, поселил поваров и парикмахера.

Обиженные таким поворотом дела, мы все-таки взя­лись за работу, к утру закончили землянку и… получили

заказ на третью.

Тогда взвод во главе с командованием тихо в^оунто-вался. Нас, разведчиков, глаза и уши полка, парней ли­хих, геройских, достойных уважения, заставляли копать­ся в земле ради того, чтобы с удобствами жила коман­дирская обслуга! Такого унижения мы не стерпели и в тот же день исчезли с глаз подполковника Пасько. Почти неделю мы обретались километрах в шести от полка, стоявшего на отдыхе, но каждый час знали, что там де­лается, так как выделяли специально «наблюдателя». Подполковник Пасько тоже, конечно, знал, где мы нахо­димся.

И когда однажды ночью полк снялся и маршем дви­нулся на запад, разведчики как ни в чем не бывало ока­зались в голове походной колонны.

Подполковник Пасько хоть и сердился за нашу вы­ходку, но никаких репрессивных шагов не сделал —

223

видимо, понял нашу обиду. Да и землянки уже не требо­вались.

г

В составе всей дивизии полк двигался в район Костю-ринского плацдарма, за которым кончалась Польша и на­чиналась собственно Германия. Нам предстояло одолеть не одну сотню километров по грязи, в зимнем обмунди­ровании с санным обозом, хотя снег к этому времени приказал долго жить. Нелегко было солдатам месить ва­ленками оттаявший чернозем и париться в овчинных по­лушубках. Но они месили и парились. Нам, разведчикам одетым полегче было приказано «поднимать моральное состояние солдат на марше», Делали мы это с помощью баяна и гитары. Пропускали под музыку длинную колон­ну, потом обгоняли ее, становились впереди и запевали бодрые маршевые песни. Честное слово, они помогали — люди подтягивались и шагали наперекор усталости.

Потом на нашу долю выпали .обязанности добывать транспорт. Двигаясь впереди полка, мы выкатывали к до­роге обнаруженные в польских деревнях телеги и, таким оорозом, быстро поставили на колеса многострадальный полковой обоз, получив за это полное прощение и благо­дарность командира, а также право самостоятельного продвижения.

Через несколько дней полк занял боевые позиции и мы совершили первую ночную. вылазку за передний край.

г

Проникнуть в тыл к немцам здесь было куда легче чем в заполярных солках. Линия обороны у отступавших гитлеровских войск во многих местах имела широкие дыры, через которые ничего не стоило пролезть целой роте, если, конечно, соблюдать осторожность и тишину.

За ночь мы успели пройти линию фронта, побывать в селении, занятом гитлеровцами, и вернуться обратно.

224

Докладывая командиру полка о результатах поиска, со­общили, что немцы по ночам ведут эвакуацию больших вещевых складов, и предложили совершить легкую опе­рацию, чтобы поживиться имуществом фрицев, а глав­ное

раздобыть побольше сапог и верхней армейской Одежды.

Дело в том, что наш полк все еще не получил летнего обмундирования, и солдаты прямо-таки изнывали под Тяжестью валенок и полушубков.

Операцию разработали детально. Провели дополни-

|ьную разведку. И вот в одну из темных мартовских ночей шесть сильных битюгов, позаимствованных у ар­тиллеристов, поволокли на веревочном буксире вполне Ысправный трофейный грузовик. Странный экипаж дви­гался медленно и почти неслышно — копыта коней были обмотаны тряпьем, людям запрещалось разговаривать, кашлять и курить. Ездовые, управляя лошадьми, все же матерились шепотом, уверяя нас, что соленые русские емки для «трофейных зараз» с куцыми хвостами не­что вроде кнута — они «шибче стараются».

Гемной мягкой лощиной наша автоко'нная кавалькада благополучно прокралась мимо опорных пунктов немец­кой обороны.

Машину выкатили на твердеющую светлую ленточку просолка, и ездовые той же низиной увели своих битю­гов обратно.

Мы, пять советских разведчиков, в немецких френ­чах натянутых прямо поверх гимнастерок, выждали ка­кое-то время, сели в машину —двое в кабину, трое в иу­дее — и нахально отправились в селение, где располага­лись прифронтовые склады немцев.

У въезда на территорию склада стояла охрана. Но мы ужо знали, что часовые несут службу большо по

8 Мм рпавадка

311

привычке, чем по необходимости. Никаких пропусков не оформлялось, а военные машины проходили через во­рота, не останавливаясь.

Мы проехали беспрепятственно. Часовой у ворот бро­сил беглый взгляд на наш грузовик и отвернулся.

Медленно едем мимо длинных сараев с широкими дверями, выискивая склад обуви.

Наконец у одной из дверей замечаем двух немцев, которые выносили связки сапог на деревянную эстакаду. Выждав, пока фрицы снова скроются в сарае, развора­чиваем машину, задним бортом подъезжаем к складу и все пятеро вваливаемся в помещение. Здесь четверо немцев: у дверей двое солдат-кладовщиков, а чуть даль­ше, за маленьким столиком—двое в черных офицерских плащах.

Выхватываем парабеллумы:

— Хенде хох!

Все фрицы поднимают руки, но делают это как-то равнодушно, без особого страха. Гришкин и Власов бы­стро разоружают сидящих за столом, в тот же угол под­талкивают солдат от двери и держат всю группу под прицелом. Мы с Верьяловым и Дорофеевым таскаем в машину сапоги, связанные в пачки по десять пар. Все это происходит в считанные минуты и без единого сло­ва. Немцы чувствуют себя спокойно, поглядывают с любо­пытством и, как мне показалось, с иронией. По реплике, брошенной одним из фрицев, догадываюсь, что нас при­нимают за мародеров-немцев, решивших воспользовать­ся обстановкой и казенным имуществом.

Уложив поверх груды сапог несколько объемисты* тюков с серыми немецкими френчами, мы захлопнул^ двери склада, заняли свои места в машине и неторопли­во выехали за ворота. Правда, нервы были напряжены

226

предельно, казалось, что вот-вот запертые фрицы под­нимут крик и шум, начнется кутерьма. Но гитлеровские интенданты предпочли благоразумно выждать, пока «ма­родеры» скроются. Они наверняка посчитали нас осла­ми—ведь на складе имелись куда более прибыльные вещи, чем сапоги.

Обратный путь к своим был стремительным и удач­ным. Немецкая машина, идущая к передовой с обмун­дированием, не вызывала подозрений, а последний ры­вок в условленном месте мы сделали внезапно и на большой скорости, так что нам вслед прозвучало лишь несколько запоздалых и нерешительных выстрелов.

Наша первая на Белорусском фронте операция по­зволила обуть многих солдат полка в новенькие кожа­ные сапожки с раструбами. Правда, их размеры не всег­да соответствовали запросам, однако излишков все равно не осталось. Мы тоже позарились на новенькое, два дня щеголяли в трофейной обуви, но потом снова предпочли надеть свои испытанные брезентовые сапоги, тем более что наступала пора, когда нам пришлось бегать куда больше, чем сидеть.

Фронт готовился к очередному наступательному бро­ску. Обстановка за передним краем быстро менялась и сведений о противнике требовалось все больше и боль­ше. Одно задание следовало за другим. По нескольку суток подряд мы не только что не могли выспаться, а да­же портянки, как говорится, перематывали на ходу. Не успев сдать приведенного «языка», мы получали новый приказ — проверить сведения, взятые при допросе плен­ного, и в ту же ночь отправлялись либо за контрольным «языком», либо к немецким окопам.

Боевые позиции полка располагались километрах в двух от села, занятого немцами. Много ночных часов

228

проводили мы в жидкой грязи у траншей противника, порой подкрадываясь так близко, что слышали разгово­ры фашистских солдат. Мы установили и нанесли на кар­ту огневые точки врага, в том числе два вкопанных в зем­лю танка.

Трудились мы не зря — добытые сведения хорошо помогли при артиллерийской подготовке и прорыве не­мецкой обороны.

В период отступления обычная бдительность и подо­зрительность немцев поослабли. В этом я убедился, когда вместе с Власовым побывал в немецком тылу — неболь­шом провинциальном городке, отстоявшем от линии фронта на добрых два десятка километров.

Городок был наводнен войсковыми частями, но мы хоть бы что разгуливали по улицам средь бела дня, за­глядывая всюду, куда было нужно и куда хотелось. Ни­кому из встречных немцев не пришло в голову, что два ьысоких унтера — советские разведчики.

Мы старались запомнить расположение немецких частей в городе, определить их численность, вооружение, боеспособность, выясняли, где находятся танки, батареи, штабные помещения, склады. Вскоре нам стало ясно, что гарнизон городка усилен, располагает значительным количеством военной техники и готовится к упорной обо­роне.

Помню, мы с Сережкой здорово проголодались, а из съестных припасов у нас оставались стограммовый ме­шочек изюма и две плитки паршивого немецкого эрзац-шоколада. Волей-неволей начали приглядываться, при­нюхиваться, как бы где-нибудь чего-нибудь перекусить.

Неподалеку от центра города наткнулись на забор с широкими воротами, за которыми, по всем приметам, находился продовольственный склад. В проеме раскры-

229

тых ворот маячил часовой. В глубине двора виднелось довольно высокое кирпичное строение без окон.

Пытаясь догадаться о назначении здания, спрашиваю Сергея:

— Что, по-твоему, а этом гробу?

Власов внимательно изучает красные стены, подъезды и пожимает плечами:

— Хрен его знает. Должно быть, склад.

— Надо бы проверить.

— Надо бы…

Пытаться пройти ворота «на авось», в надежде, что часовой не спросит пропуска, было опрометчиво, глупо. Следовало придумать нечто такое, что не вызвало бы у охранника никаких подозрений. Начинаем размышлять. Лучше всего пройти мимо часового, не вступая в разго­вор, как проходят мимо слуг строгие хозяева или высо­кие гости. Но ведь для этого нужно иметь мундиры со­лидного офицерского чина или гестаповскую форму. Вы­ход нам подсказали два встречных минера-подрывника. Мы нашли укромный уголок и с помощью кинжалов со­орудили из двух палок, проволоки и других подручных материалов инструменты, чуточку похожие на саперные щупы.

Положив палки на плечо, мы деловито направились в ворота, на обращая никакого внимания на часового. Тот не сделал и попытки остановить нас, лишь полуспро­сил, полувоскликнул:

— Минен?!

Мы не удостоили его взглядом. Неторопливо проша­гали по двору и вошли в один из подъездов дома.

Поднимаемся по лестнице на второй этаж. В коридо­рах полно немцев. Лезем еще выше, внимательно изу­чая все, что окружает нас. Теперь ясно, что в здании

НО

большой продовольственный склад и какие-то службы.

Верхний этаж. Дальше лезть некуда — там чердак и крыша. Прислушиваясь, идем по коридору и толкаем первую дверь. Держу на языке фразу «энтшульдиген зи» (извините), чтобы, в случае чего, небрежно бросить ее и уйти.

В комнате, похожей на кладовую, у стола возился с большими бутылями толстый рыжеватый немец. При нашем появлении он смутился и побагровел, как рак в крутом кипятке.

Мы коротко объявили, что присланы для минирова­ния объекта, и вежливо попросили удалиться. Немец — он был в одном чине с нами, унтером,— тут же ушел, прихватив с собой одну из бутылей.

Обыскав помещение, мы нашли, кроме оставшейся посудины со шнапсом, галеты, консервированный хлеб, выпеченный, судя по надписи, чуть ли не в 1933 году, и много разных консервов в стеклянных банках.

Засунув провизию в ранец, мы начали было спускать­ся, но тут же замерли как вкопанные. По лестнице поды­мался немецкий офицер в черном мундире и блестящих хромовых сапогах. Мы-то с Сергеем по опыту знали, чем грозит обычно встреча с всегда настороженными, как ищейки, эсэсовцами.

Секундное замешательство — и я, присев, начинаю простукивать стену, как бы выбирая место для закладки фугаса. Но видимо, как раз эта моя наивная уловка и по­казалась эсэсовцу странным делом. Он подозрительно оглядел нас и спросил:

— Вер зинд зи? (Кто вы?)

Сердце рвется, как птица из клетки. Я молчу, так как боюсь, что мой акцент сразу выдаст наше неарийское

231

происхождение. Безмолствует и Сергей, но чувствую, что он подобрался и готов ко всему.

— Антвортен! (Отвечать!) — приказьщдет офицер и тянет руку к кобуре пистолета.

И сразу приходит ледяное хладнокровие. Хватаю эсэ­совца за руки, а Сергей из-за моей спины обрушивает на голову офицера тяжелый удар рукояткой кинжала.

Торопливо тащим бесчувственное тело наверх, в кла­довую, и закрываем его ящиками.

Подобрав на лестнице свой саперный инструмент, уже без всяких приключений покидаем склад. А еще через час мы были за городом.

Доставленные нами сведения впоследствии помогли командованию правильно оценить обстановку, а глав­ное — избежать больших и напрасных потерь.

Раннее утро. Разведчики, чумазые и продрогшие, толь­ко-только вернулись с ничейной полосы, где всю ночь прободрствовали у немецких окопов. Смертельно хоте­лось спеть, но это желание пропало само собой, когда мы увидели, что на фольварке, где размещался штаб полка, полным-полно незнакомых офицеров и какая-то суета. Узнаем: через несколько минут артподготовка, а затем полк идет в наступление.

Торопимся на чердак фольварка, откуда хорошо бы­ли видны село, занятое немцами, линия окопов против­ника и наши передовые траншеи. И вот рокочущий гул орудий. В оконный проем бьет упругая воздушная вол­на. Над селом, немецкими траншеями поднимаются огромные черные с багровым основанием столбы. Не­умолчный грохот стоит больше двух часов. Взрывы пере­мешивают землю и воздух. Землю и воздух Германии.

Немцы, очевидно, не ожидали артиллерийского нале­та такой силы. 8 первые же минуты основные огневые

232

точки врага были подавлены. Батальоны нашего полка легко преодолели линию вражеской обороны и с ходу прошли село, продолжая преследовать уцелевших гит­леровцев.

Запахами пороха и гари, дымящимися развалинами, печными трубами, разбитыми машинами и орудиями встретило разведчиков немецкое село. Мы обшарили почти все закоулки, но не нашли ничего, кроме обезу­мевшей от страха старухи, прижимавшей к груди боль­шой кожаный портфель. В портфеле лежал деревянный черпак, заляпанный засохшим тестом.

За три дня наступления мы прошли несколько сел и полуразрушенных, и нетронутых, но все они были пу­стыми: немцы уходили поголовно, уносили даже убитых.

Следуя за наступавшим стрелковым батальоном, мы как-то раз отвернули в сторону и вошли в большое село, оставленное гитлеровцами без боя. Как обычно, не встретили ни единой души. В домах стояла мебель, было полно всякой снеди. Мы решили немного отдохнуть и выбрали для этого в центре села небольшой аккурат­ный домик с верандой.

Перекусив на скорую руку, расположились в гости­ной. Закурили. Ребята ни с того ни с сего затеяли пустой спор, гадая, кто был хозяином этого чистенького кот­теджа. Сошлись на том, что дом принадлежал кулаку. Я сел у пианино и тыкал непослушными пальцами в кла­виши, пытаясь сыграть «Собачий вальс» — мелодию, которая легче всего усваивается начинающими пианиста­ми. Я старательно и упрямо терзал инструмент и вдруг… очутился вместе с креслом в дальнем углу комнаты. В горло лез удушливый дым. На веранде бились крас­ные языки пламени. Но звуков не было! Ни единого.

233

• Я лежал не в силах повернуться и никак не мог сообра­зить, что же произошло.

Через какое-то время дым стал рассеиваться, и я уви­дел, как в разных местах комнаты начинают шевелиться ребята. Постепенно возвратился слух, голова начала соображать.

Разведчики один за другим поднимались с полу и от­ряхивались от пыли, как куры. Оказалось, что в наш дом, а вернее в веранду, попал снаряд, не знаю чей — свой или немецкий, и нас разбросало и оглушило взрывной волной, а вот Ване Ромахину не повезло еще больше — он получил осколок в голень. Осмотрев рану, мы опре­делили, что осколочек крохотный, но проник глубоко и, очевидно, задел кость.

Ромахин геройствовал, бодрился, объявил рану цара­пиной, но я, глядя, как мой связной морщится от боли при каждом движении, приказал ему отправляться в сан­часть.

Ваня обнялся со всеми, пообещал быстренько подле­читься, догнать нас и, прихрамывая, ушел в госпиталь. Забегая вперед, скажу, что Ромахин уже не вернулся во взвод и вообще на фронт: лечение ноги затянулось, а тем временем кончилась война.

Простившись с Ромахиным, мы тоже решили уйти из села, но не успели. Я уже писал, что мы, разведчики, привыкшие к земным опасностям, никак не могли при­способиться к воздушным налетам и до ужаса боялись бомбежек.

Вот и теперь, только мы отшагали по улице метров сто, как услышали приближающийся рев самолетов и уви­дели, что они заходят на село.

Сломя голову бросились к костелу, чтобы укрыться под его надежными каменными стенами. Еще минута —

234

и кругом начали взрываться бомбы. Казалось, что всо они летят не куда-нибудь, а именно на наши головы. Нервы не выдержали. Почти инстинктивно мы кинулись внутрь костела, а потом забились в какой-то глубокий подвал, где пахло сыростью, прелой землей и еще чем-то.

Посветив фонариком, убедились, что мы находимся в длинном и узком склепе, а продолговатые ящики вдоль стены — не что иное, как обыкновенные деревянные гробы.

Это открытие отнюдь не прибавило нам бодрости. Но вот грохот затих, мы осторожно, как мыши, выбра­лись наверх и обнаружили, что выход завален. Минут двадцать чем только можно вышибали рисунчатую ре­шетку в высоком окне костела. Оказавшись на улице, увидели, что вся верхняя часть костела снесена, а вход засыпан огромной грудой битого кирпича и черепицы.

Поминая недобрым словцом немцев, село и всех свя­тых, мы выбрались за околицу и зареклись впредь со­вать нос в религиозные строения с подземными склепа­ми, гробами и непрочными крышами.

Шла вторая неделя наступления. Наш полк прошел с боями больше ста километров, все время — в первом эшелоне, ни разу не получив подкреплений. Мы, как и всегда, двигались впереди, снабжая командование не­обходимыми сведениями о противнике.

Однажды мы оторвались от полка километров на семь. Ведя дневную разведку, ждали, когда фрицы остановят­ся и займут оборону. В этом случае мы обычно посыла­ли на командный пункт связного и начинали свою «иссле­довательскую» работу.

И вот перед нами большое село, разделенное на две части глубоким оврагом. По дну его совсем по-россий-

235

ски журчит немецкая речушка, Через овраг перекинут довольно прочный деревянный мост. Что там, за мостом? Оставили немцы заречную часть села или притаились, ждут нашего появления?

Перебрались через речушку (не по мосту, а низом, вброд), долго крались от одного угла к другому, пока не убедились, что немцев в селе нет. Торопиться, стало быть, некуда. Решили немного передохнуть. Расположи­лись в первом попавшемся пустом доме. Петр Шестопа­лов, большой любитель по части съестного, не мог удержаться от того, чтобы не обшарить все кладовки.

Вскоре в кухонной печи потрескивал огонь, а на пли­те в огромной кастрюле, щекоча нам ноздри приятным запахом, варились сразу три курицы. Шестопалов тан­цевал рядом, причмокивал губами, то и дело пробовал готовность великолепного и неожиданного блюда. Ос­тальные, глотая слюну, шлифовали о брезентовые голе­нища главный солдатский инструмент — ложки.

Вдруг кроме булькания кастрюли мне послышался какой-то приглушенный лязгающий звук. Он доносился снаружи. 51 подошел к окну, глянул и отшатнулся. Мама моя! По дороге, приближаясь к нашему дому, шел не­мецкий танк.

Я прислонился к стене и хрипло произнес:

— Танки!

Чьи танки, ребята догадались, наверное, по моему растерянному виду. Кто-то в мгновение ока вышиб ку­хонное окно, иразведчики один за другим стали выска­кивать во внутренний дворик дома.

Движимый каким-то неосознанным чувством, я еще раз глянул в окно и заметил, что орудийная башня танка повернулась и ствол с толстым набалдашником дульно­го тормоза уставился прямо на меня. Видимо, танкисты

ХМ

заметили бегство ребят и на всякий случай взяли под прицел подозрительный дом. Но мне казалось, что сам танк видит меня, голенького, беззащитного. Я стоял у ок­на, и, как кролик перед удавом, не мог отвести глаз от черного круга пушечного жерла.

Из этого оцепенения меня вывело яростное ругатель­ство Рашпиля. ШеСтопалов лез в окно, прихватив кастрю­лю с курятиной, и, наверное, обжегся. Я прыгнул в кух­ню, махом перескочил подоконник и спустя минуту до­гнал ребят. Впереди, расплескивая дымящееся варево, бежал Петр Шестопалов. Мы приближались к знакомо­му броду, когда увидели, что навстречу нам идет еще один танк, за ним второй, третий. Ничего не оставалось, как нырнуть под мост. Я оказался рядом с Шестопало-вым. Вот ведь упрямый черт! Он все еще держал каст­рюлю. Крышки на ней уже не было, и Петр с наслажде-. нием вдыхал горячий и густой пар. Потом он скинул буш­лат, накрыл им кастрюлю и уселся на нее*

Танки, прогрохотав по настилу, быстро скрылись за поворотом улицы, а мы, отдышавшись, тут же под мо­стом с аппетитом обглодали куриные косточки, на все лады расхваливая боевую выдержку и находчивость Рашпиля. \

Шел апрель 1945 года. 10-я гвардейская дивизия в составе 2-го Белорусского фронта наступала в на­правлении к северо-западу, стремясь выйти на побе­режье Балтики. Гитлеровцы сопротивлялись отчаянно, цеплялись за каждый населенный пункт, оставляли вы­годные для обороны рубежи только после ожесточен­ных и кровопролитных боев. Это было понятно—немцы хотели выйти из Восточной Пруссии, избежать окруже­ния. Советское же командование преследовало проти­воположную цель.

ПPAGE7

Наши наступающие части испытывали большие труд­ности из-за того, что не имели топографических карт. Местность была чужая, незнакомая, и подразделениям приходилось вести боевые действия вслепую. Любой войсковой командир может подтвердить, как много зна­чит в наступательном бою простая топографическая кар­та-километровка. Ее не могли заменить ни разведыва­тельные сведения о противнике, ни многочисленные «языки».

Оставалось одно — воспользоваться тактическими картами немцев. Армейская разведка фронта разрабо­тала план захвата крупного штаба гитлеровских войск, который находился в городе Штеттине. Предполагалось, что группа разведчиков-добровольцев выбросится в тыл немцев, проберется в Штеттин и во время штурма горо­да нашими войсками помешает немцам эвакуировать или уничтожить штабные документы.

Дело было рискованным и трудным.

Пятеро разведчиков, отобранных командованием фронта, — в их числе оказался и я, — откровенно говоря, мало рассчитывали на то, чтобы остаться в живых. Но война есть война.

Двое суток самолет авиации фронта искал в районах, прилегавших к Штеттину, подходящее место для выбро­ски пяти парашютистов, сидевших в его чреве, но всякий раз возвращался на свой аэродром. Нервы наши измота­лись до предела.

Когда, наконец, в один из полетов — со счету мы уже сбились — в кабине загорелся сигнал «Приготовиться к прыжку», сразу все стало на свои места, вернулось хладнокровие, бодрость, поднялось настроение.

Гляжу на Мишку Петрова — с этим белокурым бело­русским пареньком я сошелся и подружился за два дня

238

больше, чем с другими ребятами,— он спокоен и лишь чуточку бледен.

Вот в дверях, ведущих в пилотскую кабину, появился молодой штурман самолета. Он смотрит ободряюще, ве­село, потом молча кивает на люк.

В полу открывается темный провал. Мы встаем друг другу в затылок, зацепляя за трос вытяжные шнуры па­рашюта. Самолет кренится в вираже, мы валимся в кучу, быстро поднимаемся и видим на табло сигнал: «Пошел!»

Первым, сложившись в комок, прыгает Миша Петров, за ним еще двое — Григорий и Владимир. Я — четвертый. Шагаю в люк, и будто бы с плеч сваливается многопу­довый груз. Невесомость длится несколько мгновений. Затем рывок. Над головой — купол парашюта, и я, чуть-чуть покачиваясь, глубоко вдыхаю приятный, вкусный, свежий утренний воздух, какого не бывает на земле. Вни­зу все скрыто густым предрассветным туманом. Кругом не вижу ни одного парашюта — или ребят отнесло, или они успели приземлиться.

Я уже сдвинул и вытянул ноги, чтобы по всем прави­лам встретить удар о землю, но, присмотревшись, похо­лодел. К месту, куда несло меня, подбегали немцы. Тя­ну руку к кобуре, но в это мгновение следует удар, па­рашют

1

волочит меня по траве.

Проходит еще несколько секунд, и я лежу у ног нем­цев, освобожденный от парашюта и пистолета. Мою пра­вую руку больно придавил к земле чей-то кованый са­пог. В глаза уставились черные зрачки автоматов.

Лихорадочно соображаю, как поступить, что делать. Решаю держаться по возможности достойнее, не пока­зывать испуга, слабости.

Прежде чем раздался окрик: «Встать!»—я уже под­готовил себя к самому худшему.

239

Встаю. Меня окружает большая группа немецких солдат. На некоторых лицах — любопытство, но боль­шинство смотрит равнодушно, безучастно, без враж­дебности. Понимаю, что меня схватили немецкие солда­ты-фронтовики. Понюхавшие пороха, испытавшие силу русских и уставшие от войны, эти немцы потихоньку из­лечивались от гитлеровского фанатизма и уже иначе от­носились к русским военнопленным.

Эту перемену почувствовал и я. Меня не били, не ос­корбляли. Офицер с погонами обер-лейтенанта движе­нием руки указал мне направление, в котором, как я пра­вильно догадался, надо было идти. Двое солдат, взяв автоматы на грудь, следовали по бокам и чуть сзади. Замыкал группу офицер.

Глаза мне не завязали, и я озирался по сторонам, на­деясь заметить какие-нибудь следы моих товарищей. Что

ч

с ними? Ускользнули или, как и я, попали в лапы гит­леровцев. Однако поле с небольшими холмами, кусты и редкие березы ничего не сказали.

Меня привели к большому дому на краю деревни. У входа, где стоял часовой, конвоиры остановили меня, а обер-лейтенант скрылся в дверях.

Я огляделся. Неподалеку стояло несколько броне­транспортеров, покрытых зелено-коричневым камуфля­жем; во дворе, у сарая сверкали лаком две легковые автомашины марки «оппель-адмирал». Метрах в четы­рехстах от дома вдоль дороги, уходящей на запад, вид­нелись стволы зенитных орудий.

Шнырявшие мимо немцы — вестовые или связные — не обращали на меня никакого внимания. Никто не за­дал вопроса и моим «телохранителям».

В штаб меня повел офицер. Конвоиры остались на месте. В просторной комнате, куда мы вошли, за столом

240

■

сидел немецкий полковник. Подняв голову от бумаг, ом долго изучал меня взглядом, потом сказал по-русски: —■ Садитесь!

Обер-лейтенант пододвинул стул.

Я ожидал, что от меня потребуют ответа на обычные в таких случаях вопросы: «Какова цель задания?», «Кто послал?» И так далее. Но полковник заговорил совсем о другом. Его не интересуют, сказал он, военные сведе­ния о русских — ему известно все, что нужно знать, он может либо расстрелять меня, либо отпустить. Но так как о русском парашютисте стало известно «абверу», то меня немедленно отправят в Штеттин. Потом полковник спро­сил, когда, по моему предположению, русские возьмут Штеттин. Я продолжал молчать.

Полковник перевел взгляд на обер-лейтенанта, и тот вывел меня из комнаты.

У крыльца уже стояла крытая черным брезентом ма­шина. Новые конвоиры были молчаливы, как и первые, только эти отобрали у меня махорку, оставленную при первом обыске.

Минут через пятнадцать «черный ворон» вкатился в большой город. Это был Штеттин. Улицы его на пер­вый взгляд казались вымершими, но только на первый взгляд. На самом деле город дышал кипучей военной жизньк). То здесь, то там можно было увидеть танк, са­моходное орудие, полевую кухню, подразделение сол­дат, илйай^''

Через створчатые каменные ворота въехали во двор, довольно широкий и мрачный, потому что со всех сто­рон его замыкали серые стены домов с облупившейся штукатуркой.

Машина остановилась, и тут конвоиров словно под­менили — шквалом посыпались толчки, подзатыльники

* ' 241

и грубая брань. Пинками меня прогнали по какому-то коридору, лязгнула железная дверь, и я оказался в тем­ном и сыром подвале, без единого окна. Свет проникал через маленькие, словно пулевые, отверстия в двери. Ни нар, ни табуретки. Только голые стены и холодный бетонный пол. Полосатый полумрак, отвратительные, в какой-то слизи пол и стены камеры, ссадины и тупая боль во всем теле действовали угнетающе. Я присел на корточки и несколько минут, как говорится, приходил в себя.

Успокоившись немного, встал, измерил камеру — пять шагов на пять. Потом опять присел, и так не менее полу­тора часов.

За это время ни один человек не подошел к двери, ни один звук не донесся из коридора. В голову полезли совершенно дикие мысли, мгновениями стало казаться, что я замурован заживо и никогда не увижу неба, солн­ца, зелени, людей.

Решил постучаться в дверь и попросить — ну хотя бы воды.

Только встал, где-то в дальнем конце коридора раз­дались шаги. Стукнула задвижка, дверь распахнулась. Грубый окрик: «Встать!», хотя я стоял у двери и вошед­шие прекрасно это видели. Их было трое, причем у од­ного на рукаве я заметил нашивку войск «СС». Сердце екнуло, и неприятная дрожь пробежала по коже: «Зна­чит, гестапо, значит пытки…»

Щелкнул замок наручников, и меня выдернули из камеры с такой силой, что я больно ударился плечом в противоположную от двери стену. Не давая прийти в себя, конвоиры пинками и тычками опять погнали меня по коридору, пока не втолкнули в какую-то дверь. Под­няв голову, я усидел за очень узким и длинным столом

242

средних лет человека в эсэсовском мундире. Запомни­лась его лысая голова весьма странной формы — будто бы взяли географический глобус, сдавили с двух сторон и поставили на плечи этому немцу. У стола стояли два стула, а чуть в стороне, у стены, мял в руках блокнот вы­сокий худощавый человек в штатском.

Какое-то время меня разглядывали, как змею в зоо­парке: с интересом и нелриязнейно.

Потом эсэсовец за столом громко спросил, обраща­ясь к штатскому:

— Вэр?.. (Кто?)

Я понял, что штатский—переводчик. Терять мне было нечего, переводчик глядел волком, поэтому я сказал, что знаю немецкий и что я русский.

Следователь отослал переводчика и вкрадчиво, с хри­потцой в голосе, спросил:

— Русский? А как фамилия? Из какой части?

— Русский Иван Иванов. Только это вам ни к чему, мне нечего говорить.

■— Ты скажешь все, что мы спросим!—повысил голос эсэсовец.— Как твоя настоящая фамилия?

— Я ж сказал — Иван Иванов.

— Ну вот и хорошо,— задумчиво произнес немец и жесТом пригласил сесть на один из стульев у стола.

Но я не успел прикоснуться к сидению, как сильный удар в лицо отбросил меня к стене вместе со стулом. Тут же конвоиры пинками заставили меня подняться и подвели к столу.

Следователь, потирая руку в черной кожаной перчат­ке, приветливо улыбался, будто бы только что совершил самое приятное дело в жизни.

Как ни странно, но именно этот удар вывел меня из

243

прежнего угнетенного состояния, когда стремление дер­жаться и умереть достойнее смешалось со страхом.

Сейчас мне на помощь пришла злость, упрямая, сни­мающая боль, мысли заработали ясно и четко. Сразу понял, почему у следователя такой узкий стол — можно было бить сидящего напротив, не поднимаясь с места. Выплюнув сгусток крови, я сказал:

— Данке, герр следователь, за приглашение сесть.

— Попробуй еще раз.

Я с-вызовом сел на другой стул, но теперь уже сзади, от конвоира, получил удар, бросивший меня на стул.

Следователь за волосы поднял мою голову и тяжело ударил в лицо.

Я снова отлетел к стене.

И снова пинками меня поставили на ноги.

И снова били.

Очнулся я в камере на полу. Все болело и ныло. Лицо распухло так, что казалось чужим.

В тот день меня еще четыре раза таскали на допросы и били. Это повторилось на другой день, на третий. Я на­ходился в каком-то кошмаре, в полубессознательном со­стоянии.

Пришел в себя в 112-м медицинском батальоне. Ока­зывается, когда наши взяли Штеттин, меня полумертвым нашли в гестаповском подвале.

Поправлялся я быстро и за несколько дней с по­мощью медиков поднялся на ноги. Только вот волосы у меня тогда полностью вылезли, и почти три месяца я ходил совершенно лысым.

Как я узнал впоследствии, особый отдел армии обна­ружил в документах штеттинского гестапо протоколы мо­их допросов и распоряжение отправить меня в Берлин. Эта бумага, наверное, и спасла мне жизнь: приказа рас­

244

стрелять не было, а увезти меня из Штеттина немцам по­мешало стремительное наступление наших войск.

Я узнал также, что мои спутники-парашютисты, в том числе и Миша Петров, бесследно исчезли. И до сих пор мне ничего неизвестно об их судьбе. Но думаю, что и они, если попали в лапы врагу,— остались до конца верными воинскому долгу и своей матери-Родине. Я убежден, я твердо знаю это потому, что они были советскими раз­ведчиками.

I

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

НАША ВЗЯЛА!

После медсанбата я быстро догнал своих в районе северо-западнее Штеттина. 28-й гвардейский стрелковый полк стоял в лесистой местности близ Свинемюнде и го­товился к штурму этого важного стратегического порта немцев на Балтике.

Ребята встретили так, будто я вернулся с того света,—■ не знали, куда посадить и чем угостить. Радости и рас­спросам не было конца. Но отпраздновать свое возвра­щение как полагается не удалось: разведчики получили приказ пробраться в Свинемюнде и добыть сведения о расположении вражеских батарей, численности гарни­зона, словом, обо всем, что могло пригодиться при взя­тии города.

Для выполнения задания я отобрал самых надежных разведчиков, тех, кого отлично знал по боевым делам в Заполярье: Петра Гришкина, Николая Верьялова, Диму Иванова, Николая Серова, Дмитрия Ерофеева и Гришу Монокова, который теперь вместо Ромахина исполнял обязанности моего связного.

К городу наша шестерка подошла легко и быстро, но у первых же окраинных домов мы убедились, что удача кончилась. Куда бы ни совался наш головной дозор, на­щупывая брешь в обороне, всюду натыкался на автомат­ный или пулеметный огонь. Совершенно неожиданно мы обнаружили, что главное шоссе, ведущее к городу, не охраняется, а точнее, охраняется густой сетью противо­танковых мин, натыканных не только в полотно дороги! но и по кюветам.

246

Зная, что такие мины взрываются от нагрузки ■ 200 и больше килограммов, мы решили рискнуть—ведь ник­то из нас даже с полной амуницией не весил и ста кило­граммов.

Метров триста цепочкой ползли вдоль шоссе по мок­рому грязному кювету, пока не почувствовали, что самое опасное место позади. Потом выбрались на асфальтовое полотно и под покровом темноты вошли в город. Преж­де всего нам надо было пробраться в порт, и мы двину­лись какими-то дворами и задворками в сторону, где должно быть море.

Спустя некоторое время выяснилось, что Петр Гриш­кин идти не может, так как час назад немецкая пуля ца­рапнула ему голову. Дудочка никому не сказал о своем ранении, боясь, что его отстранят от операции, а вот те­перь царапина дала себя знать — кровь струилась по ли­цу Дудочки, слепила глаза. Требовалось срочно осмот­реть и перевязать рану.

Выбрали домик поневзрачнее. Через тонкие щоли ставней из окон сочились едва заметные желтые лучики. Приготовив пистолеты, осторожно постучали в дверь. Она тотчас же открылась, будто нас ждали.

Я довольно бесцеремонно толкаю вперед человека, открывшего дверь, и мы всей гурьбой вваливаемся в пе­реднюю. Гришкин с Верьяловым бросаются дальше, в другие комнаты, и через минуту докладывают, что все население домика налицо.

Перед нами трое: довольно миловидная девушка это она отворила нам дверь,— пожилой интеллш омш.ч.. вида немец и его жена, рыхлая крупная фрау, пиропу» ли ная нашим вторжением до ужаса. Девушка смотри?

враждебно, старый немец спокоен и держится с Д" ……

ством.

147

Сажусь к столу, вытаскиваю из планшета карту и про­шу, чтоб кто-нибудь из немцев провел нас к порту.

— Никогда!—слышу в ответ. Это говорит девушка, причем говорит по-русски.

«Русская?!»—с изумлением разглядываю девушку. Хорошо одетая, смазливая, упитанная, она совсем не по­хожа на тех русских полонянок, которых мы не раз встречали в немецких домах и на дорогах.

— Русская!—с вызовом объявляет девица.— А помо­гать вам не буду. Я вас ненавижу.

— Ах ты шкура продажная!—кто-то из ребят подни­мает пистолет.

Девица бледнеет.

Быстро-быстро залопотал, замахал руками старый не­мец. Из его слов я понял, что девица хоть и русская, но никогда в России не была, родилась и воспитывалась в семье царского офицера-эмигранта. Мать с отцом у нее умерли перед войной, и теперь она живет как дочь у него, старого врача, далекого от политики и войны. Мы должны простить его дочь, он сделает все, что тре­буют русские солдаты…

— Вы врач?— я сразу вспомнил о ране на голове Ду­дочки.—Тогда, прежде всего, перевяжите раненого.

— Да, но я зубной врач.

— Ничего, справитесь.

— Воля ваша.

Немец пожал плечами и открыл дверь в соседнюю комнату, где был оборудован зубоврачебный кабинет, Гришкин уселся в кресло, немец педантично обработал и перевязал рану, потом объявил, что через два дня па-* циент должен явиться к нему на перевязку, иначе он, кац врач снимает с себя всю ответственность за благополуч­ный исход лечения.

248

Сдерживая улыбку, я серьезно пообещал врачу, что Гришкин придет к нему точно в назначенный срок. За­бегая вперед, скажу, что мы свое слово почти сдержа­ли— через трое суток вместе с полком вошли в Свине­мюнде.

Довольный тем, что мы оставили в покое его прием­ную дочь, старый немец-врач оделся и повел нас. Войск в самом городе почти не было, лишь изредка проходи­ли патрульные группы в два-три человека. В район пор­та добрались без всяких происшествий. Засекли у прича­лов несколько мелких посудин, принимавших груз, но что это за груз—выяснить не удалось.

За ночь с помощью немца мы собрали много нуж­ных сведений, а на рассвете старым путем благополучно вернулись в полк.

Надо сказать, что ушли мы из Свинемюнде вовремя, так как в следующую ночь авиация союзников подвергла город жестокой бомбежке, и кто знает, удалось ли бы нам уцелеть. Уже тогда нас удивляла странная воздуш­ная «взаимопомощь» союзников — они беспрестанно бомбили те города, которые мы должны были вот-вот взять. Бомбили не боевые позиции немцев на окраине, а именно город, его жилые и промышленные кварталы. Но мы тогда не знали, конечно, что союзнички дейст­вовали с дальним прицелом и специальным умыслом: они хотели, чтоб вместо трофеев нам достались голо­вешки, у

После взятия Свинемюнде 10-я гвардейская дивизия продолжала с боями продвигаться северо-западнее Бер­лина в направлении к городу Ростоку.

Однако наш взвод разведки на некоторое время рас­простился с полком. В числе других подразделений мы были откомандированы на первый Белорусский фронт,

■

249

части которого штурмовали гитлеровскую столицу. Под­бросили нас к Берлину танкисты генерала Катукова, ко­торые тоже, выполняя приказ, спешили принять участие в заключительной битве.

Но брать Берлин нам не пришлось — мы застряли на подступах к нему вместе с одним из стрелковых баталь­онов. В наступлении этот батальон потерял много людей. Два приданных ему тяжелых танка остались без горюче­го. Немцы, засевшие в большом селе, располагали со­лидными силами и могли бы начисто уничтожить баталь­он, если бы знали, как он слаб и мал числом. Комбата, имевшего боевую задачу взять село, больше всего за­ботило, кок бы немцы не пронюхали, что против них воюет несколько десятков советских солдат.

Узнав, что к батальону, приблудилась группа бывалых солдат-разведчиков, комбат обрадовался, как дорогому подарку, и пригласил нас на совещание командного со­става. Помню, что всех командиров было трое: два стар­ших сержанта и старшина. Эти люди не были полковод­цами и стратегами, но приняли единственно правильное в той обстановке решение — не показывать фрицам сла­бости, создавать видимость атак до тех пор, пока не по­дойдет подкрепление.

Нашему взводу комбат щедро выделил шесть стан­ковых пулеметов, оставшихся без хозяев, и запас патро­нов, достаточный чтобы выдержать и месячную осаду. Полное изобилие боеприпасов было и в сильно поре­девших ротах.

Потом началась демонстрация силы. Батальонные ми­нометы открыли беглый огонь по окраине села, где тяну­лись немецкие траншеи, туда же ударили все наши пу­леметы. Мы давали немцам понять, что вот-вот подни­мемся для атаки, хотя делать этого и не собирались.

250

Стреляли с небольшими перерывами около часа, по­ка не одурели от грохота выстрелов и порохового дыма. Немцы не отвечали. Но вот со стороны села затявкала скорострельная немецкая пушка. Снаряды ложились до­вольно точно. В наших траншеях появились раненые. Стало ясно: если эту пушечку не заставить замолчать, то через полчаса в наших окопах не останется живых. Но как это сделать? Из пулемета артиллеристов не достать, тем более что они прячутся за кирпичным строением на краю села.

Выход подсказал один из танкистов, которые, укрыв свои бездействующие машины в зарослях ивняка, тоже торчали в траншеях у пулеметов. Красный, с конопатым лицоаа сержант-водитель объявил, что если слить остатки горючего с обоих танков в один, то он берется довести машину до середины поля, разделяющего нас и фрицев. А оттуда можно будет в упор расстрелять проклятую пушчонку.

Комбат идею одобрил. Спустя несколько минут тяже­лый КВ с сердитым урчанием выполз из ивняка, и разво­рачивая хобот орудия, двинулся, набирая скорость, по полю, к селу.

Могучая машина придала нам какую-то отчаянную храбрость. Наши солдаты, в том числе и мои разводчики, не выдержали и с криком «Ура!» устремились за тан­ком.

Эта самодеятельная и глупая, по существу, выходка обошлась дорого. Танк, пройдя метров триста, дважды выстрелил по немецкой пушке и разбил ее, но тут же встал: кончилось горючее.

Горстка атакующих залегла, а потом вместе с танки­стами стала отползать назад, в свои окопы. Трое или чет­веро остались на поле.

Мы выдали немцам свои силы и теперь уже они, об­рушив на позиции батальона ружейно-пулеметный огонь, собрались и пошли в атаку.

В течение двух часов гитлеровцы предприняли восемь атак, но всякий раз отходили, натыкаясь на плотный огонь пулеметов. Мы с напарником выпустили не меньше двад­цати лент. В кожухе моего «максимки» кипела вода, и клу­бы пара мешали видеть в прицельную рамку. Коленки скользили по стреляным гильзам. Пальцы на рукоятках будто свело судорогой. Не знаю, сколько еще продол­жался бы этот бой, если бы не подоспели наши танки. Три Т-34, стреляя на ходу, проскочили наши окопы, смяли немцев и ворвались в село. А у нас уже не было сил встать.и последовать за танкистами. Наступила тишина, а мы все еще продолжали в различных позах лежать в траншеях, смотрели в чистое небо, прислушивались к тишине и не верили, что выжили.

Восьмого мая 1945 года мы с ребятами были у рейх­стага и на его массивных колоннах кинжалами выцарапа­ли свои фамилии. Я тоже расписался «Иван Бородулин из Ленинграда».

Счастливые, радостные оттого, что пришла победа, мы промерили своими брезентовыми сапогами Гитлерштрас-се, побывали у Бранденбургских ворот, у имперской кан­целярии, где еще не были убраны трупы жены и детей Геббельса. Мы ничему не удивлялись и ходили добрыми, ошалелыми и гордыми.

Выспавшись в Берлине, мы на трофейном «опеле» 10 мая догнали в районе Шверина свой полк. Война кон­чилась, а полк все еще дрался с гитлеровскими частями, которые упрямо пробивались на запад.

В ночь с 10 на 11 мая нашему взводу пришлось при­нять участие в коротком, но жестоком бою.

252

Этот ночной бой после Победы дорого обошелся на­шему взводу. Кроме меня, были ранены Петя Гришкин, Дима Иванов, осколок гранаты рассек бровь Дмитрию Дорофееву, и, что печальнее всего,— был убит Юра Краснов, девятнадцатилетний паренек. Он недавно попел к нам во взвод, но за веселый характер, готовность во всем помочь товарищу разведчики его полюбили. А глав­ное, грызла чудовищная несправедливость — потерять товарища уже после войны.

13 мая наш полк был отведен на восток и в местечке Мелентин близ Свинемюнде почти месяц приводил себя в порядок. В начале июня меня и Сережу Власова срочно вызвали в штаб армии, а оттуда отправили в Москву, где мы стали участниками парада Победы.

Как и в ноябре 1941 года, мы с Сергеем проходили по Красной площади и смотрели на Ленинский Мавзолей, где веселые, бодрые, красивые стояли наши маршалы, члены правительства и Генералиссимус Сталин. Минут торжест­венного марша сводных полков по Красной площади 24 июня 1945 года мне не позабыть никогда.

Потом мы с Власовым вернулись в свой полк, нахо­дившийся тогда в Польше. Оттуда приехали на Родину и служили на побережье Черного моря до мая 1946 го­да— до самой демобилизации.

Еще в Польше я как-то увидел в «Красной звезде» Указ Президиума Верховного Совета СССР о присвое­нии звания Героя Советского Союза командиру нашего полка Анатолию Романовичу Пасько. Эта же газета изве­стила, что я награжден орденом Славы первой степени…

Первые годы после войны мы, разведчики, поддер­живали связь друг с другом, обменивались письмами,

PAGE2»

даже встречались, лотом как-то пошли своими путями, обзавелись новыми заботами. Но всю жизнь я буду пом­нить однополчан — тех, с кем прошел дорогами войны.

Живет сейчас на Ставропольщине бывший снайпер Саша Плугова, в Мордовии—Николай Верьялов, в Каре­лии— Петя Гришкин, в Сибири — Виктор Балухин и Нико­лай Морозов, на Псковщине — Витя Иванов. И хоть редко приходят от них письма, я сердцем чувствую, что и они до конца будут верны нашей солдатской дружбе. Друж­бе, которая оказалась крепче немецких танков, потому что мы верили в свои силы, в праздник на нашей улице и делали все, чтобы этот праздник пришел быстрее.

Случается, что к осени, сунув в люльку мотоцикла ведро или корзину, я отправляюсь по Печенгской доро­ге пытать грибное счастье. Там, у Западной Лицы, в лож­бинах и на склонах гор, я время от времени встречаюсь с прошлым. Вот заросшая иван-чаем подкова артилле­рийского дворика, вот бурая солдатская каска со вмяти­ной, а вот рыжие звездочки колючей проволоки на ис-синя-черных столбиках. Я читаю эти малоприметные сле­ды войны и, забыв о грибах, вспоминаю наше суровое житье-бытье, фронтовые землянки, своих ребят-развед­чиков— живых и мертвых,

Выложенный камнями бруствер старого пулеметного гнезда напоминает, как мы так же вот плотно, валун к валуну, мостили крутую тропку у блиндажа. Куча ржа­вых консервных банок связывает мои мысли с давно забытым приторным вкусом американской свиной тушен­ки— мы получали ее в таких же больших банках. Глаза

254

натыкаются на круглую коробку выпотрошенной минь и память подсказывает, что на такой же вот штуке подо­рвался мой первый командир взвода…

Да, время идет. Обрушились и поросли травой окопы, отрытые моим поколением, потускнели наши военные медали — надеваем их только по большим праздникам. Давно износились модные после войны шинели и гимна­стерки, в которых мы вернулись из армии.

Время идет. У нынешних молодых ребят иные запро­сы и заботы, иные возможности и даже иные песни. Хо­рошо, что сейчас парни не знают запаха тола и спекшей­ся крови, не слышат воя снарядов и не спят в снегу. Правда, и у них теперь есть дела, когда трудно и когда надо рисковать,— но это мирная работа.

О Великой Отечественной войне с гитлеровцами у нас уже написано много хороших и разных книжек. Я по­тратил уйму времени на непривычную и сложнейшую для меня литературную работу, потому что считал и счи­таю себя в долгу перед теми, кто не вернулся с войны. Мне хочется, чтобы нынешние парни чуточку больше узнали, как пришлось прожить юность ребятам 1920— 1925 годов рождения и какой ценой далась нам сегод­няшняя мирная жизнь.