Исчезновение [Роберт Артур] (fb2) читать онлайн
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
[Оглавление]
Альфред Хичкок: антология «Исчезновение»
Джей Стрит Исчезновение
Они накинули веревку на запястье Ферлини и туго завязали ее. Более агрессивен был человек маленького роста: он дергал и тащил веревку так, что, казалось, она вопьется в тело. Чертыхаясь, мучители надели ему на ноги кандалы, с силой защелкнули массивные запоры и проверили их надежность. Наконец, задыхаясь от напряжения, поднялись над своей жертвой, явно довольные совершенным… На сцене появилась женщина и поставила перед связанным Ферлини ширму. Но не прошло и минуты, как ширма отлетела в сторону и зрителям предстал ликующий Ферлини, держащий в воздетых вверх руках веревку и кандалы. Посетители, заполнившие небольшой вечерний клуб, Перевели дыхание. В следующее мгновение последовал взрыв аплодисментов. Ферлини просиял. Он был светлокож, почти альбинос. Даже пустынный загар не менял цвета его кожи. И лишь восторг публики рождал на его щеках румянец удовлетворенного тщеславия. Качая головами и глуповато улыбаясь, двое доброхотов под насмешки зрителей вернулись к своим столикам. Оркестр заиграл мелодию свинга. Ванда, жена и партнер Ферлини, механически двигалась по подмосткам, унося ширму за кулисы. Раздался свист и жидкие хлопки одобрения, но женщина знала, чем они вызваны: ее коротенькой юбочкой. Ванде было за сорок, и увядающая красота ее лица зависела от все возрастающего слоя театрального грима, а ноги… ноги по-прежнему сохраняли свою стройность и привлекательность. На пути в уборную перед Вандой выросла фигура Баггетта. Стареющий эстрадный певец смотрел на нее с нежностью. — Давай помогу, — сказал он, берясь за ширму. — Ничего, — прошептала Ванда. — Не нужно, Томми. — Сегодня зрители приняли его. Ванда нахмурила брови. Толстый слой косметики запестрел паутинками. — Толпа есть толпа, — пожала она плечами. — Они бы и тебя приняли. Баггетт сухо поблагодарил. — Я не это имела в виду. — Она прислонила ширму к бетонной стенке и качнулась к нему. Глаза ее затуманились. — Ты ведь знаешь, что я о тебе думаю, Томми. Я имею в виду твое пение. — Только пение? — Я пойду, — ответила Ванда. Войдя в гримерную, она застала мужа в хорошем расположении духа, и именно это настроение она не любила больше всего. Ферлини смотрел в зеркало и энергично растирал плечи полотенцем, лицо его расплылось в широкой улыбке, обнажавшей крупные, крепкие зубы. — По-олный ажур, — весело протянул он. — Я чувствую, что сегодня мог бы выбраться и из стального ящика… Ты видела этого недоростка? — Он хохотнул и хлопнул ладонью по туалетному столику. — Парень думал, что сделал меня. Как он туго затягивал веревку! Я тебе говорю, хуже этих недоростков нет. Одурачить их — сплошное удовольствие. Ферлини через плечо посмотрел на жену, но ничего в ее взгляде не прочел. Тогда он сжал свои огромные кулаки и напряг мощные мускулы, надув грудь, чтобы продемонстрировать невероятное увеличение ее объема. Прием этот был крайне важен в его работе. — Ну… полюбуйся мужем! Даст мне кто-нибудь сорок шесть? Что молчишь? — Ты — греческий бог, — с горечью ответила Ванда. — Но говоря о греках, не следует забывать о том, что Роско пригласил нас на ужин. — А, чертов Фил. У меня от него пропадает аппетит. Только и слышу, что мое дело — швах. Увидел бы он сегодняшнюю толпу, заговорил бы по-другому. — Он дал тебе эту работу, он и должен знать, что сейчас в цене. — Позевывая, она начала переодеваться. Затем что-то вспомнила и, на ходу стирая с лица косметику, подошла к туалетному столику мужа. — Послушай, не заводи с Филом разговора о водном номере, ладно? Мне это все надоело. — А! — отмахнулся Ферлини. — Ты стареешь, Ванда, вот в чем беда. — Кто бы говорил! Не забывай, что ты тоже не юнец, Джо. Зло усмехнувшись, он посмотрел на нее: — За неделю у тебя появилось с десяток новых морщин, дорогая. Ты внимательно смотрела в зеркало?.. Глянь! — Поди к черту. — Я сказал: глянь! — Ферлини неожиданно заорал, схватил ее за руку и пригнул к зеркалу на своем столике. Ванда увидела свое отражение: полоски макияжа на лбу и подбородке, морщинки старения вокруг рта, мешки под глазами. Она отвернулась, и хватка Ферлини усилилась. — Ради бога, Джо, прекрати! — Кого ты называешь стариком, а! Я моложе тебя, потому что держу себя в форме. Поняла?.. Не называй меня стариком, слышишь?! — Хорошо, хорошо! Он отпустил ее, презрительно рыча. Его хорошее настроение улетучилось. Слезы застилали глаза Ванды, она отошла в другой угол комнаты и продолжила переодевание. — Не все думают, что я старая, — прошептала она. — Не все, Джо. — Заткнись и переодевайся. Нас звали на ужин, значит, идем на ужин. — Ферлини встал и хлопнул себя по животу. — А насчет водного трюка я с Роско поговорю. Ванда промолчала.Ресторан, выбранный Филом Роско, как нельзя лучше соответствовал ему самому: обветшавший, в закате славы, но все еще держащийся на плаву. Роско галантно придержал стул для Ванды, а Ферлини тяжело плюхнулся на свой, схватил со стола булочку и разломал ее пополам. Не успев прожевать, заявил: — Ну, Фил, видел бы ты меня сегодня! Я был великолепен. Правда, Ванда? Жена слегка улыбнулась: — Людей было много. — Много?! Да мне трижды давали занавес, — заявил Ферлини, совсем забыв, что работает без занавеса и без исполнения на бис. — Я тебе точно скажу, Фил, моя профессия возрождается с новой силой. И, когда это произойдет, я намерен быть на самом верху. Особенно после того, как мы сделаем водный номер. — Что, опять? — застонал Фил. — Слушай, мы еще даже не выпили, а ты уже лезешь в свою воду. Ферлини захохотал во все горло и подозвал официанта. Для Ванды ужин был утомителен с первого по последнее блюдо. Ферлини и его менеджер разговаривали, но все это она слышала прежде. — Послушай, Джо, — начал Роско. — Мы с тобой хорошо усвоили, что времена меняются. Несколько лет назад знающий свое дело газетчик мог вознести такого парня, как ты, на первую полосу. Только Гудини мертв, не забывай об этом, Джо. — Ясное дело, Гудини мертв. Но ведь я-то жив! — Ферлини ударил себя в грудь. — Я, Джо Ферлини! — Да уж, от скромности ты не умрешь. Ферлини был раздражен: — Так, что мог сделать Гудини, чего не могу сделать я? Я работаю с веревками, цепями, кандалами. Я могу выбраться из мешка, ящика, корзины, сундука. Я могу делать номера с наручниками. Трюк с болтами, прикрученными к настилу… Я могу выбраться из смирительной рубашки. Я могу делать трюки, о которых Гудини даже не мечтал. К тому же, он часто шел на надувательство. — Можно подумать, ты не делаешь этого, — фыркнула Ванда. — Да, иногда приходится. Я использую отмычки, поддельные болты, прочее дерьмо. Но ты же знаешь, Фил, свои лучшие трюки я исполняю с помощью мускулов. Так или нет? — Конечно, конечно, — устало подтвердил менеджер. — Ты самый великий, Джо. — Я поддерживаю себя в форме, спроси Ванду. Час в день занимаюсь штангой. У меня по-прежнему колоссальное увеличение объема груди. Я готов к водному номеру, Фил. Все будут потрясены! — Но это уже делали, Джо, вот что я пытаюсь доказать тебе. У людей долгая память. Ферлини презрительно сощурился: — Ты пьешь слишком много, Фил, твои мозги размягчились. Конечно, это уже делали, но сколько лет назад?.. Выросло новое поколение. Правильно? А при твоих способностях из этого может выгореть хорошенькое дельце. Итак? Роско вздохнул в знак того, что сдается. — О’кей, Джо, если тебе так хочется, пожалуйста. Рассказывай! Ферлини расцвел в улыбке: — Все будет отлично. Сначала они наденут на меня наручники. Затем метров пятнадцать веревки вокруг тела и кандалы на ноги. Потом ставят в мешок и сверху крепко завязывают его. Кладут в большой железный ящик и бросают в озеро Трускан. Я исчезаю… — …Оставляя у зрителей впечатление неминуемой смерти. Сколько приходится на обман и сколько на мускульную работу? — Веревка — это мускулы. Я, как обычно, раздую грудь, а потом выдохну воздух, — веревка соскользнет с меня, как кожа со змеи. Отмычку спрячу в отворотах брюк. Сняв наручники, разрежу мешок бритвой. В ящике будет предусмотрено двойное дно: выбираюсь через него — все приспособления тонут — и душистым розанчиком предстаю перед публикой, — Ферлини победоносно улыбнулся Филу. — Ты хорошо плаваешь? — Лучше некуда. Не волнуйся. Мальчишкой я хотел переплыть Ла-Манш, суди сам. — Мы могли бы сбросить тебя с катера и на том же месте подобрать. Это уменьшит риск. — Идет. Я знал, что ты поймешь меня, Фил. — Так-то так, — кивнул менеджер, — но, все равно, твоя затея мне не нравится. Эй, официант! Где наше виски?
Из окна гостиничной комнаты на четвертом этаже Ванда могла видеть своего мужа, быстрыми гребками раз за разом пересекавшего плавательный бассейн во внутреннем дворике. Ферлини передвигался в воде, как акула; седеющие волосы с завитками на концах залипли, мощные мускулы спины и плеч как бы перекатывались при каждом движении рук. Лет пятнадцать назад Ванда была бы восхищена этим зрелищем. Но сейчас она лучше знала, что к чему: великому Ферлини нужен был только один поклонник, и он ежедневно встречался с ним в зеркальце для бритья. Вздохнув, Ванда вернулась в комнату, присела и машинально начала перелистывать страницы «Вэрайети». Чуть погодя раздался стук в дверь. Ванда разрешила войти. При виде Баггетта у нее от неожиданности и чувства вины перехватило дыхание. — Томми?! Что ты здесь делаешь? — Я хотел повидать тебя, Ванда. Я знал, что Джо сейчас в бассейне, и подумал, что можно прийти. Похоже, он проведет там весь день. — Вполне вероятно. Она была взволнована, но старалась не показывать этого. Предложила Баггетту выпить, он отказался. Попробовала разговорить его, он не проявил интереса. А в следующее мгновение она оказалась в его объятиях… но вскоре почувствовала себя неловко, отстранилась от него и завела разговор о муже. — Ты не знаешь, каков он. С каждым годом, с каждым днем он становится хуже. Его мысли только о работе, днем и ночью одни трюки, трюки и трюки… Порой мне кажется, я сойду с ума, Томми. Когда в прошлом году мы жили в Луисвилле, я некоторое время посещала психиатра. Ты не знал об этом?.. Я ходила на сеансы три месяца, а потом Ферлини получил работу в Лас-Вегасе, и моим визитам пришел конец. — По-моему, — процедил Баггетт, — ненормальный он, раз так обращается с тобой. — Представляешь, работа преследует его даже во сне. Серьезно. Он просыпается посреди ночи, сбрасывает с себя одеяло и мечется по кровати, «освобождаясь от оков». — Не меняя выражения лица, она засмеялась, а затем из глаз полились слезы. Баггетт снова обнял ее. — Иногда я говорю себе: «Пусть его свяжут так, чтобы он никогда не смог освободиться». — О чем ты? Она посмотрела на него: — Ты слышал про водный трюк, который Ферлини собирается исполнить на озере через пару недель? Знаешь, о чем я думаю с тех пор, как он принял это решение? Ванда отошла к окну и посмотрела на бассейн: Ферлини упорно продолжал бороздить воду. — Я думаю о том, что, возможно, что-нибудь случится. Он в форме, я знаю это. Он может выбраться почти отовсюду. Но, если хоть один мельчайший винтик механизма не сработает, он утонет… Ужасно, что у меня такие мысли, да? — Я нисколько не виню тебя, — преданно ответил Баггетт. Ванда неторопливо подошла к комоду и выдвинула ящик. Из груды личных вещей она выудила пару стальных наручников и два мелких металлических предмета. Показав наручники Баггетту, попросила: — Сделай одолжение, Томми, надень их. Баггетт моргнул: — Зачем? — Я прошу тебя. Баггетт с готовностью протянул руки, она надела наручники и защелкнула замок. — А теперь попробуй снять их. Худой, романтичный певец напрягся так, что вены на его шее вздулись и побагровели. — Ничего не получается, — задыхаясь, проронил он. — И не получится. Ни у кого не получится, даже у Ферлини, если только у него не будет где-нибудь спрятано вот это. — Она протянула крошечный ключик. — Попробуй сейчас. Выламывая пальцы и закусив язык, Баггетт ухитрился вставить ключик в отверстие, повернул его, но щелчка не раздалось. — Не срабатывает, — просипел он. — Ключ не поворачивается. — Да, — словно во сне, подтвердила Ванда. — Не поворачивается. — Но почему? Что случилось? — Голос Баггетта выдавал панику. — Все дело в том, что это не тот ключ, — ответила Ванда. — Вот настоящий. — Она показала второй ключ, затем подошла и сама вставила его в замок. Раздался щелчок, и наручники раскрылись. Потирая запястья, Баггетт вопросительно посмотрел на нее. — Мне кажется, тебе сейчас лучше уйти, — сказала Ванда.
Фил Роско был доволен результатами подготовительной кампании. Четыре газеты в районе Денвера рекламировали предстоящее событие, а одна из крупных служб новостей передала сообщение по радио. Однако великому Ферлини было не так-то легко угодить: в воображении он видел себя в телерепортажах, в престижных журналах, заваленным предложениями из Голливуда, но это была та конфетка, заполучить которую Роско был не в состоянии. — Не требуй, ради бога, невозможного, — повторял Роско. — С тех пор, как Гудини исполнял такой же номер, это уже не сенсация. Довольствуйся тем, что есть. Ферлини ворчал, но был удовлетворен. В день выступления Ванда проснулась, ощущая себя старой и измученной. Ночь была кошмарной: муж дважды будил ее своими дикими вскриками в сопровождении невероятных конвульсий «освобождавшегося» тела. Взгляд ее был потухшим, движения замедленными, что нельзя было объяснить одной лишь бессоницей. Это был ужас ожидания чего-то страшного. Для выезда Роско нанял кадиллак с открытым верхом и водителем. К месту отважного предприятия Ферлини они прибыли с шиком. Ванда, в своем лучшем платье, сидела сзади, рядом с Роско. Менеджер, красный от возбуждения и выпитого виски, крепко держал ее за руку. Ферлини был облачен в парадный костюм с белым галстуком. Мускулистые плечи распирали блестящую ткань пиджака до такой степени, что казалось, еще немного, и пиджак треснет по швам. С высокого сиденья он приветствовал толпу помахиванием рук. Бели у Ферлини и оставались какие-то претензии к Роско по организации рекламы, то сейчас они были забыты. Толпа на берегу озера насчитывала сотни человек. Усилия Роско заручиться участием в программе мэра успехом не увенчались, зато присутствовали член муниципального совета города, начальник полиции, помощник уполномоченного по противопожарной безопасности и два крупных городских бизнесмена. Вечерний клуб предоставил свой оркестр в полном составе из шести человек, марши которого в стиле рэгтайма делами событие более праздничным и значительным. Самое главное, что присутствовали около десятка репортеров и фотографов. В целом все было спланировано удачно, хотя не обошлось без досадных накладок. Микрофонная система давала такой пронзительный свист, что использовать ее не представлялось никакой возможности, и вступительные речи отменили. С утра погода выдалась идеальной, но к половине второго надвинулось черное облако. При виде его Ванда Ферлини вздрогнула. Роско, суетясь среди официальных представителей, старался ускорить начало программы, прежде чем дождь затруднит действия Ферлини. К двум часам все было готово. Ферлини снял пиджак, галстук и рубашку, затем сбросил туфли, оставшись в брюках и майке. Его мускулистая грудь вызвала у женщин возгласы восхищения. Начальник полиции надел на Ферлини наручники, это выглядело символичным. Перед тем как защелкнуть их, полисмен, грубовато-добродушный человек с натянутой улыбкой, произвел тщательный осмотр и во всеуслышание объявил, что они настоящие. Затем два бизнесмена начали обвязывать артиста толстой пятнадцатиметровой веревкой. Коротышки-толстяки задыхались от усилий. — Затягивайте, затягивайте узлы, — подстегивал их Ферлини, скаля свои крепкие острые зубы, натренированные за годы работы с веревками. Бизнесмены завязали веревку, неравномерно накрутив грубых узлов с головы до пят. Занятые делом, ни они, ни зрители не заметили того, как Ферлини до предела раздувал легкие, увеличив окружность груди почти на двадцать сантиметров. Когда они кончили, он самодовольно улыбнулся, уверенный, что сумеет освободиться от пут всего за несколько секунд. Помощник уполномоченного должен был поместить Ферлини в полотняный мешок. Он положил мешок на землю, Ферлини приподняли и вставили туда ногами, затем помощник уполномоченного растянул края до верха, полностью накрыв артиста столь необычного жанра. Когда мешок над головой Ферлини надежно завязали, толпа загудела. Но самую сильную реакцию у зрителей вызвал вид огромного железного ящика. Пронзительно закричала женщина, и Роско ухмыльнулся от удовольствия. Это было великое представление. Он поискал глазами Ванду, чтобы разделить торжество, но увидел, что лицо ее с закрытыми глазами бледно и перекошено, губы что-то беззвучно шепчут. Ферлини положили в ящик, муниципальный чиновник затянул болты и закрыл ящик на замок. Члены оргкомитета все осмотрели, объявили, что выбраться из ящика невозможно, и отошли в сторону. Четверо нанятых крепких мужчин приподняли ящик с земли и разместили его на корме катера, пришвартовали к доку. Оркестр заиграл скорбный похоронный марш. Роско первым взошел на катер и помог подняться на борт Ванде. Та выглядела, как вдова в трауре. Веселый коротко стриженый рулевой помахал толпе рукой и отвязал канат. Он завел двигатель и медленно направил катер к глубоководной части озера. — Как ты себя чувствуешь? — обратился Роско к женщине. Ванда что-то прошептала и взяла его за руку. Метрах в пятистах от берега рулевой отключил двигатель. — Хватит, мистер Роско? — Отлично. Роско навел бинокль на край озера, чтобы посмотреть, что делают репортеры. Они наблюдали с тем же напряжением: фотографы, некоторые с телеобъективами на камерах, были заняты работой. — Опускай, — приказал Роско. Ванда слабо вскрикнула, рулевой усмехнулся, уперся руками в железный ящик и перевалил его через край. Обдав присутствующих брызгами, ящик упал в воду и растворился во мгле, покрыв озеро рябью до самого берега. Исчезновение свершилось… Все замерли в ожидании… Роско посмотрел на часы. Через тридцать секунд он глянул на Ванду и ободряюще улыбнулся. Они подождали еще немного. К концу первой минуты улыбка исчезла с лица рулевого, и он начал нескладно насвистывать. Ванда приказала, чтобы он перестал. В конце второй минуты Роско покосился на Ванду. Она была ужасающе бледна. Он снова прильнул к биноклю и начал рассматривать береговую линию. Толпа заколыхалась и придвинулась к кромке воды. — Боже мой! — воскликнул рулевой. — Он не всплывает, мистер Роско! — Он дожен всплыть, должен! Прошли три минуты, а великого Ферлини все не было. Когда истекли шесть минут, Ванда Ферлини простонала и, покачнувшись, потеряла сознание. Роско подхватил ее на руки. Пять минут спустя он приказал рулевому направляться к берегу. Лишь к ночи закованное в наручники тело Ферлини вытащили из воды.
В день похорон Баггетт попытался встретиться с Вандой, но Фил Роско не допустил его. Фил не интересовался любовной стороной ее жизни, у него было слишком много собственных забот. Но он продолжал оставаться деловым человеком, и Ванда по-прежнему была его клиенткой, даже без своего знаменитого мужа. Для нее было бы неприличным появиться на публике в какой-либо иной роли, кроме безутешной вдовы. Ванда играла эту роль хорошо. Благодаря странной косметической алхимии горе делало ее моложе. Белое припудренное лицо и бледно напомаженные губы удачно контрастировали с черным траурным нарядом. Роско отдал распоряжения по организации похорон, и они были обставлены столь же зрелищно, как само водное представление. Публики было много, и событие хорошо освещалось прессой. Почтить уход из жизни феноменального артиста пришли многие представители шоу-бизнеса, бывшие вовсе не против того, чтобы на них поглазели. Траурная процессия медленно двигалась по улицам города, затрачивая по полчаса на прохождение одного квартала, но к тому времени, когда гроб с телом Ферлини достиг прибежища, откуда не возвращаются, толпа заметно поредела. Лишь немногие наблюдали заключительную сцену ритуального обряда на кладбище. Ванда безутешно рыдала на груди у Роско. — Такова была его воля, — голос Фила дрожал. — Да, да, я понимаю. Надгробное слово, произнесенное самым известным священником города, было кратким. Он говорил о мужестве Ферлини, о его преданности своему искусству, об удовольствии, которое тот доставлял при жизни стольким людям. В продолжение его речи лицо Ванды сохраняло какое-то странное выражение, и на мгновение Роско испугался, что она снова упадет в обморок. Гроб поднесли к краю могилы. Передний носильщик, официант из вечернего клуба, явно смущенный чем-то, начал перешептываться со своим напарником. Роско вышел вперед, внимательно выслушал их и поспешил передать услышанное священнику. Этот обмен мнениями привлек внимание единственного оставшегося в процессии репортера, который подошел, чтобы выяснить, в чем дело. — Я не знаю, — озадаченно ответил Роско. — Вот Фредди говорит, что тут что-то не так. Мол, гроб какой-то странный. — Что значит «странный»? Официант пожал плечами: — Легкий. Он очень мало весит. — Воистину, — прошептал священник, — я не думаю, что… — Он прав, — прервал второй носильщик. — Почти никакого веса. А вы же знаете, Ферлини был здоровенным парнем. Они посмотрели на гроб, ожидая, что кто-нибудь отдаст указание. Наконец, это сделал Роско. — Я против, — сказал он тихо, — но лучше нам открыть его. Невзирая на протесты священника, носильщики начали снимать крышку. — Что случилось? — спросила Ванда. — Что происходит, Фил? — Отойди в сторону, — попросил он. — Я не хочу, чтобы ты это видела, Ванда. Но удержать ее было невозможно. Крышку сняли, и потрясенной толпе открылась правда: гроб был пуст! …Ванда Ферлини завыла, как воет ветер, заблудившись в лесной чащобе.
Доктор Рашфилд покатал карандаш по журналу регистрации и сказал: — Продолжайте, мистер Роско, я хочу знать все. Фил облизнул пересохшие губы и пожалел, что нечего выпить. — Вы должны понять, каково это в моем деле, доктор. Все основано на театральности, абсолютно все. Поэтому лет десять назад Ферлини заключил со мной сделку. — И в чем ее смысл? — Никто, кроме меня и его, не знал об этом. Я ему говорил, что это безумство. Но вы не знаете, как упрямы такие парни. Он заставил меня пообещать, что если что-нибудь с ним случится, ну, если он умрет, то я устрою для него последний фокус — нечто, что заставит помнить о нем даже дольше, чем о Гудини. Вот такие дела, док. — Фокус? — Все очень просто. Я дал владельцу похоронного бюро пятьдесят долларов, и он распорядился, чтобы Ферлини тайно похоронили в другом месте. Затем пустой гроб установили на катафалк, и все было кончено. Вы понимаете, к чему я клоню? — Обычное театральное представление! — Понятно, — нахмурив брови, ответил Рашфилд. — Только боюсь, что увиденное произвело слишком сильное впечатление на миссис Ферлини. Мне кажется, она была неуравновешенна и до того, как это случилось, а сейчас… — Он вздохнул и встал. — Ладно, мистер Роско. Я разрешу вам посмотреть на нее, но, увы, не могу дать разрешения на разговор. Вслед за доктором Роско прошел по коридору. Они остановились у двери с небольшим зарешеченным окошком, и Фил заглянул внутрь. Невидящими глазами на него смотрела Ванда, руки ее тщетно пытались освободиться от крепкой, безжалостной хватки смирительной рубашки. Охваченный ужасом, Роско отпрянул назад.
К. Б. Гилфорд А призрак все простил…
Убийство, хотя знал об этом только сам убийца — Клод Криспин, — произошло ярким, солнечным днем. Естественно, при отсутствии свидетелей. Никто ничего не видел, поэтому решили, что это был несчастный случай. Первыми прослышали о случившемся отдыхающие на берегу и воднолыжники, когда Клод Криспин примчался на моторной лодке с центра озера и начал сбивчиво кричать, размахивая руками. Из рассказа поняли, что его жена упала в воду и он не может найти ее. Все лодки и катера — некоторые прямо с лыжниками на тросах — немедленно помчались к месту происшествие. Определили его по плавающей собаке. Маленькая Момо, воинственный китайский мопс, принадлежала миссис Криспин. Клод сумбурно разъяснил, что собака упала в воду и миссис Криспин выпрыгнула за ней. Собака-то присутствовала, а вот хозяйка исчезла. Кто-то высказал предложение, что раз они здесь, то нужно спасти собаку. Момо втащили в одну из лодок, где она, отряхнув с шерсти воду, выразила свою признательность, без разбору рыча на спасителей. Лицо Клода в этот миг перекосилось. Поскольку мопс являл собой явную причину того, как миссис Криспин, далеко не специалист по плаванию, оказалась в воде, он предпочел бы не видеть животное вовсе. Тем временем почти все владельцы лодок прыгнули в воду и начали энергично прочесывать дно. Клод, наблюдая за ними, мученически заламывал руки и имел вид потрясенного несчастьем мужа. Поиски длились минут двадцать. Наконец все были изнурены, даже самые отчаянные готовы были признать, что, живой или мертвой, миссис Криспин не найти. Когда об этом сообщили Клоду, он так зашелся в рыданиях, что один из присутствующих перебрался в его лодку и отрулил ее к берегу. Далее дело приобрело официальный характер. Послали за шерифом, и он с помощниками прибыл на озеро. Развернулась подготовка к извлечению тела. Сам шериф, доброжелательный, симпатичный человек, уселся рядом с Клодом и выслушал его историю от начала до конца. Да, Криспины были горожанами, рассказал Клод, и они уже не впервые отдыхали летом на этом озере. Излюбленным времяпрепровождением было нанять моторную лодку и бесцельно кружить по озеру. Клод был достаточно хорошим пловцом, хотя в эти дни практиковался не часто. Миссис Криспин не боялась воды, но плавала очень плохо. — А почему она не надела спасательный жилет, как того требует правила? — без излишней суровости спросил шериф. Клод беспомощно пожал плечами: — Вы же знаете женщин. У моей жены была хорошая фигура, она красиво смотрелась в купальнике и всегда хотела загореть. Надень она этот жилет, и он бы закрывал часть ее тела Загар получился бы неравномерным. Поэтому она оставляла его на дне лодки. Прихоть, так сказать. Шериф понимающе кивнул: — Вы говорите, она выпрыгнула из лодки за собакой? Клод придал своему голосу горечь: — Она любила эту собаку, словно родное дитя. Брала ее с собой повсюду. Не спрашивайте, как собака выпала за борт. Обычно жена держала ее на руках. Но в этот раз посадила впереди. Я не знаю, упала она или выпрыгнула. Словом, она неожиданно оказалась в воде, и жена закричала. Я хотел остановить лодку и прыгнуть за собакой — увы, Альвина опередила меня. Тогда я притормозил и развернулся, но когда подрулил к месту, жены уже не было видно. Я отключил мотор и бросился в воду, но так и не обнаружил Альвину. Не знаю, что произошло. Она исчезла, и все. Шериф, похоже, проникся сочувствием: — Иногда, — сказал он, — когда плохой пловец глубоко погружается в воду, его схватывает судорога, он идет ко дну и не всплывает. Мне кажется, это тот самый случай. Таким был вывод. Возможно, потому, что эта мысль не пришла ему в голову, шериф исключил убийство. Хотя Клод Криспин и избавился от жены, оставалось еще бесценное сокровище супруги — Момо. В тот же день, немного погодя, спаситель Момо вернул ее Клоду — чистой, обсохшей, но в прежнем настроении. Как только собаку внесли в коттедж, она сразу же начала вынюхивать хозяйку. Не отыскав ее, Момо скорбно завыла Клод, оставшись, наконец, один, дал выход своим чувствам и нанес удар ногой, которого было достаточно, чтобы бедное животное забилось в безопасный угол, размышляя над тем, что переменилось в этом мире. — Альвина умерла, — весело и вместе с тем угрожающе объяснил Клод. Собака моргнула и вперилась в него. Клод продолжил: — Думаю, какое-то время я вынужден потерпеть тебя. Предполагается, что я настолько огорчен происшедшим, что мне придется притвориться, будто я дорожу тобой, как памятью о моей бедной умершей жене. Однако это долго не протянется, я обещаю тебе. Твои дни сочтены. Момо тихонько заскулила, как бы выискивая путь к спасению. Клод улыбнулся, довольный собой: — А все-таки я признателен тебе, Момо. Уловка удалась. Но не надейся, что это поможет тебе. Плаваешь ты хорошо, поэтому озеро отпадает. Что-нибудь в твоем бифштексе — и ты сгодишься на удобрение для сада. Дай только добраться до дома. Собака съежилась и улеглась на полу, положив голову на лапы. Она и раньше сносила недобрые замечания от Клода, поэтому сейчас безошибочно уловила угрозу в тоне. Клод прилег на кровать и закрыл глаза. У него был поистине трудный день: напряжение и возбуждение при планировании задуманного, само действие и, наконец, изображение горя в течение всего полудня. Это принесло свои плоды, но было утомительным. Ему хотелось спать. В это время собака залаяла. Задремавший Клод очнулся. Выругавшись, он приподнялся с кровати и уставился в угол, где в последний раз видел Момо. Собака находилась там же, но поза ее была иной. Покачиваясь, она стояла на задних лапах. Хвост ее повиливал, глаза радостно сверкали, выражая полный собачий восторг. — Привет, Клод. Голос был знакомым. Голос Альвины. Вначале Клод решил, что он спит или фантазирует. Он поморгал глазами, стараясь стряхнуть сон, как вдруг каким-то необъяснимым образом понял, что не спит, и взглянул в направлении, куда смотрела собака. В комнате стояла Альвина! Она не была мокрой, вода не стекала с нее и в волосах не запутались водоросли. На ней не было купального костюма с пестрым шелковым платком. Эта Альвина была совершенно сухой, с напомаженными губами и припудренным лицом, одетая в яркое, цветастое платье, которого он никогда не видел раньше. Ее голубые глаза блестели, светлые волосы переливались, и сейчас она стояла в коттедже, у входной двери, хотя Клод был совершенно уверен, что дверь не открывалась и не закрывалась. — Клод, я сказала «привет», а ты даже не ответил мне. Она улыбнулась, как будто неожиданно вспомнила что-то: — Ах, да, конечно! Ты ужасно удивлен. Ты не ожидал, что еще когда-нибудь увидишь меня. Клод констатировал невероятное: — Ты жива! — О, нет, Клод. Я призрак. Непроизвольно он посмотрел на Момо для подтверждения. Она, однако, не выла от страха, как это делают собаки в присутствии сверхъестественных существ. Напротив, она продолжала повиливать хвостом, как будто видя и приветствуя Альвину. Самым странным, впрочем, было то, что Момо явно ощущала присутствие хозяйки и раньше мигом подбежала бы к Альвине, просясь взять ее на руки и приласкать. А теперь она, казалось, понимала — эта посетительница не в состоянии взять на руки и приласкать даже самую маленькую собаку. Другими словами, размышлял Клод, пытаясь привести в порядок мысли, Момо знала, что это было Альвина и в то же время не Альвина, дружественно расположеный к ней призрак, но тем не менее призрак. И все-таки Клоду с трудом верилось в реальность происходящего. — Ты что, настоящий призрак? То есть… — Конечно, я настоящий призрак. Мне больше ничего не оставалось, как стать им. И, несомненно, я не живая. Ты ведь убил меня. Помнишь? — Это несчастный случай, — заученно начал оправдываться Клод. Она оборвала его: — Я тебя умоляю, не надо. Я-то знаю, что к чему. Я была там. Это убийство. Ты столкнул меня с лодки, дорогой, а затем держал мою голову под водой, пока я не захлебнулась. Если до сих пор Клод пытался уяснить, действительно ли это призрак Альвины, то теперь его больше волновало, для чего этот призрак появился здесь. И одновременно с любопытством подступил колючий холодок страха. — Я клянусь тебе, Альвина… — Дорогой, я знаю — это убийство, и там, откуда я пришла, все знают, что это убийство. Лишь те, кого убили, возвращаются в виде призраков. Разве ты этого не знал? — Нет. Она откинула голову и рассмеялась. Это был обычный, серебристо-звенящий Альвинин смех. Момо счастливо откликнулась на него тявканьем. — Наверно, ты не убил бы меня, если бы знал об этом? Клод решил, что лучше вести разговор честно и открыто. Выбирать не приходилось. — Звучит пугающе, — произнес он. Альвина прошла по комнате и села на уголок кровати. Он заметил, что она была совершенно невесомой, и кровать не прогнулась под ней. — Бедный, бедный, Клод. Я вовсе не хотела напугать тебя. Но, как я уже говорила, убитые обладают привилегией возвращаться, и я не устояла перед соблазном. Ее мягкая манера обращения частично вернула ему мужество. — Зачем ты пришла, Альвина? — Мы расстались так неожиданно, дорогой. У нас даже не было времени обсудить дела. — Какие дела? — Ну, например, как поступить с Момо. При упоминании о ней собака завиляла хвостом. — Клод, дорогой, я знаю, у тебя были причины ненавидеть меня, но я надеюсь, что это чувство не распространится немаленькое невинное существо. Вспомнив свой разговор с Момо, который состоялся всего несколько минут назад, Клод виновато зарделся. — Момо никогда не будет счастлива без тебя, Альвина, — уклончиво ответил он. — Она может стать счастливой, если ты постараешься. Я знаю, что вы всегда были врагами, но это вина не Момо, а твоя, Клод. Обещай, что ты постараешься подружиться с ней. Обещай, что ты позаботишься о ней. Ведь она осиротела благодаря тебе. Так ты обещаешь? Клод ухватился за возможность легко отделаться от Альвины. — Я обещаю, я торжественно обещаю, — выпалил он. — Спасибо, Клод, — слова ее благодарности прозвучали вполне искренне. Они немного помолчали. Глаза Альвины-призрака смотрели на Клода почти с нежностью. Он постарался ответить взаимностью, но нашел ситуацию слегка неестественной. — Итак, это все, что ты хотела? Поскольку мы договорились насчет собаки, мне кажется, твоя душа обрела покой и согласие и… Клод прервал свою неуклюжую речь. Он, конечно, хотел сказать, что призраки — даже явно дружелюбные — нервируют его, и он бы предпочел, чтобы она вернулась в свою подводную могилу и осталась там навсегда. Правда, сказать так было бы невежливым и, возможно, — он все еще не был уверен в ее отношении к нему — не совсем безопасным. — Ты очень мил, Клод, — сказала она. — И я чувствую себя намного лучше, зная, что о Момо позаботятся. Я так благодарна тебе. Если она была столь вежлива и нежна, и если с ней можно было так легко поладить, то Клод мог и себе позволить быть порядочным. — Послушай, Альвина, мне жаль… Она наклонилась к нему поближе и неодобрительно нахмурила брови: — Нет, нет, дорогой, не говори так. У тебя нет никаких причин сожалеть. Я заслужила свое. — Ты считаешь? — сюрприз следовал за сюрпризом. — Да. Я заслужила смерть. Я была просто ужасной женой для тебя. — Я бы не сказал, Альвина. — Но это так. Я превратилась в настоящую ведьму. Я не понимала этого, пока жила, но сейчас я ясно осознаю это. Я была эгоистична, упряма и вздорна. Я всегда хотела сделать по-своему и устраивала сцены, когда не добивалась этого. А хуже всего то, что я недостаточно любила. Неужели ты хоть в чем-то не согласен с моим маленьким перечнем недостатков, дорогой? — Ну, да… — Поэтому ты вполне прав в том, что со мной сделал. Не так ли? — Альвина! — Все верно, Клод. Все совершенно верно. Я заслужила, чтобы меня убили. — Ну… это… — Это правда. И я хотела сказать тебе ее, дорогой. Мои слова идут от сердца. Я полностью прощаю тебя. Он недоверчиво посмотрел на нее. И вновь ощутил в себе как бы легкое покалывание. Не от зарождающегося страха, как прежде. Тогда отчего? Он не был вполне уверен… Но когда к тебе так великодушны и терпимы, возникает необъяснимое и странное ощущение. — Э-э… Альвина… Но она исчезла. Жалобно поскуливая, Момо без устали бегала по комнате от стены к стене, выискивая того, кого уже здесь не было.— Убери от меня эту собаку, — брезгливо сказала Элиза и тряхнула головой. Темные пушистые волосы растеклись по плечам. Сегодня на ней были лиловые тореадорские брючки. Держа руки на бедрах, она загораживала проход. — Мой ангел, — выдавил Клод Криспин, — это собака моей жены. — Я знаю, — в голосе Элизы слышалось раздражение, — но я не люблю собак, а твою бывшую жену я любила еще меньше. — Ангел, я не мог оставить собаку одну в доме. Я должен заботиться о ней. — С какой стати? — в глазах Элизы вспыхнули искры. — Почему бы тебе просто не избавиться от нее? — Я обещал… — Что ты обещал? — После того, как жена умерла, я дал себе своего рода обещание. Это было наименьшее, что я мог сделать. В конце концов, я кое-чем обязан ей. Постарайся понять, ангел. Не будь жестокой. Мы добились своего, ты же знаешь. Больше не будет никаких помех. Я свободен. Лишь мы вдвоем… — Втроем, — поправила она. — Ты, я и собака. — Но разве мы не в лучшем положении, чем раньше? Пожалуйста, впусти меня, ангел. Какое-то время она колебалась, презрительно рассматривая его в упор. Затем резко повернулась и отошла, освободив проход. Он проскользнул внутрь, держа Момо на привязи, и закрыл за собой дверь. Приглашение войти не осчастливило Момо. Она улеглась на самом пороге, укоризненно наблюдая за Клодом и угрюмо ворча. Клод, не обращая на собаку внимания, последовал за Элизой и присел на диван на некотором удалении от нее. — Ты хорошо погулял, прежде чем прийти ко мне, — злобно сказала Элиза. — Ангел, пришлось сдерживаться. Я вдовец. И мне полагается быть в трауре. Я объяснял тебе. — Не появляться целых три месяца! К чему столько тянуть? — Возможно, я был излишне осмотрителен. — Более чем осмотрителен! — Прости меня, ангел, — он хотел обнять ее, но она увернулась. — Я разрывался между сдержанностью и страстью, прошу, поверь мне. — И сдержанность победила. — Да, но сейчас все позади. Давай наверстаем упущенное. — Я не в настроении, Клод. — Элиза, я прошел через ужасные муки ради тебя. Я сильно рисковал. Мне кажется, ты должна понять и простить мою осторожность в таком деле. — Я ничего не прощаю. Тебе следует усвоить, что ты не должен играть моими чувствами, Клод Криспин. Ты не должен бросать меня на целых три месяца. Резкая речь Элизы была неожиданно прервана пронзительным лаем Момо. Расстроенный Клод глянул на собаку и увидел, что она стала в стойку, глаза ее блестели, хвост ходил из стороны в сторону. А в кресле напротив сидела Альвина. — Так это та женщина, из-за которой ты убил меня, Клод? — спросила она. — Альвина! — выдохнул он. — Ты назвал меня Альвиной? — Элизу передернуло от возмущения. — Дорогой, она не видит меня, — пояснила Альвина, — поэтому не заставляй ее думать, что ты сошел сума и разговариваешь с тем, кого здесь нет. Я буду вести себя очень тихо. Продолжай заниматься своими делами. — Клод, что с тобой? — допытывалась Элиза. — Ничего. Мне кажется, я просто немного огорчен. — Она очень привлекательна, Клод, — прокомментировала Альвина. — Гораздо привлекательнее меня. К тому же другого типа. Возбуждающая и романтичная. — Знаешь, Элиза, — сказал Клод, поспешно вставая с дивана, — мне лучше уйти домой. Я себя плохо чувствую. — Уйти домой? Ты только появился, и я не видела тебя три месяца. Альвина шумно вздохнула: — Она очень требовательна, Клод. Я полагаю, это делает женщин более желанными. Ах, если бы я была такой! — Элиза, — смущенно пробормотал Клод, — может, в другой раз… — Клод, или ты останешься здесь, или между нами все кончено. — Но ты не хочешь видеть меня, Элиза. Ты сердишься. — Да, сержусь. И буду сердиться до тех пор, пока ты не извинишься. — Хорошо, я приношу свои извинения. — Так-то лучше. — Значит, я прощен? — На это потребуется некоторое время. Ты должен помириться со мной. Я сидела и ждала тебя здесь долгих три месяцу, поэтому ты должен восполнить этот пробел. — Да, она очень требовательна, — повторила Альвина. — Именно это делает ее интересной? — Это не делает ее интересной! — закричал Клод. — Клод, — взвизгнула Элиза, — не кричи на меня! К тому же, я не понимаю, о чем ты говоришь. Она встала и сердито посмотрела на него: — Ты не показываешься в течение трех месяцев. Затем являешься без приемлемого объяснения и несешь чушь. — Ангел… — Не называй меня ангелом! — Ты желаешь подарков, Элиза? Что я могу сделать для тебя? Только скажи. Я хочу начать с того места, на котором мы остановились. Я через многое прошел. Ты знаешь, что я совершил. — Ничего подобного! Я ничего не знаю, Клод. Не пытайся впутать меня в свои дела. — Но ты такой же участник, как я! — Э, нет! Это твоя идея, и ты осуществил ее один. — Но ты одобрила, ангел. Ты хотела, чтобы я сделал это. — Клод, если ты пришел сказать мне, что я так же виновата, как ты, тогда уходи. Не дожидаясь ответа, она развернулась и выбежала в спальню, хлопнув дверью. Клод так и остался стоять с раскрытым ртом посреди гостиной, а Момо радостно пролаяла. — Бедная девочка, — проронила Альвина. — Она чувствует свою вину. Это выводит ее из равновесия. Не сомневаюсь, что обычно она себя так не ведет. Передай ей, что я простила не только тебя, но и ее. Клод тяжело и устало опустился на диван. — Спасибо, Альвина. Это верх порядочности с твоей стороны. — Безусловно, впечатление, которое я составила о ней, неверное. — Боюсь, что верное, — нахмурившись, признался Клод. — Она упряма, вздорна и невероятно эгоистична. — Но, дорогой, теми же недостатками страдала и я. Как бы я хотела чем-нибудь помочь! Плохо, что призраки посещают только своих убийц, а Элиза, строго говоря, даже не сообщница. Но мне хочется поговорить с ней и поделиться тем, чему я научилась. Потому что, по сути, она должна быть очень хорошей девушкой. Когда ты собираешься жениться, Клод? — Жениться? — это слово заставило его вздрогнуть. — Ты ведь собирался жениться на ней? — Ну да, она всегда настаивала на этом. Конечно, выдвигая свои условия. Правда, сейчас я не знаю ее условий. — Это делает еетаинственной, дорогой. А таинственность так привлекательна. — Альвина, — в волнении он поднялся с дивана, — ты что, пытаешься поддержать меня? — Дорогой, — в голосе призрака слышалось увещевание, — мое убийство далось тебе ценой больших переживаний. Я думаю, ты должен получить свое вознаграждение. И если Элиза — то, чего ты желаешь, то я хочу, чтобы ты ее получил. Видишь ли, Клод, твои интересы все еще близки моему сердцу. И я должна признаться… — В чем? — Мне кажется, ты назвал бы это слабой стрункой. — Твоя откровенность говорит о великодушии. — Боюсь, что нет, — мягко возразила она. — Иногда, Клод, у меня возникает эгоистичное желание повторить все сначала. Если бы я могла воплотиться в женщину и вернуться к тебе, я уверена, что гораздо лучше исполнила бы свою роль и не заставила тебя страдать. Он почувствовал ужасное смущение, почувствовал, что должен что-то сказать или сделать. Бедная Альвина… Слова застряли в горле. Она посмотрела ему в глаза и прошептала: — Будь все проклято! Я сейчас заплачу… До свидания, дорогой. Успеха тебе! И вновь неожиданно, как прежде, она исчезла. Момо жалобно и одиноко завыла. Клода Криспина охватило то же чувство. Когда после одного из своих многочисленных неудачных визитов к Элизе Клод вернулся домой, там его ждала Альвина. Он ушел от Элизы в ярости, а здесь мирно сидела Альвина, свернувшись калачиком в своем любимом старом кресле, и встречала его улыбкой. Он был почти рад видеть ее — с момента последней встречи прошло более двух недель. — Как Элиза, дорогой? Не хочу быть назойливой и совать нос куда не следует, но я заинтересованное лицо. — Она терпеть не может нашу собаку. Момо в подтверждение тявкнула. — Я навещаю ее каждый день, но она никак не простит мне мое отсутствие в течение трех месяцев. — Дорогой, она так же неразумна, как была я. Это печально. Я желаю тебе найти более подходящую невесту. Знаешь, очень плохо, что ты не можешь убить Элизу. Тогда бы она, как я, извлекла урок. Альвина удрученно помолчала. — Проклятье! И это не сработает. Мертвые и живые не ладят между собой. Он прошел по комнате и уселся на подушечке перед креслом Альвины. Момо подбежала к нему и вспрыгнула на колени. Он приласкал собаку. — Если бы убийство было надлежащим способом исправления женщин, я бы и вовсе не возился с Элизой. Потому что тогда я бы нашел совершенную женщину в тебе, Альвина. — Ты прелесть, Клод, — она подарила ему улыбку. — Как плохо, что все так обернулось! Что мы не смогли достичь полного взаимопонимания до тех пор, пока не стало поздно. Хоть бы какая лазейка осталась! Я спрашивала, не могу ли позаимствовать где-нибудь другое тело, но мне сказали, что это невозможно. — Да, я тоже не против какой-нибудь лазейки. Момо восторженным лаем выразила свое согласие с ними… Неожиданно для Альвины Клод сказал: — У меня появилась счастливая мысль. — Какая, дорогой? — глаза призрака светились надеждой. — Раз ты не можешь вернуться ко мне, то я могу присоединиться к тебе. — Клод! — Пусть это крутая мера, но… — А как же Элиза? — Не думаю, что она будет горевать больше двух дней. — Но следует учесть и другое. Ты еще молод, Клод. Есть многое, ради чего стоит жить. — Что? Что именно, скажи? Я все потерял, когда потерял тебя. — Клод, дорогой, как я хочу поцеловать тебя! — Неужели ты не можешь? Попробуй! — Я знаю, что не могу. Мне так сказали. Между нами существует барьер. — Но если ты не можешь преодолеть его, тогда это сделаю я! — Клод, ты шутишь? — Конечно, нет. В аптечке должно быть кое-что подходящее. Я бы вернулся на озеро, дорогая, и там покончил с собой ради печальной памяти, но это вызовет ужасную задержку. А я горю нетерпением оказаться рядом с тобой! — Клод, мой единственный… Он встал: — Я сейчас же посмотрю, что у нас имеется. Клод стремглав бросился из комнаты, но голос Альвины остановил его. Он обернулся. — Прихвати и на долю Момо, хорошо? — Да-да. Я тоже не хочу разлучаться с Момо…
Когда они встретились в ином мире, Момо спрыгнула с рук Клода и подбежала к Альвине. Попав в объятья к хозяйке, она свернулась в клубок, исступленно повизгивая от удовольствия. — Счастливая собака, — заметил Клод. — А где мой долгожданный поцелуй? Но Альвина и Момо погрузились в радостное любование друг другом, обнимаясь, целуясь и выражая бурю восторга. Клод терпеливо ждал, попутно знакомясь с новым окружением. — Я никогда не интересовался, дорогая, но что это за место? Вопрос был подсказан тем, что к ним приближались двое незнакомцев. Они, как швейцары или охранники, были одеты в какую-то форму с преобладанием красного и черного. — Клод Криспин? — спросил один из них. — Да, это я, — ответил Клод. — Пройдемте с нами, мистер Криспин. — Я боюсь, вы не понимаете, — возразил Клод. — Это моя жена. Я намерен остаться с ней. Обстановку разрядила Альвина: — Клод, дорогой. Я и Момо очень хотели бы, чтобы ты остался с нами, но здесь существуют такие устаревшие правила, дорогой! Ты убийца, и тебе придется отправиться в другое место. И Момо с Альвиной продолжали обниматься и целоваться…
Роберт Артур Такая милая семья!
Фаррингтоны были очень милой семьей, если не обращать внимания на некоторые плохие привычки — вроде любви к убийству. И, возможно, несправедливо говорить, что убийство было привычным для них. В конце концов, они совершили его всего дважды. Но, увы, дело шло к закреплению привычки. Ведь именно в эту самую минуту они замышляли превратить цифру два в цифру три. Они не выглядели злодеями и не шептались заговорщицки друг с другом. Они вели обсуждение прямо и откровенно. Разговор происходил за столом в гостиной летнего дома с названием «Восточный пейзаж». Дом они сняли на побережье залива Массачусетс, в том месте, где крутые скалы срывались в кипящие воды Атлантики. Они даже пили чай во время беседы. Уж что касается Мэрион Фаррингтон, так она точно пила чай — чай с лимоном. Берт Фаррингтон, ее дядя, тоже пил чай, но его чай был приправлен ямайским ромом. Дик, ее младший брат, пил шотландское виски с содовой, напиток, похожий на чай, но чаем не являющийся. — Право, жаль, что день рождения у девочки через две недели, — сказала Мэрион Фаррингтон. — Это вынуждает нас действовать. Дик, тридцати двухлетний хорошо сложенный загорелый красавец-мужчина, явно привыкший к широкой безбедной жизни, глянул в окно. Через поляну на опушке леса была видна Джинни Уэллс. Издалека она казалась почти девочкой, как Мэрион и называла ее, хотя Джинни вот-вот исполнялся двадцать один год — возраст, которого по задуманной исполнительской схеме семьи Фаррингтонов она не должна была достичь. Сейчас Джинни искала на земле какие-то маленькие предметы, которые она кидала в корзину на руке. — Она хорошенькая, — заметил Дик. — И думаю, что она в восторге от меня. Он поправил галстук: — Вот если бы мы могли подождать немного… — Х-ха! — Берт Фаррингтон, краснощекий распухший мужчина, на двадцать лет старше своего племянника, погрозил ему пальцем. — Не время чувствам, Дик. На карту поставлено будущее Семьи. Он так и сказал «Семьи» — с большой буквы, как будто речь шла о Британской империи или Соединенных Штатах Америки. — Берт прав, — Мэрион, сорокадвухлетняя полнотелая дама, сидела выпрямившись. Она была привлекательна, если не придавать значения форме подбородка и решительному блеску светло-голубых глаз. — По условиям завещания Алисы, в день, когда Джинни исполнится двадцать один год, мы должны представить финансовый отчет ее состояния. Мы могли бы отложить это на несколько недель, но тогда у ее адвоката возникли бы вопросы. А вы понимаете, к чему это приведет. Дик нервно осушил свой стакан. Мысль о несуществующих деньгах Алисы, которые она оставила ему, включая половину доли Джинни, не доставляла радости. — Деньги не много значат в наши дни, — буркнул он. — Да, инфляция, — философски вставил Берт. На худой конец, как опекун состояния Джинни, в тюрьму сядет Дик, а не он, Берт. В то же время Берт, «доивший» своих племянников в течение пятнадцати лет и надеявшийся продолжить это занятие до бесконечности, готов был в разумных пределах идти на все, чтобы Дик в тюрьму не попал. Должен же был Дик найти еще одну богатую невесту и жениться, а это редко удается, сидя в тюрьме. Дик налил очередной стаканчик виски. — Я мог бы покататься с ней на лодке по заливу и… Берт с неодобрением нахмурил брови: — Не подходит. То же самое было с Алисой. — И с Гарри пятнадцать лет назад, когда опрокинулась лодка. Трое утонувших — слишком много, чтобы показаться достоверным, — подтвердила Мэрион. Гарри был первым и единственным мужем Мэрион. Богатый садовод-торговец яблоками из Орегона, за которого она вышла замуж, когда семейные финансы находились у нижней отметки, он пережил всего два месяца супружеского счастья. Воды Пьюджет-Саунд коварны, и когда парусная шлюпка перевернулась, Мэрион была слишком занята оказанием помощи младшему брату Дику(великолепному пловцу), чтобы выручить из беды не умевшего плавать мужа. Вскоре он исчез из виду. Их разделял всего с десяток метров, но, к несчастью, эти десять метров вели отвесно вниз. Алиса, единственная жена Дика — на сегодняшний день, — утонула два года назад в Мексике, купаясь возле пустынного пляжа недалеко от Акапулько. Алиса была глуповатой, домашней девчушкой с худеньким, неженским телом, но уж плавать она умела прекрасно. Когда она встретила Дика — машина которого сломалась в небольшом городке Среднего Запада, на ее родине, и который забрел в местный плавательный бассейн скоротать время, необходимое для ремонта, — ее потрясло то, что Дик счел ее симпатичной. Ни один другой мужчина так не считал, хотя наверняка мог бы, если бы, как Дик, знал, что у нее была половинная доля в двухсоттысячном состоянии в долларах, оставленном под опекунство для нее и ее сестры Джинни отцом. Дик надеялся на лучшее в смысле женских прелестей и вклада в банке, но синица в руках всегда лучше журавля в небе. Поэтому он ухватился за возможность и увез с собой Алису, а дальше они вчетвером, с Бертом и Мэрион, отправились в Мексику в свадебное путешествие. Свое ликование она выражала, подолгу нежась в голубых водах Тихого океана. Иногда, когда Дик уставал, она плавала одна. После одного из таких заплывов она не вернулась. Судорога: — заключили мексиканские власти, когда ее тело прибило к берегу. Но это могла быть и неопреодолимая сонливость, вызванная успокоительными таблетками, смешанными с черным кофе, который она любила выпить перед купанием. Как бы то ни было, от ее денег остался пшик; Джинни почти исполнился двадцать один год, и за часть наследства, оставленного Алисой своей милой сестре и изрядно обгрызенного семейством, приходилось отчитываться. Фаррингтоны, если слегка и принужденные Судьбой к совершению нового убийства, крест свой несли с достоинством. — Это должен быть явно несчастный случай, — сказала Мэрион. — Да, нельзя дать повода для появления слухов, — согласился Берт. — Может, устроить пикник на природе? Рядом с заброшенным «Домом у Скалистого Мыса», — предложил Дик. — А потом организовать падение со скалы. Высота приличная… — Что ж, если нам в голову не придет ничего лучшего… — как бы подытожила Мэрион. — Но тс-с-с — она возвращается. Они видели, как эта изящная девушка с корзинкой на руке пересекала поляну. На полпути к дому она остановилась и поприветствовала невысокого человека в большой клетчатой кепке, который проезжал мимо на велосипеде. Невысокий человек был мистер Дауни, снявший дом на лето рядом с Фаррингтонами. Он занимался наукой, а увлечением его была геология, поэтому он повсюду разъезжал на своем велосипеде, собирая образцы скальных пород. — Кстати, насчет сна, — вполголоса проговорил Берт. — Как вы считаете, у девочки все в порядке с психикой? — Ты о чем? — спросила Мэрион. — Я говорю об этих сновидениях, которые посещают ее вот уже две недели, с тех самых пор, как она приехала к нам. Едва не каждую ночь она видит во сне, как какие-то огромные темные фигуры преследуют ее и нашептывают что-то непонятное, — он легонько кашлянул. — Вот я и хочу узнать, не думаете ли вы, что она… — Да нет, — Мэрион не дослушала его, — девочка вполне нормальная. Легкое недоедание и нервозность, как у многих теперешних девиц. К тому-же, она перезанималась в школе. Ты поставь себя на ее место — ребенок, которому нет еще и двадцати одного, только-только колледж окончила. Но, каковы бы ни были причины ее страшных снов, я довольна этим. Весь городок знает о них, да и доктор Барнес может подтверрдить, что нервы у нее слабенькие — я потому и настояла на ее визите к нему. Случись что… Она оборвала фразу. Отворилась входная дверь в дом, и через мгновение Джинни Уэллс вошла в комнату. Джинни была стройной хрупкой девушкой с тонким овалом лица и задумчивым взглядом. Обращаясь к окружающим, говорила мягко и замедленно. Сейчас от ходьбы и напряжения ее щеки порозовели, в темных глазах прыгали бесенята. — Я нашла грибы, — объявила она с порога. — Вы посмотрите, я нашла грибы. Ее широко распахнутые восторженные глаза остановились на Дике, он улыбнулся в ответ. Кружась, она передала корзинку Мэрион, та заглянула внутрь. — Но, девочка моя… — удивленно воскликнула Мэрион, затем быстро взяла себя в руки. — Умница. Ты заслужила их на ужин. Отнеси на кухню, я сама приготовлю. — Спасибо, Мэрион, — сказала Джинни, — грибов хватит на всех. — Она повернулась, чтобы идти, и украдкой глянула на Дика. Ресницы ее затрепетали. Проворно, с корзинкой в руке, она выскользнула из комнаты. — Чудесно! Наша девочка взяла на себя все заботы, — сказала Мэрион, когда Джинни вышла. — Вместе со съедобными она смешала смертельно ядовитые гибы, очень похожие на настоящие. Какое же название у этой разновидности? Неважно, главное, что их там достаточно, чтобы убить ее. Насобирала она их сама, к тому же показала мистеру Дауни, нашему соседу. Мы вне подозрений, совершенно вне подозрений. Наконец-то, думала Мэрион, ее образование пошло на пользу. Что в общем-то было не так, если бы не изучение курса ботаники. Фаррингтоны были очень милой семьей, но, как большинство из нас, иногда они впадали в черный юмор. Сейчас, сидя в старомодной гостиной, они пребывали именно в таком настроении. Они были очень расстроены, что им приходится кого-то убивать. Часы показывали одиннадцать. Вечер прошел плохо. Мэрион приготовила ужин из дикорастущего риса с утенком, включая отдельное блюдо из грибов для Джинни. Грибов на всех не хватит, твердо заявила Мэрион. Джинни их нашла, ей и положено их есть. Мэрион хотела выбросить съедобные грибы, но тогда порция выглядела бы слишком маленькой. Джинни едва не плясала от радости, представляя, как она будет есть то, чем сама запаслась в хранилищах Природы. Не раз и не два собиралась она приступить к грибам, тем временем весело щебеча о том, как она провела год в колледже. И когда все замирали в ожидании, она останавливалась и вспомнила очередную смешную историю из школьной жизни. Но, наконец, она решительно поствила тарелку перед собой и начала есть. Она проглотила уже не меньше трех грибов из мешанины роковых и нероковых даров леса, когда зазвонил телефон. Как мальчишка-постреленыш, Джинни вскочила, чтобы снять трубку, и… тарелка с грибами полетела на пол, разбившись на мелкие куски. Джинни была крайне смущена, но делать было нечего — грибы выбросили в мусорный ящик. Что касается телефонного звонка, то это был всего лишь докучливый сосед мистер Дауни, приглашавший на завтра к полуденному чаю. Они притаились в ожидании, что Природа возьмет свое, если три гриба, съеденные Джинни, окажутся смертельными. Но Джинни легла спать вполне здоровой с виду, и теперь Фаррингтоны стояли перед лицом досадной необходимости найти иной способ разделаться с девчонкой. С ее стороны было крайне бездумным доставить им такие хлопоты. — Это должно быть падение со скалы, — решила Мэрион. — Я сказала мистеру Дауни, что мы не сможем прийти на чай, потому что отправляемся на пикник. Итак, мы на пикнике. Джинни замечает особой красоты цветок, прилепившийся к скале в небезопасном месте, и хочет сорвать его. Она лезет за ним, делает неосторожное движение и… А мы были недостаточно близко, чтобы подхватить ее. Она говорила очень убедительно. Звучало это так, будто Джинни уже лежала разбитая и безжизненная на жестоких скалах, а они вследствие этого чувствовали себя значительно лучше. В это время пронзительный крик из спальни наверху заставил их поднять головы. Еще крик и еще — ужасное тремоло, от которого начали легонько позвякивать бусинки люстры. В глазах Мэрион вспыхнула надежда. — Грибы! — воскликнула она. — К черту! — выругался Берт. — Она разбудит всю округу. Не может умереть спокойно! Непрекращающиеся вопли сверху показывали, что она не могла. — Аманита вироза! — с благоговейным трепетом произнесла Мэрион. — Это название грибов, которое я забыла. Только сейчас пришло на ум. Ядовитее их нет. Раздался еще один крик. — Нужно подняться наверх, — решила Мэрион. — Мистер Дауни, конечно же, слышал, как она кричала. Пойдем, Дик. Вдвоем с Диком они взбежали по лестнице и распахнули дверь в комнату Джинни. Она сидела в кровати, руки ее были прижаты ко рту в попытке подавить очередной вскрик. — Джинни! — поспешила к ней Мэрион. — Что случилось, детка? Ты себя плохо чувствуешь? Джинни покачала головой, дыхание ее было прерывистым. — Что-нибудь болит? — голос Мэрион выдавал скорее нетерпение, чем заботу. — Сон… кошмарный сон. Такого я никогда не видела. В доме напротив отворилось окно. Послышался голос: — Что у вас случилось? — Это вы, мистер Дауни? — Дик выглянул из окна Джинни. — Джинни увидела страшный сон, вот и все. Ей уже лучше. — Ай-ай-ай! Бедняжка! Окно закрылось. Дик подошел и сел с краешку кровати, взяв ослабевшую руку Джинни в свою. — Расскажи нам о твоем сне, Джинни, — попросил он. — Это лучший способ забыть о нем. Джинни немного успокоилась и стала дышать ровнее. Смущенно покраснев, она потянула на себя одеяло. — Это было — как наяву. Я очутилась в большой темной комнате, в каком-то странном старом доме, полуразвалившемся и полном теней. И тени вдруг ожили и начали подкрадываться ко мне. Там был ужасно высокий потолок, а сверху из темноты спускалась веревка. На конце ее была петля. Тени подталкивали к петле, и я знала, что они хотят, чтобы я накинула петлю на шею. Они подталкивали меня все ближе и ближе, пока у меня не перехватило дыхание. Затем вмиг петля затянулась у меня на горле и… Она тяжело вздохнула, и ее начала бить дрожь. Мэрион принесла таблетку и стакан воды. — Выпей, Джинни. И засни. Это был всего лишь сон, и ничего больше. — Да-да, — прошептала Джинни. — Всего лишь — сон. Спасибо, Мэрион. Она взяла таблетку, выпила ее и откинулась на подушку. Дик слегка пожал ей руку. — До утра, Джинни. Он тихонько вышел из комнаты. Мэрион и Берт на цыпочках последовали за ним, как любящие родители, покидающие своего заснувшего ребенка.Было великолепное летнее утро. Гороскоп в газете утверждал: «Сегодняшний день — наиболее удачный для осуществления откладывавшихся вами планов». Берт, который всегда читал гороскопы, показал его Мэрион. — Да, мы ждали слишком долго, — подтведила Мэрион и нахмурила брови. — Мы покончим со всем сегодня. Ночной кошмар Джинни предоставил нам такую возможность. Она потянулась к телефону: — Алло! Я хочу заказать разговор с Бостоном, — сказала она связистке. — Лично с доктором Брюйером. Он известный психиатр. Я не знаю адреса, но думаю, вы сможете найти его. Это очень важно… Да, позвоните мне, пожалуйста. Она повесила трубку и повернулась к Берту: — Я уже звонила доктору Барнесу. Рассказала ему о кошмарах, которые мучают по ночам Джинни, и сказала, что я очень беспокоюсь. Он предложил мне Брюйера. Я запишусь к нему на прием и выложу все о приступах депрессии у Джинни и о том, что она принимала слишком много снотворного. — Когда это было? — спросил Берт. — Не будь занудой, Берт. Дело просто в том, что ребенок страдает меланхолией, подвержен депрессиям и думает о самоубийстве. После спектакля с междугородным заказом связистка будет явно подслушивать разговор и разболтает о нем повсюду. Так же поступят миссис Грэйвс и мисс Бернхэм — у нас с ними спаренный телефон, и я слышала, как они поднимали свои трубки. Джинни сейчас нет, она ушла к мистеру Дауни извиняться, что разбудила его минувшей ночью. К вечеру весь городок будет знать о сне Джинни, о ее склонности к самоубийству, неуравновешенности и тому подобном. А днем мы пойдем на пикник к Черному Мысу. Ты знаешь там старый дом в лесу? — Да, — кивнул Берт. — А что дом? — Будет вполне естественным… О, телефон звонит… Алло? Доктор Брюйер? Мне крайне необходимо попасть к вам на прием как можно раньше. Видите ли…
Фаррингтоны были очень милой семьей, особенно когда дело касалось пикников. Мэрион упаковала корзину с едой, а Бет — корзину с вином и другими напитками. К Черному Мысу — отдаленному безлюдному месту среди скал — машину вел Дик. Громадные вечнозеленые растения создавали атмосферу церковного покоя и полумрака. Дик с нежностью помогал Джинни преодолевать трудные участки пути. Его пальцы ласкали ее обнаженные руки, когда он усаживал ее возле самого края скального обрыва. Ярко светило солнце. Далеко внизу океанские волны с грохотом обрушивались на утесы. Кричали морские чайки, воздух был пропитан запахом соленых водяных брызг. Джинни глубоко вздохнула. — Пахнет свежестью и чистотой, — прошептала она. — Я даже забываю об ужасах прошедшей ночи. Ее глаза затуманились, однако восхищенный взгляд Дика вернул ей хорошее настроение. — Но я больше не буду говорить об этом. Давайте есть. Я проголодалась! Они пообедали. Берт рассказывал смешные истории о своих странствиях по Европе, впрочем, не упоминая того, что в Европу ему пришлось отправиться из-за растрат в США. Мэрион остроумно, но с некоторой насмешкой и недоброжелательностью повествовала об обитателях городка. Дик сидел рядом с Джинни и удерживал ее руку в своей всякий раз, когда ему удавалось это сделать. Время от времени он низко наклонялся к ней и шептал на ухо, что она очаровательна Джинни заливалась краской, глаза ее смеялись, и походила она более чем когда-либо на ребенка в самый счастливый день его жизни. Солнце садилось за соснами. Удлинялись тени. В воздухе растекалась прохлада. — Почему бы вам не погулять вдвоем? — спросила Мэрион. — Мы бы с Бертом прибрались пока. Дик сразу же вскочил на ноги, помогая Джинни. — Пойдем, — сказал он весело, — займемся исследованием. Джинни со смехом позволила увлечь себя. Дик взял ее маленькую руку в свою большую. — Славный денек, — сказал он, широко поведя свободной рукой. — Тебе нравится? — Конечно. Только, когда я гляжу на море, мне вспоминается Алиса. — Я знаю, — Дик посерьезнел. — Она любила море, слишком любила. Невозможно было вытянуть ее из воды. — А ты любил ее, Дик? — спросила Джинни. — Очень, — ответил Дик, кивая головой. — Это были счастливейшие три недели моей жизни. Затем Алисы не стало. — Она тоже любила тебя, — сказала ему Джинни. — Нужно было видеть ее лицо, когда она сообщила мне, что выходит за тебя замуж. Оно до неузнаваемости переменилось. Она не могла понять, что ты нашел в ней. Ведь она была такой простушкой. — Простушкой? — Дик возмутился. — Я никогда не думал о ней, как о простушке. Для меня она была восхитительна, восхитительна… — А я всегда считала, что она достаточна скучна, — откровенно призналась Джинни. — Все, что она могла делать, — так это плавать. Она неправильно говорила, не любила книги, музыку… — Я прошу тебя, Джинни! — в голосе Дика неожиданно появилась резкость. — Ты забываешь, что мы любили друг друга. Мне становится грустно, когда я вспоминаю о ней. И мне до сих пор ужасно-ужасно не хватает ее. — Я понимаю. Извини меня, Дик, — поспешно раскаялась в своих словах Джинни. — Посмотри — по-моему, впереди какой-то дом. — Заброшенный дом! — воскликнул Дик. — Может, в нем водятся призраки? Огромный дом, на который они набрели в чаще леса, был выкрашен в мрачный коричневый цвет. Часть крыши провалилась. Широкая веранда просела. Большинство окон было выбито. Безрадостное запустение царило вокруг. Джинни глубоко вдохнула воздух. — Мне здесь не нравится, — сказала она. — Давай уйдем, Дик. Но Дик завладел ее рукой и с мужской настойчивостью тянул к этим полуразвалинам. — Заглянем туда, — уговаривал он, — поприветствуем призрака. Интересно ведь, что мы обнаружим. Джинни пробовала остановить его, но волей-неволей, почти бегом, последовала за ним. — Дик, мне страшно. Так темно и угрюмо. Как в моем ночном кошмаре… — А-а, это только сон. Не будь ребенком, Джинни. Пойдем, посмотрим, что внутри. Джинни неохотно поднялась за ним на веранду, которая закачалась и начала потрескивать под ногами. Через дверной проем (дверь отсутствовала) они заглянули внутрь. Там владычествовали тьма, запах покрытой плесенью штукатурки и источенной термитами древесины, постукивающие звуки крысиных зубов, странные поскрипывания и шорох. Джинни вздрогнула: — Умоляю, Дик! Мне так страшно! Я знаю, что это противоречит здравому смыслу, но, пожалуйста, уйдем отсюда. — Было бы хуже всего — дать страху завладеть тобой. Пойдем! Дик подтолкнул ее, и они вместе вошли в дом. Внутри было совсем темно. Но они смогли рассмотреть дыры в штукатурке, пятна гнили на стенах, разрушенную лестницу, ведущую наверх, и — веревку, которая свисала с заржавленного крюка на потолке. Это была старая, потертая веревка, но, казалось, она плавно скручивалась и извивалась, как будто живая, как будто изголодавшаяся и… ждущая. На конце ее была петля. — Мой сон! — в ужасе закричала Джинни. — Все так и случилось: этот старый дом — эта комната — веревка. Дик! — Она с усилием дернула руку, пытаясь освободиться. — Бежим отсюда! Но Дик держал ее крепко. — Не глупи, — сказал он. — Вот способ излечиться от твоей болезни. Подойди, потрогай веревку, убедись, что это обычная старая веревка, которую кто-то подвесил здесь и забыл снять. — Нет, нет же! Посмотри, как она извивается! — Ясное дело. Здесь сквозняк — разбиты все окна. И Джинни почувствовала, как какая-то сила почти приподняла ее, перенесла через скрипучие половицы и поставила под раскачивающуюся петлю, напоминавшую открытую кровожадную пасть. — Джинни, — мягко и нежно сказал Дик, — вот старая табуретка. Стань на нее и продень голову в петлю. А затем сними ее. Сделай так и тебя больше никогда не будут преследовать кошмары. Ты перестанешь бояться их. Я обещаю тебе. — Нет, я не могу, — Джинни затряслась и вдруг, с неожиданным решительным усилием, вырвалась из рук Дика. — Я не могу! — Ты должна, Джинни, — на этот раз это был голос Мэрион. Каким-то образом Мэрион и Берт материализовались в дверном проеме, как два неясных очертания, прорезающихся из деревянной заготовки. Через мгновение они оказались рядом с Джинни, окружив ее и подталкивая к петле. Она стояла внутри этого круга, отчаянно дрожа, как дикий зверек, попавший в западню. — Это для твоего же блага, девочка, — голос Мэрион звучал ласково, едва ли не убаюкивающе. — Это поможет тебе преодолеть заболевание. Так посоветовал доктор. Дик, подставь табурет. А ты, Берт, приподними ее. Вскоре они втроем водрузили Джинни на табуретку, набросили петлю на шею и туго затянули веревку. Сгрудившись вокруг девушки, как гадкие, безобразные тени, они удерживали ее так, что она не могла пошевелиться и лишь непроизвольно дрожала всем телом. — Вы хотите убить меня, — сказала она, взглянув на них сверху своими огромными глазами, выделявшимися на фоне побледневшего маленького лица. — Вам нужно убрать меня со своей дороги. Поэтому вы хотите убить меня. И Алису вы тоже убили. Я читаю это в ваших глазах. — Да, проклятая надоедливая девчонка, — взорвалась Мэрион. — Я подложила ей успокоительное в кофе перед тем, как она отправилась купаться. Но мы не собираемся убивать тебя, детка. Ты сама убьешь себя. Ты легко поддаешься переменам настроения, у тебя склонность к самоубийству. Прошедшей ночью тебя мучили кошмары. Сегодня ты пошла гулять, обнаружила этот старый дом, нашла веревку, привязала ее к крюку на потолке и сделала все, как было в твоем сне. Ты сама убила себя. Нам следовало бы присматривать за тобой, но тот нас ускользнула и в припадке меланхолии покончила с собой. — Дик, убери табурет. Ты, Берт, потихоньку опускай ее. Все должно выглядеть естественно. Пусть схватится за веревку руками — кожа должна быть содрана — в борьбе за жизнь инстинктивно так делают все. Она скоро успокоится. Дик выхватил табуретку. Берт опустил Джинни и отнял руки. Джинни повисла на веревке, цепляясь за нее своими маленькими руками в надежде удержать тело на весу, но петля все глубже и глубже впивалась ей в горло… В комнату ворвался запоздалый луч солнечного света Тело Джинни медленно развернулось кругом, отражаясь на стене судорожно бьющейся тенью. В груди застрял последний комок воздуха. — Так, а теперь подставьте табуретку назад. Но это произнес не кто-то из Фаррингтонов, а мистер Дауни, стоявший в дверном проеме с дробовиком в руке. Рядом с ним был шериф Лэмб, крупный, чаще молчаливый мужчина, лицо которого сейчас выражало явное неудовольствие. — Я сказал — подставьте табуретку назад! Голос маленького мистера Дауни прозвучал, как выстрел захлопывающегося капкана Берт подставил табуретку под ноги Джинни. Стоя совершенно прямо, она спокойными движениями пальцев освободилась от петли. Затем сошла на пол. — На какое-то мгновение, — сказала она, — я испугалась, что вы уже не появитесь, мистер Дауни. — Теперь интонации её были далеко не детскими. — Что вы, мы были на месте, — ответил мистер Дауни. — Как раз там, где вы нам указали. Но мы задержались, потому что слушали под окном и нам пришлось огибать дом, чтобы войти через дверь. Вы не должны были находиться на линии между нами и… этими. Джинни холодно взглянула на троих Фаррингтонов, которые замерли нелепыми тенями в бессильной попытке пошевельнуться. — Вы убили Алису, — обратилась она к ним. — Я всегда знала, что вы должны были убить ее. Я любила ее, но она была простодушна и глупа, и я знала, что никто не женился бы на ней, если бы не ее деньги. Поэтому я поклялась себе, что выведу вас на чистую воду. Так как вы убили ее в чужой стране, единственный способ, при помощи которого я могла уличить вас, было попытаться заставить вас убить меня — в присутствии свидетелей, конечно. Это было рискованно. Отчаянно рискованно. Но я изучала психологию в колледже, а мистер Дауни — первоклассный частный детектив, и я полагала, что так или иначе я смогу добиться своего. Я притворилась, что меня посещают сновидения, для того, чтобы вы решили, будто я действительно нервный ребенок. Вчера вечером, когда вы хотели заставить меня съесть ядовитые грибы, я поняла, что мне надо что-то придумать. Поэтому я постаралась вбить эту витавшую в воздухе идею вам в голову. Я не хотела, чтобы вы попытались утопить меня или сбросить со скалы — я могла не воспрепятствовать вам, если бы вы сделали это. В конце концов все произошло так, как я надеялась, что произойдет. Вы были настолько доверчивы, вас было настолько легко обвести вокруг пальца! Видели бы вы себя, когда я уронила тарелку с грибами на пол! И уж, конечно, те грибы, которые я съела, были безвредными. Джинни не засмеялась, вспомнив об этом эпизоде. Она лишь повернулась к мистеру Дауни и полицейскому Лэмбу и сказала: — Уведите их, пожалуйста. Фаррингтоны вышли в сопровождении двух людей с ружьями. Замыкала процессию Джинни Уэллс. В помещении, подхваченная воздушными потоками, извивалась и скручивалась ненасытившаяся веревка-удавка… Как упоминалось ранее, Фаррингтоны были очень милой семьей, если не обращать внимания на некоторые их плохие привычки. Но Джинни Уэллс как раз и обратила.
Джек РИЧИ Бомба № 14
Большая квадратная коробка в одиночестве красовалась возле окошек для выдачи багажа. Это была уже четырнадцатая по счету за последние шесть лет, и нам надлежало проследить, чтобы от нее никто не погиб. Мы с Питом наблюдали за людьми в толпе, отгороженной веревками. Это тоже входило в нашу работу — замечать, кто из окружающих облизывает губы чаще других. Пит пожевал сигарету: — Каждый раз, когда какой-нибудь идиот хочет выпрыгнуть из окна на двадцатом этаже, я вижу скопище жаждущих крови типов. Держу пари, об этом деле знает уже полгорода. Веревки удерживали любопытствующих метрах в тридцати пяти от коробки. Я полагал, что расстояние нужно было бы увеличить, но операцией руководил не я. Вспомогательная команда закончила укладку толстых досок на бетонные ступеньки, и спецгрузовик, предназначенный для обезвреживания бомб, въехал по импровизированной эстакаде в просторное фойе. Это была громоздкая машина, состоящая из сложного переплетения стальных сеток и улавливающих ячеек, с высокими бортами, которые в случае взрыва направят всю силу удара вверх, туда, где он нанесет наименьшие повреждения. Грузовик остановился в полуметре от коробки. Из кабины вылезли О’Брайен и Хастингс. Пит затушил ногой сигарету. — Наступает решающий момент, — сказал он и подошел к ребятам. Я немного поколебался и последовал за ним, все время держась под прикрытием грузовика. О’Брайен был настроен весело: — О, уже наводят камеры. Стоит запомнить, что мой профиль справа приносит удачу. Пит помог ему застегнуть ремешок бронежилета и обратился ко мне: — Восхищаюсь этими парнями. Герои. Не боятся ни черта, ни дьявола. И мозгами шевелить умеют. О’Брайен приблизился к коробке. — Постой, — быстро сказал я. — Если никто не возражает, мы с Питом сначала уберем наши грешные тела подальше. Мы вернулись на прежнее место, за одной из больших мраморных колонн. Один из полицейских, прогуливавшихся вдоль веревочного ограждения, подошел к нам и прошептал на ухо: — Вон тот парень со светлыми волосами, в коричневатой куртке. У ларька с конфетами. Готов поклясться, я видел его в толпе возле книжного киоска на прошлой неделе. Мы окинули взглядом столпившихся за линией ограждения людей и нашли его. Небольшой светлолицый человек. Его горящие огнем глаза были всецело поглощены тем, что происходило рядом с грузовиком. Пит уже собрался подойти, но я тронул его за руку: — Это дело может потерпеть минутку. О’Брайен и Хастингс остались одни на своей арене. Из грузовика они вытащили длинный шест со стальным сачком на конце. Воцарилась мертвая тишина О’Брайен нагнулся над коробкой. Затем на мгновение поднял голову, и мне показалось, что через защитный шлем я вижу на его лице усмешку. Он осторожно взялся обеими рукам за коробку и начал поднимать ее. Взрыв, напоминающий рев исполина, гулким эхом прокатился от стен до стен огромного зала… Я услышал, как выругался Пит. И когда я выступил из-за колонны, О’Брайен и Хастингс напоминали собой две костюмированные куклы, в нелепых позах валяющиеся на мраморном полу. Сквозь орущую толпу я пробился к маленькому человечку. Он не заметил меня. Не заметил даже тогда, когда я взялся за его тонкую руку. Он все еще пребывал в своем собственном мире. Его выпученные глаза были уставлены на двух скрюченных на полу людей. Он улыбался.Капитан Уилсон подвигал пепельницу взад-вперед и посмотрел на нас: — Хастингс умер сразу же. О’Брайен еще держится, но если он выкарабкается, то останется калекой на всю жизнь. Он взял в руки протокол: — Подозреваемого зовут Эрвин Джеймс Стюарт. Живет на 98-й улице, дом № 1368. Я оставил его для вас двоих, чтобы вы поработали, с учетом того, что вы его брали. Уилсон потер шею сзади. — Стюарту тридцать шесть лет. Холостяк. Живет с матерью. Она считает, что мы изверги. Ее мальчик никогда не делал ничего плохого в жизни. Он добропорядочный сын и никогда не забывает поздравить с Днем матери.[1] Он порылся в своих бумагах на столе и извлек нужный листик: — Мы обыскали дом Стюарта. Четыре свинцовые шашки, десять взрывателей, сборные механизмы из трех дешевых наручных часов и небольшой бочонок пороха. Это тот самый порох, который используется для перезарядки патронов. Но оружия у Стюарта нет, и патронов в его доме не обнаружено. Уилсон встал и беспокойно заходил по кабинету. — Мы также нашли альбом из газетных подборок. Они охватывают все виды бомб, все — вплоть до самой первой. На лице его прорезались глубокие складки. — Помимо того, что было сильно повреждено здание, три человека получили ранения от осколков. Ничего серьезного, но сейчас они уже, вероятно, разговаривают со своими юристами. Еще пятеро были смяты в толпе, некоторые при бегстве к выходу, и я думаю, что вскоре мы услышим и о них. Я выудил сигарету из пачки: — Кто-нибудь должен был видеть, как туда поставили коробку. Уилсон пожал плечам?: — Более пятидесяти тысяч человек проходят через зал каждый день. Стюарт, видно, принял это во внимание. Шеф устало вздохнул. — У нас есть семь свидетелей и семь описаний. Пятеро утверждают, что это был мужчина, и двое — что женщина. Пит взвесил информацию: — Им показывали Стюарта? Уилсон мрачно хохотнул: — Трое опознали его, включая того, кто был уверен, что видел женщину. Словом, любой мало-мальски толковый юрист разобьет их в пух и прах при даче показаний. Он посмотрел на нас: — Его признание было бы нам на руку. Королевский подарок, так сказать. Мы с Питом вышли в коридор и спустились в 618-ю комнату. Пит чуть задержался перед дверью: — Если хочешь, можешь быть добреньким, понимающим детективом, Фред. Мое сердце не лежит к этому. Я буду чувствовать себя гораздо удобнее в роли жестокого охранника правопорядка. Стюарт был прикован наручниками к трубе парового отопления. За ним присматривал дежурный полицейский. Пит подошел к Стюарту впритык и усмехнулся: — Все здесь обращаются с тобой излишне учтиво. Я это изменю. Я снял со Стюарта наручники. — Разотрите кисти рук, мистер Стюарт. Вам станет намного легче. Я коснулся его плеча. — И, пожалуйста, садитесь. Вы простояли несколько часов и, конечно, устали. Стюарт сел, и Пит склонился над ним. — Ну, как ты себя чувствуешь сейчас? Славно, уютно, да? Губы у Стюарта задрожали. Он отвернулся. — Мистер Стюарт, — обратился я. — Все, что от вас требуется — это ответить на наши вопросы самым подробным образом. Как скоро вы звоните по телефону, после того как подложите бомбу? Стюарт отрицательно покачал головой: — Я не знаю ни о каких бомбах. Пит потер кулак. — Скажи-ка нам, что ты собирался делать со всем тем порохом, который мы обнаружили в твоем подвале? И как насчет шашек, взрывателей и часовых механизмов? Стюарт слегка покраснел. — Вы не имели право обыскивать дом моей матери. Вы вообще не имели никакого права копаться в моих вещах. Пит выдохнул табачный дым ему в лицо и засмеялся. Отворилась дверь, и на пороге возник капитан Уилсон. Секунд десять он пристально рассматривал Стюарта, а затем повернулся к нам: — Несколько минут назад О’Брайен умер. Пит снова примкнул Стюарта наручниками к трубе, и мы вышли в коридор. — Где Айлин? — спросил он. — В госпитале? Уилсон покачал головой: — Ей там нечего было делать. С час назад я отправил ее домой. Он виновато улыбнулся: — Вам надо сообщить ей об этом. Мы направились к лифту. — Ребята из лаборатории подбили предварительные итоги. На этот раз бомба была намного мощнее. Они считают, что в ней было использовано не менее трех шашек. Пит пробурчал: — Видно, Стюарт устал от того, что его штучки срабатывают, не убивая никого. Уилсон нажал кнопку вызова лифта. — И ещё. Это не устройство замедленного действия. Бомба была сконструирована так, что взрывалась, когда кто-нибудь поднимал коробку.
Айлин О’Брайен открыла дверь своего дома, построенного в фермерском стиле. Выражение ее лица было спокойным. Она изучающе посмотрела на нас и тихо сцросила: — Все кончено, да? Джерри мертв? Я кивнул. Она повернулась и пошла. Мы с Питом закрыли дверь и проследовали за ней. Какое-то время мы стоял и, наблюдая, как она молча смотрит в окно, потом Пит кашлянул. — Может, нам лучше уйти, Фред? Айлин обернулась: — Нет. Я не хочу оставаться одна сейчас. Мне будет легче, если кто-нибудь будет рядом. — Она слабо улыбнулась. — Я знаю, что вам тоже тяжело. Вы были ближайшими друзьями Джерри. Пит помял края шляпы. — Хорошо хоть, мы взяли парня, который утворил это. Айлин нагнулась над серебряной сигаретницей на коктейльном столике. — Он сознался? — Куда ему деваться? — сказал я. — Уж мы позаботимся об этом. Айлин села на кушетку. — Что он собой представляет? Я пожал плечами: — Не знаю. Я не его лечащий психиатр. — Он слабоволен, — сказал Пит, — но ему нравится чувствовать себя значительным. И еще его привлекает сама мысль о том, что напуган целый город. Айлин посидела в раздумье, потом попросила Пита: — Принеси нам что-нибудь выпить, Пит. Мне это сейчас необходимо. Мой напарник удалился на кухню. — Мы взяли того, кого нужно, Айлин, — вполголоса проговорил я. — У нас есть все для доказательства его вины. Она слегка улыбнулась. — Повезло? — Да Немного. Вернулся Пит с напитками для меня и Айлин. Себе он открыл бутылку пива. — Пива в холодильнике не было, поэтому я спустился в подвал и взял из ящика Я правильно сделал, Айлин? Джерри всегда предлагал мне так делать, если в холодильнике было пусто. Он осторожно налил себе пива. — Мне кажется, Джерри по-настоящему любил свою работу. Я имею в виду работу с бомбами. Айлин посмотрела на него: — Да, наверно. — Пока я ходил за пивом, я заметил, что он устроил что-то вроде мастерской внизу. Похоже, он много возился на дому с этими бомбами. — Пит улыбнулся. — Ты не боялась, что он мог однажды взорвать весь дом? Айлин отрицательно покачала головой: — Онникогда не приносил домой порох или динамит. Он только изучал механику бомб. Мы с Питом побыли у Айлин еще с полчаса и распрощались. Пит сел за руль нашей машины и включил зажигание. — Они давно были женаты, Фред? — Два года. Ты это знаешь не хуже меня. Он кивнул. — Ты никогда не задумывался, что большую часть времени видишь людей только тогда, когда на них надето праздничное платье? Никогда не знаешь, что на них надето, когда тебя нет рядом. — Они ладили друг с другом, — ответил я. — Если бы было наоборот, они всегда могли развестись. Пит влился в поток на Восьмой улице. — Там в подвале валяются груды всевозможных схем. Он остановился у светофора. — Ужасно все это, Фред. Но, по крайней мере, О’Брайен был практичным человеком. Он как-то говорил мне, что застрахован под завязку. Вроде тысяч на пятнадцать. Я выбросил сигарету в окно. — Давай побыстрее вернемся, пока Стюарт не встретился с адвокатом. Стюарт располагал временем подумать, но, видно, мысли его не были чересчур радостными. Он вздрогнул, когда мы с Питом вошли в комнату. Пит снял свой пиджак и повесил его на спинку стула. — Ну, Стюарт, вот и я. Ты вспомнил меня? Стюарт резко дернул головой: — Я повторяю, что ничего не знаю обо всех этих взрывах. Пит вплотную приблизил свое лицо к лицу Стюарта: — У тебя никогда не выходило ничего крупного прежде. Так, несколько увечных. Сейчас ты стал большой птицей. Все будут читать о тебе в газетах. В глазах Стюарта что-то промелькнуло. — Мистер Стюарт, — вкрадчиво сказал я. — Все, что мы добиваемся от вас — это простого заявления. А после можете разговаривать с репортерами, если пожелаете. Я уверен, что вы не сойдете с первых полос в течение многих месяцев. Он облизнул губы. — Нет, — выдавил он, наконец, из себя. — Мне нечего вам сообщить. — Мистер Стюарт, — терпеливо продолжил я. — Мы же не выдергивали вас из толпы наугад. Мы и раньше видели вас. Например, возле книжного киоска на прошлой неделе. Пит три-четыре раза легонько похлопал его по плечу. — Ты убийца полисменов, малыш. Прими это к сведению и перестань брыкаться. — Мистер Стюарт, — вмешался я. — Мы здесь не для того, чтобы судить вас. Возможно, вы имели повод для обиды. Так это или нет? Он почти заговорил, но… Что-то удержало его. Пит прервал затянувшееся молчание: — Ты знаешь, что тебя ждет, Стюарт? Ты знаешь, как поступают с убийцами в нашем штате? Лицо Стюарта побелело. Я стал там, где он не мог видеть меня, посмотрел на Пита и предупреждающе покачал головой. — Мистер Стюарт, — мягко сказал я. — Нет никакой опасности, что вы попадете на электрический стул. Это совершенно ясно. У вас есть определенные психические отклонения, и судебные власти штата обязаны признать вас больным. Самое худшее, что может произойти, — вы проведете несколько лет в лечебном заведении. Мы дали Стюарту целую минуту на размышление, но он упрямо помотал головой: — Нет. Я отказываюсь что-либо говорить. Пит подошел и, схватив Стюарта за рубашку, с силой влепил ему затрещину. Он только так и мог работать. — Ну, Пит, — пожурил я его. — Ты же знаешь, что нам нельзя позволять себе ничего подобного. Пит вытер ладонь. — Почему бы тебе не спуститься вниз и не выпить чашечку кофе, Фред? Вернешься через пятнадцать минут. Я покачал головой: — Нет, Пит, — и посмотрел на Стюарта: — Ваш альбом производит впечатление. По-видимому, бомбы были излюбленным объектом ваших исследований. Пит усмехнулся: — Но альбомчик не полон, Стюарт. Не хватает твоей карточки. — Я по-настоящему восхищаюсь вами, мистер Стюарт, — сказал д. — Вы сумели не попасться в течение стольких лет! Мне показалось, что на миг его глаза самодовольно вспыхнули. — Вы будете удивлены, узнав, сколь много мы уже имеем признаний. Как раз сейчас внизу сидят три человека, которые буквально требуют, чтобы их фотографии поместили в газетах. Они хотят взять на себя этот взрыв и все предшествующие. По всей вероятности, причиной того, что он покраснел, было его возмущение. — Вот так, мистер Стюарт, — подытожил я. — И еще. Я ведь не всегда буду здесь находиться. И тогда Пит зайдет пообщаться с вами, а он добивается того, что ему нужно, не совсем нежными способами. И я ничем не смогу помочь, пока вы не сделаете мне заявление. Я прикурил сигарету и дал Стюарту время подумать. Я видел, как его мысли находили отражение на лице, как он переваривал сообщение о том, что кто-то другой хочет урвать его славу, как он обмозговывал перспективу остаться наедине с Питом. Стюарт потер руками о брюки и уставился в пол. Наконец он вздохнул: — Хорошо. Я все вам расскажу. Пит жестко улыбнулся: — Я особо хотел бы услышать о последней бомбе. Стюарт вспылил: — Я не произнесу ни слова в вашем присутствии. Я буду разговаривать только с ним. Он указал в мою сторону. Пит посмотрел на меня и передернул плечами. Он вышел и прислал стенографистку.
…Когда Стюарт кончил рассказывать о тринадцатом взрыве, я закурил новую сигарету. — Касаясь последней, четырнадцатой бомбы. Что заставило вас использовать три шашки вместо одной? Явилось ли это следствием того, что вы не были удовлетворены действенностью других бомб? Он хитро глянул на меня: — Да. Именно поэтому. Я пустил дым через нос. — На этот раз вы не использовали устройство замедленного действия. Вы отладили механизм так, чтобы коробка взорвалась, когда ее поднимут. Я полагаю, вы вряд ли сможете объяснить это? Он ненадолго сдвинул брови: — Я решил, что это даст больший эффект.
…Когда стенографистка вернулась с отпечатанной расшифровкой, Стюарт внимательно прочел текст и подписал все копии. После этого мы снова остались вдвоем. Я подошел к окну, распахнул его и, высунувшись наружу, вдохнул свежий воздух раннего вечера. Стюарт стал рядом со мной. — Допустим, я скажу, что солгал, когда делал признание. Я могу так сказать? — Да. Думаю, что можете. — Убиты двое полицейских, — с удовольствием рассуждал он. — Моя фотография появится на первых полосах всех газет страны. Я согласно кивнул. Нотка лукавства обозначилась на его лице. — Если я буду отрицать этот последний взрыв? Допустим, я сознаюсь во всех остальных, но откажусь от этого? Моя фотография все равно попадет в газеты? Я ткнул пальцем вниз: — Чтоб мне провалиться! Вы когда-нибудь видели подобное? Он перегнулся через карниз и прищурился. Дальнейшее не заняло у меня и секунды. Стюарт кричал до самой земли… Пит присел на высокий стул у стойки бара и заказал чашку кофе. — Каждый день чему-нибудь учишься. Я мог бы поклясться, что Стюарт не такой человек, чтобы выпрыгнуть из окна. Я пожал плечами: — Давай не будем плакаться. Мы получили признание, и этого достаточно. Он сэкономил штату деньги. Бармен принес кофе. Пит продолжил: — Знаешь, Фред, все то время, что я обрабатывал Стюарта, у меня были другие соображения насчет последнего взрыва. Они остались при мне, и я еще разберусь в этом деле — просто, чтобы удовлетворить свое любопытство. — Напрасная трата времени, Пит. — Это мое время, Фред. Я не выставлю счет управлению. — Он налил в кофе сливки. — Я не говорю, что Стюарт был невиновен. Слишком многое свидетельствует против него. Но я чувствую, что он не был повинен во всех грехах. Пит подавил зевок и взглянул на стенные часы. — Ничего бы не хотел больше, чем оказаться сейчас в своей маленькой старой квартирке, снять обувь и прилечь, да, я обещал своим ребятам, что забегу к ним на пару часиков. Он допил кофе. — Но уж будьте уверены: к десяти я премиленько устроюсь в постели.
Было девять часов вечера, когда я добрался до дома Айлин. Ее переполняло нетерпение: — Ну, как это прошло? — Мы добились признания, — сказал я. — По всем четырнадцати взрывам. Айлин расплылась в улыбке: — Ты, наверное, был более чем убедителен. Я кинул шляпу на кушетку. — Стюарт выпрыгнул из окна немного погодя после того, как он подписал признание. Я был единственным, кто это видел. Она обрадовалась, но через мгновение нахмурилась: — Возможно, не все еще кончено. Есть Пит. Я не думаю, что он удовольствуется достигнутым. Он любит совать нос в чужие дела. Один из тех, кому нужны точные ответы. Я обнял ее. — Не тревожься, радость моя. Она посмотрела мне в глаза: — А?.. — Я приготовил еще один пакет. И в отсутствие Пита проник в его квартиру. Первый же телефонный звонок — и его разнесет в клочья. В одиннадцать вечера я набрал номер Пита. Просто, чтобы проверить.
Последние комментарии
3 часов 39 минут назад
3 часов 47 минут назад
3 часов 57 минут назад
4 часов 2 минут назад
5 часов 31 минут назад
5 часов 34 минут назад