Прекраснейший текст! Не текст, а горький мёд. Лучшее, из того, что написал Михаил Евграфович. Литературный язык - чистое наслаждение. Жемчужина отечественной словесности. А прочесть эту книгу, нужно уже поживши. Будучи никак не моложе тридцати.
Школьникам эту книгу не "прожить". Не прочувствовать, как красива родная речь в этом романе.
Интереснейшая история в замечательном переводе. Можжевельник. Мрачный северный город, где всегда зябко и сыро. Маррон Шед, жалкий никудышный человек. Тварь дрожащая, что право имеет. Но... ему сочувствуешь и сопереживаешь его рефлексиям. Замечательный текст!
Первые два романа "Чёрной гвардии" - это жемчужины тёмной фэнтези. И лучше Шведова никто историю Каркуна не перевёл. А последующий "Чёрный отряд" - третья книга и т. д., в других переводах - просто ремесловщина без грана таланта. Оригинальный текст автора реально изуродовали поденщики. Сюжет тащит, но читать не очень. Лишь первые две читаются замечательно.
Деревенька Ивановка лежит на низменном правом берегу реки Сары, что втекает в ростовское озеро Неро. Деревенька сама по себе невелика — в десяток дворов, каждая изба под жухлой соломенной крышей и каждая топится по-черному, выбрасывая дым через волоковые оконца; смотровые же оконца затянуты бычьими пузырями, засиженными мухами. Через такие оконца не сразу и разглядишь, что творится на улочке.
Ванька, послюнявив палец, водит им по мутному пузырю, канючит:
— Тошно, маменька, пойду тятеньку встречу.
— Еще чего вздумал, — ворчливо отзывается мать. — Аль не видишь, чего на дворе деется?
— А мне такой дождь не помеха. Отпусти!
Мать вытягивает ухватом на шесток железный чугунок с пареной репой; голос ее становится еще ворчливей:
— Дождь ему не помеха. Экий ерой. Возьми лучше полено, да лучины настрогай.
— Докука. Я бы лучше ножом петуху голову отрезал.
— С ума спятил, Ванька. Чем тебе петух не угодил?
— Спать мешает. И чего горло дерет, чуть ли не с полночи.
— И какой же ты враль, Ванька. Да тебя ночью пушкой не разбудишь. Готовь, сказываю, лучину! Скоро сутемь наступит.
— А тятеньки все нет.
— Ему не впервой в сутемь возвращаться.
Ванька, стругая из березового полена лучину, вдруг запел:
Постыло на душеньке,
Постыло на горестной.
Полететь бы в страны дальныя,
Сизым соколом,
Поглядеть бы душеньке,
На терема высокия,
Дубравы зеленыя…
Мать, опершись об ухват, чутко прослушала всю песню, а затем спросила:
— Где услышал, Ванятка?
— Ветер принес, а до тебя не донес.
— Вот всегда так. Ужель сам складываешь?
— Складывала баба дрова, а поленица сама в горницу побежала.
Мать махнула на сына рукой. И в кого только такой балагур выдался? Вечно с шуткой да прибауткой. Но песни-то, песни-то, откуда из него нарождаются? Иной раз задумается, глаза свои блескучие закроет и так душевно запоет, что на очи слезы наворачиваются.
Чудное дитятко, ох, чудное! Отец — и тот недоуменно сказывает:
— Странный, мать, у нас сынок поднимается. И что только из него дальше выпрет?..
Ванькин отец, прозвищем Веник, ни свет, ни заря ушел в лес ставить силки. С поле[2] ли придет? Случалось, силки его оставались пустыми, но на сей раз он никак не должен вернуться без добычи, ибо завтра к Оське Венику заявится в избу приказчик именитого купца Петра Филатьева, кой приехал из Москвы по торговым делам в Ростов Великий, а приказчика своего, Федора Столбунца, послал в Ивановку, дабы выбить из мужиков недоимки.
Лет пять назад купец Филатьев выкупил сирую, обнищалую деревеньку у обедневшего помещика Творогова, и с той поры все мужики перешли в крепость к купцу толстосуму.
Лихо приходилось, но Оська Веник в недоимщиках не числился: откупался добычей охотничьего промысла и медом, который он добывал в Бортных лесах. Лучше всех в деревне умел Оська и лапти сплести — лычники из лык, мочалыжники из мочала, верзни из коры ракита, ивняки, шелюзники из коры тала, вязовики — вяза, берестянки, дубовики, чуни и шептуны из пеньковых очесов или из разбитых ветхих веревок… И не перечесть!
Ванька иногда глянет на отца, как тот лапоть плетет и насмешливо вякнет:
— Почто разные мастеришь, тятенька? Не все ли равно, в каких лапотках бегать.
— Не скажи. Всякий лапоть, Ванька, свое время знает. Каждая пора года спрашивает новой обувки. Для одной — теплые, для другой — холодные, для третьей, когда сушь на дворе — «босовики» напяливай, в «дубовиках» не побежишь. От Покрова до Покрова десяток лаптей износишь. А хороший лапоть сплести — не каждый мужик сумеет.
Приделист был Оська, умел искусно изготовить и всевозможные берестяные изделия: лукошки, кузовки-плетюшки, пестери… Одним словом: мужик на все руки
Любил приказчик Столбунец в избе Оськи остановиться, а главное побаловаться белым, нежным мясом рябчика и удивительно вкусным и душистом медом, кой потом в липовом бочонке увозил своему хозяину.
Говаривал:
— Добрый мед добываешь, Оська. Петр Дмитрич большой любитель. На Москве такого меда, пожалуй, и не сыщешь.
— Воистину, батюшка. Лесной-то мед от всяких недугов лечит.
Был Оська невелик ростом, но кряжист, силенку имел немалую; непоседлив; глаза черные, проворные с лохматыми нависшими бровями; борода тоже черная, растопыренная, воистину напоминавшая веник.
Ванька — весь в отца — черноглазый, шустрый и крепенький, как молодой дубочек. В деревеньке есть ребята и повзрослей его на пару лет, но Ванька не уступает им в силе.
Боролся Ванька и с пятнадцатилетними, те — на голову выше, но Осипов «дьяволенок» вцепится как клещ и с ног его не свалишь. Дивилась ребятня!
Меж своих же одногодков Ванька слыл
Последние комментарии
9 часов 43 минут назад
16 часов 53 минут назад
17 часов 59 минут назад
19 часов 5 минут назад
19 часов 27 минут назад
19 часов 33 минут назад