В канун майского дня [Ник Хоакин] (fb2) читать постранично, страница - 3
- В канун майского дня (пер. Мариам Львовна Салганик) (и.с. Мастера современной прозы) 121 Кб, 13с. скачать: (fb2) читать: (полностью) - (постранично) - Ник Хоакин
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
— Конечно, были. Но, увы, я в то время не могла их увидеть. Все, что я заметила, — это его блестящая одежда, сверкающие глаза, вьющиеся волосы и усы, прекрасные усы.
— А он не говорил с тобой, мама?
— Говорил… Да, он говорил со мной. — И, наклонив седеющую голову, она тихонько всхлипнула.
— Для таких чар, как ваши, не нужна свеча, прекрасная, — проговорил он в зеркало из-за ее спины, не переставая улыбаться, и, отступив на шаг назад, изогнулся картинно в низком поклоне. Она резко обернулась и взглянула ему прямо в лицо, а он громко расхохотался. — А я знаю вас! — воскликнул он. — Вы — Агуэда, которая была еще маленькой девочкой, когда я уезжал, а теперь превратилась в восхитительную красавицу. Мы танцевали с вами вальс, а вот польку со мной танцевать вы не стали. — Дайте мне пройти, — проговорила она тихо, но решительно, видя, что он преграждает ей дорогу. — Но я хочу станцевать с вами польку, прекрасная, — не унимался он. Они стояли перед зеркалом, и только их частое дыхание слышалось в темной зале; свеча горела между ними, и на стенах колыхались их тени. Молодой Бадой Монтия (он прокрался в дом, будучи слишком пьяным, чтобы спокойно отправиться спать) вдруг почувствовал, что протрезвел, ощутил себя бодрым и готовым на все. Глаза его сверкали, шрам на лице налился алым цветом. — Дайте мне пройти, — повторила девушка. Голос ее зазвенел от ярости. А он крепко схватил ее за руку. — Нет, — улыбнулся он. — Нет, пока мы не станцуем. — Подите к дьяволу! — Ну и характер у моей гордячки! — Я не ваша гордячка! — Ну а чья? Я знаю его? Я кого-нибудь смертельно оскорбил? Так обращаясь со мной, вы делаете своими врагами и всех моих друзей. — Ну и что из этого? — с вызовом спросила девушка, выдернула руку и сверкнула зубами у самого его лица. — О, как я ненавижу вас, напыщенные мальчики! Вы побывали в Европе и воротились назад эдакими элегантными лордами, а мы, бедные девушки, должны послушно прощать вам все. Мы, конечно, не столь изящны, как парижанки, в нас нет столько огня, как у женщин Севильи, в нас мало остроты, остроумия! Ух, как вы все утомительно однообразны, как вы надоели мне, утонченные молодые люди! — Да полноте, откуда вы все это взяли про нас? — Слышала, как вы болтали между собой, и презираю всех вас, вместе взятых! — Но себя-то вы уж, верно, совсем не презираете, сеньорита. Вы пришли сюда, чтобы полюбоваться в зеркало своими чарами, пришли в полночь! Ее лицо стало мертвенно-бледным. Он мстил обдуманно, расчетливо. — Я вовсе не собой любовалась, сэр! — Может быть, вы любовались луной? И тут она не выдержала. Открыла было рот от изумления и силилась что-то ответить, но залилась слезами. Свеча выпала из ее рук, она закрыла лицо руками и горько зарыдала. Свеча потухла, и они остались в полной темноте. Бадой ощутил вдруг угрызения совести. — Ой, не плачь, маленькая! Прости меня, пожалуйста! — говорил он срывающимся горячим шепотом. — Пожалуйста, не плачь! Я — свинья, грязная свинья! Я был пьян, маленькая, я был пьян и не соображал, что говорю. На ощупь он отыскал ее руку и прижал к своим губам. Ее била мелкая дрожь. Ей стало холодно в белом платье. — Дайте мне уйти, — простонала девушка и с силой отдернула руку. — Нет, скажите сначала, что вы меня прощаете. Простите меня, Агуэда. Ничего не отвечая, она притянула его руку к своим губам и вдруг со всей силы укусила за палец, укусила так сильно, что он взвыл от боли и в сердцах хлестнул другой рукой. Ударил и попал в воздух, потому что Агуэда уже была далеко. Одним махом взлетела по лестнице — до него донесся только легкий шелест юбки, пока он в ярости зализывал кровоточащий палец. Жестокие мысли роем проносились в его разгоряченной голове: он пойдет и все расскажет своей матери, она сделает так, чтобы эту дикарку прогнали из дому, или нет, лучше он сам поднимется сейчас в комнату к девицам, сдернет ее с постели и при всех отхлещет эту дуру по лицу!.. Но тут же ему подумалось, что им всем предстоит назавтра поездка в Антиполо[2] рано поутру, и он стал соображать, как бы сделать так, чтобы попасть с ней в одну лодку. О-о, он ей отомстит, она заплатит ему за все, эта маленькая дрянь! «Она еще пожалеет об этом, горько пожалеет, — предвкушая месть, злорадствовал неудачливый кавалер, слизывая с пальца кровь. — Но какова! Иуда в юбке! Какие у нее были в этот момент глаза! А как хороша она в гневе, как залилась румянцем!» Ему вспомнились ее обнаженные плечи, словно позолоченные в призрачном свете свечи, гладкие, бархатистые. Он снова увидел ее гордую, высокую шею, ее упругую грудь, едва скрытую за вырезом белого платья. «Черт возьми! А она была восхитительна! И как это ей пришло в голову, что у нее нет огня или грациозности? И остроты, пикантности? Да всего этого у нее сколько угодно!» На душе у него вдруг стало так хорошо, что он не заметил, как помимо своей воли запел, запел громко, один в погруженной во
— Для таких чар, как ваши, не нужна свеча, прекрасная, — проговорил он в зеркало из-за ее спины, не переставая улыбаться, и, отступив на шаг назад, изогнулся картинно в низком поклоне. Она резко обернулась и взглянула ему прямо в лицо, а он громко расхохотался. — А я знаю вас! — воскликнул он. — Вы — Агуэда, которая была еще маленькой девочкой, когда я уезжал, а теперь превратилась в восхитительную красавицу. Мы танцевали с вами вальс, а вот польку со мной танцевать вы не стали. — Дайте мне пройти, — проговорила она тихо, но решительно, видя, что он преграждает ей дорогу. — Но я хочу станцевать с вами польку, прекрасная, — не унимался он. Они стояли перед зеркалом, и только их частое дыхание слышалось в темной зале; свеча горела между ними, и на стенах колыхались их тени. Молодой Бадой Монтия (он прокрался в дом, будучи слишком пьяным, чтобы спокойно отправиться спать) вдруг почувствовал, что протрезвел, ощутил себя бодрым и готовым на все. Глаза его сверкали, шрам на лице налился алым цветом. — Дайте мне пройти, — повторила девушка. Голос ее зазвенел от ярости. А он крепко схватил ее за руку. — Нет, — улыбнулся он. — Нет, пока мы не станцуем. — Подите к дьяволу! — Ну и характер у моей гордячки! — Я не ваша гордячка! — Ну а чья? Я знаю его? Я кого-нибудь смертельно оскорбил? Так обращаясь со мной, вы делаете своими врагами и всех моих друзей. — Ну и что из этого? — с вызовом спросила девушка, выдернула руку и сверкнула зубами у самого его лица. — О, как я ненавижу вас, напыщенные мальчики! Вы побывали в Европе и воротились назад эдакими элегантными лордами, а мы, бедные девушки, должны послушно прощать вам все. Мы, конечно, не столь изящны, как парижанки, в нас нет столько огня, как у женщин Севильи, в нас мало остроты, остроумия! Ух, как вы все утомительно однообразны, как вы надоели мне, утонченные молодые люди! — Да полноте, откуда вы все это взяли про нас? — Слышала, как вы болтали между собой, и презираю всех вас, вместе взятых! — Но себя-то вы уж, верно, совсем не презираете, сеньорита. Вы пришли сюда, чтобы полюбоваться в зеркало своими чарами, пришли в полночь! Ее лицо стало мертвенно-бледным. Он мстил обдуманно, расчетливо. — Я вовсе не собой любовалась, сэр! — Может быть, вы любовались луной? И тут она не выдержала. Открыла было рот от изумления и силилась что-то ответить, но залилась слезами. Свеча выпала из ее рук, она закрыла лицо руками и горько зарыдала. Свеча потухла, и они остались в полной темноте. Бадой ощутил вдруг угрызения совести. — Ой, не плачь, маленькая! Прости меня, пожалуйста! — говорил он срывающимся горячим шепотом. — Пожалуйста, не плачь! Я — свинья, грязная свинья! Я был пьян, маленькая, я был пьян и не соображал, что говорю. На ощупь он отыскал ее руку и прижал к своим губам. Ее била мелкая дрожь. Ей стало холодно в белом платье. — Дайте мне уйти, — простонала девушка и с силой отдернула руку. — Нет, скажите сначала, что вы меня прощаете. Простите меня, Агуэда. Ничего не отвечая, она притянула его руку к своим губам и вдруг со всей силы укусила за палец, укусила так сильно, что он взвыл от боли и в сердцах хлестнул другой рукой. Ударил и попал в воздух, потому что Агуэда уже была далеко. Одним махом взлетела по лестнице — до него донесся только легкий шелест юбки, пока он в ярости зализывал кровоточащий палец. Жестокие мысли роем проносились в его разгоряченной голове: он пойдет и все расскажет своей матери, она сделает так, чтобы эту дикарку прогнали из дому, или нет, лучше он сам поднимется сейчас в комнату к девицам, сдернет ее с постели и при всех отхлещет эту дуру по лицу!.. Но тут же ему подумалось, что им всем предстоит назавтра поездка в Антиполо[2] рано поутру, и он стал соображать, как бы сделать так, чтобы попасть с ней в одну лодку. О-о, он ей отомстит, она заплатит ему за все, эта маленькая дрянь! «Она еще пожалеет об этом, горько пожалеет, — предвкушая месть, злорадствовал неудачливый кавалер, слизывая с пальца кровь. — Но какова! Иуда в юбке! Какие у нее были в этот момент глаза! А как хороша она в гневе, как залилась румянцем!» Ему вспомнились ее обнаженные плечи, словно позолоченные в призрачном свете свечи, гладкие, бархатистые. Он снова увидел ее гордую, высокую шею, ее упругую грудь, едва скрытую за вырезом белого платья. «Черт возьми! А она была восхитительна! И как это ей пришло в голову, что у нее нет огня или грациозности? И остроты, пикантности? Да всего этого у нее сколько угодно!» На душе у него вдруг стало так хорошо, что он не заметил, как помимо своей воли запел, запел громко, один в погруженной во
Последние комментарии
6 часов 56 минут назад
12 часов 14 секунд назад
19 часов 49 минут назад
22 часов 19 минут назад
22 часов 27 минут назад
2 дней 9 часов назад