Крещение огнем [Гарольд Койл] (fb2) читать онлайн

Койл Гарольд Крещение огнем

июня Штат Техас, граница США и Мексики

Над пустыней сгущались сумерки. С наступлением темноты ночные хищники зашевелились в своих норах. Впереди у них было несколько часов, чтобы и сожрать свою добычу, что позволит кому-то из них прожить еще один день в этих суровых условиях. Здесь властвовал жестокий закон: не убьешь — не проживешь. И все живое подчинялось ему, не ведая ни сочув­ствия, ни жалости. Все решала борьба за существование.

Из небольшой впадины на песчаной поверхности пустыни по­явился скорпион. Он двигался, как боевая ракета, выходящая из пусковой установки, — бездумно, целеустремленно и не­преклонно. Едва покинув тесную нору, скорпион приготовился убивать. И смертоносное жало на его хвосте было уже наготове.

Скорпион шел в густеющие сумерки, будто, еще сидя в тем­ной норе, уже знал, куда держать путь. Внезапно над ним про­мелькнула распластанная тень орла, но для скорпиона огромная птица не представляла никакой опасности — орлу нет дела до таких мелких тварей. Паря над поверхностью пустыни, он вы­сматривал себе жертву, которая даст ему возможность насытить­ся и прожить еще день. Маленький, ничтожный с виду скорпи­он, оказавшийся в широкой тени орлиных крыльев, не привлек внимания птицы.

И пусть пути их пересеклисьхлучайно, цель у них была одна: каждый искал добычу. То, что два этих обитателя пустыни еще когда-нибудь встретятся, казалось невероятным. Но в жестоком мире, где выжить — значит убить, а выживание — единствен­ное, что имеет смысл, каждый, кто мог следовать этой цели, следовал ей без колебаний. Поэтому все было возможно.

А если что-то возможно, оно непременно случится — пусть даже в кошмарном сне.

Глава 1

Нынче служба не та, что была раньше, и так бывало во все времена.

Армейская поговорка

28 июня, 06.45

Гора Мэннинг, Форт-Худ, Техас

Сидя на плоском камне и устремив взгляд на юг, капитан Стэнли Уиттворт лениво жевал завтрак — холодные сэндвичи с курицей и .ветчиной. Худосочный кипарис давал кое-какую за­щиту от солнца, но не мог спасти от жары. Зной нового техас­ского дня, которому было меньше часу от роду, уже давал о себе знать: походная форма Уиттворта пропиталась потом. Еще пара часов, и жара станет совсем невыносимой.

Из стоявшего позади вездехода "хамви" донеслось верещание рации. Судя по позывным, докладывал командир второго взвода. Уиттворт перестал жевать и прислушался. Из донесения следо­вало, что взвод мциовал контрольный пункт один-четыре и, не входя в соприкосновение с противником, продолжает двигаться на север. Склонясь над картой учений в районе Форт-Худа, Уитт­ворт отыскал синий значок, которым был отмечен контрольный пункт один-четыре: он находился там, где Старая Джорджта- унская дорога пересекала Коровий ручей. Это место, известное в округе как "Джексонов перекресток", сейчас являлось важной стратегической точкой: если второй взвод сумеет добраться до ручья и беспрепятственно пересечь его, он получит решитель­ное преимущество в предстоящем бою.

Сунув остатки завтрака в пакет из коричневой фольги, Уитт­ворт поднес к глазам бинокль и стал искать машины второго взвода. И хотя обнаружить их капитану пока не удалось, облако пыли, повисшее в неподвижном воздухе, указывало, что они где- то совсем рядом. Если в ближайшие десять минут противник — танковая рота — не появится на высоте, где сидит сейчас Уитт­ворт, то здесь будет его второй взвод под началом лейтенанта Шипплера. И тогда танкисты примут бой не на открытой мест­ности — между горой Мэннинг и ручьем, — а в кипарисовой роще, на вершине горы. Здесь, среди деревьев, второй взвод смо­жет в ближнем бою бросить против танков свою пехоту. Именно на это и надеялся Уиттворт. Случись все наоборот, четырнад­цать рвущихся с севера танков живьем "съедят" все четыре "Брэд- ли" Шипплера вместе с пехотой.

Уиттворт напряженно следил за Старой Джорджтаунской до­рогой, ожидая, когда первая из машин второго взвода выкатится на открытое пространство у подножия горы Мэннинг. Вдали послышался пронзительный вой моторов "Брэдпи". И вдруг этот звук почти стих. Пристально вглядываясь сквозь порыжевшую листву деревьев, скрывающих дорогу, по которой должен был наступать второй взвод, капитан не обнаружил никаких призна­ков движения. Даже густое облако пыли рассеялось. Это могло означать только одно: Шипплер остановил взвод для перегруп-: пировки. Медленно опустив бинокль, Уиттворт мысленно разра­зился самыми отборными ругательствами в адрес лейтенанта: вместо того чтобы дерзко ринуться вперед и занять высоту, Шипплер, начитавшийся толстых учебников, проявлял школяр­скую осмотрительность. Если танковая рота, которая сейчас дви­жется по Старой Джорджтаунской дороге от Роялти-ридж, ка- ким-то чудом не задержится, она успеет добраться до южного склона горы Мэннинг и, заняв высоту, открыть огонь по маши­нам второго взвода, когда они выйдут на открытое место.

И будто в ответ на невеселые размышления Уиттворта, хруст кипарисовых веток под гусеницами танков возвестили о прибы­тии танкистов. Обернувшись, капитан увидел "Абрамеы" в чер- но-зелено-коричневых разводах камуфляжной раскраски. Мед­ленно лавируя среди кипарисов, они пробирались к гребню горы. Командир головного танка, по пояс высунувшийся из башни, наклонился вперед: следя за правым передним обтекателем, он подавал команды водителю. Заряжающий, стоя в своем люке, расположенном слева от башни, следил, чтобы левый обтека­тель не задевал деревьев. Было очевидно, что командир экипажа уже бывал здесь: он не заглядывал в карту и даже не остановил машину, чтобы дать водителю возможность осмотреться и выбрать путь. Офицеры бронетанковых войск, базировавшихся в Форт-Худе, уже давно поняли: когда маневрируешь на горе Мэннинг, лучше познакомиться с местностью заранее.

Не обращая внимания на Уиттворта и его вездеход, командир выбрал позицию левее того места, где сидел капитан. Пока води­тель глушил двигатель и блокировал тормоза, он нырнул в танк, подхватил бинокль, привязанный к вертушке пулемета пятиде­сятого калибра, и, вновь выпрямившись, стал осматривать окрестности. Башня начала медленно поворачиваться слева на­право — наводчик искал цель. И она не заставила себя ждать: показалась первая БМП Шипплера.

Будто охотничья собака, учуявшая дичь, главное орудие танка внезапно дернулось в сторону и замерло. Получив сигнал навод­чика, командир мигом исчез в танке, чтобы воспользоваться сво­им окуляром прицела.

Уиттворт постоял, наблюдая, как танк готовится к боевым действиям. Потом посмотрел в сторону, где исчез взвод Шип­плера. "Ну, вот", — обреченно вздохнул он, когда показавшаяся из-за деревьев "Брэдлщ стала поворачивать налево, направляясь к Старой Джорджтаунской дороге. Этот маневр подарил танку, расположившемуся по соседству с Уиттвортом, прекрасную воз­можность для прицельного выстрела. Но командир не спешил. Он знал, что БМП редко путешествует в одиночку, и если подо­бьешь одну, это только послужит сигналом для остальных. По­этому он и другие командиры танковой роты, занявшие боевую позицию вдоль гребня грры, следили в оба и выжидали. Не успе­ла первая машина добраться до дороги, как их терпение и вы­держка были вознаграждены: из-за деревьев показалась вторая "Брэдли" и направилась вслед за первой.

Наблюдая за действиями Шипплера, Уиттворт ждал, что тан­ки вот-вот откроют огонь. Было ясно, что лейтенант оставил половину взвода — две машины — за деревьями, чтобы следить за маневрами. И хотя у них было мало шансов устоять против четырнадцати танков, все же была надежда, что две оставшиеся "Брэдли" откроют огонь, и смогут подбить пару машин противни­ка. Но и эта надежда рухнула: Уиттворт увидел, как обе машины выкатились на открытое место, чтобы догнать ушедших вперед.

Танки все еще не стреляли. Да и куда торопиться? Ведь они оборудованы лазерной системой наводки "МАЙЛЗ", позволяю­щей поразить цель на расстоянии до полутора тысяч метров. А опытный стрелок с тщательно выверенной и пристрелянной си­стемой мог накрыть противника и за отметкой две тысячи мет­ров. Но командир танковой роты не хотел рисковать. Он ждал, когда взвод Шипплера, клино»м выстроившийся вдоль дороги, приблизится, чтобы бить наверняка.

Уиттворт чувствовал себя так, будто смотрит плохой фильм или спектакль, где герои попадают в ловушку, о которой зрите­лям давно известно. Он покосился на танк, расположившийся справа от него. Командир пригнулся в своей бащне и, следя за приближением "Брэдли", что-то говорил в микрофон внутрен­ней связи: то ли отдавал последние приказания своему наводчи­ку, то ли просто обменивался ничего не значащими фразами, чтобы скоротать последние минуты перед боем.

Краем глаза командир увидел, что Уиттворт следит за ним и, прервав разговор, повернулся к капитану. Вызывающе ухмыль­нувшись, он выбросил вперед правую руку и опустил большой палец вниз, показывая, что взводу пришел конец. Капитан по­чувствовал, как кровь бросилась ему в лицо. Он метнул в сторо­ну насмешника яростный взгляд, способный прожечь танковую броню насквозь.

Уиттворт все еще кипел злобой, когда улыбка танкиста вне­запно погасла, а сам он подался вперед. Правая рука взлетела к шлему. Несколько секунд он стоял в такой позе, слушая коман­ду по рации, потом перевел рычаг на передачу и прокричал что- то в микрофон. Вернув рычаг в положение внутренней связи, он отдал приказ экипажу. Уиттворт понял, что капитан, скорее все­го, получил команду открыть огонь.

И сразу с южного склона горы Мэннинг грянули полдюжины оглушительных залпов, возвестивших о начале боевых действий. Машины Шипплера некоторое время продолжали двигаться впе­ред. Потом установленные на "Брэдли" приемники системы "МАЙЛЗ" начали регистрировать попадания и разрывы вблизи цели. Еще не зная наверняка, что они "убиты", командиры при­казали включить дымовые установки, и мащины стали резко раз­ворачиваться, пытаясь укрыться в дыму.

Уиттворт внимательно прислушивался к рации, настроенной на частоту Шипплера, в ожидании первого донесения. Но его не было. Не было слышно и приказов, отдаваемых лейтенантом. Каждый из командиров "Брэдли" принимал реиї&ния на свой страх и риск. Впрочем, Шипплер был уже бессилен помочь сво­ему взводу. Первый же залп "уничтожил" две "Брэдли". Как толь­ко командиры этих двух машин увидели, что на броне замигали оранжевые огоньки — сигналы поражения, — они опустили ство­лы пушек на задние платформы и стали ждать. Уцелевшие "Брэд­ли" бешено маневрировали, пытаясь за дымовой завесой про­рваться к укрытию. Но танки, которым они были видны как на ладони, уже перенесли на них всю тяжесть удара.

Преследование продолжалось меньше минуты. Следующий же выстрел накрыл левую "Брэдли" — ее сигнальные огни замига­ли. Последняя ненадолго пережила свою спутницу и, несмотря на резкие виражи и тщетные потуги слабенькой дымовой маши­ны, тоже не избежала печальной участи.

Не в силах больше наблюдать эту сцену, Уиттворт резко по­вернулся и зашагал к своему вездеходу. На ходу он прикидывал, *іто скажет лейтенанту при встрече. В конце концов, если руко­водствоваться только учебниками, действия Шипплера надо при­знать правильными. Миновав Коровий ручей, он перестроил взвод и перешел на режим поочередного наблюдения. Потом, убедив­шись, что опасности нет, двинул весь взвод вперед в режиме наблюдения на марше. Но Уиттворт все-таки надеялся, что лей­тенант предпримет стремительный бросок к горе Мэннинг. Ко­нечно, это было бы авантюрой и, чтобы пойти на нее, требовал­ся опыт, приобретаемый только в сражениях. Не было никакой гс- антии, что такой риск принесет успех: все зависело от дей­ствий командира танковой роты — от его оплошности или про­медления. А строить планы, исходя из предположений или воз­можных ошибок противника, — привычка скверная. И все же...

Подойдя к своему "хамви", Уиттворт распахнул дверцу, соби­раясь сесть. Водитель потянулся вправо и выключил обе рации, чтобы не посадить аккумуляторы в момент включения зажига­ния. Потом завел двигатель и снова привел рации в рабочий режим. Но Уиттворт велел водителю подождать и пошел обрат­но, чтобы забрать остатки своего завтрака. Подходя к камню, он заметил, что его пакет атакуют полчища муравьев. Чертыхнув­шись, Стэнли пнул его, повернулся и зашагал к машине.

Как ни взбесили капитана истребление взвода Шипплера и потеря завтрака, это были только цветочки по сравнению с тем, что ждало его впереди. Ведь сегодня в роту Уиттворта должна прибыть лейтенант Нэнси Козак — первая женщина, произве­денная в пехотные офицеры. Душившая Стэнли ярость смени­лась глубоким унынием. Он знал, что в армии уже почти полгода проводится широкий эксперимент по предоставлению женщи­нам равных с мужчинами возможностей, но морально не был готов, что женщину могут направить в строевую часть, более того — в его роту. В инструкциях, составленных чиновниками и специалистами из Управления по оценке и аттестации кадров (одной из служебных инстанций, которой подчинялся Уиттворт), равно как и в депешах Министерства обороны, подробно разъяс­нялось, как должен осуществляться десятимесячный план экспе­римента. Были даже сделаны попытки помочь его участникам преодолеть предвзятое отношение к женщине-офицеру. Для это­го предусматривалась целая серия учебных семинаров, группо­вых встреч, бесед. Однако эти нововведения, в большинстве сво­ем, потерпели крах. Они не покончили с предрассудками, а только укрепили их — во всяком случае, у некоторых служащих из роты Уиттворта, к числу которых относился и сам капитан.

Несмотря на все свои старания, он так и не смаг подойти к проблеме объективно. "Ну почему, — рассуждал он, — необхо­димо допускать женщин в строевые части? Теперь отличным пехотным офицерам придется подаваться в "штабные крысы", чтобы заполнить вакансии в частях боевого и тылового обеспе­чения — в тех подразделениях, где всегда служили женщины. Почему чиновники в Вашингтоне не могут оставить нас в покое, чтобы все шло так, как испокон веков было заведено в амери­канской армии? — брюзжал про себя Уиттворт. — Можно поду­мать, что какой-то умник из Министерства обороны специально задался целью выяснить, сколько дерьма можно навалить на стро­евых армейских офицеров, прежде чем служба станет для і "х невыносимой".

Свернув с неровной, ухабистой дороги, машина Уиттворта пересекла главный танковый путь и, выехав на Уэст-Рейцдж- Роуд, устремилась на юг. Уиттворт не заметил этого маневра. Его продолжала терзать мысль о том, как он встретит Нэнси Козак. И эти тягостные раздумья, и отвратительные действия взвода Шипплера, и съеденный муравьями завтрак, и гнетущий зной — все это лишило Уиттворта даже тех остатков тактично­сти, которые, возможно, были у него с утра. А тактичность — как раз то качество, в избытке которого никто из близко знав­ших Уиттворта не рискнул бы его упрекнуть.

28 июня, 07.45

Главный гарнизон, Форт-Худ, Техас

Свернув с Худ-Роуд на Хедквортерз стрит, второй лейтенант Нэнси Козак притормозила свой голубой "шеви сабербан", что­бы въехать на стоянку, расположенную на другой стороне ули­цы, напротив здания № 108. Сказать, что она волновалась, озна­чало бы ничего не сказать о том состоянии, в котором находи­лась сейчас лейтенант Козак. Наконец, после нескольких лет учебы, настал долгожданный день — день, когда ей предстояло прибыть в свою первую часть. Теоретические занятия по руко­водству, учебные игры типа "А что, если?" и "Как вы поступи­те?", которыми была напичкана программа в училище Уэст-Пойн- та и на офицерских курсах, остались позади. Отныне все будет взаправду. Теперь от ее решений и поступков будут зависеть судьбы живых людей. А оценивать работу лейтенанта Козак бу­дут профессиональные солдаты — ее подчиненные, ее началь­ство и все те, кому предстоит стать ее боевыми товарищами.

Мало того, что впервые прибыть для прохождения службы — дело само пО себе нелегкое, Нэнси Козак предстояло еще одно испытание: стать первой женщиной, зачисленной в армию Со­единенных Штатов в чине строевого офицера. Весь следующий год она сама и ее часть будут находиться под самым присталь­ным вниманием высокого начальства. И от нее, второго лейте- нанта Козак, во многом зависит, будут ли американские женщи­ны служить в строевых частях наравне с мужчинами.

По своему замыслу план был весьма прост. Три подразделе­ния: танковый батальон, батальоны механизированной пехоты и Полевой артиллерии - получат в свои рады несколько женщин- офицеров и военнослужащих рядового состава. Некоторые роты останутся целиком мужскими: это будут так называемые базис­ные роты. В других, смешанных, будут служить мужчины и жен­щины. Специалисты из Управления по оценке и аттестации кад­ров обязаны наблюдать, как протекает служба в тех и других ротах, и делать выводы. Заключительным этапом программы ста­нет перевод экспериментальных рот в Национальный учебный центр в Форт-Ирвине (штат Калифорния), и произойдет это в конце года. В итоге, на основании оценок и выводов наблюдате­лей будет вынесено решение о целесообразности службы жен­щин в строевых частях.

Не случайно первыми должны были приступить к службе жен­щины-офицеры. В "верхах" пришли к выводу, что именно они сумеют лучше справиться с теми трудностями, которые неиз­бежно возникнут при появлении женщин в строевых частях. И только через три месяца, когда они освоятся с новым окружени­ем, в подразделения начнут прибывать женщины-рядовые.

И в планах, и в инструкциях умалчивалось (однако это подра­зумевалось само собой) о том, что на женщин-офицеров возла­галась еще одна задача: они должны взять на себя роль буфера между мужским офицерским и сержантским составами и жен­щинами-рядовыми. Иначе командиры-мужчины, воспользовав­шись положением, могут попытаться провалить мероприятие, предъявляя к своим подчиненным-женщинам слишком жесткие требования. Правда, офицеры-женщины, имеющие чин второго лейтенанта, находились в самом низу служебной лестницы, од­нако все сошлись на том, что не следует использовать в экспе­рименте женщин-офицеров старше по званию, не имеющих спе­циальной подготовки и строевого опыта. К тому же, в инструк­циях из Пентагона неоднократно подчеркивалось, что основное внимание следует сосредоточить на уровне взвода: только там можно по-настоящему ощутить боевую обстановку.

Прежде чем выйти из машины, Нэнси еще раз придирчиво оглядела себя в зеркало. Каштановые волосы, обычно распу­щенные, были гладко зачесаны назад и заколоты шпильками на затылке. Длина волос была предметом сомнения и ожесточен­ных споров в Уэст-Пойнте. Многие ее подруги все же предпочли короткую стрижку, чтобы не возиться с прической в полевой обстановке. Другие подстригли волосы так, чтобы они лишь каса­лись нижнего края форменного воротника — это была макси­мальная длина, допускаемая уставом. И лишь немногие, в том числе и Нэнси, не смогли расстаться с длинными волосами. "В конце концов, — сказала она как-то подружке, — все равно все водят, что ты — женщина. Какой же смысл стараться это скрыть?". Методом проб и ошибок и благодаря помощи других женщин- офицеров Козак постепенно научилась справляться с волосами не только в обычных, но и в полевых условиях. Конечно, она не могла знать, как отреагирует на это ее будущий командир. Стро­го говоря, пока она подбирает волосы так, что они не спускают­ся ниже воротника, он ничего не может сказать. Если это все- таки превратится в проблему, Нэнси морально была готова под­стричься "под мальчика".

Легкий макияж Нэнси был едва заметен. Как и прическа, он тоже был предметом больших сомнений. Последние две недели она вела долгие споры с собой: нужно ли краситься, когда при­бываешь в часть? Но как только девушка убеждала себя, что разумнее отказаться от косметики, почему-то сама же начинала оспаривать свое решение. В конце концов Нэнси решила огра­ничиться минимумом: нанесла на лицо тонкий слой тона и слег­ка подкрасила ресницы черной тушью. От румян она отказалась, и только губная помада оттеняла лицо, которое иначе казалось бы чересчур бледным. Чтобы не привлекать к себе излишнего внимания, Козак на этот раз не стала пользоваться духами. Но она не учла одного: вся косметика, которой она пользовалась — от шампуня до крема для лица, — издавала явно женский аро­мат, тянувшийся за ней как шлейф.- Сама Нэнси так привыкла к этим ароматам, что давно перестала замечать, но в роте мотори­зованной пехоты, где царил запах дизельного топлива и ружей­ного масла, смешанный с едким запахом мужского пота, это неизбежно будет выделять ее из общей массы.

Более или менее удовлетворенная результатами своих трудов, она в последний раз взглянула на себя в зеркальце. Новенькая форма тоже была в полном порядке: красовались две золотые полоски второго лейтенанта, точно посередине между швом ру­кава и пуговицей, крепившей погон, находилась зеленая фетро­вая нашивка, свидетельствующая о том, что она — командир строевого подразделения. Нашивку украшала эмблема Тринад­цатого пехотного полка. На лацканах отлично сшитого формен­ного кителя, выше выреза лацкана, располагались медные буквы UvS., а ниже — миниатюрные изображения двух скрещенных мушкетов образца 1842 года.

Если бы не эти надраенные до блеска кусочки меди, нынеш­нее появление Нэнси Козак в Форт-Худе было бы ничем не при­мечательным событием. Она выглядела как одна из женщин- офицеров, составляющих четырнадцать процентов воинского состава армии США. Но она не была одной из них. Она, Нэнси Козак, — первая женщина-офицер строевого подразделения. И от того, чего она и пять ее подруг добьются за этот год, во многом зависит будущая судьба женщин, служащих в армии США.

Осознавая историческую важность момента, лейтенант Козак открыла дверцу машины и выбралась наружу. Выпрямившись, она перекинула ремень черной форменной сумки через плечо, одернула китель и направилась к зданию № 108.

28 июня, 07.55

Здание N9 108, Форт-Худ, Техас

Лениво развалясь на стуле в приемной, капитан Гарольд Кер- ро ожидал, когда служащие канцелярии наконец рассядутся по местам, чтобы приступить к своим "нелегким" обязанностям — регистрации новой партии офицеров. Пока клерки рылись в гру­дах компьютерных распечаток, Керро потягивал кофе из плас­тикового стаканчика и читал журнал "США — сегодня". Про­смотрев заголовки, он пришел к выводу, что вчерашний день выдался на редкость скучным. Главной новостью было сообще­ние о четырех убийствах в Нью-Йорке. Будучи циником, Керро подивился, чем эти убийства в городе, где каждый день погиба­ет, в среднем, шесть человек, отличаются от прочих смертей. К тому же, по мнению капитана, четыре трупа — это такая ма­лость. Бывали дни, когда лично ему приходилось докладывать о смерти четырех человек, убитых в перестрелке, коротко отра­портовав: "Понесли незначительные потери, продолжаем выпол­нять задание". "Что за странный народ эти штатские", — раз­мышлял он.

И дело было не в том, что Гарольд был жесток по натуре. Напротив, большинство людей, с которыми он водил знаком­ство, считали его отличным парнем. Только этому "отличному парню" суждено было стать солдатом и реалистом. Кepрo знал, что людям свойственно умирать. Как и все армейские ветераны, он не только видел смерть, но и сам не раз нес ее другим. Как и любой солдат, он не раз смотрел в лицо собственной смерти, поэтому смерть не таиліа для него никаких загадок. Напротив, он воспринимал ее как один из естественных процессов: люди рож­даются, едят, дышат, и., в конце концов, умирают. Все просто, ясно и не оставляет места для каких-то там сентиментов. К тому же, при его жестоком ремесле, такой подход помогал сохранять трезвость мыслей в самых критических ситуациях.

Перестук каблучков по мозаичному полу известил о том, что в комнату вошла женщина. Керро оторвался от газеты; взгляд его засек женщину, второго лейтенанта, которая только что вошла в приемную. Именно "засек", как будто во время боевых дей­ствий перед ним появилась новая цель. И ум его, подчиняясь многолетней тренировке, принялся эту цель оценивать.

Судя по ее манере держаться, он сразу установил, что девуш­ка совсем недавно произведена в офицеры. Пока она шла к сто­лу, Гарольд решил, что ей - двадцать два, самое большее — двадцать три года, и определил, что рост ее — метр семьдесят, максимум — метр семьдесят пять, даже с учетом каблучков. Каш­тановые волосы лейтенанта были собраны в простой узел, туго заколотый шпильками на затылке. Непроницаемый взгляд, уст­ремленный на клерка, к которому она направлялась, подтвердил догадку Керро, что это — ее первая часть. Кроме того, он отме­тил, что несмотря на равнодушный взгляд и скромный макияж, в лице лейтенанта что-то было. Хорошо вылепленный нос, круг­лый подбородок, полные губы и большие карие глаза — все это с лихвой искупало недостаточно четкую линию скул.

Подойдя к столу, лейтенант откашлялась и доложила служа­щей, что прибыла для оформления. Та на секунду оторвалась от работы:

—      Мы начинаем в восемь ноль-ноль, мэм. Прошу вас, при­сядьте, через пару минут мы — к вашим услугам.

Не ожидая ответа, служащая снова стала перебирать лежащие на столе бумаги. Пока женщины вели этот короткий диалог, Керро, пользуясь тем, что за ним никто не наблюдает, провел более детальную "рекогносцировку". Он пришел к выводу, что размер лифчика лейтенанта — В, а может быть — даже С, объем талии не превышает семидесяти сантиметров, и что у нее прехо­рошенькая попка.

Гарольд все еще обдумывал это последнее соображение, ког­да лейтенант повернулась на каблуках и направилась к тому месту, где сидел капитан. Керро, как ни в чем не бывало, снова уткнулся в газету, но все же краем глаза продолжал следить за девушкой. Его размышления быстро свелись к двум словам — лейтенант, женщина. Переходя к сообщению о погоде, он при­помнил слова, когда-то услышанные от пожилого сержанта: "Как их ни упакуй, а все бабы...".

Ровно в восемь ноль-ноль одна из служащих назвала фами­лию и звание Керро.

—      Мы уже открылись, сэр.

Гарольд аккуратно сложил газету, медленно поднялся и не­брежной походкой направился к ее столу. Женщина сообщила ему, что ей нужны два экземпляра его предписаний и всех до­полнений к ним. Получив от него бумаги, она принялась сверять их с компьютерной распечаткой. Отыскав фамилию Керро, слу­жащая выписала нужные сведения на чистый бланк и, повернув его так, чтобы капитан мог видеть написанное, стала объяснять, что ему надлежит делать дальше:

—      Вы назначены в штаб бригады, в управление рот, Вторая бригада, 16-я танковая дивизия. Начинайте оформление с поста­новки на денежное довольствие, это комната...

Но капитан уже не слушал ее: штаб бригады, управление рот... Это означало только одно: Гарольд Керро попал в "штабные крысы". Впервые за всю свою военную карьеру он не будет слу­жить в боевом подразделении. Отныне ему предстоит прозябать в мире, где правит исполнительный служака в чине подполков­ника, мечтающий о полковничьих нашивках; в мире, населен­ном шустрыми, пробивными майорами, стремящимися поскорее сделать карьеру; в мире, ще все решают сержанты — либо слиш­ком старые, чтобы служить в линейных частях, либо по какой- то причине уволенные оттуда. Для Керро такое назначение было равноценно ссылке на соляные копи. На ум пришел извечный вопрос: "Почему ты меня покинул, Отче?". А служащая, тем временем!, продолжала сыпать наставлениями.

Погруженный в свои невеселые раздумья, Гарольд услышал, как клерк, сидевший рядом с женщиной, которая все бубнила капитану о правилах регистрации, вызвал второго лейтенанта. Как только прозвучала ее фамилия, Нэнси стремительно встала и подошла к столу. Клерк попросил у нее два экземпляра пред­писаний и дополнений к ним и стал просматривать компьютер­ную распечатку, пока не нашел нужной фамилии. После этого он автоматически начал заполнять регистрационный бланк.

Но, дойдя до графы, где была указана часть, в которую назна­чалась лейтенант Козак, клерк неожиданно остановился и снова заглянул в предписание, которое отдала ему девушка, чтобы про­верить, совпадают ли фамилия и номер страхового полиса с ука­занными там. И только окончательно выяснив, что все в поряд­ке, неуверенно произнес:

—     Прошу прощения, мэм. Здесь, должно быть, какая-то ошиб­ка. Согласно распечатке, вы зачислены в роту А 2-го батальона 13-го пехотного полка.

Лейтенант в первый раз подала голос:

—      Никакой ошибки нет. Я — пехотный офицер, и это имен­но то подразделение, к которому я приписана.

Прежде чем ответить, клерк на секунду задержал взгляд на девушке:

—      А, так вы одна из тех...

Тут, как в старом рекламном ролике, все, кто находился в комнате, мгновенно оставили свои дела и устремили взгляды на высокую женщину — второго лейтенанта. Даже Керро прервал свои мрачные раздумья и тоже обернулся. Пристально вглядыва­ясь в профиль девушки, он пытался переварить только что услы­шанное. Лицо, на котором застыло бесстрастное, решительное выражение, выглядело безупречным, ну разве что чуть-чуть бес­цветным. Гарольд помедлил секунду, будто опасаясь поверить в то, что сказал клерк. Его глаза остановились на блестящей мед­ной эмблеме пехотных войск, прикрепленной к воротнику лей­тенанта. Это действительно одна из тех... Исторический день настал — они начали прибывать.

Такое неожиданное внимание застало Нэнси Козак врасплох. Она-то понадеялась, что заблаговременно проведенная в сред­ствах массовой информации рекламная кампания позволит ей спокойно миновать первые бюрократические барьеры, не стано­вясь объектом всеобщего интереса. Но надежде этой суждено было основательно пошатнуться на первых же порах. Приход женщин в строевые армейские части был слишком волнующим событием, чтобы пройти незаметно.

"Что ж, — решила девушка, — тем лучше". Собрав всю свою выдержку, Козак слегка нагнулась над столом клерка:

—      Да, в предписании й в распечатке ошибок нет. Я, Нэнси Козак, второй лейтенант пехотных войск и, если верить руково­дящим инстанциям и моему предписанию, должна явиться в роту А 2-го батальона 13-го пехотного полка.

Сделав небольшую паузу, девушка добавила:

—      Все верно, служивый, я — одна из них.

Прошли еще несколько секунд, пока до клерка дошел смысл почти дерзкого ответа лейтенанта. Он извинился, потом пробор­мотал, что только хотел убедиться, что в распечатке - все пра­вильно. В комнате повисла неловкая тишина, а довольная собой Нэнси Козак выпрямилась и посмотрела на капитана. Когда их взгляды встретились, Керро на миг показалось, что в ее глазах мелькнула насмешка.

Еще мгновение он глядел ей в глаза, потом перевел взгляд на пехотную эмблему на воротничке. И хотя капитан не сказал ни слова, выражение его лица говорило о многом.

И только голос служащей, заполнявшей регистрационные бу­маги Гарольда, нарушил этот красноречивый обмен взглядами между ним и лейтенантом Козак.

—      Сэр, вы можете идти оформляться в финансовом отделе.

Не отрывая взгляда от Козак, Керро левой рукой взял у слу­жащей свой бланк, а правой поднял портфель. И даже маши­нально выдавив в ответ еле слышное: "Благодарю", — он про­должал смотреть на лейтенанта. Потом резко повернулся и стре­мительно вышел из комнаты.

Когда за капитаном захлопнулась дверь, Козак повернулась к клерку, заполняющему ее бланк. Он тоже смотрел на нее. Вме­сто смущения девушка почувствовала, что начинает злиться.

—     Ну, что, служивый, что-нибудь еще не в порядке с моими бумажками?

От этого резкого вопроса клерк смущенно потупился:

—      Нет, мэм.

—      Ну, тогда продолжим.

Благодаря этому маленькому инциденту настороженность вто­рого лейтенанта Козак уступила место уверенности.

28 июня, 10.35

Стоянка напротив здания № 108, Форт-Худ, Техас

Капитан Керро возвращался к своей машине. Его донимали не только жара и назначение в штаб дивизии, но и мысли о женщине-лейтенанте. Ему никак не удавалось отмахнуться от факта ее присутствия. Все утро, во время регистрации, она ока­зывалась рядом. Не то чтобы его застал врасплох сам факт, что женщин зачисляют в строевые части. Как и большинство воен­нослужащих, он следил за дискуссиями, сопровождавшими эту кампанию. В душе он смирился с тем, что как бы дело ни обер­нулось, лично от него ничего не зависит, и у него нет иного выбора, как жить, согласуясь с решением, принятым военным ведомством. Однако встреча с первой женщиной-офицером слегка выбила его из колеи.

Гарольд попытался убедить себя в том, что глупо придавать такое значение процессам, над которыми он не властен, но нео­жиданно увидел прямо перед собой девушку-лейтенанта. Капи­тан замер, стараясь понять, что она здесь делает и почему пре­следует его.

Сняв с плеча черную сумку, лейтенант принялась что-то ис­кать в ней. Достав связку ключей, она повернулась к машине, стоявшей рядом с автомобилем Керро. Так, значит, это просто случайное совпадение?

Чувствуя, себя полным цдиотом, он пошел к своей машине. Лейтенант уже начала открывать дверцу, когда заметила его при­ближение. Девушка повернулась к нему лицом, встала по стойке "смирно" и, резко подняв правую руку, отдала капитану честь.

Керро это даже удивило. Он остановился и небрежно ответил на приветствие. В этот момент он услышал звук упавшего ме­таллического предмета и увидел, как по асфальту покатился ма­ленький металлический зажим. Гарольд решил, что отвалилась одна из застежек, которыми крепились к форме эмблемы и зна­ки отличия. Капитан начал шарить руками по кителю и ощупы­вать лацканы. Козак тоже услышала, как что-то звякнуло, уда­рившись об асфальт. Увидев, что Керро проверяет форму, она последовала его примеру. Несколько секунд два пехотных офи­цера молча ощупывали себя. Случайному наблюдателю, никогда не служившему в армии, их действия показались бы весьма стран­ными: можно было ненароком подумать, что эти двое ищут на себе насекомых. Но для солдата забота о том, чтобы форма все­гда находилась в порядке — часть его армейской жизни.

Хотя Гарольд начал первым, Нэнси, у которой было куда мень­ше значков и планок, управилась раньше, наткнувшись на шты­рек полковой эмблемы.

—      Похоже, сэр, это мое.

Керро перестал проверять свою форму и немедленно обратил все внимание на землю. Обнаружив злополучную деталь у себя под ногами, он поднял ее.

—     Держите, лейтенант. Вот ваш беглец.

Козак протянула руку, забрала у Керро зажим и, поблагода­рив, попыталась приладить его на место. Но, не снимая кителя, справиться с этой задачей оказалось нелегко. Полковая эмбле­ма, крепившаяся по центру зеленой командирской нашивки на погоне кителя, находилась между плечевым швом и воротником. Вытянув шею и скосив глаза вправо, девушка старалась, правой рукой удерживая эмблему на погоне, левой приладить зажим. Керро молча наблюдал за ней, и это нервировало Нэнси. После двух неудачных попыток зажим выскользнул у нее из пальцев и снова упал. Козак смущенно посмотрела на капитана, пожала плечами и стала медленно нагибаться.

Но Гарольд оказался проворней. Подхватив зажим во второй раз, он шагнул вперед:

—        Дайте-ка я помогу, иначе вы застрянете здесь на целый день.

Козак выпрямилась, а Керро, зажав эмблему в одной руке, другой начал закреплять зажим. Закончив работу, он отступил на шаг:

—      Ну вот, теперь все в порядке!

—       Спасибо, капитан. Просто я немножко волнуюсь, вот и все. Ведь это мое перрое назначение.

Это признание прозвучало так обезоруживающе искренне, что Керро даже растерялся. Но буквально через несколько секунд, подчиняясь многолетнему опыту общения с подчиненными, он обратился к Козак так, как если бы перед ним стоял обыкновен­ный пехотный лейтенант:

—     Понимаю. Ведь нельзя допустить, чтобы вы явились в свою роту в таком дерьмовом виде, верно?

У Нэнси будто гора свалилась с плеч. Она улыбнулась:

—      Конечно, сэр. Это никуда не годилось бы. Ценю вашу по­мощь и внимание.

И это было правдой. Впервые за весь день, вернее сказать, впервые за несколько недель кто-то из военных отнесся к ней как к своему равноправному коллеге — к офицеру. И сделал это армейский капитан — настоящий, боевой: об этом говорили его нашивки и награды.

Кивнув на прощанье, Керро открыл дверцу машины:

—      Что ж, прошу меня извинить, но мне пора.

Еще раз отдав честь, Козак пожелала ему удачи на новом посту. Гарольд невесело усмехнулся, тряхнул головой и стал за­бираться в машину:

—        Боюсь, что удача мне изменила. Придется просиживать штаны в штабе бригады.

Хоть Нэнси и не поняла, почему. Керро недоволен назначени­ем на столь высокий пост, она на всякий случай кивнула. "Мо­жет быть, — подумала девушка, когда капитан уехал, — все будет не так сложно, как я себе представляла".

Глава 2

того чтобы устроить восстание, не нужно большинства — нужны только несколько решительных людей и веская причина

Х. Л. Менкен

28 июня, 17.45 Сьюдад-Виктория, штат Тамаулипас, Мексика

Правительственные чиновники штата Тамаулипас, ожидаю­щие прибытия президента Мексики, были совсем измотаны со­бытиями последних дней, когда на них, как гром среди ясного неба, обрушился кризис. У него не было явных причин, кроме хаоса, царящего в жизни страны. Уже семь дней на большинстве нефтепромыслов штата бастовали нефтедобытчики. Сначала ду­мали, что это — всего лищь эхо волнений, сотрясавших про­мышленные города: уже бывали случаи, когда промысловики заявляли о своей солидарности с теми,, кто трудится на заводах и фабриках. Поэтому никто особо не удивился, когда волна заба­стовок перекинулась на нефтепромыслы.

Пока помощники и советники губернатора штата томились в ожидании, сам он мерил шагами зал аэровокзала, дожидаясь при­бытия президента и его команды. Он то и дело подходил к окну и смотрел на летное поле, где под палящим солнцем стояла куч­ка военных. По совету командующего военным округом полков­ника Гуахардо было решено, что встреча между президентом и губернатором должна быть краткой и сохраняться в тайне.

— Посудите сами, — сказал губернатору Гуахардо. — Что подумают люди Тамаулипаса, если каждый раз, когда у вас воз­никнут мелкие нелады с рабочими, придется вызывать президен­та? К тому же, эль президенте начинает тяготиться семьей и отпуском. Он будет только рад воспользоваться этим поводом и, наведавшись сюда, вернуться в Мехико к любовнице.

Губернатор согласился, хоть и не считал подобные нелады мелкими. В конце концов, с президентом желательно поддержи­вать хорошие отношения. В то же время, губернатор не хотел оказаться в слишком большом долгу у молодого главы государ­ства или позволить незаслуженно преувеличить роль президента в улаживании конфликта с рабочими нефтепромыслов. Сохра­нив встречу в тайне, можно, в крайнем случае, сделать ввд, что ее вообще не было, хотя на самом деле об этом все узнают.

Озабоченный этими соображениями, губернатор даже не спро­сил полковника, откуда ему известно о любовнице президента и его намерениях. Впрочем, тут все и так ясно: губернатор и сам бы охотнее провел ночь с любовницей, чем неделю — в Круїу семьи.

Дверь зала открылась, и все повернулись, чтобы посмотреть, кто вошел. Молодой офицер ВВС застыл на пороге под напря­женными взглядами присутствующих и, не зная, как поступить, вопросительно взглянул на Гуахардо. Несколько мгновений он глядел в холодные и бесстрастные глаза полковника. Наконец Альфредо едва заметно кивнул, подзывая лейтенанта.

Пересекая зал и стараясь держаться как можно дальше от того места, где расхаживал взад-вперед губернатор, лейтенант приблизился к Гуахардо, склонился к нему и что-то прошептал. В лице полковника ничего не дрогнуло, он даже ни разу не кив­нул. Когда доклад закончился, Альфредо встал, одернул китель и, повернувшись к офицеру, тихо отдал ему несколько распоря­жений. Губернатор, который в это время приблизился к ним, успел расслышать, как полковник подчеркнул, что лейтенанту вменяется в обязанность лично проследить за тем, чтобы о пре­зидентском самолете позаботились так, как было предусмотрено ранее.

— Все будет сделано, — отрывисто ответил лейтенант и вы­шел.

Обратившись к губернатору, Гуахардо спокойно сообщил, что самолет президента приземлится через пять минут. Губернатор молча кивнул и снова принялся мерно вышагивать по залу, оста­новившись только после того, как за окном, наконец, показался "Боинг-727" мексиканских ВВС. Вздохнув, он поправил галстук и направился к двери. За ним поспешили помощники и советни­ки — все, кроме Гуахардо.

Самолет еще не замер на полосе, как невесть откуда высы­павшие охранники — одни в форме, другие — в белых рубаш­ках с короткими рукавами — кольцом окружили его. К люку уже подъезжал самоходный трап, а сзади, тяжело громыхая, под­ползал топливозаправщик. Выйдя из самолета, президент несколь­ко секунд помедлил, как будто чего-то выжидая. Потом глазами отыскал губернатора и, когда взгляды их встретились, широко улыбнулся, чтобы скрыть глубокую озабоченность.

Когда Карлос Монтальво, президент Мексики, сбегал по тра­пу, поступь его уже не была столь легкой, как полгода назад, коїла он вел предвыборную борьбу за кресло. В те дни у него были грандиозные планы и программы, которые должны были помочь Мексике и ее народу справиться с соци­альными и экономическими проблемами. Выплата огромного долга, контроль за рождаемостью, сдерживание инфляции, кото­рая почти ежедневно ставила все новые рекорды, и, что самое важное, возрождение веры народа в правящую партию — все это казалось тогда выполнимым. Его институционно-революционную партию (ИРП) уже многие годы постепенно теснили и "левые", чьи интересы представляла Объединенная социалистическая партия Мексики (ОСПМ), и "правые" в лице Партии националь­ного действия (ПНД). На последних выборах, которые ИРП вы­играла с минимальным перевесом, победа была одержана только благодаря железной выдержке и целеустремленности его самого и тех, кто боролся с ним рука об руку. Спускаясь по ступенькам, Монтальво думал о том, что у него навряд ли сегодня хватит сил — и моральных, и физических, — чтобы еще раз победить ОСПМ или ПНД.     «

Стоявшие передреспубликой проблемы были, конечно, слож­ны, однако разрешимы. По крайней мере, так полагал молодой президент, когда в декабре прошлого года занял, этот пост. Од­нако, как только ему вручили апо-бело-зеленую ленту — оли­цетворение высшей власти в государстве — картина политиче­ской жизни в стране стала меняться с калейдоскопической быс­тротой, причем самым драматичным образом. Разрозненные кон­фликтующие партии левого фронта неожиданно стремительно объединились и обрели популярность. И хотя ИРП по-прежнему принадлежали большинство мест в Палате депутатов, четыреста из них, то есть даже больше, чем раньше, пришлось уступить представителям других партий, главным образом — ПНД, руко­водство которой громогласно заявляло о возвращении к "истин­ной революции". Некогда надежная и отлаженная законодатель­ная система теперь оказалась -на грани развала. Воспользовав­шись падением авторитета ИРП, что едва не привело к пораже­нию Монтальво на выборах, депутаты от других партий не жела­ли принять предложенный президентом формальный вариант утверждения законов, который был необходим для проведения в жизнь его планов. Ожесточенные дебаты, разгоравшиеся по каж­дому вопросу как в самой Палате, так и в прессе, препятствова­ли любым начинаниям главы государства, снова, и снова вынося на поверхность коррупцию, мошенничество и равнодушие к стра­даниям мексиканского народа — мрачное наследие многолетне­го пребывания ИРП у власти.

В смутные времена партии как левого, так и правого кры­ла находили все новую поддержку у разных слоев населения, и ИРП не удавалось сдерживать их натиск, используя дозволенные Будто сґоворившись, "левые" и "правые" поочередно на­падали на программы Карлоса, стремясь дискредитировать их в глазах народа. Церковь, усмотревшая в предложенной Монталь- во программе контроля за рождаемостью прямую угрозу своим догмам, неожиданно вступила в коалицию с ОСПМ. Студентов удалось убедить в том, что сохранение господства ИРП на руку не самым достойным и способным из них, а тем, у кого есть связи в "верхах". А рабочим доказали, что именно они будут выплачивать огромный долг, накопившийся за годы радужных надежд и легкомысленных капиталовложений. Таким образом, президент Монтальво неожиданно для себя оказался в ситуации, когда главной задачей для него стала не реализация намеченных в ходе предвыборной кампании планов, а жестокая борьба за сохранение власти.

В такой обстановке понадобилось не много времени, чтобы на горизонте снова замаячил призрак социализма или, хуже того, коммунизма. И хотя ни разведке, ни особым органам безопасно­сти, имевшимся в распоряжении ИРП, не удавалось обнаружить никаких признаков готовящегося мятежа или насильственного свержения власти, военные настаивали, что такая опасность, ис­ходящая, по их мнению, от ОСПМ, вполне реальна. Во время внезапных рейдов вдоль границы солдаты полковника Гуахардо уже не раз перехватывали партии оружия, которые контрабанд­но переправлялись в Тамаулипас из Техаса. В ответ на постоян­ные призывы ОСПМ, очень напоминающие лозунги коммунис­тов, используемые для оболванивания народа, военные повыси­ли боевую готовность своих подразделений. В свою очередь, служ­бы безопасности удвоили усилия, направленные на обнаружение пока незримой угрозы, которая, по их уверениям, была причи­ной нарастающих народных волнений. Военные, которых долго не допускали в тесный круг, где вершилась большая политика, до поры оставались в стороне, не поддерживая ни одну из партий. Когда старшие офицеры штаба высказывались публично, то го­ворили о необходимости свято "блюсти революционные тради­ции и честь Мексики" и защищать народ и Революцию от любой из угроз — как внутренней, так и внешней. Но если бы кто-то из советников президента по-настоящему задумался, что скрывает­ся за этими словами, правительство сумело бы понять, откуда исходит истинная опасность. И своевременно принять нужные меры.

Поэтому не было ничего удивительного в том, что встреча президента с губернатором получилась не слишком радостной: каждого тяготили собственные заботы и опасения. Монтальво, который внешне выглядел по-прежнему властным и уверенным в себе, лихорадочно пытался найти выход из кризиса, грозивше­го смести политическую систему, господствующую в Мексике с 1928 года. Губернатора больше волновал вопрос спасения соб­ственной политической карьеры. Церемония взаимных привет­ствий и представления друг другу своих сотрудников носила фор­мальный, поспешный характер. Едва войдя в здание, президент забросал губернатора вопросами: были ли новые вспышки наси­лия, удается ли полиции сдерживать рабочие волнения на неф­тепромыслах, не было ли случаев саботажа?

Оставаясь в зале ожидания, полковник Гуахардо с холодным любопытством наблюдал в окно, как президент и его свита сквозь строй сотрудников личной охраны приближается ко входу в аэро­вокзал. На самом деле его мало интересовали и сам президент, и его окружение. Он пристально следил, как экипаж топливо­заправщика, под присмотром охранников, занимается своим де­лом. Лейтенанта ВВС, доложившего о прибытии президентско­го самолета, нигде не было видно. Тем не менее, полковник не сомневался, что все идет по плану. Он отвернулся от окна и направился в конференц-зал послушать дискуссии, которые обе­щали затянуться далеко за полночь.

Обратный рейс в Мехико проходил спокойно. Президент Монтальво начал работать над речью, которую должен был про­изнести в Палате депутатов через два дня, но ему никак не уда­валось сосредоточиться. Министр финансов, министр националь­ной обороны, министр планирования и бюджета и генеральный инспектор, сопровождавшие его в этой поездке специально, что­бы облегчить подготовку к выступлению, уже спали. Даже всегда бдительный начальник личной охраны, в последнем ряду у прохода, и тот клевал носом в полудреме. Похоже, один прези­дент Монтальво, несмотря на усталость, не мог уснуть. Мысли, мысли... Они роились в голове, не давая покоя. И самая навязчи­вая, самая неприятная подсказывала, что он может потерпеть крах в решении стоящих перед страной проблем. Разговор с губернатором Тамаулипаса еще больше обнажил масштабы гря­дущей катастрофы. Получалось, что вместо роли спасителя сво­ей страны, революции и народа ему уготована другая, куда менее привлекательная — человека, слишком наивного, чтобы пользо­ваться доверием. За шесть месяцев управления страной Мон­тальво так и не удалось сломить сопротивление бюрократии, которая, благодаря коррупции, расплодилась на всех уровнях власти и надежно защищала себя.

Поняв, что никаких перемен к лучшему не предвидится, на­род начал прислушиваться к ораторам, призывавшим к граждан­скому неповиновению и забастовкам — действиям, в которых Карлос усматривал прямой вызов своей власти. Поэтому, под­давшись на уговоры своих советников, он, хоть и неохотно, но все же согласился пойти на репрессивные методы и частичное ограничение гражданских свобод. Это вызвало новые, еще более ожесточенные нападки "левых", которые делали все, чтобы вос­становить народ против президента и правящей партии. Мон- тальво понимал: если не удастся навести порядок мирным пу­тем, придется пойти на крайние меры, но это чревато оконча­тельным поражением.

Хотя глаза у него слипались, президент, перебирая бумаги на своем рабочем столе, попытался привести мысли в порядок. За­ставив себя сосредоточиться, он аккуратно подчеркнул некото­рые места своей речи, чтобы использовать их в интервью с аме­риканской журналисткой. Президент рассчитывал, что появле­ние в американских средствах массовой информации некото­рых, наиболее важных пунктов его новой программы до того, как он ее обнародует, даст возможность заранее проверить, как она будет принята и Палатой депутатов, и народом. Он понимал, что в следующие несколько недель любое его действие могло стать решающим. Ничего нельзя было оставлять нд волю случая. Если реакция оппозиции на его интервью окажется враждебной, он всегда сможет свалить все на неточное цитирование или на то, что американская журналистка неправильно его поняла. Если же особой критики не последует, он оставит и речь, и програм­му без изменений.

Президент попытался представить интервью, до которого ос­тавалось всего шесть часов. Несмотря на всю сложность и ответ­ственность стоящей перед ним задачи, он с нетерпением ждал назначенной встречи. Сама мысль о том, что его собеседницей будет Джен Филдс, весьма известная и эффектная, журналистка, возбуждала его. По слухам, она столь же ловка и дерзка, сколь красива и соблазнительна — одним словом, совершенно Неотра­зимая женщина. Мысли президента Монтальво были внезапно прерваны одним досадным обстоятельством. Он поерзал в крес­ле, стараясь скрыть неожиданную реакцию организма, и сму­щенно окинул взглядом салон, чтобы удостовериться, что на него никто не смотрит. Слава Боїу, все спят, а то как бы удалось объяснить, почему у него возникла эрекция во время чтения соб­ственной речи?

Пока президент размышлял над этим "непрезидентским" вопросом, первый двигатель внезапно заглох. Члены экипажа, успокоенные однообразием полета, непонимающе глазеЛи на красный сигнал тревоги, отказываясь верить в случившееся. Вто­рой пилот посмотрел в иллюминатор, чтобы проверить, не заго­релся ли двигатель, но ничего похожего на пожар не увидел. Первый пилот лихорадочно старался исправить положение — компенсировать потерю тяги и одновременно завести двигатель. Бортинженер нажал кнопку сигнала "Пристегнуть ремни" и вы­звал стюардессу, чтобы через нее предупредить президента о воз­никшем ЧП.

В салоне тоже почувствовали неладное. Стало тише, а потом самолет затрясся. Президент Монтальво устремил взгляд в перед­нюю часть салона, ожидая, когда ему объяснят, что происходит. Его помощник, дремавший рядом, вздрогнул и проснулся; быст­ро оглядевшись, он встал и двинулся в ту сторону, куда смотрел его шеф. Начальник охраны следовал за ним Ъо пятам. Они были на Полпути к кабине экипажа, когда дверь распахнулась, и отту­да в состоянии, близком к истерике, выскочила бортпровод­ница. Она хотела объяснить помощнику президента, что случи­лось, когда смолк второй двигатель. Самолет круто пошел вниз, и пассажиров буквально смело в проход.

Президент вцепился в ручки своего кресла и вжался в его спинку. Он увидел, как те, кто не успел пристегнуться, повали­лись на спинки передних кресел или прямо в проход. Самолет дергало из стороны в сторону — это пилот пытался хоть как-то справиться с управлением. Но он не мог ничего сделать, чтобы уменьшить угол или скорость падения. Прошло еще несколько секунд, и самолет, приняв почти вертикальное положение, стал медленно вращаться.

Все, что не было закреплено — люди, подушки, одеяла, пид­жаки, — все это летело мимо Монтальво к кабине пилотов, образуя там большую кучу. Панические вопли смешивались с криками и стонами раненых. Президент уперся ногами в спинку переднего сиденья, чтобы его не выбросило из кресла.

Казалось, падение длится целую вечность. Монтальво уже по­нял, что ему суждено умереть. В душе его не было ни страха, ни желания узнать причину аварии. Он испытывал только сожале­ние. Он жалел, что умирает, не добившись победы. И мечта въехать в Мехико на белом коне, чтобы спасти страну и ее народ, вместе с самолетом превратилась в огромный огненный шар...

Единственными очевидцами того, как самолет врезался в гор­ный склон хребта Восточная Сьерра-Мадре, были пилоты двух истребителей F-5, незаметно следовавших за президентским "Бо­ингом". Они увидели, как самолет сложился в гармошку; кры­лья, оторванные чудовищным ударом, швырнуло далеко вперед, и вокруг стало растекаться озеро горючего. Вот пары его вос­пламенились, раздался взрыв — и огонь поглотил остатки ката­строфы. Президент Мексики Карлос Монтальво, основные дея­тели его кабинета, экипаж корабля — все были мертвы. Причи­ной их гибели стало загрязненное топливо. Оно же испепелило их трупы до неузнаваемости и скрыло все следы преступления.

Глава З

Многие шпагоносцы побаиваются гусиных перьев.

В. Шекспир

29 июня, 10.45 Паласио Насиональ, Мехико, Мексика

Капрал Хозе Фарес, водитель полковника Гуахардо, вздохнул с облегчением: транспорта на авеню Республики Бразилии было мало. Утренние события, смутные слухи и мрачное настроение полковника — все это выбивало Хозе из колеи. Гуахардо, ссуту­лившись на заднем сиденье, не проронил ни слова. Покосив­шись в зеркало заднего вида, Фарес увидел, что полковник си­дит неподвижно, будто в трансе, скользя отсутствующим взгля­дом по пустынным улицам. И хотя капрал был далек от высокой политики, он понял, что офицер на заднем сиденье — один из тех людей, которые устроили государственный переворот и в считанные часы покончили с Карлосом Монтальво и его парти­ей. Теперь эти люди наверняка возьмут власть в Мексике в свои руки. От одной мысли о том, что за его спиной сидит человек, обладающий такой властью, Фаресу стало как-то не по себе. Сам того не сознавая, капрал вел машину с величайшей осто­рожностью: можно было подумать, что он везет не полковника, а бомбу.

Гуахардо не замечал ни пустых улиц, ни того, как водитель управляет "седаном". Даже когда они въехали на главную пло­щадь города, он едва обратил внимание на серый величествен­ный фасад городского собора и другие, столь же внушительные здания. Даже в лучшие для него времена мало что в Мехико могло тронуть Гуахардо. И события последних двадцати четырех часов никак не изменили тех чувств, которые полковник питал к столице. Уроженец Чиуауа, он с подозрением относился и к Мехико, и к правительству, которое в нем обосновалось. Как и его предки, полковник привык полагаться только на себя и не доверять никому, кроме себя. Эти черты характера были необ­ходимы, чтобы выжить в суровом северном штате. Помогали они ему и теперь — в жестокой политической игре.

Когда машина остановилась, Гуахардо открыл дверцу, не до­жидаясь, пока капрал выйдет первым и распахнет ее перед ним. Не проронив ни слова, полковник повернулся к Фаресу спиной, миновал двух часовых у Южных ворот Паласио Насиональ и направился в президентский дворец. Как и капрал Фарес, часо­вые нутром почуяли, кто такой Гуахардо. Расступившись, они отдали ему честь с такой четкостью, которую редко в Мексике.

Но полковник и этого почти не заметил. Погруженный в свои мысли, заботы и тревоги, он шагнул с залитой солнцем площади под мрачноватые своды Паласио Насиональ — в незнакомый ему мир власти, жить в котором его никто не учил. Полковни­ком все сильнее овладевали сомнения, заставлявшие его снова и снова задумываться: помогут ли черты характера, унаследован­ные от отца и деда, довести до конца революцию, которую он, вместе с другими заговорщиками, начал минувшей ночью.

Гуахардо шагал по коридорам и залам дворца, мимо красоч­ных фресок и картин, на которых была запечетлена история Мексики. Он остановился лишь раз, проходя мимо фрески, изо­бражающей героев мексиканской революции. Несколько секунд взгляд его скользил по неподвижным лицам, словно полковник пытался получить ответ на мучавший его вопрос и поддержку, которой ему так не хватало. Но герои тех давних лет молчали, непроницаемо взирая со стены на простого смертного. От них не приходилось ждать ни совета, ни ободрения. Разочарованно вздохнув, Альфредо подумал о том, что испытывали живые люди, послужившие прообразами для этой фрески. Знали ли они те же сомнения, усталость и страх, какие терзают сейчас его? Ведь они тоже были всего-навсего людьми. Может, на самом деле портреты говорят: "Просмотри на нас! Мы тоже были простыми смертными. А здесь мы потому, что сумели преодолеть телесную слабость и душевный страх и сделали все, что от нас зависело". Полковник в последний раз окинул взглядом фреску и кивнул, как будто соглашаясь с чем-то. "Да, они были всего-навсего люди, — подумал он, — ничуть не лучше, чем я". От этой мысли черная туча его сомнений слегка рассеялась, он повернулся и решительно зашагал по коридору.

Войдя в приемную, Гуахардо незаметно бросил взгляд на закрытые двери кабинета президента. В приемной толпились военные, офицеры полиции и правительственные чиновники. Одни вели жаркие споры, другие приглушенно переговарива­лись, некоторые сидели, погрузившись в невеселые думы. По выражению Лиц было нетрудно догадаться, кто надеется стать здесь своим человеком, а кто еще не знает своей участи и при­шел в надежде ее выяснить. В этот день — первый день новой

революции — на лицах тех, кого ждала опала, были написаны тревога, страх и уныние.

По-настоящему посвящены в тайну были лишь Гуахардо и еще двенадцать полковников сухопутных и военно-воздушных сил. И те, кто толпился в приемной и не знал ничего наверняка, заметив, как уверенно Гуахардо прошел мимо, сразу поняли, кто перед ними. Хотя его походка и манера держаться не выдавали высокомерного или тщеславного человека, от него веяло уве­ренностью и властностью, которые говорили о внутренней силе. Как волна перед носом корабля, толпа расступилась, давая ему дорогу.

Гуахардо знал всех собравшихся в лицо, но не удостоил вни­манием никого: никто из них не входил в Совет тринадцати. И офицеры, и штатские, как по команде, замолчали, выжидатель­но глядя на полковника. Некоторые подобострастно кивали. Два офицера шагнули вперед, стараясь привлечь его внимание, но он сделал вид, что не заметил этого. Какой-то забившийся в угол чиновник взглянул на него снизу вверх, и лицо его перекоси­лось, будто он увидел перед собой палача. И все, как один, осво­бождая полковнику путь, не сводили с него глаз.

И только когда он подошел к двери президентского кабинета и уже взялся за бронзовую ручку, раздался голос:

— Полковник Молина беседует с полковником Завалой. Вряд ли они захотят, чтобы им помешали.

Гуахардо помедлил, не отрывая ладони от дверной ручки. Он слегка повернул голову в сторону говорившего. Это был майор Рикардо Пуэрто — адъютант Молины. Почуяв назревающий кон­фликт, толпа зашевелилась, освобождая пространство между сто­ящим Гуахардо и сидящим Пуэрто. Теперь их разделял только большой стол, загроможденный стопками бумаг и папок. Пуэрто не сделал никакой попытки встать; пожалуй, даже напротив: вызывающе глядя на Гуахардо, он еще небрежнее развалился на стуле.

Адъютант полковника Молины исполнял обязанности секре­таря, когда члены Совета тринадцати собирались для разработ­ки планов революции, илч курьера по особым поручениям, ког­да его шефу требовалось быстро и незаметно передать сведения другим членам Совета. Поэтому не было ничего удивительного в том, что Пуэрто стал ощущать себя частью святая святых рево­люции и усвоил неподобающе ему манеры. Гуахардо никогда не упускал случая поставить зарвавшегося младшего по званию офи­цера на место. На миг их взгляды скрестились, и в комнате сно­ва наступила тишина: всем хотелось узнать, чья же возьмет?

"И почему это, — подумал полковник, — младшие офицеры вечно стараются раздуть собственную значимость за чужой счет?".

Ведь у Пуэрто не было иных причин останавливать его, кроме желания потешить свое самолюбие. Молодой болван, играющий в дурацкие игры. А сейчас не время для этого. Ответить на вызов Пуэрто или хотя бы показать, что заметил его — значит уронить себя в глазах толпящихся в приемной людей. "Его бесцеремон­ное поведение просто не заслуживает моего внимания", — ре­шилДуахардо. Не сводя глаз с Пуэрто, полковник повернул двер­ную ручку и с деланной небрежностью распахнул дверь. Без даль­нейших промедлений, слегка наклонив голову, он быстро вошел в президентский кабинет, предоставив майору бороться с бес­сильным гневом.

Полковник Эрнандо Молина, сидя за столом, смотрел на во­шедшего. Позади него стоял полковник Сальвадо Завала, член Совета, отвечающий за внутренние дела. Положив одну руку на стул, друїую — на стол, Завала наклонился и через плечо сидя­щего Молины читал документ, который тот просматривал. Огля­дев с порога своих товарищей-заговорщиков, Альфредо внезап­но осознал, что успел лишь вымыть руки и побриться, а одет в ту же форму, которую носил, не снимая, последние двадцать четыре часа. Пропыленная, забрызганная грязью, вся в пятнах, она, к тому же, источала своеобразный запах — смесь авиаци­онной гидравлической жидкости, пота и едкой вони горелого мяса.

Но все сомнения, которые могли возникнуть у Гуахардо отно­сительно его вида, были скоро рассеяны тем приемом, который оказал ему полковник Эрнандо Молина, глава Совета тринадца­ти, президент временного правительства и крестный отец его старшего сына. Он порывисто встал, и лицо его осветилось улыб­кой:

—      Альфредо, дружище! Как я рад тебя видеть!

Неожиданное появление Гуахардо и внезапная бурная реак­ция Молины застали Завалу врасплох. Едва не сбив; его с ног, Молина стремительно обогнул стол и, обеими руками стиснув ладонь Гуахардо, принялся энергично ее трясти.

—      Вот мы и добились своего, дружище. Решились, и сделали то, что уже давно нужно было сделать.

—      Это только начало.

Не замечая сдержанного ответа и бесстрастного лица собе­седника, он подвел его к огромному мягкому креслу.

—       Конечно, предстоит сделать еще многое, но, по крайней мере, мы взялись за дело. Садись и рассказывай.

Перед тем как сесть, Гуахардо обратил внимание на ало-бело- зеленую ленту — символ президентской власти. Она была не­брежно перекинута через спинку кресла, к которому подвел его Эрнандо. У Альфредо мелькнула мысль: намеренно ли Молина выбрал это место, чтобы выразить свое пренебрежение к власти, которую олицетворяла лента, или его просто переполняет сию­минутная — чувство облегчения, которое испытыва­ешь, когда обстановка позволяет сбросить нервное напряжение и расслабиться. Если в этом поступке и был скрытый намек, он оказался слишком тонким для уставшего мозга Гуахардо, при­выкшего мыслить практически. Повернувшись к ленте спиной, он сел и удобно откинулся на спинку.

Молина подошел к такому же креслу и тоже сел. Его д#иже- ния, выражение лица, все его поведение говорили о том, что перед вами — человек, у которого много дел и мало времени. Возбуждение, охватившее его, не было вызвано ни паникой, ни страхом, ни смятением. И Гуахардо, и те члены.Совета, кбторые считали Эрнандо своим другом, это отлично знали. Этот пехот­ный полковник пользовался в армии репутацией человеку, кото­рый не боится никого и ничего. Он сохранял хладнокровие даже в самых неблагоприятных ситуациях, и действовал с расчетли­востью, точностью и беспощадностью автомата, за что И полу­чил прозвище "Акула". Гуахардо догадался, что Молину вооду­шевил стремительный поворот событий, произошедших за послед­ние двенадцать часов, поскольку он и сам испытывал те же чув­ства. Наверняка все члены Совета, которые, подавляя в себе страх разоблачения или неудачи, долгие месяцы вынашивали тай­ные планы переворота, теперь ощущали радостное облегчение: наконец-то они получили возможность действовать открыто.

—      Говори же, дружище, все прошло нормально?

Альфредо прикрыл глаза и неторопливо кивнул, потом ти­хим, размеренным голосом принялся подробно излагать свои дей­ствия с тех пор, как он покинул Викторию.

—     Президент и его кабинет, в том числе министры финансов, национальной обороны, планирования и бюджета, а также гене­ральный инспектор сели в президентский самолет» Два пере­хватчика F-5, которые должны были наблюдать за президент­ским самолетом, к этому времени уже поднялись в воздух и ожи­дали его к северу от Виктории.

Я как можно скорее вылетел из Виктории и последовал за президентским "Боингом" на своем вертолете. По пути я полу­чил сообщение перехватчиков о том, когда и где упал самолет президента. До моего прибытия они вели наблюдение за местно­стью. Командир звена доложил, что, насколько они могут су­дить, никто не прибыл в район аварии раньше меня. И когда вертолет приземлился, те, кто был со мной, тоже убедились в этом. — Закончив рассказ, Гуахардо откинулся в кресле.

На мгновение в комнате повисла тишина. Молина ждал продол­жения, и когда его не последовало, тихим, едва заметно дрогнув­шим голосом задал вопрос, который терзал его больше всего:

—       Удалось ли тебе лично удостовериться в том, что прези­дент мертв?

В другой обстановке Альфредо вспылил бы и не стал отве­чать на столь глупый вопрос. Но сейчас обстановка требовала точности. Осуществляя сложный и стремительный план, направ­ленный на то, чтобы обезглавить правительство Мексики и за­менить его Советом тринадцати, полковники постоянно находи­лись под угрозой разоблачения. В такой ситуации ничего нельзя было принимать на веру, поэтому приходилось подтверждать оче­видное.

Прежде чем ответить, Гуахардо поднял взгляд к потолку.

—       Когда самолет упал, он находился почти в вертикальном положении, носом вниз, и поэтому сложился в гармошку. По­пробуй. представить себе огромный "Боинг-727", спрессованный в груду металла, размером меньше одной пятой его обычной длины.

Гуахардо помолчал, чтобы собеседник лучше усвоил эту ин­формацию.

—        Почти сразу же вспыхнул пожар, охвативший не только обломки самолета, но и всю прилегающую местность. Когда я прибыл, огонь еще бушевал. Расплавленный алюминий и иско­реженные обломки спеклись в огромную тлеющую глыбу. Сумей я даже подобраться ближе, все равно у меня не было никакой возможности определить, какие из обугленных останков при­надлежат президенту.

Обратив немигающий взор на Молину, он добавил:

—      Сомневаюсь, что это смог бы сделать даже лучший из на­ших патологоанатомов.

После этих, слов оба погрузились в молчание. Молина загово­рил первым:

—       Прости, дружище, что я так дотошен. Просто мне было необходимо услышать это. Сам понимаешь — меня до сих пор преследует кошмар — переворот в России несколько лет назад, который закончился провалом.

Не глядя на него, Гуахардо покачал головой и ответил:

—      Русские сваляли дурака. Им не хватило пороха сделать то, что от них требовалось. — Ухмыльнувшись, он посмотрел на Молину. —- Знаешь, это даже забавно. Те самые люди, которые ввели в обиход поговорку: "Не разбив яиц, яичницы не изжа­ришь", — не нашли в себе смелости устранить Ельцина и Горба­чева. Кто бы мог подумать, что мы доживем до такого дня, когда шеф КГБ не решится спустить курок?

Эрнандо вздохнул и с усмешкой проговорил:

—     Да, кто бы мог подумать... Ну что ж, дружище, по крайней мере, мы учимся на их ошибках. Похоже, никто из наших брать­ев не страдает от недостатка храбрости.

Потом Альфредо, лицо которого снова превратилось в бес­страстную маску, без обиняков спросил, сколько еще времени ему и другим членам Совета тринадцати придется делать вид, что смерть президента была простой случайностью, а не первым ударом, нанесенным новой революцией.

Молина, обрадованный тем, что полковник сменил тему, улыб­нулся:

—      Скоро, дружище, уже совсем скоро. Сегодня в полдень я сделаю официальное заявление. А пока будем молчать. Наша хитрость удалась. Все крупные чиновники, как и руководство оппозиционных партий, узнав о том, что самолет Монтдльво исчез, ринулись в свои кабинеты. Похоже, всем им не терпелось выяснить, нельзя ли продвинуться хоть немного вверх в резуль­тате смерти президента, и никто из них не был готов к приему, который их ожидал.

"Да уж, — подумал Гуахардо, — многих наверняка потрясло то, что они обнаружили в своих кабинетах". Он ясно представ­лял себе, что там проиходило. После сообщения о смерти Мон- тальво его советники и помощники, как и лидеры ОСПМ и ПНД, кинувшиеся в свои офисы, обнаружили там молодых офицеров, которых подобрали специально для этой цели члены Совета три­надцати. В каждом кабинете офицер, вместе с которым были двое или трое вооруженных солдат, поступал с его хозяином согласно приказу: либр сажал ошеломленного чиновника под арест, либо, как выражались в своих секретных донесениях со­трудники ЦРУ, "прямо на месте поражал объект, нанося ему непоправимый ущерб". Немногие успевали понять, что это — те самые люди, которые, спровоцировав рабочие волнения, спо­собствовали углублению кризиса, подготовившего почву для но­вой революции. Теперь, когда все уже произошло, Альфредо был согласен: лучше действовать такими методами, чем навод­нить страну бандами вооруженных солдат, которые рыскали бы повсюду и убивали всех, кто попадался под руку.

Завала, все это время остававшийся на своем месте у стола, нарушил затянувшееся молчание:

—       Полковник Молина, может быть, мне зайти позже? Нам осталось проверить фамилии во втором списке.

Как будто вспомнив, что в кабинете находится еще один че­ловек, Молина, не вставая с кресла, повернулся в его сторону.

—      Нет, я не вижу необходимости проверять список — ведь он с прошлой недели не изменился. Просто доставьте его в Вер­ховный суд и передайте полковнику Обергону. Поскольку всех, кто входит в первый список, уже призвали к ответу, пора брать­ся за следующий.

Поняв, что его выпроваживают, Сальвадо взял со стола лис­ток с фамилиями и быстро вышел из кабинета. Список, который он унес с собой, содержал имена тех членов старого правитель­ства, чиновников и частных лиц, которых Совет рассматривал как угрозу номер два. Ими предстояло заняться, как только бу­дет "отработан" список номер один, куда входили и президент, и губернатор штата Тамаулипас. Был в этом списке и кое-кто из тех, кто с трепетом дожидался решения своей участи за дверью кабинета.

Когда Завала вышел, Молина снова повернулся к Гуахардо. К его удивлению, тот уже стоял, зажав пилотку под мышкой:

—        Поскольку настало время переходить ко второму этапу, мне пора двигаться. Нельзя заставлять сеньора Аламана ждать...

Сделав Альфредо знак сесть, Эрнандо удивил его, заявив, что Аламан может подождать. Неужели есть более важные дела, тре­бующие участия Гуахардо?

Этот разговор застал полковника врасплох, и он, все еще дер­жа пилотку под мышкой, опустился на край кресла. "Что может быть важнее, — думал он, — чем уничтожить Аламана и его империю, построенную на наркотиках и коррупции?". Альфре­до продолжал считать ошибкой, что Аламана не отнесли к ли­цам, представляющим угрозу номер один, и не упускал возмож­ности подчеркнуть это. Любое промедление наверняка будет на руку Аламану: ведь его личная армия во всех отношениях пре­восходит регулярную, особенно если взять вооружение и конс­пирацию.

—      Что же может быть важнее ликвидации Аламана?

Откинувшись на спинку кресла, Молина помедлил секунду, предоставив собеседнику теряться в догадках.

—     Американцы, дружище. Американцы и то, что они подума­ют, — вот что сейчас самое важное.

—       Ну да, мы знали об этом с самого начала, — нетерпеливо возразил Гуахардо. — Но заниматься американцами — дело Барреды. И как исполняющий обязанности министра иностранных дел, он лучше подготовлен для этой задачи. Мне кажется, будет ошибкой, если я, отвечая за оборону и национальную безопас­ность, стану лезть в дипломатию и иностранные дела.

Эрнандо терпеливо ждал, пока полковник исчерпает свои до­воды. Удостоверившись, что тот закончил, он сдержанно и даже вкрадчиво ответил:                                                             !

—     Да, именно так оно должно быть, и будет, за исключением одного-единственного интервью. Сегодня утром нам стало изве­стно, что у бывшего президента назначена встреча с группой телевизионщиков из Остина, штат Техас. И корреспондент, ко­торый должен брать это интервью, — очень известный журна­лист-международник, с большими связями. Дама по имени Джен Филдс. Сначала мы хотели отменить встречу. Но Барреде при­шла в голову мысль, что мы можем использовать журналистку и запланированное интервью, для того чтобы ознакомить амери­канскую общественность с целями и задачами наших действий. И он по собственной инициативе связался сегодня утром с мисс Филдс и предложил ей взять интервью у одного из лидеров Со­вета тринадцати. Она, разумеется, согласилась.

Слушая Молину, Гуахардо согласно кивал. "Что ж, — думал он, — отличная мысль. Только при чем тут я?".

Поймав его недоумевающий взгляд, Эрнандо продолжал:

—     После того как было принято решение дать интервью, встал вопрос, кто лучше всех справится с этой задачей. Как ты уже сказал, это — дело Барреды, который отвечает за иностранные дела. К сожалению, Барреда не говорит по-английски, да и внешне он производит не совсем то впечатление, которое мы хотели бы оставить у американцев.

Эти последние слова Молины прозвучали неожиданно резко, но он сказал правду. От предков-индейцев Барреда унаследовал смуглую кожу и лицо, к которому больше всего подходило опре­деление "вырубленное топором". Словом, он был на редкость нефотогеничен.

—       К тому же, американцы не знают его. Ты же, мой друг, говоришь по-английски не хуже самих янки, учился в их воен­ных и штабных колледжах и, наконец, ты — почти чистокров­ный испанец.

Гуахардо не понравилось то, что говорит Молина и куда он клонит:

—      Все это не имеет никакого значения. У нас разработаны свои планы, и я не вижу надобности из-за этого интервью...

Подняв правую руку, Эрнандо прервал собеседника:

—    Тебе, как никому другому, известно, что в любой операции планы меняются после первого же столкновения с противником. Приходится постоянно переоценивать ситуацию и на ходу ме­нять схему действий с учетом тех возможностей, которые были неизвестны, когда эти планы разрабатывались. И революция — наша революция — диктует те же правила.

Опираясь на подлокотники мягкого кресла, Молина еще глубже откинулся на подушки и поднял сцепленные пальцы к подбородку..

—      Эта встреча с журналисткой и твое присутствие в Мехико дают нам такую возможность. Благодаря интервью американ­ская общественность увидит одного из членов Совета, который внешне не отличается от них, говорит так же, как они, и исполь­зует привычные для них термины. То, что ты знаешь американ­цев и их культуру, очень ценно: интервью поручится более не­принужденным. Вдобавок ко всему, американская разведка смо­жет, вместе с военными, ознакомиться с твоим досье и быстро убедиться, что тебе свойственны как высокий интеллект, так и благоразумие. А поскольку, как я уже говорил, ты обучался в американских военных и штабных колледжах, у них может со- здасться впечатление, что, благодаря твоему образованию и свя­зям, ЦРУ представится возможность оказывать влияние на Со­вет и его решения. Разумеется, это — всего лишь предположе­ние, но, тем не менее, мы должны сделать все от нас зависящее, чтобы обёспещпъ нейтралитет американского правительства и общественности на время консолидации власти и проведения реформ.

Полковник говорил, а Альфредо тем временем следил за вы­ражением лица друга. Когда Молина закончил, его собеседник уже знал: бессмысленно спорить или отказываться от этого по­ручения. И дело было не столько в доводах, которые использо­вал Эрнандо, по-своему убедительных. Все заключалось в самой личности полковника, в его манере держать себя. Молина был уверен, что другого решения просто не существует. Он рассмот­рел проблему со всех сторон и нашел единственный выход. "А кроме того, — думал Гуахардо, — бесполезно соперничать с Акулой в ее родной стихии". И он согласился:

—     Итак, мой командир, где и когда мне предстоит встретить свою участь?

Обрадованный, что полковник согласился без лишних возра­жений, Молина улыбнулся и, наклонившись вперед, похлопал друга по плечу:

—      Все не так уж плохо. И уж, конечно, это куда приятнее, чем отражать удары противника.

Поддавшись на беззаботный тон друга, Альфредо усмехнулся:

—      Вижу, дружище, тебе никогда не приходилось работать с американками. Тут придется глядеть в оба, чтобы самому не про­пустить удар.

—     Не волнуйся, Альфредо. Джен Филдс — красивая, но сво­енравная женщина. Обращайся с ней, как с чистокровной ко­былкой.

Молина сделал вид, что сжимает в руках поводья, и плавно повел корпусом, будто и впрямь едет верхом.

—     Постарайся не выпускать инициативу из рук и твердо дер­жи лошадку в узде.

Покачивая головой и улыбаясь, Гуахардо встал с кресла:

—       Ты самого дьявола перехитришь. Но, к несчастью, мой бесстрашный командир; ты совсем не знаешь американских жен­щин. Если я попробую обращаться с ней, как с лошадью, она тут же отхватит мне руку по самый локоть или кое-что похуже.

Эрнандо расхохотался:

—      Тогда держи руки в карманах и положи ногу на ногу.

Глава 4

Истину никогда не удается переделать так, чтобы ее поняли, и поверили.

Блейк

, 07.00 Мехико, Мексика

За годы журналистской работы Джен Филдс много раз слы­шала один и тот же вопрос: "В чем секрет вашего успеха?".

Отвечая на вопрос, Джен прибегала к той же очаровательной, подкупающей манере, которой пользовалась, желая обезоружить собеседника во время интервью. Легким, почти неуловимым дви­жением головы она откидывала длинные темно-русые волосы и на миг замолкала, искоса глядя на задавшего вопрос. Потом мед­ленно поворачивалась к собеседнику, и на лице ее мелькала про­стодушная, чуть озорная улыбка. На секунду она отводила глаза и разглядывала свои руки, будто обдумывая ответ. А когда начи­нала говорить, голос ее звучал тихо, почти робко.

—     Знаете, по-моему, мне просто повезло, несказанно повезло.

Потом она доверчиво смотрела на человека, который задал

вопрос, широко раскрытыми карими глазами и, разводя руками, еще раз повторяла:

—      Это все везение, простое везение, и больше ничего.

Однако ее коллеги думали иначе. Если успех Джен Филдс

объяснялся везением, то она же сама его и создавала. И ее последнее задание как нельзя лучше подтверждало это. Ее направили в Мехико, чтобы сделать передачу о влиянии амери­канских капиталовложений на экономику страны. Джен три дня подряд работала по шестнадцать часов в сутки, организуя раз­личные интервью. Она получила приглашения на несколько кок­тейлей и другие мероприятия, включая официальный правитель­ственный обед, где встретилась с людьми, стоящими на очень высоких ступенях бизнеса и политики. И они любезно согласи­лись побеседовать с очаровательной американской сеньоритой.

При подготовке и проведении интервью Джен Филдс работала как художник, выбирающий нужную кисть и колорит, вкла­дывающий все разнообразие своей палитры и мастерство, чтобы добиться желаемого результата. Многогранность ее таланта по­ражала: она могла быть подчеркнуто деловитой, беседуя с одним государственным деятелем; с другим пускала в ход обаяние и улыбку; с третьими была робкой, почти застенчивой. Однако на самом деле она была из тех, кого голыми руками не возьмешь. Пробиваясь сквозь бюрократические заслоны, Джен умела быть жесткой и настойчивой.

Филдс любила свою профессию, была предана делу и стреми­лась достичь в нем совершенства, и требовала того же от тех, кто с ней работал. В то же время она умела, не впадая в коман­дный тон, общаться со своей съемочной группой с тем же подку­пающим обаянием, которым пользовалась, чтобы добиться не­принужденного поведения от интервьюируемых. Она знала: для того чтобы сделать репортаж, необходимы объединенные уси­лия всей бригады, и действовала, исходя из этого. Сплотив всех в единую команду, Джен могла выжать из коллег максимум того, на что они были способны.

Готовясь к интервью, она не упускала ни одной даже самой незначительной, на первый взгляд, детали. В процессе предвари­тельного изучения интервьюируемого Джен обращала особое внимание на то, как он и его окружающие одеваются. Если это был мужчина, она просматривала фотографии его жены, отме­чая стиль и даже цветовую гамму ее нарядов, пытаясь выяснить, чему она отдает предпочтение. Джен не просто делала докумен­тальную передачу — она творила. И наряду с общим замыслом, идеей, которую она стремилась донести до зрителя, в расчет принималось многое другое: освещение, угол съемки, ее соб­ственное платье, фон. Из всего ее творческого арсенала самым главным было умение превратить абстрактные образы в реаль­ные картины, которые могла бы уловить камера.

Двадцать девятое июня должно было стать последним днем съемок. После интервью с президентом, которое было назначе­но на этот день, Филцс, вместе со своей съемочной группой, базирующейся в Остине, собиралась вылететь в Техас. Гибель президента нарушила весь этот план.

Утро началось с того, что в половине седьмого ей позвонил администратор-мексиканец, которого наняли, чтобы обеспечи­вать группу номерами в гостиницах и транспортом, а также ула­живать все дела с правительственными бюрократами. Он пре­дупредил Джен, что ей нужно срочно уезжать из Мексики, по­скольку ходят слухи о перевороте. Разумеется, она и слышать не желала об этом. Напротив, она настаивала, чтобы Хуан — так звали администратора — устроил ей интервью с кем-нибудь из членов нового правительства. Хуан, которому совсем не улыба­лось выходить из дома, не говоря уже о том, чтобы иметь дело с новым правительством, всеми силами пытался отговорить ее от этой затеи. Но Филдс держалась твердо и потребовала, чтобы он постарался, иначе потеряет свою работу. Мексиканец неохотно согласился.

Не успела она повесить трубку и начать одеваться, как теле­фон зазвонил снова. Не дожидаясь, пока Джен ответит, мужчи­на, говоривший на безупречном английском языке, отрекомен­довался капитаном мексиканской армии, беспокоящим ее по по­ручению полковника мексиканской армии, о котором она ни­когда не слышала. Очень сжато, но вежливо он объяснил Джен, что полковник Гуахардо, просматривая перечень мероприятий, намеченных президентом на двадцать девятое июня, обнаружил, что глава государства собирался дать интервью американской журналистке в Паласио Насиональ. Джен медлила с ответом, слегка недоумевая, куда клонит капитан. Однако осторожность никогда не была ее отличительной чертой.

—     Да, — ответила она, — так оно и есть. Мне отведено, то есть, я хочу сказать, было отведено тридцать минут.

И тут ей пришло в голову попытать счастья и попробовать что-нибудь вытянуть из капитана. В конце концов, он ведь не знает, что ей что-то известно.

—     А что, капитан, возникли какие-то накладки со временем или продолжительностьюинтервью? У меня очень гибкое рас­писание, и я могу без особого труда изменить его так, как будет удобно президенту.

Теперь пришла очередь ее собеседника взвешивать слова, и он явно задумался, прежде чем ответить на каверзный вопрос. Наконец, понизив голос, он сообщил ей, что президентский са­молет пропал, и подозревают, что произошло покушение. И до­бавил, что для обеспечения общественного порядка и внутрен­ней безопасности сегодня, с пяти часов утра, мексиканские воо­руженные силы объявили чрезвычайную готовность и ввели в стране военное положение. Джен ощутила волнение. Теперь она получила недвусмысленное подтверждение смерти Монтальво, к тому же, полученное из официального источника. Она была уве­рена, что капитан даже по поручению полковника мексикан­ской армии не стал бы беспокоить ее в такую рань, не будь у него на то веской причины. Решив пойти еще дальше, она ти­хонько вздохнула и упавшим голосом произнесла:

—    Какая трагедия! У меня просто нет слов. — И, прежде, чем капитан успел что-нибудь ответить, добавила: — Боюсь, это зна­чит, что мне незачем приезжать в Паласио Насиональ.

Уловка Джен сработала. Ответ капитана прозвучал торопли­во, будто он старался развеять опасения журналистки:

—     Нет-нет, мисс Филдс, совсем напротив. Полковник прика­зал передать, что будет рад встретиться с вами в полдень, если это время вас устроит. Он предоставит вам сводку событий за последние двенадцать часов и сообщит о действиях, предприня­тых мексиканской армией для преодоления создавшегося кризиса.

Сделав паузу для пущего эффекта, Джен сказала капитану, что будет счастлива встретиться с полковником в полдень. Об­менявшись еще парой любезностей, они закончили разговор. В восторге от удачного начала дня Джен радостно засмеялась и, подпрыгнув, торжествующе вскинула сжатый кулак. Ура! Ей было отлично известно: слава и успех — удел везучих.

Положив трубку, Филдс принялась будить свою группу. Сооб­щив всем последние новости, она велела готовиться к уличным съемкам — пусть снимают все подряд. Джен решила, что ей нет смысла тратить драгоценное время перед интервью с полковни­ком и позвонила своему заказчику — в телекомпанию World News Network. Узнав, что журналистка все еще в Мехико, и с ней связались люди, заявляющие о том, что они осуществляют руководство страной, там навострили уши. Хотя WNN уже со­брала две съемочные группы и техническую бригаду с автоном­ным питанием, которые были готовы в любой миг вылететь из Далласа, Джен знала: пройдут часы, прежде чем они доберутся сюда, и еще больше времени, пока смогут начать репортаж. Умело поторговавшись, она вырвала у начальства согласие назначить именно ее главным корреспондентом в Мексике на весь период кризиса с правом монтировать собственный материал перед тем, как передавать его в Вашингтон.

Решив вопрос, Джен снова позвонила Хуану, чтобы прове­рить, как у него продвигаются дела. Новости, которые он изло­жил довольно бессвязно, обескураживали. Администратору, по его словам, не удалось связаться ни с кем, кто бы знал, что происходит.

—       Вокруг царит полный хаос, сеньорита Филдс. Все очень необщительны. Неизвестно, кто и за что отвечает.

—      Тогда нам всем придется отправиться по государственным учреждениям и поискать человека, который за что-то отвечает, — без колебаний выпалила Джен.

—     Нет! Нет! Это невозможно, сеньорита Филдс. Ведь мы имеем дело с революцией, с государственным переворотом. Могут на­чаться беспорядки. Женщине там не место.

Последние слова Хуана вызвали резкую отповедь:

—                  Послушайте, господин, я вам плачу деньги за работу. Или вы будете заниматься своим делом и отвезете меня туда, или попрощаетесь с работой, а заодно — и со своим добрым име­нем. До скорого.

Повисла секундная пауза: Хуан взвешивал "за" и "против". "Интересно, что для него хуже — потеря денег или потеря пре­стижа?", — подумала Джен.

Впрочем, ее это не очень занимало. Главное — снять репор­таж, любой репортаж — и передать его.

Наконец Хуан заговорил:

—     Si, да. Я отвезу вас. Только нужно пересмотреть мое жало­ванье. Обстановка изменилась. Сами понимаете, сеньорита, опас­ность очень велика.

—     Понимаю, Хуан, — уже мягче ответила Джен. — Во сколь­ко же вы оцениваете работу человека с вашими талантами в обстановке кризиса?

Почувствовав, что снова овладел положением, Хуан стал раз­мышлять вслух:

—       Видите ли, непредвиденные ситуации могут возникнуть в любой момент. Ходят слухи, что с правительственными войска­ми покончено, и высшие полицейские чины по всей стране аре­стованы. В любую минуту можно ждать волнений.

Джен терпеливо слушала, как Хуан выдвигает все новые дово­ды для повышения платы, время от времени вставляя "понятно" и "угу". Когда он закончил, Джен повторила вопрос.

С наглостью человека, уверенного, что американка никогда не согласится на такую возмутительную сумму, Хуан потребовал удвоить плату. Он не понял одного: Джен была готова повысить ее в четыре раза. Она без колебаний согласилась удвоить жало­ванье, велела ждать ее в вестибюле отеля через полчаса и поло­жила трубку раньше, чем администратор успел вставить хоть слово.

Проезжая вместе со своей маленькой группой, в которую вхо­дили Хуан, телеоператор и звукооператор, по безлюдным ули­цам, Джен, ожидавшая увидеть картины хаоса и уличных боев, была несколько разочарована. Минут десять они снимали пус­тынные перекрестки и закрытые магазины, а затем выехали на главную площадь, где возвышался Паласио Насиональ. Там тоже не оказалось никого, кроме случайного "джипа", набитого сол­датами. Выйдя из машины, Джен, в сопровождении съемочной группы, направилась к Паласио Насиональ, рассчитывая при­влечь внимание хотя бы военных патрулей. И снова ее ждало разочарование: конные патрули и стоящие у дверей правитель­ственной резиденции часовые не обратили никакого внимания ни на телекамеру, ни на саму Джен.

Тогда Филдс решила воспользоваться полученным приглаше- ниєм и взять интервью у одного из полковников, которые, по слухам, стояли у власти.

—       На сегодняшнее утро у нас было назначено интервью с президентом Мексики. Теперь мы должны встретиться с тем, кто его замещает, — улыбнувшись, она обратилась к Джо Бобу, звукооператору. — А это значит, мои верные друзья и коллеги, что нас ждут и готовы впустить. Давайте же воспользу­емся радушным приемом и сделаем серьезный репортаж.

Джо Боб понял намек и стал подыскивать место для парковки фургона. Не спрашивая мнения своих спутников, Джен реши­тельно зашагала в сторону Паласио Насиональ. Судя по тому, что она увидела, военный переворот — при условии, что он состоялся, — произошел быстро и организованно. Если ее пред­положения верны, значит, должна существовать какая-то систе­ма, которая за все отвечает и все контролирует. А если есть система, то к ней можно подобрать ключ. Раз новости самїі не идут к ней, пора начать их добывать, а откуда же лучше начи­нать, как не с самого верха?

Хуан был совершенно выбит из колеи утренними событиями, присутствием множества солдат и легкомысленным поведением Джен. Он старался уговорить корреспондентку вернуться в отель, пока неразбериха не прекратится. Но с Джен было не так-то легко сладить. Разозлившись на Хуана за его трусость, она наки­нулась на него с криком:

—      Пока не прекратится? Да как здесь что-то может прекра­титься, если ничего и не начиналось?

Ни Хуан, ии Джен не брали в расчет того, что, рассматривая одну и ту же ситуацию, каждый подходил к ней со своей меркой. Для Хуана пустынные улицы Мехико, где можно встретить толь­ко вооруженных солдат, были новыми и пугающими. В конце концов, разве можно доверять этим зажравшимся офицерам-фе­дералистам? А Джен, которая не раз своими глазами видела крова­вые уличные бои и города, наводненные войсками и танками, начи­нала задумываться: неужели и вправду за всем этим стоят военные?

Еще раз обведя взглядом безлюдные улицы, она снова обрати­лась к Хуану:

—      Прекратится, говорите? Да если так будет продолжаться и дальше, мы просто умрем со скуки.

Джен секунду постояла в раздумье. И вдруг лицо ее освети­лось лукавой улыбкой.

—      Немножко расшевелить ситуацию — вот что нам сейчас необходимо. — И не ожидая ответа, она направилась прямо в гущу солдат.

29 июня,

Здание Палаты представителей, Вашингтон, округ Колумбия

Каждый раз, когда телекомпания WNN передавала выпуск но­ все находившиеся в приемной конгрессмена Эда Льюи­са, как по команде, оставляли свои дела и поворачивались к телеэкрану. Даже сам конгрессмен, будто кукушка из старинных часов, каждые полчаса появлялся из своего кабинета посмотреть программу новостей. С тех пор как Льюис, представитель де­мократической партии от штата Теннесси, был назначен членом Комитета Палаты представителей по делам разведки, и он, и его сотрудники проявляли живейший интерес к любым новостям, в которых содержался хотя бы намек на кризисы или конфликты в других странах. Льюис, который запоем читал всю периоди­ческую печать и на сенсациях был просто помешан, обладал способностью переварить и запомнить колоссальное количество информации, чтобы воспользоваться ею, как только возникнет необходимость. Когда коллеги по Палате говорили, что по объе­му сведений он уступает лишь Библиотеке Конгресса, это было незначительным преувеличением.

И в то же время, никто не смог бы сказать, что Льюис похож на книжного червя или кабинетного ученого. В свои сорок два года он скорее напоминал тренера университетской баскетболь­ной команды, чем политика: худощавый, но никак не тощий, рост — метр восемьдесят пять, русые волосы, тронутые седи­ной, подстрижены коротко, без затей. Лицо его часто освещала сердечная дружелюбная улыбка, однако наиболее точно внут­реннюю сущность выражали глаза конгрессмена. На нового зна­комого они могли смотреть приветливо или тепло, на противни­ка — холодно или язвительно, на друзей — добродушно или лукаво. Да, глаза его говорили о многом и, как и глаза баскет­больного тренера, ничего не упускали. Немало свидетелей, кому доводилось предстать перед комиссией, в которой заседал Лью­ис, жаловались потом, что пронизывающий взгляд конгрессмена лишал их присутствия духа. В памятке для внутреннего пользо­вания, распространяемой ЦРУ среди своих агентов, которым пред­стояла малоприятная перспектива предстать перед Льюисом, ре­комендовалось просматривать записи или хотя бы для вида про­сто уткнуться в них, а отвечая на вопросы конгрессмена, поста­раться не встречаться с ним взглядом.

Стоя в дверях и следя за новостями о положении в Мексике, Льюис сравнивал их с теми сведениями, которые уже имел. К сожалению, они были не только скудны, но и противоречивы.

Встречи с работниками ЦРУ, Разведывательного управления Министерства обороны США (ВРУ), Управления национальной безопасности (УНБ) давали только разрозненные обрывки ин­формации, которые, к тому же, плохо складывались в единое целое.

То, что он услышал, его не удовлетворило. От версии ЦРУ у него создалось впечатление, будто переворот в Мексике грянул как гром среди ясного неба. ВРУ, хоть и без особых подробно­стей, характеризовало его как эффективную и тщательно подго­товленную операцию, которая обезглавила мексиканское прави­тельство. Со своей стороны, УНБ отмечало, что в стране царят хаос и неразбериха. Опыт общения с разведкой подсказывал Эду, что на самом деле ситуация в Мексике складывается из всех вышеперечисленных элементов. Ведь каждое управление использовало свои источники, свои методы оценки информации и свои критерии установления истины. И хотя полученная ин­формация оказалась интересной, это было совсем не то, в чем он нуждался в данное время. И ему, и тем, от кого в стране зависело принятие решений, был нужен ясный, четкий и исчер­пывающий обзор ситуации — картина, в которой соединились бы все кусочки мозаики. А конгрессмен прекрасно знал: прой­дут дни, прежде чем в разведке кто-то сумеет или захочет за­няться таким подведением итогов. Пока же все, что они смогут получить, обречено оставаться лишь приблизительными данными.

Льюиса по-прежнему тревожил тот факт, что никто не пред­видел грядущего переворота. Так же было с падением режима на Кубе в 1969 году, с вторжением в Чехословакию в 1968 году и в Афганистан в 1979-ом, с воссоединением Германии в 1989-ом, с вторжением в Кувейт в 1990-ом, с попыткой переворота в Рос­сии в 1991 году. Можно было припомнить еще с десяток случа­ев, когда гром тоже "грянул среди ясного неба". Американские лидеры каждый раз оказывались лицом к лицу с кризисом, кото­рого не понимали, и поэтому им приходилось пускаться на раз­ные политические ухищрения. Вдвойне досадной нынешнюю неудачу делало то, что США разместили и в самой Мексике, и на границе с ней немало военнослужащих — то была часть опе­рации, организованной с целью не допустить проникновения в страну наркотиков. "Наверняка, — думал Эд, — кто-то из тех, кто работал с мексиканским правительством или военными, дол­жен был почуять неладное. Скрыть от всех столь серьезный за­говор, сумевший в считанные часы покончить с правительством, да еще так, чтобы никто не заметил, — нет, такого быть не могло".

Просматривая выпуск новостей, Льюис обдумывал свои даль­

И тут, как по мановению волшебной палочки, на телеэкране возникла Джен, которая вела репортаж из самого центра Мехи­ко, стоя на фоне Паласио Насиональ. В окружении вооружен­ных до зубов, ухмыляющихся солдат журналистка непринужден­но рассказывала о том, что ей удалось увидеть. Упомянула она и о встрече, которую ей назначил один из членов Совета тринад­цати. По ее словам, эта организация состояла из офицеров сухо­путных и военно-воздушных сил, взявших на себя функции пра­вительства.

Льюис почувствовал, как в нем закипает гнев. Он отвернулся и пробормотал:

— Боже милосердный! За несколько часов ей удалось узнать о происшедшем больше, чем всему ЦРУ! Что за фарс! Что за дурацкий фарс!

29 июня, 12.35

Паласио Насиональ, Мехико

Свдя напротив полковника-мексиканца, Джен Филдс была, как никогда, довольна собой. Всего за несколько часов ей уда­лось отснять много материала, установить контакт с находящимся у власти Советом, договориться об интервью с одним из членов этого Совета и даже получить помощь мексиканских военных для передачи ее первого репортажа в штаб-квартиру WNN в Вашингтоне!

А теперь прямо перед ней сидит — так ей, во всяком случае, сказали — один из инициаторов переворота, "который положил конец корыстному правлению президента Монтальво, представ­лявшему интересы меньшинства". Хотя форма мексиканского полковника была порядком помята, и на ней виднелись следы пыли и грязи, держался он как заправский военный. И это, вме­сте с его безупречным английским языком и положением, зани­маемым в Совете тринадцати, давало Джен шанс сделать отлич­

—      Скажите, полковник, что именно убедило вас в том, что законно избранное правительство Мексики больше не выражает интересы народа?

Вопрос американской журналистки не понравился Гуахардо, но он ничем не выдал своего недовольства. Глядя Джен прямо в глаза, он мысленно сформулировал ответ, переводя его в уме с испанского на английский. Затем наклонился к ней:

—      Боюсь, на этот вопрос нельзя дать однозначный ответ. За последние несколько недель я сам не раз задавал его себе. — Альфредо помолчал и откинулся в кресле. Продолжая говорить, он жестикулировал правой рукой: то отводил ее в сторону ладо­нью вверх, то, желая подчеркнуть свои слова, наставлял указа­тельный палец на журналистку. — Я много раз спрашивал себя: неужели никак не обойтись без насильственных мер? Неужели нет лучшего выхода? Не проходило дня, когла бы я не говорил себе: надо дать режиму шанс. Может бцть, все-таки дела изме­нятся к лучшему. — Гуахардо замолчал и, со вздохом опустив правую ладонь, склонил голову, будто разглядывая свою руку. — Но, увы, ничего не менялось. Одни политики приходили, другие уходили. Под звуки фанфар и пламенных речей вводились в дей­ствие все новые программы уменьшения национального долга, создания новых рабочих мест и решения социальных проблем. На какое-то время дела в той области, на которую была направ­лена конкретная программа, начинали улучшаться...

В следующий момент Гуахардо изменился, и столь внезапное преображение застало Джен врасплох. Она встретилась с холод­ным, отчужденным взглядом полковника; правая рука Альфредо теперь была стиснута в кулак, и он, размеренно ударяя себя по бедру, хрипло и отрывисто продолжал:

—     Но как только все переставали обращать внимание на дан­ный вопрос, политики Извращались в свои великолепные вил­лы, а о выполнении программ и думать забывали. Единственное, что оставалось неизменным, — это лица людей. Мы видели, как надежда в их глазах медленно умирает под гнетом суровой ре­альности: жизнь в Мексике становится все невыносимее.

Выслушав ответ полковника, Джен на миг растерялась и за­молчала. Более получаса ей потребовалось, чтобы расшевелить его, и наконец-то это удалось. Чувствуя, что такую возможность упускать нельзя, она продолжала задавать вопросы:

—       Так, значит, вы и ваши товарищи решили,, что пришла пора действовать. Но, скажите, неужели это требовало устране­ния всего правительства и руководства ИРП и других поли­тических партий? Ведь наверняка не было необходимости пре­следовать ОСПМ и ПНД. И разве не лучше иметь их соратника­ми, а не противниками, когда вы начнете формировать новое правительство?

И снова Альфредо ответил не сразу. Размышляя, он продол­жал смотреть журналистке в глаза. Она пытается его спровоци­ровать. У него возникло такое ощущение, будто американка вон­зила ему в грудь нож и теперь медленно его поворачивает. "Ну что ж, — подумал он, — ты хочешь от меня реакции? Сейчас ты ее получишь!".

И все же Гуахардо, профессиональный солдат до мозга кос­тей, всеми силами старался сохранить самообладание.

—         ИРП, как огромная раковая опухоль, расползлась по всей стране. Ее метастазы есть везде и всюду. И тот, кого они затра­гивают, тоже становится жертвой болезни. Люди, подобные мо­ему отцу, десятилетиями пытались бороться с этой опухолью изнутри. Отец был предан своей партии, и выполнял все, что ему приказывали, веря, что действует на благо Мексики. И все это время закрывал глаза на взяточничество, на коррупцию, на фальсифицированные результаты выборов, на растрату денеж­ных средств. Я слышал, как он по ночам говорил матери, что если у него будет власть, он сделает все, как нужно. Он высту­пит вперед, как рыцарь на белом коне, и все изменит.

Сделав паузу, полковник повернулся в кресле и взглянул на огромную фреску, с изображением героев первой революции. Не глядя на Джен, он продолжал:

—      Думаю, что в глубине души он действительно считал, что поступает правильно. Я искренне верю, что он, как и лидеры ОСПМ и ПНД, делал все от него зависящее. Но опухоль порази­ла и отца. Ее метастазы постепенно разъели его, лишив остатков сострадания. В конце жизни он походил на человека, который так долго смотрел на солнце, что стал слеп к окружающему его миру. Он не понимал, что вокруг него — мрак, грозящий унич­тожить все, что олицетворяла собой революция.

—      А вы сами, полковник, видите себя спасителем на белом коне, явившимся, чтобы казнями и террором избавить Мексику ото всех зол?

Гуахардо почувствовал, как кровь бросилась ему в голову. Он весь подобрался и повернулся к американке. Альфредо в упор смотрел на Филдс, изо всех сил стараясь сохранить выдержку. "Какая самоуверенность, — думал он. — Как может она, сидя здесь в этом костюме и туфлях, за которые заплатила больше, чем средняя мексиканская семья может заработать за полгода, понять, чего мы добиваемся? Что ей известно о нищете, о разби­тых мечтах, о мертворожденных надеждах? Как посмела она явиться в мою страну и навязывать свою мораль моему народу, даже понятия не имея, что это значит — быть мексиканцем?".

Молчание затянулось. Джен чувствовала на себе тяжелый взгляд собеседника. "Пожалуй, я хватила через край", — пожалела она.

Как будто прочитав мысли журналистки, Гуахардо поднялся и, вытянувшись в струнку, встал перед ней. Все молчали, ожи­дая, когда полковник объявит, что интервью окончено. Но он легким движением руки подозвал ожидавшего поодаль капитана.

Пока офицер приближался, Джен оглянулась на свою группу. Телеоператор Тед, которого за круглые очки в тонкой металли­ческой оправе прозвали Теодором, не получив от Джен никаких указаний, продолжал снимать, не отрывая глаз от камеры. Джо Боб, звукооператор и единственный в группе коренной техасец, в недоумении качая головой, смотрел на Джен. Ничего не пони­мая, она пожала плечами и развела руками. Только притулив­шийся у стены Хуан был явно расстроен. Будто стоя босиком на раскаленном песке, он нервно переминался с ноги на ногу. Взгляд его перебегал от Гуахардо, разговаривавшего с капитаном, к двери, расположенной в дальнем конце помещения. У Джен создалось впечатление, что Хуан прикидывает расстояние, которое при­дется преодолеть, если случится что-то неладное. "Неужели он знает нечто такое, что нам неизвестно? — подумала Джен. — Или просто разыгрывает комедию?". Она впервые начала оцени­вать ситуацию всерьез, напомнив себе, что стоящий перед ней человек имеет прямое отношение к революции, которая начала с того, что уничтожила тех самых людей, которым он присягал.

Услышав, как капитан, прежде чем отойти, щелкнул каблука­ми, Джен обернулась к полковнику. За это время лицо его пре­образилось; глаза, все повадки неузнаваемо изменились. Сдер­жанный человек, только что сидевший напротив в мягком крес­ле, теперь навис над ней как скала. Продолжая сидеть, она смот­рела на него снизу вверх. Коричневая форма придавала полков­нику сходство с огромным медведем гризли. Мягкие карие глаза, еще недавно глядевшие столь приветливо, потемнели и, каза­лось, пронизывали насквозь. Если он решил запугать Джен, это ему удалось: ей стало страшно, хотя она и старалась скрыть это.

— Мисс Филдс, минуту назад вы спросили, что, в конечном итоге, заставило меня выступить против правительства и той политической системы, которая привела его к власти. Пойдемте со мной, и я покажу вам это наглядно.

Не дожидаясь ее согласия, он повернулся и вышел рз комна­ты. Журналистка знала, что задела его за живое, и понимала: то, что он собирается ей показать, может обогатить материал, кото­рый ей удалось получить во время интервью. Без малейших ко­лебаний она поспешила к выходу, предоставив Теду и Джо Бобу торопливо собирать аппаратуру и кабели. Воспользовавшись об­щим замешательством, Хуан решил, что жизнь и свобода куда важнее двойного жалованья, и быстро и незаметно выскользнул из двери, на которую уже давно с тоской поглядывал.

Джен и ее спутникам пришлось почти бежать по коридорам, чтобы не отстать от стремительно шагавшего полковника. Ник­то из них не заметил отсутствия Хуана, даже коща они вышли на просторный двор, где военный автомобиль и взятый напрокат фургон, которым пользовалась группа Джен, уже ожидали их с открытыми дверцами и включенными двигателями. Ни Джен, ни водивший фургон Джо Боб не подумали спросить, как он здесь оказался: сейчас такие мелочи не имели никакого значения.

Важно было другое — куда они направляются, и что хочет показать им полковник. Остановившись у открытой боковой дверцы, Джен почти втолкнула внутрь Теда и Джо Боба, и, крик­нув: "Вперед, быстрее" — собралась последовать за ними, но на ее плечо легла чья-то ладонь. Обернувшись, она увидела, что ее задержал тот самый капитан, с которым разговаривал Гуахар­до. Едва заметно улыбаясь, он сообщил Джен, что полковник предпочел бы, чтобы она ехала в его машине. Захваченная врас­плох, Джен оглянулась на Джо Боба, и только теперь заметила, что за рулем фургона сидит солдат.

Джен мгновенно поняла, что больше не владеет ситуацией. Первым ее движением было обратиться к капитану и объяснить, что ее место — рядом со съемочной группой. Но она быстро рассталась с этой мыслью, и заметив, что Хуана с ними больше нет, решила не спорить, а постараться потянуть время, чтобы оценить ситуацию.

—     Хуан, мой администратор, еще не подошел. Нужно подо­ждать его.

Продолжая улыбаться и осторожно, но твердо удерживать ее за плечо, капитан покачал головой:

—       Прошу прощения, мисс Филдс, ваш человек уже ушел. Полковник очень занят, так что пора трогаться.

—    Надеюсь, шофер, который поведет наш фургон, знает, куда мы едем.

Капитан кивнул:

—      Он — очень хороший человек. Прошу вас, мисс Филдс, нам пора. Полковник ждет. Фургон поедет следом.

Желая оставить последнее слово за собой, хотя бы для того, чтобы показать, что она едет добровольно, Джен обратилась к Джо и Теду:

—    Я еду с полковником. Держите камеру наготове и снимайте все, что может оказаться интересным.

Глядя на Джен, Боб пытался понять, что она хочет этим ска­зать: намекает капитану, что они ведут съемку, на тот случай, если у него на уме что-то недоброе, или просто дает обычные указания. Независимо от тощ, что она имела в виду, Джо Боб пожалел, что оставил свой "магнум" дома, в Остине, и подумал, что нет ничего более жалкого, чем невооруженней ковбой в окружении шайки громил.

—     О'кей, мисс Филдс, мы едем следом, — сказал он вслух, а про себя добавил: "А что нам еще остается?".

Обойдя фургон, капитан подвел Джен к машине, на заднем сиденьи которой их ожидал полковник. Джен надеялась сесть впереди, чтобы между ними было хоть какое-то расстояние и спинка кресла, но капитан подвел ее к задней дверце, которую тут же захлопнул за ней.

Пока Джен усаживалась, Гуахардо молча наблюдал за ней. Холодное, жесткое выражение его лица не изменилось. Даже коща Джен, улыбнувшись, сообщила, что готова ехать, он ниче­го не сказал, а только кивнул в ответ. Обратившись к водителю, Гуахардо отрывисто отдал ему приказ по-испански.

К удивлению Джен, вместо того чтобы просто ответить "si", шофер внезапно оцепенел. Полученный приказ явно привел его в замешательство, и этот факт никак не мог унять растущее беспокойство Джен. Затаив дыхание, она переводила взгляд с полковника на водителя.

Видя, что капрал не спешит выполнять приказ, Альфредо подавшись вперед, повторил его. На лице Фареса появилось то же испуганное выражение, какое Джен уже видела у Хуана. В ответ на повторный приказ он прошептал что-то похожее на нерешительную просьбу.

Гуахардо резко вскинул сжатый кулак и, ударив себя по бед­ру, в третий раз отдал приказ. Выдохнув едва слышное "si", капрал механически отпустил ручной тормоз и выжал сцепле­ние. Успокоившись, полковник откинулся на спинку сиденья, даже не потрудившись взглянуть на Джен, которая постаралась забиться подальше в угол.

Машина выехала со двора и помчалась по улицам. Джен ста­ралась не привлекать внимания попутчиков и молча глядела в окно, пытаясь справиться с терзающим ее страхом. Ей и прежде приходилось попадать в переделки, но обычно она оставалась случайным наблюдателем, оставаясь в стороне от события, ре­портаж о котором вела, или от человека, у которого брала ин­тервью. Сегодня ситуация полностью вышла из-под ее контроля. Мысль о том, что именно она поставила себя и свою группу в такое положение, причем намеренно, не учтя всех возможных последствий, не позволяла Джен сосредоточиться.

Присутствие полковника Гуахардо только усугубляло ее неве­селые раздумья. Даже отвернувшись к окну, Джен постоянно ощущала, что он рядом. Еще в просторном помещении Паласио Насиональ, где проходило интервью, она успела заметить грязь на его сапогах и пятна копоти и пыли на форме. Теперь, в тес­ном пространстве машины, Джен почувствовала странную смесь запахов, пропитавших одежду полковника.

Не глядя на Гуахардо, она пыталась анализировать исходящие от него запахи. Преобладал резкий дух мужчиньї, который мно­го двигался и то ли не успел, то ли не имел возможности по­мыться. Джен был знаком острый запах мужского пота — так пахло от ее любовника, Скотта Диксона, подполковника амери­канской армии, когда он возвращался с полевых учений. Был в букете исходивших от полковника запахов еще один, подобный тому, который исходил от полевого обмувдирования Скотта, — запах гидравлической жидкости. Будучи начальником оператив­ного отдела штаба 16-й бронетанковой дивизии, Скотт часто пользовался вертолетом. Третий, самый слабый, и все же отчет­ливый — запах горелого мяса. Это слепса заинтриговало ее, но она вспомнила, что сидящий рядом с ней человек — не кабинет­ный политик, способный лишь на пустые разглагольствования. Власть, которой он обладает, — результат определенных и жес­токих действий. На какой-то миг Джен захотелось взглянуть на руки полковника: не осталось ли на них следов крови. Но она быстро выбросила эту мысль из головы.

Погруженная в свои размышления, Джен наконец заметила, что машина миновала почти пустынные центральные улицы, и теперь ехала по жилому району, іде было множество магазинов, маленьких киосков и лотков, около которых толпился народ. На улицах вышедшие за покупками люди— рабочие, торговцы и попрошайки — толкаясь, спешили по своим делам, будто в Мек­сике ничего не изменилось. Осознав это, Джен выпрямилась и стала искать глазами солдат, которые в центре города встреча­лись на каждом шагу. Но не нашла. Даже полицейских, и тех не было видно. Похоже, то, что произошло с правительством, на жизнь этих людей пока никак не повлияло.

Когда машина остановилась у перекрестка, ожидая сигнала светофора, с обочины к ней бросился какой-то молодой мужчи­на. Он взглянул на Джен и улыбнулся. Озадаченная Джен не понимала, кто перед ней — попрошайка или торговец. И вдруг, без всякого предупреждения, он поднес к лицу зажигалку и вы­дохнул изо рта огненный шар.

Фокус незнакомца испугал Джен, и она невольно отшатну­лась, задев Гуахардо. Полковник, который задумчиво глядел в окно, обернулся посмотреть, что так напугало его соседку. Фо­кусник, продемонстрировав свое искусство, смотрел на женщи­ну, ожидая вознаграждения. И тут он заметил, что рядом с ней сидит полковник мексиканской армии. Широкая улыбка на его лице сменилась недоуменной гримасой. И все же он продолжал стоять, не двигаясь, пока не зажегся зеленый свет, и машина не рванулась вперед.

Внезапно Джен поняла, что она сидит, прислонившись к пол­ковнику. Она резко выпрямилась и, отодвинувшись в свой угол, провела рукой по волосам. Взяв себя в руки, Филдс посмотрела на Гуахардо. Он молча наблюдал за ней, ожидая, как она себя поведет. Джен натянуто улыбнулась:

—     Извините, полковник. Я не ожидала. Он застал меня врас­плох.

—      Их называют "трагафуэго", что значит — огнедышащие.

—    Зачем они это делают? То есть, я хочу сказать, разве это не опасно?

Глядя на Джен, Альфредо насмешливо улыбнулся:

—    Чтобы выжить, дорогая мисс Филдс. Они занимаются этим, чтобы как-то свести концы с концами. В удачный день трагафу­эго может заработать восемь-десять тысяч песо.

Быстро произведя в уме подсчет, Джен перевела девять тысяч песо в доллары. Следивший за ней Гуахардо усмехнулся, увидев выражение, появившееся на лице Джен.

—     Но ведь это чуть больше трех долларов США! — удивлен­но сказала она.

Полковник кивнул, явно довольный собой:

—     Ну да, и все же это больше минимальной заработной платы.

—      Но это опасно, ведь можно обжечься!

Видя, что журналистка попалась на крючок, Гуахардо решил позабавиться:

—       Ну, если вместо бензина или керосина использовать ди­зельное топливо и соблюдать осторожность, то ничего не слу­чится.

Джен слушала, и на ее лице все явственнее проступало изум­ление. А Гуахардо беспечным тоном продолжал:

—     Но главное здесь — не ожоги. Это — дело поправимое. А вот ущерб, который трагафуэго наносят своему здоровью, уже

Удивление на лице Джен постепенно уступало место отвра­щению, а полковник продолжал:

—      Но это, мисс Филдс, только начало. Самое страшное — поражение мозга. Процесс развивается медленно и тянется лет восемь-десять. Речь становится невнятной, и постепенно мозг умирает. Несчастный уже больше не может обеспечивать себе пропитание и, в конце концов, просто исчезает, а его место на перекрестке занимает тот, кто помоложе.

Джен чувствовала себя не в своей тарелке. Гуахардо знал - это отчасти объясняется тем, что она чувствует: ситуация вышла из-под ее контроля. Как и большинство американцев, журнали­стка привыкла добиваться своего. И теперь, когда ей это не уда­лось, она ощущала досаду. Но еще больше раздражало Джен другое: она оказалась не готова взглянуть в лицо мексиканской реальности. И это ей совсем не нравилось. Альфредо не скрывал своего удовольствия. Поездка оправдывала себя.

—     А что же делает правительство, полковник? Разве у него нет социальных программ или благотворительных мероприятий? Неужели глава страны не знает, что ему делать?

Гуахардо отвернулся от Джен и, глядя в окно, ответил:

—      Знает, мисс Филдс.

Потом, прищурившись, посмотрел на нее:

—     То, что вы сейчас увидели, — это результат проваливших­ся или фиктивных программ, которыми прежнее правительство оправдывало свое существование. Не сомневаюсь, что какой- нибудь политик или социальный служащий подыскал бы для трагафуэго, которого мы встретили, жалкую работу. И, в этом я тоже не сомневаюсь, наш трагафуэго работал бы, пока не исто­щились бы ассигнования или программа не была бы свернута после перевыборов политика. Что же касается благотворитель­ности, думаю, не стоит напоминать вам о том, что мы — люди гордые. Ваша американская благотворительность способна только унизить человека. А трагафуэго скорее умрет медленной, мучи­тельной смертью, чем поступится своей гордостью.

Не успел Гуахардо произнести эти слова, как машина остано­вилась. Джен огляделась, чтобы понять, где они находятся. Бесе­да так увлекла ее, что она не заметила, как они оказались в пригороде, который ничем не отличался от трущоб. Столь вне­запный переход от чистых широких бульваров городского цент- pa к убожеству нищей окраины выбил Джен из колеи. И хотя журналистские тропы и раньше заводили ее в такие гетто, она так и не сумела привыкнуть к ним. Ей не удавалось смириться с мыслью, что люди обречены жить в подобных условиях, и никто ничего не делает, чтобы им помочь. И когда предстояло отпра­виться в такое место, Джен нужно было время, чтобы подгото­вить себя к встрече с отчаянием, грязью и нищетой, которые — она это знала заранее — ожидают ее там. Но на этот раз подго­товиться не удалось, и это лишило ее душевного равновесия, хотя она всеми силами старалась восстановить его.

Водитель выскочил из автомобиля, чтобы открыть дверцу пе­ред полковником. Когда Джен посмотрела на Гуахардо, на лице его появилась коварная улыбка. Он напоминал кота, охотящего­ся за птичкой:

—     Во время интервью в Паласио Насиональ вы, мисс Филдс, спросили меня, что побудило нас сделать то, что мы сделали. Ступайте за мной, и я покажу вам.

Не дожидаясь ответа, полковник отвернулся и вышел из ма­шины.

В открытую дверцу машины ударила резкая вонь: тошнотвор­ная смесь гниющих отбросов и человеческих испражнений. Джен неврльно прикрыла нос и рот ладонью. Альфредо, ожидавший в нескольких шагах от машины, искренне забавлялся, глядя на нее. С его языка уже готово было сорваться язвительное замеча­ние, но он решил выждать: у него будет полно времени, чтобы ткнуть ее носом в реальную жизнь современной Мексики. Взяв себя в руки, Джен вышла из машины, ступив в жижу, покрывав­шую неровную мостовую. И снова на ее лице мелькнуло отвра­щение.

Поймав взгляд полковника, Джен поняла, что не только выставляет себя на посмешище, но и поступает именно так, как он рассчитывал. И поняв это, журналистка внезапно разозли­лась. Решив показать Гуахардо, что она — тоже не робкого де­сятка, Джен глубоко вдохнула зловонный воздух и заставила себя в упор посмотреть на полковника, при этом в ее взгляде появи­лись решимость и вызов.

С лица Гуахардо исчезла ухмылка. Он понял, что журналист­ке удалось оправиться от первого потрясения, и решил атако­вать. Голосом, который в этих обстоятельствах прозвучал неес­тественно любезно, он пригласил Джен и ее группу последовать за водителем — капралом Фаресоїкі.

Тед и Джо Боб подошли, держа аппаратуру наготове, и встали по обе стороны от Джен. Положив руку ей на плечо, Джо Боб нагнулся и спросил:

—      Все в порядке, мисс Филдс?

Легко сжав ладонь Джо, лежащую у нее на плече, Джен кивнула:

— Все идет отлично. Пойдемте, взглянем, что милейший пол­ковник желает нам продемонстрировать.

Она отпустила руку Джо и шагнула вперед.

При виде странной процессии обитатели трущобного городка останавливались и провожали ее недоуменными взглядами. Ше­ствие возглавлял капрал Фарес, на лице которого застыло за­гнанное выражение. Он то и дело оглядывался по сторонам, не­рвно кивая узнававшим его людям. За ним шел полковник Гуа­хардо. Вышагивая, как на параде, он, казалось, не обращал ни­какого внимания на происходящее вокруг. Следом, сбившись в тесную кучку, шли Джен, Тед и Джо Боб. У машины остался только солдат, который вел фургон съемочной группы. Время от времени он отгонял чумазых, оборванных ребятишек, подходив­ших слишком близко к машинам.

Ветхие жилища, выстроившиеся вдоль улицы, представляли собой немыслимое зрелище. Некоторые лачуги были сложены из шлакоблоков, просто наваленных друг на друга или скреп­ленных неровным слоем раствора. Между ними жались хибары, сколоченные из обрезков фанеры или досок. Высота строений не превышала двух метрах, двери были порой даже без коробок, а окон зачастую не было вообще. Крышами служили либо дос­ки, покрытые рваным толем, либо кое-как соединенные куски рифленого железа.

Постепенно Джен начала обращать внимание на людей. Уви­дев капрала и полковника, они расступались и спешили укрыть­ся в своих лачугах или темных закоулках между ними. Проходя мимо, Филдс заглядывала туда. На нее смотрели женщины и дети, стоявшие среди куч мусора и обломков строительных ма­териалов. В одной из щелей потрясенная Джен заметила женщи­ну, которая, сидя на корточках спиной к улице, испражнялась в открытую яму. "Вот, наверняка, одна из причин невероятной вони", — подумала Джен. На мгновение она удивилась: почему женщина делает это у всех на виду? Но, оценив размер доми­шек, поняла, что они слишком малы и примитивны, чтобы в них могли быть ванная или хотя бы уборная.

Над крышами беспорядочно переплетались электрические провода: сбегая со столбов, они исчезали в дверях домишек. По земле, между лачугами, змеились садовые шланги всех цветов и размеров, выходящие из отверстий, просто выпиленных или про­рубленных в стенах. Не нужно было обладать особой сообрази­тельностью, чтобы догадаться: именно так те, кому посчастливи­лось раздобыть нужные материалы, решали проблему водо- и электроснабжения.

По пути Джен ни разу не увидела ни табличек с названием улицы, ни номеров на домах. "Интересно, существуют ли они вообще?" — подумала она. Пока она размышляла над этим вопросом, капрал Фарес остановился у шлакоблочного домика, ничем не отличавшегося от множества других, мимо которых они прошли, и робко посмотрел на полковника. Гуахардо, не моргнув глазом, резко кивнул, то ли разрешая, то ли приказывая Фаресу войти.

Обращаясь к Джен и ее группе, Альфредо, наконец, нарушил молчание:

—      Не так давно, мисс Филдс, вы спросили меня: "Что заста­вило вас поднять руку на правительство, которому вы поклялись в верности?". Я попытался найти слова, чтобы объяснить вам это, но не смог. Как, думал я, описать всё это словами, чтобы умная и образованная женщина-янки — вроде вас, мисс Филдс, — поняла меня? И тогда я решил: вы должны увидеть воочию, что значит быть мексиканцем, когда у власти стоят равнодушные лидеры ИРП. Поэтому я и привел вас в дом моего шофера, кап­рала Фареса. Может быть, увидев все это, вы сумеете лучше понять, что заставило не только меня, но и миллионы мне по­добных решиться на отчаянный шаг. Можете снимать, если хо­тите. Возможно, вам удастся подыскать слова, которые я не на­шел...

Внезапно все обрело смысл: стычка с водителем, тягостное молчание в машине и смущение капрала Фареса, когда они про­ходили по улицам. К тому же, Джен начинала понимать, что поступок полковника — не что иное, как грубая попытка ис­пользовать ее в целях пропаганды, и все это, вместе взятое, еще больше разозлило ее. Лицо Джен омрачилось, на нем отразились гнев и презрение, которые вызывал у нее Гуахардо. Такое же выражение застыло на лице Альфредо: в нем кипела ненависть к этой женщине, которой нужна была только та правда, что укла­дывается в ее чистенькие представления о том, как должен быть устроен мир.

Обращаясь к Джо Бобу, Джен произнесла отрывистые указа­ния тоном, который выдавал ее неприязнь к полковнику.

—      Ладно, приступим к делу. Передайте мне ручной микро­фон.

Сдвинув назад наушники, Джо Боб включил магнитофон, по­слушал несколько мгновений, потом достал из бокового карма­на микрофон и передал его Джен. Тем временем Тед поднял камеру на плечо, собираясь приступить к съемке.

На этот раз обошлись без долгих приготовлений. Джен быст­ропривела в порядок длинные темно-русые волосы и дала ко­

—     

—     

—                 

—     

—     

—      

—    

—    

—     

—    

—       

—      

Карта 3: Расположение сил в Чинампасе

—   

—     

—     

—      

—   

—    

—    

—     

—      

—    

—   

   

Карта 6: Захват главного здания

—    

—    

—     

—    

—     

—                 

—    

—   

—   

—   

—    

—   

—      

—  

—   

—     

—     

—      

—     

—    

—     

—     

 

—     

—       

—    

—     

—    

—     

—    

—       

—    

—   

—    

—    

—    

—     

—     

—     

—    

—    

—    

—    

—      

—    

—    

—     

—                 

—    

—    

—    

—    

—    

—    

—     

—     

—   

—     

—    

—     

—           

—     

—       

—     

—     

—     

—     

—    

—     

—     

—      

—    

—    

—    

—    

—    

—    

—    

—     

—     

—     

—     

—    

—  

—    

—    

—    

—       

—       

—   

—     

—    

—     

—    

—     

—      

—       

—    

—       

—     

—   

—     

—    

—     

—    

—     

—    

—     

—     

—     

—    

—     

—   

—      

—      

—    

—    

—    

—     

—    

—    

—     

—    

—    

—     

—    

—    

—      

—    

—    

—     

—     

—    

—    

—    

—     

—    

—      

—      

—   

—    

—     

—     

Как можно говорить о том, что ты сделаешь, если тебе неведомы замыслы противника?

—     

—     

—    

—    

—    

—   

—   

—   

—    

—     

—    

—     

—     

—      

—    

—     

—   

—    

—     

—     

—   

—     

—    

—     

—    

—     

—      

—     

—    

—     

—     

—   

—     

—    

—     

—     

—    

—     

—     

—    

—    

—     

—    

—     

—     

—    

—    

—    

—   

—  

—        

—       

—    

—        

—    

—      

—     

—      

—     

—      

—       

—         

—     

—       

—    

—       

—      

—      

—    

—         

—     

—    

—        

—        

—    

—     

—      

—     

—     

—    

—    

—   

—   

—     

—    

—     

—    

—   

—     

—    

—    

—    

—    

—      

—    

—      

—    

—      

—     

—    

—     

—      

—    

—    

—    

—      

—   

—    

—    

—    

—     

—   

—    

—   

—    П

—    

—    

—    

—    

—       

—      

—    

—      

—    

—   

—     

—   

—   

—     

—   

—      

—     

—    

—       

—     

—   

—     

—      

—      

—    

—     

—    

—    

—      

—         

—    

—     

—     

—    

—    

—    

—     

—    

—    

—    

—    

—    

—   

—      

—   

—    

—    

—     

—     

—    

Теодор Рузвельт

какое-то равенство, когда солдаты понимают, что их коман­диры — тоже люди, тоже носят штаны и справляют нужду, это как-то уравнивает. К тому же, — застегивая брюки, подумал Альфредо, — стыдиться мне нечего. Если уж на то пошло, та­ким мужским достоинством можно только гордиться".

Гуахардо услышал, как дверь у него за спиной приоткрылась и из-за нее донесся смущенный голос заместителя начальника оперативного отдела:

—      Полковник Гуахардо! Извините за беспокойство, но вас просит к телефону полковник Молина.

—     И что же, майор, вы сказали эль президенте? Что я вышел?

Майор замялся:

—    Нет, господин полковник. Я сказал, что вы заняты неотлож­ным делом, требующим вашего личного присутствия.

Гуахардо застонал и, повернувшись, подошел к раковине.

—     Боже милосердный! Теперь полковник Молина подумает, что я заперся у себя в кабинете и трахаю секретаршу. Ступайте и скажите, что я иду.

Бросив краткое "есть", майор исчез, оставив Гуахардо сме­яться над собственной шуткой.

Решив переговорить с Молиной из своего кабинета, полков­ник уселся за большой стол красного дерева. Он снял трубку и сказал адъютанту Молины, что готов говорить с президентом, а когда Эрнандо заговорил, то перебил его:

—    Дружище, прежде чем ты перейдешь к делу, хочу тебе со­общить, что я просто-напросто писал.

Молина засмеялся, а потом съязвил, что подобные оправда­ния свойственны людям с нечистой совестью, что Альфредо па­ровал репликой:

—     Зато с чистыми штанами.

Молина снова залился смехом, а потом, успокоившись, про­изнес:

—     Что ж, полковник Гуахардо, рад слышать, что с мочевым пузырем у вас все в порядке.

Пришла очередь Гуахардо расхохотаться. Отсмеявшись, он продолжил:

—     Я уверен, Эрнандо, ты позвонил мне не для того, чтобы отвлечься от скучных обязанностей по управлению страной. Чем могу служить, мой президент?

—    Вообще-то, Альфредо, ты уже сотворил для меня чудо. За весь день у меня не было ни одного повода для смеха.

Зная, что разговор скоро примет серьезный оборот, Гуахардо все же не мог отказать себе в удовольствии еще немножко по­шутить над другом:

—       Вот как? Значит, когда у тебя возникает желание повесе­литься, ты звонишь в Министерство обороны?

Когда Молина заговорил снова, полковник заметил, что голос его звучит серьезно.

—     Во всяком случае, если я решу повеселиться, то наверняка не стану звонить Барреде, в Министерство иностранных дел.

Гуахардо сразу все понял:

—      Что, Эмануэль опять полез на стену?

—       Нет, Альфредо, на этот раз дело зашло дальше: наш ми­нистр иностранных дел вылез на крышу. Не успел американский посол выйти из его кабинета, заверив, что развертывание армии Соединенных Штатов носит чисто оборонительный характер, как в специальном выпуске американского телевидения сооб­щили, что группа американских конгрессменов составила про­ект резолюции, которая уполномочивает президента страны на­чать вторжение в Мексику.

Гуахардо выпрямился в кресле.

—     Ты не шугишь? Американский Конгресс отказался от сво­его права контролировать действия президента по использова­нию вооруженных сил? А Барреда не сказал, кто из конгрессме­нов сделал это заявление?

Когда Молина прочитал список сенаторов и конгрессменов, которые уже заявили о своей поддержке резолюции, Гуахардо на миг потерял дар речи. Он, как и Барреда, надеялся, что Кон­гресс Соединенных Штатов даст отпор тому, что они считали опрометчивым поступком американского президента. Если же Эрнандо сказал правду — а в этом Альфредо не имел повода сомневаться, — то получается, что Конгресс не препятствует использованию военной силы, а наоборот, способствует этому.

Несколько мгновений оба молчали: каждый, сидя в своем ка­бинете, пытался понять истинную цель столь неожиданного шага американцев. Может, он рассчитан на то, чтобы запугать их? Или послужить предупреждением? Гуахардо, как и Молина, знал, что такая же резолюция была принята Конгрессом США перед самым началом военных операций против Ирака в 1991 году. Возможно, таким образом Конгресс хочет сообщить им, что пробил последний час. Вот только для чего?

—      Чего вы ждете от меня, эль президенте? — спросил, нако­нец, Гуахардо.

Понимая, что друг умышленно обращается к нему официаль­но, давая понять, что вопрос исходит от полковника Гуахардо, министра обороны, Молина и ответил как президент:

—       Как ты ни противишься этой идее, придется тебе лично встретиться с военачальниками Гватемалы, Гондураса, Сальва­дора, Никарагуа, Коста-Рики, Панамы, Колумбии, Венесуэлы и Кубы, чтобы выработать стратегические операции по внедре­нию их вооруженных сил в наши планы обороны. Полковник Барреда сейчас посылает официальные просьбы правительствам этих стран об оказании обещанной помощи.

—        А как насчет ООН и Организации Американских Госу­дарств? Он не потребовал экстренно созвать сессии этих орга­низаций?

—     Потребовал. Но что они решат, Альфредо, — не твоя забо­та. Тебя сейчас должно заботить одно — оборона республики.

Последние слова Молины прозвучали как приказ. Значит, пока Гуахардо не должен вмешиваться в вопросы международной по­литики. И все же он, не удержавшись, предупредил друга:

—     Ты наверняка понимаешь, Эрнандо, что такая помощь обой­дется нам недешево. Каждый из новых союзников заломит свою цену, ожидая, что мы с ней согласимся, особенно кубинцы. А им я доверять не могу.

—      Я тоже, Альфредо. Только что нам остается делать? Мо­литься о том, чтобы случилось чудо? Надеяться, что американцы поймут свою ошибку и начнут считаться с нами, как с равными? Нет, от них этого не дождешься. Пока Соединенные Штаты смот­рят на нас сверху вниз, как на непослушных детей, которых время от времени необходимо проучить, они не станут прислу­шиваться к голосу рассудка. Поэтому, как ни претит мне эта мысль, я не вижу иного выхода, кроме вооруженного сопротив­ления в случае любого нарушения границы.

После долгой паузы Гуахардо задал вопрос, ответ на который он был обязан получить. Медленно, отчетливо выговаривая сло­ва, он произнес:

—     Если я правильно понял, эль президенте, вы приказываете армии пресекать любое вторжение американцев, при необходи­мости применяя оружие?

—      Да, Альфредо. Таков мой приказ. У тебя есть еще вопро­сы?

Больше вопросов у Гуахардо не было. Что еще он мог ска­зать? Все уже не раз обдумывалось и обсуждалось. Чтобы сохра­нить власть и успешно провести реформы в стране, Совет три надцати был обязан доказать, что может защитить Мексику и ее народ. Если они начнут отступать и позволят американцам за­нять хотя бы клочок мексиканской земли, это будет расценено как слабость, и Совет навсегда потеряет авторитет в глазах народа. Ответив Молине, что больше вопросов у него нет, Гуа­хардо повесил трубку и, откинувшись на спинку кресла, уста­вился в пространство.

И вдруг, неожиданно для самого себя, полковник сделал то, чего не делал с раннего детства: в тишине холодного, пустого кабинета он стал шепотом молиться Богородице, прося у нее совета и утешения.

Сенатор Джимми Херберт с такой силой грохнул кулаком по столу, что опрокинул два бумажных стаканчика, в которых был чай со льдом. Люди, сидевшие за соседними столиками, удив­ленно замолчали. Сам Херберт этого не заметил: все его внима­ние было приковано к единственному соседу по столу, которым был Эд Лыоис, представитель от штата Теннесси.

Льюис, привыкший вызывать у коллег столь бурную реакцию, сохранял полную невозмутимость. Сидя напротив Херберта, он поднял перевернутые стаканчики и принялся промокать салфет­кой пролитый чай.

—        Помилуйте, сенатор Херберт, я ведь только сказал, что ваша резолюция — глупейший законодательный акт со времен решения по Тонкинскому заливу. Вся разница в том, что авторы тонкинской резолюции знали, на что они идут.

Подавшись к Льюису, все еще красный от гнева сенатор, ста­раясь взять себя в руки, сдавленно прорычал:

—         Пошли вы к черту, господин конгрессмен Эд Льюис! Я отлично слышал все, что вы сказали. Какого дьявола вам пона­добилось говорить, что события в юго-восточной Азии имеют какое-то сходство с тем, что происходит сейчас в Мексике? Война во Вьетнаме давным-давно закончена. Она стала историей. Или вы об этом не знаете?

Эд с прежней безмятежностью продолжал -ликвидировать раз­гром, который учинил на столе Херберт.

—      Как же, слышал. Прежний президент говорил об этом. — Оторвавшись от своего занятия, Льюис взглянул на собеседника. — Только я не думаю, что он имел в виду, будто мы должны забыть о ней и о полученном во Вьетнаме уроке. А урок этот заключа­ется в том, что военное вмешательство имеет свои пределы.

Джимми откинулся назад и воздел руки к небу:

—      Кто говорит о военном вмешательстве? Мы вовсе не соби­раемся вмешиваться во внутренние деута Мексики. Моя резолю­ция не санкционирует подобных действий.

Пришел черед Эда возмутиться. Он швырнул на пол салфет­ку, которой промокал чай, и накинулся на Херберта:

—     Да будет вам, господин сенатор! Кого вы хотите провести? Все дело в том, что ваши чертовьї законники в Сенате считают, будто умные слова, за которыми они стараются скрыть смысл своих действий, способны кого-то одурачить. Неужели вы и ваши соратники всерьез верите, что резолюция, уполномочивающая президента — дальше я цитирую — "использовать в пригранич­ных районах США и за их границами все необходимые меры, дабы защитить народ Соединенных Штатов и обеспечить их тер­риториальную целостность", заставит мексиканцев в страхе от­ступить и выполнить то, что мы от них хотим? — Льюис наце­лил на собеседника указательный палец, желая подчеркнуть смысл сказанного. — Конечно, вы можете как угодно называть дей­ствия, на которые уполномочили президента. Но я скажу вам, как их назовут сами мексиканцы — вторжением.

Вцдя, что ему удалось вывести Льюиса из себя, Херберт сразу успокоился, сменил тактику и с непринужденностью профессио­нального политика изобразил на лице улыбку:

—    Ладно, назовем это вторжением. Ну и что же? Что остается делать мексиканцам? Стрелять в нас снарядами, начиненными кактусами?

Если предыдущую вспышку Эд разыграл, то на этот раз он разозлился всерьез:

—       Я вам не верю! Вижу, вы сами не ведаете, что творите. Надеюсь, вы хотя бы отдаете себе отчет в том, что на этот раз залив, о котором идет речь, — Мексиканский, а не Персидский? И мы имеем дело не с арабами, а с мексиканцами, своими сосе­дями, жителями Северной Америки, которые, к тому же, в са­мих Соединенных Штатах составляют пять процентов населе­ния. Они не собираются сидеть сложа руки и смотреть, как аме­риканские войска маршируют по их стране. Они поступят так, как поступали каждый раз, когда мы двигались на юг: будут сражаться. — Лыоис отвернулся от Херберта и замолчал. По­том, после минутного раздумья, добавил: — К тому же, нам даже неизвестно, имеет ли отношение нынешнее правительство Мек­сики к набегам на границе. Как знать, может, кто-то инсцениру­ет эти рейды, пытаясь вынудить нас к интервенции, как это сде­лал в 1916 году Панчо Вильяі

—         Какая нам разница, Эд, кто в ответе за это? Никакой. Абсолютно никакой. Важно другое, мой дорогой знаменитый коллега из штата Теннесси — то, что американцы умирают у себя на родине, защищая свою границу. Когда дело доходит до защиты своего дома и своей семьи, уже не важно, кто на самом деле в ответе за нависшую над нами угрозу. — Херберт встал и собрался идти, но задержался, чтобы закончить тираду. — И ваши благородные идеалы тоже не важны. Важно то, дорогой мой, что кто-то угрожает Соединенным Штатам, и мы, руковод­ство страны, должны принять меры, чтобы покончить с этой угрозой.

Льюис, продолжая глядеть в сторону, насмешливо захлопал в ладоши:

— Прекрасная речь для избирательной кампании, сенатор. Просто не придерешься. Единственное, о чем вы забыли упомя­нуть, — это мамуля, яблочный пирог и соседская девчушка. На избирателей из глубинки это действует безошибочно.

Взбешенный Херберт чуть было не послал Льюиса подальше, но сдержался. Сжав кулаки, он повернулся и стремительно вы­шел, оставив Эда наедине со своими мыслями. На какое-то мгно­вение конгрессмена охватила растерянность: как предотвратить то, что он считает заведомой катастрофой?

Хотя проблема, вставшая перед вторым лейтенантом Нэнси Козак, могла показаться сущим пустяком по сравнению с тем, что заботило таких людей, как Джен Филдс, Эд Льюис или пол­ковник Гуахардо, для нее она была вполне реальной и неотлож­ной. В волнении и спешке, которые сопровождали выступление и развертывание 16-й дивизии, Козак совершенно забыла счи­тать дни. И только утром, вскоре после завтрака, почувствовав боль внизу живота, она поняла, что забыла сунуть в рюкзак пач­ку гигиенических пакетов.

Прекрасно зная, что гигиенические пакеты — не тот предмет, который можно получить у сержанта, ведающего снабжением роты, или у батальонного интенданта, Нэнси решила пока обой­тись перевязочным материалом. Зайдя в заросли кустов, росших метрах в ста от расположения взвода, она вскрыла личный пакет первой помощи, достала из него большую повязку, воспользо­вавшись ею вместо гигиенического пакета. Всю первую полови­ну дня Нэнси как-то обходилась, но ближе к вечеру почувство­вала, что марлевая повязка промокла. И если с неприятными ощущениями еще можно было как-то смириться, то скрыть уси­ливающийся запах она никак не могла. Неприятности усуіубля- лись теснотой в башне "Брэдли" и техасским зноем.

Раньше или позже придется сменить повязку. Только на что — вот в чем вопрос. Можно, конечно, использовать новую — в аптечке первой помощи, которой укомплектована "Брэдли", их несколько. Только вот экипаж может ее не понять, ведь аптечка находится в машине не зря. Если начнутся боевые действия, ее содержимое может оказаться жизненно необходимым. И никто, даже самый лояльный член экипажа, не одобрит ее действий. Их не касается, что она сделает со своим собственным пакетом, но аптечка первой помощи принадлежит всем.

Пока они резво катили по. дороге, не обращая внимания на случайные "легковушки" и "пикапы", которые шарахались, ус­тупая путь двадцатилятитонной бронированной махине, Нэнси Козак продолжала лихорадочно искать выход. Взять туалетную бумагу? Нет, не подойдет. Подружка из Уэст-Пойнта как-то раз попробовала этот вариант на полевых учениях. Туалетная бума­га моментально пропиталась кровью и раскисла. Был еще один выход — тряпье, которым пользовались для протирки оружия и проверки уровня масла в системах "Брэдли" — но тоже не луч­ший: почти все тряпки были уже грязными.

Когда БМП одолела очередной поворот дороги, Нэнси поня­ла, что ее молитвы услышаны. Впереди, меныце чем в сотне метров, показалась заправочная станция с открытым допоздна магазинчиком. Повеселев, она включила интерком и крикнула водителю, чтобы он остановился у заправки.

Удивленный приказом лейтенанта и ее взволнованным голо­сом, водитель Луи Фридмен круто взял руль вправо и въехал на стоянку заправочной станции, едва не задев стоявший у бензо­колонки "пикап". Как только "Брэдли" остановилась, Козак спу­стилась в башенку, сняла шлемофон и, схватив куртку и кевларовую каску, приготовилась выйти наружу.

Стрелок, сержант Терри Тайсон, недоуменно посмотрел на нее:

—     Что случилось, лейтенант? Куда это вы?

Нэнси попыталась изобрести какой-нибудь повод: мол, хочу что-то там проверить, но передумала. Посмотрев сержанту в гла­за, она выпалила:

—     Если вы непременно хотите знать, то мне нужно зайти в магазин купить гигиенические пакеты.

Несколько секунд они молча глядели друг на друга. Наконец до сержанта дошел смысл сказанного.

—    Все в порядке, лейтенант. Просто я должен знать, что от­ветить командиру, если он выйдет на связь.

Нэнси вытаращила глаза:

—    Если командир спросит, не говорите ему, почему мы оста­новились.

—      Что же ему сказать?

—    Да все, что хотите! Скажите, что я пошла проверить пози­цию другого взвода или еще что-нибудь. В конце концов, скажи­те ему, что я пошла в туалет. Придумайте что угодно, только...

—     Ладно, лейтенант, не волнуйтесь. Я вас прикрою.

Козак улыбкой поблагодарила сержанта и, подтянувшись, вылезла из открытого люка. Когда она ушла, Фридмен обратил­ся к Тайсону по интеркому:

—     Куда пошла наша лейтенантша?

—     Она потекла, и ей понадобились прокладки.

Фридмен не понял, что прозвучало в тоне сержанта — недо­вольство или нетерпение. Снова включив микрофон, он решил подразнить Тайсона:

—      А я-то думаю, чем это пахнет?

—      Господи, Фридмен, ты что, не знаешь, как пахнет баба в жаркий день?

—      Отчего же, сержант. Знаю, но в "Брэдли" я еще с этим не сталкивался.

Тайсон ехидно парировал:

—    Тогда добро пожаловать в новую армию. Здесь ты быстро к этому привыкнешь.

—     А что? Ничего страшного. Если уж я столько месяцев тер­плю, как ты портишь воздух, то как-нибудь переживу и это. Пусть только сама их выбрасывает.

Увидев, что лейтенант Козак с довольной улыбкой выходит из магазина, держа пакет подмышкой, Тайсон не стал отвечать Фридмену. Он просто наблюдал за лейтенантом и думал: удастся ли ему когда-нибудь привыкнуть к ней? Может, это далось бы легче, будь она дурнушкой. Тогда ему, хотя бы, не пришлось то и дело скрывать возбуждение, когда они сидят бок о бок в тес­ной двухместной башне "Брэдли".

Взобравшись наверх, Козак поставила мешок и вынула из него две банки охлажденной содовой воды. Одну она протянула Фридмену, другую — Тайсону. Подавая банку сержанту, она улыб­нулась:

—     Спасибо, сержант. Благодарю, что прикрыли.

Открывая банку, Тайсон улыбнулся в ответ:

—       Нет проблем, лейтенант. Ведь мы, как-никак, один эки­паж. Верно, Фридмен?

Глотнув содовой, Фридмен взглянул на Козак, потом — на Тайсона. "Да уж, экипаж подобрался — что надо", — подумал водитель. Он — чернокожий парень из Кливленда, Тайсон — деревенщина из Джорджии, а лейтенант — двадцатидвухлетняя девица из какого-нибудь чистенького обеспеченного пригорода. И вот они втроем сидят на самой границе Техаса и попивают содовую. Вслух же он сказал:

—      Еще бы, сержант. Так оно и есть.

Ни у Альвареса Коллеса, ни у его брата Хулио не было ни малейшего намерения послужить поводом для начала войны. Этим утром у них была только одна цель — ограбить банк, и им каза­лось, что сделать это в Америке будет проще простого. Ведь банков в Южном Техасе — пруд пруди, охраняются они слабо, а расположены, большей частью, вблизи главных дорог и шоссе. "Плевое дело, — убеждали они двух своих дружков. — Нужно только войти в любое пригородное отделение банка, пригрозить служащим пистолетом — и за пять минут у нас будет больше денег, чем мы сумеем заработать на доставке пиццы за пять лет".

Альварес, старший из братьев, легко сумел убедить младшего в реальности своего плана. А двух друзей, уставших маяться в трущобах Южного Техаса, уговаривать почти не пришлось. Про­жив в Америке два года, они усвоили несколько суровых истин. Первая из них гласила: хоть они, колумбийцы, и принадлежат к европеоидной, то есть белой расе, все равно в Америке их никто не будет считать белыми, Втораія истина несколько уравновеши­вала первую. Расхожая мудрость гласит, что деньги уравнивают всех. Имея деньги — а деньги сами идут в руки к тем, кто доста­точно смел, чтобы их взять, — они могли бы жить не хуже белых.

Присутствие американских войск нисколько не смущало бра­тьев Коллес и их друзей. Ведь в Колумбии войска — обычное явление. И поскольку братья знали, что солдаты везде одинако­вы, они не видели разницы между ними и полицейскими, кото­рые частенько заглядывали в дешевые закусочные и разъезжали по городу в американских патрульных машинах — громоздких и маломощных. К тому же, имея при себе два автомата, дробовик и три автоматических пистолета, они могли рассчитывать, что сумеют отбить у местной полиции охоту преследовать их слиш­ком рьяно. Найдется немного желающих положить свою жизнь, спасая чужое добро.

Пока братья Коллес готовились одним махом достичь и бо­гатства, и славы, капитан Стэнли Уиттворт совершал утреннюю проверку караулов или, по крайней мере, пытался ее совершить. Остановившись у закусочной, Уиттворт с водителем ждали в своем "хамви", пока помощник шерифа Глен Бриско соизволит выйти. Нетерпеливо поглядывая то на часы, то на дверь закусочной, капитан все больше выходил из себя. Впереди было полно рабо­ты, а этот Бриско, служивший связующим звеном между шери­фом и Уиттвортом, заставлял капитана заниматься делами, не только непревычными для него, но и неприятными.

Хоть Бриско и носил форму, Стэнли считал его штатским. Помощник шерифа отлично знал свое дело, и здесь никаких проблем не было. На прошлой неделе он очень помог Уиттворту и его офицерам — познакомил с окрестностями, рассказал, как живут и чем занимаются здешние жители. На капитана произве­ло впечатление и то, как Бриско обращается с нарушителями закона. И все же он считал, что в свободное от исполнения обязанностей время, Глен проявляет излишнюю небрежность — и в одежде, и в поведении. Даже его разговоры — когда Стэнли позволял втянуть себя в них — касались вещей, не имеющих никакого отношения к их заданию. Капитан почти сразу понял, что пост помощника шерифа для Бриско — не что иное, как работа, способ зарабатывать себе на жизнь. По мнению Уитт­ворта, ему не хватало того развитого чувства долга, которое от­личает военного человека от штатского. Поэтому капитан тер­пел Бриско и пользовался его услугами, но про себя давно ре­шил: случись что, он будет поступать по собственному разуме­нию и полагаться на своих людей — верных, обученных, дис­циплинированных.

Видя, что Глен углубился в беседу с двумя другими завсегдата­ями закусочной и не спешит выходить, Стэнли стал изучать ле­жавший на коленях планшет. На одной его стороне была карта юго-восточного района Ларедо, где дислоцировались 1-й и 2-й взводы его роты, на другой — топографическая карта юго-вос­точной окрестности города, где 3-й взвод проводил патрулиро­вание на дороге. Обе карты покрывала прозрачная пленка, на которой были отмечены черные треугольники контрольно-про- пускных пунктов и маршруты патрулирования. Эти условные значки, нанесенные жирным фломастером, частично закрывали названия улиц и символы объектов на карте района, и все же их

Снова бросив взгляд в сторону закусочной, капитан увидел, что помощник шерифа, поставив ногу на стул, все еще беседует с приятелями. Посмотрев на часы, он решил дать Глену еще пять минут, а потом уехать. Сотрудничество — сотрудничеством, но всему, в конце концов, есть предел.

Подъехав к банку, который братья присмотрели заранее, Ху­лио Коллес остановил машину. Из боковой дверцы белого фур­гончика, на котором красовалась реклама пиццерии, где они работали, появился Альварес Коллес. В левой руке он держал большую квадратную коробку с пиццей. Оставив дверь фургона открытой, он быстро огляделся по сторонам и только потом направился ко входу. Увидев, что с разных сторон приближают­ся два его приятеля, Альварес удовлетворенно кивнул и толкнул дверь. Оказавшись внутри, он быстро осмртрелся и двинулся к кабинету, где сидел управляющий. Охранник, мужчина лет пяти­десяти, окинул Альвареса недоуменным взглядом и, обернувшись к одному из стоявших кассиров, спросил, кому пришло в голову есть пиццу в такую рань. Занятый разговором, он не заметил, как вошли сообщники Альвареса. Один — долговязый брюнет с белым пластиковым мешком в руке — остался у двери. Второй — невысокий крепыш с бегающими глазками — пересек помеще­ние и повернулся так, чтобы видеть Альвареса, охранника и вер­зилу у двери.

Альварес, не задерживаясь, вошел в кабинет управляющего и молча остановился у стола. Управляющий, мужчина лет сорока, поднял голову и вопросительно посмотрел на вошедшего, явно не понимая, зачем к нему явился разносчик пиццы. Он уже со­брался что-то спросить, когда Альварес быстрым движением сунул руку в коробку и извлек черный автоматический пистолет.

Уиттворт снова уставился в карту, когда его водитель заме­тил:

— Похоже, в закусочной что-то стряслось, сэр.

Не поняв, капитан взглянул на водителя, который указывал на противоположную сторону улицы. Стэнли обернулся и увидел, как из дверей, забыв надеть шляпу, выскочил Глен. С озабочен­ным лицом он побежал к "хамви", прижимая к уху портативную рацию. Глядя на помощника шерифа, Уиттворт подумал, что за всю неделю ему не приходилось видеть, чтобы тот двигался с такой прытью. Одним прыжком оказавшись на заднем сиденье открытого "хамви", Бриско крикнул водителю, чтобы тот тро­гался и, выехав со стоянки, свернул налево.

Водитель послушно завел двигатель и приготовился ехать, но капитан, положив руку ему на плечо, сделал знак не спешить. Повернувшись к помощнику шерифа, он спросил:

—      Куда мы едем?

Просунув голову между Уиттвортом и водителем и тяжело дыша, Бриско ответил:

—      Какие-то мексиканцы грабят банк в двух кварталах отсю­да. Они открыли стрельбу и ранили охранника.

Капитан на секунду задумался. Каждому ясно, что ограбление банка — дело полиции. И если Бриско, как страж порядка, чув­ствовал, что должен вмешаться, то Уиттворт, армейский офи­цер, вовсе не был уверен, что обязан доставить помощника ше­рифа к месту происшествия. С другой стороны, тот факт, что здесь замешаны мексиканцы, несколько менял дело. Вопрос, зачем мексиканцам грабить банк, не занимал Стэнли. Он знал, что в Вермонте, под конец Гражданской войны, конфедераты инсце­нировали налеты канадцев на банки, чтобы таким образом дот быть деньги на военные нужды. Его удивило другое: что мекси­канцы занимаются этим средь бела дня, когда вокруг полно час­тей регулярной армии. Это просто не укладывалось у него в голове. Можно подумать, Что они решили столь затейливо по­кончить счеты с жизнью.

Глядя, как Уиттворт сидит, будто наседка на яйцах, и обдумы­вает ситуацию, Бриско кипел от злости.

—        Чего вы, черт возьми, ждете, капитан? Может, особого указания губернатора? А в это время мексиканцы убивают на­ших ребят! Вы что же, так и будете сидеть, ничего не делая?

Глен был прав: независимо от мотивировки, полномочий и подчиненности, истина заключалась в том, что американцев уби­вают, тогда как капитан, вместе со своей ротой, направлен сюда, чтобы это предотвратить. Налет мексиканцев на банк, какими бы причинами он ни объяснялся, внезапно стал личным оскорбле­нием для него, для его роты и для всех Соединенных Штатов — оскорблением, которое не должно остаться безнаказанным.

Отбросив все сомнения, Уиттворт велел водителю трогать, и выполнять распоряжения помощника шерифа. Когда они выеха­ли на улицу, капитан взял ручной радиомикрофон и начал отда­вать команды своим взводам, переводя штатские выражения Брис­ко на язык военных терминов, понятных командирам.

Сидя на обочине дороги рядом с заграждением, организован­ным ее взводом на шоссе № 83 к югу от Ларедо, лейтенант Козак заканчивала завтрак. Подцепив неопознанный съедобный объект, который первый сержант роты плюхнул на середину та­релки, она раздумывала, что с ним сделать — съесть или выбро­сить, когда с башни "Брэдли" ее окликнул сержант Тайсон:

—        Эй, лейтенант, свежие новости от командира. Он,хочет, чтобы рота пришла в боевую готовность.

Гладя на Тайсона, Козак удивленно переспросила:

—     В боевую готовность? Но почему?

—        Командир почти ничего не сказал. Я только понял, что где-то в Ларедо мексиканцы затеяли перестрелку с полицией.

Козак не сводила с сержанта глаз. Почти ничего не сказал? В городе идет перестрелка, а Тайсон считает, что командир почти ничего не сказал? Странные понятия у сержанта! Отставив та­релку, лейтенант решила, что будет лучше, если она сама свя­жется с командиром и выяснит, что происходит. Завтрак может и подождать. Тем более, что неопознанный объект, который пер­вый сержант подал ей, был далеко не первой свежести.

На повороте "хамви" так круто взял вправо на авеню Кипари­сов, что Уиттворта по инерции швырнуло влево, и ему пришлось вцепиться в борт. Машина уже наполовину прошла поворот, вы­руливая на левую полосу движения, когда из-за угла, двигаясь в противоположном направлении, выскочил белый фургон с боль­шой пластиковой пиццей на крыше. Скорость, с которой он летел, й крутой поворот привели к тому, что его занесло на середину улицы, как это случилось и с "хамви". Водитель Уитт­ворта до отказа вывернул руль вправо и, чудом избежав столкно­вения, вылетел на тротуар, сбил два газетных стенда и только потом резко остановился. Капитан увидел, как фургон стреми­тельно промчался мимо. Боковая дверца была открыта, и он успел заметить внутри двух смуглых мужчин с оружием в руках.

Мгновение — и фургон исчез в конце той улицы, по которой они только что проехали. Поняв, что это именно та машина, которая им нужна, Стэнли приказал водителю следовать за фур­гоном. Но водитель никак не отреагировал на его приказ. Мерт­вой хваткой вцепившись в руль и широко разинув рот, он хватал воздух, стараясь отдышаться и прийти в себя. Уиттворт тронул его за руку и громко повторил приказ. Не закрывая рта, води­тель медленно повернул голову и уставился на командира выта­ращенными глазами. Стэнли потряс его за плечо и еще раз по­вторил приказ. Последовала минутная пауза, после чего осип­шим голосом водитель произнес чуть слышное "о'кей".

Едва лейтенант Козак успела забраться в "Брэдли" и надеть шлемофон, как капитан снова вышел на связь. Отдавая приказы, он отчаянно пытался сориентироваться по карте и при этом уси­деть на месте. Бриско следил за белым фургоном, бешено лави­ровавшим в потоке машин. Помощник шерифа хотел было при­стегнуться, но передумал: ремень мешал бы ему. Но даже при­близив губы к самому уху капитана, он, сквозь рев мотора, су­мел сообщить ему только одно: они едут по шоссе № 83, веду­щему из города йа юг.

Водитель "хамви", который уже пришел в себя, старался ис­пользовать' преимущество своей быстроходной машин&і, чтобы сократить разрыв: он то выезжал на тротуар, то несся по газо­нам, распугивая оказывающихся на пути пешеходов. На очеред­ном повороте — Уиттворт в это время смотрел на карту — зад­ние дверцы фургона распахнулись.

—     Пригнитесь же, черт возьми! — перекрывая рев двигателя, гаркнул Бриско.

Подняв глаза от карты, Стэнли успел вовремя заметить на­правленное прямо на него дуло автомата. Это картину увидел и водитель и, как и в первый раз, отреагировал резким поворотом руля, в результате чего "хамви" врезался в фонарный столб. На мгновение машина встала на дыбы, будто собралась влезть на него, потом под ее тяжестью столб рухнул, а "хамви" остался "сидеть" на его обломке, как на пне. От столь резкой остановки Бриско выбросило через ветровое стекло на капот. Уиттворта, который пригнулся, чтобы укрыться от огня, тоже швырнуло вперед, но не так сильно, и его кевларовая каска пробила второе ветровое стекло.

Когда машина застыла на месте, водитель выскочил наружу и набросился на капитана, который, медленно выпрямившись, высвобождал каску из пробоины в стекле.

—      Все, капитан! С меня хватит. Две таких встряски за один день — это уже слишком! И не пытайтесь, черт возьми, испыты­вать судьбу в третий раз.

Еще не вполне оправившись от выстрелов, столкновения со столбом и удара о ветровое стекло, Стэнли покосился вправо и заметил, что передние колеса "хамви" висят в воздухе. Про себя он подумал, что на сегодня и с него хватит. Но капитан не при­вык так легко сдаваться. Потрясение сменилось замешательством, которое уступило место вспышке ярости. Схватив микрофон, он настроился на радиосвязь роты и дал приказ всем взводам любой ценой задержать белый фургон с мексиканцами. "Этим ублюд­кам не удастся посрамить армию Соединенных Штатов и уйти безнаказанными", — решил он.

Козак со своим взводом продолжала ждать у дорожного заграждения. Третий взвод, в момент получения приказа дежу­ривший у заграждения, оставался на своем месте. Его "Брэдли", с заведенным двигателем и пушкой, направленной в сторону Ла­редо, перекрывала правую сторону дороги, а "Брэдли" лейтенан­та Козак, тоже в полной боевой готовности, — левую. Два ос­тальных отделения, под командованием взводного сержанта Ри- веры, готовые к старту, стояли на обочине дороги в пятидесяти метрах южнее того места, іде находились первые две машины.

Ожидая появления фургона, Козак попыталась связаться с Уиттвортом, но он почему-то не отвечал. Лейтенант не была уверена,что правильно поняла распоряжение командира. Его последний приказ — задержать фургон пиццерии — был, по меньшей мере, двусмысленным. Козак не знала, что от нее тре­буется: сразу открыть огонь или сначала предложить находя­щимся в фургоне подвергнуться обыску и сдаться? Имеет ли рна право открывать огонь на поражение, если они окажут сопро­тивление или попытаются скрыться? И что, черт возьми, имел в виду комаццир, когда приказал задержать фургон любой ценой: просто преградить ему путь? Дать предупредительные выстрелы из стрелкового оружия? А может, он хочет, чтобы она залпом из 25-миллиметровой пушки разнесла фургон на части?

Все эти вопросы и многие другие роились в голове у лейте­нанта, Когда Тайсон крикнул в интерком:

—     Эй! Вон они! В нашем направлении движется белый фур­гон. Похоже, он очень спешит.

Поднеся к глазам бинокль, Нэнси навела его на дорогу. И правда, замеченный Тайсоном белый фургон мчался в южном направлении, стремительно приближаясь. На крыше его красо­валась большая пластиковая пицца, подтверждавшая, что это — именно та машина, за которой идет охота. Это они... Ни на вопросы, ни на уточнения времени не оставалось. Придется дей­ствовать на свой страх и риск. Сомнения и нерешительность исчезли. Это они!

Выпустив из рук бинокль, — он повис на перекинутом через шею ремешке, — Козак высунулась из люка и перегнулась впра­во, ища глазами штаб-сержанта Джонни Стрейнджа, командира третьего отделения. Он стоял, прислонившись к своей машине, и разговаривал с солдатом, коїда лейтенант подозвала его. Под­хватив винтовку, Стрейндж бросился к ней.

Не дожидаясь, пока штаб-сержант подбежит, Козак начала издали отдавать приказания:

—      Сержант Стрейндж, по дороге приближается белый фур­гон. Остановите его. Только не стреляйте, повторяю: не стре­ляйте, пока они не откроют огонь первыми. Ясно?

Держа М-16 в левой руке, Стрейндж остановился и, взмахнув правой, кивнул. Не тратя времени даром, он повернулся кругом и громовым голосом закричал:

—     Третье отделение, слушай мою команду! Это они. Все по местам! И никакой стрельбы, пока не услышите приказа — мо­его или лейтенанта.

Он оглядел своих людей, которые, надевая каски, занимали места за бетонным дорожным заграждением. Для полной уверен­ности сержант еще не раз громко повторил:

—      Не стрелять без команды — моей или лейтенанта.

Убедившись, что все успели приготовиться, Козак переклю­чила рацию на частоту взвода. Потом, оглянувшись на машины своего подразделения, предупредила сержанта Риверу, что, судя по всему, фургон, который они дожидаются, на подходе. Она велела ему, с первым и вторым отделениями оставаться на месте и быть готовым, по первому же приказу начать преследование. Сержант ответил деловым: "Будет исполнено" — и отключился. Убедившись, что взвод готов действовать, Нэнси спустилась в башню и приготовилась переключить рацию на командную час­тоту, но тут из интеркома раздался голос Тайсона:

—     Лейтенант! Они увидели нас и остановились.

Забыв о командной частоте, Козак приникла к окулятору при­цела. Тайсон уже "поймал" фургон — перекрестие прицела на­ходилось в центре машины, стоявшей на дороге метрах в пяти­стах от них.

—      Вы уверены, сержант, что они увидели нас?

Оторвав взгляд от своего прицела, Тайсон на секунду задер­жал его на сидящей рядом Нэнси. "С пятисот метров только слепой может не увидеть пятидесятипятигаллонные красно-бе­лые цилиндры, бетонные барьеры, колючую проволоку и запре­щающие знаки, не говоря уже о двух двадцатипятитонных "Брэд­ли" высотой почти в три метра, стоящих прямо за загражде­нием", — подумал он, но придержал язык и ответил кратко:

—     Да, лейтенант, уверен.

—      Они разворачиваются!

Метнувшись к прицелу, Тайсон поймал в него фургон, преж­де чем он успел развернуться на 180 градусов. Но лейтенант еще раньше высунулась из люка и крикнула сержанту Стрейнджу:

—     Сержант, вы с третьим отделением оставайтесь на месте. Я с остальным взводом преследую фургон.

Спрыгнув вниз, она по рации приказала Ривере возглавить остаток взвода. Тем временем сержант Стрейндж со своими людь­ми открыл проход в заграждении. Услышав адресованный Стрей­нджу приказ, Фридмен, водитель Козак, уже знал, что за этим последует. Он отпустил стояночный тормоз, включил передачу и приготовился тронуться с места. Не дожидаясь двух остальных "Брэдли", Козак приказала Фридмену трогаться.

Поспешно отойдя с дороги, солдаты третьего отделения про­водили глазами машину лейтенанта, которая стремительно обо­гнула заграждение, по пути сбив один из бочонков. Мотор прон­зительно взвыл, потом водитель переключил сцепление, и "Брэд­ли", миновав барьер, выскочила на дорогу. Несколько секунд спустя мимо промчались две других БМП под командованием Риверы, который стоял в открытом люке первой из них. Ско­рость машин уже приближалась к максимальной, поэтому им было трудно лавировать, огибая заграждение. Так что никто из солдат, выстроившихся на безопасном расстоянии по обеим сто­ронам дороги, не удивился, когда "Брэдли" Риверы раздавила пятидесятипятигаллонный бочонок, который отбросила в сторо­ну машина лейтенанта.

Оказавшись на повороте, за которым исчез фургон, Козак увидела, как три полицейских машины свернули за угол, на бо­ковую дорогу, по которой помчались бандиты. Взглянув на кар­ту, потом — на уличный указатель на углу, Нэнси отметила, что они выехали на Мастерсон-Роуд, которая вела на запад и закан­чивалась неподалеку от Рио-Гранде. То и дело пригибаясь, что­бы уклониться от низко нависших ветвей растущих вдоль доро­ги деревьев и одновременно размышляя, что делать с фургоном, если удастся его догнать, Козак не заметила, что ее "Брэдли" едва не врезалась в пблицейскую машину, стоящую поперек до­роги. Дверца водителя, обращенная в их сторону, была открыта, рядом с ней стоял полицейский с радиомикрофоном в руке и смотрел на реку, явно не ожидая появления бронемашины. И Козак, и полицейский увидели друг друга одновременно и выта­ращили глаза от изумления. Фридмен тоже заметил опасность и, круто вывернув руль влево, почувствовал, как БМП, прежде чем повернуть, по инерции проехала еще несколько метров по фун­товой дороге. Проскочив всего в нескольких сантиметрах от по­лицейской машины, "Брэдли", ломая росшие на обочине кусты, съехала по откосу к реке, іде толпились полицейские и помощ­ники шерифа.

Хотя Фридмен уже справился с управлением и начал тормо­зить, собравшиеся внизу об этом знать не могли. Увидев, что сверху, в облаке пыли и камней, на них несется "Брэдли'", они, растеряв все свое достоинство, бросились врассыпную, будто воробьи от кошки.

Когда Фридмен наконец остановил машину, все они, застыв на месте, уставились на нее. Козак, ощеломленная случившим­ся, высунулась из люка и оглянулась назад, желая убедиться, что ее "Брэдли" никого не раздавила. Потом она обратилась к бли- жайщему полицейскому:

— Куда поехал белый фургон?

Полицейский, еще не пришедший в себя от столь внезапного появления БМП, несколько мгновений молча смотрел на лейте­нанта. То, что командиром огромной боевой машины оказалась женщина, потрясло его не меньше, чем только что грозившая смертельная опасность. "Что она здесь делает, черт возьми?" — недоуменно подумал он. Не дождавшись ответа, Нэнси повтори­ла вопрос:

—      Куда поехал белый фургон?

Убедившись, что все происходит наяву, полицейский махнул рукой в сторону реки:

—     Они пытались пересечь реку вброд. Фургон застрял, а они пешком смылись в Мексику.

Оглядев реку, Козак увидела белый фургон, который, с рас­пахнутыми настежь дверцами, стоял в воде на середине Рио- Гранде. Она тяжело вздохнула: противник оставил их с носом. Но делать было нечего. Она спустилась вниз и переключила ра­цию на командную частоту. Придется сообщить командиру пло­хую новость.

Расхаживая взад-вперед в попытке унять злость и нетерпение, Уиттворт услышал вызов лейтенанта Козак как раз в тот миг, когда санитары снимали с капота его "хамви" тело Бриско. Не обращая на них внимания, капитан подбежал к машине и схва­тил микрофон. Включив его, он ответил на вызов, используя свои обычные позывные — Альфа-6.

—      Альфа-шесть, говорит Альфа-тридцать шесть. Мы пресле­довали белый фургон. Они бросили машину и ушли пешком. Мы прекратили погоню и...

Услышав, что взвод Козак прекратил погоню только потому, что мексиканцы ушли пешком, Уиттворт пришел в бешенство. Не успела лейтенант закончить рапорт, как Уиттворт, изо всей силы надавив кнопку передачи, заорал в микрофон:

—      Вы что, спятили, Тридцать шестой? Спешивайтесь к чер­товой матери и дуйте за ними. Прием.

Включив переговорный рычажок шлемофона, Козак даже вздрогнула, когда из рации загремел голос Уиттворта. Из слов командира она поняла только одно: приказано продолжать по­гоню. "Наверное, он не понял, что мексиканцы ушли за реку, в Мексику", — решила Козак. Снова включив рацию, она попы­талась объяснить командиру реальную обстановку.

—     Альфа-шесть, говорит Альфа-тридцать шесть. Я думаю, вы не разобрались в ситуации. Прием.

Ответ Козак лишил Стэнли последних остатков самооблада­ния. Сжав микрофон в руке так, будто он хотел его раздавать, капитан взревел еще громче:

—      Говорит Альфа-шесть. Живо поднимайте задницы и дого­няйте этих ублюдков. Без них не возвращайтесь. Конец связи.

С этими словами Уиттворт бросил микрофон на сиденье "хам­ви", круто повернулся и стремительно зашагал прочь, желая на ком-нибудь сорвать свою злость.

Лейтенант Козак все еще пыталась вызвать капитана по ра­ции, когда рядом остановилась "Брэдли" сержанта Риверы. Сняв шлемофон, она крикнула сержанту:

—     Вы слышали, что сказал командир?

Ривера кивнул.

—     Да, слышал. Что будем делать, лейтенант?

—     По-моему, он не понял, что мексиканцы ушли за реку.

Опустив глаза, Ривера задумался, потом с сомнением взглянул на Козак:

—        Как он мог не понять? Ведь все эти полицейские тоже преследовали фургон. А с ними был помощник шерифа. Нет, он наверняка в курсе. Иначе разве он дал бы нам приказ продол­жать преследование? А потом, разве в правилах ведения боевых действий ничего не сказано о преследовании противника в кри­тических ситуациях?

"Он прав, — подумала лейтенант Козак. — В правилах бое­вых действий об этом и впрямь что-то говорится. И если я точно не помню, в чем суть, то уж Уиттворт наверняка помнит. Иначе он не приказал бы нам продолжать погоню". Ни она, ни Ривера почему-то не додумались спросить помощников шерифа, кото­рые только-только пришли в себя от внезапного вторжения двух "Брэдли", есть ли какие-нибудь вести от того человека, который осуществлял связь с капитаном. Вместо этого Козак согласилась с доводами сержанта. Оглядев противоположный берег, она ре­шила поступить так, как приказал ей командир.

—       Сержант Ривера, пусть пехота первого и второго отделе­ний построится на берегу. Будем преследовать их пешком.

Спустившись в машину, Козак взяла винтовку и каску. При этом она велела Тайсону оставаться в машине и держать связь, хоть тот и без нее знал свои обязанности. Как-никак, он — старший сержант, а не "зеленый" новобранец. Иногда он злился, когда лейтенант лезла не в свое дело. Можно подумать, она ему не доверяет и постоянно напоминает, что он должен делать. Хоть Тайсон и знал, что большинство новоиспеченных лейтенантов страдает таким же недостатком, легче от этого не было.

Выбравшись из машины, Козак поспешила к берегу, где Ри­вера уже строил отделения. Быстро измерив взглядом ширину реки, она решила, что перебраться на другую сторону будет не особо сложно. Из-за летней суши уровень воды упал, и поеере- дине виднелись песчаные отмели, которые облегчат переправу. На мгновение лейтенант задумалась: не оставить ли Риверу с машинами? По идее, так и надо было бы поступить. Во взводах механизированной пехоты взводный сержант обычно оставался с бронетранспортерами, а командир вел пехоту в бой. Но в сло­жившейся ситуации Козак решила, что будет лучше, если она возьмет Риверу с собой. Машинам ничего не угрожает, а люди будут чувствовать себя в бою увереннее, если с ними будет Риве­ра, — это она знала наверняка.

Вдруг сердце лейтенанта сжалось. До нее только что дошло, что они вот-вот .вступят в настоящий бой. Они собираются с оружием в руках пересечь государственную границу, преследуя вооруженного противника. И это — не учения, здесь все бу­дет взаправду. Вместо луча лазера полетят настоящие пули. Выйдя на берег, Козак оглядела построившиеся отделения. Все взгляды устремились на нее, и она их выдержала. Правда, поскольку боль­шинство солдат были выше нее ростом, ей пришлось задрать голову. Впрочем, это не имело никакого значения — все ждали ее приказа. Даже Ривера, понимая всю серьезность момента, молчал. Конечно, у него было что сказать солдатам, но загово­рить в такую минуту — значило подорвать авторитет командира. "Вот и настал решающий момент, — поняла она, — "момент истины", как пишут в книгах".

Отбросив все сомнения, Козак приказала первому отделению развернуться в шеренгу и следовать за ней. Потом, обратившись к Ривере, велела ему двигаться следом, вместе со вторым отделе­нием, ведя наблюдение. Штаб-сержант Роджер Маупин послуш­но развернул своих солдат в шереніу, и лейтенант Козак повела их к мексиканскому берегу.

Переправившись через обмелевшую реку на мексиканский бе­рег, лейтенант Козак поднялась по крутому откосу. По гребню откоса шла полоса густого кустарника, и Нэнси, недолго думая, стала продираться через заросли. А выбравшись на открытое место, сразу поняла свою ошибку: она оказалась на виду. Впере­ди, до самых домов, видневшихся метрах в ста правее от нее, не было никакого укрытия. Несколько секунд, показавшихся ей вечностью, Нэнси стояла, прикидывая, как поступить: повернугь назад и спрятаться в зарослях или идти дальше. В кустах можно переждать, когда подтянутся оба отделения, а потом оставить второе отделение позади — прикрывать первое, пока оно будет пересекать открытое пространство. Тактически такое решение будет разумным и правильным. Был и другой вариант: дождав­шись первого отделения, сразу идти вперед. Это позволит хотя бы частично наверстать упущенное время, но чревато риском. Если первому отделению придется принять бой на открытой ме­стности, пока второе еще не взберется на откос, сержант Ривера со своими людьми не сможет их прикрыть.

Козак уже собралась отдать предпочтение разумному выбору и попятиться в кусты, когда оттуда показалось растянувшееся в цепь первое отделение. Подойдя к Козак, сержант шепнул ей на ухо:

—      Извините, лейтенант. Откос оказался скользкий, так что мы слегка замешкались.

"Если теперь снова развернуть людей и ждать подхода второ­го отделения, получится полная неразбериха", — решила Козак и сказала:

—      Все в порядке, сержант. Пошли вперед.

С этими словами она двинулась по направлению к домам. Путь им пересекала дорога: вправо она вела к шеренге домов, влево — к видневшейся вдали группе зданий, похожих на школь­ный комплекс, которые Козак только что заметила. Она на миг задумалась, оценивая ситуацию. Судя по всему, перед ними — окраина Нуэво-Ларедо. Она не сомневалась, что мексиканцы, которых они преследуют, побежали направо: дома находились ближе, и там было Легче затеряться среди местных жителей. Махнув рукой, лейтенант дала первому отделению сигнал повер­нуть направо, в сторону жилых домов.

Когда все солдаты цышли на дорогу, Козак повернулась назад и увидела, что Ривера, не выходя их кустов, разворачивает вто­рое отделение. Не дожидаясь приказа командира, он остановил своих солдат, чтобы сзади прикрыть продвижение товарищей. Вот зачем она взяла с собой сержанта Риверу — исправлять ее ошибки. Слава Богу, опасность миновала, хотя бы на время.

— Первое отделение, прибавить шаг! — скомандовала Нэнси.

Не успела она вздохнуть с облегчением, как в голову пришла другая, не менее тревожная мысль: она, второй лейтенант, ведет подразделение американской армии по вражеской территории на бой с неизвестным противником, от которого ее отделяют всего пятьдесят метров открытого пространства, и делает это спокойно и хладнокровно. До сих пор ее голова была занята конкретными вопросами технического и тактического порядка. И только теперь, когда все вроде бы утряслось, Козак начали заботить мысли о собственной безопасности.

Все ближе подходя к домам, она старалась обнаружить какие- нибудь признаки присутствия людей и одновременно размышля­ла: о чем свидетельствует ее опрометчивое поведение и пре­небрежение личной безопасностью? О храбрости? Или просто занявшись другими заботами, она забыла о вполне реальной угрозе? Что такое храбрость и героизм, и чем они отличаются от глупости и легкомыслия? Разве она поступила разумно, когда повернулась спиной к зданиям, глядя, не подошел ли сержант Ривера со своим отделением? Ведь там мог находиться против­ник! В тот момент ее поступок был правильным, а теперь кажет­ся непростительной глупостью. Так, может, в этом все и дело? Может, проявлять храбрость и героизм — значит в момент опас­ности делать то, что кажется единственно правильным? Стран­ные мысли, странные вопросы, для которых сейчас не время и не место... Отделение поравнялось с домами, и лейтенант, от­бросив высокие мысли о героизме и личном долге, целиком со­средоточилась на новой тактической задаче, требовавшей от нее полного внимания.

Сержант Маупин, не ожидая приказа, разделил свою пятерку: сам с тремя солдатами двинулся по правой стороне улицы, ос­тальные двое, вместе с Козак и радистом, — по левой. Ведущий группы смотрел вперед, остальные ощупывали взглядом проти­воположную сторону улицы, стараясь не пропустить ни малей­шего признака опасности. Пройдя так метров пятьдесят, Козак жестом приказала отделению остановиться, Маупин передал ее сигнал остальным. Солдаты замерли на месте и, держа винтовки наготове, присели на корточки, прижимаясь спинами к стене.

Убедившись, что все тихо и спокойно, Нэнси решила, что пора доложить обстановку Уиттворту и подождать Риверу со вторым отделением. Недоуменно оглядывая улицу — несмотря на дневное время, на ней не было ни души, — она стала шарить ладонью по бедру в поисках карты, которую всегда держала в большом накладном кармане брюк. Но карман оказался пуст, и она поняла, что второпях забыла карту в "Брэдли".

Вынув руку из кармана, она с досадой стукнула кулаком гґо бедру.

До чего же глупо! Что ни шаг, то дурацкая оплошность. Слава Богу, хоть противника не видно. Эта мысль навела лейтенанта на тревожные размышления: с самого начала они вели погоню вслепую и ни разу не видели людей, которых преследовали. Впол­не возможно, что те — уже на полпути к Мехико. Так кого же они, все-таки, преследуют? Козак впервые пришла в голову мысль, что она не имеет ни малейшего понятия, сколько всего бегле­цов, как они выглядят, как вооружены и даже какого они пола. Зато ей было очень хорошо известно другое: вместе с четырнад­цатью солдатами она оказалась на окраине мексиканского горо­да и от своих ее отделяют двести метров открытой местности, полоса кустарника и река.

Внезапно она отчетливо осознала всю абсурдность ситуации. И хотя ей очень не хотелось возвращаться с пустыми руками — как-никак, это ее первое боевое задание! — Козак понимала, что продолжать погоню бессмысленно. В конце концов, она су­меет объяснить причины, побудившие ее вернуться, так, чтобы понял даже капитан Уиттворт.

Она приказала сержанту Маупину послать двух солдат вперед — убедиться, что опасности нет. А потом надо будет перестроить людей и дать приказ отступить обратно, на американский берег Рио-Гранде.

Лейтенант следила, как Рон Коуди и Джон Ганти, крадучись, пробираются по противоположной стороне улицы. Они как раз скрылись за поворотом, когда сзади подошел Ривера и остано­вился, ожидая, чтобы подтянулось все отделение. Оглянувшись, Нэнси увидела, что из кармана Риверы торчит уголок карты. Оставалось придумать, как выманить у него эту карту, чтобы сержант не догадался, что она забыла свою. Как бы невзначай она спросила:

—     Ну, сержант Ривера, где, по-вашему, мы сейчас находимся?

Не подозревая подвоха, сержант полез в карман и, достав карту, стал ее разглядывать. Отыскав нужное место, он показал его лейтенанту:

—      Скорее всего, вот здесь, в этой деревушке.

Взяв у Риверы карту, Козак проследила маршрут — от пере­правы к тому месту, где они теперь находились. В это время Ривера, подойдя к ней вплотную, шепнул ей на ухо:

—       Лейтенант, надо поговорить. Что-то эта затея перестала мне нравиться.

Козак подняла глаза и улыбнулась:

—      Я как раз об этом думала, сержант. Вы правы, пора уби­раться восвояси.

Ривера отступил на пару шагов и едва заметно улыбнулся:

—       Значит, голова у вас на месте. Ладно, тогда я со вторым отделением отойду обратно к кустам, а вы нас прикроете?

Слова сержанта прозвучали как вопрос, и Нэнси поняла, что он тактично подсказывает ей правильное решение. Она-то соби­ралась отдать другой приказ: сначала отвести первое отделение, но поняв ход мыслей Риверы, изменила свое решение. Первое отделение уже заняло удобную позицию, а группа охранения из двух человек обеспечивала прикрытие. Отводить его сейчас — значило бы внести ненужную сумятицу.

—       Хорошо, я с первым отделением остаюсь, а вы со вторым отправляйтесь обратно. Как только вы будете на месте, мы после­дуем за вами.

Обрадованный, что их безрассудная вылазка в Мексику скоро закончится, Ривера ответил:

—      Будет исполнено, нет проблем.

Он уже начал отдавать сержанту Расселу Поуэру, коман­довавшему вторым отделением, приказ вести людей к реке, но его прервали ружейные выстрелы. На секунду повисла мертвая тишина, солдаты обоих отделений замерли на месте. Козак и Ривера переглянулись: стреляли дважды, и оба раза — не из винтовки М-16. Козак оглянулась в том направлении, откуда раздались выстрелы, потом снова повернулась к Ривере, собира­ясь ему что-то сказать, и тут тишину разорвал грохот перестрел­ки. На этот раз отчетливо слышался треск очередей М-16 и стрельба более мощного оружия крупного калибра. Коуди и Ганти вступили в бой.

Как только выстрелы стихли, Козак, не посоветовавшись с Риверой, начала отдавать приказы:

—     Первое отделение — в дом. Второе отделение — отходите к реке и приготовьтесь прикрыть отступление первого.

Не дожидаясь повторного приказа, Маупин вскочил и крик­нул своим людям:

—     Рапп, Сэйлес — в дом, вместе с лейтенантом. Остальные — за мной. И пошевеливайтесь!

Поуэр тоже был на ногах. Крикнув своим солдатам: "Эй, ре­бята! Все слышали приказ? Тогда — руки в ноги, и вперед!", — он пригнулся и, держа винтовку наготове, бросился к реке.

Ривера несколько секунд оставался на месте, наблюдая, как , его люди выполняют приказ. Только убедившись, что все идет нормально, и лейтенант владеет ситуацией, он дернул ее за руку и выпалил:

—     Давайте, лейтенант, я с первым отделением останусь здесь и прикрою ваше отступление. Даю вам две минуты, чтобы добраться до реки, а потом двинусь следом.

Повернувшись к своему взводному сержанту, Козак положила руку ему на плечо;

—     Нет, с первым отделением останусь я, а вы ступайте.

Ривера хотел было возразить, но Нэнси его перебила:

—       Это мой долг, сержант Ривера: командир наступает пер­вым, отступает последним и все такое прочее. Да вы и сами знаете. А теперь — вперед.

Сержант взглянул ей в глаза и сдался. Спорить было некогда. К тому же, она права. Будь лейтенант мужчиной, он никогда не сделал бы такого предложения. Оно вырвалось у него непроиз­вольно, потому что он на миг забыл: лейтенант — не просто женщина, а пехотный офицер. Впредь надо следить за собой. Ривера молча повернулся и побежал за вторым отделением, на прощанье бросив Козак:

—      Только долго не возитесь и не лезьте в перестрелку. По­мните: у вас две минуты.

Снова повернувшись в сторону, откуда доносилась стрельба, Нэнси задумалась: как же быть с Коуди и Гаити? Может, добраться до угла и посмотреть, что там происходит? Но тут за поворотом послышался приближающийся топот. Мгновение спу­стя грянули винтовочные выстрелы, и в том месте, где улица изгибалась вправо, на мостовую полетели осколки бетона и шту­катурки. Поскольку ответных быстрелов из М-16 не последова­ло, а топот бегущих ног все Приближался, Козак решила, что это возвращаются Коуди и Ганти, а противник стреляет им вслед.

Выпрямившись, она опустила винтовку горизонтально и, ус­тановив переключатель на стрельбу короткими очередями, со­бралась идти на выручку. Но она успела сделать всего несколько шагов: из-за поворота выскочил Коуди, за ним — Гаити, а вдо­гонку им трещали выстрелы. Прижавшись к стене, Козак увиде­ла, как Гаити повернулся, опустил винтовку и дал очередь по невидимым преследователям. На миг стрельба стихла, и рядовой бросился бежать дальше.

Когда Коуди поравнялся с Козак, она окликнула его и пока­зала на открытую дверь:

— Скорее сюда!

Коуди, не мешкая, проскочил мимо нее и скрылся в доме. Теперь, когда он был в безопасности, лейтенант сосредоточила все внимание на рядовом Гаити. Забыв обо всем, она пристально следила за каждым его движением. Гаити, все еще находясь на углу, обернулся назад. Дальше все происходило будто в замед­ленном кино: рядовой стал поворачиваться, и вдруг Козак уви­дела, как глаза его широко раскрылись, будто он чему-то уди­вился. Вместо того, чтобы бежать дальше, он неуверенно затоп­тался на месте, а руки его взлетели вверх, будто он пытался сохранить равновесие. Но это ему не удалось, и он, выронив винтовку, стал валиться навзничь. Издали казалось, что он по­скользнулся на льду. Только лед туг был ни при чем: Гаити ранили.

Козак, не раздумывая, выскочила из укрытия стены и броси­лась туда, где упал Гаити. Единственная мысль — помочь това­рищу — толкала ее к раненому солдату. Что она будет делать, когда доберется до нею, Нэнси еще не знала. Она действовала машинально, повинуясь инстинкту.

Добежав до Гаити, она перехватила винтовку в левую руку, а правой ухватила его за плечевой ремень куртки. Не останавли­ваясь, она повернулась, чтобы бежать обратно, к открытой две­ри дома, но Гаити не двинулся с места. Тяжесть его почти двух­метрового тела, сопротивляющегося ее рывку, заставила Козак выпустить ремень. От неожиданности она потеряла равновесие и рухнула на спину, не подозревая, что это спасло ей жизнь: мексиканские солдаты только что выпустили по ней несколько очередей. С размаху ударившись копчиком об асфальт, она за­дохнулась от боли и растянулась на середине улицы, каким-то чудом не выпустив из рук винтовку.

Ей казалось, что она пролежала так целую вечность — глядя в небо и стараясь отдышаться. В первый раз с тех пор, как она покинула укрытие, лейтенант Козак задумалась о своем поступ­ке и его последствиях. Положение складывалось скверное: она беспомощно лежит под огнем рядом с раненым солдатом, не в силах двинуться с места, и тем более — сдвинуть Гаити. Поспе­шив на помощь раненому, она не оставила' Маупину никаких указаний и даже не попросила прикрыть ее. Они с Ганти оста­лись одни. И, что совсем плохо, послышались приближающиеся голоса. Говорили по-испански. Да, положение — хуже некуда. В этом сомневаться не приходилось. Прикусив губу, Козак перека­тилась на бок. Потом просунула голову и левую руку под ремень винтовки и перекинула ее за спину. Вцепившись обеими руками в куртку Ганти, она села, уперлась ногами в землю и изо всех сил потянула его на себя. Результат обескуражил: ей удалось сдвинуть тело всего на несколько сантиметров. Протащив его полметра, Нэнси отползла назад и приготовилась к следующей попытке. Но и она дала не лучший результат — еще полметра. До двери же оставалось метра три, которые казались ей десятью километрами. Но другого выхода не было. Козак повернулась и приготовилась сделать следующий рывок.

Вдруг какая-то тень закрыла от нее небо и дома. Лейтенант подняла голову: перед ней, возникнув словно из-под земли, сто­ял мексиканец с винтовкой в руках и рассматривал их с Ганти. Поскольку Нэнси смотрела на него снизу, он показался ей на­стоящим великаном.

Несколько секунд они глядели друг на друга. Раскрыв рот от удивления, Нэнси сидела, вцепившись в куртку Ганти, готовая тащить его дальше. Мексиканец, прижав винтовку к груди, смот­рел на нее с неменьшим удивлением: он никак не ожидал встре­тить здесь женщину. Оба они столкнулись с непредвиденной ситуацией. Винтовка болталась у Козак за спиной, поэтому она не могла защитить ни себя, ни раненого Ганти.

Мексиканский солдат, пылая праведным гневом, был готов прикончить любого наглого гринго, посмевшего ступить на его землю. Однако то, что он увидел, застало его врасплох: он не знал, как поступить с раненым и женщиной, которая находилась с ним рядом. Они совсем не походили на дюжих североамери­канских солдат, несущих угрозу его дому и семье. Это были обычные люди. Нет, он не мог хладнокровно расправиться с ними. Недолго думая, мексиканец перекинул ремень винтовки через плечо, нагнулся и, схватив Ганти за руки, взвалил его себе на спину. Не оглядываясь на Козак, он бросился к открытой двери, к которой были устремлены все помыслы лейтенанта.

Еще не оправившись от неожиданного столкновения с мекси­канцем, Нэнси изумленно смотрела, как он поднимает Ганти и уносит его в дом. А как только пришла в себя, вскочила и бро­силась к двери, за которой исчез противник со своей ношей. Решив не возиться с винтовкой, она вынула из кобуры пистолет и вслед за мексиканцем ринулась в дом, полная решимости спа­сти Ганти.

Вбежав в темное помещение, она на миг ослепла, и не разгля­дела лежащего сразу за порогом тела Ганти. Запнувшись за его ноги, Козак растянулась лицом вниз, расквасив нос и подборо­док о каменный пол. Опираясь на руки, она подняла голову и огляделась. От боли из глаз сыпались искры, к тому же, в темно­те она не сразу заметила мексиканского солдата. Он стоял ря­дом и смотрел на нее. Так и не решив, как поступить, он, сжи­мая в левой руке винтовку, махнул ей правой, прошептал: "Сту­пайте с Богом" — и скрылся в темном коридоре.

Нэнси все еще лежала на полу, глядя вслед исчезнувшему мек­сиканцу, когда в дверь кто-то вбежал. Как и она, неизвестный не заметил лежащего у порога тела Ганти и, споткнувшись, головой вперед влетел в темную комнату. Правда, ему повезло больше, потому что лейтенант смягчила его падение. Чертыхаясь, она попыталась подняться, но невидимый пришелец навалился на нее.

—       Господи, никак это вы, лейтенант? Прошу прощения, не разглядел.

Она узнала голос сержанта Маупина.

—     Принимаю ваши извинения. А теперь, черт возьми, может вы, наконец, слезете с меня?

Маупин мгновенно вскочил на ноги и, помогая лейтенанту подняться, оглядел комнату:

—      А где же мексиканец, тот, который притащил сюда Ганти?

Все еще сжимая в правой руке пистолет, она махнула в сторо­ну коридора, а левой тем временем осторожно ощупывала нос.

—      Ушел туда.

Маупин бросился в ту сторону, куда она показала, и заглянул в коридор. Никого не заметив, он посмотрел на Козак, потом — на Ганти:

—     Вы хотите сказать, что он принес сюда Ганти и ушел? Вы в него стреляли?

Закинув голову, Нэнси скосила глаза, пытаясь разглядеть, что у нее с носом, но без особого успеха. Зато она почувствовала, как по лицу, пульсируя, расползается боль. Она сломала себе нос! Что еще хуже, из ноздрей текут струйки крови и капают с подбородка. Из-за того, что нос у нее оказался забит кровавыми сгустками, голос прозвучал гнусаво:

—      Нет, не стреляла. Что творится на улице?

—      Пока ничего особенного. Я приказал отделению оставать­ся на месте и прикрывать нас.

Прислонившись к дверному косяку, Козак осторожно выгля­нула наружу — в ту сторону, откуда можно было ожидать появ­ления мексиканцев.

—      Этих гадов не видно?

Маупин тоже выглянул на улицу:

—     Нет. Пока мы видели только одного — того, который при­тащил сюда Ганти. Но наверняка где-то есть и другие. И они могут в любую минуту пойти в атаку.

Все еще ощупывая нос, Нэнси продолжала оглядывать улицу.

—      Да, как пить дать. Надо поскорее выбираться отсюда. — Не заметив ничего подозрительного, она повернулась к Маупи- ну. — Сможете в одиночку дотащить Ганти туда, где ждут наши люди, или нужна помощь?

Окинув раненого оценивающим взглядом, Маупин на секунду задумался, потом кивнул:

—     Смогу, нет проблем.

Внимательно оглядев распростертое на полу неподвижное тело, сержант спросил Козак, тяжело ли ранен Ганти.

Только тут до Козак внезапно дошло, что она не успела взгля­нуть, куда ранен солдат и насколько серьезно. Она даже не мог­ла сказать, жив ли он. Оглянувшись через плечо, она посмотре­ла на лежащего Ганти и заметила вокруг его тела лужу крови. Господи! Да ведь бедняга может умереть от потери крови, а она даже не удосужилась осмотреть его и перевязать!

—      Точно не знаю. Посмотрите, что моэкно сделать, прежде чем тащить дальше, только поскорее.

Маупин молча приблизился к Ганти и склонился над ним, а Козак, оставшись на посту у дверей, продолжала в душе награж­дать себя нелестными эпитетами.

Через несколько секунд Маупин тяжело вздохнул:

—     Дело дрянь, лейтенант. Я ничем не могу ему помочь. Нужен врач, и немедленно.

Нэнси оглянулась на раненого, размышляя, что делать даль­ше, потом убрала пистолет в кобуру и взяла в руки винтовку.

—     Понимаю, сержант Маупин. Забирайте Ганти, а я вас при­крою. Если к тому времени, когда доберетесь до своего отделе­ния, противник не начнет стрелять, ступайте дальше, не оста­навливаясь. Я заберу ваших людей и двинусь следом. Есть вопро­сы?

—        Вопросов нет, лейтенант. Только повремените немного, дайте приготовиться.

Маупин закинул винтовку за спину и нагнулся. Схватив Ганти за руку, он приподнял его, перебросил через плечо и объявил, что готов.

Держа оружие наготове, лейтенант приказала Маупину идти. Сержант пригнулся и побежал вперед.

"Сделать несколько выстрелов наугад, чтобы мексиканцы по­спешили укрыться, или лучше подождать и ответить прицель­ным огнем после того, как они начнут стрелять, и тем самым обнаружат себя?" — размышляла Козак. Но она не успела при­нять никакого решения. Маупин с Ганти на спине скрылся из вида.

Медленно считая до десяти, Нэнси стояла на месте, оглядывая улицу и ожидая реакции неприятеля на появление Маупина. Так ничего и не дождавшись, она выскочила из дома и помчалась туда, где оставалось первое отделение.

Солдаты, которых Маупин успел предупредить, уже ждали ее.

— Первое отделение — на улицу и к реке! — крикнула Ко­зак, пробегая мимо.

Когда бойцы первого отделения высыпали из дома, где они скрывались все это время, Нэнси остановилась посредине улицы и оглянулась назад, ища взглядом преследователей. Теперь они с врагом поменялись ролями: совсем недавно ее взвод явился сюда в погоне за мексиканцами, теперь же они сами превратились в преследуемых. Обернувшись к своим людям, она приказала им спешно отступать. Только когда топот сапог стал удаляться, она повернулась и побежала следом, дыша открытым ртом и одно­временно стараясь, чтобы в него не попадала кровь из сломан­ного носа.

Это вторжение американской армии на вражескую террито­рию закончилось куда более эффектно, чем начиналось. Съехав со скользкого откоса и перебравшись через Рио-Гранде, лейте­нант Козак со свернутым набок носом и окровавленным лицом попала прямехонько в кадр вездесущей камеры Тэда.

На этот раз люди, по всей стране приникшие к телеэкранам, почти не слушали репортаж Джен Филдс. Вид женщины-лейте­нанта с запекшейся на лице кровью, одиноко бегущей по воде после погони за мексиканскими бандитами, пронял зрителей сильнее всяких слов. Кровь пролилась — американская кровь! Зрители видели, как через реку несли раненого солдата. Видели медиков, отчаянно сражавшихся за его жизнь. Видели, как те с досадой отошли, когда их усилия не увенчались успехом. А жен­щина — молоденькая женщина-лейтенант, которая повела сво­их людей в погоню за врагом, — она тоже была ранена, но вернулась несломленной. Эти образы всколыхнули патриоти­ческий дух нации, одновременно сведя на нет все остатки разу­ма и здравого смысла. Пусть инцидент с Национальной гвардией еще можно было объяснить недоразумением, но это последнее кровопролитие ни оправдать, ни простить нельзя. В умах миллионов американцев война с Мексикой стала реальностью.

Умение преодолевать или обходить препятствия составляло не менее сильную сторону дарования Джен Филдс, чем умение сделать талантливый репортаж. Будучи бойцом по натуре, она получала от самого процесса борьбы не меньше удовольствия, чем от его итога, и никогда сразу не смирялась с отказом. Ско­рее, это означало, что она выбрала неверный подход, и нужно придумать что-нибудь поудачнее. И военная полиция ие стала для Джен исключением. Пожалуй, с ней было даже легче. Моло­дые солдаты, входящие в отряды военной полиции, оказались хорошо подготовлены для выполнения заданий, имеющих отно­шение к армейским делам, но им зачастую не доставало опыта общения с публикой. Поэтому Джен, с успехом используя богатый арсенал уловок, всегда добивалась своего. Единственная серьезная неудача постигла ее в тот раз, когда офицером военной полиции оказалась женщина.

Но сегодня вечером это ей не угрожало. Молодой штаб-сер­жант, чей отряд помогал помощникам шерифа и городской по­лиции городка поддерживать порядок у здания муниципалитета, оказался легкой "добычей". Для начала Джен заявила ему, что у нее назначена встреча с подполковником Диксоном из 16-й бро­нетанковой дивизии. Когда сержант ответил, что не знает, кто такой Диксон, и вообще, сомневается, что он здесь, Джен уве­ренно показала ему "хамви" подполковника, припаркованный в каких-нибудь трех метрах. Смущенный своим промахом, сер­жант заколебался: может, у журналистки и вправду назначена встреча? — и послал одного из своих солдат проверить. Джен, довольно улыбаясь, осталась ждать вместе с сержантом.

Но ее улыбка в погасла, когда посланный вернулся и доло­жил, что подполковник Диксон не только в первый раз слышит о якобы назначенной встрече с журналисткой, но и вообще не знает никакой Джен Филдс. Джен так и взвилась: если Скотт решил над ней подшутить, то у нее не было никакого желания выглядеть идиоткой в глазах посторонних. Гневно прищурив глаза, так, что они превратились в узкие щелки, Джен обратилась к терпеливо ожидающему ответа солдату:

—     Вот что, служивый. Ступай обратно и передай этому наду­тому индюку: если он не оторвет задницу от стула и через две минуты не явится сюда, черта с два я пущу его к себе в постель. Понял?

Полицейский, ошеломленный ответом Джен, уставился на нее, вытаращив глаза, потом вопросительно взглянул на сержанта. Сержант, не зная, как держать себя с такой фурией, замялся. Допустим, он пошлет солдата обратно, чтобы передать Диксону слова Джен. А вдруг окажется, что подполковник действительно не знаком с журналисткой? Тогда ему влетит. Если же он отка­жется, то придется иметь дело с этой разъяренной бабенкой. Из двух угроз последняя казалась ему более страшной. Решив, что не стоит подвергать Себя ненужному риску, сержант велел сол­дату передать подполковнику, что молодая журналистка настаи­вает на встрече, а в случае отказа его ждут дома крупные непри­ятности. Полицейский, пряча усмешку, покачал головой, повер­нулся и исчез за дверью.

К тому времени, когда Диксон показался на лестнице, где его ожидала Джен, она уже почти успокоилась. Увидев Скотта в маскировочном костюме с кобурой, противогазом, она на миг опешила. Значит, все это —- всерьез. Появление Скотта Диксона в центре Ларедо в полном боевом облачении окончательно убе­дило Джен, что правительство Соединенных Штатов настроено на войну. Сама, без посторонней подсказки, без каких бы то ни было сложных умозаключений, Джен поняла: войны не мино­вать.

И все же она не пожелала спустить шутку, которую сыграл с ней Скотт. Масло в огонь подлил сам Диксон: увидев Джен, он раскрыл объятия и, как ни в чем не бывало, радостно произнес:

—      Джен, какая приятная неожиданность!

Подбоченясь и подавшись вперед, словно боксер на ринге, она свирепо прорычала:

—       Скотт Диксон, иноща ты ведешь себя, как последний по­донок. И не надо смотреть на меня невинными глазами.

Не доходя нескольких метров, Диксон остановился на сту­пеньках, любуясь на застывшую в вызывающей позе подругу. Ее длиннные темно-русые волосы были стянуты на затылке и запле­тены в косу. Лицо, на котором еще оставалось сердитое выраже- ниє, загорело под техасским солнцем. Три верхние пуговицы белой полотняной блузки, за день несколько утратившей свою свежесть, были расстегнуты. Защитного цвета шорты заканчива­лись чуть выше коленей. И хотя Диксон считал колени не самой привлекательной частью женского тела, он невольно залюбовал­ся стройными лодыжками и бедрами, на время забыв о несовер­шенстве коленных чашечек. Отнюдь не королева красоты, Дик­сону Джен Филдс казалась милее всех на свете. Шутливо вски­нув руки вверх, он воскликнул:

—      Хватит, прекратить огонь. Я сдаюсь.

Но Джен, еще не остывшая после стычки с полицейскими, решила продолжить игру и продемонстрировать Диксону, как он разозлил ее своей дурацкой выходкой. Поэтому, когда он подо­шел, она скрестила руки на груди и отвернулась. Скотт, остано­вившись ступенькой выше, заглянул ей через плечо; при этом его взгляду открылась соблазнительная ложбинка между грудя­ми. Он постоял с минуту, любуясь этим зрелищем и пытался оценить настроение подруги, хотя и понимал, что она не осо­бенно злится. Будь Джен взбешена по-настоящему, она наброси­лась бы на него, как разъяренная кошка. Ладно, придется пойти на попятный. Ведь это он выставил ее на посмешище перед по­лицейскими, которые, стоя напочтительном расстоянии, все еще исподтишка наблюдали за ними. Подполковник понимал: при­дется как-то умаслить ее или, хотя бы, принести извинения под стать нанесенной обиде.

Спустившись на две ступеньки, Диксон обошел Джен кругом и встал перед ней, глядя чуть снизу. Потом снял каску и, прижав ее локтем к боку, умоляюще простер руки:

—    Милая Джен, я смиренно прошу прощения за то, что выста­вил тебя дурой. Извини, не утерпел — ты сама напросилась.

Джен молча смотрела на него. Скотт все еще насмешничает, хоть и старается не перегнуть палку. Очевидно, у него сегодня шутливое настроение; жаль, что она не может подыграть. Седо­ватые, начинающие редеть волосы Диксона были подстрижены до смешного коротко, особенно на висках: там почти ничего не осталось. Джен запустила пальцы в короткий ежик на макушке. Она любила гладить волосы Скотта, когда они отрастали под­линнее, и всегда расстраивалась, если он коротко стригся. Глу­боко вздохнув, она посмотрела ему в глаза.

—     Вижу, ты побывал у парикмахера.

Диксон смахнул ладонью выступившие над ухом капельки пота:

—       Короткая стрижка — единственное спасение, пока кто- нибудь не изобретет способ улучшить вентиляцию кевларовых касок.

Джен пробежала пальцами по щекам Скотта, потом, взяв его лицо в ладони, слегка притянула к себе:

—       У нас в запасе целый час, пока президент не появится на экране и не осчастливит нас последними перлами своей мудрости. Я прощу тебе все, если ты купишь мне попить чего-нибудь хо­лодненького. Я просто умираю от жажды.

Диксон расплылся в улыбке:

—     Ты же знаешь, дорогая, твое желание для меня — закон. К счастью, я знаю здесь маленький магазинчик, который торгует круглые сутки. Там лучший выбор охлажденных напитков по эту сторону Рио-Гранде.

Пока они шли к магазину, Скотт слушал рассказ Джен о том, что она снимала в последние дни и чем собиралась заняться дальше. Она основательно проработала историю Техаса и соби­ралась использовать эти сведения в своих передачах. В одном из репортажей, снятых в окрестностях Мейра, Джен рассказывала, как кучка техасцев, пытавшихся в 1842 году вторгнуться в Мек­сику, была захвачена мексиканской армией. Она собиралась ис­пользовать это как пролог к передаче, посвященной проблемам, возникшим между Техасской республикой, республикой Рио- Гранде и Мексикой после войны за независимость Техаса. Эти инциденты, вкупе с энергичным давлением со стороны техасцев и сторонников экспансии из других штатов, в конечном итоге привели к тому, что Джен окрестила Первой Мексиканской вой­ной. В результате этой войны в отношениях между Соединенны­ми Штатами и Мексикой образовалась напряженность, которая так никогда и не исчезала и часто приводила к взаимному непо­ниманию, а то и к инцидентам вроде того, который только что случился здесь, в Ларедо.

В другом репортаже Джен рассказывала о некоторых мелких пограничных эпизодах между вооруженными силами Соединен­ных Штатов и Мексики в начале Первой Мексиканской войны. Неподалеку от Мак-Аллена, штат Техас, ДжеН со съемочной группой побывала на том месте, где 23 апреля 1845 года отряд из шестидесяти трех американских драгун под командованием Сета Торнтона попал в засаду, организованную войсками мекси­канского генерала Анастасио Торрехона. Сначала Джен собира­лась использовать этот сюжет для другой передачи, но теперь решила предварить им сегодняшний репортаж об утреннем рей­де взвода американской пехоты в Мексику.

Купив напитки, Джен с Диксоном пошли обратно к зданию муниципалитета. По дороге Джен поделилась с приятелем свои­ми опасениями. Она с группой собиралась ненадолго вернуться в Мексику, чтобы там посетить несколько исторических мест и взять интервью у местных представителей власти. Теперь, после утреннего инцидента, этот план навряд ли удастся осуществить.

Слушая Джен, Диксон не переставал удивляться: как это Джен удается колесить повсюду со своей крошечной группой и делать свое дело?

С общепринятой точки зрения солдатское ремесло, которым занимался Диксон, считалось делом трудным и опасным. Однако сам он этого почти не ощущал. Конечно, на войне приходится рисковать жизнью, но то, чем ежедневно занималась Джен, по­рой бывало во'много раз опаснее и куда сложнее. Будучи офице­ром генерального штаба, Диксон входил в огромную сложную организацию, именуемую армией Соединенных Штатов. Армия регламентировала его обязанности, обеспечивала подготовку для выполнения этих обязанностей и чаще всего диктовала, что, когда и где он должен делать. Для выполнения предписанных задач в подчинении у Диксона имелись солдаты. Как и сам он, они зна­ли свои обязанности, обладали необходимой подготовкой и со­ответствующим оборудованием. Кроме того, армия заботилась о здоровье и материальном благосостоянии Скотта и его подчи­ненных. Специальная система тылового обеспечения снабжала их питанием, обмундированием, вооружением и боеприпасами, нужными для выполнения каждой конкретной задачи, предмета­ми санитарии и гигиены, медицинской помощью. Существовали даже специальные части, так называемые похоронные команды, которые сделают все необходимое, случись Диксону или кому- то из его людей погибнуть при исполнении своих обязанностей. В сухопутных войсках Соединенных Штатов, как и в других родах войск, существовало твердое правило: солдаты, вызвав­шиеся служить в армии и сражаться за свою родину с оружием в руках, могут рассчитывать на любую помощь и поддержку, кото­рую страна и ее правительство способны оказать своим защит­никам.

В той сфере деятельности, которой занималась Джен, ничего подобного и в помине не было. Все — от освоения секретов ремесла до умения выгодно продать сенсационный репортаж — зависело только от нее самой. От телекомпании она получала только оборудование, необходимое для съемки и передачи ре­портажей. Обо всем остальном — от одежды до жилья — прихо­дилось заботиться самой. И хотя она получала неплохие суточ­ные, чтобы оплачивать свои расходы, это нельзя было сравнить с той неусыпной опекой, которой окружала Скотта армия.

Что еще важнее, права и защита, на которые могли рассчиты­вать Джен и ее коллеги, ничем не отличались от тех, которые закон предоставлял обычным гражданам. Где бы ни происходи­ла съемка, — в Остине, штат Техас, или в горах Мексики — всюду репортеры действовали на свой страх и риск. Приходи­лось самим себя защищать, а если кто-нибудь пострадает, забо­титься о нем тоже придется самим. По сравнению с ними Дик­сон, даже будучи солдатом, мог чувствовать себя в относитель­ной безопасности: передний край далеко, а здесь, в Ларедо, су­ществуют специальные части, в том числе и военная милиция, призванные охранять командный пункт дивизии, генерала и его окружение, тогда как Джен, отправлявшуюся на съемки в район боевых действий, охранять было некому. Какое-то время под­полковник размышлял об этом. До чего странно: он, давший клятву защищать и поддерживать конституцию, не только не может ничего сделать, чтобы защитить свою возлюбленную от опасности, которой она подвергает себя на каждом шагу, но даже не знает, как исправить такое положение дел. Ведь и он, и Джен — взрослые люди, у каждого — свое дело, свое призвание, и, в то же время, они настолько любят друг друга, что ни один из них не стремится изменить другого.

Вернувшись к зданию муниципалитета, они сели на ступень­ки подальше от входа. Повисло мимолетное молчание: каждый пытался найти тему для разговора. Скотт, который находился в курсе того, какая ситуация сложилась по обе стороны Рио-Гран- де и что собирается заявить президент меньше чем через полча­са, был вынужден соблюдать чрезвычайную осторожность. Джен, будучи репортером не только по профессии, но и по натуре, старалась сдерживать вполне естественное желание выудить у Диксона ту информацию, которой — она это знала — он владе­ет. Да разве сейчас имело значение, о чем говорить? Главное — чувствовать рядом присутствие любимого человека, слышать его голос, ощущать то, что остается невысказанным. Минуты, про­веденные этим вечером на ступеньках муниципалитета Ларедо, были для них обоих кратким затишьем, периодом отдыха и об­новления. Они черпали друг в друге силу, которая очень скоро понадобится обоим, чтобы выстоять в грядущем испытании.

Диксон раньше Джен услышал приближающийся топот сапог. Их обладатель явно спешил, а это значило, что он явился не для того, чтобы обменяться любезностями. Какое-то время Диксон пытался не обращать на эти шаги внимания, но ему не удалось. Шаги замерли у него за спиной, раздался голос адъютанта гене­рала:

—      Подполковник Диксон, вас срочно хочет видеть генерал.

Обернувшись, Диксон смотрел, как адъютант командующего дивизией обходит их.

—       Извините, что помешал, мисс Филдс, но мы только что получили вот это.

С этими словами ой протянул Скотту сложенный пополам листок желтой бумаги — бланк срочного донесения.

Диксон развернул донесение и стал читать. Как Джен ни хо­телось узнать, что там написало, она сдержалась и с сосредото­ченным видом стала цедить содовую. Снова сложив листок по­полам, Скотт вернул его адъютанту и просил передать, что через минуту будет. Тот козырнул и стал торопливо подниматься по ступенькам. Когда он ушел, Диксон положил руку на колено Джен.

—      Что делать, душа моя...

Прижавшись к Скотту плечом, Джен постаралась заглянуть ему в лицо, но он смотрел в куда-то в сторону.

—      Неотложное свидание с Длинным Элом?

Диксон похлопал ее по колену и пристально посмотрел в глаза.

—     Ладно, все равно ты скоро узнаешь. Похоже, наши друзья к югу от границы вовсе не в восторге от плана президента.

—     Что еще за план? — встрепенулась Джен.

Снова устремив взгляд вдаль, подполковник медленно, тща­тельно подбирая слова, стал объяснять:

—      Через двадцать минут президент Соединенных Штатов со­бирается объявить американскому народу о своем намерении раз­решить маленькую пограничную неурядицу. Это его решение аме­риканский посол в Мексике передал Совету тринадцати четыре с небольшим часа назад. — Диксон помолчал, попивая содо­вую, потом продолжил: — В двух словах: президент собира­ется объявить, что вооруженные силы Соединенных Штатов готовы организовать к югу от Рио-Гранде зону безопасности, которую будут охранять наши войска — при содействии мекси­канского правительства или без оного.

Несколько секуцц Джен сццела молча, переваривая услышанное.

—       Откуда ты знаешь, что Совет тринадцати не принял это предложение? — наконец спросила она. — Он что, сделал офи­циальное заявление?

Поигрывая соломинкой, Скотт ответил задумчиво:

—     Нет, во всяком случае, мне об этом ничего не известно. Но у солдат есть особые, не всегда явные способы заявлять о своих намерениях. Возьмем, например, это срочное донесение. Оно поступило от отряда, несущего охрану Международного моста номер один, что в пяти кваріилах отсюда. И сейчас, пока мы с тобой разговариваем, мексиканцы готовят свою сторону моста к взрыву. — Он в упор посмотрел на Джен. — Можешь считать меня параноиком, только сдается мне, что наши южные соседи таким образом хотят нам что-то сказать, и слова их означают отнюдь не "добро пожаловать".

Пока врачи продолжали хлопотать над лейтенантом Козак, Гарольд Керро, томясь от безделья, еще раз перечитал ее рапорт об утреннем рейде второго взвода в Мексику. И хотя капитан читал рапорт уже в третий раз, он от этёго не становился понят­нее. С точки зрения грамотности и построения предложений все было в порядке, даже слишком хорошґо для начинающего офи­цера. Но по сути рапорт представлял собой сплошные оправда­ния и извинения. Бели бы расследование причины инцидента основывалось исключительно на показаниях лейтенанта Козак, то у несведущего человека могло создаться впечатление, что она одна несет ответственность за все, что произошло за последние полтора столетия — от сдачи Аламо в 1836 году до свержения прежнего мексиканского правительства в июне нынешнего года. Неудивительно, что подполковник Диксон послал капитана по­говорить с Нэнси, дабы убедиться, что она в здравом уме и твер­дой памяти, и попутно уговорить ее переписать рапорт.

Хотя Керро отнюдь не радовался своей роли "офицера по особым поручениям", что в переводе на армейский язык означа­ло "офицер по дерьмовым, скандальным делишкам", все же это было лучше, чем сидеть на КП в фургоне оперативного отдела и отвечать на телефонные звонки да наблюдать, как вокруг, наты­каясь на стены, мечутся майоры. Казалось, в такие дни, как нынешний, все, даже самые рутинные дела, выводят обитателей КП и? себя, тем более, что никто не знает, чего ожидать. Штаб­ные офицеры из подчиненных бригад, особенно начальники опе­ративных отделов, звонили каждый час, осведомляясь то о после­дних поправках к еще не отданным приказам, то об изменениях в правилах ведения боевых действий. Еще чаще названивали штабные офицеры из КП корпуса, интересуясь подробностями пограничного инцидента. Можно подумать, что в штабе корпуса хотят выяснить каждую мелочь о бойцах взвода, побывавшего в Мексике, вплоть до фамилии, звания, национальности, срока службы и т. д. и т. п. К тому времени, когда капитан ушел с КП, единственное, о чем еще не спросили из штаба корпуса, был цвет глаз солдат взвода Козак, но кое-кто побился об заклад, что раньше или позже найдется умник, который додумается и до этого. Такие расспросы сами по себе могли кого угодно вывести из себя. Хуже всего, что в штабе никому, похоже, даже в голову не приходило делиться полученной информацией. Был случай, когда с интервалом в десять минут позвонили два полковника, которые — Гарольд знал это точно — сидели за соседними сто­лами, и оба задали один и тот же вопрос. Поэтому, когда к капитану подошел подполковник Диксон и вручил ему папку, в которую были подшиты рапорты об инциденте, первые впечат­ления командира дивизии и приказ разыскать Козак, поговорить с ней и выяснить, не захочет ли она изменить свои показания, Керро с готовностью ухватился за это поручение.

—      Капитан Керро, можете идти за мной. Доктор как раз за­канчивает с вашей подружкой.

Подняв глаза от рапорта, Гарольд увидел сестру пункта пер­вой помощи, с которой разговаривал раньше. Женщина напоми­нала не ангела милосердия, а скорее, персонаж какой-нибудь комедии. Эта маленькая тучная латиноамериканка, возраст ко­торой приближался к сорока, фигурой походила на грушу; лицо у нее было круглое, волосы стянуты в пучок на затылке. Белый халат, еще несколько часов назад, несомненно, чистый и све­жий, теперь намок от пота и был забрызган кровью. Если бы не пятна крови и не ввалившиеся глаза — признак крайней устало­сти, — сестра могла бы показаться просто забавной. Но не каза­лась. И хотя она занималась совсем другим делом, чем Керро, взгляд ее подсказал капитану: сегодня ей, как и ему, изрядно досталось.

Сестра молча провела его в смотровой кабинет. Подойдя к двери, она сначала заглянула в маленькое квадратное оконце, потом вошла и, впустив капитана, также молча удалилась по своим делам. Лейтенант Козак лежала на смотровом столе, ноги ее свешивались, руки были закинуты за голову, глаза закрыты. Керро остановился на пороге и, воспользовавшись тем, что сес­тра ушла, а девушка лежит с закрытыми глазами, стал ее рас­сматривать. Ее сапоги и форменные брюки заляпаны засохшей грязью; скорее всего, это следы перехода через Рио-Гранде; ко­ричневая форменная футболка вся в белых разводах соли. Фут­болку приподнимали крепкие круглые холмики грудей. Гарольд издали еще раз прикинул размер ее бюста. Прежде он считал, что Нэнси носит лифчик размера В, но теперь, коїда на девушке не было ни мешковатого маскировочного костюма, надежно скры­вающего фигуру, ни строгого кителя, капитан сделал вывод, что у лейтенанта — хороший размер С.

Керро все еще оценивал эту особенность фигуры лейтенанта, коща дверь за его спиной распахнулась, и в смотровую вошел доктор. Не поднимая глаз от снимка, он іромко произнес:

—    Ну что ж, лейтенант, вы легко отделались. Нет ни сотрясе­ния, ни трещин, и ничего не сломано, за исключением носа.

Внезапное появление врача заставило Козак открыть глаза и сесть. При этом она заметила стоящего у двери Гарольда. Лицо капитана подозрительно покраснело, будто его застали за ка­ким-то предосудительным занятием, но Нэнси и в голову не при­шло, что он тайком разглядывал ее, пока она лежала с закрыты­ми глазами.

Оглянувшись на вошедшего врача, Керро не сразу заметил, что девушка села на столе. Оправившись от смущения, вызван­ного внезапным появлением доктора, капитан с запозданием взгля­нул на лейтенанта и выругал себя: пялясь на грудь Нэнси, он даже не удосужился посмотреть на ее лицо. То, что он увидел, ничуть не походило на нежное чистое личико, которое он при­вык связывать с обликом юного лейтенанта Козак. Всю середи­ну лица закрывал широкий пластырь, из-под него виднелся толь­ко самый кончик носа — красный и ободранный! Из ноздрей торчали белые ватные тампоны. Да что там нос — вокруг глаз красовались иссиня-черные круги, придававшие Нэнси Козак вид боксера, получившего нокаут. Не подумав, Керро покачал голо­вой и брякнул:

—      Ну и видок у вас — жуть, да и только.

Не в силах отвернуться от врача, который запрокинул ей го­лову назад, чтобы получше рассмотреть нос, Нэнси хотела было ответить Керро насмешливым: "Благодарю за комплимент", но передумала. Кто знает, зачем он явился сюда. В эту минуту де­вушка находилась в полной уверенности, что на всем белом све­те у нее не осталось друзей, и решила не портить отношения с тем, кого считала просто знакомым. Поэтому она прикусила язык и стала ждать, пока врач закончит осмотр, оставив нелестное замечание капитана без ответа. Пусть первым начнет разговор, а там видно будет.

Решив, что офицер пришел, чтобы забрать Козак, доктор по­кончив с осмотром, отвернулся от девушки и, собираясь ухо­дить, сказал:

—     Все, капитан, теперь она в вашем распоряжении. Оставьте тампоны в носу на двадцать четыре часа. — Задержавшись-у двери, он оглянулся на Козак. — Если с вами еще раз произой­дет что-нибудь подобное, не ждите полдня, а приходите сразу. Вам было бы не так больно, если бы мы взялись за ваш нос сразу.

С этими словами он вышел, а Нэнси устремила взгляд на Кер­ро, ожидая, когда тот заговорит.

Чувствуя себя не в своей тарелке и не зная, с чего начать, капитан медленно подошел к стулу. Взяв в руки каску, которую он до сих пор держал под мышкой, Гарольд выронил ее, и она гулко ударилась об пол. Примостившись на краешке стула, он прижал к груди папку с рапортами и на миг в упор взглянул на лейтенанта, размышляя, как лучше приступить к этому щекот­ливому делу.

Козак следила за ним со смотрового стола, как птица с дерева следит за кошкой. Ну что он уставился на ее лицо? И так ясно, что вид у нее — хуже некуда. Так ей, по крайней мере, казалось. Коща ее осматривали в первый раз, на лице одной из сестер было написано явное сострадание. Шумно вздохнув, она взяла Нэнси за руку и стала уговаривать: мол, не стоит расстраивать­ся, синяки сойдут вместе с опухолью. Вместо того чтобы успо­коиться, девушка только разволновалась: у нее появилось не­удержимое желание найти зеркало и посмотреть, отчего ее так разглядывают. И пока капитан сидит здесь со своей папкой, в которой наверняка собраны рапорты и показания об их походе за Рио-Гранде, ей придется ждать еще несколько минут, прежде чем она сможет увидеть, что у нее с лицом.

Убедившись, что лейтенант Козак не собирается начать раз­говор, и тем самым облегчить ему задачу, Керро решил действо­вать напрямик. В конце концов, дипломатия, разнообразные ухищ­рения и забота о чувствах ближнего мало вяжутся с духом шты­ковой атаки. Его всегда высоко ценили за прямоту, искренность и бескомпромиссность, но сейчас ему скорее пригодилось бы умение находить взаимопонимание с людьми. На миг отвлек­шись от цели своего прихода, капитан подумал: не оттого ли ему пришла в голову мысль, что лейтенант Козак — женщина? Нет, навряд ли. Ведь в тот день, когда он отчитал Козак за неверно организованное охранение, у него и в мыслях не было сделать ей скидку на принадлежность к женскому полу. Нет, причина его замешательства не в этом. Может, все дело в том, что она расшиблась? Возможно. Ведь он зачастую испытывал похожее чувство, когда кто-то из его людей получал ранение или травму. Похожее да не совсем. Раньше Керро всегда находил, что ска­зать раненому. Даже когда один из солдат его взвода потерял ногу, он сумел преодолеть неловкость, которую всегда ощущал перед калеками, и нашел какие-то уместные слова. Почему же теперь он растерялся, увидев лейтенанта со сломанным носом и синяками вокруг глаз?

Керро, наконец, овладел собой: теперь он знал, как начать разговор.

—     Подполковник Диксон рассмотрел все показания и рапор­ты об утреннем переходе границы вашим взводом и послал меня поговорить с вами ... — начал он.

Как только он заговорил, Нэнси вздохнула с облегчением. Пока он сидел, в упор глядя на нее, она чувствовала себя совер­шенно беззащитной, и это было на редкость неприятно: словно она находится под микроскопом, открытая для всех взглядов, и не может ничего с этим поделать. Теперь, когда капитан нако­нец начал говорить, она, хотя бы, может отвечать на его вопро­сы и замечания. Вцепившись в край стола, Нэнси кивнула, еле слышно ответила: "Да, сэр", — и стала ждать, когда Гарольд объяснит, что от нее требуется.

Решив перейти прямо к делу, капитан упер локти в колени и, подавшись вперед, пристально посмотрел на Козак:

—     Подполковник считает, что вам следует переписать пока­зания. На его взгляд, вы подошли к оценке своих действий че­ресчур строго. Если ваш рапорт пойдет дальше в таком виде, может случиться, что вы навлечете на себя незаслуженную кри­тику и дисциплинарное взыскание, которое в данном случае ока­залось бы несправедливым.

Последовала короткая пауза. Нэнси посмотрела в пол, потом снова взглянула капитану в глаза и спросила, что он сам об этом думает. Керро понимал, что она имеет в виду предложение пере­писать рапорт, но в то же время догадывался, что на самом деле ей хотелось бы услышать его мнение о ее действиях — как командира взвода, как пехотинца и как солдата. Решив, что сей­час не время для возвышенных философских дискуссий или изощ­ренных словесных Турниров, Керро решил сказать лейтенанту то, что он сам хотел бы услышать после первого боя. Бросив папку с рапортами на пол, он скрестил руки на груди и произ­нес:

—     Лейтенант Козак, вы действовали правильно.

Козак, конечно, надеялась когда-нибудь услышать от Гароль­да оценку своих действий, но никак не ожидала, что он выска-

—     То, что вы чувствуете, ничем не отличается от того, что происходит с каждым вторым лейтенантом, впервые вернувшимся из боя. Нет, бывают, конечно, отдельные личности, которые рвутся в первый бой как наї праздник, а выйдя из него, ни о чем не задумываются. Но таких мало, и они опасны. Поймите, и в Уэст- Пойнте, и в армии забили вам голову массой самых разных идей и теорий о войне и роли командира, с которыми и в мирных условиях не так-то легко разобраться. Мы можем научить вас обращаться с оружием и с людьми, которые вам подчиняются, и приблизив учения к боевой обстановке, помочь вам понять, что такое война. Все это так. И, тем не менее, ни училище в Уэст- Пойнте, ни армия — никто и ничто не смогут подготовить вас к тому моменту, когда в вас начнут стрелять, и вы увидите, как рядом гибнут люди — ваши люди.

Поскольку Нэнси ожидала, в лучшем случае, допроса, то по­началу слова Гарольда принесли ей желанное утешение. Но по­степенно она начала задумываться: а может, это обычная бол­товня, стандартное напутствие, которое каждый лейтенант полу­чает после первого боя: "Все в порядке, малыш, продолжай в том же духе"? Пожалев, что она так легко уступила Керро ини­циативу, Козак спросила, что ощущал он сам после первого боя.

Откинувшись на спинку стула, капитан скрестил ноги и сло­жил сцепленные руки на животе. На лице его мелькнула легкая усмешка, и он проговорил:

—     А знаете, мы с подполковником Диксоном как раз говори­ли об этом перед тем, как я пришел к вам. Мой первый бой... — Гарольд поднял взгляд на Нэнси, и улыбка его стала шире. — Мне повезло, что он случился в разгар войны, а не был одиноч­ным событием, которое, к тому же, телевидение разнесло по всей стране, — он помолчал. — Даже сегодня, спустя столько лет, вспоминая об этом, я не перестаю удивляться, как мне уда­лось остаться живым самому и не угробить весь взвод.

Улыбка на лице капитана внезапно погасла. Встретившись с ним взглядом, девушка уловила в его глазах холодную пустоту. А когда Керро заговорил, голос его звучал ровно и монотонно, не выдавая ни чувств, ни переживаний:

—       Это был ночной парашютный десант. Нам предстояло захватить аэродром. Прыгать пришлось с высоты ста пятидесяти метров. Я находился в воздухе меньше двух минут, но они пока­зались мне вечностью. Я со всего размаха рухнул на бетонную полосу и здорово ушибся. Несколько минут мне даже не удава­лось отстегнуть лямки парашюта. Представьте: лежишь в самой гуще перестрелки, вокруг — грохот взрывов, вспышки трасси­рующих пуль, крики офицеров и сержантов, стоны раненых. Твой взвод где-то, во тьме и хаосе, ведет бой. А ты валяешься на земле не в силах ни сесть, ни встать, потому что дал маху, вы­полняя простейший элемент десантной подготовки — неправиль­но приземлился.

Гарольд снова замолчал, глядя в потолок, и несколько раз глубоко вздохнул:

—     В эти секунды я чувствовал себя самым безмозглым, самым неумелым, самым бездарным куском дерьма из тех, что по воле Всевышнего оказались на земле, — он покачал головой. — Ни до, ни после того боя я не ощущал ничего подобного.

Когда он снова взглянул на девушку, она заметила, что глаза капитана влажно блестят, будто в них стоят непролитые слезы. Но она знала, что он сейчас далеко и не видит ее. Перед его мысленным взором встают совсем другие образы, навечно высе­ченные в его памяти страхом и отчаянием.

Так же медленно и размеренно Керро продолжал свой рас­сказ, тщательно подбирая слова, — не для того, чтобы произве­сти впечатление, а стараясь воздать должное тем давним собы­тиям:

—     Той ночью мы потеряли своего командира. У него не рас­крылся парашют, и он разбился насмерть, упав на бетонную по­лосу. Его тело нашли только утром. А я потерял своего первого солдата, чернокожего парнишку из Джерси. Он пошел в армию, чтобы вырваться из трущобной жизни и преступной среды. Эл- лис Джонстон не отличался особым умом и не был образцовым солдатом. По правде сказать, порой он становился просто невы­носимым. И все равно это был мой солдат, а я его потерял. Его разнесло на части из двадцатитрехмиллиметрового зенитного орудия, пока я корчился от боли на взлетной полосе, пытаясь прийти в себя.

Упираясь локтями в колени, Керро выставил вперед указа­тельный палец и наставил его на лейтенанта. Продолжая гово­рить, он будто расстреливал ее в упор автоматными очередями:

—     Сегодня, задним числом, я знаю, что никак не мог предот­вратить смерть Джонстона. Он приземлился в трехстах метрах от меня и еще не успел освободиться от парашюта, как его уже убило снарядом. Будь я рядом с ним, меня убило бы тоже. Так уж случилось. Но такая логика для меня не стоила гроша лома­ного, когда на следующий день я смотрел, как командир взвода собирает то, что осталось от Джонстона, в пластиковый мешок. Мне понадобилось три года, чтобы окончательно понять: в том, что с ним случилось, моей вины не было.

Неожиданно капитан подобрал с пола папку и встал:

—     Джонстон был солдатом, и знал, что под этим подразуме­вается. И то, что случилось с ним на войне, случалось со многими — и до, и после него. И я тоже об этом знал. Виргин­ский военный институт, Форт-Беннинг и все обучавшие меня офицеры и сержанты вдолбили мне это в голову. Я знал, что люди умирают, знал, что сам могу умереть. Все это я понимал. Но тогда, глядя на останки человека, который доверился моему умению повести его в бой, я чуть не плакал от отчаяния. Все лекции по принципам командования, все известные примеры зна­менитых "героев", которые одерживали великие победы, вся боевая подготовка не смогли помочь ни мне, ни рядовому Элли- су Джонстону. Только он был мертв, а я — нет.

Внезапно Гарольд замолчал: он вдруг осознал, что стоит не над останками Джонстона, а рядом с лейтенантом Козак, и рас­сказывает ей о теперь уже далеком прошлом. Она слушала с бесстрастным выражением, за которым скрывалось с трудом сдер­живаемое волнение. Только он пришел сюда не для того, чтобы читать ей лекции и рассказывать истории из прошлого. Его един­ственная задача — убедить ее переписать рапорт. Керро не знал, удалось ли ему убедить лейтенанта. Впрочем, это не так уж важ­но. Ему удалось другое — извлечь из своего прошлого воспоми­нания, которые он считал навеки погребенными. Не имея ни сил, ни желания продолжать разговор, капитан бросил папку с рапортом Нэнси на стул, на мгновение задержал на ней взгляд, потом обернулся к девушке:

—     Лейтенант Козак, принимая во внимание ситуацию, в ко­торой вы оказались, вы справились отлично. Вам нечего сты­диться и не о чем сожалеть. Я бы посоветовал вам сделать так, как предлагает подполковник: переписать показания, убрав из них все слюни, сопли и прочий вздор, придерживаясь только фактов.

Керро подошел к двери, открыл ее и остановился, оглянув­шись на лейтенанта:

—        Если вы хотя бы наполовину тот офицер, каким я вас считаю, вы перепишете рапорт. — С этими словами он вышел, а лейтенант Козак осталась сидеть на смотровом столе. Слезы сте­кали по ее щекам и впитывались в торчащие из ноздрей ватные тампоны.

Стоя на южном берегу реки, Гуахардо наблюдал, как саперы, повисшие на веревках на опасной высоте, готовят мост к взры­ву. Один из них, вынимая из заплечного мешка подрывные снаря­ды, прикреплял цх к перекрестным балкам и прогонам, которые поддерживали идущее поверху моста железнодорожное полот­но. Покончив со взрывчаткой, он осторожно доставал из отдель­ного мешка капсюли-детонаторы и укладывал их поверх заря­дов. Идущий следом напарник соединял капсюли проводами. Это была нелегкая задача. Ответвления проводов, отходящие от глав­ной лиЬии и ведущие к детонаторам, должны быть одинаковой длины, чтобы заряды по всему пролету взорвались одновремен­но. Предстояло разрушить несколько пролетов, и было необхо­димо, чтобы первым взорвался дальний от взрывателя пролет, а за ним, — все остальные, по очереди. Иначе сотрясение от взры­ва и летящие обломки могут повредить провода и снаряды не сработают.

Но мало точно разместить взрывчатку, верно выбрать размер зарядов и правильно соединить провода — необходимо пред­усмотреть дублирующие системы и мины-ловушки на случай са­ботажа. Не прошло и часа с тех пор, а саперы начали работу, как на северном берегу собралась группа американских офице­ров, которые пристально следили за каждым их движением. На голове одного из них — в чине подполковника — Гуахардо за­метил зеленый берет. Появление офицера в зеленом берете по­лковник Гуахардо воспринял как наглый вызов. Он знал, что для предотвращения взрыва моста американцы наверняка привлекут отряд особого назначения, но все же не ожидал, что это будет выставлено напоказ. Однако американский подполковник даже не старался скрыть свое присутствие. Стоя на противоположном берегу реки в своем зеленом берете, он словно дразнил Альфре­до: "Вот он я! Я не позволю вам взорвать мост, и точка".

Если у американца и было такое намерение, то Гуахардо с саперами не собирался легко сдаваться. Чтобы помешать про­тивнику перерезать провода и тем самым предотвратить взрыв, была смонтирована дублирующая система взрыва двумя детона­торами — электрическим и неэлектрическим. Вдобавок, саперы установили множество мин-ловушек — одиночных и группо­вых, — замаскировав их так, что они казались частью общей подрывной системы. Гуахардо понимал, что американские отря­ды особого назначения знают свое дело и им, вероятнее всего, удастся предотвратить взрыв, но понимал он и другое: им это дорого обойдется.

Именно такую цель преследовала акция — заставить амери­канцев заплатить. Тот же принцип лежал в основе всей страте­гии мексиканцев. Ни у кого из членов Совета тринадцати не было никаких иллюзий относительно исхода первого столкнове­ния между Соединенными Штатами и Мексикой. На этом этапе сухопутные, военно-воздушные и военно-морские силы США сумеют добиться перевеса на всех фронтах. Войска Гуахардо просто не смогут с ними тягаться, поскольку уступают и в тех­нике, и в вооружении. И даже при наличии обещанной военной помощи никарагуанцев и кубинцев по количеству оружия армия США все равно оставит их далеко позади.

Но если поначалу американцы и добьются перевеса, это не значит, что они сумеют его сохранить. Пока министр иностран­ных дел полковник Барреда обивал пороги международных орга­низаций, выражая свое праведное возмущение и требуя заста­вить американские войска покинуть Мексику, министр внутрен­них дел полковник Завала поднимал народ на великую патрио­тическую борьбу с агрессором. Имея под своим началом те во­оруженные силы, которые уже были в его распоряжении — те, которые Барреда собрал в соседних латиноамериканских го­сударствах, и те, которые Завала смог мобилизовать внутри страны — Гуахардо предстояло начать затяжную кампанию с одной-единственной целью: наполнить побольше фобов трупа­ми американских солдат. Он знал, что, в конце концов, Америка устанет хоронить своих сыновей: Пусть многие из его людей тоже погибнут, они-то, по крайней мере, знают, за что сражают­ся. В стане же американцев уже начали звучать голоса, сомнева­ющиеся в правильности этой войны и методах военачальников. Что ж, полковник подбросит им пищу для раздумий. Он знал, что споры разгорятся с новой силой, когда в каждый американ­ский город — большой и малый, от Западного побережья до Восточного — начнут прибывать фобы, накрытые звездно-по­лосатыми флагами.

Хотя министр юстиции полковник Руис предупреждал, что Саддам Хусейн надеялся добиться такого же исхода в Кувейте и потерпел поражение, Гуахардо напомнил ему, что мексиканцы — не арабы. Вместо того, чтобы чертить линии на песке и бросать пустые уфозы, они будут биться не на жизнь, а на смерть, как это делали их деды.

— Наше дело правое, — заявил он своим товарищам по Сове­ту тринадцати. — Мы защищаем свой дом и свою честь от наше­ствия северного колосса. И пока мы не смиримся с возмож­ностью поражения, победить нас невозможно. Помните: нашему народу, как и нам с вами, нечего терять, кроме своей гордости. А ее у нас не сможет отнять ни самая современная ракета, ни самый большой танк. Только мы сами сможем втоптать ее в фязь. И я скорее умру, ведя людей в бой, чем допущу, чтобы это случилось.

Гуахардо не собирался произносить перед Советом столь ме­лодраматическую речь, и все же не жалел, что так получилось. Он не отказался бы ни от единого сказанного слова. В конце концов, мексиканцы — темпераментный народ, привыкший да­вать волю чувствам. Зато теперь его собратья знают, что он ду­мает. Скоро об этом узнают и американцы. Если они решили прийти, то придут обязательно. Поначалу их встретят только опустевшие деревни, старики и старухи, да нищета. Поначалу американские средства массовой информации и военные горе- специалисты наверняка станут сравнивать вторжение в Север­ную Мексику с почти бескровной победой в Ираке. Альфредо приложил много усилий, чтобы на первых порах это именно так и выглядело. Его войска будут выжидать. Как африканские львы выслеживают свою жертву, так и его войска будут наблюдать за продвижением американцев. Пусть противник расслабится, и эйфория от легкого успеха достигнет апогея — тогда и появятся его солдаты, преследуя дичь, которая отбилась слишком далеко от стада.

Конечно, со временем американцы все равно возьмут свое, как делали это всегда. Они приходили и раньше, но каждый раз, насытившись Мексикой по горло, уходили восвояси. И на этот раз будет точно так же. Враг уйдет, а Мексика останется — и ее народ тоже. Так было, и так будет всегда.

Джордж Армстронг Кастер перед битвой при Литтл Биг Хорн (в передаче Джованни Мартини)

Аманда Льюис несколько мгновений тщетно шарила рукой по постели, пока, наконец, не убедилась, что Эда рядом нет. Затуманенный сном разум не смог разгадать тайну отсутствия мужа, и она, перевернувшись на другой бок, уже начала снова проваливаться в сон, коїда донесшийся снизу приглушенный голос привлек ее внимание. Открыв глаза — можно было подумать, что так она лучше расслышит, — Аманда напрягла слух. По тому, откуда доносился голос, и по тону разговора она поняла, что Эд говорит с кем-то по телефону, причем на повышенных тонах. Послушав еще минуту и не уловив в голосе мужа никаких изменений, она решила спуститься. Нужно его успокоить, хотя вряд ли из этого что-нибудь получится. Уж если Эд Льюис начал сражаться с ветряными мельницами, остановить его может толь­ко удар по голове или приступ гипертонии. И если она не в силах помешать первому, то можно хотя бы попытаться предот­вратить второе. Накинув халат, Аманда бесшумно спустилась в кухню, чтобы сварить Эду кофе без кофеина. Несмотря на плот­но прикрытую дверь в кабинет, и в коридоре, и в кухне все было прекрасно слышно. Не обращая внимания на грозный рык мужа, Аманда принялась сервировать кофейный поднос. К кабинету мужа она подошла как раз в тот момент, когда Эд швырнул трубку на рычаг. Аманда приникла к двери — тишина. Решив, что разговор с неизвестным собеседником закончен, она, осто­рожно держа поднос одной рукой, другой открыла дверь.

Как ни в чем не бывало войдя в кабинет, Аманда останови­лась в поисках какой-нибудь не занятой стопками книг и папок поверхности, на которую можно было бы поставить поднос. Обнаружив, наконец, маленький столик, на котором лежала сравнительно небольшая стопка книг, она направилась к нему, пере­шагивая через предметы, валяющиеся на полу: портфель, раз­бросанные бумаги, ботинок Эда. Двигаясь по комнате, Аманда краем глаза наблюдала за мужем.

Он сидел за столом, глядя на телефон, и все еще не замечал ее присутствия. Машинально взяв чашку, он медленно поднес ее к губам и застыл, все еще глядя на телефон.

И это вовсе не свидетельствовало о его грубости или неблаго­дарности. Не было более любящего мужа и заботливого отца, чем Эд. После двадцати двух лет замужества Амацца жалела лишь об одном: что уступила его желанию выставить свою кандидату­ру на выборах в Конгресс. Даже когда он участвовал в боевых действиях в Персидском заливе, она не испытывала столько бес­покойства, как за последние пять лет его работы в Конгрессе. За эти годы человек, которого она любила, на ее глазах превращал­ся в мрачного циника. И хотя сам Эд всячески отрицал, что изменился, Аманда считала, что ей виднее. Все это, вместе с растущей опасностью гипертонии, только усугубляемой часты­ми ночными бдениями, ірозило отнять у нее единственного че­ловека, которого она любила и которому посвятила всю свою жизнь. Тихонько взяв свою чашку, Амацца села на стул у противо­положной стены, предварительно переложив с него несколько па­пок, и, потягивая кофе, стала терпеливо ждать, когда конфессмен Лыоис очнется от своих раздумий.

Телефон зазвонил так внезапно, что она невольно вздрогнула. Эд резко потянулся вперед и снял трубку. Одновременно он, не глядя, поставил чашку кофе, которую держал в левой руке, на стопку книг слева от себя. Аманда как раз собиралась выска­заться по этому поводу, когда Льюис произнес в трубку:

—      Да, я жду.

Сидя на стуле, Амацца наблюдала за мужем, то и дело погля­дывая на чашку кофе, фозившую свалиться с сомнительной опо­ры. И только когда Эд начал говорить, она поняла причину его рассеянности:

—      Да, господин президент, это Эд Льюис. Мне очень жаль беспокоить вас в такой час. но я хотел бы попросить вас еще раз обдумать свое решение.

Аманда прищурилась. "Как бы не так! — подумала она. — Черта с два ему жаль беспокоить президента".

—      Да, сэр. Я понимаю ваше положение. Понимаю и то, что необходимо предпринять какие-то меры, чтобы прекратить на­беги в прифаничных районах. Черт возьми, господин презццёнт, я бы гораздо охотнее оказался сейчас там, на переднем крае, чем здесь, в Вашингтоне.

Аманда чуть не крикнула: "Ну, так давай, поедем, сегодня же, и черт с ней, с этой карьерой!" — но вовремя сдержалась. А Льюис тем временем продолжал:

—     Нет, сэр, моя точка зрения не изменилась. Я считаю ошиб­кой начинать военные действия против правительства Мексики, потому что уверен: они не меньше нас заинтересованы в прекра­щении этих набегов.

Аманда покачала головой и опустила чашку на колено: "Ты никогда не исправишься, — подумала она. — Никогда не пере­станешь сражаться с ветряными мельницами, старый ты дура- леи .

—      Нет, сэр, я не верю тому, что говорят ЦРУ, ВРУ, УНБ и ФБР. Они сидят по уши в дерьме, и вы сами это знаете.

Взглянув на часы, висящие за спиной у мужа, Аманда поняла, что разговор скоро кончится. В конце концов, президенты не обязаны выслушивать ругань конгрессменов, тем более — в час ночи. Наверняка президент за день наслушался подобных речей.

—      Прежде всего, у них — прескверная репутация, начиная с того времени, как Фидель обосновался в Гаване, и до сих пор. А потом — и это куда более важно, — мексиканцы будут драться. Мы с вами оба знаем, что нам никогда не удастся свалить Совет тринадцати. Ведь не удалось же нам, черт побери, избавиться от Саддама, хотя весь мир бьці на нашей стороне, а его армия по­терпела поражение. Что же заставляет вас думать, что на этот раз будет по-другому?

"Вера в Его Величество Случай, — подумала Аманда. — Ведь каждый игрок в Лас-Вегасе знает: когда кидаешь кости, в конце концов выпадет выигрышное число. После неудач с Кореей, Ку­бой, Вьетнамом и Ираком должно же какому-нибудь президенту наконец повезти!". Внезапно она поймала себя на том, что дума­ет так же цинично, как и сам Эд. Тряхнув головой, онавстала, чтобы налить себе еще кофе.

—        Вы, господин президент, может, и должны. Только я не должен следовать вашему примеру. Это неразумный поступок, и расплачиваться за него, в конечном итоге, будем не мы с вами. Мне же остается только молиться, чтобы к концу следующей недели, когда начнут поступать трупы убитых, вы придумали, как объяснить матери какого-нибудь Джонни Джонса, что смерть ее сына продиктована политической необходимостью.

Послушав еще минуту, Льюис вздохнул:

—      Согласен, господин президент. Впереди — долгий день. Только нашим солдатам, которые завтра войдут в Мексику, он покажется еще более долгим.

На этой он закончил разговор. Обернувшись, Аманда увиде­ла, что муж застыл в кресле, все еще сжимая в руке трубку и глядя в пол.

Он снова проиграл. Тяжело вздохнув, Аманда поборола в себе желание подойти и обнять его. Она знала, что Сейчас для этого — не время. Взяв с подноса кофейник, она тихонько подошла к его столу.

Услышав, что в его чашку, которая так и стояла, накренив­шись на стопке книг, льется кофе, Эд повернулся к жене. Он впервые осознал, что она — рядом, увидел ее улыбающееся лицо, " обрамленное длинными непричесанными волосами. Взяв чашку и, отхлебнув глоток, он проговорил тихо и печально:

—      Сегодня, милая, мне стыдно, что я — американец.

Сев на стул и взяв в руки свою чашку, Аманда сочувственно улыбнулась мужу.

—     Я кое-что слышала, дорогой. Может, расскажешь все сна­чала?

На какой-то миг небо над Ларедо осветилось. Из-за рева "Брэд­ли" Нэнси Козак не могла расслышать приглушенного грохота, но поняла, что поблизости что-то взорвалось. Откуда ей было знать, что этот взрыв возвестил о гибели первого в этот день американского солдата и о начале войны?

Козак прищурилась, стараясь, сквозь поднятую передними ма­шинами .пыль, различить опознавательные огни идущей впереди "Брэдли". Понадобилось несколько секунд, чтобы разглядеть сла­бый свет трех красных сигнальных огней на башне БМП перво­го отделения — головной машины ее взвода. У каждой роты, входящей во 2-ой батальон 13-го пехотного полка, был свой цвет опознавательных огней. Ее роту — роту А — днем отлича­ли по красным полосам, нанесенным на основание 25-милли­метровой пушки, а ночью — по красным сигнальным огням. Рота В использовала белый свет, рота С — синий, рота Д — желтый, а все штабные машины — зеленый. Взводы различа­лись по количеству знаков — полос или огней. 1-му взводу соот­ветствовал один знак, 2-му — два, третьему, то есть взводу лей­тенанта Козак, — три, а "Брэдли" командира роты имела четы­ре знака. Благодаря такой системе командиры даже в пылу боя могли с первого взгляда определить, что за машина находится рядом.

Убедившись, что ее водитель выдерживает нужный интервал, Нэнси обернулась, отыскивая взглядом "Брэди" третьего отделе­ния, которая под командованием сержанта Риверы, замыкала ко­лонну роты. Глядя назад, Козак поймала себя на том, что у нее вошло в привычку выстраивать взвод так, что головным всегда оказывалось первое отделение, дальше шло второе, а третье ос­тавалось замыкающим. Конечно, штаб-сержант Маупин дей­ствительно самый опытный и знающий из командиров отделе­ний, но все равно неправильно, что впереди всегда оказывается он. Козак учили, что такая практика приводит к тому, что дру­гие командиры начинают лениться, поскольку полагаются на умение ведущего читать карту и знают, что его машина, а не их, первой нарвется на мину или примет на себя противотанковый снаряд. По тем же причинам бойцы первого отделения ощущали постоянное чувство тревоги. Нэнси имела случай убедиться в том, что такие чувства — вовсе не выдумка, когда увидела, что два стрелка из отделения Маупина украсили маскировочные чехлы своих касок надписями "Первая жертва". Такие шуточные деви­зы служили у солдат методом выражать несогласие с руковод­ством или недовольство порядками в подразделении. Маупин, наверняка прочитавший эти надписи, позволил стрелкам ходить так у всех на виду, и это подсказало лейтенанту, что и он согла­сен с их мнением.

Впрочем, она не могла винить своих людей за подобные чув­ства. После того, как капитан Уиттворт взял за правило на каж­дом переходе ставить ее взвод в "хвост" колонны, а во время большинства операций оставлять в резерве, она стала разделять настроения солдат первого отделения. Поначалу Нэнси, не заду­мываясь, смирилась с практикой командира оставлять ее взвод позади. Заметив, что никаких изменений не предвидится, она постаралась приписать это здравому смыслу Уиттворта: коман­дир просто дает ей возможность освоиться с обстановкой, не обременяя большой ответственностью. Однако все разумные объяснения исчерпались, когда капитан, продолжая менять мес­тами первый и второй взводы, неизменно оставлял ее взвод за­мыкающим или, при каждом удобном случае, посылал с задани­ем подальше от остальной роты. Как ни старалась она не заду­мываться над этим, ей все чаще приходил в голову вопрос: Уитт­ворт умышленно пытается внушить ей комплекс неполноценно­сти или просто держит на расстоянии? Независимо от его наме­рений, лейтенант Козак, а с ней и ее люди, все больше убежда­лись, что командир таким образом дает третьему взводу понять: они еще не доросли до того, чтобы стать полноправными солда­тами роты.

Помимо того, что такое отношение расхолаживало людей, оно создавало и свои практические неудобства. Положение замыка­ющего означало, что на марше третий взвод обречен глотать пыль, поднимаемую всей ротой. А когда путь проходит по грун­товой дороге — взять, к примеру, марш в Форт-Худе, где гусени­цы стирают землю в мельчайший порошок с 1940-го года, — то облака пыли могут оставаться в воздухе очень долго. Поэтому не удивительно, что в конце пути ты с ног до головы покрыт тол­стым слоем пыли, которая каждую складку, каждую щель и пре­вращает темно-зеленую маскировочную одежду в белесую. Нэн­си приходилось еще хуже, чем остальным: ее ноздри все еще были забиты ватными тампонами. Ей даже пришла в голову мысль: а не украсить ли ей свою каску какой-нибудь надписью, напри­мер, "Пыльные дьяволы" или "Вечно последние"? Но Нэнси Козак была офицером, причем самым младшим в роте. Это значило, что все, кто был выше ее званием, наблюдали за ней и делали свои выводы. А выше званием, чем второй лейтенант, — почти все офицеры в армии. Поэтому оставалось держать язык за зуба­ми и выполнять приказы. Но Нэнси верила: настанет и ее час. А пока придется глотать пыль, которую вздымают машины второго взвода, направляясь на юг, к мексиканской границе.

Каждая новая страница из объемистой пачки, лежащей на накрытом к завтраку столе, все больше приводила Чайлдресса в замешательство, хоть он и старался ничем этого не выдать. Он знал, что Зтот доклад ему показали не случайно. Когда он спро­сил Делапоса, который сидел напротив, потягивая кофе и глазея на официантку, как ему удалось его раздобыть, тот довольно осклабился:

— В Совете тринадцати, мой друг, уже нет прежнего единоду­шия.

Если документ — подлинный, то это значит, что Аламану удалось проникнуть сквозь завесу тайны, до сих пор окружав­шую Совет.

Вызов на остров Саут Падре для встречи с Делапосом, как и известие о том, что утром войска США вошли в Мексику, не­сказанно обрадовали Рэндела. Ожидая мексиканца в ресторане, он дивился причине своей радости, поскольку быстро понял, что эта внезапная эйфория представляет собой нечто большее, чем просто удовлетворение человека, чья сложная и хорошо оплачиваемая работа приближается к концу. Ему и раньше до­водилось заканчивать работу, зачастую она бывала и посложнее нынешней, но подобного чувства он не испытывал никогда. Нельзя было объяснить это ликование и скорым возвращением в люби­мый Вермонт, хотя перспектива оказаться в горах в пору листо­пада сама по себе сулила радость. И только встретив Делапоса и узнав от него, что Аламан, вместо того, чтобы закончить камі­нню провокаций и террора, решил придать ей новый, еще более грозный размах, Чайлдресс окончательно понял, почему его так радовала мысль, что его роль сыграна. Хотя Рэндел, как и другие наемники-американцы, состоявшие на службе у Хозяина, не прй- знался бы в этом даже себе самому, тем не менее, он так и не смог по-настоящему примириться с тем, что приносит смерть соотечественникам. Совесть не давала ему покоя ночью и днем. И доклад, который лежал перед ним, как и новые распоряжения эль Дуэньо, только укрепляли эту мысль.

Документ, который передал ему мексиканец, был датирован тремя днями позже столкновения Лефлера с Национальной гвар­дией; в нем подробно излагалось то, что полковник Гуахардо называл стратегией победы. Подготовленный министром оборо­ны и министром иностранных дел, этот доклад содержал не только стратегию защиты страны, но и план действий Совета по укреплению его полной и безоговорочной власти как единствен­ного законного правительства Мексики.

Во вступительной части ясно и недвусмысленно заявлялось, что без предварительной помощи свыше Мексика не может рас­считывать на победу над американской армией. Правда, дальше утверждалось, что пока Совет тринадцати и народ Мексики дей­ствуют трезво и осмотрительно, политическая победа останется за ними, а это важнее всего. Ссылаясь на опыт американцев во Вьетнаме, полковник подчеркивал: несмотря на то, что амери­канская армия ни разу не проиграла решительного сражения Вьетконгу или Народной армии Вьетнама, в политическом смысле она потерпела полный крах. В отчете ставились под сомнение свидетельства военной доблести, которую американцы проде­монстрировали недавно в Гренаде, Панаме и в Персидском зали­ве: отмечалось, что во всех трех случаях их противники недо­оценивали готовность американцев пустить в ход новейшее ору­жие и эффективность этого оружия и переоценивали собствен­ную военную мощь. И, что еще важнее, правительства этих стран не обладали той всенародной поддержкой, которая необходима для ведения длительной войны. Выражаясь словами Гуахардо, "американцы победили в Персидском заливе не потому, что ока­зались сильнее в техническом смысле, а потому, что им удалось сломить волю неприятеля. В Мексике, как это уже было во Вьет­наме, американцы обнаружат: пусть у нас мало техники, зато наш народ не сломить. Народ, который не смирился с пораже­нием, победить невозможно".

Основную часть доклада составляло изложение ловких воен­ных и политических ходов, имеющих под собой реальную осно­ву. Все это, вместе взятое, вызвало бы слезы восторга даже у Макиавелли, флорентийского мыслителя, жившего в пятнадцатом-шестнадцатом веках, который возвысил военную и полити­ческую стратегию до уровня искусства. Прекрасно понимая, что американскому президенту никогда не удастся получить у Конгресса и народа той поддержки, которая необходима для официального объявления войны, Барреда, ссылаясь на прошлые вторжения американцев в Мексику, высказывал предположение, что для оправдания нынешней интервенции президент выдвинет версию об обеспечении безопасности. Гуахардо, в свою очередь, отмечал: как и Уинфилду Скотту в 1848 году, и Джону Першин­гу в 1916 году, американской армии не хватит сил, чтобы окку­пировать всю Мексику. Поэтому она захватит лишь ту часть, которую сочтет необходимой для осуществления намеченной цели, то есть защиты своего народа, собственности и страны.

Величину оккупированной территории и ее местоположение будут определять три ключевых момента. Первый — количество вооруженных сил, необходимых для того, чтобы захватить и удер­живать этот район. Поначалу будуг введены регулярные сухо­путные войска в составе двенадцати дивизий и корпус морской пехоты в составе еще двух дивизий. Из них развернуть удастся только семь сухопутных дивизий и одну дивизию морских пехо­тинцев, поскольку две сухопутные дивизии по-прежнему нахо­дятся в Европе, одна — в Корее, а две воздушно-десантные дивизии невозможно перебросить в Мексику по той простой при­чине, что это лишит их возможности реагировать на непредви­денные осложнения в других "горячих" точках планеты. Исполь­зование же резерва и сил Национальной гвардии ограничено как законом, так и их неготовностью к боевым действиям.

Размещение в Мексике американских войск потребует огром­ных затрат. Придется прокладывать и обслуживать коммуника­ции, проходящие по оккупированной территории и связываю­щие самые удаленные американские части с Соединенными Шта­тами. Уинфилд Скотт пошел на большой риск, когда в 1848 году отказался от снабжения через порт Веракрус и двинулся пешим маршем на Мехико, чтобы поскорее закончить войну. Но его армия, в отличие от современной, состояла только из людей, мулов да лошадей, что позволяло ей находить пропитание в пути.

Учитывая размер и техническую сложность современной амери­канской армии, такой вариант можно отбросить. Один танк М-1 потребляет до пятисот галлонов дизельного топлива в день. По сравнению с этой цифрой количество пищи, необходимое его экипажу, выглядит просто ничтожным. Дивизии, насчитываю­щей более трехсот таких машин, только для заправки танков потребуется сто пятьдесят тысяч галлонов в день. А если доба­вить к горючему для танков, бронемашин, самоходных гаубиц, вертолетов и грузовиков смазочные материалы, запчасти, меди­каменты, боеприпасы, продовольствие, воду и многое другое, что необходимо современной армии, то получится, что ежедневно придется доставлять в Мексику от сорока до восьмидесяти кило­граммов груза на каждого солдата, и это — до тех пор, пока армия будет находиться там.

И последний фактор, редко принимаемый во внимание людь­ми, несведущими в военном деле, — это те сложности, с кото­рыми предстоит столкнуться американцам на оккупированной территории: ведь им придется кормить и обеспечивать всем не­обходимым оставшееся там население. На этом настаивают как современные законы и нормы, так и понятия морали и этики. А поскольку в американской армии мало частей гражданской и военной администрации, призванных осуществлять эту задачу, и все они находятся в резерве, то число районов, в которых они смогут эффективно осуществлять управление и обеспечение, не говоря уже о снабжении, будет весьма ограниченным. Только Матаморос насчитывает почти четыреста тысяч жителей, а Мон­террей — около четырех миллионов. И обо всем этом населении победителям придется позаботиться.

Проведя анализ возможностей американцев и предположив, что цели противника будут ограничены организацией зоны безопасности, Гуахардо пришел к выводу, что армия Соединен­ных Штат,ов не продвинется дальше линии, соединяющей Там­пико, Сьюдад-Викторию, Монтеррей, Чиуауа, Эрмосильо и Кимо- Бэй. Войдут ли перечисленные города в зону безопасности, за­висит от того, смогут ли американцы содержать население этих городов и, вдобавок, охранять ведущие к ним авто- и железные дороги. И хотя возможность оккупации Веракруса тоже нельзя сбрасывать со счетов, перечисленные выше факторы делают та­кую перспективу маловероятной.

Дальше слово опять взял Барреда. Мексика должна предоста­вить Соединенным Штатам самим определить границу зоны бе­зопасности, подчеркивал он. Как только американцы ее оккупи­руют, на них со всех сторон начнут оказывать давление, требуя вывода войск, если Совет тринадцати не предпримет действий, оправдывающих эскалацию конфликта: Оккупация Веракруса, расположенного на восточном побережье Мексики, далеко на юг от Рио-Браво, не согласуется с провозглашенной целью — охраной американской границы. Такие противоречия, по мне­нию Барреды, помогли бы вбить клин между президентом Со­единенных Штатов и его сторонниками. Если Совету удастся раздуть политические и моральные разногласия, которые уже существуют в правительстве США, голоса в поддержку войны скоро иссякнут, и мирное урегулирование конфликта будет только делом времени.

Чтобы оказывать давление на Соединенные Штаты, необхо­димо не только привлечь ООН и Организацию американских государств, но и создать коалицию стран Центральной Америки. К настоящему времени, по инициативе Мексики, уже организо­вано объединенное военное командование, под началом которо­го находятся вооруженные силы Гватемалы, Сальвадора, Ника­рагуа, Гондураса, Панамы, Колумбии и Венесуэлы. Хотя участие некоторых стран оказалось минимальным, Барреда отмечал, что факт образования такой коалиции не смогут игнорировать ни Соединенные Штаты, ни мировое сообщество. Если Мексика, подвергшаяся нападению сверхдержавы, попросит помощи, это обеспечит ей поддержку тех стран, которые хотели бы отпла­тить американцам за прошлые обиды.

Главная выгода всего этого, подчеркнул Барреда, состоит в том, что Совет тринадцати, не приложив почти никаких усилий, неминуемо получит признание как законное правительство Мек­сики: "Взяв на себя роль невинной жертвы и убедив всех, что наши военные операции ведутся в соответствии с международ­ными соглашениями и протоколами, регулирующими боевые дей­ствия, мы заставим ту международную систему, которой США так успешно манипулировали в прошлом, работать на нашу по­беду".

Прочитав последние строки, Чайлдресс задумался, заметив, что слова: "...убедив всех, что наши военные операции ведутся в соответствии с международными соглашениями и протоколами, регулирующими боевые действия" — подчеркнуты дважды. Ему не надо было объяснять, что имел в виду Хозяин. Сунув доклад в простой бумажный конверт, Рэндел посмотрел на Делапоса:

—      Откуда ты знаешь, что это — подлинный документ?

Глотнув кофе, мексиканец обвел взглядом зал и только по­том ответил:

—      Я уже сказал, что в Совете тринадцати больше нет едино­душия. Кое-кто считает внешнеполитические манипуляции, на­правленные против Соединенных Штатов, слишком опасной игрой. Как выразился один из членов Совета, это все равно, что дергать быка за хвост. Эти же люди стыдятся предлагаемой по­литики, называя ее стратегией трусов. Не желая сдаваться без боя, они требуют, чтобы армия защищала каждый метр мекси­канской земли. Лучше смерть, чем позорное отступление. Да, мой друг, этот документ подлинный.

Хотя Чайлдресс уже догадался, чего именно требует Аламан, он хотел услышать это из уст Делапоса. Американец надеялся, что план эль Дуэньо все же не будет таким чудовищно жесто­ким, каким он его вообразил. Делапосу самому не терпелось все объяснить, и он с готовностью выложил все, что задумали они с Хозяином.

—     Американская армия вторгнется, то есть уже вторглась на территорию Мексики, чтобы продвинуться примерно до той ли­нии, о которую указал Гуахардо. Мексиканская армия окажет ей символическое сопротивление — дабы удовлетворить нацио­нальную гордость и дать стране новых героев и мучеников, не­обходимых, чтобы сплотить народ. Как только армия США про­двинется до намеченного предела, наступит затишье, которое американцы используют для того, чтобы очистить занятую зону безопасности от шаек бандитов и преступников, а Совет тринад­цати — для осуществления дипломатического давления и разду­вания антивоенных настроений внутри США. Сеньор Аламан предвидит, что все закончится переговорами, в результате кото­рых американцы признают, что их цели достигнуты, и выведуг войска. Совет, со своей стороны, будет иметь все основания праздновать победу, заявив, что это он предотвратил полную ок­купацию и поражение Мексики. В конце концов, будет восста­новлен довоенный статус-кво, отношения между двумя странами возобновятся, а новое правительство будет официально призна­но как в Мексике, так и во всем мире.

Сделав паузу, Делапос выжидательно посмотрел на Чайлдрес- са, и не увидев на бесстрастном лице американца никаких эмо­ций, продолжал:

—       Чтобы предотвратить это, Хозяин собирается снова бро­сить в бой наши отряды, как только американская армия про­двинется на юг и остановится. Обосновавшись за линией фронта на мексиканской стороне, мы станем оттуда совершать набеги на отдаленные посты и магистрали, по которым пойдет грузовой транспорт. И хотя мы предполагаем, что мексиканцы займутся тем же, наши набеги будут отличаться невиданной жестокостью, сопровождаясь поистине чудовищными зверствами. Таким обра­зом, мы заставим американцев проявить характер и либо отпла­тить противнику той же монетой, либо, что куда лучше, вклю­чить в свои планы свержение Совета тринадцати.

Рэндел продолжал хранить молчание. Мексиканец же, несмотря на отсутствие реакции собеседника, все больше воспламенялся. Глаза его сверкали, на лице появилась торжествующая усмешка. Он говорил все быстрее, помогая себе взмахами руки:

— А в Соединенных Штатах такие настроения наверняка воз­никнут. После окончания войны в Персидском заливе многие американцы считали, что нельзя оставлять Саддама Хусейна у власти. Зверства над курдскими повстанцами и иракскими бе­женцами стали пятном, омрачившим блестящую во всех отно­шениях победу американского оружия. И если мы добьемся, чтобы Совет считали сборищем таких же злодеев, как иракский дикта­тор и его компания, общественность Америки может потребо­вать, чтобы были предприняты решительные шаги для предотв­ращения ошибки, допущенной в Персидском заливе — особен­но, если учесть, что на этот раз жертвами будут сами американ­цы.

Закончив, Делапос стал ждать, что скажет Чайлдресс. Теперь, после долгого бесстрастного молчания, ему придется высказать свое мнение. В душе Рэпдела боролись противоречивые чувства. И самое сильное подсказывало ему: несмотря на годы, проведен­ные вдали от дома, он все-таки остается американцем. Как ни нравилось ему в юности считать себя человеком без родины, эдаким перекати-полем, с возрастом он все чаще начинал заду­мываться о том, что в жизни должно быть нечто большее, чем риск, опасность и приключения. И вот теперь, когда ему трид­цать пять, Рэпделу, наконец, захотелось жить в ладу с собой и со страной, которой он гак давно пренебрегал.

Это ощущение сопровождалось уверенностью: если он, Чайл­дресс, американец по крови, рождению и мировосприятию, то Делапос — мексиканец. Слепо повинуясь Аламану, который в его глазах стал настоящим мексиканским патриотом, Делапос забыл о том, что в высшей степени неразумно прибегать к услу­гам наемников в районе, ограниченном расположением двух про­тивоборствующих армий. Холодная, беспощадная логика под­сказывала американцу: как бы ни был обширен район боевых действий, как бы Ни были разбросаны силы противников, как бы ни были ловки и неуловимы отряды Аламана, и как бы ни была слаба мексиканская армия, все равно — вечного везения не бывает. Когда-нибудь удача откажет наемникам или, еще того хуже, они перестанут быть нужными своему нанимателю. Рэндел знал, что Аламану не составит никакого труда устроить так, что­бы сведения о расположении базовых лагерей попали в руки ЦРУ или мексиканской разведки. После этого для уничтожения наемных отрядов в ход пойдет все — от мощных бомбардиров­щиков до частей особого назначения, и Хозяин чужими руками избавится от необходимости платить своим верным слугам.

И все же, несмотря на все эти соображения, Чайлдресс решил остаться на службе у эль Дуэньо. Он знал, что столь рискован­ное предприятие заставит Аламана раскошелиться. Не потребу­ется большого труда, чтобы через Делапоса убедить его платить вперед. Таким образом, американец видел возможность, рискнув в последний раз, выполнить задание, которое в случае успешно­го исхода позволит ему оставить эту опасную профессию и вер­нуться на родину, в любимые Зеленые горы. Правда, он не мог окончательно отделаться от мысли, что строит свое будущее на трупах соотечественников, но умел сдерживать подобные чув­ства. Чем он, в конце концов, хуже политиков из Вашингтона? Ведь они, в угоду своей карьере, снова послали американских солдат на войну, которая, по всем меркам, не только безнрав­ственна и несправедлива, но и наверняка закончится для Соеди­ненных Штатов весьма бесславно.

Вертолеты-разведчики скрылись из вида, и снова наступила тишина. Американцы опять их не заметили... Это и удивило, и насторожило Гуахардо. Он отлично знал, что маскировка и по­зиция его людей настолько же плохи, насколько хороши опти­ческие приборы и датчики, установленные на разведывательных вертолетах. И дело было вовсе не в нерадивости или недис­циплинированности солдат и командиров. Напротив, и настрой, и боевой дух в мексиканской армии оказались исключительно высоки, и порой доходили до экзальтации. И хотя за всем этим чаще всего скрывалась нервозность, Альфредо был уверен, что солдаты, которых он отобрал для действий в тылу противника, полны решимости сделать все от них зависящее. Не их вина, что не все получается так, как хотелось бы: ведь их подготовка ос­тавляет желать лучшего, да и боевого опыта у них почти нет.

В какой-то степени полковник винил самого себя, поскольку ожидающий в засаде взвод моторизованной разведки принадле­жал тому военному округу, который он сам возглавлял до июнь­ского переворота. В его обязанности как командующего входи­ли обучение и подготовка солдат к реальным боевым действиям. Неудивительно, что теперь, когда вот-вот грянет первый для них бой, он ощущает тревогу, подмечает одни лишь недостатки и рисует наихудший исход. И хотя в мирное время, обучая личный состав, он предупреждал их', что на войне идеальных операций не бывает, это не уменьшало его опасений, ибо он знал: ошибки стоят человеческих жизней и проигранных сражений.

Тем не менее, он уже ничем не мог помочь своим солдатам. Как главнокомандующий, Гуахардо подготовил все, что мог: вы­работал свою стратегию, добился у Совета ее одобрения, сфор­мулировал все приказы для проведения ее в жизнь и сделал все необходимое для того, чтобы его подчиненные эти приказы вы­полнили. Теперь ему оставалось одно: наблюдать за осуществле­нием своих планов. Полковник начинал понимать, что самое трудное для главнокомандующего — это доверить свое детище младшим командирам и вверенным им подразделениям.

И все-таки, должна же остаться для него какая-то возмож­ность влиять на ход сражения! В прошлом этот вопрос часто не давал Альфредо покоя. Он годами изучал опыт других команду­ющих — как мексиканских, так и иностранных: их помощь сло­вом и делом своим подчиненным, ту лепту, которую они вклады­вали в развитие боевых действий. Гуахардо уже давно отказался от практики, принятой у его предшественников — офицеров мексиканской армии, — поскольку считал их поступки слиш­ком эгоцентричными. Пусть некоторые подвиги его предков и способствовали взлету боевого духа, солдатам, тем не менее, они не могли дать конкретного ответа на вопрос, как добиться побе­ды. Так, например, история о молодом кадете, который в битве при Чапультепеке 13 сентября 1847 года бросился в смертель­ную схватку, завернувшись в знамя, превратилась в красивую легенду, однако едва ли могла подсказать командиру решение при ведении современного боя.

Сначала Альфредо надеялся получить ответ, изучая амери­канские методы руководства, однако очень скоро понял, что в армии США командиры делают слишком большую ставку на современное вооружение, которого — он это прекрасно осозна­вал — у мексиканской армии никогда не будет. Кроме того, к своему удивлению, полковник обнаружил, что американские офи­церы гоже страдают изрядным эгоцентризмом и принимают ре­шения, исходя из соображений внутренней и международной политики, столь же часто, как их мексиканские коллеги, хотя на словах это отрицают. И, наконец, на всю военную машину Соединенных Штатов-оказывает большое влияние американ­ский национальный характер. И специальные журналы, и воен­ная наука возносят на щит принцип централизованного плани­рования и децентрализованного исполнения, который подразу­мевает, что подчиненные на местах обладают полной самостоя­тельностью в выполнении полученых заданий. Однако на прак­тике развитая система связи дает возможность наиболее высоко­поставленным командирам — то есть тем, чья карьера целиком зависит от успеха или неудачи подчиненных, вмешиваться в ход операций, которые их не касаются. Гуахардо понял, что амери-

—   

—      

—    

—     

—     

—      

—    

—     

—    

—     

—      

—     

—   

—     

—    

—     

—      

—    

—      

—     

—    

—     

—   

—     

—    

—    

—     

—    

—    

—       

—   

—    

—   

11 12  

Наша ненависть не знает границ, и война пойдет не на жизнь, а на смерть.

—       

—     

—    

—    

—     

—      

—     

—     

—      

—      

—     

—    

—     

—     

—      

—  

—  

—    

—     

—   

—    

—     

—      

—    

—     

—   

—     

—      

—   

—     

—      

—     

—       

—    

—     

—     

—     

—     

—       

—     

—     

—     

—     

—    

—    

—    

—    

—      

—      

—     

—     

—       

—       

—    

—      

—    

—   

—    

—   

—     

—     

—     

—    

—       

—    

—    

—   

—     

—    

—    

—   

—     

—    

—     

—    

—     

—     

—    

—   

—     

—      

—    

—    

—     

—     

—     

15 сентября, 19.45

—      

—     

—       

—    

—      

—     

—     

—     

—    

—     

—    

—    

—     

—     

—   

—     

—    

—    

—    

—    

Глава 22

—     

—   

—     

—    

—   

—     

—      

—     

—       

—    

—     

—     

—     

—   

—    

—     

—      

—     

—     

—    

—     

—     

—    

—     

—    

—      

—       

—      

—    

—     

—    

—     

Глава 23

—    

—     

—      

—     

—    

—     

—    

—    

—    

—     

—     

—     

—     

—     

—     

—     

—       

—       

—      

—     

—   

—      

—     

—     

—     

—     

—    

—    

—      

—     

—     

—     

—    

—     

—       

—       

—     

—     

—       

—     

—    

—     

—    

—    

—   

—    

—    

—                  

—      

—    

—     

—    

—     

—      

—     

—    

—    

—    

—     

—     

—   

—    

—      

—    

—     

—      

—   

—    

—      

—    

—       

—     

—       

—        

—     

—    

—       

—     

—    

—     

—       

—    

—     

—     

—    

—     

—      

—     

—     

—     

—     

—     

—     

—     

—     

Глава 24

  

—     

—      

Мексика

Мексика

—     

—     

—     

—       

—       

—     

—    

—    

—     

—    

Глава 25

—     

—     

—     

—     

—     

—      

—    

—    

—    

—      

—       

—      

—    

—     

—     

—     

—    

—   

—      

—     

—    

—    

—     

—     

—    

—    

—     

—    

—    

—     

—     

—     

—     

—   

—     

—     

—      

—     

—     

—    

—     

Примечания

1

Храни тебя бог (исп.)

(обратно)

2

По шкале Фаренгейта.

(обратно)

3

Первый понедельник сентября.

(обратно)

4

Персонаж фильма американского режиссера Дж. Лукаса "Звездные войны".

(обратно)

5

Объединенный комитет начальников штабов.

(обратно)

6

Мой друг (фр.)

(обратно)

7

Приятель (ит.)

(обратно)

8

Министерство иностранных дел США (разг.)

(обратно)

9

Агис IV (ок. 262-241 до н.э.) — царь Спарты.

(обратно)

10

Английский генерал и драматург, автор популярных в свое время пьес (1723-1792).

(обратно)

11

Пришел, увидел, победил (лат.)

(обратно)

Оглавление

Пролог

Глава 1

Глава 2

Глава З

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

href=#t22> Глава 21

Глава 22

Глава 23

Глава 24

Глава 25

Эпилог

*** Примечания ***