Свадебное путешествие [Чезаре Павезе] (fb2) читать постранично, страница - 4

бросал на ветер — даже не курил — и, гордясь этим, считал, что зато уж мои

мысли принадлежат только мне. Но что мне было делать с этими мыслями? По дороге

домой я разглядывал людей на улицах, спрашивал себя, как это им удалось добиться

успеха, и страстно желал каких-нибудь — пусть самых неожиданных — изменений в

нашей жизни.

Я останавливался у вокзала, глядел на паровозный дым, рассматривал шумную

суетливую толпу. Для меня счастье всегда принимало облик приключения, какого-то

дальнего путешествия: отплытие, пароход на морской глади, экзотический порт,

оглашаемый криками людей и скрежетом металла. И однажды вечером я остановился как

вкопанный, внезапно поняв, что если я не уеду с Чилией сейчас, пока она еще молода и

влюблена в меня, то потом, когда она состарится и отцветет, и вокруг нее будут плакать

дети, это станет совсем невозможно. «Господи, хоть бы откуда-нибудь свалились деньги!

— думал я.— С деньгами все можно сделать».

«Но счастье нужно заслужить, — говорил я себе,— нужно покорно принимать все

тяготы жизни. Я женился, но не хочу ребенка. Значит, я трус. А может быть, именно

ребенок и принесет нам счастье».

Иногда я подолгу мечтал, лежа в постели рядом с Чилией. И когда в тишине

безветренной ясной ночи вдали раздавался вдруг резкий свисток паровоза, я вздрагивал,

чувствуя, как нарастает во мне тревога и нетерпение.

Нет ничего опаснее замкнутости; привыкнув к тому, что мысли наши всегда

остаются при нас и никак себя не выдают, наш мозг начинает порождать такие

чудовищные нелепости, в которых мы уже никогда не решимся признаться, ибо они

унизительны даже для тех, кто их выдумывает. Именно замкнутости я, должно быть,

обязан и своей болезненной подозрительностью.

Однажды, когда я проходил мимо вокзала, пер: мной вдруг мелькнуло знакомое

лицо, и кто-то окликнул меня. Это был Маладжиджи: я не видел его десять лет. Мы

остановились и пожали друг другу руки, радуясь встрече. Это был уже не прежний

Маладжиджи: грязный и злой мальчишка, всегда готовый обрызгать вас чернилами или

исподтишка вымазать мелом. Но я узнал его по прежней ухмылке.

—

Эй, Маладжиджи, так ты, значит, жив и здоров?

—

Не только жив и здоров, но за это время стал бухгалтером.

И голос у него был не тот, что раньше. Со мной говорил взрослый мужчина.

—

Ты что, тоже едешь? — спросил он.— А вот угадай, куда еду я! — И он

поднял с земли кожаный чемодан, гармонировавший с его светлым плащом и элегантным

галстуком. Он взял меня под руку.— Проводи меня вагона. Я еду в Геную.

—

Но я спешу.

—

А оттуда в Китай.

—

Не может быть!

—

Ну вот и ты тоже! А почему бы и нет? Что тут особенного? Заладили все

одно и то же, нет чтобы пожелать мне счастливого пути: ведь я могу и не вернуться!

Значит, и ты такая же баба, как все!

—

Но чем ты занимаешься?

—

Я же говорю, еду в Китай. Проводи меня.

—

Да нет, я не могу. Спешу.

—

Ну тогда пойдем, выпьем кофе. Ведь ты последний, с кем я прощаюсь.

Мы выпили у стойки на вокзале по чашке кофе, и неугомонный Маладжиджи

сбивчиво рассказал мне о своей жизни. Он не женат. У него был чудный ребенок, и он

умер. Он бросил школу вскоре после меня, так и не закончив ее. Однажды во время

переэкзаменовки он вспоминал обо мне. Его настоящей школой была борьба за

существование. А сейчас разные фирмы просто рвут его на части. Он знает четыре языка.

И вот его отправляют в Китай.

Сославшись на то, что я спешу, хотя это была неправда, потрясенный и

уничтоженный, я наконец отделался от него. Я пришел домой, еще взволнованный

встречей, в голове у меня царила сумятица, мысли обращались то к моей бесцветной

юности, то к дерзкой необычайности этой судьбы. Не то чтобы я завидовал ему или он мне

так уж понравился, нет, но меня почему-то мучил неожиданный контраст нашего общего

бесцветного прошлого и его яркой и необычной теперешней жизни, кусок которой мне

мельком пришлось увидеть.

Дома никого не было, потому что Чилия теперь часто уходила работать к соседке. И

я сидел и думал один, в темной комнате, слабо освещенной синим язычком газовой

горелки, на которой спокойно кипела кастрюля.

5

Много вечеров провел я вот так, в одиночестве, кружа по комнате или бросаясь на

кровать, весь во власти оглушающего