Рассказы о театре [Эдуард Степанович Кочергин] (fb2) читать постранично
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
- 1
- 2
- 3
- . . .
- последняя (11) »
Рассказы о театре
Кентавр
Прежде всего, Лебедев был потрясающий человеческий тип. Разделить его (вот личность, а вот артист) невозможно. У Евгения Алексеевича и то и другое существовало в органике: профессия и личность. Органический тип. Не лицедей, который в кого-то превращается и от кого-то вещает… Он для меня на сцене и в жизни неразделим. Особенно интересен нам — художникам. Недаром мы его любили. Пластика необычная, не деланная, натуральная, животная, идущая от природы. Я его рисовал похожим во всех ролях. Рисунки к «Истории лошади» делал за год до того, как вышел спектакль, а потом все совпало — рисунки и он в роли — один к одному. Достаточно сравнить рисунок Холстомера — Лебедева и его же на фотографиях в спектакле через год… В нем была редкостная для России и для европейского театра физиология. Он и был физиологическим артистом. Явлением природы. В своей жизни я лишь дважды встречал подобных артистов. Еще в маленьком ленинградском областном Театре драмы и комедии работал с артистом, обладавшим похожим даром, — Шамбраевым. Конечно, не такого масштаба, как Лебедев, но природа та же. Любил изображать птиц, зверей. Даже подрабатывал, озвучивая спектакли, — лаял, кукарекал, пел, свистел… Здорово всем этим владел. А Евгений Алексеевич Лебедев — это просто гигант. Актерски неуемный. Мощный колосс, соединявший в себе несоединимое. Иногда казалось: поменьше бы этой неуемности. Когда Товстоногов обрубал лишний его перебор, получался замечательный результат. Если каким-то артистам необходимо делать всю роль от начала до конца и потом они фиксировали сделанное, то Лебедев приносил на репетицию столько идей, что приходилось отбирать, отбрасывая даже талантливые находки, поскольку они не вписывались в режиссерскую конструкцию. Выдавал по ходу безумное количество всяческих идей и предложений, актерских приспособлений, бесконечно импровизировал… Природа произвела на свет актерское естество, которое называлось «Евгений Алексеевич Лебедев». Непривычное, неожиданное, кого-то даже раздражавшее своим чрезмерным физиологизмом, какой-то несоразмерностью, но всегда — потрясающее. Когда началась работа над «Генрихом IV», он попросил меня нарисовать Фальстафа в разных поворотах роли. Евгений Алексеевич ведь и сам был человек всесторонне одаренный. Он чудно рисовал, занимался всяческой «изобразиловкой». Эскиз грима мог для себя нарисовать гримом же на бумаге. Или выложить автопортрет разными камушками, сделав этакий гипергрим. У него все получалось выразительно, эротично и естественно в разных техниках, которыми он пользовался. Так вот, он предложил мне нарисовать его в роли Фальстафа во всех ипостасях: как он спит, ест, просыпается, потягивается, зевает, встает, чешется, писает, надевает доспехи, которые так нелепо на нем смотрятся… Как он что-то в очередной раз врет… Я «отлудил» ему рисунков шестьдесят-семьдесят. В результате получилась одна из лучших моих серий рисунков для театра, которую потом купили разные музеи. Евгений Алексеевич держал рисунки у себя в уборной несколько недель. Затем по этим наброскам мы изготовили Фальстафу грим и костюм. То есть я не специально рисовал то, о чем мы договаривались с Товстоноговым о Лебедеве, а выстраивал образ, идя от самого Лебедева — русского сюрреального актера. С Холстомером была другая история. Когда обсуждался макет, худсовет театра с артистами, занятыми в нем, принял его в штыки. Макет к тому же такая штука, что не всякий разглядит в нем будущую декорацию. Лебедев неожиданно выступил против оформления, причем искренне не соглашался с ним, потому что, готовясь к роли, уже изначально опоэтизировал Холстомера. Мечтал, что будет задник, изображающий голубое небо, цветочки, бабочки, стрекозки… А я делал его — Лебедева. Для меня «История лошади» — это он — чудище-полкан, явление природы. Потому что главный его дар — органика, физиология первозданности, животность. Я попытался сделать несусветное — натуральную физиологию из холста. Бьют холст плетьми, и он начинает вспухать от ран и боли… Я попытался сотворить то, что сделать нельзя. Но и Лебедев сотворил невозможное, сыграв эту адскую, нечеловеческую роль. Превратившись в Холстомера, в лошадь. Эта роль была для него! Розовский ведь именно в расчете на Евгения Алексеевича принес в театр эту гениальную идею. Чтобы сыграл он — актер-мутант. Потом ставился спектакль в разных местах, но нигде ничего подобного не выходило. Евгений Алексеевич, наверное, оттого и не принял поначалу мое оформление, что оно было его же собственным вывернутым нутром. Увидев его, он возмутился, а может, даже испугался. После худсовета, когда все, кроме Лебедева, ушли из макетной, Товстоногов внимательно выслушал его замечания, капризы, даже истерику и сказал мне: «Делайте, Эдуард, так, как у вас!» Товстоногов был колоссально мудрый тип. Точно знал, как и с кем из артистов работать.- 1
- 2
- 3
- . . .
- последняя (11) »
Последние комментарии
10 часов 24 минут назад
10 часов 24 минут назад
15 часов 43 минут назад
19 часов 25 минут назад
19 часов 46 минут назад
20 часов 40 минут назад