Пора созревания [Барбара Фришмут] (fb2) читать постранично

Барбара Фришмут «Пора созревания»

Да, и писательство связано с производственными расходами, которые подчас разорительнее, чем у целой фабрики. Что же приходится инвестировать? Всю свою жизнь.

Шандор Марай. Небо и земля

Предположим, это случилось в прошлом году на благотворительной ярмарке, которую устроила добровольная пожарная дружина. Случилось сразу после того, как сняли оцепление. Однако высчитывать точную дату на основании вышеназванных данных, пожалуй, бесполезно, потому что если вы случайно услышите эту историю, скажем, через пару лет, то, кто знает, может, ярмарка больше и не проводится.

Этим я ни в коей мере не утверждаю, как адепты распространенных, но ложных учений, что время в своем течении — величина относительная. Оно ведь давным-давно точнейшим образом изучено и измерено, теперь ему не остается ничего другого, кроме как сверяться по часам. Или же остается?

Как только люди осознали, что время есть неумолимо прирастающая величина, они изобрели хронометры. Сначала хронометры были в ходу у ортодоксальных мусульман: иначе как бы верующие отслеживали пять молитвенных часов на дню? Христианские монахи с их обеднями, вечернями, всенощными и прочая также нуждались в некоем мериле времени, которое расчленяло бы сутки, как мясник пасхального ягненка.

Получается, прерывистое, конечное время — изобретение религиозных экстремистов, и, похоже, оно согласилось быть таковым, даже если лучше себя чувствует как вечное, точнее сказать, циклическое.

Но что, если время столь покладисто не всегда? Что, если в определенных, заколдованных местностях оно вдруг отказывается степенно течь к краю Земли, в который не слишком верят и самые матерые ортодоксы. А что, если оно в наших краях периодически (вот ведь парадокс!) пускается по кругу?

Но вернемся к оцеплению, которое сняли, как только пробило 14 часов. Местное население и жители, прибывшие на ярмарку с берегов Венского и прочих озер, устремились на площадь набирающим силу потоком. Я уже около 13.56 приметила один предмет, выставленный на продажу, он сразу поставил под сомнение мои намерения быть скромнее в желаниях.

Вожделенным предметом являлось чучело барсука с одним глазом, в шубке, издали казавшейся слегка побитой молью. Купить чучело барсука — такой удачи мне еще не выпадало в жизни! Хотя алчность всерьез захватила меня, но осуществить мечту не было никаких шансов. Из-за барсука уже сцепились две дамочки: тощая рыжая дылда в новом, с иголочки костюме и коренастая черноволосая, одетая в этническом стиле, на концах ее индейских косиц, связанных шнурком, болтались «ловушки снов».^[1]

Не упустил случая вцепиться в барсука и господин средних лет. Уверена, свой шладмингер^[2] он прикупил минуту назад, потому что тот осенний день выдался на редкость теплым, слишком теплым, чтобы ходить в верхней одежде из неваляного шерстяного сукна. Одной рукой господин тащил к себе чучело, другой протягивал сотенную бумажку озадаченному пожарному, и тот, повинуясь рефлексу, взял деньги, совершив-таки сделку, обратного хода не имеющую, в пользу обладателя шладмингера. По толпе — а поклонников набитого опилками барсука собралось довольно много — прошел разочарованный вздох, я тоже невольно вздохнула.

Вот и все… Хотя не совсем: в ходе рукопашной схватки, возникшей вокруг мужчины в шладмингере, который радостно уносил добычу в безопасное место, из живота барсука — вблизи чучело оказалось более паршивым, чем я представляла издали, — выпало что-то туго обернутое газетным листом, и покатилось прямо мне под ноги как награда. За что только?

«За сотню он купил оболочку, но не содержимое!» — подумала я и быстро, насколько позволяла толчея, подняла сверток и сунула в сумку.

Для оправдания в собственных глазах я схватила с прилавка глиняный кофейник с отбитым краем, на боку которого красовалась кривая надпись «Вечно твоя», и, прежде чем озадаченный пожарный назвал цену, тоже отстегнула сотню, одним махом облегчив и душу, и карман.

Стоял октябрьский день в коричнево-золотых тонах, Грундлзее невозмутимо катило воды мимо ярмарочной суеты, ленясь наморщить чело хотя бы одной-единственной волной. И кирпич старых стен мог смотреться в безмятежное зеркало озера в собственное удовольствие.

Вернуться в Альтаусзее я решила через Обертрессен, но кто знает, насколько я рискую, совершая долгие пешие прогулки в это время года без зонта? От ходьбы я изрядно взмокла: облака, дружно уплыли в сторону Эннсталя, и стало так жарко, что захотелось задержаться на каком-нибудь зеленом бережке и нырнуть в воду без зимнего водолазного костюма.

Не доходя до леса Хеннерман, я начала разоблачаться, то есть сняла блузу. В сумке из-за свертка и кофейника места не осталось, и я продолжила путь, размахивая блузой, как белым флагом. Кому это я собиралась сдаться?

Скамейка, с которой