Образ Иисуса Христа в православной традиции [Сергей Сергеевич Аверинцев] (fb2) читать постранично

Образ Иисуса Христа в православной традиции^[1]

Введение

Неразделенная и неразделимая самотождественность Лица Одного и Того же Господа и Учителя всех христианских Церк­вей и вероисповеданий, каждый раз сохраняемая в акте искрен­ней преданности Христу любой человеческой личности и явля­ющаяся последним и самым дефинитивным критерием чего бы то ни было «христианского», весит в конечном итоге неизмери­мо больше, чем все различия культур, в том числе религиозных. «Ибо един Бог, един и посредник между Богом и человеками, человек Христос Иисус...» (1 Тим. 2, 5): Посредник и Средото­чие, центр всех христианских «вселенных». Модальности пере­живания этого общего Средоточия, разумеется, весьма сущест­венно определяются вероучительной традицией и не могут не зависеть в своих нюансах также от этнокультурных и характе­рологических предпосылок. Однако если бы личность Христа, составляющая средоточие учения и мистического переживания в далеко отстоящих друг от друга христианских общинах, не была тождественна Себе, если бы образ Христа был всего-навсе­го «имманентен» цивилизациям, — тогда было бы невозможно, чтобы христиане различных культур и вероисповеданий узнава­ли свой собственный сокровеннейший опыт в опыте других раз­деленных братьев и сестер. Однако это узнавание исторически засвидетельствовано для различных времен; возможность пере­жить его не изобретена нашим «экуменическим» веком.

Даже в пору ожесточенных конфликтов вавилонское смеше­ние языков культур далеко не всегда получало последнее слово. Тот самый преподобный Никодим Святогорец, грек и афонский монах, который на все времена заслужил благодарность право­славных во всем мире своими трудами по собиранию корпуса «Добротолюбия», этой авторитетнейшей антологии право­славной аскетики, занимался также тем, что переводил и отча­сти перерабатывал мистический труд итальянского театинца XVI века Лоренцо Скупполи под заглавием «Lotta invisibile» («Невидимая брань»); через преподобного Никодима труд этот дошел и до русских верующих. Не иначе обстояло дело со мно­гими наставниками русской духовности: у многоученого святи­теля и подвижника св. Димитрия Ростовского (1651—1709) мы встречаем переработку католической молитвы «Anima Christ!», обретающей у него православный неспешный ритм и темп, но сохраняющей все смысловые моменты; величайший христолог послепетровской России св. Тихон Задонский (1724—1783), оказавший, между прочим, сильное воздействие на православ­ную мысль Достоевского, нисколько не скрывал своего живого интереса к сочинениям лютеранского теолога Иоганна Арндта...

Прошу не усматривать в вышесказанном декоративный за­виток «экуменического» красноречия; задача этого вступле­ния — сразу же умерить у читателя ожидания чего-нибудь эк­зотически колоритного. Православие в церковном, то есть в вероучительном, смысле слова, в отличие от чисто фольклорных феноменов, менее всего «экзотично». Разумеется, греческая свя­тоотеческая традиция продолжает быть для православных важ­нейшим ориентиром; разумеется, и сегодня сохраняется, осо­бенно в области богослужения и аскетики, окрашенная визан­тийским влиянием цивилизационная общность православного «Востока». Этот «Восток» сохраняет определенные обыкнове­ния и мыслительные навыки, которые на Западе либо изначаль­но не пользовались известностью, либо оказались со временем забыты и вытеснены. Но дело не в бросающихся в глаза контра­стах. Скорее, нужно приложить усилие к тому, чтобы при внеш­нем сходстве не игнорировать нюансов различия, а в различии продолжать видеть сходство.

Таинство имени

Если уж речь зашла о персональной идентичности Христа, мы обязаны подумать о таком первейшем знаке и символе этой идентичности, как имя. (И притом у имени собственно­го «Иисус» в таком контексте еще больше существенности, чем у мессианского именования «Христос».) Когда мы гово­рим о православном опыте, представляется особенно оправ­данным прямо и начать с имени.

Имя Иисусово, как оно употребляется в исихастской прак­тике так называемой Иисусовой молитвы, имеет для Право­славия особую ценность. Правда, медитации, имеющие своим предметом «nomen Jesu, nomen dulce, nomen admirabile, nomen comfortans» (имя Иисуса, имя сладостное, имя дивное, имя утешающее), не чужды и западной традиции, как очевидно хо­тя бы из цитируемого нами текста, который приписывается традицией Бернарду Клервоскому (и, между прочим, положен на музыку в прекрасном концерте немецкого композитора XVII века Г. Шютца). Но степень серьезности, с которой Православие чтит таинство Имени, может найти себе парал­лели разве что в Ветхом Завете. Священные имена имеют в православном обиходе совсем особый статус, ставящий их близко к сфере церковного Таинства в строгом смысле слова. Статус этот выражается, между прочим, в применении обяза­тельных иероглифоподобных