Дети Снеговика [Глен Хиршберг] (fb2) читать постранично, страница - 2

единственным мальчишкой. В тот день ей исполнилось десять лет.

Снегу тогда навалило выше колен, как будто не в меру разогнавшиеся облака столкнулись с землей и рассыпались в клочья. Ледяная корка на сугробах царапала икры. Пригнув голову, чтобы защитить глаза от ветра, я ковылял вдоль берез, с которых местная детвора ободрала всю кору.

С автобусной остановки в конце нашего квартала сквозь ветви клена просматривалось иллюминаторное окно Терезиной комнаты. За стеклом двигались тени – не лица, и даже не фигуры, а именно тени, и в тишине, в снегу я чувствовал себя рыбой, подплывающей к кораблю, чтобы потыкаться носом в его корпус. Может, какой-нибудь прилипалой (я много читал о них в книге «Занимательные рассказы о рыбах»), по ошибке принявшей эту махину за кита.

Дверь открыла Тереза. Со стены за ее спиной грозно скалилась маска из коллекции ее отца – черная и рогатая. Доктор Дорети называл эти маски целебными. Он говорил, что принимал их – а нередко и выпрашивал – как подношения в знак благодарности, когда, будучи, по собственному определению, «молодым врачом с романтическими устремлениями», исполнял свой профессиональный долг, разъезжая по многочисленным резервациям коренных американцев, а также когда путешествовал по Перу и Кении. Маски предназначались для отпугивания бактерий. Они висели на всех стенах и под особым наклоном, потому что, по мнению доктора Дорети, «болезнь подбирается крадучись, тайком; ни один вирус в мире не нападает в открытую».

Когда знаешь, что это за маски, то, по идее, они должны бы действовать успокоительно. Но всякий раз, входя в дом, я чувствовал себя беспомощным и парализованным. Я леденел от одного вида всех этих безглазых деревянных чудищ с искаженными ртами, а потом меня начинала бить дрожь. Не столько из-за самих масок, наверное, сколько из-за того, что их наличие предполагало присутствие в воздухе жутких тварей, которые так и норовят тайком прокрасться в твой организм.

Стряхнув оцепенение, я оторвал взгляд от стены и посмотрел на Терезу. Она была в чем-то белом – не помню, в чем именно, – с черной лентой в коротких белокурых волосах. О лице ее мне сказать особенно нечего. Но глаза ее уже тогда, до всего этого – смерть ее матери не в счет: она умерла намного раньше, – обладали странным свойством: они могли словно притаиться за веками, а потом вдруг сверкнуть из-под них, заглядывая куда-то вглубь тебя. В то время я не особенно рассматривал лица людей, но знал, что глаза у Терезы были карие и льдисто-матовые, цвета омоченной дождем земли. Еще у нее были толстоватые щеки и рот в форме лука: верхняя губа изогнута дугой, а нижняя – натянута, как тетива.

Другие девочки, в основном из нашего класса, привычными стайками расселись по всей комнате – кто на белых кожаных диванах, кто на ворсистом зеленом ковре, который манил к себе, как поросшая буйной травой лужайка. В тот раз я впервые был там без Джона Гоблина. Они дружили семьями – Гоблины и Дорети, и вместе отмечали все праздники. Осознав, что Джон не придет, я замандражировал, и на время это отвлекло меня от свирепых масок.

– С днем рождения, – произнес я неожиданно для себя и улыбнулся.

Пожалуй, это были первые слова, которые я сказал Терезе за месяц. Год назад мы с одноклассниками по негласному соглашению начали меняться местами по половому признаку, чтобы с удобного расстояния пестовать пробуждавшееся в нас чувство неловкости.

Возможно, я бы не ограничился поздравлением и сказал что-нибудь еще, в кои-то веки почувствовав уверенность в том, что Тереза была рада меня видеть, но, когда я протянул ей подарок, между нами неслышно вырос доктор Дорети.

– Мэтти! Добро пожаловать. Давненько мы тебя не видели. Тер-Тер, детка, смотри-ка – подарок от твоего архисоперника.

Доктор взял у меня подарок, потряс его и сунул в карман своего кардигана. Когда он вытащил руку, в ней белел шарик попкорна.

– Доппитание для подзарядки мозгов, – возвестил он и, потрепав меня за вихры, удалился.

Мне так сильно врезалось в память его лицо, что как-то вечером, уже в средней школе, я вдруг взял и нарисовал его портрет – через многие годы и за многие мили отсюда. Благодаря этому рисунку я и попал в Парсонс.^[2]

Лысый череп доктора Дорети сиял, как капот автомобиля. Сухие и абсолютно непрозрачные глаза – таких я больше ни у кого не видел – отливали серым металлом и, казалось, были ввинчены в глазницы. Чего только он ни перепробовал, чтобы хоть как-то смягчить их взгляд, но ни то, что называлось у него «усы добродушного пугала», ни роджеровские свитера, ни перманентная улыбка не дали желаемого результата.

– Это переводнушка, – просипел я. Вдали от масок доктора Дорети в моей черепашьей шее прорезался голос.

– Для «Пожирателя людей»? – тихо, но с улыбкой спросила Тереза, мельком взглянув на меня через плечо.

– Там полустертыми буквами написано: «Берегись!» Я сам придумал. Сгодится хоть на бампер, хоть на решетку.

«Пожирателя людей» – изготовленный на