Необыкновенный [Антон Павлович Чехов] (fb2) читать постранично
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
- 1
- 2
Антон Павлович Чехов Необыкновенный
Первый час ночи. Перед дверью Марьи Петровны Кошкиной, старой девы-акушерки, останавливается высокий господин в цилиндре и в шинели с капюшоном. В осенних потемках не отличишь ни лица, ни рук, но уже в манере покашливать и дергать за звонок слышится солидность, положительность и некоторая внушительность. После третьего звонка отворяется дверь и показывается сама Марья Петровна. На ней, поверх белой юбки, наброшено мужское пальто. Маленькая лампочка с зеленым колпаком, которую она держит в руках, красит в зелень ее заспанное весноватое лицо, жилистую шею и жидкие рыжеватые волосики, выбивающиеся из-под чепца. – Могу ли я видеть акушерку? – спрашивает господин. – Я-с акушерка. Что вам угодно? Господин входит в сени, и Марья Петровна видит перед собой высокого, стройного мужчину, уже не молодого, но с красивым, строгим лицом и с пушистыми бакенами. – Я коллежский асессор Кирьяков, – говорит он. – Пришел я просить вас к своей жене. Только, пожалуйста, поскорее. – Хорошо-с… – соглашается акушерка. – Я сейчас оденусь, а вы потрудитесь подождать меня в зале. Кирьяков снимает шинель и входит в залу. Зеленый свет лампочки скудно ложится на дешевую мебель в белых заплатанных чехлах, на жалкие цветы, на косяки, по которым вьется плющ… Пахнет геранью и карболкой. Стенные часики тикают робко, точно конфузясь перед посторонним мужчиной. – Я готова-с! – говорит Марья Петровна, входя минут через пять в залу, уже одетая, умытая и бодрая. – Поедемте-с! – Да, надо спешить… – говорит Кирьяков. – Между прочим, не лишний вопрос: сколько вы возьмете за труды? – Я, право, не знаю… – конфузливо улыбается Марья Петровна. – Сколько дадите… – Нет, я этого не люблю, – говорит Кирьяков, холодно и неподвижно глядя на акушерку. – Договор лучше денег. Мне не нужно вашего, вам не нужно моего. Во избежание недоразумений, нам разумнее уговориться заранее. – Я, право, не знаю… Определенной цены нет. – Я сам тружусь и привык ценить чужой труд. Несправедливости я не люблю. Для меня одинаково будет неприятно, если я вам не доплачу или если вы с меня потребуете лишнее, а потому я настаиваю на том, чтобы вы назвали вашу цену. – Ведь цены разные бывают! – Гм!.. Ввиду ваших колебаний, которые мне непонятны, я сам должен назначить цену. Дать вам я могу два рубля. – Что вы, помилуйте!.. – говорит Марья Петровна, краснея и пятясь назад. – Мне даже совестно… Чем два рубля брать, так я уж лучше даром. Извольте, за пять рублей… – Два рубля, ни копейки больше. Вашего мне не нужно, но и лишнее платить я не намерен. – Как вам угодно-с, но за два рубля я не поеду… – Но по закону вы не имеете права отказываться. – Извольте, я задаром поеду. – Даром я не хочу. Каждый труд должен быть вознаграждаем. Я сам тружусь и понимаю… – За два рубля не поеду-с… – кротко заявляет Марья Петровна. – Извольте, задаром… – В таком случае очень жалею, что напрасно обеспокоил… Честь имею кланяться. – Какие вы, право… – говорит акушерка, провожая Кирьякова в переднюю. – Если уж вам так угодно, то извольте, я за три рубля поеду. Кирьяков хмурится и думает целых две минуты, сосредоточенно глядя на пол, потом говорит решительно «нет!» и выходит на улицу. Удивленная и сконфуженная акушерка запирает за ним дверь и идет к себе в спальню. «Красивый, солидный, но какой странный, бог с ним…» – думает она, ложась. Но не проходит и получаса, как опять звонок; она поднимается и видит в передней того же Кирьякова. – Удивительные беспорядки! – говорит он. – Ни в аптеке, ни городовые, ни дворники, никто не знает адресов акушерок, и таким образом я поставлен в необходимость согласиться на ваши условия. Я дам вам три рубля, но… предупреждаю, что, нанимая прислугу и вообще пользуясь чьими-либо услугами, я заранее условливаюсь, чтобы при расплате не было разговоров о прибавках, на чай и проч. Каждый должен получать свое. Марья Петровна не долго слушала Кирьякова, но уже чувствует, что он надоел ей, опротивел, что его ровная, мерная речь тяжестью ложится ей на душу. Она одевается и выходит с ним на улицу. В воздухе тихо, но холодно и так пасмурно, что даже фонарные огни еле видны. Под ногами всхлипывает слякоть. Акушерка всматривается и не видит извозчика… – Вероятно, недалеко? – спрашивает она. – Недалеко, – угрюмо отвечает Кирьяков. Проходят один переулок, другой, третий… Кирьяков шагает, и даже в походке его сказывается солидность и положительность. – Какая ужасная погода! – заговаривает с ним акушерка. Но он солидно молчит и заметно старается идти по гладким камням, чтобы не испортить калош. Наконец, после долгой ходьбы, акушерка входит в переднюю; оттуда видна большая, прилично убранная зала. В комнатах, даже в спальне, где лежит роженица, ни души… Родственников и старух, которыми на всяких родинах хоть пруд пруди, тут не видно. Мечется, как угорелая, одна только кухарка с тупым, испуганным лицом. Слышны громкие- 1
- 2
Последние комментарии
7 часов 11 минут назад
11 часов 19 минут назад
11 часов 36 минут назад
11 часов 56 минут назад
14 часов 38 минут назад
22 часов 1 минута назад