Опять зима [Егор Букин] (fb2) читать постранично, страница - 2

чувства к человеку и не выказывать их (чтобы его лишний раз не тревожить) — весьма тяжелая работа. Почти всегда находишься в напряжении и натягиваешь поводья — не говори, не дотрагивайся, не смотри, терпи, терпи, терпи — и отпускаешь эти поводья лишь в одиночестве, вечером, слушая Cigarettes After Sex или около листа — и то украдкой, чтобы никто не видел, да и чтобы самого себя не покалечить…

III. Heavenly

Жизнь могла бы быть прекрасной и для меня. Не ропщи, бедное сердце, не ропщи. В душе я призываю смерть, но в сердце полон хвалы тебе: «Да святится имя Твое».

А. И. Куприн, «Гранатовый браслет»

В зыбком контуре сна я видел Ее спину. Белая куртка, льющиеся по плечам волосы, в солнечном свете казавшиеся позолоченными. Руки приближаются и складываются рупором у рта. Звука не слышно, но Она оборачивается, чуть приглядывается и начинает улыбаться — ждет. Вот она ближе. Объятие. Тепло. Тепло… и камера отдаляется, уходит из глаз в воздух. Вижу свое пальто. Вижу себя, идущего позади. Она стоит в обнимку с другим. Она улыбается другому. Я иду, сжав кулаки и стиснув зубы. Подходя ближе, через силу здороваюсь. Она здоровается в ответ. Прохожу мимо. Устало разжимаю кулаки. Прохожу мимо. Мимо…

…и просыпаюсь. Сердце будто сильно сжимает чья-то грубая рука. Я смотрю в потолок и ни о чем не думаю, будто в голову набили ваты, — но даже среди этого я умудряюсь вылавливать то, о чем думать бы вовсе не стоило.

В последнее время я начал тяготеть к религии. Я всегда был верующим, но верил пассивно, не ходя в церковь, редко благодаря Бога и лишь читая «Отче наш» перед сном, как учила бабушка. Теперь же, день ото дня, во мне появляются смутные желания сходить в церковь — не чтобы унять тревогу или успокоиться, но чтобы раствориться в тайной молитвенной тишине, полной робких надежд, смирения, принятия и благодарности за то, что поселилось внутри меня и несмотря ни на что освещает жизнь. И мне совсем не стыдно записывать эти мысли, прикусив губу, потому что в глазах против воли скапливаются слезы, как толпа перед зрелищем, и совсем не стыдно не сдерживать их, находясь в церкви, чувствовать, как они медленно стекают по щекам, как глупые, неуклюжие создания.

Наверное, я никогда не понимал, что значит невзаимное чувство. Боль, тоска и обида на мир — всего лишь вершина этого айсберга, но если спуститься ниже, то окажется, что в этом сокрыто намного больше. Это и радость, в которой менее думающий человек сможет найти крохи счастья, и угасающая нежность, и хрупкая опора, и умирающая надежда, и каждодневная работа, у которой не вымолить отдых, и тихое, безнадежное, созерцание, — украдкой, — и остывающая аккуратность, и довольство мелочами, вроде редких встреч (даже среди других людей), и в центре всего — забота и поддержка, но уже молчаливые, забота издалека, которая проявляется в том, что стараешься не выказывать своих чувств, чтобы человека не тревожить, совсем-совсем робкие забота и поддержка, но готовые в любой момент сорваться с места, разбиться вдребезги, но помочь тому, для кого они живут…

IV. Apocalypse

Дай бог Вам счастья, и пусть ничто временное и житейское не тревожит Вашу прекрасную душу. Целую Ваши руки.

А. И. Куприн, «Гранатовый браслет»

Белый свет лампы покрывал стол. С улицы вливался ночной холод и отдаленный гул последних машин. Я смотрел в монитор и бегал пальцами по засаленным клавишам клавиатуры:

«…я совсем перестал говорить кому-либо об их существовании, даже своему личному психологу-другу Ване (помните его?) Несколько раз я хотел сделать это, но каждый раз стирал. Я действительно начал просто хранить это чувство в себе и почти никак его не проявлять — лишь наедине с собой. Это очень странно для меня. Но в любом случае я действительно испытываю радость от того, что возникло по отношению к Вам. Вы замечательная, правда замечательная. Поверьте, это говорят не первые слепые чувства, кружащие голову, а чувства, прошедшие через некоторое — пусть и небольшое — время, через Ваше сопротивление, Ваши отрицания и закрытия, в конце концов через Ваш отказ… Да, я понял, что Вы непростой человек, даже сложный, — хотя, конечно, Ваша сложность объясняется отчасти и моей персоной, — но все равно замечательный человек, которого я безмерно уважаю за те вещи, которых придерживаюсь сам. Вы — человек, с которым мне просто нравится находиться и общаться. Наверняка на это письмо Вы бы ответили то же самое, что сегодня на мой комплимент: «Нет, так говорить не надо», но в этих письмах я могу быть полностью откровенным и ничего себе не запрещать, ничего не бояться…»

Я дописал еще немного, поставил дату. Восьмое письмо. В них — то, что я писал Ей, но не отправлял. И никогда не отправлю. И сам не перечитаю. И вряд ли кому-то покажу.

«…по Вашим словам и жестам (особенно, когда Вы отдернули руку, хотя я брал ее вовсе не для этого — простите — тогда мне показалось, что я разбил что-то очень драгоценное и хрупкое) в общем, по