Боль [Радий Петрович Погодин] (fb2) читать постранично, страница - 56
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
VI
Васька спал и во сне видел, что лежит на своей кровати, руки за голову, нога на ногу, а по комнате ходит Афанасий Никанорович в костюме, который перешили Сереже, задумчивый, весь в сомнениях. — О чем задумались, о чем печаль? — спросил его Васька. — Думаю, почему язык всегда мокрый, а не ржавеет? — Вопрос серьезный. Глубоко копаете. Тогда Афанасий Никанорович остановился и говорит: — Васька, может быть, тебе в армию возвратиться — кругом, марш! Тут, на миру, ты без пользы преешь. Пошлют тебя в училище танковое. На командира выучишься. Грудь колесом. — Недостаток в героях? — спросил Васька, неуважительно шевеля большим пальцем левой ноги. — Да как тебе объяснить, чтобы вернее: героев много — опасность есть, что художников будет больше. Васька закрыл глаза и увидел трех Петров на полу и человека в окне. Человек был без лица. Он вырвал из книги, толстой, как библия, странички, испачканные мозгами и кровью, аккуратно положил их на подоконник, улыбнулся картинкам, собранным в сортирах планеты, и унес книгу, безликий и улыбающийся. И Васька сказал: — Художников не бывает «больше». Кстати, Афанасий Никанорович, где вы читали, что музыка — продолжение цвета? Отставной кочегар наклонился над Васькой, как над больным. — Из личного опыта, Вася… Как-то очень естественно вместо Афанасия Никаноровича возле кровати прорисовалась Вера. — Пора, Васенька. Пора, пока все здесь. Васька вскочил, подбежал к окну. Изо всех окон, выходящих во двор, смотрели жильцы: Леня Лебедев, Коля Гусь, Костя Сухарев, Танечка Тимофеева, Зина Коржикова, Адам и его собака Барон, музыкант Аркадий Семенович, отец Веры Поляковой — инженер, отец Адама — машинист. Женя Крюк стоял посреди двора, играл на кларнете, и отзывался ему их старый двор, в котором даже в безветрие тихо так свистел ветер. Никогда не напишет Васька играющего во дворе на кларнете Женю Крюка, это сделают многие, расселив ночных кларнетистов по экранам, стихам и рассказам. Васька слышал звук переливчатый. Он пробудил его. Васька знал так звучит охра. Васька поднялся. Было совсем светло. Низкое еще солнце вызолотило верхние окна напротив. Тихо было. Но вот где-то у Тучкова моста прогудел пароход. Васька не удивился, что палитра и кисти чистые и пол подтерт. Он взял светлую охру, слегка разбелил ее и, добавляя цвет, какой ему чувствовался нужным, написал землю. На переднем плане нарисовал кистью два белых круга на ножках — и земля покрылась одуванчиками. Лошади он удлинил шею, отеплил и высветлил живот, и она как бы вознеслась, как бы воспарила, вобрав в себя цвет земли и цвет одуванчиков. Васька накрасил на ее груди светло-сиреневое пятно и такой же цвет пустил в небо. Лошадь стала похожа то ли на антилопу, то ли на странного жирафа, но и на коня, удивленного и еще не осознавшего данную ему Васькой свободу. И небо Васька сделал охристым, темнеющим кверху. Все на картине клубилось, как бы самозарождалось, еще не из цвета, но из плазмы, несущей цвет. А на горизонте среди пологих холмов, просто намеченных кистью, стоял похожий на бутылку вулкан. И кратер был обозначен неровным кружком, и кружок этот был голубым, как глаз. А на лошади, на одной ноге, отведя другую ногу в сторону, как балерина, стояла Нинка. И в руке держала букет цветов. Васька поставил кисти в банку с водой. Вымыл руки, разделся и лег. На улице уже громыхали трамваи, а будильник остановился. Васька лежал и не смог сомкнуть глаза, так их резало. Словно песку в них швырнули. Единственное, что утишало боль, была неподвижность. — Правильно, что ты не сделал цветы красными, — сказала Нинка. — Правильно, — согласился он. И кто-то третий, всхлипывая и сморкаясь, горестным голосом произнес: «Господи, слад ты мой — Нинушка. Вылитая. Как живая… Нинушка, спаси ты его, дурака, спаси. Афоня-то, видишь, не смог. Убийства в нем еще много, Нинушка…» Васька скосил глаза — из комнаты, утирая слезы, выходила Анастасия Ивановна.Маня и ее мачеха шли по набережной медленно и молча. Ирина уговорила Маню пойти к Ваське — извиниться. Маня согласилась было, но сейчас как опомнилась: — Не пойду, — сказала. — И не настаивай. Что я ему скажу? Шли они мимо фрунзенских шлюпок, мимо памятника Крузенштерну, мимо громадного адмиралтейского якоря, лежащего на спуске к воде, и мимо такого же якоря, но закопанного. Над мостом Лейтенанта Шмидта сияла шапка Исаакия. Ирина ковырнула носком туфли проросшую между камнями траву. — Маня, ты действительно не знаешь, из-за чего Оноре с Исаакия бросился? — Не
Последние комментарии
2 дней 14 часов назад
2 дней 14 часов назад
2 дней 14 часов назад
2 дней 14 часов назад
2 дней 17 часов назад
2 дней 17 часов назад