Император (СИ) [Денис Старый] (fb2) читать постранично, страница - 2

в караул семеновцы, которые и не так, чтобы поголовно, лояльные вам. После того, как вас отослали в Царское село, там сменились командующие, некоторые из которых были так или иначе были связаны с Шуваловыми и Разумовскими, — сказал Шешковский.

— Неужели Алексей Григорьевич решился отодвинуть рюмку и показать свой буйный нрав? — спросил я.

— Не думаю, Ваше величество. На мой взгляд, корнями еще не заговор, но уже некие подвижки, уходят к Григорию Теплову, — сказал Степан Иванович.

— А ты его еще не прихватил? — перешел я на «ты», зашипев от боли, которая все больше нарастала.

— Нет, там скрывается все больше и больше интересных мизансцен, — ответил глава Тайной канцелярии.

Хотел я спросить у Шешковского, не наслаждается ли он подробностями всего того разврата, который учиняется в доме Теплова, и в котором периодически участвует Кирилл Разумовский. Это гнездо содомии слишком засветилось и начинает все больше иметь влияние на общество. Уже засвечены и некоторые молодые сынки весьма состоятельных и весомых родителей в России. Я хотел это явление использовать, как одно из многих для своего становления. Ведь можно прижать и Теплова, и обнародовать данные по Кириллу Разумовскому, тем самым бросив тень на формирующуюся силу, что могла бы стать оппозиционной мне.

— Насколько ты можешь запугать и привести к покорности Теплова? — спросил я и увидел, как Шешковский задумался. — Степан Иванович, ты же знаешь, что у Григория Теплова и Кирилла Разумовского периодически существуют неестественные связи. Вместе с тем именно Теплов и является указующим перстом для младшего Разумовского.

— Ваше величество, сие мне известно, но действовать я собирался после церемонии погребения, — ответил Шешковский.

Я еще до конца не знал, как воспользуюсь той информацией, что была собрана на петербуржских содомитах. В России существовал закон о смертной казни по случаю садомии в войсках, но какого-либо закона для гражданских не было, кроме порицания и болезненного восприятия подобных фактов обществом.

— Степан Иванович, а что знает о моем самочувствии двор? — спросил я, осененный вдруг пришедшей идеей.

— Вас посещали князь Трубецкой, граф Алексей Григорьевич Разумовский, приходил Голицын. — ответил Шешковский.

— Разочаровываешь, Степан Иванович, — сквозь боль я пытался улыбнуться, но получался какой-то оскал, когда тон мой мог показаться Шешковскому не столько шутливым, сколько жестким и агрессивным.

— Простите, Ваше императорское величество, — новоиспеченный граф стал по стойке смирно.

— Полно те, Степан Иваныч, мне тут в голову пришла завиральная идея. А не посмотреть ли нам, как голуби превращаются в коршунов? — сказал я и попытался посмотреть на своего безопасника. Не вышло. Боль скрутила, и по всему телу будто прошел разряд тока.

Несколько минут я не реагировал на вопросы о своем самочувствии, так как боль застилала и разум.

— Вы поняли, о чем я, — спросил я минут через пять, когда боль немного утихла.

— Думаю, да, Ваше величество. Я так понимаю, что все вокруг должны думать, что Вам очень плохо, — начал говорить Шешковский, но, посмотрев на меня, он продолжил. — Признаться, и я только что подумал о нехорошем.

— Хватит нам нехорошего, Степан Иванович. Многое страшное, что должно было случиться, уже произошло, — сказал я, готовясь к новому витку болезненных ощущений.

— Я понял вас, Ваше императорское величество. Все будут пребывать в уверенности, что вам все еще дурно, что можете и преставиться. А я прослежу за тем, кто именно и каким образом захочет воспользоваться положением, — сказал Шешковский, что-то помечая себе в блокнот.

— Работайте через Теплова, пусть либо сдаст Разумовских и подтолкнет Кирилла на совершение глупости. Постарайтесь сделать так, чтобы все выглядело правдоподобно и естественно. Можете даже приказать, чтобы не разбирали похоронные мизансцены, — сказал я, и вновь меня начал накрывать приступ боли. — И позови уже Кашина, пусть даст какой микстуры.

Глава 1

Петербург

27 февраля 1752 года

— Что с ним? — простонала Екатерина.

— Ваше Высочество! Вам не стоит волноваться, а-то разойдутся швы! — цинично, безэмоционально отвечал Иван Антонович Кашин.

Лейб-медикус Кашин всегда отключал эмоции, когда работал. Чувства мешают делу и никогда не способствуют улучшению качества работы. Он после один в укромном уголке порыдает, как это сделал после констатации смерти Иоанны Ивановны.

— Я настаиваю! — не унималась Екатерина Алексеевна.

Кашин ее не слушал. Да, и что-либо внятное сказать о самочувствии императора медикус не мог.

— Великая княгиня, я еще раз говорю Вам, что волноваться нельзя, у Вас ранение плеча, и рана достаточно глубокая, также Вы потеряли много крови. Нужно хорошо кушать,