Меньший среди братьев [Григорий Яковлевич Бакланов] (fb2) читать постранично, страница - 1

Григорий Бакланов Меньший среди братьев

Глава I

В сущности, всю жизнь меня преследуют долги. Вечно я связан какими-то ненужными обязательствами, кому-то что-то должен.

Человек, если он намерен достичь в жизни чего-либо, должен уметь отказывать. Я не умею; наверное, у меня не хватает характера. И люди постоянно пользуются моим временем, хотя ведь, если подумать, время — часть твоей жизни, и в отличие от денег берут его не в долг, а навсегда. И это почему-то не считается ни за что, безобразие уже тысячи лет длится. Еще у Сенеки среди всякой болтовни встречается эта мысль, выраженная довольно точно: «А вот те, кому уделили время, не считают себя должниками, хотя единственно времени не возвратит даже знающий благодарность».

Я имел глупость прочесть это жене, и теперь она всякий раз с улыбкой просветителя говорит: «Еще Сенека сказал…» И, подняв вверх когда-то красивый, а теперь измененный отложениями солей, утолщенный в суставах палец, перевирает мысль, как может, доводя до полнейшей бессмыслицы, но неизменными остаются слова: «Никто тебе не возвратит, „Сенека“ она произносит так, словно был он не римлянин, а украинец или японец: „Сэнэко“».

Сейчас придет человек, который возьмет мое время, и что мне, в конце концов, до того, знает он или не знает благодарность. Мне его благодарность не нужна. И все-таки я не мог отказать — я уже дважды назначал ему.

Жизнь переменила роли. Когда-то он был майор, начальник штаба полка, а я штабной телефонист. Моему сыну, тридцатилетнему человеку, не объяснишь сегодня, какое неизмеримое расстояние разделяло нас, хотя мы и были рядом. Ежедневно сын видит на улицах майоров, исправно идущих и едущих с портфелями. Все они в одинаковых на любые моды и времена, каких-то даже не коричневых, а буроватых ботинках, которые им положено изнашивать в такой-то срок и в такой-то срок получать новые.

А ведь в ту пору от этого человека зависело столько, сколько от министра не зависит сегодня: жизнь моя целиком зависела от него. И он жалел меня, мальчишку, хотя ценности я не представлял никакой. А сегодня он говорит со мной искательно и будет о чем-то просить, я уверен в этом.

Твердой походкой, с беспечным видом, поскольку мне предстоит лгать, я вхожу в комнату жены.

— Совершенно забыл тебя предупредить… Звонил опять этот… Ну, этот… — Я щелкаю пальцами, прося напомнить. — Придет ко мне в двенадцать часов… Таратин! Хорошо, у меня лекций нет, а так представляю твое положение, открывается дверь и…

Жена сидит на мягком пуфе, причесывается перед зеркалом. Когда прожито вместе три с лишним десятка лет, открытий быть не может. Сейчас мне будет сказано: «Эта встреча нужна тебе или ему? Кому из вас двоих нужна эта встреча?»

Не касаясь ярких от помады губ бледным языком, она смачивает палец слюной, проводит им по одной брови, по другой — она пудрилась.

— Мое положение представлять незачем, представим твое: эта встреча нужна тебе или ему? Поставь перед собой вопрос: кому из вас двоих нужна эта встреча?

И она взглядом и наклоном головы целиком одобряет себя в зеркале, как будто сказано нечто необычайно умное. Я в своей жизни не встречал человека, который бы так естественно чувствовал себя перед зеркалом, как моя жена. И я терпеть не могу эти разговоры с моим отражением: она сидит, а я просителем стою позади нее — в домашних тапочках на паркете, с бородой и лысиной во всю голову, которую смущенно оглаживаю. Я выхожу из зеркала. От окна мне виден синеватый ее висок с морщинами и венами, кожа тут истончившаяся, а летний тон загара, положенный на лицо, сюда не достал.

— Нельзя ко всем и ко всему подходить с единственной этой меркой: тебе нужно или ему?

— Но ты ведь знаешь, зачем он идет?

— Не знаю! Мы судим обо всех в меру нашей испорченности.

— Нет, ты знаешь, о чем он будет просить. И опять одобрение самой себе в зеркале и утвердительный наклон головы.

— А ты подумала о том, что если бы не этот человек, так твоего мужа… Меня… У тебя, может быть, не было бы мужа!

«Поставь перед собой вопрос…» «А ты подумала о том…» От долгой совместной жизни у нас даже строй речи одинаков.

Жена моя, подняв брови, как бы взвешивает тем временем, хорошо ли это, что у нее есть такой муж, и окончательно выводит меня из состояния равновесия. Я говорю ей, что это мой однополчанин — од-но-пол-ча-нин, что есть в жизни святые вещи и так далее и тому подобное. И уж совсем глупо, когда в запальчивости я задаю ей риторический вопрос: понимает она, может она себе представить, что это такое — срастить под огнем телефонный провод?..

— Ты мне это говоришь или себе? — поинтересовалась жена ледяным тоном. Так всегда — чем сильней распаляюсь я, тем спокойней она. И она знает: взорвался я не оттого, что возмущен, а потому, что нашел момент, когда можно и прилично возмутиться. — По-моему, у тебя были памятные встречи. Мало? Встречайся. Меня,