И умерли они в один день [Виктория Цой] (fb2) читать постранично, страница - 3

утёрла разодранный рот рукавом пальто и поползла вверх по лестнице. Выбрасывала правое колено, опиралась обеими руками, подставляла левую ногу и ползла дальше распластанной ящерицей. Пояс от пальто волочился за ней драным хвостом. На третьем этаже она дотянулась до замочной скважины, открыла дверь, перевалилась через порог и потеряла сознание.

Очнулась через полчаса. Поднялась, доковыляла до ванной и стала разглядывать в зеркале наливавшийся синяк. Немного кружилась голова — она с размаху ударилась о бетонные ступеньки, когда он её повалил. Ниночка стянула через голову платье, накинула висящий на крючке халат и вышла на лестничную площадку. На первом этаже она бросила в рвотную лужу зелёный шёлк и стала им возить туда-сюда, собирая вонючую жижу. Платье быстро намокло, пошло темными пятнами. Ниночка вышла из подъезда и, по-куриному высоко поднимая ноги, пошла в разодранных колготках по ледяному мартовскому снежку. Дойдя до мусорного бака, она с размаху швырнула в него зловонную тряпку. Прощально махнув ей, широкий рукав свесился через ржавый край, воздушный волан на манжетах опал следом.

На следующий день Ниночка, миновав взволновавшуюся секретаршу Ирочку, вошла в кабинет директора и положила на стол белый лист с тремя короткими строчками. Прочитав, директор упёрся взглядом в тёмные очки на веснушчатом носу и спросил недовольно: «А отработать две недели?» У Ниночки задрожали губы, и она заплакала навзрыд. Директор нахмурился и подписал заявление об увольнении по собственному желанию. Он хорошо знал и уважал её отца.

Остаток марта Ниночка просидела дома, не открывая дверь, сколько не звонили и не стучали. Накрывалась с головой одеялом и заползала под подушку, чтобы не слышать пронзительные трели. Но в апреле всё же пришлось открыть, когда тётя Люба стала барабанить кулаками по потрескавшемуся дверному дерматину и кричать на весь подъезд: — Нин, ты живая? Я ведь скорую вызову!

Она же устроила Ниночку на хорошую работу. С неё Ниночка Алексеевна и ушла на пенсию. С почётом провожали. И то сказать — бессменно оттрубила почти сорок лет расчётчиком в ЖЭКе. Больничные брала редко, ни разу не прогуляла. Цветы, грамота.

Пенсия была небольшой, но одинокой женщине — много ли надо. Фиалки на подоконнике, уютно бубнящий с утра до вечера телевизор. И нечаянная радость — Мурзик. Он прибился к ней слякотным ноябрьским днём, худой и грязный. Ниночка Алексеевна прошла было мимо жалобно мяукавшего заморыша, но нечаянно встретилась взглядом с круглыми зелёными глазёнками, горевшими голодным огнём. Сердце сжалось. Котёнок рванул к ней вприпрыжку и стал исступлённо тереться о ногу. Ниночка Алексеевна сделал шаг назад, но того словно приклеили к ботинку, и она сдалась.

Мурзик быстро отъелся, густая шёрстка поднялась бело-рыжим облачком. Он целыми днями носился по квартире, находя себе полезные занятия — то точил когти о диван, то ловил пылинки в лучах света, то раскачивался на шторах, помогая себе хвостом и победно озираясь вокруг. Ниночка Алексеевна только головой качала. Гардина скрипела, но держалась — отец всё делал на совесть. Однажды Мурзик сбил с полки отцову фотографию, за что немедленно получил тряпкой по морде. Он смертельно обиделся, сел к хозяйке спиной и застыл в выразительном молчании, но Ниночка Алексеевна была непреклонна. Она подмела разлетевшиеся стеклянные осколки, потыкала Мурзика носом в рамку из красного дерева и строго сказала: «Нельзя, дурашка, нельзя!» Урок не прошёл даром — больше Мурзик на полку не прыгал. Ниночка Алексеевна вставила новое стекло и простила проказника.

Он пропал весной. Март — плохой месяц. Мурзик сиганул с третьего этажа, только хвост мелькнул огненным пламенем.

Два дня Ниночка Алексеевна бродила по окрестным улицам. Заглядывала в зарешеченные окна подвалов, задирала голову, высматривала на качавшихся на ветру верхушках голых деревьев рыжее облачко. Без толку. На третий день она написала большими буквами объявление и, смущаясь под внимательными взглядами прохожих, расклеила листки на близлежащих остановках. Возвращалась домой обессиленной. Горло саднило от бесконечного «кис-кис», ботинки промокли насквозь. Возле подъезда она ступила на обледеневший бордюр, нога поехала в сторону, и Ниночка Алексеевна со всего размаху шлёпнулась в грязную лужу.

Коренастый черноволосый мужчина подбежал к ней, помог подняться.

— Сильно ударилась? — спросил он.

Ниночка Алексеевна наступила на ногу и охнула.

— Сломала что ли? — удивился мужчина.

Она пошевелила пальцами внутри ботинка.

— Нет-нет. Наверное, растяжение.

Ниночка Алексеевна попробовала наступить на ногу, охнула от резкой боли и повалилась на мужчину.

— Ой, простите!

— Да ладно! Далеко живете?

— В этом подъезде.

— Какой этаж?

— Третий.

— Держитесь-ка. — он подставил руку.

Доковыляв до двери, Ниночка Алексеевна открыла замок и с облегчением рухнула на скамеечку в прихожей.