Скучно в городе Пекине [Алексей Бабий] (fb2) читать постранично, страница - 2

Бред какой-то.

А вот еще. Это уже из датской поэзии: по вирше на каждую лечебную процедуру. Знаете ли вы, что такое циркулярный душ? Нет? Вам крупно повезло: это нечто среднее между душем и циркулярной пилой.

Что-то в моем творчестве появились фаллические мотивы. Я полагаю, что это — тлетворное влияние Запада. В промежутках между процедурами я иногда заглядываю в видюшник, а там крутят одну эротику: чего же еще крутить на курорте? Свежие идеи я, кстати, беру на заметку. Вернусь домой и непременно использую. Ты где был, скажет жена, на курорте или на курсах повышения квалификации? На курсах, хмыкну я: вечером теория, ночью практика. И пусть она догадается, шучу я или нет.

Самое смешное — что шучу.

А вот мой сосед по комнате, Петро, в комнате почти и не бывает. А когда бывает, делится впечатлениями. Ну, воодушевленно говорит Петро, помогает-то она, только треск стоит, и слышь, Коля, платочек носовой подстелила, чтоб простыню не замарать!

На этот раз он это о носатой расплывшейся бабище неопределенного возраста. Петро, говорю я ему, ты бы хоть количество качеством заменил, что ли!

— Тебе врачи какой режим прописали? — спрашивает Петро.

— Щадяще-тренирующий.

— А мне — постельный! — и Петро, чрезвычайно довольный, валится на койку, и хлопает ладонями по пузу, и блажит:

Эх, Петро! Мужские достоинства не между ног висят: в основном они находятся совсем в другом месте. Но дело даже не в этом. Вот стоит троллейбус, вот бежит советская гражданка. Успела. Отпыхивается. Смеется. Счастлива. И вот за это мне ее хочется придушить:^[8] за то, что для счастья ей надо так мало.

2

На скалу-то я сел, а поискаться не удастся. Некстати показались две мадамы. Одной, рыжей, недалеко за тридцать и, кстати, у нее неплохая попка. Второй далеко за сорок, но тоже еще очень даже — в форме и формах.^[9] И как их только занесло сюда — в этакую рань? Не дай бог, загрызут.

Вот как-то на второй или третий день отдыхал я после радоновой ванны, и вышел, сонный, в коридор. Солнце бъет прямо в глаза, а между мной и окном следует особь женского пола: «О, какие тут мужчины скрываются! И что же они тут делают?» И так ее силуэт был строен и изящен, и так пышны волосы, и такой грудной у нее был голос, что я не успел сгруппироваться, и начал весьма игриво: «Они там лежат и ждут…», но тут мы вошли в полутемный переход, и я увидел ее морщинистое лицо, и на полуфразе свалил налево. И правильно сделал, а то был бы изнасилован прямо в коридоре.

А как-то возвращался из леса, танцы были в разгаре, и дернул меня черт посмотреть на этот невольничий рынок. И был как раз белый танец, и я был немедленно приглашен, хотя и был в кедах и футболке, хотя и врал, что не умею — но не отбился, и топтался четыре с половиной минуты в обнимку с чем-то тестообразным, отвечая на вопросы в соответствии с писанием: («И пусть будет ответ твой да — да, нет — нет, а что сверх того — от лукавого».)

Или вот три тетки — соседки в столовой. Они за меня сильно переживают и считают не то импотентом, не то голубым. Одна, не помню как зовут, та, что три раза в день выдает подробные сводки со своих любовных фронтов (а она открыла и сразу два), спросила вчера напрямик: ну а вы, молодой человек, что все один да один? А вы что, хочете, спросил я. Приходите, сказал я.

Вот так и выдал: хочете, а не хотите. Для большей усвояемости. Любимая манера — прикинуться валенком. Ну и добился своего: она перестала со мной разговаривать. И очень хорошо. А то скоро она начнет рассказывать, какими именно из 296 различных способов ей там щекотят клитор. Не уверен, что это хорошо сказалось