Город, который построил Я. Сборник. Том 2 [Марс Чернышевский – Бускунчак] (fb2) читать постранично, страница - 2

Никто от него такого не ожидал. Все были в недоумении. За это время мы отвыкли принимать решения сами, но надо было что-то делать.

Женька принял все удары творческой мысли на себя, так как он, все же, был одним из инициаторов предприятия. Через четыре месяца надлежащей подготовки, перелопатив всю мировую кулинарную энциклопедию, небольшая группа молодых бизнесменов арт проекта "Classical Music" сидела на перроне Московского вокзала и ждала первого попавшегося поезда дальнего следования, чтобы накормить голодных и усталых пассажиров, бесцельно слонявшихся по бескрайним путям великой страны, холодными, низко-калорийными, наспех состряпанными, безвкусными блинами с творогом. Это был еще более успешный проект, так как жертвы местного фастфуда, увлеченные политическими успехами наших государственных лидеров, не говоря уже о явных экономических сдвигах в сторону философии, жевали твердую ткань позавчерашних блинчиков, не обращая внимания на вкусовые особенности продукта.

Все шло как по маслу, пока я сам случайно не попробовал наше экспериментальное блюдо. Сразу стало понятно, что хорошим это не кончится, и решил временно выйти из состава пайщиков ввиду какой-нибудь болезни.

Пока я болел, дела у фирмы пошли резко в гору. Женька тут же подыскал мне замену, чем я был очень обрадован, но виду не подал. Он нашел еще двух-трех мушкетеров, которые обеспечили ему настоящий прорыв в мир среднего бизнеса, а, вместе с этим, и пожизненную головную боль. И наши дорожки разошлись.

В последствии он стал учредителем крупного концерна деревообрабатывающей промышленности, женился и построил двухэтажный домик сарайного типа с садовым участком на две сотки. Я приезжаю к нему изредка, и мы, сидя в его новенькой тесноватой баньке на холодных влагостойких досках, разгоняя температуру пара, иногда, даже, до плюс тридцати градусов, вспоминаем трудные времена нашего личностного становления.

Экзамен по музлит

– Так.., ну кто готов?.. Уже хватит… сколько можно готовиться. Наташа, иди отвечать.

Наташа подходит к экзаменационному столу.

– Какой у тебя билет?… Какая тема?

– Шестнадцатый билет…, тема – cи бемоль минорная… соната Шопена… Третья часть… – запинаясь, пробормотала Наташа.

– Ну, давай отвечай, не томи. Уже времени много.

– (после тихой паузы, еле слышно, полушепотом, не совсем уверенно, осознавая значимость предмета, Наташа приступает к раскрытию темы) Ну, там начинают… сначала играть скрипки, потом подхватывают виолончели… и заканчивается экспозиция громким возгласом трубы… Этот возглас – предзнаменование борьбы темных и светлых сил… В разработке мы слышим игривые наигрыши… деревянных духовых…, потому что светлые силы побеждают. В репризе… опять намечается борьба сторон… Но, вдруг, в партитуру нот врывается полька и начинается круговорот танцев… Маски одних образов сменяются другими веселыми интонациями… и все смеются… В коде сонаты… на последней странице партитуры, написано три форте… Это намек на счастье и радость людей во всем мире… Этим и заканчивается это произведение.

(комиссия долго смотрит на студентку)

(студентка, уронив взгляд в стол, ожидает дополнительных вопросов)

– Деточка…, мы ценим ваше образное мышление, но третья часть сонаты Шопена – это траурный марш.

– Да, – тяжело вздохнув, прошептала Наташа, – грустная музыка.

Зоя Яковлевна

Когда я учился в музыкальном училище, у меня был замечательный преподаватель по концертмейстерскому классу. Не помню точно, но, по-моему, ее звали Татьяна Николаевна. Вообще, мне всегда везло с учителями, особенно в области фортепиано. Как-то раз я сел подсчитывать их количество и сбился со счету. Только по одним специальным дисциплинам они перевалили за тридцать штук. По всем остальным предметам музыкально-теоретического толка их количество выходило за рамки возможного. Почему так получалось, долго рассказывать, да и это не имеет к моему рассказу никакого отношения.

Так вот, Татьяна Николаевна (возможно и не так ее звали) была преподавателем исключительной чистоты и музыкальной искренности. Ее проницательный дар предслышания и предощущения музыкальной интонации не поддавался никаким разумным предопределениям. Перед тем, как нажать клавишу, она мягко, лебедеподобным движением вскидывала правую руку вверх и та, подобно лепестку одуванчика, медленно опускалась на белоснежные покровы клавиатуры, издавая кристально – чистый "ми бемоль", полный лирических  томлений и глубоких предвосхищений чего-то прозрачного и далекого. Так она сидела, затаив дыхание и закрыв глаза, до полного исчезновения звучания клавиши. Один раз я засек время, это продолжалось ровно восемь минут. Никто не удивлялся, почему так долго она