Музпросвет [Андрей Николаевич Горохов] (fb2) читать постранично, страница - 93

же с богатой традицией. Очевидно, что оркестр — это коллектив индивидуумов, и общий звук — это результат сложения их усилий. Но одновременно мы слышим оркестр как единое целое, есть даже такой штамп «дыхание оркестра», имеется в виду, что оркестр — это единый организм. В этом парадоксе и заключен, мне кажется, секрет притягательности оркестровой музыки. Ну и, конечно, дело еще и в объемности, насыщенности, даже избыточности звука оркестра. Оркестр делает большой звук, много звука. Именно оркестровая музыка вызывает ассоциации с пространством, с архитектурой.

Звук оркестра является своего рода моделью мироздания. Гармония оркестра отражает гармонию сфер. Ну, не напрямую, конечно, отражает, и не в том смысле, что скрипачи и тромбонисты видят третьим глазом гармонию сфер и тут же переводят ее в звук своих инструментов. Это было бы прекрасно, но это, к сожалению, не так.

Я думаю, я не очень сильно погрешу против истины, когда заявлю, что каждая культура формирует всего один тип оркестра, один тип оркестрового саунда. И этот саунд дает слушателю возможность своими ушами убедиться, как прекрасна картина мира его цивилизации, как прекрасна гармония мироздания.

Каждый раз слушатель полагает, что воспринимает именно гармонию мироздания в целом, так сказать, окунается в стихию вселенского счастья. Но на самом деле такого рода переживания возможны только в рамках той или иной культурной традиции, то есть всемирная гармония нью-йоркского джазового биг-бэнда это совсем не то же самое, что космическая гармония западно-европейского симфонического оркестра, и уж совсем не то же самое, что буддистская гармония индонезийского гамелана. У разных цивилизаций разные представления об устройстве космоса.

Тут можно сделать маленькое замечание, что не только парадный саунд больших оркестров можно рассматривать как модель мироздания. Даже саунд гнусной и вторичной попсы тоже обладает претензией на избыточность и самодостаточность. И, разумеется, на соответствие гармонии сфер и миру чувств. И анализируя этот саунд, тоже можно было бы сделать далеко идущие выводы о мировосприятии тех, кто его производит и потребляет.

Ню-джаз, и вообще пресловутый британский клубный саунд — басовитый, лохматый и попрыгучий, — зашел уже очень далеко в деле имитации звука живых инструментов и неуловимой джазово окрашенной атмосферы.

На первый взгляд, все звуки — исключительно акустические. Бас никакого отношения к синтетике не имеет. Тарелки — оголотело металлические и глуховато записанные, как и полагается на записях больших джазовых оркестров. Клавишные — явно электрического происхождения, как и полагается в фанк-джазе.

Слушая эту музыку, я все чаще с ужасом понимаю, что мои любимые обижалки — типа «хаус-трек, собранный из звуков акустических инструментов» — действительности, вообще говоря, уже не соответствуют.

В принципе, не очень понятно, за что эту музыку можно не любить? Ведь она — именно то, к чему так стремилась клубная культура много лет. В ней есть безусловный грув, на большой громкости она заводит слушателей. Тупой и монотонной она не воспринимается. Никакого выдуманного врагами человечества минимализма в ней нет. Она звучит вполне натурально. Чтобы взлететь над полом, вам нужно легкое безумие? Пожалуйста, органные соло-партии взвизгивают вполне иррационально. Маниакальности тоже хватает.

Завтрашний день наконец наступил, забудь все, радуйся и двигай ребрами.

Патологоанатом же, у которого позвоночник не гнется и лицо не улыбается, скажет вот что. Мы имеем дело с очень странным явлением. Исполнение желаний — опасная штука. Эта музыка кажется сыгранной вживую. Но это муляж. Живой барабанщик, который колотит по тарелке, через пять минут устает, он вообще часто промахивается, а момент экстаза, когда оркестр идет вразнос, не может быть долгим, а тут — пять-семь минут, и хоть бы хны. Могли бы в таком духе и дольше.

Каждый трек ню-джаза — это момент оркестрового экстаза, высшая точка целого длинного концерта. Этот момент длится, и длится, и длится… и все никак не кончается. Я не раз злоупотреблял такого рода сравнением: современная семплерная музыка — это увеличенный под микроскопом мелкий фрагмент старой живой музыки. Я опять хочу злоупотребить этой метафорой. Раньше это самое «увеличение» предполагало просто копирование старой музыки и вклеивание выдранных из нее фрагментов на задний план банального хауса или брейкбита. Теперь мы имеем дело с убедительным новоделом — собран целый оркестр, атмосфера восстановлена крайне правдоподобно, но это по-прежнему зависание на одном-единственном убойном моменте. Музыка извивается как безумная басовитая каракатица, но она по-прежнему статична, она застыла в точке энергетического максимума.

Реальный биг-бенд звучит не так: не так напористо, не так плотно, не так самоуверенно.

Впрочем, мне кажется, что мастера соул-биг-бэндов, как скажем, Квинси Джонс, имели в виду