Юность в сапогах. Рассказы [Михаил Скачидуб] (fb2) читать постранично, страница - 3

Захерман. Мы все подозревали, что он еврей, как наш ефрейтор Рабинович, а он это отрицал, и говорил, что евреев не любит, и что из-за того , что его дразнили «жидёнком» с малых лет, бартёжил, играл в карты на уроках, пил водку и дрался с еврейскими пацанами.

Может , он и жидёнок, но мужик классный! Как-то, дрессируя нас: «Встать!» – «Сесть!», «Встать!» – «Сесть!» – «Лечь!», – прищурил он один глаз, и спрашивает многозначительно:

– А почему у Вас, курсант Лазаренко, голова такая?

– После рахита, товарищ старшина, – отвечаю я. – Меня мамка сиськой не кормила, вот я и заболел "большеголовостью". Хорошо, что "большепузие" прошло, а не то меня бы в Мореходку не приняли!

– Да-а, Лазаренко. Ты головой, как наш завстоловой, бестолковый… Только у него ещё и "толстопузие". А так вы, два сапога пара. Он не только умудряется девчонкам подпудить, но, проявляя морскую смекалку, даже «пускать ветры» во время свидания умудрялся, то есть пердеть.

А я старшине:

– Как вы думаете, товарищ старшина, он поделится опытом? Это же класс – не отвлекаясь от свиданки, – «пускать ветры»! Ведь у нас, курсантов, каждая минута на учёте.

– Дурное дело – не хитрое! Ты, Лазарь, ещё салага, липовый моряк. Вот как съешь пуд соли, ты не то что «ветры пускать», а семь футов под киль девкам запускать будешь!

– Товарищ старшина, насчёт «ветров» я не сомневаюсь, а вот насчёт «семи футов» – сомнение берёт.

– Это ещё почему, курсант Лазаренко? – грозно спрашивает старшина.

Я ему показываю, что не зря в Мореходке учусь и кое-что знаю, и отвечаю:

– Потому что «Фут – это мера длины, равная 30,5 сантиметра», а у меня всего 15 см, товарищ старшина. А если помножить на семь, то это будет 213,5 см, то есть 2 метра и 13,5 см. Вы же понимаете, что я даже до выпуска из училища не дотяну до семи футов.

– Головой работать надо, курсант «Лазарь». И перенимать опыт старших товарищей.

– «Лазарь», так ты дотянул до выпуска? – спрашивает Женька Керц.

– Не, не дотянул. Случилось маленькое ЧП.

– Давай, Толян, трави про ЧП, – просим мы его.

– Ну, всё вам надо. Да ладно, колоться так колоться…

Наш экипаж располагался в переулке Братский, но все жители называли его «Блядский», потому что повадились девки к нам в экипаж с вечера заявляться. Ну, всякое бла-бля-бла меж нами, а уходить-то им надо. С этим строго было!

      А не всем девчонкам уходить хотелось так рано. Прятались они под койки матросские, пока вечерняя поверка пройдёт, а как всё утихомирится, нырь под одеяло, и до утра разделяют тяготы и лишения курсантской службы!

      Поутрянке мы связывали простыни и они спускались в окно, как обезьяны, и бежали к себе домой. Спускаю я как-то свою кралю, а она не удержалась и брякнулась.

– А тут командир роты, мать моя женщина, – выругался «Лазарь», – как форштевнем утренний туман разрезая, прёт в училище… Ну на него она и приземлилась. Ещё и ногу сломала… Ага, ему, ротному нашему…

Грохнул хохот в курилке, заглушая слова Толика. А он, паразит, даже не улыбнувшись, продолжал

–… На том моё обучение в «Рыбке» и закончилось. Выкинули меня на сушу! А тут на Наргин потребовались хохмачи, вот в военкомате меня сочли подходящим. А Вас, товарищ старшина, наверное, сюда запёрли за непочитание родителей? Или за какое-нибудь геройство? – поинтересовался Толян.

– Ага, Лазарь, за геройство. Я троих гражданских лиц лишил красоты, свернув им носы в драке на танцплощадке в Севастополе. Вот за это геройство я к вам, хохмачам и попал.

Уже весь личный состав батареи управления полка хохотал, а старшина продолжал:

– Насколько мне известно, на батарею ещё один курсант Мореходки попал по недоразумению.

– Это «Змей Горыныч», товарищ старшина? – спрашивает рядовой Гармидер. – Он что, всю Одессу красоты лишил, как вы в Севастополе?

– А он сам пусть расскажет, – говорит старшина.

– Да чё тут рассказывать, мля. Всё было просто, мля. Как-то попили мы пивка «У Дерибаса», стоим так смирненько, похохатываем с девчонками, а тут какой-то кент с кодлой подвалил и начал моей Светке претензии предъявлять. Схватил её за руку, тянет, и говорит: «Ты что с этими салагами связалась?»

А мы уже кругосветку за кормой имели. Как я мог стерпеть такую наглость?! Ну, я его и примочил левой. Он кувыркался по Потёмкинской лестнице, как курай в поле, до самой Турции…

А тут патруль… Сами понимаете – чтобы не пятнать Мореходку моей судимостью, исключили меня из списков личного состава 3-й роты. И быстренько к вам отправили, на Наргин, дорогие товарищи, мля!…

…. Только разгорался душевный солдатский трёп о жизни на берегу, как ревун ворвался в наши души: «Боевая Тревога!», и как ветром сдуло всех из курилки…