В чужих глазах иное отражение [strom] (fb2) читать постранично, страница - 2

дочка в избу принесла, чуть с лавки не упал. Так и зашёлся, сатанея:

– Что за леший? Тащи немедля его обратно в лес!

Ядвига, однако, заупрямилась.

– И вовсе никакой не леший, чужинец энто. Не можно его обратно. Замёрзнет ведь, жалко.

Косьма хотел уж своей клюкой её поучить, замахнулся даже, а потом руки опустил. Видит: стоит, растопырилась, чучело энто загораживает. И не отступится, знамо же, Василины характер, ежели чего в голову заберёт — никакой палкой не выколотишь. Да Василина не больно-то и позволит палкой охаживать...

– Вот же дура девка! – молвил Косьма с досадой.

Тут и задняя дверь отворилась; Василина из хлева вернулась.

– Об чём ругаетесь? Аж со двора крик слыхать.

Косьма клюкой в угол ткнул.

– Ты глянь, мать, какое страховидло доча наша из лесу приволокла.

Василина поглядела; споначалу её тоже оторопь взяла. Потом поглядела опять: ну чего, вроде и ничего, хотя не красавец, мало не сказать урод, ручки да ножки махонькие, башка здоровая, сам тощой больно да к тому ж синий, непонятно, в чём и душа держится. Дышит тяжко, с присвистом, болезной. Неужто тоже с рудника бежал? Нет, навряд ли, такой заморыш и летом бы досюда не добрался, не то что зимой. А уж одёжа-то какая чудная...

Обернулась к дочери, нахмурилась для виду.

– Где и нашла сокровище этакое?

– На речке, как раз где омут, – зачастила Ядвига. – Лодка там железная, верно, с неба упала. А энтот на бережку лежал. Небось, шибко ударился, чуть не дух вон. Я и подобрала, а то бы околел в снегу.

– Пускай бы и околел, нечистая сила, – пробурчал Косьма. – Разве энто человек? Где слыхано, чтоб люди в лодках по небу летали? Ты присмотрись сама, какой же энто человек?

– Не блажи, – сказала Василина коротко, но весомо.

Косьма бороду встопорщил, однако примолк.

Василина посмотрела на Ядвигу, без лишних слов всё тут про неё и поняла. Покачала головой, вздохнула. Ладно, что уж там, видать доля у них такая, у лесовичек: найдёнышей с лесу притаскивать да выхаживать.

– Давай хоть в закут его снесём что ль, к печке поближе, на ларь покладём.

– Я только овчинку на ларь постелю, – подхватилась Ядвига.

Застелили чужинцу лежанку, снесли его за печку. Косьма, недовольный суетой возле чужака, громко сопел, хмурил брови. Затем обронил:

– Без толку. Всё одно он у вас помрёт, синюх энтот.

– Поглядим, – ответила Василина. – Помрёт так помрёт, а не помрёт – значит, жить будет.

Косьма опять засопел, потом засобирался куда-то: снял с крючка тулуп, кряхтя, принялся обувать валенки.

Василина встала над ним, упёрла руки в бока.

– Куда навострился?

– До речки схожу, пока светло. Погляжу, что там за лодка чужинская.

– Издаля только, – остерегла Василина. – Близко не подходи. Мало ли что.

– Небось и сам не дурак, соображу, – буркнул Косьма. – Сами тут вокруг себя глядите лучше.

Нахлобучил шапку и вышел.

А Василина опять пошла в закут, где дочка возилась с чудным мужиком. В овчинку его завернула, сама сидела с краешку, комкала в руках платок.

– Ой, мама, не знаю, что и поделать с ним. Я уж укутала его, а всё одно синий и дрожит весь.

– Надо совиньону ему глотнуть, – сказала Василина, поразмыслив. – У Косьмы и от простуды, и от прочих хворей первое средство.

Сходила к столу, плеснула немного в плошку из жбанчика, который нынче с утра Косьме выставила. Жбанчик-то в половину штофа, там ещё на вечер оставалось. Вернулась к Ядвиге с её заморышем, велела:

– Ну-ка, голову ему приподыми да рот приоткрой, а я уж волью.

Ядвига сделала, как было велено.

Василина поднесла к синюшному ротику плошку, влила мужичку совиньон прямо в горло. Синюх вдруг выгнулся, ручками-ножками засучил, глаза распахнул — батюшки-светы, вот так глазища! — заперхал, да и всё, что в глотку ему было влито, обратно выплюнул.

– Вот же беспутной! – в сердцах сказала Василина. – Такое добро зазря переводишь. Хорошо, Косьма не видал, а то бы враз на месте зашиб. И нас заодно.

Ядвига только утёрлась платочком.

– Непривыкший он к нашему совиньону. Вона как проняло, до слёз.

– Оклемался зато, – сказала Василина. – Знать, и ему помогло. А глазища-то, глазища! Что твой филин. Только молчит, даже не ухает. Немой никак.

– И пускай немой, не помер бы только. – Голосок у Ядвиги задрожал. – Вона, обратно глаза зажмурил. Но уже не дрожит, правда. – Она заботливо подоткнула овчинку под лежащего, ласково погладила по непомерной лысой башке. – Ты уж не помирай, ладно? У нас тут только зимой так холодно, а летом — очень даже хорошо. Солнышко светит, птички в лесу поют...

Василина дивилась, качала головой.

– Раздеть бы его надо да поглядеть, всё ли с ним справно. Вдруг увечье где какое. Или паршивый...

– Не может он паршивый быть, – возразила Ядвига. – Вона какой чистенький. И одёжа у него чистенькая, ни пятнышка на ней. А пуговок-то на одёже нету ни одной, и швов не видать. Стричь такую материю страсть как жалко, потом уж, как было, не сошьёшь.

– Ну, гляди сама. Твоя теперь забота, – сказала Василина и отошла.

За оконцем уже смеркалось; Василина запалила свечку. И где там Косьма