Француз [Виктор Иванович Калитвянский] (fb2) читать постранично, страница - 2

ещё хорошо – кухня рядом, маманя всегда чем-нибудь угостит. Отец, бывало, кричит: не давай ему, он ещё на кашу не наработал, а маманя кивает, да-да, мол, – а сама чего-нибудь да сунет. Или хоть квасу нальет.

Вот так мы и жили – хоть летом, хоть зимой. Неделя пройдёт, а в воскресенье – на службу в церковь. Всем семейством, и бабушка, пока жива была, и дед, пока ноги носили. Ну, я на клирос или, когда стал отлынивать, – за спинами прячусь. Взрослые, понятное дело, молятся и крестятся, а мы, ребята и девки, по сторонам глазеем да перемигиваем – до тех пор, пока отец Григорий службу не остановит и не заругается. Тут кому – подзатыльник, кому – по шее. Сначала вроде опять тишь да гладь, а потом – снова здорово… Ничего не поделаешь, дело молодое и глупое.

Как война с германцем началась – старший пошёл в армию, а к весне возвратился без правой руки, чуть ниже локтя ему оторвало. Ну, с такой культей – какой из него колесник, разве одной левой управишься?.. В поле ещё туда-сюда, а в мастерской – не выйдет ничего. Я тогда у отца и так уж в подмастерьях ходил, а тут совсем стало ясно, что моя доля – колёса…

Ну, а на второй год войны приехала из Петербурга дочка нашего помещика Нина Николаевна и стала по воскресеньям читать в классе. Лекции всякие. Про старинных героев, греков и этих, которые после них были, – римляне… Ну, и про наших, русских: Сусанин там или Кутузов.

Я до того в школу две зимы ходил, до войны ещё. Отец меня туда налаживал, чтобы грамоты поднабрался. А то путаемся, счесть не можем – ни расходу, ни доходу… Ну, я кой чему выучился, а потом бросил. Учитель меня всё звал. Как встретит, бывало, на улице, так говорит: ты, Ваня, напрасно не ходишь, я бы мог тебя в училище в Покровском устроить, ты смёткий, из тебя писарь выйдет, а может и того больше… А я всё смеялся: какой из меня писарь, если я по колёсному делу?

Так вот, как стала помещичья дочка лекции свои рассказывать по воскресеньям, все наши ребята туда бегали попервоначалу. Не то чтобы им про греков было интересно, а просто барышня была такая красивая, что глаз не отвести.

Ну, и я как-то пошел послушать и потом уж ни одного воскресенья не пропускал, так что братья надо мной стали насмехаться: мол, не разевай рот, не для тебя пирог испечён…

Дело это, которое между бабой и мужиком происходит, я рано попробовал. Девки у нас в округе были смышлёные, да и солдатки баловали. Но Нина Николаевна вроде как и не бабой гляделась. Одно слово, барышня. С ней-то не пошуткуешь, что там у девок за пазухой иль под юбкой. Парни-то наши языки чесали промеж собой насчёт неё, а у меня – не поворачивался. Даже и не знаю – почему… Потом уже, когда я встретил мою Мари, вот тогда до меня дошло, что девка только глядится девкой, а на самом-то деле – штучка тонкая. И куда уж там дурачку деревенскому в пятнадцать лет понимать такие материи…

Барышня Нина Николаевна проживала у отца в имении. Помещик наш когда-то всей Липовицей владел, а к войне у него земли осталось не так много, но самая лучшая. Дом стоял хороший, вон там, за гребнем, направо, через луг. При советской власти там школу завели, а при немцах она сгорела. Я этого, конечно, ничего не видал, это мне племянница потом рассказала, когда я вернулся.

В общем, я все рассказы барыши прослушал. И всё помню: и про страдания господа нашего Иисуса Христа, и про спартанцев, и про Пушкина, и про царицу Екатерину…

Иной раз после лекции сидели, чай пили, разговаривали. Мы, девки и ребята, спрашиваем, а Нина Николаевна отвечает, и так всё как-то бывало хорошо, по-человечески. Даже и театр пробовали делать. Этот, как его, водевиль… Нина Николаевна мне всё бранила: что я громко кричу и глазюки таращю…

Один раз пригласила нас Нина Николаевна к себе в имение. Сыграла на инструменте музыку. Мне понравилось, грустная была музыка и звонкая. А ребята говорят: пусть Ванька споёт. Ну, я спел, как сейчас помню – не велят Ване по улице ходить, не велят ему красавицу любить… Нина Николаевна засмеялась а потом говорит: давай-ка попробуем эту песню… Показала мне слова и наиграла на инструменте. С тех пор я и пою всю свою жизнь эту песню:

Не для меня придёт весна,

Не для меня Дон разольётся,

И сердце девичье забьётся

В восторге чувств не для меня.

Не для меня бегут ручьи,

Текут алмазными струями,

Там дева с чёрными бровями,

Она растет не для меня.

Ну, и так дальше, до самого конца.

Пауза.

А когда царя-батюшку сбросили – началось. Форменный беспорядок. Одно, другое, третье. Временное правительство, большевики, фронтовики возвращаются. Землю начали делить заново. Шум, крик, перессора…

И вот как-то приходит средний брат из деревни и говорит, что в имении фронтовики шуруют. И кажется, самого помещика прибили… Потом он воды из ковша хлебнул, посмотрел на меня и еще что-то сказал отцу и старшему, я не разобрал. Они тоже на меня посмотрели, а отец головой покачал.

Помню, пошёл я тогда в мастерскую, походил вокруг колёсного круга – а потом сиганул через