Избранные произведения. II том [Юрий Павлович Герман] (fb2) читать постранично, страница - 5

один ситный у меня тут корни пустил. — И осведомился: — Разрешите у вас маленько обогреться?

— Пожалуйста! — вяло пригласила Антонина.

Квартира была чисто прибрана, топилась печь, но легкий и печальный запах еловых ветвей еще плавал в воздухе, и Антонине сразу вспомнился Никодим Петрович, такой, каким он лежал на столе, — торжественный, в твердом, очень высоком воротничке, в застегнутом кителе и с руками, покорно и вежливо сложенными на груди.

Она опустилась на диванчик не раздевшись — в шубе и платке. Красивая дворничиха Татьяна лениво разбивала кочергой головни в печке. Моряк снял бушлат, пригладил маленькими руками рыжеватые волосы, закурил и сел верхом на стуле недалеко от печки…

Когда Антонина уснула, моряк и дворничиха вышли в кухню.

— Сообрази, — попросил он, не глядя на дворничиху, — озяб я…

Пока она ходила, он сидел, не двигаясь с места, обхватив голову ладонями и глядя в одну точку прищуренными светлыми глазами. При виде водки он оживился, заметно повеселел и налил себе и дворничихе по полстакана, но выпил, не дожидаясь ее, и, стукнув стаканом по столу, сказал:

— За нее.

— За кого? — недружелюбно спросила дворничиха.

— За девочку, — пояснил моряк и кивнул головой на закрытую дверь комнаты, — за нее.

Татьяна молча, исподлобья, посмотрела на моряка, подняла свой стакан до уровня глаз и, нахмурив широкие темные брови, глухо и быстро сказала:

— За то, чтобы ты, Леня Скворцов, сукин сын, подох под забором…

— От, — тихо засмеялся он и покрутил головой, — от это сказала так сказала. Абсент пила? — вдруг спросил он.

— Чего?

— Абсент — наливка такая, с полынью.

— Нет, не пила. Наливки пила, — добавила она, — настойку розовую пила — сладкая…

— «Сладкая», — передразнил Скворцов и руками разломал огурец, — «сладкая»! — Помолчав, он вскинул на уже охмелевшую дворничиху ставшие злыми глаза и заговорил, точно бранясь:

— Девчоночки там — приоденутся, ну никогда не подумаешь, какое у них основное занятие: чулочки, костюмчик, шляпочка, зонтичек, туфельки лаковые, причесочка «бубикопф» — последний крик моды, и без всяких лишних слов, а очень просто и корректно. «С вас, господин моряк, за мою к вам симпатию такая-то сумма в кронах, марках, шиллингах или пезетах. Заходите еще, дорогой пупсик. Ты, руссише, зеер гут!» — Он вдруг коротко хохотнул и добавил: — Означает — хороши мы! Уж будьте покойнички — не подкачаем за свои деньги, долго нас помнить будут зарубежные дамочки. И ох, Татьяна, скажу я тебе, понимают они толк в рубашечках…

— Сласть-то одна, — враждебно сказала дворничиха, — что в рубашечке, что без рубашечки…

— «Сласть!» — опять, как давеча, передразнил Скворцов. — Много ты понимаешь — «сласть»!

Он налил себе водки, вскинул стакан на свет, обтер ладонью губы и выпил.

Татьяна молчала.

Ее небольшие серые глаза тяжело и злобно блестели. Мягкими темными руками она подобрала волосы на висках и концами пальцев поправила шпильки на затылке. Лицо ее разрумянилось, она потерла щеки ладонями и, вызывающе откинув голову, спросила:

— Что ж тут надо понимать, гражданин Скворцов? Небось раньше нечего было понимать, заходили, выпивали. Он на дежурстве, а вы тут как тут, и про рубашечки не говорили! Раньше…

— Раньше было, а нынче прошло, — перебил Скворцов. — У тебя муж, у меня жизнь. Вот. Поняла?

— Поняла, — не сразу ответила Татьяна и опять бесцельно принялась поправлять прическу. Она вдруг точно вся размякла и отяжелела. — Поняла, — повторила она тише, — чего тут не понять…

— И хорошо, что поняла, — миролюбиво сказал Скворцов. — Она одна осталась?

— Кто?

— Да эта… Старосельская, что ли…

— Одна, — неторопливо ответила дворничиха.

— Ей сколько лет?

— Откуда ж я знаю…

— Учится?

— Ну, учится.

— Ты мне не нукай, — внезапно вскипел моряк, а то я тебе так нукну, что худо будет. Отвечай толком — учится или нет?

Дворничиха ответила. Задав ей еще несколько вопросов, Скворцов тяжело оперся о стол жилистыми татуированными руками и медленно поднялся.

Дворничиха напряженно следила за каждым его движением…

Он не торопясь застегнул на все пуговицы бушлат, обдернул его, сдвинул фуражку на затылок и немного постоял молча, точно раздумывая.

— Ну вот, — негромко сказал он, глядя поверх глаз дворничихи, на ее молодой и гладкий лоб, — слушай и мотай на ус: вот эта вот девочка мне нравится, поняла?

— Поняла, — тихо промолвила дворничиха, и ее большие золотые серьги качнулись и блеснули.

— Так. Я человек бродячий, а ты здесь сидишь… Смотри. Поняла? Кто и что, чтоб я все знал… Но если ты, — медленно и внятно добавил он, — если ты мне хоть слово сбрешешь… гляди!

— Что глядеть-то, — глухо, со злобой в голосе спросила дворничиха, — чем ты мне грозить можешь, окаянные твои глаза?..

— А ничем, — беспечно ответил он и пошел в переднюю.

В дверях он обернулся, поправил