Переступить себя [Юрий Семенович Смирнов] (fb2) читать постранично, страница - 23

мужская тоска. Батя наградил несмелым характером, хоть умри.

А хлеб тек…

И дни текли…

Каждый пуд хлеба учитывал Иван, а дням своим учета не вел. И приближаясь к концу повествования, хочу я крикнуть ему: береги свои дни, дорогой товарищ Елдышев, потому что настает твоя последняя весна. И никогда ты больше не увидишь, как бьет струями сквозь лед хмельная вода на реке, не учуешь запахов тины, смолы, сырых сгнивших камышей, что приносят ветры со взморья. Больше не одарит тебя призывным взглядом молодая солдатка, не поглядит тоскующе вслед. И серебряная труба без тебя бросит в седло Ваську Талгаева, без тебя рванет он из ножен верную шашку, и хищно заледенеют тогда его сухие очи. Без тебя Серега Гадалов пойдет брать другого Болотова, без тебя Багаев приведет в город еще один хлебный состав… Смотри же, дыши, впивай — все будет без тебя, без тебя.

Но не крикнешь, не предупредишь — шестьдесят лет упало меж нами. И счастлив тем человек, что не знает своего смертного часа, что до последнего удара сердца с ним живут его надежды и тверды его думы и труды.

В одну из последних своих ночей Иван проснулся, казалось, беспричинно. Дядька мирно посвистывал носом на топчане. За окном с проклятьем и торжеством кричала умиравшая зима — так кричит в муках роженица. Накинув шинель, Иван вышел на крыльцо.

Стояла туманная ночь. Под легким морозцем с шорохом рождался иней и украшал землю, безразличную к людским скорбям. Иней пал на шинель Ивана, оросил волосы. Иван не ощущал этого. Подняв голову к небу, он зачарованно слушал. Почти над самыми крышами трубили, пролетая, гусиные станицы. Ивану казалось, что могучее крыло сейчас ударит и развалит его надвое — он инстинктивно вжимался в дверь. Со снарядным свистом проносились утиные стаи, рыдали какие-то странные одиночки-птицы, унося свою скорбь неведомо куда. Высоко в небе тоскующе и звонко перекликалась козара. А еще выше, где небо было чисто от испарений земли, где меркли хладные синие звезды, — оттуда падали особые, неповторимые, пронзающе-серебряные лебединые клики, от которых в непонятной печали содрогалась Иванова душа. Продрогший, измученный неведомой и сладкой мукой, он возвратился в горницу, спросил тихо:

— Спишь, отец?

Так получилось — впервые назвал этим словом дядьку. И не пожалел об этом. Он вдруг богат стал — дарить хотелось…

— Нет, не сплю, сынок, — растерянно ответил дядька. — Вань, а я тебе и есть хрестный отец. Хочу назвать тебя сынком, а не решаюся.

— Что ж так? — лукаво спросил Иван.

— Вина моя перед тобой, — сказал Вержбицкий, — отдал тебя попу. Ты на меня за это зла не держи.

— И в мыслях не было, — рассмеялся Иван. — Выдумаешь, право… Исповедовались — теперь давай соснем еще часок.

В этот час прискакал в Каралат одвуконь прапорщик Николай Точилин. К дому деда он пробирался задами. Кони, стряхивая пену, шли за ним послушно, как псы. Дед Точилин помереть так и не собрался, но жил он теперь не жизнью тела, а мстительной силой души. Трясущейся рукой он шарил в укромном месте, ища список. Внук видел: мясо на руке сползло с костяка и висело, поддерживаемое тонкой и желтой, как старая бумага, кожей. «Тута, тута все записаны, — сладко всхлипывал дед, — читай, внучек, твое благородие». Это был список большевиков, коммунаров и сельских активистов, составленный еще год назад. Теперь пришлось его сократить почти наполовину. Каралат отдавал своих людей городу — шли они в заградительные отряды, в отряды ЧОН, дрались с Деникиным у Черного Яра, с генералом Толстым под Ганюшкино. Кости многих, чьи фамилии стояли в этом списке, уже тлели в братских могилах. Погиб непримиримый Вася, оставив вдовой семнадцатилетнюю Катьку Алферьеву, погибли коммунары Иван Дегтярев, Матвей Прохазов, Алексей Ильин… При каждом имени, которое вычеркивал прапорщик, дед мстительно пристанывал. Но в списке еще оставались самые ненавистные ему — Петров, Медведев, Елдышев, оба Ерандиевых, Храмушин. Старика била дрожь… Господин прапорщик был не робкого десятка, но даже и ему стало не по себе от нетерпения деда.

Тем временем у Точилиных собралась кулацкая верхушка, человек пятнадцать.

— Господа, — сказал прапорщик, — в городе началось. Сегодня утром большевистская власть там падет. Дело за вами, отцы.

Старики размашисто крестились.

Прапорщик ускакал поднимать Зеленгу. Мятеж зрел не только в Каралате.

Часам к десяти утра Елдышеву стало известно о сборище в точилинском доме. Он предупредил Петрова и Медведева. С минуты на минуту должен был начаться волостной съезд Советов, делегаты уже заняли места в Народном доме. Озабоченный Петров пропустил сообщение Ивана мимо ушей: эко диво, мало ли было таких сборищ? Иван настаивал, чтобы делегатам было выдано оружие. Медведев спросил, велика ли опасность. Оружие выдать — не шутка, потом не соберешь, люди к оружию ныне охочи. Иван замялся: насколько велика опасность, он не знал. Но не чаи же собрались распивать кулаки у Точилиных в три часа ночи!