Малиновый рассвет [Анастасия Александровна Андрианова] (fb2) читать постранично, страница - 13

давай.

Гордей ничего не сказал про кровь, но её запах тут же защипал нос – кисло-острый, ни с чем не сравнимый.

– Если бы я хотела на тебя свалить все Красиловские беды, то тут бы уже стояла милицейская машина, – продолжила баба Тоня. – А я хоть хотела, чтоб мучился, но не смерти тебе желаю и не тюрьмы, тем более что не докажу ничего, пока ты человек, а пока зверь, и подавно: волка в тюрьму не посадят. А ты выпей зельеце и станешь всё помнить, когда в волчью шкуру закутаешься. Наутро вернёшься ко мне и сам скажешь, что я была права.

Гордей недоверчиво покосился на кружку с мутной водой.

– Что, и не отравите? Правда помнить буду, если что случится?

– Не отравлю. Зато сам узнаешь, что с тобой не так.

– А если я не хочу этого знать?

Тоня пожала плечами.

– Тогда мучайся дальше, и пусть тебе снится болото, что у нас за речкой.

Это стало последней каплей. Гордей схватил кружку и опрокинул содержимое в рот. На языке разлилась быстрая острая горечь, но сразу прошла.

– Что теперь? – спросил он, вытирая губы тыльной стороной руки и прислушиваясь к своим ощущениям.

– Теперь заката жди. Если я права и до сих пор тебя точит моё проклятие, то сам увидишь, что выйдет. Зверем обратишься, но помнить будешь всё на утро. Всё будешь помнить.

– Если ваше проклятие такое крепкое, то я все десять лет в зверя превращался? И почему пострадали только Красиловцы? Что-то у вас не сходится, баб Тонь.

– Не сходится, потому что проклятие работает только в тех местах, где его навели. А вдалеке от Красилова ты не зверь, а слепой зверёныш. И превратиться не можешь, и сущность внутри скребётся, а выйти не может, вот и скулит, и крутится, и изнутри в груди царапается.

Спина Гордея стала липкой от холодного пота. Тоня так складно говорила и так сочувственно-спокойно глядела на него прозрачными серо-голубыми глазами, что Гордей поверил: всё правда, до единого слова, иначе невозможно так точно всё придумать и надавить на те клавиши, которые давным-давно залипли и тренькали внутри надрывно-плачуще.

– Ты только поклянись мне, что правда Нине зла не желал, если всё так и есть, как Тоня говорит, – вдруг умоляюще всхлипнула Анна Петровна, подняв на Гордея мокрое лицо.

Он сглотнул и ответил, пытаясь придать твёрдости голосу:

– Клянусь. Я любил Нину, и до сих пор люблю. Никогда не желал ей зла.

Анна Петровна взвыла и кинулась на Тоню, метясь в шею скрюченными пальцами. Тоня стала отбиваться полными дряблыми руками, откинулась на стуле назад, и вытертая клеёнчатая скатерть потянулась книзу, грозя свалить на пол всё, что стояло на столе.

– Ведьма проклятая! Я убью тебя за Нинку! Если б не твоё колдовство, всё хорошо было бы!

– Тише ты, тише! – Тоня пыталась образумить обезумевшую соседку.

Гордей встал между женщинами.

– Успокойтесь, мало бед в деревне что ли?!

– Я ж не хотела, я ж за Сашку… за Сашеньку хотела… ему отомстить, говорю ж тебе, глупая! Глупая…

Анна Петровна, только что готовая задушить Тоню, вдруг обмякла и подалась вперёд, где её подхватили Тонины руки. Соседки обнялись, оттолкнув Гордея, и завыли в голос, уткнулись друг другу в плечи и закачались в общем горе. Гордей почувствовал себя донельзя неловко – настолько лишним, как только возможно. Словно бык на городском балконе.

– Мне жаль, – выдавил он, не вполне уверенный, слышат ли его вообще. – Мне очень жаль. Я не знал, что нравлюсь Саше. Мы с ней дружили, и её смерть для меня – ужасная новость. Я бы никогда… Простите, если сможете.

Он положил руки на плечи обеих женщин, а потом, подумав, опустился на колени и стиснул пальцами ладони Тони и Анны Петровны. Они не отдёрнулись, и Гордей посчитал это хорошим знаком.

7.

Лиловым туманом заволокло небо над Красиловом, где-то в кустах робко распевался соловей. Толстые жуки жужжали где-то над кронами черёмухи, и вечер стоял тихий, умиротворённый.

Гордей сидел на лавке и курил. Он никогда ещё не чувствовал себя таким неприкаянным – уехать нельзя, видеть Анну Петровну – невыносимо. Да и сидеть наедине с собой тоже было немногим лучше, всё время казалось, что вот-вот вылезет изнутри что-то, дремавшее все долгие годы и обнаруженное только что.

Руки подрагивали в мучительном ожидании, а сердце больно сжималось – неужели правда? Неужели вот-вот произойдёт? Неужели покажется тот самый зверь, который всё-таки и убил Нину? И что делать, если зверь всё-таки окажется правдой? Сдаваться Зимину и Комарову? Гордей нервно рассмеялся, представив будущие заголовки газет. «Наш сосед – волколак!» «Прячьте детей от Гордея Сумарокова!»

Он подумал, что пойти в милицию было бы проще. Сдастся, а там пусть сами разбираются. Лучше, чем жить в вечном чувстве вины и по ночам грызть подушки, вспоминая лучистые Нинины глаза, похожие на переспелые до черноты блестящие вишни, лукавую улыбку и ямочки на щеках, а потом – кровавые капли на снегу. Как он сможет смотреться в зеркало? Как будет жить дальше, зная истинного себя?

Гордей выдохнул дым в небо и зажмурился. Ему бы