Венец жизни [Мария Васильевна Колесникова] (fb2) читать постранично, страница - 3

видит его Анна по-праздничному нарядного, в длинных сапогах с галошами, в голубой гарусной рубахе, вышитой по вороту и подолу цветной шерстью и подпоясанной поясом с толстыми шелковыми кистями. На голове — картуз суконный со светлым козырьком…

Летом Мишка водил девок в тайгу по ягоды и орехи.

— Айдате, толстомясые, на промослы! — весело говорил он, и пестрая ватага девчат в розовых, желтых, голубых платьях, с березовыми сколотнями через плечо боязливо вступала в прохладную, сумеречную глубь тайги. Не ровен час, напорешься на медведя или еще на какого зверя. Каждый треск пугал словно выстрел. Однажды прямо на Анну из чащобы выскочил горбатый кабан, похрюкал, пососал носом воздух, почесался о корявый пень и снова исчез, потонув в чащобе. Анна стояла ни жива ни мертва.

И вот этот-то лихой парень Мишка стал ее мужем…

Поповы очень боялись, как бы Афанасьева не сманили другие купцы. Многие завидовали им: «Ну и работник у тебя, Георгий Аркадьевич!»

— Отобьют, подлецы, — забеспокоился Попов.

Чтобы накрепко привязать работника к своему дому, Поповы решили женить его на Анне. В ту весну ей исполнилось шестнадцать лет.

— Вот что, Нюра, — ласково сказал Попов, — ты уже не маленькая, пора определяться… Жениха тебе подыскали, красивого, самостоятельного.

— Жениха? Мне? — удивилась она.

— Тебе, тебе… Кому же еще?

— А… кто он? — спросила осторожно.

— Миша Афанасьев! — гордо сообщил купец. — Орел, красавец.

Сердце Анны упало: вот тебе и раз, за работника… А она-то думала!

— Но я не хочу замуж! — запротестовала она.

— А тебя никто и не спрашивает, — отрезала приемная мать. — Принцесса какая. Нам с отцом виднее, что делать. Сто целковых за тобой даем да справу всякую…

Всю ночь тогда проплакала Анна. За работника… Раз и навсегда определили ей место. Всю жизнь будет ломить на них. Даровая работница… Никогда уж ей не вырваться из этого постылого дома, от этих опостылевших людей.

На красную горку их обвенчали. И пошла жизнь Анны опять своим обычным путем: работа, работа с утра до ночи.

Михаил оказался куражливым. На первой же неделе совместной жизни побил ее — чтобы не задавалась, не воображала, что она купецкая дочь, а он работник. Сто целковых замотал в платок и спрятал за икону, строго наказав не трогать. Был он старше на десять лет и уже искушен в любви, а она — девчонка, несмышленыш. Наработается за день и спит как убитая. А Мишке любовные утехи нужны.

— Ты думаешь, я на тебе женился, чтобы спать за компанию, да? — сердился муж.

Правда, в добрые минуты весело говаривал:

— Погоди, мы еще заживем! Будешь у меня кралечкой бубновой ходить в шелках, батистах!

Заветной его мечтой было купить коня и сани с меховым пологом и заделаться первым извозчиком в Новониколаевске. Но грянула война, Михаила сразу забрали в армию. А через три месяца Анна получила извещение: «Погиб смертью храбрых…» Три месяца длилась ее семейная жизнь. Всего три месяца, и вспомнить нечего.

Поповы словно осатанели: тут же потребовали вернуть сто целковых приданого. Раз, мол, не состоялось, то и нечего.

Вытащила из-за иконы замотанные в платок деньги. Николай-угодник уставился на нее суровым взглядом: дура ты, мол, дура… «Ладно…» — отмахнулась она. Отнесла. Нате, ешьте. Познакомилась с одной модисткой, стала ходить к ней учиться шитью с тайным намерением получить самостоятельность и уйти от Поповых.

Молодых парней на войну позабирали, и нового работника найти было трудно. Да и боялись Поповы — наймешь какого-нибудь проходимца, убьет, ограбит. Время военное, гляди в оба. И Анна работала за двоих. Работа все силы выматывала. А Поповы все больше наглели — отрабатывай, мол, приданое. Шубу, крытую сукном, тебе дали? Дали. Пальто плюшевое, платьев разных, белья постельного. Как же? Задарма никто ничего не дает.

Маменька родная! Куда же деваться-то? Кому она нужна? В шестнадцать лет — ни девка, ни баба… Грамоте — едва, едва, расписаться только. Темнота, одним словом.

Когда стало совсем невмоготу — хоть вешайся, поплакалась модистке. Анну подкупило выражение ее лица, доброе, кроткое, благостно-печальное, точь-в-точь как у этой умершей миссионерки. Добрая патронесса выслушала ее очень внимательно, подумала, очевидно подбирая слова утешения, сказала:

— Все забудется, особенно зло, которое тебе причинили. Для того чтобы жить, девочка, нужно научиться прощать. Бог есть любовь, а зло родит сатана. Побороть сатану может только любовь, всепрощение…

— Любить! Их! — возмутилась Анна. — Да я их ненавижу! Ненавижу. — И она разрыдалась.

— Ничего, ничего… — поглаживая ее по волосам своей легкой рукой, вкрадчиво говорила патронесса. — Посещай собрания нашей общины — и ты укрепишь свою веру в бога, в Христа нашего Спасителя…

И Анна стала посещать секту евангелистов. Ее гипнотизировали непонятные и страшные слова проповедей о царстве божьем, о бренности всего земного, о том, что человек лишь