Романс [Зураб Гоциридзе] (fb2) читать постранично, страница - 3

моего лица, хотя она конечно никак не могла этого сделать . У меня было ощущение, что вот она подойдет и начнет тыкать в меня пальцем и дразнить: – Влюбился, Го влюбился! – и срывать с меня одеяло, и я конечно оборонялся бы с ожесточением и отрекался бы нейстова крича: – Сама такая! Сама влюбилась! – лишь после воображаемого кукареканья осознавая, от чего и от кого отрекался.

Как и зло, беды и лишения всегда следуют друг за другом, так и хорошее никогда не шагает по одиночке. Немного отойдя от наплыва первой волны осознания влюбленности я с упоением подумал о том. что впервые в жизни при деньгах. Конечно для тех людей с центральных бульваров это по прежнему было бы ценой за кофе, ну в лучшем случае уже за хороший ужин и бутылку шампанского, но я… Я мог позволить себе многое. Мог не только купить носки, но купить или даже сшить приличный костюм, пригласить Жаклин в Синема, на скачки, в ресторан, в театр или даже в оперу! И по нескольку раз. При этом я еще мог дарить ей цветы чаще, а подарки несколько реже, и этого могло хватить на месяц! На месяц рая! А потом? А об этом не хотелось думать…

Она пришла через три дня. Пришла, чтобы больше не уходить. Я решил, что больше такого случая мне не представится и сразу признался ей в любви. Лицо ее залил румянец и она еле заметно улыбнулась, опустив глаза. Через мгновенье подняла их и с неожиданной силой вперила взгляд в мои глаза. Но это не было больно. Они источали лишь безбрежную нежность и глядя в них мне слышался прибой океана и ощущалась сладкая истома.

Это с ней я сделал первые после ранения шаги. Опираясь на толстый деревянный костыль и на ее маленькую, теплую ручку. Вернее на ее ручку я конечно не опирался и всю мою тяжесть приходилось терпеть костылю, а ее ручке я дарил всю немую, невысказанную нежность, на которую был способен, так что временами даже становилось жаль старый, верный костыль.

Сначала шагали мы по комнате, потом по коридорам. Через несколько дней во дворе больницы и вскоре мы уже могли гулять по Тевтонскому лесу и Оленьему Рву, одевшись как люди. Шли мы сначала подручку, потом она взяла мою руку в свою. Мне было неудобно. Мне казалось, что все на нас смотрят, но постепенно привык. Гуляли мы молча. Ни один из нас не говорил ничего, но молчанье сливавшееся с тишиной Тевтонского леса, изредка нарушаемое шуршаньем листьем под ногами совсем нас не тяготило. Молчали мы не от того, что нечего было сказать или от того, что все уже сказано, а от того, что все и так было хорошо, без слов. От первого поцелуя уменя закружилась голова. Ее губы, волосы, дыханье, легкое дуновенье ветерка и шелест листьев. В нашей любви не было ничего земного, плотского, низменного.

Я предложил обвенчаться. Она отказалась. Сказала, что в Бога не верит. Я верил, но отступил. Потом она спросила, хочу ли я, чтоб она переехала ко мне? Я запнувшись переспросил, – но ведь это как? Мы же не обвенчаны? – В ответ она лишь рассмеялась и схватив охапку сухих листьев с земли высыпала их мне на голову. Я покорно взял ее руку и последовал за ней в мою мансарду.

У любви есть свойство не ладить с временем. Зато с вечностью она образует хорошую пару. Практически идеальную. Время же входит с ней реакцию, точит ее, портит, меняет ее свойства и делает это так незаметно, что обычно когда эти изменения настают, что то менять бывает уже очень поздно. Процесс или необратим или уже завершен. Любовь прожорлива. Она постоянно требует жертвоприношений. В нее как дрова в камин надо постоянно подкидывать часть себя, иначе она потухнет. И как чаще всего бывает, этим занимается один. Другой же лишь греется.

Она сказала, что сделала это не потому, что не любит меня, а потому что его тоже любит. Если я ее люблю, то должен принять ее такой, какая она есть. Она не поменяется. Я никогда не поднимал руку на женщину. В этот раз я просто задал вопрос: – Кто? – Она назвала. Больше я ничего не спрашивал, хотя на языке вертелось: – Почему? – Я не понимал ее объяснения. Мне хватало ее одну. Был ли я удивлен, что она его так легко назвала? Не могу вспомнить. Она знала про наган…

Когда я выходил она не проронила ни слова. Он жил у пристани, в рыбацком поселке. Там всегда было грязно и оживленно. Я думал о нем. Только о нем. Злость душила меня. Я захлебывался от обиды. Нет, я не представлял их вместе. То, чем они могли заниматься. Это меня настолько ужасало, что я мог не дойти до его дома и испортить "план". Хотя никакого плана не было.

Это проклятое "почему" звучало как непрекращающийся звон в голове, заполняющий все. Я шел и в голове звенело "почему?", и больше никаких звуков. Я продирался сквозь чащу людей и мимолетно ловил запахи. Разные: от пота и рыбы до морской пены и цветов. Меня задевали, я задевал, кто то окрикивал, кто то бранился. Раз кто то встал передо мной и ярко жестикулируя выкрикивал что то мне в лицо. Совершенно его не слыша я вытащил наган и направил на него. Он в ужасе отскочил и убежал. Люди с криком расступились.

Он сидел у своего дома на камне, загорелый, красивый, молодой. – Вот,