Осколки [Сергей Сергеевич Тарасов] (fb2) читать постранично, страница - 3

родители приведут меня «на смотрины» в семью начальника Генерального штаба Советской армии Штеменко, чью дочь я спас из фонтана на какой-то неизвестной станции. Но из сватовства родителей ничего не вышло, я был тогда увлечен совсем другой девушкой…

• • •

Вспомнился еще один эпизод из долгой дороги в Новосибирск. На очередной остановке нашего поезда, как обычно, выстроилась длинная очередь за кипятком (он был в огромных титанах на всех станциях). Мы с братом стояли рядом с мамой, в руках у которой был чайник.

Из здания вокзала вышли два молоденьких лейтенанта, судя по новенькой форме, только что выпущенные из училища. Очевидно, они ждали отправки на фронт своего эшелона.

Оба были злые, пьяные и орали друг на друга. Вдруг один из них схватился за кобуру с пистолетом, висевшую на поясе, другой тоже… Очередь за кипятком как-то сжалась и затихла. И тут наша мама вышла из очереди и подошла к лейтенантам.

— Мальчики! — обратилась она к ним. — Здесь же дети!..

Лейтенанты замерли, словно услышали строгую команду, огляделись и увидели длинную очередь людей, испуганно прижавшихся к стене вокзала. В очереди не было мужчин, только старики, женщины и дети.

Лейтенанты затихли и пошли обратно, к вокзалу.

Наша мама сказала им вслед:

— Постарайтесь вернуться назад, мальчики…

Один из лейтенантов заплакал, а другой обнял его за плечи. Они скрылись в здании вокзала.

• • •

И вот мы приехали в Новосибирск — в город, где мы с отцом родились. Но там нас никто не ждал. Нас определили на постой в развалюху на берегу речки Ельцовки. Так назывался и район города, считавшийся самым бандитским. Весной, когда таял снег, и с речки сходил лед, на берегу Ельцовки всегда находили трупы убитых за зиму людей. Но нас, эвакуированных, не трогали, даже сочувствовали.

В Новосибирске я пошел в первый класс. Школа работала аж в три смены. Я попал как раз в третью. Иду вечером домой. Зима, темно, свет только в окнах. Вдруг из темноты появляются два мужика и — прямиком ко мне. Я замер от страха.

Один из мужиков спрашивает:

— Ты чей?

— Эвакуированный — говорю.

— Отец, небось, на фронте? — другой спрашивает.

А я отвечаю:

— На фронте. Под Москвой. Только не пишет…

Мужики довели меня до дома и даже денег в карман сунули. А один сказал:

— Кто обижать будет, скажешь, что Саша Ельцовский за тебя мазу держит!

Бандит он был. Его расстреляли прямо на улице. Я потом по фото в газете его узнал.

• • •

Отец начал войну в штабе Тимошенко, потом у Рокоссовского в 31-й Армии. Командовал 247 дивизией. Она в ночь на новый 1942 год атаковала немцев у Старицы (городок около Твери) и захватила город. В бою отец получил очень тяжелую контузию. Поэтому и не писал. Из госпиталей если и писали, то письма до адресатов редко доходили. Почта справлялась как могла и как успевала — работать там было некому…

• • •

Жили мы, как и все эвакуированные, бедно и голодно. Продуктов, которые мы получали как семья командира, воющего на фронте, нам еле-еле хватало, чтоб не протянуть ноги. Хозяйка держала корову, молоко продавала на рынке. Нам немного доставалось, когда кто-нибудь из нас болел. С местными ребятами мы жили без особых конфликтов, поскольку учились в одной школе, и мой брат Костя решал для всех сложные задачки и «просвещал» по другим предметам (недаром потом окончил МГИМО и стал академиком).

Взамен местная «братва» принимала нас в свои игры и никому не давала в обиду.

Помню, как цеплялись железными крючками за задний борт «полуторки», подъезжавшей к мосту через Ельцовку, и отцеплялись у бокового съезда к ней. С криками катились вниз, скользя по накатанной колее. Коньков ни у кого не было: их заменяли подошвы наших залатанных валенок…

На каникулах я подрабатывал в поездах — ходил по вагонам и пел жалобные песни, в конце которых был всегда один и тот же припев: «Люди добрые, посочувствуйте, сирота обращается к вам. Вы подайте мне на согрев души…». И тут словами «…я имею в виду — на сто грамм» жалобную песню заканчивал басом дядя Коля-инвалид. У него вместо левой ноги была деревянная «культя». Дядя Коля носил солдатскую шинель и красноармейскую шапку-ушанку, на правой ноге — кирзовый сапог. Нам подавали сердобольные старушки и женщины с детьми — кто картошку, кто кусок хлеба, кто яйцо…

Получалась прибавка к моему голодному рациону, да и домой я приносил часть «заработка».

Жаль только, что дядю Колю забрала милиция. Никаким инвалидом он не был. Просто сгибал левую ногу, стягивал ее ремешком и прилаживал к деревянной «культе».

А я после разоблачения нашего «дуэта» получил от милиционера подзатыльник.

Пацаны говорили потом, что дядю Колю как дезертира определили в штрафбат и отправили на фронт.

Выживали, постепенно меняя привезенные из Москвы вещи на еду. Помню последний обмен… Была уже весна. Мама пришла из военкомата, расстроенная до слез… Никаких сведений об отце не было,