Тропинка к дому [Василий Алексеевич Бочарников] (fb2) читать постранично, страница - 106

зыбко-отзывчивое даже малому ветерку, с подсушенными колосьями, уже изливающими всесильный, добрый запах хлеба.

Все случайное, лишнее вдруг само собой отходит на задний план или вовсе улетучивается перед спокойным ликом этого поля, и становится понятным: тут главная сила жизни. Так было. Так есть. Так будет. Ведь мы наследники своих дедов и отцов. Каждый из нас по-своему что-то должен этому ржаному полю, чем-то обязан ему, и забывать этого нельзя, хотя оно и терпеливо, и необидчиво, и этим похоже на наших матерей. Ржаное поле ждет твоего поклона. Ждет…

Над полем беспредельный солнечный простор и тот покой летнего дня, в который входишь одним, а выходишь другим — обновленным, с крепкой уверенностью жить, работать, надеяться. Даже вот эта белая бабочка, то поднимающаяся над колосьями, то как бы проваливающаяся, кажется, поняла всю важность своего дерзкого полета и тоже кланяется живым колосьям. А коршун, распахнув крылья, не перебирая и не шевеля ими, ходит круг за кругом в самой глуби поднебесья, дозорно-строго неся свою вахту.

Тихо. Даже у перепелки пересохло горлышко, и она уже не оповещает всех: «пить пойду». Неожиданно на мою тропинку из ржаной чащобы выпутался зайчишка — серый комышек с солнечными крапинками, удивленно вздыбил уши, словно выказав этим досаду: «Чего стоит полчаса, пройти не даст», — и живо катнулся по тропе, но в обратную от меня сторону.

Ржаное поле… Как тут легко и просто ты переходишь из настоящего в прошлое и снова возвращаешься в свой обычный день.

Тропа выводит меня на лесной закраек, в тени густоветвистой березы я остановился еще раз. И подумал: «Вот это ржаное поле, вспаханное и засеянное моим земляком и другом Василием Березиным, — тоже природа. Природа человека. И она — прекрасна».

Со стороны леса выплыло белое облако и зависло над полем — может, тоже залюбовалось им?

СИНИЕ ГЛАЗА ЛЕТА

Широкое изволочное ржаное поле с полуденной стороны обрезает проселочная дорога. Рожь стройна, высока, выставлена густо, колосья на подбор, ядрены, провисли грузно, надышаны крепким хлебным запахом. А по кромке поля, смягчая строго солдатский наряд ржи, — васильковая синь. Приветливая. Открыто-веселая.

Рожь и васильки… Давние-давние соседи.

Издревле рука пахаря терпеливо-строго, старательно пыталась отделить рожь от василька, жизнь от забавы… Вытерпел, выстоял. Потом, это уже в наше время, принялась за него химия; горшей судьбины, наверное, не было ни у одного нашего полевого и лугового цветка. И тут он не оробел, не сдался. А может, рожь не может жить без василька? Есть свет и тень, снег и трава, день и ночь; есть рожь, и есть василек. Выжил и, не показывая человеку укора, дивно полыхает синью, так глазасто-тепл и доверчив, что не заметить его невозможно. А как заметишь, то обожжет тебя радостью: да ведь это… это перед тобой синие глаза самого Лета.

Стою, гляжу на него, будто впервые: стебель у василька сух и высок (не иначе на своего соседа равняется!), листья узкие и длинные, цветок голубой по кругу и синий-синий в середке, но и лепестки сложены на особицу, как бы в свой особый цветок, схожий с граммофонной трубой. Лепестков-цветков много (на моем васильке я насчитал одиннадцать), и вся корзинка и лепестки крепко сидят на зеленой шершавой луковке. Запах у василька — запах поля, но в нем сохранена и своя нежность.

Ложусь на межник. Незнобкий ветерок чуть-чуть шевелит рожь. Если глядеть снизу, с земли, рожь кажется еще выше, крупные русые колосья вроде бы трогают, гладят небо. И васильки покачиваются и синеглазо улыбаются: ржице вольготно, и нам ладно.

Солнечно, тихо. И только нет-нет да и плеснет из ржаных дебрей перепелка: «Пить пойду… пить пойду… пить пойду…» И тут в поле откроется тебе вся немыслимая глубина лета, прошедшего и будущего, вся его доброта, и ты не выскажешь вслух, а лишь про себя подумаешь вблизи ржи и васильков: «Хорошо жить на земле, чудесно жить на земле, если принимаешь простые радости…»

И снова иду я полевой дорогой, любуюсь васильками, благодарю их за мужество и терпение. Они есть у этого цветка… Я ведь знаю еще и то, что василек пройдет с летом до конца. До последнего дня и часа. И расстанется с ним. И будет любить поле своими синими глазами и тогда, когда оно опустеет, и тогда, когда оно примет на себя и дождь со снегом, и колюче-студеные ветры. Пусть же будет так: василек — синие глаза лета. Он это заслужил.

ДВОЙНАЯ РАДУГА

Радуга!.. Огромное многоцветное коромысло зависает над землей, и как празднично делается все кругом.

Взрослые молча замирают, дети не скрывают своей радости, вскрикивают, прыгают:

— Радуга! Радуга! — и тянут руки. Ведь им хочется не только увидеть, но и потрогать своей рукой радугу. Какая она? Холодная? Горячая? Мягкая?

К вечеру я вышел на рыбалку. И только сделал несколько забросов блесны, накрыл шквальный дождь. Пришлось со спиннингом бежать в ельницу. Там и укрылся.