Вспоминая о солнце (СИ) [Печальный Менестрель] (fb2) читать постранично, страница - 3
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
- О, я просто не доживу, – я позволил себе улыбку, мягкую и спокойную – фирменную улыбку пастора. Тревор расхохотался и даже несколько раз ударил широким кулаком по столешнице – этими действиями он напоминал пугливого подростка, но способность смеяться над абсолютно не смешными вещами превратила его в старика.
Я посмотрел на часы; полвторого. В пабе были только мы, бармен и проститутка Шайни, скучающая и бесконечно усталая. Через приоткрытые двери вливалась удушающая жара августовской ночи, где-то за углом протяжно выла собака. Вдруг в голове пронеслась мысль, что завтра – уже сегодня – воскресение, и утренняя служба на восемь тридцать, а у меня не подготовлена проповедь. О чем я расскажу своим тупым прихожанам, о пьяном сорокалетнем мужике, который впервые увидел солнце?
Пора было уходить, но любой мой неосторожный жест мог спровоцировать Тревора на новый поток слов, который я не смогу вынести. Меня пугало, как сильно мы с ним похожи – одинокие парни на пороге старости, которые не получили от жизни ничего.
- Майки, восход солнца сегодня в четыре двадцать три, не забудь, – голос Тревора окликнул меня уже за порогом. Перед глазами мигала неоновая вывеска с большегрудой блондинкой и перекошенными красными буквами, а я и не заметил, как бросил бармену мелочь, вышел из-за стойки и оказался на улице. – Оно того стоит, поверь мне, оно того стоит.
До моего дома было десять минут ходьбы, но механические часы на кухне показывали три двадцать семь, и я чувствовал себя обманутым. Мне казалось, что этот час я не петлял улочками, а спал, и снился мне Господь на розовой тучке. Он устроил что-то похожее на конференцию, только без бутылок с минералкой и удобных стульев; я выступал последним, и от жуткого волнения у меня потели руки, но когда пришла моя очередь, я смог выдавить только: «Боже, почему ты такой ублюдок? Все эти люди, они верят тебе, а ты позволяешь им делать всякую хрень». Бог смотрел на меня и отвечал: «Не я, а они сами себе позволяют. По ровному счету, я им не нужен. Им нужен патент на ненависть». А потом я очень долго падал с облака, и вслед летели бутылки с подогретой минералкой без газа.
Я сидел на кухне, в душном полумраке, наплевав на свет и кондиционер, и мой взгляд был прикован к часам, обыкновенным, круглым часам с черными циферками и молочно-белым фоном. В неспокойные предрассветные моменты, когда я не мог уснуть, слишком явственно чувствовалась приближающаяся старость: суставы тупо ныли, и иногда покалывало в груди, а после обильного ужина всегда была изжога или же несварение. Сейчас я ощущал себя старым духом в подмененном, молодом теле; сердце колотилось быстро-быстро, в голове шумело от слишком быстрого тока крови, а в ногах чувствовалась пьянящая легкость.
Я поймал себя на том, что неосознанно перебираю левой рукой старые четки, деревянные и обтертые, знакомые до мельчайшей трещинки. Почему то вспомнилась Шайни в нелепых салатовых чулках и то, как еще девочкой она воровала в моем саду абрикосы, а я, когда ловил ее, угрожал отвезти на мотоцикле далеко-далеко. Она пыталась поймать вываливающиеся из всех карманов абрикосы и заразительно смеялась.
Часы дотикали до отметки три пятьдесят восемь и остановились, и на меня вдруг накатила необъяснимая ясность, которая бывает только в моменты пробуждения от долгого, изнурительного сна. В моей голове не было ни единого вопроса, только наивное «или ты, или никто» Тревора и образ городского планетария, закрытого еще восемь с лишним лет назад на ремонт.
- Или ты, или никто, Майки, – сказал я себе, пытаясь повторить интонацию Тревора, но мне не хватало трех стаканов скотча и наивной веры в то, что кто-то может расхлебать окружающее нас дерьмо.
Я смотрел, как серое небо становится сначала пепельным, потом – грязно розовым, с белыми и лиловыми полосками, потом – терракотовым, кирпичным и раскаленным, словно полотно, которое подожгли снизу и оно очень медленно разгорается, цепляя огнем все больше и больше. И когда мне казалось, еще минута – и я увижу его, огромное и круглое, дрожащее от неотступной жары, в груди что-то кольнуло: раз и другой, сжалось и отпустило.
Я стоял, привалившись к стеклу, покрытому разводами от моющего средства, и чувствовал собственную беспомощность невыносимо остро, а в аптечке не было ни одних таблеток от сердца. И даже когда комнату залил мягкий желтоватый свет, а будильник в спальне пропищал шесть часов, я не мог заставить себя пошевелиться.
- Я раздаю патенты на ненависть, – озвучил надоедливую мысль, но легче не стало. В нескольких дюймах от левой руки поблескивал длинный нож с широким лезвием для удобной нарезки овощей, а в нижнем ящике письменного стола покоился старый отцовский револьвер, и я понятия не имел, что выбрать.
31-01.08.2015
Последние комментарии
57 минут 23 секунд назад
58 минут 10 секунд назад
6 часов 16 минут назад
9 часов 58 минут назад
10 часов 19 минут назад
11 часов 13 минут назад