Первое знакомство [Виктор Платонович Некрасов] (fb2) читать постранично, страница - 2

Москвы?

– Нет, из Киева!

– Из Киева? О! Красивый, говорят, город.

– Красивый.

– Красивее Парижа?

– Ну, как вам сказать… Я слишком мало пробыл в Париже. Всего лишь сутки.

– Сутки? Это никуда не годится. Париж – и сутки! Да в Париже…

Лед был сломан. Вежливо сдержанных полицейских сменили веселые, словоохотливые, любезные парижане.

– Чем вы занимаетесь в Киеве?

– Пишу.

– Что?

– Разное.

– Вы писатель?

– Писатель.

– И пишете на русском языке?

– На русском. – И тут же я непроизвольно похвастался, что моя повесть совсем недавно переведена на французский язык.

Все трое вытащили записные книжки и убедительнейшим образом заверили, что обязательно найдут и прочтут ее.

Вот уж никогда не приходило мне в голову, что написанное мною будет читать парижский полицейский. Придет домой, снимет свою пелеринку и, растянувшись на диване, начнет листать книгу о судьбе вернувшегося с фронта, тобой придуманного героя. Забавно…

К тому же полицейский, приятно улыбнувшись, вдруг сказал:

– Русская литература… О-о! Толстой, Достоевский…

Я взглянул на его круглое, в общем довольно интеллигентное лицо.

– Вы читали?

– А как же… И в кино смотрел. Сейчас на всех экранах идет «Война и мир». Превосходный фильм!

Тут я вспомнил, что Жерар Филип знаком парижанам не только по Фанфан-Тюльпану и Жюльену Сорелю, но и по князю Мышкину из «Идиота», что знаменитая Мария Шелл – об этом писали сейчас все журналы и газеты – снимается в «Братьях Карамазовых», и, чтоб не разочаровываться в дальнейшем, поспешил переменить тему.

– Вы курите? – Я вытащил из кармана пачку «Беломора», припасенную специально для таких случаев.

Три осторожно вынутые папиросы перекочевали в боковые карманы темно-синих мундиров.

– Это на вечер, после ужина, – улыбнулся самый молодой из троих и со слегка извиняющейся интонацией добавил: – Нам не разрешается курить во время исполнения служебных обязанностей.

Весь этот не слишком сложный разговор велся, само собой разумеется, на французском языке. Говорил я, правда, преотвратительно, оперируя преимущественно существительными и глаголами в неопределенном наклонении, и все же меня похвалили (французы остаются французами) – похвалили за произношение.

– У нас тут русские живут по сорок лет, а говорят куда хуже, чем вы.

Другой добавил:

– Гарантирую – три месяца в Париже, и вы будете говорить не хуже нас.

Я был польщен. Как-никак похвалили. И не кто-нибудь, а настоящие парижане.

Мы поговорили еще несколько минут о московской милиции («правда ли, что туда берут самых здоровых ребят? А мы подошли бы?»). Потом я сфотографировал всех троих, а на прощание не вытерпел и спросил:

– А почему вы все-таки меня задержали? Разве нельзя фотографировать Эйфелеву башню?

– Почему нельзя? Можно. У нас все можно снимать.

– Почему же тогда задержали?

Старший несколько смутился.

– Видите ли, мы вообще задерживаем всех подозрительных.

–??

– Ну, а вы… Мы кричим, а вы убегаете… И вообще… – Все трое переглянулись: – Тут всегда много спекулянтов. Обменивают валюту, ну и… тому подобное. В этом месте особенно.

– Что и говорить, удачное местечко я выбрал для моих съемок.

– Зато познакомились, – подмигнул мне более молодой (тот самый, который особенно интересовался, вышел ли бы из него московский милиционер) и, чтоб окончательно скрасить неприятное начало нашего знакомства, вырвал из своего справочника маленький план Парижа с указанием всех линий метро. – На память о Париже. Бон вояж! [Счастливого пути! (фр.)]

– Спасибо.

– И приезжайте еще.

– Только не на сутки.

– Мы вам весь город покажем…

И мы расстались.

Теперь я спокоен – в Париже я не пропаду…

Через час в аэропорту стряслась другая беда. Выручил на этот раз не паспорт, а билет.

Молодой, весьма расторопный служащий, оформлявший багаж, взглянул на весы, где стояли мои чемоданы, и как бы между делом сказал:

– Лишних десять килограммов. Доплата восемь тысяч франков.

Я обомлел. В кармане у меня только тысяча. К тому же сегодня воскресенье, посольство закрыто. Шофер (наш, русский, из посольства) наскреб у себя около двухсот франков. С минуты на минуту объявят посадку. Что делать?

Я снял с весов туго набитый портфель и тут только вспомнил, что в Риме (билет у меня был прямой: Рим – Москва, через Париж – Прагу), когда взвешивали мой багаж, я преспокойно держал портфель в руках. А здесь, дурак, бросил на весы. С грустью вручил я шоферу роскошное издание Микеланджело, подаренное в Риме, папки с увражами равеннских мозаик, альбомы репродукций итальянских музеев – авось посольство когда-нибудь перешлет. Большую бутылку Лакрима-кристи, которую я вез домой по специальному заказу, решено было распить тут же, на ходу.

И вдруг голос:

– Мсье летит в Москву?

Испугавший меня восемью тысячами молодой человек весело смотрел на меня.

– В Москву.

– В портфеле книги?

– Книги. – В руках я держал бутылку