«Дикая звер», железная фрау и летающая тарелка [Александр Власенко] (fb2) читать постранично, страница - 2

Русский человек в силу, наверное, своей избыточной эмоциональности и все заслоняющей сердечной широты в обучении требует особого подхода. Слово, начертанное на бумаге, он воспринимать-то воспринимает, но – как пришедшее из иного мира, то есть с реальностью сопоставить его он далеко не всегда способен. Устная речь для него, умеющего виртуозно передать суть сколь угодно сложного вопроса (да хоть бы и философского!) посредством ограниченного набора всем знакомых выражений, имеет слишком много смысловых оттенков и подтекстов, из которых он наверняка выберет не тот, что нужен, а только близкий к его собственным, чуть ли не сызмальства определившимся взглядам. (Кстати, неспроста кем-то исключительно верно было подмечено, что у нас в народе каждый и так знает, как надо дрессировать собак, воспитывать детей и управлять государством. Жаль лишь, не у любого это равно хорошо получается.) Наглядный пример в ходе занятия впечатляет люд почти всегда гораздо больше. А вот понятнее всего исконному русаку становится, если дозволить ему изучаемый предмет пощупать своими руками. Похоже, что наше национальное чувство – осязание. Потому лучше всего до русских мозгов смысл доходит через руки. Ну а если при этом, согласно общепризнанной оригинальности менталитета, истинно наш человек с размаху чего-нибудь напортачит – тогда уже доходит через другое, более чувствительное место, откуда и пошло неизвестное остальному миру понятие «задний ум».

Что же до фрау Лолы, то она с превеликой готовностью восприняла мое предложение о занятиях без собаки. Даже выразила сомнение, хватит ли ей всего двух таких уроков. И представьте себе, не только под моим наблюдением, но и самостоятельно, по пятнадцать минут в день – об этом мне тайком докладывала ее горничная – тщательно отрабатывала удары стеком, сбивая разложенные на низкой мебели бумажки, тренировалась дергать разными способами поводок, к которому вместо собаки была привязана диванная подушка, вызубрила полагающиеся жесты и команды на немецком языке. А когда я, оценивая итоги домашнего задания, заметил ей, что команды следует произносить выразительнее, меняя громкость и тон в зависимости от ситуации, и порекомендовал упражнения перед зеркалом, пунктуальная женщина, несмотря на занятость, честно выкраивала каждый вечер еще по четверти часа, отправляла горничную с Байкалом на прогулку (чтобы не травмировать собачью психику), а сама в голос кричала, рычала и шипела на свое отражение, добиваясь необходимой убедительности. Зато через три дня по этой части у меня не осталось ни малейшей к ней претензии.

Разные бывали у меня клиенты, в том числе и такие, кто по многолетней привычке начальствовать подавал команды собаке тем же ровным и бесстрастным голосом, что и приказания своим подчиненным по службе. Давно сложившийся стереотип в дозировании наружного проявления эмоций взрослому человеку преодолеть очень трудно. И «разговор с зеркалом» для этого – лучшая форма аутотренинга. Но изо всех одна только фрау Лола вырабатывала правильные интонации указанным способом вне моего контроля. Другим то ли неудобно было лицедействовать наедине с собой, то ли несолидно, либо они считали, что обойдутся и так, однако же из-за недостаточной предварительной подготовленности у них и дрессировка впоследствии шла не в пример корявее.

Рассказывать о том, как продвигалось обучение Байкала послушанию и следовой работе, в общем-то ни к чему. Все получалось вполне обыкновенно, не лучше и не хуже, чем с любой другой умной, своевольной и довольно-таки распущенной собакой. Обоняние, конечно, у него было отменное, куда острее, нежели у среднестатистической немецкой овчарки. Потому давность следа пришлось увеличивать очень быстро. Но вот что упомянуть стоит особо. Поскольку мне, как выяснилось, предстояло в недалеком времени растравливать Байкала на себя, вскоре пришлось резко ограничить мои с ним непосредственные контакты. Более того, когда пес пытался меня поприветствовать при встрече либо привлечь к себе внимание, я делал вид, что в упор его не вижу. Лайчук воспринял изменение моего поведения несколько растерянно, а потом стал относиться ко мне с каким-то сомнением, как к пришибленному из-за угла пыльным мешком. Даже после начала занятий по защите сомнения эти все никак не выливались в открытую враждебность, а надолго застряли в стадии серьезных подозрений насчет благонадежности, и лютой ненавистью это обернулось еще ох как не сразу.

Впрочем, печальная повесть об испорченных между мною и Байкалом отношениях заслуживает более подробного изложения.

Сам по себе «дикая звер» к людям был настроен крайне дружелюбно и ласково. Кусать меня он решился только после довольно длительной выдержки на голодной диете, когда я стал забирать у него буквально изо рта выданную ради такого случая большую и аппетитную кость. Причем удовлетворительную по силе хватку мне удалось вызвать, лишь назойливо подщипывая Байкала при каждом удобном случае за