Соль [Борис Иванович Саченко] (fb2) читать постранично, страница - 3
- Соль 172 Кб, 26с. скачать: (fb2) - (исправленную) читать: (полностью) - (постранично) - Борис Иванович Саченко
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
- 1
- 2
- 3
- 4
- 5
- . . .
- последняя (10) »
Поля — семимесячного, в пути, на подводе, когда дымилась, горела деревня, и гнали их немцы с автоматами в руках, окружив со всех сторон, словно преступников, как потом спасали ребенка, чтобы он не погиб… Хведарка родился не по-людски. Пусть хоть его дети родятся так, как полагается рождаться детям. И Трофим медленно, опираясь на руки — болело, ныло все тело, — поднялся с завалинки, сказал:
— Не расстраивайся так, Хведарка. Все как-нибудь обойдется. И жена родит, и соль в Гала отвезем. Скажи только, где подвода твоя стоит?
— Так вы поедете? — Хведарка, подняв с земли фуражку, снова надел ее на рыжую взлохмаченную голову. — Ну, и слава богу…
И улыбнулся, как ребенок, во весь рот.
— Я сейчас… Сейчас. Подвода возле моего двора стоит, я подгоню ее сюда, к вам…
— Не надо. Беги лучше машину ищи, да жену в больницу вези. А я… Как-нибудь доберусь до твоего двора. Вот только в хату зайду, хлеба на дорогу кусок отрежу, двери примкну…
Уже сидя на подводе и держа в руках вожжи, Тимофей посмотрел на солнце — оно высоко поднялось — подбиралось к полудню. И пожалел, что поддался на уговоры, согласился поехать в Гала. Хотя бы до сумерек туда добраться. Вернуться же сегодня назад, в деревню — нечего и думать. Придется ночевать на лугу. Сырость, болотный туман… и это с его здоровьем? И так вон всего гнет, ломает — не повернуться… Но и отказываться, не ехать в Гала, тоже было неловко. Особенно, когда увидел, как со всех ног бежал, мчался напрямик по полю, путаясь в густых картофельных стеблях, к колхозному двору Хведарка, бежал, должно быть, искать машину, чтобы отвезти жену в больницу. «То будет, то будет, авось как-нибудь все обойдется…» И Трофим дернул вожжи. Конь, послушный Тарзан, до этого спокойно дремавший, закрыв глаза, возле забора, в тени под дикой грушей, ветки которой протянулись даже на улицу, поднял голову, навострил уши. Почуяв властную силу вожжей, тронулся с места, вывез повозку на более твердую, укатанную дорогу и, когда колеса затарахтели, легко покатились, закивал головой в такт своему ходу, зашагал обычным шагом, как шагал всегда в упряжке, если поклажа была не очень тяжелой, — не сказать, чтоб слишком проворно, но и не медленно. Трофим же удобней уселся на мягкой прошлогодней соломе, вытянул перед собой ноги в валенках, начал исподволь поглядывать на хаты, заборы. Хотя и знал он деревню как свои пять пальцев, знал, где чья хата, кто в ней жил прежде и кто живет теперь, многое ему было непонятно и даже удивительно. Конечно, это хорошо, что люди теперь живут богаче, одеваются в будни так, как не одевались раньше и в праздник, ставят хаты сразу на пять, а то и на семь окон. Свету в хате много, просторно — хоть цепом молоти. И телевизор дома — хочешь, днем, хочешь, вечером кино гляди, и в клуб не надо ходить. А электричество провели — это же любота: включил лампочку, светло, как днем. Все хорошо, очень хорошо… Но почему все же по деревне кое-где в хатах забиты досками крест-накрест окна, как бывало во время войны, когда люди — упаси боже! — в изгнанье подались было. Тот перебрался в город, тот завербовался, тот еще куда-то уехал… Где это видно, чтобы люди своего двора чурались, земли своей, бросали родные места и уезжали неизвестно куда — на Сахалин, в Карелию, в Казахстан. Что их влечет туда?.. длинный рубль или наскучило, обрыдло сидеть на одном месте, хочется поездить, повидать свет?.. Но ведь человек рождается не только затем, чтобы глядеть на свет. Человек рождается затем, чтобы жить, трудиться. Где же еще, как не дома, в своей деревне, среди своих людей, и жить человеку… Тут все знают — и кто дед твой, отец, мать, кто нерадивый хозяин, лежебока, бездельник, кто к работе жадный, никогда чужого хлеба не ел; кто кровь за свою землю проливал, а кто продавал ее, эту землю, чужакам, врагам. Где же, как не тут, дома, и помогут тебе, если навалится какое горе, где же, как не тут, и накажут тебя справедливо, если ты это заслужил… Птица, зверь и то своего гнезда, своей берлоги держится… А то дом бросают, едут на край света… Зачем, почему? Вспомнилось, как совсем, кажется, недавно, сразу после войны, собирались, съезжались кто откуда — из партизан, из эвакуации, из неметчины — в деревню люди. И все строились, каждый, как мог, — на лошади, на волах, а кое-кто и на себе тянул из лесу бревна, жерди, плахи. Деревня напоминала тогда развороченный муравейник… Поставил тогда, вернувшись домой, себе хату и он, Трофим, поставил на той самой дедовской усадьбе, где стояла старая, сожженная в войну. Усадьбу его занял было, даже фундамент успел сложить, Нупрей Заступ. Но он, Трофим, добился своего, прогнал Нупрея, хотя тот и упирался, не хотел покидать облюбованного места… Трофим не мог простить Нупрею того, что тот полез не на свое, а на чужое, на его, Трофимову, усадьбу. Польстился на сад, который он, Трофим, насадил перед самой войной и который поднялся, разросся за годы фашистской оккупации; или соблазнил его огород, земля, что родила хорошо и в сухое и в
Уже сидя на подводе и держа в руках вожжи, Тимофей посмотрел на солнце — оно высоко поднялось — подбиралось к полудню. И пожалел, что поддался на уговоры, согласился поехать в Гала. Хотя бы до сумерек туда добраться. Вернуться же сегодня назад, в деревню — нечего и думать. Придется ночевать на лугу. Сырость, болотный туман… и это с его здоровьем? И так вон всего гнет, ломает — не повернуться… Но и отказываться, не ехать в Гала, тоже было неловко. Особенно, когда увидел, как со всех ног бежал, мчался напрямик по полю, путаясь в густых картофельных стеблях, к колхозному двору Хведарка, бежал, должно быть, искать машину, чтобы отвезти жену в больницу. «То будет, то будет, авось как-нибудь все обойдется…» И Трофим дернул вожжи. Конь, послушный Тарзан, до этого спокойно дремавший, закрыв глаза, возле забора, в тени под дикой грушей, ветки которой протянулись даже на улицу, поднял голову, навострил уши. Почуяв властную силу вожжей, тронулся с места, вывез повозку на более твердую, укатанную дорогу и, когда колеса затарахтели, легко покатились, закивал головой в такт своему ходу, зашагал обычным шагом, как шагал всегда в упряжке, если поклажа была не очень тяжелой, — не сказать, чтоб слишком проворно, но и не медленно. Трофим же удобней уселся на мягкой прошлогодней соломе, вытянул перед собой ноги в валенках, начал исподволь поглядывать на хаты, заборы. Хотя и знал он деревню как свои пять пальцев, знал, где чья хата, кто в ней жил прежде и кто живет теперь, многое ему было непонятно и даже удивительно. Конечно, это хорошо, что люди теперь живут богаче, одеваются в будни так, как не одевались раньше и в праздник, ставят хаты сразу на пять, а то и на семь окон. Свету в хате много, просторно — хоть цепом молоти. И телевизор дома — хочешь, днем, хочешь, вечером кино гляди, и в клуб не надо ходить. А электричество провели — это же любота: включил лампочку, светло, как днем. Все хорошо, очень хорошо… Но почему все же по деревне кое-где в хатах забиты досками крест-накрест окна, как бывало во время войны, когда люди — упаси боже! — в изгнанье подались было. Тот перебрался в город, тот завербовался, тот еще куда-то уехал… Где это видно, чтобы люди своего двора чурались, земли своей, бросали родные места и уезжали неизвестно куда — на Сахалин, в Карелию, в Казахстан. Что их влечет туда?.. длинный рубль или наскучило, обрыдло сидеть на одном месте, хочется поездить, повидать свет?.. Но ведь человек рождается не только затем, чтобы глядеть на свет. Человек рождается затем, чтобы жить, трудиться. Где же еще, как не дома, в своей деревне, среди своих людей, и жить человеку… Тут все знают — и кто дед твой, отец, мать, кто нерадивый хозяин, лежебока, бездельник, кто к работе жадный, никогда чужого хлеба не ел; кто кровь за свою землю проливал, а кто продавал ее, эту землю, чужакам, врагам. Где же, как не тут, дома, и помогут тебе, если навалится какое горе, где же, как не тут, и накажут тебя справедливо, если ты это заслужил… Птица, зверь и то своего гнезда, своей берлоги держится… А то дом бросают, едут на край света… Зачем, почему? Вспомнилось, как совсем, кажется, недавно, сразу после войны, собирались, съезжались кто откуда — из партизан, из эвакуации, из неметчины — в деревню люди. И все строились, каждый, как мог, — на лошади, на волах, а кое-кто и на себе тянул из лесу бревна, жерди, плахи. Деревня напоминала тогда развороченный муравейник… Поставил тогда, вернувшись домой, себе хату и он, Трофим, поставил на той самой дедовской усадьбе, где стояла старая, сожженная в войну. Усадьбу его занял было, даже фундамент успел сложить, Нупрей Заступ. Но он, Трофим, добился своего, прогнал Нупрея, хотя тот и упирался, не хотел покидать облюбованного места… Трофим не мог простить Нупрею того, что тот полез не на свое, а на чужое, на его, Трофимову, усадьбу. Польстился на сад, который он, Трофим, насадил перед самой войной и который поднялся, разросся за годы фашистской оккупации; или соблазнил его огород, земля, что родила хорошо и в сухое и в
- 1
- 2
- 3
- 4
- 5
- . . .
- последняя (10) »
Последние комментарии
19 часов 29 минут назад
21 часов 46 минут назад
1 день 12 часов назад
1 день 12 часов назад
1 день 17 часов назад
1 день 21 часов назад