Волхов не замерзает [Абрам Михайлович Девяткин] (fb2) читать постранично, страница - 3

И это — зачин песни. С ней растет и ширится родник. Чем трудней пробивается под корягами, тем сильнее напев. Каждая струйка свое вплетает в ту песню без слов.

Не ее ли слушает и Василиса Прекрасная? Уселась на плюшевый валун. Не шевельнет пучеглазой головкой избранница младшего сына — болотная квакушка.

А какой звенящий переклик струй под мостом. Пробовал Миша повторить эти звуки на мандолине. Нет, не передать всплески журчащей Северки. Кроткие ивы опустили шелковистые волосы к самой воде — слушают. Осины и те не шевельнут листьями.

А уж сколько людских песен слышал широкий мост! Должино — село певучее. У старых свои песни, у молодых — свои. Стоит Матросихе запеть, и уж начнут стекаться сюда сельские певцы, ценители хорового пения.

Хорошо пели о льне-кормильце… Высоко, чисто-чисто, бойко начинала Матросиха:

Растает последний звук — женские голоса широко и вначале неторопливо подхватывают:

Могуче, озорно вступали басы, а за ними гремел весь хор.

Теперь селу не до песен.

И что-то не хочется бродить по болоту и ольшанику. Все ребята на шоссейке допоздна.

Выйдет Миша на дорогу, приложит ухо к нагретому солнцем, потрескавшемуся от ветров столбу.

Идут по телефону приказы на фронт:

«Смерть фашистским захватчикам!»

Иногда войска останавливаются у села на привал. Миша не зевает: подкатывается к сержанту или старшине с тюбетейкой, полной черники или морошки. Угощайтесь! И тут же вопросик: «Это компас? А как им пользоваться? А это что?..»

Одного артиллериста спросил про орудие. А он та-а-кое загнул!.. «Ну и ругачий вы, товарищ сержант!»

А сержант: «Извините, товарищ пионер. Впредь про военные секреты не расспрашивайте…»

Нет, времени даром Миша не терял.

Мама может считать его слабосилкой. Уж кто в селе не знает про то, какой хилый и синеющий появился он на свет, и про то, как лежал обернутый ватой за печкой. Потому с малых лет и увязалось обидное прозвище «Желудок» — зернышко в кожуре. Кличку дадут в селе — не отдерешь. Уж состарится человек, а она за ним тенью. Был Мишенькой, стал Михаилом, будет Михаилом Александровичем, дедушкой Михайлой, а все при случае скажут: «Это какой дед Михайло? Не Желудок ли?»

— Эй, Желудок! Не слышишь? Кричу, кричу…

Это Журка, Мишин друг, — горбатенький. Майка поверх штанов выпущена и ремнем опоясана.

— Пособи, Миш, сыскать Буруху. Опять убегла на Сафронову горку.

Четверо ног посильнее двух, две пары глаз — не одна. Это дружба!

С наблюдательной вышки, сколоченной на крыше школы, видно все Должино — село в полторы сотни дворов, с двухэтажной почтовой конторой и каменным сельмагом. На посту стоит местный колхозник, призванный в команду воздушного наблюдения.

Хорошо ли село, плохо ли — всяк кулик свое болото хвалит, а должинцам люба своя, новгородская земля.

Высокие избы по обе стороны шоссейной дороги. Вдоль нее — ивы в серебристых шапках. За усадебками — пестрядь огородов. Уж все в рост пошло. Голубеют льны. Пробежит ветерок, приклонит голубые головки, и тогда земля-молодица и так и этак поворачивает платок, не налюбуется на обнову.

В зеленой оправе мелколесья трехкилометровым овалом лежит озеро Должинское с густо заросшими островками, где свили себе гнезда лебеди, и с двумя мысами — «Матвеев» и «Гусев хвощ». На выгаре, на древней чащобе возникло озеро, оттого и кормное, сытное. Рыба быстро размножается. В эту пору молодь подымается в верхние слои воды, играет, силу пробует. Вон как рябится! Из озера вытекает Северка. Не широка, в иных местах перешагнешь. Играет, прячется в густом ольшанике, на плотине не торопится, покрутит мельничное колесо и побежит через село. Петляет, вьется к югу — на десятки километров.

На западе сверкает другое озеро — Остречина — серебряное блюдце на изумрудной скатерти моховины.

Бойцу положено наблюдать определенный сектор воздушного пространства, но что там воздух — взор крестьянина притягивает земля.

Никогда не пылила так дорога. Побурели кусты крыжовника и смородины. Еще недавно по тракту двигались полки и батальоны. Теперь в обратную сторону, на Руссу и Новгород, тянется вереница беженцев из Латвии, Литвы. На автомобилях, на возках, пешком. День и ночь.

— Дядя Пе-е-тя!

Наблюдатель опустил бинокль, посмотрел вниз:

— Чего глотку дерешь?

— Донесе-е-ние! Из отряда-а-а!

— Какого отряда?

— Нашего, пионерского. Можно подняться?

— Не полагается.

Журка со злостью подтянул штаны:

— Дядя Петя! Уйдут они.

— Кто они-то?

— Шпиены…

— Шпионы? Где? — Вышедший из школы учитель географии взял из рук у Журки записку. Записка оказалась не простая: «Секретная депеша. На Сафроновой горке обнаружены три подозрительные личности. Нахожусь в засаде. С пионерским приветом Михаил Васильев».

— А, Миша, — улыбнулся учитель. — Известный