Двое и война [Надежда Петровна Малыгина] (fb2) читать постранично, страница - 6

для вас беспокойным постояльцем, — сказал он.

— Ой, что вы! — Она засмеялась, счастливая, засуетилась. Никогда в жизни ей не целовали рук, и теперь она боялась случайно прикоснуться к чему-нибудь рукой, которую он поцеловал, и стереть, потерять ощущение его сух Чайку горяченького выпьете…

— Нет, нет! — он остановил ее, взяв за их прохладных губ.

— Я сейчас самовар разожгу, — говорила она. —локоть. — Мы разбудим Зоиньку. И вообще… скоро утро.

— Так вы же замерзли!

— Представьте — нет, не замерз. — Он снял и повесил на катушку шинель, пригладил волосы, зачем-то посмотрел на свои руки.

— Замерзли, я же вижу! — сказала Елена, удивляясь, что опять он стал другим. «Неужели так скоро успела пробиться щетина на его лице? — думала она, подливая из чугуна теплой воды в умывальник. — И глаза будто еще больше запали. Да, для нас война тяжела, а уж для военных…»

— Умойтесь. Я вам мыльце дам! — Она привстала на цыпочки — достать лежащий над дверью обмылок.

— У меня есть. Туалетное, — снова остановил он ее. Достал из вещевого мешка мыло, полотенце. Бритву положил на колоду над дверью. Попутно пощупал обмылок. «Надо раздобыть ей пару кусков хозяйственного…» Провел рукой по щеке.

— Утром уж сцарапаю эту черноту… А мылом пользуйтесь, не стесняйтесь. Если постирать надо — стирайте им. Я на днях получу еще.

Открыв мыльницу, Елена понюхала мыло:

— Ох духовитое! Да разве ж таким можно стирать? А мне-то, выходит, и нечем услужить вам…

— Да что вы! — С полотенцем на плече, без сапог — в шерстяных носках — он вышел из зальца. Испугался, увидев ее босой.

— Простудитесь. Обуйтесь сейчас же!

— Тепло в доме-то, — рассмеялась Елена, закручивая на затылке и укрепляя гребенкой косу. Вынув из запечка валенки, сунула в них ноги, взяла с лавки полотенце и стала держать — пока он умоется.

— Все хочу спросить: проводка есть, а электричества нет. Почему? — поинтересовался он.

— Завод расширился, энергии ему не хватает, — объяснила Елена. — Вот жилье опять и перевели на керосин. Два месяца только посветило нам электричество-то…

2

Она так и не уснула. Услышав его ровное дыхание, поднялась с постели. Достав из печи березовые поленья, стала щепать лучину, растапливать железную печку. Она сновала по кухне бесшумно. Мыла картошку, наливала в чугуны воду, осторожно, стараясь не громыхать ухватом, задвигала их в печь. «Капусты нарублю к картошке да чай с сахаром — царский будет завтрак!»

Тихонько сечкой ковыряла в бочке в чулане капусту. Рубить боялась: «Не проснулся бы…» Входя в дом, захватила вынесенную вечером консервную банку с остатками жира и бульоном из-под тушенки: «Волью в щи…»

В дверь постучали.

— Тоня, ты? — шепотом спросила Елена.

— Я, — негромко ответила подружка.

Тоня обычно прибегала каждый день — хоть на минутку — утром или вечером, в зависимости от того, когда приходила с завода и когда должна была идти на смену Елена. Если Елена работала в ночную, Тоня забирала к себе Зойку, кормила ее.

Когда Елене доводилось думать о себе, о том, что у нее нет на свете ни одной родной души, она чувствовала себя так, будто солгала. Потому что Тоня была для нее как сестра — немножко взбалмошная, шумная, суетливая, смешливая, но на редкость заботливая, чуткая и добрая младшая сестра.

— Входи, — сказала Елена. — Но Тоня ухватила ее за полушалок, вытянула в сенцы.

— Ну как, а? Харчишек не принес? Это я его к тебе отправила. Усатый, — так звала Тоня седоголового, с большими пышными усами капитана, который стоял в ее доме, — привел его ко мне. Пусть, говорит, поживет, он ненадолго. А спать-то где? Спать-то у меня и негде. Разве что на печи…

— Да что ты, — изумилась Елена. — Командир — и на печи?

— Так я им про то же: как, мол, можно командирам вдвоем на одной койке или на печи? Идите, говорю, дорогой товарищ старший лейтенант, к моей соседушке и подружке лучшей — Елене Павловне Кузнецовой. Она вам зальце отведет. И варить, если захотите, станет. Все, говорю, устроит как полагается. Ну а насчет деньжат-то сладились?

— Антонина, да ты что, рехнулась? Они защищают нас и всю нашу страну, а мы: пожалуйте за постой, так? Да какая же это совесть должна быть у человека?

— Хм, чудачка, — хлопнула Тоня Елену по руке. — Да разве ж я про то? Я именно про совесть. Вон мой усатый — как порог переступил, так и спросил, шинель скидавая: «Чем тебя, сударушка, труженица военного времени тяжкого, благодарить за кров, за пищи приготовление? Можно, — говорит, — денежками. Да только что они теперь — денежки-то? Лучше, поди, мыльцем, спичками? А может, белым мадепаламчиком?» А я наберись смелости да ответь ему, в шутку конечно. «Ежели, — говорю, — к мыльцу, спичкам, белому мадепаламчику да маслица прибавить, то распрекрасная, почти что довоенная жизнь получится». И что ты думаешь? «Согласен», — отвечает. Вот. А ты мне про совесть… Ну, я помчалась. Ноги