Крылья холопа [Константин Георгиевич Шильдкрет] (fb2) читать постранично, страница - 5

раз оставался крайне доволен. Одно лишь беспокоило его — медлительность Никодима. Но тут уж ничего не поделаешь. Попробуй, приневоль такого, небось сразу богу душу отдаст.

Иконник догадывался, чем огорчается боярин, и однажды, едва тот покинул церковку, скорбно завздыхал.

— Ты чего, дедушка? — всполошился мальчик. — Или неможется?

— Вроде бы держусь… Спасибо, внучек, держусь.

— Держишься, а вздыхаешь?

— То по-другому… То тебя касаемо, голубок… Опасаюсь я вот чего…

Никешка не понял, что хочет этим сказать монашек, и произнес как бы в оправдание:

— Я, дедушка, сдюжу… Еще годок-другой — и какую хочешь тень из красок составлю.

— То-то «годок-другой»… Доживу ли? Жаль без наследника… Ты лобастый… Дар у тебя… Ты мой наследник…

С того дня Никодим еще тщательней, еще любовней и строже, чем раньше, занялся обучением мальчика.

А Никешка словно того и ждал. Понатаскал из леса в избушку иконника целую гору сучков, лубка и бересты и при свете лучины часто трудился до глубокой ночи.

Весь затейливый узор на древесных лоскутах, все многокрасочные изображения на них чего-то схожего с животными, все вырезанное, выточенное, выдолбленное из сучков складывалось в особый коробок и хранилось там от воскресенья до воскресенья.

Еще праздничное утро чуть брезжило, еще к службе не благовестили, а изба монашка уже сплошь бывала облеплена деревенской детворой. Визг, гомон, смех будили Никодима и Никешку. Но ни старый, ни малый никогда не сердились на шумливых нарушителей их покоя.

Ополоснувшись водою из ковша, монашек первый выходил за дверь, истово крестился сам, двумя перстами благословлял ребят и, покряхтывая, направлялся к церковной сторожке. Никешка тем временем сосредоточенно раскладывал на лавке и на столе изделия своего рукомесла и затем широко распахивал дверь.

— Кому что? — звонко выкрикивал он. — Бери кто чего хочет… На всех припасено!

Но такое обращение (всем это было отлично известно) вовсе не значило, что детворе разрешено наброситься скопом на подарки, безудержно манившие к себе. Наоборот, Никешкины приглашения остепеняли ребятишек, и они деловито и чинно подходили к месту и разгоревшимися глазами впивались в лежавшие перед ними «сокровища». Что тут лучше, что хуже? Все казалось заманчивым, все бы сгрести в охапку!

Когда стол и лавка пустели, ребятишки, уже не чинно, как при входе в избу, а с прежним веселым гомоном спешили на улицу.

Как-то раз, схватив с полочки кусок просяной лепешки и торопливо жуя ее на ходу, Никешка в одно мгновение очутился в самой гуще выбежавшей на простор оравы.

И каких только забав мальчики здесь не придумывали: и в прятки играли, в «кто кого перегонит или перетянет», в «волка и овец», боролись, кувыркались, плясали по-скоморошьи, хмельного медведя изображали, раз по десять бегали на речку купаться и еще невесть что затевали.

Им все было любо, все преисполняло их безотчетным счастьем — счастьем немудрствующего детства. Так под солнечными лучами упиваются радостью существования порхающие с цветка на цветок мотыльки, собирающие благовонный нектар пчелы и гомонящие на ветках птицы. Так с друзьями-товарищами наслаждался жизнью и Никешка.

Однажды в самый разгар игры в чехарду Никешка внезапно закричал:

— Змéя! Кто со мной змéя! — и бросился со всех ног к избе монашка.

Никодим давно вернулся из церкви и, дожидаясь ученика, в третий раз уже подогревал простывшую уху.

— Экий ты греховодник, — попенял он для видимости, едва скрывая улыбку. — В церковь-то… к обедне не пришел… Эх, ты….

— Да ты-то не звал! — Никешка сделал вид, будто считает виноватым в своем проступке одного иконника. — Сам ушел, а сердишься.

Они исподлобья поглядели друг на друга, покачали головами и на этом закончили объяснение.

— А теперь за ушицу… Чать, голод не тетка? Голод — он… — суетливо проговорил Никодим и шагнул к котелку.

— Я потом…

— Как потом?

— Змéя запускать будем, дедко.

— Я тебе запущу… Ты… А, да это пострелы! Они сбивают тебя! Я их ужотко…

Никодим, стараясь казаться очень рассерженным, раскрыл дверь.

— Живо! Вы-ы! Все домой снедать! А так не дам… Ну-ко, кш… кш!..

Кое-как разделавшись с похлебкой и оттараторив послеобеденную молитву, Никешка, со змеем в руке, удрал за луг, на большую дорогу. Там его уже нетерпеливо дожидались товарищи.

Намотав на палец конец привязанной к путе нитки, он свистнул. Тот, кто держал змея, послушный условному знаку, отошел немного назад.

— Запускай! — деловито крикнул Никешка и понесся что было духу по широкой дороге.

Змей чуть вспорхнул, как бы нерешительно качнулся в одну, потом в другую сторону, резко козырнул в воздухе и со всего маху ударился оземь.

У ребятишек радость сразу же сменилась унынием.

— Нешто можно без ветру! Малость бы хоть подул… А без ветру никак… И не пробуй…

И только были произнесены эти слова, как перед неудачливыми затейниками