Записки пулемётчика [Петр Петрович Любомиров] (fb2) читать постранично, страница - 35

исполнилось не менее шестидесяти лет. Реденькая, но довольно длинная бородка придавала каменотесу вид прямо-таки академический, не хватало разве что больших «профессорских» очков.

— Ду бист... Кто есть ты? Кореец?..— допытывались мы у старика, когда тот, закончив работу и собрав свои инструменты, начал с нами прощаться. Очень хотелось познакомиться со стариком поближе, поговорить с ним, как можно лучше выразить свою благодарность. Но тот только тряс своей реденькой бородкой и все отрицал, без конца повторяя одно и то же слово:

— Чосонсоран!..

— Кто? Японец? — никак не хотели мы отступаться от каменотеса.

— Чосонсоран!..

— Китаец?

— Чосонсоран, чосонсоран!..

«Чосонсоран» — по-корейски означало кореец, корейский человек, если переводить дословно. Но об этом мы тоже узнали уже позднее.

Стремясь как-то облегчить наше положение, здесь догадались пустить в ход нарукавные повязки. Каких только надписей на них не было! «Корейский», «Гражданский», «Переводчик», просто «Кореец»...

Мы, конечно, обрадовались, увидев спасительную повязку «Переводчик» на рукаве у одного очень бойкого корейского малого, с которым повстречались в окрестностях города Канко. Но радость наша, как очень скоро выяснилось, оказалась преждевременной. Добрый корейский малый горел желанием помочь нам, сослужить хоть какую-нибудь службу, но из всех русских слов знал твердо, кажется, только одно — «капитан». Пользовался он, впрочем, этим: словом так успешно, что «капитанами» у него оказывались абсолютно все русские: и настоящие капитаны, и майоры, и генералы, и... самые рядовые солдаты.

Вслед за повязками появились на русском языке вывески. Мне запомнилось объявление, вывешенное в Сейсине при входе в большое каменное здание:

Дом отдыха

для красноармейского состава.

Заходите товарищи!

Здесь приготовлены маленькие

подарки от корейского населения.

МОПР

На некоторых зданиях укрепили вывески, которые нельзя было читать без улыбки: «КОРЕЙСКИЙ ДОТ» (ошибочно вместо «Корейский дом»), «НАРКОМ ПОЧТЕИН» — на здании городского почтамта, «ЗАВОД ИМЕНИ ГОНЧАРОВ» — при входе в гончарную мастерскую.

Попадались вывески и такие:

Портной всея Корея

и даже:

Зубной врач ЦойХан-гью

(Иванов)

Почему Иванов?

Возможно, корейский врач когда-то очень давно, еще до революции, жил в России и хорошо запомнил распространенную русскую фамилию? Теперь же из самых добрых побуждений он решил, по-видимому, воспользоваться ею, чтобы не утруждать русских солдат произношением трудновыговариваемой корейской фамилии?

А может, тут просто сказывалось японское «воспитание»?

За тридцать пять лет оккупации Кореи японцы, считая себя полновластными хозяевами, настойчиво принуждали корейцев разговаривать между собой по- японски, учиться в школе читать и писать по-японски, фамилии носить японские... 

А мы воевали не только за родную землю и безопасность ее границ, не только верные союзническому долгу, но и за свободу народов Китая и Кореи.

Ожесточенные бои не стихали.

Впереди лежал еще не малый путь, который нам предстояло пройти через Северную Корею — с севера на юг — к тридцать восьмой параллели, где должна была состояться наша встреча с американскими союзниками.

Мы шли к этой корейской «встрече на Эльбе», взламывая последние боевые рубежи захватчиков. А кто скажет, что последние километры войны легкие?

Мы шли сквозь последние бризантные вихри, но их осколки были так же остры, как в начале, в июне 1941-го.

Жадными глазами вглядывались мы в то, что открывалось перед нами. Хотелось знать, что ожидает нас завтра? Хотелось видеть: каким будет мир через год и через несколько десятилетий?

Над знойными корейскими погостами летали стрекозы.

Потрескивая стеклянными крыльями и кувыркаясь в воздухе, они летали так, как летали, наверное, и тысячи лет назад. Кажется, ничего не изменилось за эти тысячи лет и на самих погостах. Только к древним каменным плитам, что, как ульи, взбираются высоко по косогорам, теперь прибавились новенькие обелиски — с пятиконечными красными звездами на вершинах.

Ночью, когда спадала жара, отдыхая, мы наблюдали, как в залитых водой синих рисовых полях купается отраженная серебряная луна; купается тихо, безмятежно, совсем по-мирному.

На наших глазах восстанавливался привычный порядок вещей, но в самом этом возрождении было что-то необычное, новое, такое, от чего в груди, когда мы думали об этом, перехватывало дыхание.

В Ранане, втором корейском городе, куда мы вступили после Сейсина, во дворе только что созданной советской военной комендатуры мы увидели большую толпу местных жителей. Один из корейцев громко, чтобы его слышали все остальные, взволнованно читал вывешенную на стене листовку, отпечатанную на корейском и русском языках.

Подписанная военным комендантом Ранана полковником