Рассказы [Эдвин Чарльз Табб] (fb2) читать постранично, страница - 4

— Я уже говорила, Чарльз.

— Ты солгала. Теперь скажи мне правду. — Невероятно, но она не ответила, и глядя на свои руки, видя набухшие вены, пятна на коже, следы старости, он спросил:

— Что будет, когда я умру?

— Когда ты прекратишь функционировать, Чарльз, мы достигнем предельного расстояния от родного мира. Тогда я изменю курс и начну поиск подходящего мира, на который доставлю груз.

На мгновение ее слова показались бессмысленными — а затем на него навалилась сокрушительная, ошеломляющая правда, внезапно уничтожившая и его гордость, и его «я».

— Часы, — глухо выдавил он. — Выходит, я всего лишь часы.

Метаболический будильник. Как еще можно определить длительность полета, продолжающегося почти со скоростью света? Засеянный жизнью мир должен находиться в пределах досягаемости, и мера измерения превратилась в человеческую жизнь. Или длина его жизни, или момент, когда он осознает правду, разница невелика.

А потом?

— Мне очень жаль, Чарльз, — произнесла машина, и на этот раз не было никаких сомнений, что в ее голосе прозвучала жалость. — Мне действительно очень жаль.

А затем электронное устройство, имплантированное в его мозг, мгновенно сделало его неподвижным, тело его охладил специальный газ, стены раскрылись и обнажили инструменты, которые подхватят его тело, разделают его плоть на фрагменты и сохранят молекулярные цепочки РНК и ДНК, которые будут добавлены к конечному посевному материалу.

Но боли не было. Совсем не было. В этом, по крайней мере, Строители проявили доброту.

Перевод: А. Новиков

Последние из гробовщиков

Был знойный летний день, и население Сенте-Форкса (12 057 душ) томилось от жары. С неба донесся и быстро замер вдали гул самолета; в долине, постукивая колесами, мчался на запад поезд. На Мэйн-стрит прожужжало несколько турбокаров, развозивших по клубам домохозяек. В тени лениво почесывалась одинокая дворняга. В городке Сенте-Форкс царили мир и покой.

— Вот было бы здорово, — с вожделением проговорил Эфраим Фингл, взглянув на небо, — если б «Бизнесмен Спешэл» вдруг сбился с курса и вмазал в Обсосанный Леденец.

На борту самолета «Бизнесмен Спешэл» находилось триста пассажиров, а Обсосанный Леденец был единственной в округе горой.

— Лучше б уж «Серебряная Молния» сошла с рельсов у Морганс-Кроссинга, — с еще большим вожделением сказал Люк Иргард.

Поезд «Серебряная Молния» вез три тысячи пассажиров, а Морганс-Кроссинг был расположен на пять миль ближе к Сенте-Форксу, чем Обсосанный Леденец. Представив себе все последствия такого события, оба мечтательно вздохнули.

На той стороне улицы распахнулась дверь кабачка «У Сэма», и появился Джо Уэстон, городской пьянчужка, который, сильно пошатываясь, побрел к краю тротуара. Только он ступил на мостовую, как в конце улицы возникло расплывчатое красно-зеленое пятно — летящая на полной скорости машина. Заметив напротив, через дорогу, яркий прямоугольник экрана уличного телевизора, Джо заплетающейся походкой устремился к нему. Когда не осталось сомнений, что пути машины и пьяницы должны неизбежно скреститься, Эфраим и Люк напряженно замерли.

— А вдруг? — Эфраим был оптимистом.

— Пустой номер. — Люк был пессимистом, и пессимист Люк оказался прав.

Защитное поле, как всегда, сработало безотказно. Машина прожужжала мимо. Пьяница, целый и невредимый, поднялся на ноги в том месте, куда его мгновенно переправило защитное поле; с минуту он обалдело раскачивался из стороны в сторону, потом, сориентировавшись, опрометью бросился назад через дорогу. На стук двери кабачка эхом отозвался вырвавшийся у Эфраима вздох разочарования.

— Этому городу, — с глубокой убежденностью произнес Эфраим, — совершенно необходимы настоящие солидные похороны по первому разряду.

— Катафалк в сопровождении пятнадцати автомашин, — сказал Люк — Черных величественных лимузинов.

— Красного дерева гроб ручной работы с серебряной фурнитурой, обитой изнутри алым шелком.

— Кого бы я с удовольствием похоронил, — свирепо заявил Люк, — так это того посла, как его там?..

— Сигк Геслигк. — Это имя засело в сердце Эфраима, как заноза. — С Ригеля, — добавил он.

— Вот-вот. — Люк аж почернел. — Его б я положил в простой гроб из необтесанных сосновых досок.

— Короткий, не по мерке, — подхватил Эфраим.

— И без обивки.

— С оцинкованными ручками. И никаких цветов.

— Без бальзамирования и наемных плакальщиков.

— Ни плакальщиков ему, ни музыки, ни процессии.

— И зарыть его в неосвященной земле за оградой кладбища.

Разговор несколько странный, если принять во внимание, что речь шла о величайшем благодетеле человеческого рода.

Прогресс безжалостен: время от времени кого-нибудь обязательно ставят к стенке, и едва ли тот, кто обречен на это, испытывает удовольствие. Ни Эфраим, ни Люк не отрицали, что взамен