Теплый лед [Станислав Севриев] (fb2) читать постранично, страница - 2

своим», «…И земля перестала качаться», «Дни, которые сближают», «Когда я был офицером», «Вертится-вертится…», «Искры из искр».

В настоящий сборник вошли рассказы из двух книг С. Севриева «Когда я был офицером» и «Вертится-вертится…». При этом выбор пал на те произведения, которые воссоздают годы Сопротивления, победу социалистической революции в Болгарии, участие страны в разгроме гитлеровской Германии, становление народной армии и ее героическую миссию в наши дни.

Включенные в сборник рассказы воскрешают суровую реальность борьбы и ее исторические результаты, живо передают революционную романтику недавнего прошлого и динамичного настоящего, знакомят с целой галереей различных, непохожих друг на друга, своеобразных, незабываемых образов, которых объединяет только одно — время, когда им пришлось жить, трудиться, воевать, бороться и побеждать в схватках с противником и самими собой.

Все публикуемые рассказы злободневны и по тематике и по идейной направленности. Они отрицают капитализм с его несправедливостью, жестокостью, антигуманностью, выступают против хищнической, истребительной войны, против сил, проповедующих зло и насилие, и вместе с тем воспевают величие подвига, светлые идеалы революции и социалистическую действительность.

Севриев — редкий, оригинальный талант. Его рассказы не спутаешь с произведениями других авторов. Все у него свое, особое, севриевское: и стиль, и образность, и типажи, и язык. Однажды прочитав любой из его коротких рассказов, можешь быть уверен, что навсегда запомнить его благодаря какому-то неповторимому проникновению автора в суть вещей и души людей, которое присуще только Севриеву. И в этом непреходящее значение глубоко национального творчества писателя.

Г. А. Чернейко

ТРАВА РАСПРЯМЛЯЕТСЯ

Стоё, друг мой, я вот жив, а ты мертв! Нам тогда было по девятнадцать. Тебе и сейчас столько, ты будешь моложе меня и тогда, когда я буду старым. В парках твоего города, как и тогда, лежат опавшие листья, курортники разъехались, но их присутствие все же ощущается, а в чем — не могу объяснить. Не могу объяснить и того, почему я все думаю, что ты где-то рядом. Все мне кажется, что встречу тебя, идущего со стареньким школьным портфелем в руке, без шинели, поеживающегося от первого холода. Намерзшись за зиму, ты и летом ходил поеживаясь…

Вершина Арапчалы вновь окуталась мглой. Погода портится, а в Лыджене воздух прозрачен. Возле Велёвой бани снова клубится пар, и ученики старших классов все так же, группами, выходят из гимназии.

Даже не могу вспомнить, когда и где я встретил тебя в первый раз. Мы собрались на квартире у Иванки Янковой (Черной). Где-то в сырых горах скрывались голодные партизаны, а я играл на гитаре, и тебе от этого делалось неловко. Правда, песня моя была очень грустная, но все равно было стыдно. Наши взгляды встретились, и я в какое-то мгновение увидел, что у тебя голубые глаза — голубые, как прозрачное небо. Ты смущенно улыбнулся, словно был в чем-то виноват. Нет, ты ни в чем не виноват, Стоё, но ты был человеком тонкой души. Я отложил гитару в сторону. Тогда ты сказал — я это хорошо помню, потому что такие слова не забываются:

— Станё, давай повесим твою гитару на дикую яблоню, чтобы на ней играл ветер, потому что на свете много равнодушных и их надо растревожить.

Я понял: ты говорил о нем-то очень страшном, но улыбался. Тусклый свет электрической лампочки косо падал на тебя, отчего на твое лицо легли угловатые тени… Во сне я видел потом свою гитару: она висит на почерневшей дикой яблоне, она рыдает, — а ты стоишь около нее в уже ставшей тебе тесной фуражке и, держа руки в карманах, смотришь с удивлением. Потом ты начинаешь расти, становишься очень высоким — выше холма, на котором стоял дом нашей учительницы французского языка мадам Кантарджиевой, — и спрашиваешь:

— Люди, разве не слышите?..

Это были вещие сны, Стоё!

Однажды ты повел нас в сосновый молодняк, что рос неподалеку от гимназии, собирать коконы гусениц. За них в лесничестве платили деньги — по леву за кокон. С нами были Гошо Благов, Спас Чрын (Цанов), Иванка Черная, все очень смуглые.

Ты хлопнул себя ладонью по щеке и, подавляя смех, спросил:

— Куда же я направился с этим национальным меньшинством?..

Так, Стоё! Умные всегда обладают чувством юмора.

На заготовительный пункт пришли в сумерки. Теперь уже можно рассказать, как все было. Я не очень плотно укладывал коконы в мешок, но все равно не мог его наполнить. Ты это понял, отстал немного от других, взял мой мешок и высыпал в него свои коконы. От этой твоей доброты мне стало жаль себя. Чем-то я это выдал, потому что ты ткнул меня кулаком под ребра:

— Брось! Не уступать же девчонкам… Я, дорогой, знаю хорошие места, потому и собрал больше.

Ну какой же лгунишка ты был, Стоё!..

Мы рассмеялись, и я впервые открыл для себя, что дьявольски хорошо быть с тобою вместе.

Через несколько дней мы пошли к Николаю Хрелкову,