Знание-сила, 1998 № 07 (853) [Журнал «Знание-сила»] (fb2) читать постранично, страница - 82

«Эпанагога», определявших принципы взаимоотношений светской и церковной властей. Образцом для него было соправительство «богоизбранной диады», царя и патриарха, в исполнении Михаила Романова и Филарета, где последний лидировал и определял общее течение всех дел в государстве. В представлении Никона так и должно было быть, поскольку патриаршеская должность была выше в духовном отношении царской, занятой делами земными. Вот Никон и ратовал за восстановление знаменитой «симфонии» двух властей, где первой скрипкой была бы его собственная.

И не просто ратовал. Своим вмешательством в дела управления патриарх «потеснил» царский сан. Именно на этом сошлись многочисленные противники патриарха, начиная с могущественных бояр и кончая недавними друзьями, провинциальными ревнителями. С последними, быть может, патриарх сумел бы совладать, но перед искушенной в интригах аристократией даже могучему Никону было не выстоять.

Аристократии не надо было ломать голову над тем, как свалить патриарха. Царская приязнь — вот что следовало охладить шепотком и заморозить вовремя вставленным словцом.

В самом начале 1652 года было решено перенести в Успенский собор останки первых московских патриархов Иова и Гермогена и митрополита Филиппа II. Акции был придан характер торжества православной церкви, которая в лице ее святителей крепко стояла на страже веры. Особенно символично было имя Филиппа II. В трудные опричные времена Филипп осмелился возвысить голос против бессудных расправ Ивана IV, за что был низведен с митрополичья престола и позднее, в дни Новгородского похода, задушен. Трагичная судьба, мужественный поступок обращались во благо церкви, защитницы не только божественной, но и мирской правды.

Для Никона образ Филиппа — пример для подражания. И в дальнейшем все перипетии собственного пути соизмеряет он с судьбой митрополита.

Гроб с телом Филиппа находился в Соловецкой обители, где митрополит некогда игуменствовал. За гробом отправилось посольство Никона. Он вез с собой молитвенное послание к святителю Филиппу от Алексея Михайловича, в котором царь приносил публичную повинную за «согрешения прадеда нашего» Ивана Васильевича.

Но вот что примечательно. Уже тогда обнаруживается разница в позициях Никона и Алексея Михайловича. Она, правда, пока скорее улавливается в акценте, но это тот акцент, из которого рождается полное непонимание. В царском послании Иван Грозный, хоть и согрешил, но «неразеудно завистию и неудержанием ярости». Оценка же Никона категоричнее: царь Иван «возненавиде» митрополита за правду и, опалясь, поступил «неправедно». Для человека XVII столетия разница между «неразеудно» и «неправедно» — огромная. «Неправедно» — из арсенала высшего, сакрального. «Неразеудно» — приземленно и повседневно; неразумно и дитя, ослушавшееся родителей. Никон своим «неправедно» невольно возносит священство, подчеркивая его духовное превосходство над земными правителями. Позднее, разойдясь с патриархом, Алексей Михайлович в осмыслении позиции Никона еще решительнее расставит все точки над «Ь>: то было стремление патриарха унизить царский сан, нанести «бесчестье и укоризну блаженной памяти» Ивану Грозному.

Теократические устремления Никона, приумноженные и приукрашенные патриаршими недругами, воспринимались Алексеем Михайловичем как обида, неблагодарность. С 1657 года царь заметно остывает к «собинному другу». Никона уже более не зовут на заседания думы. Богобоязненный Алексей Михайлович пропускает праздничные патриаршие литургии. Это — уже демонстрация, нарочито подчеркнутое небрежение. Бояре открыто третируют и оскорбляют патриарших слуг, что равнозначно оскорблению чести их господина. Никон требует защиты и суда — царь обещает и... не торопится.

Обида рождает обиду. Патриарх уязвлен, но бессилен: пришло время понять, что прежняя сила его зиждилась не столько на высоте патриаршего сана, сколько на привязанности царя. Поразорвалась связь — и силы не стало.

Однако Никон не из тех, кого можно затравить. Минуты слабости сменяются приливами энергии. И вот уже Никон, как азартный игрок, задумывает вернуть все разом, в один ход, предъявив царю своеобразный ультиматум. В июле 1658 года в Успенском соборе, прислонив близ Золотых ворот посох митрополита Петра, он провозглашает свое страшное: я вам больше не патриарх, в тайной надежде, что царь начнет умолять его взять патриарший посох назад. Конечно, в этом жесте многое было от отчаянья. Но многое и от воспоминаний: Никон хорошо знал того совестливого и послушного царя Алексея, который со страхом и трепетом внимал каждому слову своего архипастыря. Но в этом-то и заключался его психологический просчет: повзрослевший и оперившийся царь был уже не тот пугливый юноша, всецело доверявший старшему другу и наставнику.

Алексей Михайлович отказался от объяснения патриарха, передав через бояр, что тог даже после всего случившегося может остаться на своем месте. Не на то