Молдавские сказки (fb2) читать онлайн
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
[Оглавление]
МОЛДАВСКИЕ СКАЗКИ
Включенные в настоящий сборник образцы молдавского сказочного эпоса представляют лишь некоторую часть обширного материала, собранного и опубликованного в Молдавии. Еще в меньшей мере сборник представляет наличный материал, бывший в обращении прежде и бытующий в Молдавии и по настоящее время. Вместе с тем, в сборник включены основные типы сказок, рассказов и анекдотов, в которых, как в зеркале, отражены общественная жизнь, мировоззрение и быт молдавского народа. В своих сказках народ воплотил мечты о справедливой жизни. Лишенный в прошлом элементарных условий существования, в сказках народ мечтал о дворцах, о богатстве, о мгновенно приносящих плоды садах и полях, о здоровье, о вечной молодости и жизни. Основная идея сказок — борьба добра со злом и торжество справедливости, то есть вера народа в будущее, его непоколебимая воля к победе. В молдавских сказках большое внимание уделяется труду. Отношение к труду и определяет характер героя сказки, симпатию и любовь к нему рассказчика и слушателей. В сказках нетрудно увидеть стремление людей облегчить свой физический труд, развивать и совершенствовать технику и орудия труда. Эти стремления свойственны всем народам. Слова, сказанные М. Горьким на Первом Всесоюзном съезде писателей в 1934 году о реалистичности русских сказок и мифов, в полной мере относятся и к замечательным образцам молдавского сказочного эпоса. При всей их фантастичности, молдавские сказки рисуют мечты крестьянской семьи с ее реальными заботами и радостями. В "Сказке про Стана-виды видавшего" отражена мечта крестьянина об уборке с большой площади урожая пшеницы в течение одной ночи и об облегчении работы по перевозке. Трудолюбивая дочь старика в сказке "Дочь старухи и дочь старика" получает за свой честный труд богатое вознаграждение. И наоборот: ленивая дочь старухи оказывается наказанной со всей строгостью. Бедный Данила Препеляк наказывает черта не чем иным, как "проклятиями отцовскими": чесалкой и гребнями для пакли". Орудия изнурительного труда, унаследованные от прадедов, превращены в сказке в орудие возмездия над темными силами. Эти и многие другие примеры подтверждают всю глубину и справедливость суждения, высказанного великим писателем М. Горьким в 1934 году: "Уже в глубокой древности люди мечтали о возможности летать по воздуху, — об этом говорят нам легенды о Фаэтоне, Дедале и сыне его — Икаре, а также сказка о "ковре-самолете". Мечтали об ускорении движения по земле — сказка о "сапогах-скороходах", освоили лошадь; желание плавать по реке быстрее ее течения привело к изобретению весла и паруса; стремление убивать врага и зверя издали послужило мотивом изобретения пращи, лука, стрел. Мыслили о возможности прясть и ткать в одну ночь огромное количество материи, о возможности построить в одну ночь хорошее жилище, даже "дворец", то есть жилище, укрепленное против врага; создали прялку, одно из древнейших орудий труда, примитивный ручной станок для тканья и создали сказку о Василисе Премудрой"[1]. Будучи памятниками, представляющими познавательное и воспитательное значение, сказки, рассказы и анекдоты являются и свидетельством художественного творчества молдавского народа. Литературные приемы сказок, их построение с зачином и концовкой, частые вплетания самостоятельных сюжетов в ткань основной сказки чрезвычайно искусны. Такова сказка о красноглазом мельнике, в которой повествование, кроме основного рассказчика, ведут поочередно мельник, помышляющий ограбить собеседника, и честный сын пахаря, который и одерживает победу над хитрым и злонамеренным мельником. Таковы и сказки, в которых мир реальный связан с миром фантазии путем введения мотива сна. Слушатель и читатель, захваченные ярким повествованием, часто и не замечают, что события развиваются во сне а не наяву. Сила художественного воздействия подобных сказок чрезвычайно велика. Исследователям подчас невозможно и определить тысячелетия, на протяжении которых вырабатывались эти углубленные приемы в устном творчестве народа-труженика, народа-воспитателя последующих поколений, народа-художника. Зачин молдавских сказок с самого начала предупреждает слушателей, что речь пойдет одновременно и о вымысле, о чем-то совершенно необычном, и о самой действительности. "Сказка, сказка, — да я-то не в те времена родился, а чуть попозже. Только однажды пошел я к теще и нашел у нее мешок, полный сказок. Понес его домой, да упустил. Развязался мешок, и с тех пор разлетелись сказки по свету. Я тоже одну запомнил и вам ее расскажу". Или: "О чем сказ поведу, ребята, все так и было когда-то, а коль не было б, по свету не сказывали б сказку эту". Имеются зачины, в которых сосредоточены оба исключающие друг друга утверждения: "А было это тогда, когда этого и в помине не было". Сообщение о том, что содержание сказки не отражает правду, преподносится очень часто скрытым и весьма замысловатым зачином: действие сказки происходило-де тогда, когда "блох подковывали шестипудовыми подковами, и они прыгали до небес". Еще занимательнее концовка сказок. После обычной счастливой развязки положительные герои сказки "зажили в счастье много-много лет, а может и сейчас живут, если не померли". Другой обычной концовкой является двустишие:
Ион Крянгэ
СВЕКРОВЬ И ЕЕ НЕВЕСТКИ
Жила-была старуха, и было у нее трое сыновей, высоких, как дубы, и очень послушных, но не очень-то умных. Немалая усадьба крестьянская, дедовский дом со всем его скарбом, виноградничек да отличный плодовый сад, скотина и множество птицы составляли хозяйство старухи. К тому же и денежек белых отложила она про деньки черные, ибо десятью узлами вязала каждую денежку и тряслась над каждым грошем. Чтобы не отпускать от себя сыновей, поставила старуха еще два дома рядом — один справа, другой слева от дедовского. Но тут же накрепко решила сынов своих и будущих невесток возле себя держать, в дедовском доме, и никакого раздела не учинять до самой кончины своей. Так и сделала; и сердце ее смеялось и радовалось при одной только мысли о том, как счастлива будет она, когда станут ей сыны помогать, а будущие невестки ласкать ее да нежить. Нередко так про себя думала: "Буду за невестками приглядывать, за работу их засажу, в узде держать буду, а в отсутствии сыновей ни на шаг не позволю отойти от дому. Моя-то свекровь — да будет ей земля пухом! — так же со мной поступала. И мой муженек — упокой его, господи! — не мог пожаловаться, что я ему неверна была, или добро его по ветру пустила… хоть и были иногда подозрения… и корил он меня… но теперь это дело прошлое". Все три старухины сына занимались извозом, зарабатывая немало денег. Но вот пришла пора старшему жениться: почуяла это дело баба, волчком завертелась, ища ему невесту. Пять ли, шесть ли сел обшарила, еле-еле невестку себе по вкусу нашла — не больно молодую, высокую, сухопарую, зато работящую и покорную. Не ослушался сын матери, справили свадьбу, и надела старуха свекровью рубаху, да еще с неразрезанным воротом, а это значит, что не должна быть свекровь сварливой и с утра до вечера всех поедом есть. Как сыграли свадьбу, отправились сыновья по своим делам, а невестка со свекровью дома осталась. В тот же день принялась старуха невесткину жизнь налаживать. Считала она, что новому ситу не на полке место. "Зачем я ухват себе сделала? Чтобы не обжигаться" — говорила она. Залезает она проворно на чердак, спускает оттуда кадку с перьями, еще от покойной свекрови, несколько связок конопли и четверик-другой проса. — Вот я, невестушка, придумала, что тебе по ночам делать-то. Ступку возьмешь в кладовой рядом, веретена в кубышке под лавкой, а прялку за печкой. Когда наскучит перья щипать, будешь зерно толочь, а муж с дороги вернется — приготовим пилав со свиными копчеными ребрышками и на славу полакомимся! Теперь же, чтобы передохнуть, сунь себе прялку за пояс, до утра пряжу спряди, общипи перья и зерно истолки. Сама я прилягу маленько, а то все кости трещат после свадьбы вашей. Знай однако же, что сплю я по-заячьи и окромя этой пары глаз есть у меня ещё на затылке и третий, который всегда открыт и видит и днем и ночью, что в доме творится. Понятно, что я сказала? — Да, маменька. Вот бы только поесть чего… — Поесть? Одной луковицы, головки чеснока, куска холодной мамалыги с полки за глаза хватит для такой молодухи, как ты. Молоко, брынзу, масло и яйца лучше соберем да на рынок отнесем, чтобы хоть сколько денег сколотить; в доме одним едоком больше стало, того и гляди, не на что будет поминки по мне справить. Когда наступил вечер, улеглась баба в постель, лицом к стене, чтобы свет от коптилки не мешал, не забыв еще раз напомнить невестке, что будет за нею присматривать; но сон ее тут же сморил. Пока баба храпела, бедная невестка трудилась не покладая рук: то перья общипывала, то на пряжу поплевывала, то зерно толкла, шелуху веяла. Когда же сон ей глаза туманил, умывала она лицо студеной водой, чтобы не приметила чего недреманная свекровь да на нее не прогневалась. Промаялась бедняжка далеко за полночь, а к рассвету одолел ее сон, и заснула она посреди перьев, конопли, веретен с пряжей и просяной шелухи. Старуха же, поскольку с курами спать легла, поднялась ни свет, ни заря и давай по дому, топать да дверьми хлопать — бедная невестка и задремать не успела как следует, а волей-неволей пришлось встать, руку у свекрови поцеловать, показать, что за ночь наработала. Мало-помалу притерпелась невестка, и баба осталась довольна своим выбором. Через несколько дней воротились сыновья домой, и молодая жена при виде мужа позабыла свои печали. Вскоре пристроила баба и среднего сына. Невестку себе выбрала по образу и подобию первой. Правда, чуть постарше и немного косую при этом, зато работягу на редкость. После свадьбы снова уехали сыновья в извоз, и опять остались невестки со свекровью дома. Как повелось, задала она им работу полной мерой, а сама, как свечерело, так и улеглась, наказав невесткам быть прилежными и не заснуть ненароком, ибо видит их око ее недреманное. Старшая невестка рассказала другой про всевидящий глаз свекрови, стали они друг дружку подгонять, и с тех пор работа так и горела в их руках. А свекровь как сыр в масле каталась. Однако не все коту масленица. Много ли, мало ли прошло, — наступает время и младшему жениться. Очень хотелось старухе неразлучную троицу невесток иметь, и приглядела она заранее девушку. Но не всегда так сбывается, как желается, выходит и так, как случается. В одно прекрасное утро приводит сынок невестку к маменьке в дом. Почесала старуха затылок, туда-сюда, ан делать нечего; хочешь не хочешь, справили свадьбу — и все тут! После свадьбы снова разъехались мужья по своим делам, а невестки со свекровью дома остались. Опять задает им старуха работу, и лишь наступает вечер, спать укладывается, как обычно. Старшие невестки, видя, что молодая к работе не льнет, говорят: — Ты не отлынивай, а то ведь маменька видит нас. — Как так? Ведь она спит. И потом разве это дело — нам работать, а ей спать? — Ты не смотри, что маменька храпит, — говорит средняя. — На затылке у нее недреманное око есть, которым видит она все, что мы делаем, а ведь ты маменьку нашу не знаешь, рассола ее еще не хлебала. — На затылке?.. Все видит?.. Рассола ее не хлебала?.. Хорошо, что напомнили… Чего бы нам, девчата, поесть, а? — Жареных слюнок, золовушка милая… А уж коли вовсе невтерпеж, возьми из шкафчика кусок мамалыги с луковицей и ешь. — Лук с мамалыгой? Да в нашем роду испокон века такого никто не едал. Разве нету сала на чердаке? Масла нет? Яиц пег? — Как же, все есть, — отвечают старшие, — да только маменькино это. — Я так думаю — все, что маменькино, то и наше, а что наше, то и ее. Золовушки, ну-ка шутки в сторону. Вы работайте, а я чего-нибудь вкусненького настряпаю и вас позову. — Да что ты в самом деле?! — испугались старшие. — Думаешь, нам жизнь надоела? На улицу баба выгонит… — Ничего с вами не станется. Если начнет вас расспрашивать, все "а меня валите, я за всех отвечать буду. — Ну… если так… делай, как знаешь; только нас, смотри, в беду не впутывай. — Перестаньте, девчата, замолчите. Ни к чему мне мир, дорога ссора. И вышла, напевая:КОЗА И ТРОЕ КОЗЛЯТ
Жила-была коза с тремя козлятами. От старшего и среднего житья не было — до того они своевольными росли, а младший прилежным и послушным удался. Как говорится: пять пальцев на руке, и все разные. Позвала однажды коза своих козлят и говорит: — Милые мои детки! Я в лес пойду, вам еду принесу. А вы дверь за мной заприте, друг с дружкой не ссорьтесь и никому, глядите, не отпирайте, пока голоса моего не услышите. Как приду, сразу по песенке узнаете. Вот что я вам спою:КОШЕЛЕК С ДВУМЯ ДЕНЕЖКАМИ
Жили-были дед и баба. Была у бабы курица, а у деда петух. Курица каждый день по два яйца несла. Старуха ими сыта была, а деда хоть бы одним попотчевала! Терпел, терпел дед, да и говорит: — Слушай, баба, у тебя что ни день, то масленица. Дайка ты и мне парочку — другую яичек, очень уж меня охота разбирает. А старуха скупа была. — Как бы не так! — говорит. — Хочешь яичек, возьми да побей петуха, пусть яйца несет, тогда и ешь себе досыта. Я-то свою курицу побила, так она вишь как несется! Старик уж больно разлакомился. По бабиному наущению тут же петуха поймал и давай его лупить. — Либо, — говорит, — яйца неси, либо убирайся вон из хаты. Нечего даром хлеб есть. А петух как вырвется из рук, как выскочит из хаты и побрел, куда глаза глядят. Шел он, шел по дороге, вдруг видит — кошелек с двумя денежками. Подхватил он его клювом и поворотил назад к дедовой хате. Глядь — катят ему навстречу боярин да боярыни в коляске. Боярин так и вонзился глазами в петуха, увидал кошелек и говорит кучеру: — Ну-ка слезь, посмотри, что там петух в клюве несет! Кучер живо с козел соскочил, изловчился, поймал петуха, отобрал кошелек и подал боярину. Боярин взял его, недолго думая положил в карман и поехал себе дальше. Обидно стало петуху, — бежит он за коляской, не отступается и кричит без умолку:ДАНИЛА ПРЕПЕЛЯК
Жили-были в одном селе два брата, оба женатые. Старший был трудолюбив, бережлив и богат и за какое дело ни брался, господь за него заступался, но детей у него не было. А младший брат был беден. Не раз бежал он от счастья и счастье от него, потому что был он ленив, неповоротлив в хозяйстве и неудачлив в делах; да и детей имел целую кучу! Жена у бедняка была женщина работящая, добрая, а у богатого — скупая и злая-презлющая. У бедного брата — был бы он беден грехами! — все же пара волов имелась, да еще каких: сизых, молодых, высоченных, рога острые, на лбах отметины, а сами ширококостные, жирные, лучше не сыщешь — хоть в телегу впрячь, хоть на люди показаться, хоть землю пахать. Зато ни плуга, ни бороны, ни телеги, ни саней, ни тынжалы[6], ни косы, ни вил, ни граблей — ничего нужного в хозяйстве и в помине не было у этого непутевого человека… Всякий раз, когда была в них нужда, шел он к другим, особливо к брату, у которого всего было вдоволь. А тому жена покою не давала. — Брат не брат, — говорила она, — а денежки не родня. — Так-то так, жена, да ведь кровь не вода. Уж если не я, то кто и поможет? Жена, не зная, что и сказать, умолкала и губы себе кусала. И все бы ничего, кабы не телега. Двух-трех дней, бывало, не пройдет, как снова Данила на пороге, просит телегу одолжить: то дров из лесу привезти надо, то муку с мельницы, то копны с поля, то еще невесть что. — Слышь, брат, — сказал однажды старший меньшому. — Уже воротит меня от родства-то нашего! Есть у тебя волы, почему телегу не справишь? Мою ты вконец искалечил. Трах сюда, тарарах туда — пропадает телега. И потом знаешь, как говорится: отдай, поп, шпоры, сам кобылу пятками гони. — Так-то оно так, — отвечал меньшой, почёсывая голову, — но что же мне делать? — Как что делать? Ты меня послушай. Волы у тебя рослые да красивые. Ступай на ярмарку, продай их и других возьми, поменьше и подешевле. На остаток телегу купишь и станешь хозяином. — А ведь совет-то неплох. Так я и сделаю. Побежал он домой, вывел волов на веревке и побрел на базар. Но, как уже сказано, был он одним из тех, у кого собаки на ходу кусок из котомки тянут, и все дела свои делал навыворот. Город был неблизко, ярмарка подходила к концу. Но Даниле Препеляку сам черт не брат! Недаром же его Препеляком прозвали[7] — только и было добра у него во дворе, что кол, сделанный его руками. Нахлобучил он кушму на голову, натянул на уши, и море ему по колено:СКАЗКА О ПОРОСЕНКЕ
Сказывают, жили когда-то дед да баба; деду сто лет исполнилось, а бабе девяносто. И оба они были белее зимы и пасмурнее ненастья оттого, что детей не имели. Очень уж хотелось иметь им ребенка, хоть одного, ибо дни и ночи напролет проводили они, как сычи, одиноко, даже в ушах от тоски звенело. Да и жили они не бог весть в каком достатке: лачуга никудышная, рваные тряпки на лаицах[10] — вот и все их добро. А с некоторых пор и вовсе тоска их загрызла, ибо ни одна душа к ним беднякам, как к зачумленным, не заглядывала. Однажды вздохнула баба тяжко и говорит деду: — Дед, а дед! С каких пор себя помним, никто нас "отцом-матерью" не назвал! Не грех ли этак и жить на белом свете? Потому я так думаю, что в доме, где нет детей, и благословения божьего быть не может. — Так-то оно так, баба, да что против воли божьей поделаешь? — Верно, старче, твоя правда. Только знаешь, что я ночью надумала? — Буду знать, баба, коли скажешь. — Завтра, как день забрезжит, встань и ступай, куда глаза глядят. И кто бы ни вышел первым тебе навстречу, человек ли, змея ли, другая ли тварь какая, клади в котомку и домой неси. Вырастим его как сумеем, и быть ему нашим дитятком. Дед, которому тоже одиночество опостылело и детей иметь хотелось, встал на другой день чуть свет и с котомкой на палке пошел, как баба сказала… Идет он, идет по оврагам, пока не набрел на большую лужу, а в луже той свинья с двенадцатью поросятами барахтается, на солнце греется. Приметила свинья деда, захрюкала, прочь побежала, а поросята за ней. Только один, поплоше, сапной, шелудивый весь, увязнув в грязи, на месте остался. Схватил его дед, сунул в котомку каким был — полным грязи и прочих прелестей — и домой. "Слава тебе, господи, — думает дед, — что смогу моей бабе утешение доставить. Кто знает, бог ли, черт ли ее надоумил?…" Вернулся дед домой, говорит: — Вот, баба, какое дитятко я тебе, принес! Пусть будет жив и здоров! На славу сынишка, чернобровый, ясноглазый, лучше некуда! Весь в тебя, просто вылитый! А теперь готовь корыто и обмой его, как ребят обмывают, потому что, сама видишь, запылился малость малютка… — Старче, старче, — говорит баба, — не смейся. Тоже это тварь божья, как и мы. Может, еще и безвиннее нашего. Проворнее девчонки разводит она щелок, баньку готовит и, зная толк в повивальном деле, обмывает поросенка, маслом из коптилки хорошенько суставы смазывает, за нос его тянет, щекочет, чтобы от глаза заговорить. Щетинку потом расчесала и так за ним ухаживать стала, что через день-другой и вовсе его выходила. На очистках, на отрубях стал здороветь и расти поросенок на глазах, так что глядеть было любо-дорого. А баба не знала куда деваться на радостях, что такой у неё сынок — пригожий, упитанный, свежий, как огурчик. Хоть бы весь свет говорил, что некрасив он и груб, она одно заладила: мол, другого такого нет и быть не может! Одну только обиду носила баба на сердце: что не может сынок отцом-матерью называть их. Собрался однажды дед в город купить кой-чего. — Старче, — говорит баба, — не забудь стручков сладких для нашего мальчика купить, очень уж он их любит, малышенька наш. — Ладно, старуха, — отвечает дед, а сам думает: "Леший его возьми, рыло свинячье, житья от него не стало. На себя хлеба и соли не хватает, а тут откармливай его сластями… Если стану старухе во всем потакать, дом прахом пойдет!" Отправился дед в город, все дела свои сделал, вернулся домой, а баба спрашивает: — Ну, старче, что в городе слышно? — Да что слышно, старуха, не больно хорошо; хочет царь дочь свою замуж выдать. — И что же в этом, старче, дурного? — Погоди маленько, старуха, не об этом одном речь. От того, что услышал я, волосы на голове дыбом встали. Думаю, когда тебе все как есть расскажу, тоже дрожмя задрожишь! — В чем же дело-то, старче? Ишь, беда какая! — Ты же слушай, старуха. Послал царь по всему свету гонцов: кто от своего дома до царского дворца золотой мост проложит, каменьями драгоценными вымощенный, по обеим сторонам деревьями обсаженный, на которых бы всевозможные птицы распевали, каких больше нигде на свете нету, тому он дочь свою в жены отдаст да еще полцарства в придачу. А тому, кто осмелится руки царевниной просить, а моста такого, как велено, сделать не сможет, — на месте голову рубить будут. И как слышно, немало королевичей и царевичей невесть откуда понаехало, но ни один с тем не справился; и никому от царя пощады не было, всех казнить велел, и стонет народ от жалости к ним! Что ж ты, старуха, скажешь? Добрые разве это вести? Да еще говорят, сам-то царь заболел с горя! — Ох, старче, ох! Болезни-то царские нашего здоровья здоровей! А вот царевичей жалко мне; сердце разрывается, когда подумаю, как страдают и горюют матери ихние! Хорошо, что наш сынок говорить не умеет и до всех этих страхов ему и дела нет. — Это, конечно, неплохо, баба. Но еще лучше тому, чей сын тот мост построит и царскую дочку в жены получит; уж он-то нужду оседлает и славу большую добудет. Пока старики вели беседу, поросенок лежал на подстилке под печкой, задрав рыльце кверху и не сводя с них глаз; слушал и только пофыркивал. И вдруг из-под печки доносится: "Отец, мать, я тот мост сделаю". Баба от радости языка лишилась. А дед, испугавшись нечистой силы, стал оглядываться, ищет, откуда тот голос. Никого не увидев, пришел он немножко в себя, а свиненок снова кричит: — Не бойся, отец, я это… Успокой мать и ступай к царю, скажи, что я тот мост сделаю. — А сумеешь ли сделать, дитятко милое? — изумился дед. — Положись на меня, отец. Ступай да скажи царю, что я тебе велел. Старуха, очнувшись, стала сынка целовать, уговаривать: — Сыночек милый, родной! Не лезь головой в петлю! На кого нас покинешь? Останемся мы одни средь чужих людей, с разбитым сердцем, без опоры на старости лет. — Не печалься, мать, не тревожься. Если буду жить и не умру, увидишь, кто я таков. Что было старику делать? Расчесал он бороду, волосок к волоску, посох свой стариковский взял и пошел. Как прибыл в город, не мешкая во дворец явился. Один из стражников, увидев его, спрашивает: — Чего тебе, старче, надобно? — Да вот, дело у меня к царю. Сын мой берется мост ему сделать. Стражник, зная приказ, без долгих слов доставляет деда к царю. Спрашивает царь у деда: — Зачем, старче, ко мне пожаловал? — Долгие годы жить тебе в счастье, великий и пресветлый государь? Сын мой, прослышав, что дочка у тебя на выданье, отправил меня к твоему царскому величеству доложить, что может он тот мост справить. — Если может, то пусть делает, старче. Достанется ему тогда дочь моя и полцарства в придачу. А не сможет, пусть тогда на себя пеняет… Слыхал ведь, что с другими сталось, познатнее его? Так вот, если с руки тебе, то ступай, приводи сына. А нет, уходи подобру-поздорову, дурь из головы выкинь. Поклонился дед до земли, домой пошел за сыном. Обрадовался поросенок, узнав о царских словах, стал играть и резвиться, под лаицами пробежался, рыльцем горшок-другой перевернул, говорит: — Пойдем, отец, я царю представлюсь! Заохала баба, запричитала: — Видно, нет у меня счастья в жизни! Сколько натерпелась, пока сына вырастила, выходила. А теперь?.. Чует мое сердце, что без него останусь. И со страху и горя чувств лишилась. А старик, недолго думая, шапку на уши нахлобучил, взял свой посох, и говорит: — Пойдем, сынок, матери невестку добудем! Поросенок на радостях как пробежится под лаицами и за дедом следом. Бежит, визжит, землю нюхает, свинья-свиньей. Добрались они до дворцовых ворот, а стражники, как завидели их, меж собой переглядываются, со смеху покатываются. — Это что же такое, старче? — спрашивает один из них. — А это сынок мой, что берется для царя мост проложить. — Господи, боже, — говорит один из стражников, постарше других, — не горазд же ты, старик, умом. Или жизнь тебе надоела? — Да уж что суждено человеку, то на лбу у него написано. Двум смертям не бывать, одной не миновать. — Ты, старик, видать, беды себе ищешь днем с огнем, — сказал стражник. — До этого вам дела нет, — ответил дед. — Держите лучше язык за зубами и дайте знать царю, что явились мы. Снова переглянулись стражники между собой, пожали плечами, и один из них отправился к царю доложить о старике и его поросенке. Вызывает их царь к себе. Дед, как вошел, в ноги поклонился, смирнехонько стал у двери. Поросенок же пробежался по коврам, захрюкал, весь дом обнюхивает. Стало царю от такой дерзости смешно, а потом рассердился он и сказал: — Ладно, старче, когда пришел ты в тот раз, вроде был в своем уме. — Да знаешь ли ты, куда свиней приводишь? Кто, скажи, тебя надоумил над самим царем шутки шутить? — Упаси господи, великий государь, и подумать мне, старику, об этаком! Уж ты не прогневайся, великий государь, но только это сынок мой, который, ежели помнить изволишь, прислал меня однажды к тебе. — Уж не он ли мне мост построит? — Так мы с надеждой на бога думаем, великий государь. — Тогда бери свинью твою и вон отсюда. А если до завтрашнего утра мост не будет готов, то быть голове твоей, старче, там, где пятки твои теперь. Понял? — Милостив бог, великий государь. Зато если выполним повеление твое, государь, то уж не прогневайся, дочь свою шли к нам домой. С этими словами поклонился старик низко, забрал поросенка и пошел домой. А за ним несколько солдат увязалось, ибо приказал царь взять его под стражу до утра, разузнать, как да что?… Потому что смех да толки, да расспросы пошли по дворцу и повсюду про такую неслыханную дерзость. К вечеру явился дед с поросенком домой, и старуха так и затряслась со страху, заохала, застонала: — Ой, старче, старче, что за беду ты мне в дом принес! Солдат мне только не хватало! — Еще ты смеешь шуметь, старуха? Твоих это рук дело. Послушался я глупой твоей головы, пошел по оврагам приемыша тебе добывать. Вот и в беду попали! Потому не я привел солдат, а они меня привели. И голове моей, пожалуй, лишь до утра суждено там быть, где теперь она. Между тем поросенок по хате бегает, ищет, чем поживиться, и никакого дела ему нет до всего, что натворил. Спорят старики меж собой, спорят, а под утро, как ни встревожены были, уснули. Поросенок тогда на лаицу тихонько взобрался, в окошке бычий пузырь выбил, дохнул — и словно два огненных вала потянулись от лачуги до самых царских палат. И в один миг чудо-мост был готов со всем, что ему полагалось. Лачуга же дедова превратилась во дворец, куда лучше и краше царского. Вскинулись старик со старухой — а на них одежды царские пурпурные, и все сокровища мира во дворце у них. А поросенок играет себе да резвится, да на мягких коврах нежится. По всему царству разнесся слух про столь великое чудо. Сам царь и советники царские до смерти перепугались. Созвал царь совет и, решив дочь свою за старикова сына выдать, тут же и отослал ее. Потому что хоть и был он царь, а про все на свете забыл, кроме одного — страха! Свадьбу не справляли, ибо с кем было справить? Царевне, когда к жениху приехала, по душе пришлись и дворец, и родители мужнины. Зато как жениха увидала — сама не своя стала. А потом повела плечами и подумала: — Если так рассудили родители мои и господь бог, пусть так и остается! И стала она хозяйничать в новом доме. День-деньской поросенок, как и раньше, по дому рыскал, а к ночи свиную кожу с себя сбрасывал и становился прекрасным царевичем. Вскоре привыкла к нему молодая жена, и не так уже ей было тоскливо, как прежде. Через неделю-другую соскучилась она по родителям и решила навестить их, а мужа дома оставила — не показываться же с ним на людях! Обрадовались ей отец с матерью, стали о хозяйстве, о муже расспрашивать, и рассказала она им все как есть. Тогда ей отец такой совет дал: — Дочь моя милая! Упаси тебя бог мужу вред какой причинить, а то навлечешь на себя беду! Кто бы он ни был, а власть имеет большую, непостижимую, коли сумел дела совершить превыше сил человеческих. Немного спустя вышли обе царицы в сад на прогулку, и тут-то и научила старая царица молодую совсем по-иному: — Доченька милая! Никакой у тебя жизни не будет, если не сможешь с мужем на людях бывать. Вот тебе мой совет: прикажи огонь большой в печи развести, и когда муж уснет, возьми ту кожу свиную и швырни в огонь, чтобы раз навсегда от нее избавиться! — Верно говоришь, маменька. А мне вот и в голову не пришло…И лишь только вернулась домой, сразу же велела большой огонь в печи развести. Когда же уснул молодой супруг крепким сном, схватила она свиную кожу и швырнула в огонь. Затрещала щетина, зашипела шкура, искорежилась, в золу превратилась. И таким страшным духом наполнился дом, что сразу же пробудился молодой муж, вскочил в испуге. Бросился к печи, заглянул в нее и, увидев, какая стряслась беда, залился слезами и сказал: — Женщина неразумная! Что ты натворила? Если кто надоумил тебя, плохую он тебе службу сослужил; а если же по своей голове поступила, то мало проку в такой голове! И вдруг железный обруч опоясал ее стан, и сказал ей муж: — Когда обниму я стан твой правой рукой, рассыплется этот обруч и тогда только родишь ты младенца, ибо послушалась ты дурного совета, обездолила и несчастных стариков моих, и меня, и себя заодно. Если же когда-либо будет нужда во мне, знай, что зовут меня Фэт-Фрумос[11] и искать меня будешь в Ладан-монастыре. Только сказал, и ветер возник внезапно; страшной бурей подняло его в воздух, и исчез он из глаз. А мост чудесный тут же пропал и сгинул, будто его никогда и не было. Дворец же, в котором старики с невесткой среди всех богатств и сокровищ мира жили, снова бедной лачугой обернулся. Увидев, какая беда с ними стряслась, стали старики, плача и стеная, невестку корить и велели ей идти на все четыре стороны, потому что при себе держать было им не под силу. В таком несчастье что ей было делать, куда деваться? Вернуться к отцу-матери? Страшно было отцовского гнева и насмешки людской. На месте оставаться? Не на что было ей жить, да и опостылели ей упреки стариков. И решила она по свету идти, мужа искать. Сказала "господи, благослови!" и пошла, куда глаза глядят. Шла она, шла, все вперед да вперед и приходит в дикое, неведомое место. Увидела одинокую избушку, покрытую мхом, свидетелем древних лет, и постучалась в калитку. — Кто там? — откликнулся старушечий голос. — Откройте бесприютной страннице. — Если добрый ты человек, приди в келью мою; а если нет, то прочь ступай отсюда, ибо стальные клыки у пса моего; коли спущу с цепи, на куски тебя разорвет! — Добрый я человек, матушка! Отворилась тогда калитка, и впустила старуха странницу. — Каким ветром занесло тебя, женщина? Как смогла ты проникнуть в эти места? Сюда и жар-птица не залетает, а человек и подавно. Горько вздохнула странница и сказала: — Грехи тяжкие привели меня сюда, матушка. Иду я в Ладан-монастырь, а в какой стороне он, того и сама не ведаю. — Видать, есть еще у тебя маленько счастья, коли попала ты прямо ко мне. Я — святая Середа; слыхала, может, обо мне? — Слыхать-то слыхала, матушка, а что на этом свете живешь, никогда бы не подумала. — Видишь? А еще люди на судьбу жалуются! Кликнула святая Середа громким голосом, и вмиг собрались твари живые со всего ее царства. Стала их святая Середа расспрашивать про Ладан-монастырь, но все как один ответили, что и названия такого не слыхивали. Огорчилась святая Середа, но что было делать? Дала она страннице просфору и чарку вина на дорогу, и прялку-самопрялку золотую. Сказала ей ласково: "Береги, в нужде пригодится", и отправила ее к старшей своей сестре святой Пятнице. Снова пустилась бедняжка в путь, и шла она год напролет по диким, неведомым местам, пока не добралась, наконец, до святой Пятницы. И случилось здесь то же, что и у святой Середы, — только дала ей святая Пятница еще одну просфору и чарку вина на дорогу, и мотовило золотое, что пряжу само наматывало; с такой же лаской и кротостью отослала ее святая Пятница к старшей сестре своей, святой Троице. В тот же день отправилась путница дальше, и брела она снова год напролет по местам, еще более пустынным и страшным, чем прежде. И будучи тяжелой на третьем году, с большим трудом добралась она до святой Троицы. Приняла ее святая Троица с тем же радушием, что и сестры ее. Пожалела несчастную, кликнула клич что было мочи, и все твари на клич тот примчались — водяные и земные, и небесные. Стала их святая Троица расспрашивать, в какой стороне света Ладан-монастырь стоит. Но все как один отвечали, что слышать не слышали и ведать не ведают. Вздохнула святая Троица от всего сердца, глянула грустно на странницу и сказала: — Видно, божье проклятие лежит на тебе, коли не дано тебе найти то, чего ищешь! Ибо здесь край света, даже мне неведомого. И дальше идти никому невозможно. Вдруг, откуда ни возьмись, жаворонок хроменький ковыляет: ковыль, ковыль, ковыль! прямо к святой Троице. Спрашивает его святая Троица: — Не знаешь ли, жаворонок, где Ладан-монастырь стоит? — Как не знать, госпожа моя? Туда я по зову сердца летал, ногу сломал. — Если так, что хочешь делай, а доставь эту женщину в Ладан-монастырь и научи, как ей дальше быть. Вздохнул жаворонок и ответил смиренно: — От всего сердца выполню твою волю, госпожа моя, хоть и очень трудна дорога до того места. Подарила тогда святая Троица несчастной страннице просфору и чарку вина в дорогу, чтобы хватило ей до самого Ладан-монастыря, и еще золотой поднос, и наседку из чистого золота, драгоценными каменьями усыпанную, с цыплятами тоже из золота. Поручила странницу жаворонку, и тот, ковыляя, сразу в путь пустился. Когда уставала бедняжка и не под силу ей было брести, брал ее жаворонок на свои крылышки и нес по воздуху. Так странствовали они год напролет, с большим трудом и великими опасностями пересекли бесчисленные моря и страны, шли по лесам и гибельным пустыням, кишевшим драконами, — ядовитыми змеями, василисками, чей взгляд убивает, гидрами о двадцати четырех головах и другими ужасными гадами без числа, с широко разверстыми пастями, готовыми проглотить их, среди чудищ, чью непомерную алчность, хитрость и свирепость не в силах описать язык человеческий! Наконец, после всех препятствий и опасностей, добрались они до какой-то пещеры. Снова села женщина на крылья спутника своего; едва шевеля ими от усталости, полетел он, и очутились они вдруг на другом свете, где райская благодать — да и только! — Это Ладан-монастырь — сказал жаворонок. — Здесь находится Фэт-Фрумос, которого ищешь ты долгие годы. Уж не знакомо ли тебе что-нибудь здесь? Разбежались глаза у нее от такой красоты и блеска, но, всмотревшись внимательнее, узнала она чудо-мост и дворец, в которомтак недолго прожила с Фэт-Фрумосом, и слезами радости наполнились ее глаза. — Погоди! Не спеши радоваться. Еще недостойна ты этих мест, и не все еще испытания кончились, — сказал жаворонок. И показал ей колодец, к которому велел приходить три дня кряду, рассказал, с кем она там встретится и что говорить должна, и что делать ей с прялкой, мотовилом, подносом и золотой наседкой с цыплятами — подарками трех сестер: святой Середы, святой Пятницы и святой Троицы. Потом попрощался со своей спутницей и полетел без оглядки обратно, страшась, как бы не оторвали ему еще и другую ногу. А бедная странница, проводив его глазами, полными слез, побрела к колодцу. У колодца достала она прялку, села на землю отдохнуть. Немного погодя приходит по воду служанка. Как увидела незнакомку с дивной прялкой, что сама золотую пряжу в тысячу раз волоса тоньше прядет, кинулась к госпоже своей поведать про диво-дивное. Госпожой служанки была ключница Фэт-Фрумоса — та ведьма, от которой сам черт поседел и которая воду в камень превращать умела и знала все бесовы уловки. Одного не умела она — мысли отгадывать. Как проведала она про диво-дивное, сразу же шлет служанку за незнакомой странницей. Когда же та во дворец явилась, сказала ей ведьма: — Говорят, есть у тебя прялка золотая, что сама прядет. Не отдашь ли мне эту прялку и что за нее просишь? — Позволь мне ночь провести в той комнате, где царь почивает. — Почему бы и нет? Давай прялку и жди здесь до вечера, пока царь с охоты вернется. Отдала странница прялку и ждет. А беззубая ведьма, зная про царев обычай каждый вечер чашу молока перед сном выпивать, такого ему молока приготовила, чтобы спал он как мертвый до самого утра. Вернулся царь с охоты, лег в постель, — шлет ему молоко ведьма. Как осушил он чашу, так и заснул на месте мертвым сном. Позвала тогда ведьма странницу в царскую опочивальню, как было меж ними условлено, а сама ушла, сказав: — Оставайся тут до рассвета, пока не приду за тобой. Говорила ведьма шепотом и ступала тихонько. Опасалась, как бы не услышал ее из соседней комнаты верный царский слуга, что каждый день с царем на охоту хаживал. Как только удалилась колдунья, бросилась бедная странница на колени перед спящим супругом, стала руки ломать и так говорить: — Фэт-Фрумос! Фэт-Фрумос! Протяни руку твою, обними мой стан, чтоб рассыпался проклятый обруч, чтоб явилось на свет дитя твое! Так стонала бедняжка и терзалась до самого утра, а царь словно и неживой — ничего не слышит. На рассвете пришла ведьма туча-тучей, вытолкнула несчастную, велела тотчас же убраться. Пошла бедная странница, вне себя от горя и обиды снова у колодца уселась, мотовило достает. Когда же снова явилась служанка по воду и новое чудо увидела, опять кинулась к своей госпоже, рассказала, будто есть еще у незнакомки мотовило золотое, что само пряжу разматывает и много чудеснее золотой прялки. Снова послала жадная баба за нею служанку, той же уловкой прибрала золотое мотовило к рукам, а наутро снова прогнала бедняжку. В ту ночь услышал верный царский слуга, что происходит у царя в опочивальне, сжалился над несчастной странницей и решил перехитрить коварную ведьму. Когда встал с постели царь и отправились оба на охоту, рассказал он подробно царю обо всем, что случилось в последние две ночи… Встрепенулся царь, словно сердце в нем пробудилось. Потом потупил взгляд и заплакал. А пока из глаз Фэт-Фрумоса ручьями слезы катились, убитая горем жена его сидела у колодца, а рядом стояла на подносе золотая наседка с цыплятами — последняя надежда! И снова приводит господь ту служанку к колодцу. Увидев новое, еще большее чудо, не стала она воды набирать, кинулась к своей госпоже, говорит: — Госпожа, госпожа! Новое диво-дивное! Есть у той женщины золотой поднос, и золотая наседка с цыплятами тоже из золота, такие прекраснее, что глаз не отвести! Посылает колдунья не мешкая за странницей, а сама думает: "Чего она ищет, не видать ей как своих ушей…" И так же коварно завладела золотым подносом и золотой наседкой с цыплятами. Когда же вернулся царь с охоты и принесли ему молока, решил он того молока не пробовать, выплеснул его украдкой и сразу же притворился глубоко спящим. А колдунья, видя, что царь заснул и вверившись силе своего зелья, снова привела странницу в царскую опочивальню с тем же уговором, что в прошлые ночи, а сама удалилась. Снова припала несчастная к царской постели и, заливаясь слезами, воскликнула: — Фэт-Фрумос! Фэт-Фрумос! Сжалься над двумя неповинными душами, что вот уже четыре года страшной карой терзаются. Протяни правую руку твою, обними меня, чтоб рассыпался обруч железный и явилось на свет дитя твое, ибо не под силу мне больше это бремя! Сказала, и словно во сне протянул Фэт-Фрумос руку. Лишь коснулся стана ее — со звоном рассыпался обруч, и без всяких страданий разрешилась она младенцем. Поведала царица мужу, какого горя она натерпелась с той поры, как он покинул ее. Не дожидаясь рассвета, поднялся царь, весь двор на ноги поставил, велел колдунью к себе привести со всеми сокровищами, обманным путем от царицы присвоенными. И еще велел привести кобылку необъезженную и мешок, полный орехов, и привязать к хвосту кобыльему тот мешок и ведьму и отпустить кобылу на все четыре стороны. Как велел, так и сделали. Поскакала кобыла, и где орех падал, там и от ведьмы падал кусок; когда же совсем отвалился мешок, то и ведьмина голова отвалилась. А была эта ведьма той самой свиньей, которая с поросятами в луже барахталась и от которой старику Фэт-Фрумос достался. Колдовскими чарами превратила она Фэт-Фрумоса, господина своего, в поросенка сапного, шелудивого, с тем чтобы поженить его на одной из одиннадцати дочерей своих. За это и казнил ее Фэт-Фрумос ужасной казнью. А слугу своего верного великими дарами одарили царь с царицей и от себя не отпускали до конца его дней. А теперь припомните, люди добрые, что не справил Фэт-Фрумос свадьбу в свое время. На этот раз отпраздновал он сразу и свадьбу и крестины такие, каких никогда еще не бывало и, верно, не будет. И лишь только подумал Фэт-Фрумос, тут же явились и родители молодой царицы, и дед со старухой, взрастившие его, снова в царский пурпур одетые, и посадили их во главе стола. Кого только не было на богатой и пышной свадьбе! И длилось веселье три дня и три ночи, и еще поныне длится, если не кончилось.
СКАЗКА ПРО СТАНА — ВИДЫ ВИДАВШЕГО
Жил-был на свете человек немолодой, холостой, по имени Стан. Сызмальства оказался он среди чужих людей, не знал ни отца, ни матери, ни родных, от которых мог бы ждать помощи и защиты. Скитаясь бесприютным мальчишкой, побираясь от двери к двери, нашел он себе, наконец, пристанище в большом красивом селе. Тут, служа верой и правдой то одному, то другому, скопил он себе к тридцати с лишком годам деньжат немного, приобрел несколько овец, телегу с волами и коровенку молочную. Потом хатенку себе поставил и стал работать уже на себя, оставшись в том селе навсегда. Как говорится, и камень мхом обрастает, если долго на месте лежит. Когда же оказались у парня и дом и добро порядочное, то вовсе о покое забыл он, не стал на месте сидеть, как вода не стоит на камнях, и сон его почти не брал, до того он был к работе ретив. Не успеет с одной стороны приехать, как уже в другую едет, и со всеми делами своими один-одинешенек справляется. Конечно, нелегко ему было. Некому в его отсутствии за домом и за скотинкой как следует присмотреть. Но что было делать бедняге? Не разорваться же, ведь только-только своим очагом обзавелся, а сколько пришлось вытерпеть, пока обрел он свой дом, один господь бог знает! Вот и метался он во все стороны, работал, сколько сил хватало, только бы нужду оседлать, а там уж видно будет. Все бы ничего, да тоска одолела. В рабочие дни еще куда ни шло, с головой в работу уходил и скучать забывал. Зато в долгие зимние ночи, когда метель завывала жутко, да если еще праздник вдобавок выпадал, не знал, он, что делать, куда приткнуться. Как в песне поется:СКАЗКА ПРО БЕЛОГО АРАПА
Сказывают, жил когда-то король, у которого было три сына. И еще был у короля старший брат, который царствовал в далекой стране. А звали того царя, королевского брата, Зелен-царем. И не было у Зелен-царя сыновей, а только дочери. Немало лет минуло с тех пор, как свиделись в последний раз оба брата. А двоюродные братья и сестры, королевичи и царевны, и вовсе друг другу знакомы не были. И так случилось, что ни Зелен-царь не знал своих племянников, ни король — племянниц, ибо страна, которой правил старший брат, находилась на одном краю земли, а королевство младшего — на другом. К тому же, в те времена почти во всех странах велись опустошительные войны, пути как по воде, так и по суше былимало изведаны и весьма путаны, а потому и нельзя было странствовать так легко и безопасно, как в наше время. Тот, кто отправлялся в дальние страны, нередко расплачивался жизнью за свое безрассудство. Но не будем отвлекаться и начнем разматывать нить нашей сказки. Говорят, царь, состарившись и захворав, написал брату-королю, чтобы тот прислал ему немедля достойнейшего из сыновей, которому мог бы он царство свое после смерти оставить. Получил король грамоту, призвал к себе всех трех сыновей и говорит им: — Вот что пишет нам старший наш брат и ваш дядя. Того, кто себя достойным считает владеть столь великой и богатой страной, отпускаю я — пусть выполняет последнюю волю своего дяди. Собрался старший сын с духом и говорит: — Я так думаю, отец, что мне эта честь положена, ибо я старший из братьев. Поэтому прошу тебя денег мне выдать на расходы, платье дать на смену, оружие и коня верхового, чтоб отправиться мне без промедления. — Хорошо, сынок. Если веришь, что сможешь добраться и что в силах править страной, выбирай себе из табуна любого коня, какой приглянется, денег прихвати, сколько понадобится, платье по вкусу, оружие по плечу — и счастливой тебе, сынок, дороги. Взял королевич всего, сколько потребовалось, руку у отца поцеловал, принял от него грамоту к царю, попрощался с братьями, сел на коня и, веселый, пустился в дорогу. Король, желая его испытать и никому не сказав ни слова, к вечеру надел на себя медвежью шкуру, сел на коня, обогнал сына по другому пути и схоронился под мостом. Выехал королевич к мосту, видит — навстречу ему с ревом выходит медведь. Взвился конь королевича на дыбы, захрапел, чуть было не сбросил седока. И, не в силах ни совладать с конем, ни продолжать путь, вернулся королевич обратно к отцу. Король же, опередив его, тоже домой прискакал, отпустил коня, шкуру припрятал, сидит, поджидает сына. Вот, наконец, является к нему сын поспешно, однако не так поспешно, как уезжал. — Видно, забыл ты что-то, сынок, коли домой вернулся? — удивился король. — Недобрый это знак, насколько мне известно. — Забыть-то я ничего не забыл, но у самого моста вышел мне навстречу медведь такой свирепый, что меня в страх вогнал. Еле спасся я из его лап и решил лучше вернуться к тебе домой, чем стать добычей хищных зверей. Пускай теперь кто хочет, тот и отправляется, а мне ни царства, ни другого чего не надо: ведь не жить мне, сколько свету стоять, всей земли не унаследую. — Что ж, правильно решил, сынок. Видно, не для царства ты, и царство не для тебя; чем людей путать, лучше тебе, как сам говоришь, в стороне оставаться, потому, слава богу, был бы пруд, а лягушек хватает. Только не знаю с дядей твоим как быть? Сам видишь, нехорошо получается… — Отец, — сказал тогда средний сын. — Я поеду, если позволишь. — За моим позволением дело не станет, сынок; но большое диво будет, если и ты на попятный не пойдешь. Грех его знает, вдруг возьмет да и выскочит тебе заяц какой навстречу! Так и вижу, как вслед за братцем домой являешься. Позора тогда не оберешься. Но однако же попытайся. Посмотрим, как тебе удача послужит. Как говорится: всяк молодец своего счастья кузнец. Коли выйдет — хорошо, а нет, так что же? И с другими удальцами такое случалось… Вот собрался средний сын в дорогу, принял из отцовых рук грамоту к царю, простился с братьями и на другой же день отправился в путь. Ехал он, ехал, пока не стемнело. А когда выехал к мосту, медведь тут как тут: мор! мор! мор! Конь под королевичем как захрипит, на дыбы как встанет, назад пятится. Увидел королевич, что дело не шуточное, махнул рукой на царство и со стыдом к отцу воротился. Как завидел его король, говорит: — Ну, сынок дорогой, верно ведь сказано: защити меня от кур, а собак я не боюсь. — Что это ты говоришь, отец, — сказал королевич с обидой. — Или медведи у тебя курами зовутся? Теперь я и впрямь верю брату, что этакий медведь может истребить целое войско… Сам удивляюсь, как я уцелел; не надобно мне ни царства, ни другого чего. Слава богу, еда-то для меня найдется у тебя в дому. — Еда-то, конечно, найдётся, не о том, сынок, речь, — нахмурился король. — Только позор свой куда денете? Чтобы из трех сыновей, сколько их у отца, ни один ни к чему не был пригоден! Зря вы тогда еду переводите, дорогие мои. Болтаться всю жизнь, как лист на ветру, да хвалиться, что, дескать, королевич я — не к лицу молодцу… Как видно, нечего моему брату надеяться на вас; когда рак свистнет, исполнится желание его. Нечего сказать, хороши племяннички:— Ну, Белый Арап, — сказала святая Пятница, — выходит, что и с этим делом мы тоже управились. — Да, — отвечал Белый Арап, — с помощью божьей и твоей удалось нам, бабуся, послужить безбородому, сроду бы мне его не знать, видеть бы мне его как свои уши, да и того не надо, потому что в глазах у меня и так темно. — Бог с ним, Белый Арап, не горюй, найдётся и на него управа, ибо какова заслуга, такова и награда, — сказала святая Пятница. — Ступай, отнеси ему все, рано или поздно выйдет оно ему боком. Поблагодарил Белый Арап святую Пятницу, поцеловал у нее руку, вскочил на коня -
Несколько дней спустя устроил царь в честь племянника большой пир, на который созвал самых знатных гостей: царей, королей, воевод, правителей городов и других именитых людей. Незадолго до пира стали царевны безбородого упрашивать, чтобы позволил он Белому Арапу за столом служить. Не посмел безбородый отказать им, позвал Белого Арапа и в присутствии царевен дал согласие, но с уговором: пусть все время за спиной своего господина стоит, а на других чтоб и глаза поднять не смел; а не то он ему на месте голову снесет. — Слышал, слуга недостойный, что я сказал? — закричал безбородый, показывая клинок, на котором Белый Арап поклялся ему когда-то в верности и послушании. — Да, господин, — со смирением отвечал Белый Арап. — Как твоей милости будет угодно. А царевны и на этом сказали безбородому спасибо. В самый разгар пира, когда гости, отведав доброго вина, порядком уже захмелели, постучалась вдруг вещая птица в окно; постучалась и говорит женским голосом: — Кушаете вы, пьете и веселитесь, а о дочери Рыжего царя и думать не думаете! И тут же вылетел хмель из всех голов, пропало у гостей веселье, и каждый понес, что только на ум пришло: одни говорили, будто Рыжий царь, у которого лютое сердце, льет кровь человеческую, как воду; другие — что дочь его ведьма и что это по ее вине столько людей погибает, третьи поддакивали, уверяя, что она-то и прилетела в облике птицы и стучится теперь в окно, чтобы и тут людям покоя не давать. Еще другие говорили, что как бы то ни было, а уж птица-то не к добру и что, видать, кем-то она подослана выследить, что в домах у людей делается. Кто потрусливее, тот себе за пазуху плевал, заклиная птицу обернуться на голову того, кто ее подослал. Словом, одни твердили одно, другие другое, и немало было сказано про дочь Рыжего царя, но никто толком не знал, где правда и где ложь. Безбородый, внимательно выслушав всех, покачал головой и сказал: — Упаси, боже, от людей, которые даже тени своей боятся, Видать, вы честные гости, утят пасете, если не знаете, чьих это рук дело. И внезапно, устремив взгляд на Белого Арапа, безбородый подметил — или только показалось так — на лице его улыбку. — Ах ты, слуга коварный и лживый! Значит, известно тебе обо всем, а от меня утаил! Иди же немедля, что хочешь делай, разорвись, а доставь мне сюда дочь Рыжего царя! Ступай и не вздумай ослушаться, а не то в порошок сотру! Повесил голову Белый Арап, пошел на конюшню, потрепал по гриве коня, поцеловал и сказал так: — Дорогой друг, снова ввергнул меня в беду безбородый. Новое теперь выдумал: вынь да положь ему дочь Рыжего царя. Совсем как говорится:
ДОЧЬ СТАРУХИ И ДОЧЬ СТАРИКА
Жили-были старик со старухой; и была у старика дочка, и у старухи тоже дочка. Старухина дочь была некрасива, ленива, заносчива и зла, но, будучи "маминой дочкой", пыжилась и кривлялась, как ворона в клетке, предоставив всю работу стариковой дочке. А старикова дочь была красива, прилежна, послушна и сердцем добра. Господь наделил ее всеми дарами. Но добрая девушка должна была сносить обиды и от сводной сестры и от мачехи. Счастье еще, что была она работящей и терпеливой, а иначе вовсе б ей не сдобровать. Старикова дочь туда, старикова дочь сюда, и в лес ее по хворост, и на мельницу с мешком на спине, словом — во все стороны, хоть разорвись. День-деньской не присядет, не успеет с одной стороны прийти, как уже в другую гонят. Да еще баба с дочкой своей ненаглядной все ворчат да брюзжат, не угодишь на них. Для бабы была старикова дочка бельмом в глазу, а своя — душистым базиликом, — на икону вешать. По вечерам, когда отправлялись девушки вдвоем на посиделки в деревню, старикова дочь не терялась, полное решето веретен напрядала, а старухина дочка с превеликим трудом — веретено-другое. Когда же возвращались они поздно ночью домой, то старухина дочка — шмыг через перелаз и берет у стариковой дочки решето с веретенами, — подержать, пока и та не перелезет. Берет, хитрюга, — и во всю прыть домой к старику и старухе рассказать, что это она веретена напряла. Напрасно уверяла старикова дочь, что все веретена ее руками напрядены: баба со своей дочкой тотчас же на нее набрасывались и хоть убей — на своем поставят. По воскресеньям, по праздникам старухина дочка ходила расфуфыренная да приглаженная, словно ей голову телята облизали. Ни одного жока, ни одной клаки[23] не пропускала старухина дочка, а стариковой дочке строго настрого запрещалось все это. А когда домой приходил старик, то язык у старухи молол пуще мельницы: что, дескать, дочь его непослушна, и распущена, и ленива, и дурная трава она… и одно, и другое, и пусть он ее из дому прогонит, служить отправит, куда хочет, но только в дому ее больше держать нельзя, ибо может она и ее дочку испортить. Старик, будучи раззявой или как уж его назвать, смотрел ей в рот, и что она говорила, то и было свято. Может, и хотелось ему поспорить, но уже запела курица у него в дому, и не было больше у петуха никакой власти; попробовал бы он полезть на рожон, крепко благословили бы его баба с дочкой. Однажды, когда уж вовсе невтерпеж стало от старухиных речей, подозвал он дочку свою и сказал: — Доченька милая, все мне говорит твоя мать, что не слушаешься ты ее, что дерзкая ты и норовистая и что оставаться тебе больше в моем дому невозможно; вот я и думаю — ступай-ка ты, куда бог надоумит, чтобы не было больше раздора в семье из-за тебя. Но вот тебе мой наказ отцовский: куда ни пойдешь, будь послушна, кротка и прилежна; потому у меня в дому еще жилось тебе как жилось: что ни говори — под родительским крылышком! А ведь на чужбине господь его знает, с какими людьми повстречаешься. Не станут они от тебя терпеть, сколько мы терпели. Бедная девушка, видя, что баба со своей дочкой во бы то ни стало хотят прогнать ее, поцеловала руку у отца и со слезами пошла, куда глаза глядят, покинув родительский дом без всякой надежды вернуться. Шла она, шла по дороге, пока не встретилась ей собачонка, больная, несчастная и такая худая, что хоть ребра у нее считай. Как увидела она девушку, говорит ей: — Девушка пригожая, добрая, пожалей ты меня и выходи, а я тебе тоже когда-нибудь пригожусь. Пожалела ее девушка, взяла на руки, вымыла и выходила. А потом продолжала свой путь, радуясь от души, что могла доброе дело сделать. Много не прошла, видит — развесистая груша, вся в цвету, а гусениц на ней видимо-невидимо. И говорит та груша девушке: — Девушка пригожая, добрая, выходи ты меня и от гусениц избавь, а уж я тебе тоже когда-нибудь пригожусь. Девушка, будучи работящей, старательно очистила грушу от сухих веток и гусениц и дальше пошла хозяина себе искать. Идет она по дороге, идет, видит — колодец заброшенный, весь в иле. Говорит ей колодец: — Девушка пригожая, добрая, очисть меня, а уж я тебе когда-нибудь пригожусь. Очистила девушка колодец и пошла дальше. Идет она, идет, видит — печь перед ней немазанная, вот-вот развалится. И говорит ей та печь: — Девушка пригожая, добрая, обмажь ты меня, сделай милость, а уж я тебе тоже когда-нибудь пригожусь. Девушка, которая знала, что от работы руки не валятся, засучила рукава, замесила глину и так обмазала печь, что любо-дорого посмотреть. Потом руки от глины чисто вымыла и снова пустилась в путь. Шла она дни и ночи напролет и, неведомо как, заплуталась. Однако, не теряя надежды на бога, продолжала путь, пока в одно утро, блуждая по темному лесу, не вышла на чудесную поляну. И видит она на той поляне избушку под тенью раскидистых ив. Подошла она к избушке, а навстречу ей старуха выходит и говорит ласково так: — Чего тебе надобно в этих местах, дитя мое, и кто ты такая? — Кто я, бабушка? Я бедная девушка, без отца, без матери можно сказать. Господь бог знает, сколько натерпелась я с той поры, как матушка моя родимая глаза навеки закрыла! Ищу я хозяина; никого тут не знаючи, с места на место идучи, заблудилась я. Но, видно, сам бог направил меня к твоему дому. Прошу, приюти меня! — Бедная девушка! — сказала старуха. — Поистине, сам господь направил тебя ко мне, избавив от опасностей. Я святая Пятница. Послужи мне сегодня и, поверь, — завтра не уйдешь от меня с пустыми руками. — Хорошо, матушка, но скажи, что мне делать-то. — Ребятишек моих умывать, которые спят теперь, и кормить их; еду мне готовить, чтобы она, когда из церкви приду, не была ни холодна, ни горяча, а как раз впору. Сказала и отправилась в церковь, а девушка рукава засучила и за работу. Перво-наперво воду для мытья готовит; потом во двор выходит в давай ребят скликать: — Ребятки, ребятки, ребятки! Бегите к маме, она вас умоет! А когда посмотрела, что видит? Наполнился двор, и лес загудел от множества змей и всяческих тварей больших и малых; но девушка, твердо веруя и надеясь на бога, не оробела; взяла их одного за другим, умыла и привела в порядок как нельзя лучше. Потом принялась стряпать, а когда вернулась святая Пятница из церкви и увидела, что ребятишки чисто вымыты и вся работа сделана на славу, сердце ее исполнилось радости: отобедав, велела она девушке взобраться на чердак и выбрать себе там любой сундук в награду; но не открывать его, пока не вернется к отцу. Поднялась девушка на чердак, видит множество сундуков — одни постарей да поплоше, другие поновей да покрасивей. Не будучи жадной, выбирает она себе самый старый и некрасивый из всех. Когда сошла она с чердака, маленько нахмурилась святая Пятница, но, нечего делать, дает ей свое благословенье. А та взвалила себе сундук на спину и с радостью пустилась в обратный путь к отцовскому дому той же дорогой, которой пришла. И видит она по дороге ту самую печь, ею обмазанную — полным-полна та печь пышными, румяными пирогами. Поела девушка пирогов досыта, еще и в дорогу прихватила несколько и опять идет. Немного подальше — вот и колодец, ею чищенный, а теперь до самых краев полный воды, чистой и прозрачной, как слеза, студеной, как лед. А на срубе — два серебряных кубка, из которых напилась она и жажду утолила. Прихватила кубки с собой и дальше пошла. Идет она, идет и видит то дерево, ею выхоженное, а теперь грушами усыпанное, желтыми, как воск, и сладкими, как мед. Как завидела груша девушку, склонила ветви свои, и наелась она груш, да еще и в дорогу с собой прихватила, сколько понадобилось. Отправилась она дальше, и встречается ей в пути знакомая собачонка, но уже теперь здоровая и красивая, а на шее у нее ожерелье из золотых монет, которое и отдает она девушке в благодарность за то, что исцелила ее от болезни. Дальше идет девушка и приходит, наконец, в родительский дом. Как завидел ее старик, слезами наполнились глаза его и радостью — сердце. А дочь достает ожерелье и серебряные кубки и отдает отцу, а когда открыли они вдвоем сундук, то вышли из него бесчисленные табуны лошадей, стада коров и отары овец, так что на месте помолодел старик при виде такого богатства! А баба сидела, как ошпаренная, и с досады не знала, что ей делать. Собралась тогда с духом старухина дочка и говорит: — Ничего, матушка, не всех еще богатств лишилась земля. Пойду и еще больше тебе принесу. Отправилась она в путь, со злости рвет и мечет. Идет она, идет той же дорогой, которой и старикова дочка шла, и тоже встречается с больной собачонкой; попадается ей и груша, покрытая гусеницами, и колодец, заиленный, высохший и брошенный, и печь немазанная, готовая развалиться; когда же просили ее — и собачка, и груша, и колодец, и печь — помочь им, то отвечала она всем с насмешкой и злобой: — Как бы не так! Стану я ручки свои холеные, маменькины и папенькины, ради вас пачкать! Много ли было у вас таких слуг, как я? И все они, зная, что скорее от бесплодной коровы молоко получишь, чем добьешься услуги от ленивой и балованной дочки, оставляли ее идти своим путем и не просили больше помощи. И все шла она дальше, пока тоже не добралась до святой Пятницы. Но и здесь повела себя неприветливо, грубо и неумно. Вместо того, чтобы, по примеру стариковой дочки, наготовить вкусных блюд и вымыть детишек святой Пятницы, она всех их так ошпарила, что стали они кричать и метаться вне себя от зуда и боли. А еду задымила, высушила, сожгла — хоть в рот не бери… Когда вернулась святая Пятница из церкви, за голову схватилась, видя, что делается дома. Но, будучи кроткой и терпеливой, не стала святая Пятница пререкаться с неразумной и ленивой девчонкой, а послала ее на чердак выбрать себе сундук, который ей по вкусу придется, а после идти на все четыре стороны. Забралась девушка на чердак и забрала самый новый, самый красивый сундук, ибо любила она брать побольше, получше, да покрасивее, добрую службу служить не любила. Сошла она с чердака со своим сундуком и уже не идет к святой Пятнице прощаться и благословения просить, а уходит восвояси, как из пустого дома, и идет себе все вперед, да вперед: так спешит, что пятки сверкают, боится, как бы не раздумала святая Пятница, не пустилась за ней в погоню, чтобы настигнуть и сундук отобрать. Когда же добралась она до той печи, то увидела чудесные пироги в ней! Протянула за ними руку, чтобы голод утолить, а огонь ее жжет, не пускает. То же и у колодца. Серебряные-то кубки, правда, стояли на своем месте и сам колодец был полон воды до краев; но когда захотела она схватить кубок, чтобы воды набрать, тут же пошли они оба ко дну, вода в колодце тотчас же иссякла, и нечем было ей жажду утолить! А что до груши, то, слов нет, плодов на ней было полным-полно, словно лопатой набросано, но не подумайте, что хоть одну грушу она отведала. Потому что стало то дерево вдруг в тысячу раз выше, чем было до того, ветками в облака уперлось. Так что… ковыряй у себя в зубах, старухина дочка! Снова она пустилась в дорогу, и опять повстречалась ей та собачонка; а на шее у нее ожерелье из золотых монет; но когда потянулась девушка за ним, укусила ее собачонка так, что чуть пальца не оторвала, а к ожерелью не подпустила. Кусала теперь девушка свои пальцы холеные, маменькины и папенькины, со стыда и досады, но нечего было делать. Наконец-то, с большим трудом, добралась она домой к своей матери, но и тут не пошло им богатство впрок: когда открыли они сундук, выползло из него множество змей и на месте пожрали и старуху и дочку с потрохами, словно никогда их и не было, а после бесследно исчезли вместе с сундуком. А старик, оставшись без бабы, зажил припеваючи, владея несметным богатством, и дочку свою выдал за человека доброго и работящего. Пели теперь петухи на вереях ворот, на крыльце и повсюду[24], а куры уж не смели по-петушиному петь в доме у старика, — а то не видать бы им долгой жизни. Вот только остался старик лысым да сутулым, оттого что не в меру оглаживала его баба по голове да кочергой по спине пытала — испеклась ли лепешка.ИВАН ТУРБИНКА[25]
Сказывают, жил когда-то русский человек по имени Иван. Сызмальства оказался этот русский в армии. Прослужив несколько сроков кряду, состарился он. И начальство, видя, что выполнил он свой воинский долг, отпустило его, при всем оружии, на все четыре стороны, дав еще два рубля денег на дорогу. Поблагодарил Иван начальников, попрощался с друзьями-товарищами, хлебнув с ними глоток-другой водки, и отправился в путь-дорогу, песню поет. Идет Иван, пошатываясь, то по одной, то по другой обочине, сам не зная куда, а немного впереди идут по боковой тропинке господь со святым Петром. Услыхал святой Петр позади себя чье-то пение, оглянулся, видит — идет по дороге солдат, качается. — Господи, — испугался святой Петр, — давай-ка поспешим или в сторону отойдем; как бы не оказался этот солдат забиякой, не попасть бы нам с тобой в беду. Ты же знаешь, уже случилось мне однажды от такого же забулдыги тумаков отведать. — Не тревожься, Петр, — сказал господь. — Путника поющего бояться нечего. Этот солдат — человек добрый и милосердный. Смотри, у него за душой всего два рубля денег. Давай испытаем его. Сядь как нищий на одном конце моста, а я на другом сяду. Увидишь, что оба рубля свои он отдаст нам, бедняга! Вспомни, Петр, сколько раз говорил я тебе, что такие-то и унаследуют царствие небесное. Сел святой Петр на одном конце моста, господь на другом, милостыню просят. А Иван, взойдя на мост, достает из-за пазухи оба свои рубля, отдает один святому Петру, второй — господу и говорит: — С миру по нитке — голому рубашка. Нате! Бог мне дал, я даю, и бог мне снова даст, потому имеет откуда. Опять запевает песню Иван и дальше идет. Удивился тогда святой Петр и сказал: — Господи, поистине добрая у него душа, и не следовало бы ему без награды от Лица твоего уйти. — Ничего, Петр, уж я позабочусь о нем. Прибавили шагу господь со святым Петром, и вот нагоняют они Ивана, — а тот все песни горланит, словно он всему миру владыка. — Добрый путь, Иван, — говорит господь. — Однако, поёшь-поёшь, не сбиваешься. — Благодарствую, — ответил Иван с удивлением. — Но откуда тебе известно, что Иваном меня зовут? — Уж если мне не знать, то кому же и знать-то? — сказал господь. — А кто ты таков, — в сердцах спрашивает Иван, — что хвалишься, будто все знаешь? — Я — тот нищий, которому ты милостыню подал, Иван. А кто бедному подает, тот господу взаймы дает, как говорится в писании. Получай обратно заем, ибо нам не нужны деньги. Я только Петру показать хотел, как велико милосердие твое. Знай, Иван, что я господь и все могу тебе дать, чего ни попросишь; ибо человек ты великодушный и праведный. Задрожал Иван и вмиг отрезвел; бросился на колени перед господом, говорит: — Господи, коли и вправду ты господь бог, благослови, будь добр, эту турбинку, чтобы кого ни захочу, мог сунуть в нее; и чтобы не мог никто выйти из нее против воли моей. Улыбнулся господь, благословил турбинку и сказал: — Когда наскучит тебе скитаться по свету, Иван, приходи служить у моих ворот, и будет тебе неплохо. — С великой радостью, господи; обязательно приду, — ответил Иван. — А теперь хочу посмотреть, не попадется ли что в турбинку. Сказал и пустился по полю — напрямик к большим дворам, что едва виднелись впереди, на вершине холма. Шел Иван, шел, пока не добрался под вечер к тем дворам. А добравшись, явился к боярину, у него пристанища просит. Боярин скуповат был, но видя, что Иван — царский солдат, понял, что делать нечего. Волей-неволей велел он слуге своему дать Ивану поесть, а после уложить в нежилом доме, куда он всех непрошенных гостей спроваживал. Слуга, выполняя боярский приказ, дал Ивану поесть и отвел его на ночлег. "Уж тут-то выйдет ему отдых боком, — подумал боярин, отдав распоряжение. — Будет у него ночью хлопот полон рот. Посмотрим, кто кого? Он ли чертей, черти ли его одолеют?" Ибо нужно вам знать, что дом тот стоял на отшибе, и обитала в нем нечистая сила. Там-то и приказал боярин уложить Ивана! А Ивану и невдомек было. Как только доставил его боярский слуга на место, привел он в порядок оружие, сотворил, как обычно, молитву и улегся, одетый, как был, на диване, мягком, как вата, положив турбинку с двумя рублями в изголовье и собираясь задать храпака, ибо ноги едва держали его от усталости. Но куда там! Не успел бедняга погасить свечу, как кто-то — хвать у него подушку из-под головы и как швырнет ее в дальний угол! Схватил Иван саблю, проворно вскочил, зажег свечу и давай шарить по всему дому, но не нашел никого. — Мэй! Что за притча? То ли дом заколдован, то ли земля ходуном ходит, если вылетела подушка у меня из-под головы и брожу я, как полоумный. Что за встряска такая? — сказал Иван, осеняя себя крестом и кладя земные поклоны, и снова лег спать. Но только задремал — слышит вдруг голоса один другого отвратнее: кто по-кошачьи мяучит, кто хрюкает, как свинья, кто квакает по-лягушечьи, кто по-медвежьи ревет; словом, такой поднялся галдеж, что хоть святых выноси! Тогда-то Иван смекнул, в чем дело. — Ну, погодите же! Сейчас посчитаюсь с вами. — И вдруг как заорет: — Марш в турбинку, черти! Стали бесы один за другим в турбинку лезть, словно их ветром несло. Когда все позалезли, начал их Иван по-русски дубасить. Потом завязал турбинку крепко-накрепко и положил себе в изголовье, отпустив чертякам сквозь турбинку таких русских пинков, что сердце у них зашлось. После того улегся Иван, положив голову на турбинку, и, ничем более не тревожимый, уснул сном праведника… Уже незадолго до петухов видит Скараоский, начальник чертячий, что не вернулся кое-кто из его слуг, и бежит к знакомому месту искать. В один миг примчался, влетел неведомо как к Ивану в комнату и как даст ему, спящему, затрещину изо всех сил. Вскочил Иван, как ужаленный, заорал: — Марш в турбинку! Скараоский без лишних слов залезает в турбинку, на головы других бесов, ибо некуда деваться. — Ладно, сейчас я с вами разделаюсь, нечистая сила; выбью из вас дурь, — осерчал Иван. — Вздумали со мной тягаться? Да я вас так проучу, что собаки смеяться над вами будут. Одевается Иван, напяливает на себя оружие и, выйдя во двор, подымает такой переполох, что весь двор сбегается. — Что с тобою, служивый? Встал ни свет ни заря, этакий шум подымаешь? — спрашивают боярские слуги, спросонок тычась один в другого, словно на них куриная слепота напала. — Да вот, — говорит Иван, — наловил зайцев, ободрать их желаю. Проснулся от такого шума сам боярин, спрашивает: — Что за галдеж во дворе? — Всю ночь не давал нам спать этот русский. Черт его знает, что с ним. Мол, наловил зайцев и ободрать их хочет, не во гнев вашей милости! Тут и сам Иван к боярину является с турбинкой, полной чертей, а те словно рыбы в верше, мечутся. — Видишь, хозяин, с кем я ночь напролет воевал… Зато очистил твой дом от нечистой силы. Вот она, у ног твоих лежит. Прикажи сюда палок подать, я их сквозь строй пропущу, чтобы помнили, сколько жить будут, что напоролись на Ивана, раба божьего. Боярин и струхнул, и обрадовался, ибо немало сариндаров[26] роздал он попам, чтобы только изгнали чертей из его дома, но так ничего и не добился. Видать, на этот раз пришел им конец от Ивана. Нашла коса на камень! — Ладно, Иван, — сказал боярин, довольный. — Принесут тебе палок, сколько хочешь, и делай свое дело, как можешь, по крайней мере вздохну свободно! Спустя немного подъезжает к Ивану воз, полный палок, как душа его пожелала. Берет он палки, связывает по две, по три вместе, по всем правилам искусства. Между тем столпилось вокруг Ивана все село; кому не охота посмотреть на бесовы муки! Не шутка ведь! Развязывает Иван перед всеми турбинку ровно настолько, чтобы руку просунуть, одного за другим чертей за рожки достает и давай их палками колотить, — аж шкура горит. Учинит расправу и отпустит, однако с условием больше сюда глаз не казать. — И не подумаю, Иван, сколько жить буду, — говорили нечистые, корчась от боли, и вылетали как из пушки. А люди смотрели и, особенно ребятишки, так и покатывались со смеху. Под конец вытащил Иван самого Скараоского за бороду да как задал ему русскую порку!— На ж тебе! Драки захотелось, получай драку, господин Скараоский. Пройдет охота другой раз людей мучить, бесово отродье! А теперь ступай! — и побежал Скараоский вслед за другими, только пятки засверкали… — Дай тебе боже долгой жизни, — сказал боярин, обнимая и целуя Ивана. — Отныне живи у меня; за то, что избавил мой дом от чертей, будешь у меня как сыр в масле кататься. — Нет, хозяин, — говорит Иван. — Пойду господу богу служить, владыке нашему. С этим словами опоясался он саблей, прицепил турбинку к бедру, вскинул ранец за спину, ружье на плечо — и пошел к господу богу. А люди, сняв шапки, пожелали ему доброго пути, куда бы он ни направился. — Скатертью дорога, — сказал боярин, — кабы остался, был бы мне, как брат; а не останешься — будешь как два. Сдается мне, что самого боярина турбинка в страх вогнала, и не так-то уж он сожалел об Иване, сделавшем ему столько добра. А Ивану и горя мало; шел он себе да шел, вопрошая в пути каждого встречного, где господь проживает. Но все как один пожимали плечами, не зная, что и ответить на такой чудной вопрос. — Только святой Николай это знает, — сказал Иван, вынул образок из-за пазухи, облобызал с обеих сторон и — чудо! оказался у райских врат! Недолго думая, стал он в ворота стучать что было мочи, а святой Петр изнутри спрашивает: — Кто там? — Я. — Кто я? — Я, Иван. — А чего тебе надобно? — Табачок есть? — Нету. — Водка есть? — Нету. — Женщины есть? — Нету. — Музыканты есть? — Нет, Иван, что ты мне голову морочишь? — А где их найти-то? — В аду, Иван, не здесь. — Мэй! Хоть шаром покати тут, в раю, — говорит Иван. И, без лишних слов, отправляется в ад. Кто знает, где бродил, но только спустя немного, постучался он во врата адовы, кричит: — Эй! Табачок есть? — Есть, — отвечают изнутри. — Водка есть? — Есть. — Женщины есть? — А то как же? — Музыканты есть? — Сколько душе угодно! — Вот хорошо! Это как раз по мне. Открывайте живее, — говорит Иван, притоптывая и потирая руки. Черт, стоявший у ворот, думая, что это обычный их посетитель, открывает, видит — перед ним Иван Турбинка! — Ой, беда нам, ой, беда! — заохали черти, почесывая головы. — Не сдобровать нам теперь! А Иван велит поскорее подать водки и табачку и музыкантов привести, ибо охота ему "гулять". Переглядываются чертяки, видят, что против Ивана им не устоять, и давай нести, кто откуда, водку, табак, музыкантов зовут, словом, все делают, что только его душе угодно. Мечутся во все стороны, волчком кружатся, угодить Ивану во всем стараются, ибо нагнала на них страху турбинка, пожалуй, больше святого креста. Между тем напивается Иван вдрызг и давай по всему аду гикать, пляшет городинку и казачинку, хватает чертей и чертовок с собой в пляс; — опрокидывает стойки, все по сторонам разбрасывает — лопнуть можно со смеху. Что было чертям делать? Думают, гадают, и так и этак прикидывают, а никому невдомек, как от него избавиться. Адова Пятка, однако, — ведьма побашковитее других чертей, — говорит самому Скараоскому: — Дурни безмозглые! Не будь здесь меня, не знаю, что бы с вами и сталось! Несите сюда живее кадку, собачью шкуру и две палки; я из этого такую игрушку смастерю, в два счета духа Иванова здесь не будет. Принесли все, что она хотела, и тут же сколотила Адова Пятка барабан; тихонько пробралась мимо Ивана за ворота и давай барабанить будто в поход: там-тарарам! Опомнился Иван, одним прыжком выскочил за ворота с ружьем на плече. Адова Пятка тогда — прыг внутрь, черти ворота за Иваном захлопнули, засовы задвинули прочно, радуются — не нарадуются, что от турбинки избавились. Колотит Иван по воротам, что есть мочи, ружьем дубасит, ан нет — научились теперь черти уму-разуму. — Ладно, рогатые! Попадетесь мне в руки — не даст вам турбинка спуску! А черти на это — ни гу-гу. Видит Иван, что ворота адские за семью засовами, железом окованы и не думают черти открывать, пропала у него охота и к музыке, и к табачку, и к водке, и ко всему; отправился снова в рай, господу богу служить. Приходит он к райским воротам, становится на страже, стоит не смыкая глаз, дни и ночи кряду, с места не тронется. Немного погодя является Смерть, хочет к господу богу пройти за приказаниями. Приставляет Иван шпагу к ее груди, говорит: — Что ты, ведьма, куда? — К богу, Иван, за приказаниями. — Нельзя, — говорит Иван, — сам пойду, ответ тебе принесу. — Нет, Иван, сама я должна. Видит Иван, что Смерть на него нахрапом лезет, как осерчает, как заорет: — Марш, ведьма, в турбинку! Смерть тогда, волей-неволей, в турбинку лезет, стонет, вздыхает, хоть плачь от жалости к ней. А Иван и в ус не дует, завязал турбинку, на дерево повесил и давай в ворота стучаться. Открывает святой Петр, смотрит — перед ним Иван. — Что, Иван, — говорит, — еще не наскучило тебе по свету бродить, дурака валять? — Еще как наскучило, святой Петр. — И чего тебе надобно? — К богу хочу пройти, два слова сказать. — Что ж, Иван, иди, путь тебе не заказан, ты же у нас теперь свой. Приходит Иван прямо к господу, говорит ему: — Господи, известно тебе или нет, только я уже долгое время у райских ворот служу. А теперь Смерть пришла, спрашивает, что ты прикажешь? — Передай ей, Иван, такой от меня приказ: чтоб три года кряду только такие, как ты, старики умирали… — говорит господь с доброй улыбкой. — Хорошо, господи, — говорит Иван призадумываясь. — Пойду, передам твой приказ. Пошел Иван, выпустил Смерть из турбинки, говорит: — Приказал господь, чтобы питалась ты впредь три года подряд только старым лесом, а молодого не трогай! Понятно? Ступай, выполняй свой долг! Пошла Смерть по лесам, злая-презлая, и давай грызть старые стволы, только челюсти трещат. Ровно через три года пускается она снова к богу за приказаниями, но как вспомнит, что опять ей с Иваном дело иметь — ноги подкашиваются, спину сводит от страху. — Турбинка! Турбинка проклятая в гроб меня вгонит, — охает Смерть. — Однако делать нечего, надо идти. Идет она, идет, наконец до райских врат добирается. А там опять Иван стоит. — Ты все тут, Иван. — А то как же, — отвечает Иван, делая налево кругом и вставая прямо перед Смертью. — Где же мне быть-то, коли тут моя служба? — Я думала, ты по свету шатаешься, дурака валяешь. — Да ведь я от света бежал. Знаю, до чего он сладкий и горький, чтоб ему пусто было! Тошно от него стало Ивану! Но ты почему исхудала так, ведьма? — По твоей милости, Иван! Но больше, надеюсь, не станешь терзать меня, пустишь к богу, важное у меня дело к нему, — Еще бы, держи карман шире! Что за спешка, не пожар ведь! Уж не вздумала ли с господом лясы точить? — Э-ге, слишком уж ты зазнаешься, Иван. — Вот как? Еще передо мною нос задираешь? Марш в турбинку, ведьма! Лезет Смерть в турбинку, а Иван колотит ее, приговаривает: — Шутила с кем шутила, а с Иваном не шути! Господу все это было ведомо, но желал он, чтоб и по воле Ивана было, а не все по воле Смерти, потому и она тоже немало на своем веку бед натворила. — Ну-ка, святой Петр, отвори, — сказал Иван, постучав в ворота. Открывает ему святой Петр, снова является к господу Иван и говорит: — Господи, спрашивает Смерть, какие приказания будут? И, не во гнев твоей милости, очень уж она жадна и неугомонна, ждет, не дождется, ответа требует. — Передай ей, Иван, приказ, чтобы отныне три года кряду одни молодые умирали; а другие три года одни только дерзкие дети. — Слушаю, господи, — говорит Иван, кланяясь до земли. — Пойду, скажу, как ты повелел. Идет, выпускает Смерть из турбинки, говорит: — Приказал господь, чтобы впредь питалась ты три года кряду только молодым лесом; а затем три года лишь молодыми ветками, ракитой, лозняком, побегами всякими; старого леса не трогай, а то худо будет! Слыхала, ведьма? А теперь живее уноси ноги — выполняй приказ. Проглотив обиду, понеслась Смерть по рощам, дубравам, кустарникам — злая-презлая. Но нечего делать, то погрызет молодые деревца, то лозу и побеги пожует, да так, что челюсти стучат, бока и затылок ломит — высоко к тополям тянуться, а за корнями кустарников и молодыми побегами нагибаться приходится. Утоляла голод, как могла. Промучилась три года кряду, и еще три года, и отбыв все шесть лет наказания, снова к господу за повелениями отправилась. Знала она, что ее ждет, но делать было нечего. — Турбинка, огонь ее возьми! — говорила Смерть, отправляясь в рай, как на виселицу. — Не знаю, что уж и сказать про господа бога, чтобы не согрешить. Совсем, видать, впал он в детство, прости господи, если уж Ивану полоумному власть такую надо мною дал. Хотелось бы мне увидеть самого господа бога, великого и всемогущего, в Ивановой турбинке; или хоть святого Петра; уж тогда бы они мне поверили. Идет она, бормоча и неся околесицу, доходит до райских врат. Как Ивана увидела, в глазах у нее потемнело, и говорит она со вздохом: — Что ж, Иван, неужто снова мне жизни не будет от турбинки твоей? — Эге-ге, имей я побольше власти, скажу по правде, глаза б тебе выколол, как черту, и на вертеле бы тебя изжарил, — отвечает Иван с досадой, — из-за тебя ведь столько народу погибло от Адама и до наших дней. Марш в турбинку, ведьма! А господу богу даже и не заикнусь про тебя, старую каргу! Ты да Адова Пятка — два сапога пара! Зубами бы вас растерзал, ласковых да пригожих. Но теперь продержу тебя взаперти, сколько влезет, сгною в турбинке! Вздыхает, охает Смерть, да что толку? Словно и не видит, не слышит ее Иван. Но вот через сколько-то времени выходит к воротам господь — посмотреть, что еще вытворяет Иван со своей турбинкой. — Ну, Иван, как живешь-можешь? Больше сюда Смерть не приходила? Опустил Иван голову, молчит, только в лице меняется; а из турбинки Смерть говорит глухо: — Вот я, господи, тут, взаперти. Выдал ты меня, бедную, Ивану полоумному на поругание! Развязал господь турбинку, выпустил Смерть и говорит Ивану: — Ну, Иван, хватит! Свой хлеб съел, свою песню спел! Конечно, милосердный ты, сердце у тебя доброе, ничего не скажешь. Но с каких-то пор, с того дня, пожалуй, как благословил я твою турбинку, стал ты вроде не тот. Чертей боярских в бараний рог скрутил. В аду такого гуляя задал, что слава о тебе пошла, как о попе-расстриге. Со Смертью пустил я тебя вытворять все, что только вздумается. Но все до поры до времени, сынок. Пришла и тебе пора умирать. Что поделаешь? Каждому свое воздать следует, и у Смерти ведь свой расчет; не так уж попусту ей воля дана, как ты думаешь. Иван, видя, что дело не шуточное, падает на колени перед господом, молит его слезно: — Господи! Прошу тебя, дай мне хоть три дня, о душе своей позаботиться, гроб себе слабой рукой изготовить и самому в него лечь, а тогда уж пусть делает со мной Смерть, что хочет, потому вижу я, что конец мне приходит: на глазах таю. Согласился господь, отобрал у Ивана турбинку и ведьме велит через три дня за душой его прийти. Остался Иван один, горем убитый, и задумался. — Ну-ка, вспомню да подсчитаю, сколько радости имел я от всей моей жизни, — говорит сам себе Иван. — В армии — одно беспокойство: Иван туда, Иван сюда! После болтался без дела — наломал дров, будь здоров! В рай пошел, из рая в ад, оттуда опять в рай. И как раз теперь, значит, никакого мне утешения! Рай мне в такое время приспичил? Ну и бедность же в этом раю! Как говорится: слава большая, котомка пустая; денег полный карман, а душу утолить нечем. Хуже наказания не придумаешь. Водки нет, табачка нет, музыки нет, гуляя нет, ни черта нет! Три денька всего жить осталось, и все, Иван, конец. Не схитрить ли как-нибудь, пока не поздно? Сидит Иван задумавшись, лоб рукой подперши, и вдруг мысль его осеняет: — Стой! Нашел, кажется, выход. Будь что будет, но только зря не будет… Все равно один мне конец! Покупает Иван на свои два рубля плотницкий инструмент, два горбыля толстых, четыре дверные петли, гвоздей, два кольца и замок здоровенный. Раз-два, смастерил себе гроб на славу, хоть царя в него клади. — Вот, Иван, последнее твое убежище, — сказал он. — Три локтя земли — все, что тебе осталось! Видишь теперь сам, сколько проку от всей этой жизни! Не успел Иван слова эти вымолвить, глядь — Смерть тут как тут: — Ну, Иван, готов? — Готов, — отвечает Иван, улыбается. — Если готов, то хорошо. Живее в гроб ложись, а то мне некогда. Меня, может, еще и другие ждут, чтобы благословила я их в дорогу. Лег Иван в гроб лицом вниз. — Не так, Иван, — говорит Смерть. — А как же? — Ложись, как мертвому подобает. Повернулся Иван набок, ноги свесил. — Ты что ж это, Иван? Тебе стрижено, а ты брито; долго ли меня держать будешь? Ложись, брат, как следует! Повернулся Иван снова лицом вниз, голову — набок, ноги свесил. — Ой, беда мне с тобою! Неужто и этого не умеешь? Видать, только на бесчинства всякие и был ты годен на этом свете. Ну-ка, вылезай, покажу тебе, безмозглая твоя башка! Вылезает Иван из гроба, стоит пристыженный. А Смерть, решив по доброте своей научить Ивана, ложится в гроб лицом вверх, ноги вытянула руки на груди сложила, закрыла глаза, говорит: — Вот так и ложись, Иван. Тут Иван, не долго думая, — хлоп! — крышку закрыл, запер на замок, взвалил гроб на плечи, понес и пустил его по широкой и быстрой реке, приговаривая: — Тут-то я тебя и прикончил. Катись, пропадай! Выйдешь из гроба, когда тебя бабушка из могилы выкопает. Отобрал у меня господь турбинку из-за тебя, так и я ж тебе удружил. — Видишь, господи боже, — сказал апостол Петр, смеясь, — чего еще надумал Иван, любимчик твоей милости? Хорошо сказал тот, кто сказал: дай дурню волю, заведет в неволю. Узрел господь дерзость Иванову, забеспокоился. Приказал он тот гроб отыскать, открыть и выпустить Смерть; а она пускай отомстит Ивану. Сказано — сделано, и когда уже и не снилось Ивану, что придется еще повстречаться со Смертью, выходит она к нему лицом к лицу и говорит: — Что ж, Иван, разве таков был наш уговор? Опешил Иван, слова вымолвить не может. — Еще дурачком прикидываешься? Эх, Иван, Иван, только долготерпение и бесконечная доброта господня могут превозмочь твои преступления и упрямство твое. Давно бы ты сгинул и стал у чертей посмешищем кабы не полюбил тебя господь, как сына родного. Знай же, Иван, что отныне сам ты будешь смерти желать, на четвереньках за мною ползать, умолять будешь душу твою прибрать, а я прикинусь, будто вовсе и забыла про тебя, оставлю тебя жить, сколько жить будут стены Голии[27] и город Нямц, чтоб увидел ты, как несносна жизнь в глубокой старости! И оставила его Смерть неприкаянным жить.
СКАЗКА ПРО ЛЕНТЯЯ
Жил-был в одном селе человек ужасно ленивый, до того ленивый, что даже пищу не разжевывал. И село, видя, что человек этот не хочет работать, хоть убей, решило повесить его, чтоб и другим не повадно было. Выбрали двух поселян, пришли они к лентяю домой, схватили его, взвалили на телегу с волами, как чурбан бесчувственный, и повезли на виселицу. Так уж было заведено в то время. Повстречалась им по дороге барыня в коляске. Увидала барыня в телеге человека, похожего на больного, пожалела его и спросила у провожатых: — Люди добрые! Видно, человек у вас в телеге больной и везете вы его, беднягу, в больницу на излечение? — Вовсе нет, барыня, — отвечал один из крестьян. — Не во гнев твоей милости, уж это такой лентяй, которому равного, верно, в целом свете нет; а везем мы его на виселицу, чтобы избавить село от лодыря. — Ай-ай-ай, люди добрые, — сказала барыня, содрогнувшись. — Не жалко разве, если погибнет бедняга, как бездомная собака? Отвезите-ка лучше его ко мне в имение; вот она, усадьба, на откосе. Есть там у меня амбар, полный сухарей. Так, на черный день припасено, избави боже! Пускай себе ест сухари и живет при моем доме. В конце-то концов, не обеднею я из-за кусочка хлеба. Должны же мы помогать друг другу. — Эй, ты, лентяй, слыхал, что барыня сказывает? — спросил один из крестьян. — Посадит тебя на откорм в амбар с сухарями. Экое счастье тебе привалило, побей тебя гром, пакость ты этакая! Скорее слезай с телеги, кланяйся барыне, ведь она тебя от смерти спасла; будешь теперь жить припеваючи у нее под крылышком. Мы-то думали тебя мылом да веревкой наградить, а барыня в милосердии своем приют тебе дает и сухари в придачу; век живи, не умирай! Заступиться за такого и кормить, как трутня, — чудеса в решете! Хорошо сказал, кто сказал: волы пашут, а лошади жрут. Да ну же, отвечай барыне либо так, либо этак, потому нет у нее времени с нами тут толковать. — А сухари-то моченые? — спросил лодырь, едва раскрывая рот и не двигаясь с места. — Что он сказал? — спрашивает барыня. — Да что сказал, милостивая барыня, — ответил второй крестьянин. — Спрашивает, сухари моченые ли? — Вот тебе и на, — удивилась барыня, — еще такого никогда не слыхала. А сам он мочить их не может? — Слышь ты, лодырь: берешься ли сам сухари мочить? — Не берусь, — отвечал лентяй. — Везите лучше дальше. Уж больно много хлопот ради брюха поганого! Говорит тогда один из крестьян: — Ваша воля, милостивая барыня, только зря вы ячмень на гусей переводите. Сами видите, неспроста, не за здорово живешь мы его на виселицу везем. Вы как думаете? Разве не взялось бы все село дружно, как один, кабы можно было его на путь направить? Но кому помогать-то? Лень — сударыня знатная, локти у ней заплатаны… У барыни тогда, при всей ее доброте сердечной, пропала охота к благодетельству, и сказала она: — Люди добрые, делайте, как бог на душу положит! А крестьяне повезли лентяя на место и повесили. Так избавился лентяй от крестьян и крестьяне от лентяя. Пусть теперь пожалуют другие лентяи в то село, если с руки им и если духу хватит. А я на седло сел, сказку сказал, как сумел.ПЯТЬ ХЛЕБОВ
Как-то шли по дороге двое знакомых. У одного в котомке было три хлеба, а у другого два. Проголодавшись, уселись они в тени ветвистой ракиты, у колодца. Достал каждый свой хлеб, и собрались они вместе пообедать, чтобы веселее было. Только вынули хлеб из котомок, подходит к ним незнакомый прохожий, здоровается и просит его попотчевать: очень ему есть захотелось, а с собой съестного из дому не прихватил и купить негде. — Садись, добрый человек, и кушай с нами, — сказали путники. — Где двое едят, там и на третьего еды станет. Не заставил себя незнакомец долго упрашивать, рядышком сел, и стали они все трое голый хлеб уписывать, студеной водой колодезной запивать, ибо другого питья у них не было. Ели они, ели втроем, пока не исчезли все пять хлебов, словно их и не было. Вынул тогда незнакомец из кошелька пять лей, протянул их наугад — тому, у кого три хлеба было, и сказал: — Возьмите, люди добрые, в благодарность за то, что накормили меня досыта; выпейте в пути по стаканчику вина или делайте с этими деньгами, что заблагорассудится. Не знаю, как и отблагодарить вас за услугу, у меня ведь от голода в глазах темно было. На первых порах не хотели они брать денег, но незнакомец настаивал, и в конце концов они согласились. Вскоре попрощался он с ними и пошел восвояси, а те остались еще — немного отдохнуть в тени под ракитой. Слово за слово, говорит один другому: — На тебе, брат, два лея. Это твоя доля, делай с ней, что хочешь. Было у тебя два хлеба, значит два лея тебе по праву иследует. А себе я три лея оставлю, потому что у меня три таких же хлеба было. — Как это? — возмутился второй. — Почему мне только два лея, а не два с половиной, сколько причитается каждому из нас? Он ведь мог ничего нам не дать, и как бы тогда было? — Тогда, — ответил первый, — моя часть услуги равнялась бы трем долям, а твоя только двум, и все тут. А этак мы и поели бесплатно и деньги у нас в кошельке с избытком: у меня три лея и у тебя два — каждому по числу его хлебов. Думаю, сам господь бог не поделил бы справедливее. — Нет, дружище, — возразил второй. — Я так считаю, что ты меня обираешь. Давай лучше в суд обратимся, и как скажет судья, так тому и быть. — Что же, давай судиться, — сказал первый, — если ты недоволен. Я уверен, что суд будет на моей стороне. Правда, от роду не таскался я по судам. Так и продолжали они путь, решив судиться; прибыли в город, где находился суд, явились к судье и рассказали ему подробно, один за другим все, как было: как шли они вместе, как сели в дороге обедать, сколько хлебов было у каждого, как поел незнакомец наравне с ними, как в благодарность оставил им пять лей и как решил один из них поделить деньги. Судья, выслушав внимательно обоих, сказал тому, кто был недоволен разделом: — Ты, значит, считаешь, что тебя обидели? — Да, господин судья, — ответил тот, — Мы и не думали брать у незнакомца деньги за еду; но раз уж так случилось, то надо было поровну поделить подарок нашего гостя. Так, по-моему, следовало поступить по справедливости. — Если уж поступить по справедливости, — сказал судья, — то будь добр, верни один лей, раз у него было три хлеба. — Вот уж этого никак не ожидал я от вас, господин судья. — возмутился истец. — Я пришел в суд справедливости добиться, а вы, блюститель закона, еще хуже меня обижаете. Если таков будет и божий суд, то не сдобровать нам всем. — Так тебе кажется, — хладнокровно возразил судья, — а на самом деле вовсе не так. Было у тебя два хлеба? — Да, господин судья, два у меня было. — А у спутника твоего было три? — Да, господин судья, три. — Питья ни у кого из вас не было? — Ничего, господин судья, кроме хлеба и студеной воды из колодца, да вознаградит господь того, кто выкопал его прохожим на радость. — Ты, кажется, сам говорил, что все поровну поели, не так ли? — Да, господин судья. — Давайте тогда подсчитаем, сколько каждый хлеба съел: предположим, что каждый хлеб был разрезан на три равных куска. Сколько кусков получилось бы из твоих двух хлебов? — Шесть кусков, господин судья. — А у спутника твоего, из трех хлебов? — Девять, господин судья. — А всего сколько бы кусков получилось? Шесть и девять? — Пятнадцать кусков, господин судья. — Много ли человек съело эти пятнадцать кусков? — Три человека, господин судья. — Так! По сколько же кусков пришлось на каждого? — По пять кусков, господин судья. — Теперь припомни, сколько было у тебя кусков? — Шесть кусков. — А съел ты сколько? — Пять кусков, господин судья. — Значит, сверх того сколько осталось? — Один только кусок, господин судья. — А теперь перейдем к твоему спутнику. Вспомни, сколько кусков получилось бы из его трех хлебов? — Девять кусков, господин судья. — А сколько из них он съел? — Пять кусков, как и я, господин судья. — А лишку сколько осталось? — Четыре куска, господин судья. — Верно! Давайте, теперь разберемся. Выходит, что у тебя один только кусок остался, а у товарища твоего — целых четыре. А всего у вас у обоих пять кусков осталось сверх того, что сами съели. — Именно пять, господин судья. — Верно ли, что пять кусков эти гость ваш поел и в благодарность за это пять лей вам оставил? — Верно, господин судья, — Ну, значит, тебе один только лей причитается за тот кусок, что у тебя лишку остался, а товарищу твоему за четыре его куска четыре лея причитается. Так что будь добр, верни ему один лей. Если же ты считаешь мой суд неправильным, то ступай к самому богу, и пусть рассудит он справедливее меня. Истец, видя, что крыть ему нечем, вернул, скрепя сердце, один лей и, пристыженный, ушел восвояси. А товарищ его, восхищенный столь мудрым решением, поблагодарил судью и вышел, разводя руками и приговаривая: — Если бы повсюду были такие судьи, которые себе очки втереть не дадут, на веки вечные закаялись бы неправедные люди по судам таскаться. Пустобрехи, именуемые защитниками, утратив возможность жить одним обманом, либо за дело бы взялись, либо всю жизнь горе бы мыкали. А добрые люди от этого бы только выиграли.Михаил Эминеску
ФЭТ-ФРУМОС ИЗ СЛЕЗЫ РОЖДЕННЫЙ
Давным-давно, когда люди, такие, каковы они нынче, были еще делом будущего… в те давние времена жил-был царь, мрачный и задумчивый, как полночь, и была у него царица, молодая и смеющаяся, как ясный полдень. Пятьдесят лет царь воевал с одним из своих соседей. Сосед давно уже умер, но оставил в наследство сыновьям и внукам своим лютую ненависть и кровавую вражду. Пятьдесят лет прошло, ослаб он от битв и страданий, как состарившийся лев. Никогда в своей жизни царь смеха не ведал, никогда не улыбнулся ни чистой детской песне, ни полной любви улыбке своей молодой жены, ни старинным побаскам и шуткам поседевших в битвах и горестях воинов. Видел он, что слабеет, чуял приближение смертного часа, а завещать свою ненависть было некому. Грустный покидал он молодую царицу на царском ложе, — ложе золоченом, но бесплодном, неблагословенном, — грустный, с тяжелым сердцем отправлялся на битву; а царица, оставшись одна, оплакивала свое одиночество горькими вдовьими слезами. Ее русые, как чистое золото, волосы спадали на белые, округлые груди, а из больших голубых глаз по белому, словно серебро лилии, лицу ручьями катились жемчужины слез. И большие синие круги ложились у нее под глазами, а на ясном лице проступали голубые прожилки, уподобляя его живому мрамору. Однажды, едва встав с постели, бросилась она ничком на каменные плиты перед глубокой нишей, в которой мерцала лампада и вечно бодрствовал одетый в серебро образ матери всех печалей. И вот мольба коленопреклоненной царицы тронула холодную икону, и из черного глаза матери божьей покатилась слеза. Царица поднялась во весь свой величественный рост, прикоснулась пересохшими губами к холодной слезе и проглотила ее. С этого мгновения она зачала. Прошел месяц, прошло два, пролетело девять, и царица родила сына, белоликого, как пена молочная, с золотистыми, точно лучи солнца, волосами. Засмеялся царь, даже солнце улыбнулось в своем огненном царстве и остановилось в небе, так что трое суток ночь не наступала, а стоял ясный и веселый полдень. Вино рекой текло из бочонков, и веселые клики потрясали свод небес. И окрестила мать ребенка именем Фэт-Фрумос из слезы рожденный. Фэт-Фрумос рос не по дням, а по часам и вырос большим и стройным, что сосна лесная. Став достаточно взрослым, повелел он кузнецам сковать палицу железную. Когда палица была готова, подбросил он ее так высоко, что расколол свод небес, а затем поймал мизинцем. Палица не выдержала удара и разломилась пополам. Тогда Фэт-Фрумос велел сделать другую, потяжелее, и забросил ее до самого облачного терема луны; упав на землю, палица не сломилась о мизинец богатыря. Довольный, Фэт-Фрумос распрощался со своими родителями и пошел войной — один против всего войска врага отцова. Надел он на тело свое царское пастушью одежду — льняную сорочку, орошенную слезами матери, шляпу, украшенную цветами, лентами и бусами, взятыми у царевен, воткнул за пояс зеленый два флуера — один для дойн, другой для хор — и, чуть забрезжила заря, пошел шагом богатырским по белу свету. В дороге он все играл дойны да хоры, да бросал вверх палицу, рассекая тучи, так что она падала далеко впереди — за день пути. Горы и долы дивились его песням, реки вздымали свои волны повыше, чтобы послушать его, ключи выворачивали из глубин свои воды, чтобы каждая капля его услышала и потом те же песни шептала долинам и цветам. Ручьи перекатывались пониже, к подножью задумчивых скал, чтобы перенять у царя-пастуха дойну любви, а сидевшие на высоких серых вершинах орлы учились у него крику боли и печали. Все вокруг замирало в удивлении, когда проходил царевич-пастух, наигрывая дойны и хоры; черные глаза девушек наливались слезами тоски, а в сердцах молодых пастухов, стоявших, опершись одной рукой о скалу, а другой о дубину, зарождалась еще более глубокая, еще более сильная тоска — тоска по жизни богатырской! Все замирало, только Фэт-Фрумос все шел да шел, песней обгоняя тоску души своей, а глазами следя за полетом палицы, сверкавшей в воздухе, словно стальной орел, словно волшебная звезда. К вечеру третьего дня палица ударилась о медные ворота; раздался сильный, долго не утихавший гул. Ворота разлетелись в щепки, и богатырь проник во двор. Взошедшая из-за гор луна купалась в большом и светлом, как ясное небо, озере, таком прозрачном, что виден был блеск золотого песка на его дне; а посреди озера, на изумрудном острове, в густой зеленой роще гордо высился беломраморный замок, столь белый и столь блестящий, что в его стенах, словно в зеркале, отражались озеро и берега, луг и роща. У ворот замка, на ясной глади озера, покачивалась золоченая ладья; в чистом вечернем воздухе звенели веселые, прекрасные звуки песен, несшихся из замка. Фэт-Фрумос вскочил в ладью и стал грести к мраморной лестнице замка. Поднявшись по лестнице, он увидел в двух нишах канделябры с сотнями светильников. В каждом светильнике горела огненная звезда. Он вошел в просторную залу, потолок которой опирался на высокие колонны и арки из чистого золота. Посреди залы стоял чудесный стол, покрытый белыми скатертями и уставленный тарелками, каждая из которых была сделана из цельного куска жемчуга. А сидевшие за столом разодетые в золоченое платье бояре были лучезарны, как дни молодости, и веселы, как добрая хора. Особенно один из них, в блестящих одеждах и с золотым, усыпанным самоцветами обручем на челе был прекрасен, как месяц тихой летней ночью. Но Фэт-Фрумос был еще прекраснее. — Добро пожаловать, Фэт-Фрумос! — молвил царь. — Слыхал я о тебе не раз, а видеть до сих пор не приходилось. — Рад, что застал тебя в добром здравии, государь, хотя боюсь, что не таким тебя оставлю. Пришел я звать тебя на битву тяжкую. Довольно лукавил ты против отца моего. — Нет, не лукавил я против отца твоего, а бился с ним в битвах честных. Но с тобою биться не стану. Повелю я лучше лэутарам, дабы передали купарам, чтоб налили нам кубки, полные вина. И свяжемся мы с тобой на братство крестовое до самой гробовой доски. Облобызались царевичи под радостные клики бояр, выпили вина и стали совет держать. Спрашивает царь Фэт-Фрумоса: — Ты кого на свете больше всего боишься? — Не боюсь я никого, кроме бога одного. А ты? — И я не боюсь никого, кроме бога да Лесовой. Эта свирепая старая ведьма страшным смерчем носится по моему царству. Где ее нога ступит, там лицо земли иссыхает, звезды в небе исчезают и города превращаются в развалины. Ходил я на нее войной, да так ничего и не добился. И чтобы не погубить все царство, пошел я с ней скрепя сердце на мировую. Вот и плачу теперь дань тяжкую — отдаю ей каждого десятого новорожденного младенца в моем государстве. Нынче она как раз должна явиться за данью. Когда пробило полночь, лица сидевших за столом помрачнели. Ибо в полночь, несясь на крыльях вихревых, со сморщенным, точно изборожденная ручьями скала, лицом, с густым темным лесом вместо волос на голове, бешено проревела над островом Лесовая. Ее глаза — две беспросветные ночи, рот ее — бездонный хаос, зубы ее — два ряда мельничных жерновов. Подлетела она с дикими воплями, да вдруг Фэт-Фрумос перехватил ее чуть пониже пояса и швырнул, что было силы, в большую каменную ступу, затем навалил на ступу кусок скалы и приковал семью железными цепями. Ведьма внутри выла и рвалась, точно ветер, в плен попавший, да ничего поделать не смогла. И снова все уселись пировать. Вдруг, взглянув в окно, увидели бояре в свете луны, как на озере вздымаются две длинные горы воды. Что бы это могло быть? А это Лесовая, не сумев выбраться из капкана, переплывала озеро, сидя в ступе, рассекая воду на две горы волн. И так она все мчалась — чертовой скалой пробивая путь по лесам, бороздя за собой землю, пока исчезла в ночной дали. Фэт-Фрумос пировал, сколько пировал, а потом, взвалив палицу на плечо, двинулся по широкому свежему следу. Шел он, шел, пока дошел до сверкавшего в лучах луны белого дома, вокруг которого раскинулся цветник. Цветы на зеленых грядках светились голубым, темно-синим и белым светом, а меж ними порхали мельчайшие мотыльки, яркие, как золотые звезды. Свет, благоуханье и нескончаемая, тихая сладкая песня, рожденная роями мотыльков и пчел, пьянили сад и дом. У входа стояли две бочки с водой, а на завалинке сидела и пряла прекрасная девица. Ее длинное белое платье казалось облачком, сотканным из света и теней; ее золотистые волосы ниспадали на спину двумя тяжелыми косами, а на светлом челе белел венок, сплетенный из ландышей. Освещенная лучами луны, она казалась окутанной золотистым туманом. Белыми, точно из белого воска, пальцами девица держала золотое веретено, второй рукой щипала серебристо-белую шерсть и пряла сверкающую тонкую нить, скорее похожую на живой луч луны, носящийся по воздуху, чем на обыкновенную пряжу. Заслышав легкие шаги Фэт-Фрумоса, девица подняла на него голубые, как озерная вода, очи. — Добро пожаловать, Фэт-Фрумос, — молвила она, прикрыв ресницами ясные очи. — Как давно я вижу тебя в своих снах! Пока мои пальцы пряли нить, думы мои ткали сон, прекрасный сон, в котором мы с тобой любили друг друга. Фэт-Фрумос, я пряла золотым веретеном, чтоб потом соткать тебе платье волшебное, счастьем подбитое. Будешь носить его… и меня любить. Из пряжи своей я сотку тебе платье, из жизни своей — жизнь, полную ласки нежной. Девица с умилением глядела на Фэт-Фрумоса, пока веретено не вывалилось у нее из рук и прялка не упала к ногам. Тогда она встала, словно смутившись сказанным, руки ее повисли, как у напроказившего ребенка, и большие глаза склонились долу. Фэт-Фрумос подошел, одной рукой обвил ее стан, второй нежно погладил волосы и лоб и прошептал: — Как ты прекрасна, как я люблю тебя! Чья ты, красавица? — Я дочь Лесовой, — вздохнула она. — Станешь ли ты любить меня и сейчас, когда узнал, кто я? Она обвила обнаженными руками его шею и долго глядела ему прямо в очи. — Какое мне дело до того, кто ты! — ответил он. — Я знаю, что люблю тебя. — Коль любишь меня, давай убежим отсюда, — сказала она, прильнув к его груди. — Потому что застанет тебя мать, — убьет, а когда ты погибнешь, так и я сойду с ума или тут же в могилу лягу. — Не бойся, — улыбнулся Фэт-Фрумос, высвобождаясь из объятий девы. — Где твоя мать? — С тех пор, как вернулась, все мечется в ступе, в которую ты ее засадил, и грызет зубами цепи. — Фэт-Фрумос, — добавила девица, и две большие слезы засверкали в ее глазах, — подожди, не ходи к ней. Прежде я научу тебя, как победить мою матушку. Видишь вот эти два бочонка? В одном из них вода, в другом — сила. Давай-ка мы их поменяем местами. Матушка, когда устает в сражении со своими врагами, кричит: "Погоди, давай-ка испьем водицы!" Тогда она пьет силу, а враг ее — простую воду. Вот мы и поменяем бочонки местами, а она, не зная об этом, во время боя с тобой будет пить простую воду. Сказано — сделано. Бросился Фэт-Фрумос туда, где ведьма в ступе ворочалась. — Как дела, старуха? — крикнул он ей. Ведьма со злобы рванулась всей силой, цепи на ступе оборвались, и она подскочила до самых туч. — А! Добро, что ты явился, — молвила она, вернувшись на землю. — Ну, теперь выходи на бой, сейчас посмотрим, кто из нас сильнее. — Давай! — согласился Фэт-Фрумос. Перехватила его Лесовая вокруг пояса, мигом вытянулась до самой тучи и швырнула вниз так, что он вошел в землю по щиколотки. Фэт-Фрумос тоже схватил ее и так ударил об землю, что вбил по колени. — Погоди, давай испьем водицы! — попросила уставшая Лесовая. Остановились они передохнуть. Ведьма выпила простой воды, а Фэт-Фрумос испил силы; благодатный огонь разлился у него по жилам и укрепил ослабевшие мышцы. С удвоенной силой железными руками схватил он старуху и вбил ее в землю по самое горло. Затем треснул палицей по голове и мозги по ветру развеял. Хмурые тучи обволокли небо, застонал холодный ветер, маленький домик содрогнулся и заскрипел всеми стропилами. Червонные змеи с треском рванули черные полы тучи, волны потоков зарокотали, зловеще загрохотал гром, словно пророча гибель. Сквозь густую, непроглядную тьму Фэт-Фрумос разглядел белеющую рядом серебристую тень — бледную, с распущенными золотыми волосами, с поднятыми ввысь руками. Он подошел к ней и обнял. Подавленная страхом, дева припала к нему и спрятала холодные руки у него на груди. Желая ее разбудить, от стал целовать ее глаза. Тучи в небе разорвались в клочья, пламенно-красная луна выглянула в просвет. И Фэт-Фрумос увидел, как на его груди зажигаются две голубые звездочки, ясные и удивленные, — глаза его любимой. Он схватил ее на руки и побежал сквозь бурю. А она положила голову к нему на грудь и казалась спящей. Добежав до царского сада, Фэт-Фрумос уложил ее в ладью, нарвал травы и цветов и, устроив ей мягкое ложе, перевез через озеро, словно в колыбели. Взошедшее на востоке солнце любовно на них глядело. Ее намокшее от дождя платье прилипло к округлому, стройному телу, ее влажное лицо было бледно, точно белый воск, сплетенные руки лежали на груди, рассыпавшиеся волосы закрывали шею, глубоко впавшие глаза была закрыты — она была прекрасна, но казалась мертвой. Фэт-Фрумос положил на ее ясный белый лоб несколько голубых цветков, затем сел рядом и заиграл тихую дойну. Небо ясное, как море, жгучий шар солнца, благоуханье свежей травы и цветов усыпили девицу глубоко, и видела она ясные сны под сладкую мелодию флуера. Солнце достигло зенита, все вокруг молчало и Фэт-Фрумос прислушивался к ее спокойному дыханию, теплому и влажному. Он тихо склонился и поцеловал ее в щеку. Тогда она открыла глаза, из которых еще не исчезли видения сна, и, сладко потянувшись, спросила, улыбаясь: — Ты здесь? — Нет, меня здесь нет, разве ты не видишь, что меня здесь нет? — ответил Фэт-Фрумос, плача от счастья. Она протянула руку и обняла его. — Вставай, вставай! — сказал Фэт-Фрумос, лаская ее. — Видишь, уже полдень. Она встала, откинула волосы со лба на спину, Фэт-Фрумос обнял ее стан, она обвила его шею рукою, и так они прошли по грядкам цветов и вошли в мраморный царский дворец. Фэт-Фрумос подвел девицу к царю и сказал, что это его нареченная. Царь улыбнулся, затем взял Фэт-Фрумоса за руку, словно хотел ему поведать тайну, и отвел к большому окну, сквозь которое было видно обширное озеро. Не сказал царь Фэт-Фрумосу ни слова, а только глядел в удивлении на озерную гладь и в глазах его появились слезы. Белый лебедь, раскинув крылья, точно серебристые паруса, и окунув голову в воду, рассекал ясное зеркало озера. — Ты плачешь, царь? — спросил Фэт-Фрумос. — Отчего же? — Фэт-Фрумос, — ответил царь, — добро, которое ты мне сделал, я не смогу оплатить даже собственной жизнью, как бы она мне ни была дорога. И все же я попрошу у тебя еще большего. — Чего именно, государь? — Видишь ты этого лебедя, влюбленного в волну? Я молод, мне следовало бы любить жизнь, и все же сколько раз мне хотелось наложить на себя руки. Люблю я девицу-красавицу с задумчивыми глазами, милую, как прекрасный сон. Она дочь Лютня, человека гордого и дикого, который всю жизнь охотится по лесам вековечным. О! Насколько он свиреп, настолько прекрасна его дочь. Все мои попытки похитить ее оказались тщетными. Попытайся это сделать ты! Фэт-Фрумосу не хотелось и с места сдвинуться. Но, как и всякий витязь, он дорого ценил братство крестовое, дороже собственной жизни, дороже любимой невесты. — Царь пресветлый, много счастья у тебя было в жизни, но в одном тебе особенно повезло: в том, что побратался ты с Фэт-Фрумосом. Ладно, пойду похищать дочь Лютня! Выбрал себе Фэт-Фрумос коней ретивых, коней с ветровой душою, и стал готовиться в поход. Тогда его нареченная — звали ее Иляной — прошептала ему на ухо, нежно целуя: — Не забывай, Фэт-Фрумос, что пока тебя здесь не будет, я не перестану плакать. Глянул он на нее с жалостью, приласкал и, вырвавшись из ее объятий, вскочил в седло и умчался. Ехал он по кодрам пустынным, по горам с заснеженным челом. Ночью, когда меж древних скал появилась бледная, как лицо мертвой девы, луна, перед его глазами проплывали то повисшие в небе чудовищные лохмотья, окутывающие вершину какой-нибудь горы, то мрачная руина былого — разрушенный, разнесенный по камешкам замок. Когда рассвело, Фэт-Фрумос увидел, что цепь гор переходит в необозримое зеленое море, гладь которого лениво и звучно бороздят тысячи искристых волн; и сколько ни глядел он вдаль — только синее небо да море зеленое. В конце горного кряжа прямо над морем нависла величественная гранитная скала. А на ней, точно птичье гнездо, приютилась прекрасная крепость, столь белая, что казалась посеребренной. В арчатых стенах сверкало множество окон; одно из них было открыто, и Фэт-Фрумос увидел среди горшков с цветами смуглую голову девушки, с мечтательным, как летняя ночь, лицом. Это была дочь Лютня. — Добро пожаловать, Фэт-Фрумос, — вскрикнула девушка и, соскочив с окна, открыла ему ворота замка, в котором она жила одна-одинешенька, точно дух пустыни. — Этой ночью мне снилось, будто говорила я со звездой, и звезда мне поведала, что ты придешь посланцем от царя, который меня любит. В большой зале замка, в пепле очага, сидел на страже кот семиглавый. Когда одна голова мяукала, слышно было за день пути, а когда все семь мяукало, слышно было за семь дней пути. Лютень, днем и ночью пропадая на своей дикой охоте, отдалился от замка на день пути. Фэт-Фрумос взял девицу на руки, посадил ее на коня, и помчались они вдвоем вдоль пустынного берега морского, точно две едва уловимые воздушные тени. Но у Лютня, высокого и сильного человека, был волшебный конь о двух сердцах. Кот в замке замяукал одной головой, а конь Лютня заржал своим бронзовым голосом. — В чем дело? — спросил Лютень коня своего волшебного. — Иль тебе добрая жизнь надоела? — Не надоела мне добрая жизнь, а вот с тобой худо приключилось. Фэт-Фрумос дочь твою увез. — Сильно нам нужно спешить, чтобы нагнать их? — Можно и поспешить, а можно и не очень. Нагнать их нетрудно. Вскочил Лютень в седло и помчался, точно страшное привидение. Вскоре он догнал беглецов. Биться с Фэт-Фрумосом Лютень не стал, так как сам был христианином и нечистой силы в нем не было. — Фэт-Фрумос, — молвил Лютень, — больно уж ты красив, и мне тебя жаль. Теперь я тебе ничего не сделаю, но в другой раз… помни! И, посадив дочь к себе на коня, исчез, будто ветер, будто его и вовсе не было. Но Фэт-Фрумос не зря был богатырем и не зря запомнил дорогу назад. Он вернулся и снова застал девушку одну. И хотя та была еще более грустна и заплакана, теперь она казалась еще красивее. Лютень опять уехал на охоту за два дня пути. На сей раз Фэт-Фрумос взял других коней, прямо из конюшни Лютня, и увез девицу ночью. Мчались они, как быстрые лучи луны по высоким морским волнам, мчались сквозь холодную и пустынную ночь, как мчится милый сон; но в беге своем расслышали длинное двуголовое мяуканье кота, что остался в замке. Затем им показалось, будто и шагу дальше ступить не могут, подобно тому, как порой хочешь побежать во сне и не можешь. Затем их обволокло облако пыли — это Лютень мчался к ним во весь опор. Брови его были насуплены, лицо было страшным. Не проронив ни звука, он схватил Фэт-Фрумоса, подбросил до самых черных грозовых облаков и, забрав свою дочь, растаял в ночи. Фэт-Фрумоса сожгли молнии и только оставшаяся от него горсточка пепла упала на горячий песок пустыни. Но из пепла возник хрустальный ручей и потекли его воды по алмазным песчинкам; и выросли по берегам ручья густые зеленые деревья, окутав его прохладной тенью и приятным благоуханьем. Если бы кто-нибудь мог понять голос ручья, он узнал бы, что тот в нескончаемой дойне оплакивает златокудрую Иляну, нареченную Фэт-Фрумоса. Да кто может понять голос ручья в этой пустыне, куда до сих пор нога человечья не ступала? В те давние времена господь ходил еще по земле. Однажды шли по пустыне два человека… Это были господь и святой Петр. У ручья господь напился воды и освежил лицо и руки. А когда они пошли дальше, святой Петр сказал: — Господи, сделай так, чтоб этот ручей стал тем, чем он был раньше. — Аминь! — сказал господь, подняв руку, и путники ушли. Как по мановению волшебного жезла, исчезли и деревья и ручей, а Фэт-Фрумос, очнувшись от долгого сна, встал и огляделся вокруг… Тут он вспомнил, что пообещал похитить дочь Лютня, а коль богатырь пообещал сделать что-либо, нелегко ему от своего отступиться. Пошел он снова в путь-дорогу и к вечеру добрался до замка Лютня, огромной тенью высившегося в вечерних сумерках. Вошел в замок и застал дочь Лютня всю в слезах. Как увидела она Фэт-Фрумоса, посветлело ее лицо, точно волна под ярким лучом. Рассказал он ей, как воскрес, а она ему и говорит: — Украсть ты меня все равно не сможешь, пока не добудешь такого же коня, как у моего батюшки, — о двух сердцах в груди. Но я сегодня выведаю у отца, где он взял своего коня, дабы и ты себе добыл такого. А пока суд да дело, чтобы отец не застал тебя со мной, я превращу тебя в цветок. Сел Фэт-Фрумос на стул, девица пошептала над ним заклинание нежное, и превратился он в темно-алый, точно спелая вишня, цветок. Упрятала его дочь Лютня среди прочих цветов на подоконнике и весело запела, так что весь замок зазвенел. Как раз в это время вернулся и Лютень. — Веселишься, дочь моя?.. А отчего ты так весела? — спросил он. — Оттого, что нет больше на свете Фэт-Фрумоса и некому меня похищать, — ответила она ему смеясь. Сели они ужинать. — Отец, — спросила дочь, — а где ты взял того коня, на котором на охоту ездишь? — Тебе-то зачем знать? — насупил брови Лютень. — Ты прекрасно понимаешь, — ответила дочь, — что мне захотелось узнать это просто так. Теперь ведь нет уже Фэт-Фрумоса и некому меня похищать. — А ты знаешь, что я ни в чем не могу тебе противиться, — сказал Лютень. — Далеко-далеко у берега морского живет одна старушка, у которой есть семь кобыл. Она нанимает людей, чтоб стерегли табун по году (хотя год у нее длится только три дня). Коли кто хорошо стережет, она разрешает ему выбрать себе в награду жеребенка, а коль плохо — убивает его и голову на кол сажает. Но даже и тех, кто хорошо стережет, она все равно старается обхитрить: вытаскивает из всех коней сердца и отдает их одному, так что человек почти всегда выбирает себе коня без сердца, который будет похуже любой обыкновенной клячи… Ты довольна, дочь моя? — Довольна, — ответила она улыбаясь. В тот же миг Лютень набросил ей на лицо легкий и пахучий красный платок. Дочь долго глядела отцу в глаза, как человек, который пробуждается от глубокого сна и ничего вспомнить не может. Она забыла все, о чем ей рассказал отец. Но цветок на окне подслушивал и подглядывал сквозь листву, точно красная звезда сквозь просветы в облаках. На следующее утро Лютень снова уехал на охоту. Девица поцеловала цветок, зашептала над ним заклинание, и Фэт-Фрумос возник перед ней, будто из-под земли. — Ну, что ты узнала? — спросил он. — Ничего не помню, — с грустью ответила девица, приложив ладонь ко лбу. — Все забыла. — А я все слышал. Прощай, дитя мое. Скоро увидимся снова. Сказав это, Фэт-Фрумос вскочил на коня и умчался в пустыню. Солнце пекло немилосердно. Неподалеку от леса Фэт-Фрумос увидел вдруг в раскаленном песке комара, корчившегося в смертных муках. — Фэт-Фрумос, — пропищал комар, — возьми меня с собой и отвези в лес. Когда-нибудь и я тебе сгожусь. Я царь комаров. Взял Фэт-Фрумос комара и довез до леса, через который пролегал его путь. Проехал он лес, выехал на пустынный берег морской и вдруг увидел в песке обожженного солнцем рака; рак совсем уж обессилел и не мог сам до воды дотащиться. — Фэт-Фрумос, — проговорил рак. — Брось меня в море. И я тебе когда-нибудь сгожусь. Я царь раков. Бросил его Фэт-Фрумос в море и поехал своей дорогой. Под вечер подъехал он к ветхой землянке, крытой конским навозом. Вокруг землянки вместо забора торчали длинные острые колья и на шести из них болтались человечьи головы, а седьмой без головы покачивался на ветру и кричал: "Голову! голову! голову! голову!" На завалинке, на драном тулупе, лежала сморщенная старуха, положив седую, как пепел, голову на колени служанке. Служанка искала у нее в волосах. — Желаю вам здравствовать, — молвил Фэт-Фрумос. — Добро пожаловать, парень, — ответила старуха, вставая. — С чем пожаловал? Чего здесь ищешь? Не хочешь ли кобыл моих покараулить? — Хочу! — Мои кобылы пасутся только ночью… Вот прямо сейчас можешь их выгонять на пастбище… Эй, девка! Накорми-ка парня той едой, что я состряпала и отправь его. Рядом с землянкой был погреб. Фэт-Фрумос вошел туда и увидел семь чудесных черных кобыл, как семь черных ночей; они еще отроду не видывали света белого. Кобылы ржали и рыли землю копытами. Весь день проведя натощак, Фэт-Фрумос поел то, что дала ему старуха, затем, сев верхом на одну из кобыл, погнал табун в прохладную ночную тьму. Вскоре им стал овладевать свинцовый сон, в глазах помутилось и Фэт-Фрумос повалился на траву, точно мертвый. Проснулся он только перед рассветом следующего дня. Глянул вокруг, а кобыл и след простыл. Он уж представлял свою голову на колу, как вдруг вдали, на опушке леса, появились все семь кобыл, гонимые целым роем комаров. Фэт-Фрумос услышал тонкий голосок: — Ты мне сделал добро, и я тебе добром отплатил. Как увидела старуха, что табун домой возвращается, чуть не взбесилась от злости. Стала она все вверх ногами переворачивать и ни в чем не повинную девушку колотить. — Что с вами, матушка? — спросил Фэт-Фрумос. — Ничего, — ответила старуха. — Так вот, напало на меня. На тебя я не сержусь… даже премного тобой довольна. Подалась затем она на конюшню и стала кобыл колотить да покрикивать: — Прячьтесь получше, побей вас кочерга, чтоб он не мог вас найти, заешь его леший, задави его смерть! Поехал Фэт-Фрумос табун пасти и в следующий вечер, да опять свалился в траву и проспал чуть не до утра. Проснулся — кобыл и след простыл. Хотел он было в отчаянии бежать, куда глаза глядят, да вдруг видит — поднимаются кобылы со дна морского и тьма-тьмущая раков их клешнями подгоняет. — Ты мне добро сделал, — расслышал Фэт-Фрумос чей-то голос, — и я тебе тем же отплатил. Погнал он коней домой, и снова повторилось все, как в прошлый раз. А днем подошла к нему служанка и, пожимая руку, шепнула: — Я знаю, что ты Фэт-Фрумос. Ты не ешь тех яств, что старуха стряпает, она в них сонного зелья кладет. Я тебе другую еду принесу. Приготовила служанка втайне еду, накормила Фэт-Фрумоса, а под вечер, когда он стал табун на пастбище выгонять, то почувствовал себя бодрым, как никогда. В полночь вернулся он домой, загнал кобыл на конюшню, запер их и сам вошел в землянку. В печи еще тлело несколько углей. Старуха лежала, растянувшись на лавке, и казалась мертвой. Фэт-Фрумос подумал, что она и впрямь умерла и стал ее трясти. А она продолжала лежать неподвижно, как бревно. Тогда он разбудил спавшую на печи служанку. — Взгляни-ка. — сказал он ей, — старуха-то умерла. — Вот еще! Так она и умрет! — вздохнула девушка. — Теперь она, верно, кажется мертвой. Сейчас полночь… смертный сон сковал ей тело… а душа ее, кто знает, по каким путям-дорогам носится да черное колдовство ткет. До самых петухов будет она сосать кровь умирающих или опустошать души несчастных… Да, бэдика, завтра исполняется год твоей службы. Возьми ты и меня с собой, могу тебе в пути сгодиться. Избавлю я тебя от многих бед, которые старуха тебе готовит. Служанка достала со дна ветхого ларя точильный камень, щетку и платок и отдала ему. На следующее утро вышел срок службы Фэт-Фрумоса. И должна была старуха отдать ему одного из своих коней и отпустить с миром. Пока он завтракал, ведьма ушла на конюшню, вытащила сердца у всех семи кобыл и вложила их в жалкого трехлетка — кожа да кости. Фэт-Фрумос встал из-за стола и, по уговору со старухой, пошел себе коня выбирать. Черные кобылы, у которых старуха вытащила сердца, лоснились от жиру. А тощий трехлеток, хранивший все сердца, лежал в углу на куче навоза. — Вот этого беру, — сказал Фэт-Фрумос, показывая на трехлетка. — Как же, прости господи, что же ты у меня — даром служил? — воскликнула хитрая старуха. — Как же тебе не получить то, что причитается? Выбери одну из этих прекрасных кобыл, бери любую, какая приглянется. — Нет, мне этот приглянулся, — настаивал Фэт-Фрумос на своем. Старуха бешено заскрипела зубами, но затем сжала челюсти, точно старые мельничные жернова, чтоб не брызнул изо рта яд ее души презлющей. — Ладно, бери, — согласилась она наконец. Фэт-Фрумос вскочил на коня, вскинул палицу на плечо и полетел со скоростью мысли, так что, казалось, будто вихрь несется по пустыне, вздымая тучею песок. На опушке леса его ожидала сбежавшая служанка. Он поднял ее на коня, усадил за своей спиной и снова понесся во весь опор. Ночь обволокла землю черной своей прохладой. — Мне спину жжет! — вскрикнула вдруг девушка.Фэт-Фрумос оглянулся и увидел, что их нагоняет огромный зеленоватый смерч с двумя неподвижными огненными глазами. Красные лучи этих глаз жарким пламенем пронизывали девушку насквозь. — Брось щетку! — сказала девушка. Фэт-Фрумос послушался. И сразу же за ними вырос дремучий черный лес, полный шепота листьев и завывания голодных волков. — Вперед! — крикнул Фэт-Фрумос своему коню, — и конь понесся в ночной тьме, будто демон, гонимый проклятьем. Бледная луна проглядывала сквозь серые облака, словно ясный лик сквозь смутные и холодные сны. Фэт-Фрумос все летел и летел. — Мне спину жжет! — глухо простонала девушка, словно долго уже терпела молча. Фэт-Фрумос оглянулся и увидел огромную серую сову со сверкающими красными глазами, точно две молнии, прикованные к туче. — Брось точильный камень! — велела девушка, и Фэт-Фрумос бросил камень. И сразу, как из-под земли, выросла за ними исполинская серая скала, прямая, недвижная, словно застывшая в страхе, с вершиной, упершейся в облака. Фэт-Фрумос несся по воздуху так быстро, что ему казалось, будто он не на коне скачет, а падает с небесных высот в бездонную пропасть. — Жжет меня! — снова вскрикнула девушка. Ведьма просверлила скалу и теперь пролезала в отверстие струйкой дыма, на переднем конце которой пылал уголек. — Брось платок! — сказала девушка, и Фэт-Фрумос послушался. Вдруг он увидел за собой обширное прозрачное и глубокое озеро. На его лучистом, как зеркало, дне купались серебряная луна и огненные звезды. Тут Фэт-Фрумос расслышал в вышине колдовские звуки и поднял взор к облакам. Высоко в небе, за два часа пути, тихо-тихо плыла на медных крыльях старуха Полночь. Когда ведьма бешеными взмахами доплыла до середины белого озера, Фэт-Фрумос бросил свою палицу ввысь и перебил Полночи крылья. Та камнем повалилась к земле и жалобно прокаркала двенадцать раз. Луна спряталась за тучи, и ведьма, охваченная своим свинцовым сном, погрузилась на волшебное дно неведомого озера. И всплыла над водой длинная черная трава. Эта была проклятая душа ведьмы. — Мы спасены! — сказала девушка. — Мы спасены! — сказал конь о семи сердцах. И добавил: — Хозяин, ты сбил Полночь на землю на два часа раньше положенного ей срока, и я чувствую, что у меня под ногами песок колеблется. Сейчас скелеты, похороненные в песках пустыни, восстанут из могил и полетят на луну справлять шабаш. В такое время опасно ездить. Ядовитый и холодный дух мертвецов может нас убить. Лучше ложитесь спать, а я тем часом слетаю обратно к матери, пососу молока огненного из ее сосков и снова стану красивым на диво. Фэт-Фрумос послушался коня, соскочил с седла и расстелил свой плащ на горячем еще песке. Но странное дело… У девушки глаза углубились в орбиты, скулы обострились, смуглая кожа стала синей, рука стала тяжелой, как свинец, и холодной, как лед. — Что с тобой? — спросил Фэт-Фрумос. — Ничего, ничего, — ответила она угасающим голосом и прилегла на песок, дрожа, точно в горячке. Фэт-Фрумос отпустил коня и лег на плащ. Вскоре он уснул. И все же ему казалось, будто он не спит. Будто веки его покраснели и стали прозрачными и он видел сквозь них, что луна становится все больше и больше, опускаясь к земле, и, наконец, превращается в подвешенную к небу сверкающую крепость, в которой трепещут огнем тысячи красных окон. А от луны нисходит к земле царская дорога, покрытая серебряной галькой, посыпанная пылью лучей… Затем ему почудилось, будто лежавшая рядом с ним девушка тихо поднимается, тело ее распыляется по воздуху и остаются одни только кости; окутанная серебряным плащом, она выходит на сверкающую дорогу, ведущую к луне, и уходит в неясный мир теней, откуда сошла на землю, дав себя сманить колдовством старой ведьмы. Затем его веки позеленели, почернели, и больше он уж ничего не увидел. Когда он открыл глаза, солнце стояло высоко в небе. Девушки не было и наяву. Но в горячей пустыне ржал его красивый, сверкающий конь, опьяненный золотым светом солнца, который ему теперь впервые довелось увидеть. Фэт-Фрумос вскочил в седло и, едва успев продумать две-три радостные думы, очутился перед замком Лютня. На сей раз Лютень оказался далеко, за семь дней пути. Взял Фэт-Фрумос его дочь и усадил на коня, впереди себя. Она обвила руками его шею и спрятала голову у него на груди. Длинные полы ее белого платья касались в полете песка пустыни. Они так быстро летели, что казалось, будто пустыня и волны морские бегут вспять, а они стоят на месте. И только еле-еле доносилось мяуканье всех семи голов кота. Далеко в лесу Лютень услыхал ржанье своего коня. — Что случилось? — спросил он. — Фэт-Фрумос украл твою дочь, — ответил вещий конь. — Догоним мы его? — удивленно спросил Лютень. Он ведь знал, что убил Фэт-Фрумоса. — Ей-же-ей, нам его не догнать, — ответил конь. — Теперь он скачет, верхом на одном из моих братьев о семи сердцах, а я только о двух. Лютень вонзил коню шпоры глубоко в бока и тот, вздрогнув, помчался как вихрь. Завидев Фэт-Фрумоса далеко в пустыне, Лютень и говорит коню своему: — Крикни своему братцу, пусть забросит седока в облака и идет служить ко мне. Буду я его кормить орехами лущеными и поить молоком сладким. Проржал конь Лютня своему братцу то, что ему было велено, а тот и передал все Фэт-Фрумосу. — Передай своему братцу, — велит Фэт-Фрумос коню, — пусть забросит седока в облака и идет ко мне служить. Буду я его кормить углями раскаленными, буду я его поить пламенем жгучим. Проржал конь Фэт-Фрумоса братцу своему, что было велено, и тот забросил Лютня в облака. Окаменели тучи небесные и превратились в красивый серый замок; а сквозь два просвета в тучах глядели голубые, как небо, глаза и метали длинные молнии. Это были глаза Лютня, сосланного в царство поднебесное. Фэт-Фрумос приструнил скакуна и пересадил девицу на коня ее отца. Еще день пути, и подъехали к прекрасному царскому замку. А там все считали Фэт-Фрумоса погибшим и поэтому, когда распространилась весть о его возвращении, день нарядился в воздушное платье из прозрачного света, а люди толпились и гомонили, точно нива пшеничная на ветру. Но что стало за это время с Иляной? Едва только Фэт-Фрумос уехал, она закрылась в саду с высоким железным забором, и там, ступая по холодным каменным плитам или склонив голову на кусок кремня, все лила жемчужные слезы и собирала их в золотую лохань. За цветами в саду никто не ходил, никто их не поливал: на голом камне, под палящим зноем дня и сухим холодом ночи выросли бледные и хилые цветы с желтыми листьями — цветы горя. Глаза царицы Иляны ослепли от слез и ничего уже не видели; ей только казалось, будто в сверкающей лохани, полной ее слез, она видит милый образ нареченного. Наконец глаза ее, два пересохших ручья, перестали лить слезы. Кто бы увидел ее длинные распущенные волосы, точно складки золотой мантии спадавшие на холодную грудь, кто бы увидел ее лицо, на котором словно долотом было высечено беспредельное горе, тот мог бы ее счесть окаменевшей феей озера, лежавшей в песчаной могиле. Но едва она заслышала шум приближения Фэт-Фрумоса, как лицо ее прояснилось; она зачерпнула из лохани горсть слез и обрызгала сад. Словно по волшебству, желтые листья деревьев и цветов стали изумрудно- зелеными. Грустные и блеклые цветы побелели и засверкали жемчужинами, и от этого крещения слезами родились белые ландыши. Слепая царица тихо двинулась между грядок и, собрав множество ландышей, расстелила их около лохани, соорудив ложе из цветов. В этот миг вошел Фэт-Фрумос. Она бросилась к нему на шею, онемев от счастья, и стала разглядывать его своими закрытыми слепыми глазами, которыми ей так бы хотелось впитать его душу. Затем она взяла его за руку и подвела к лохани, полной слез. Ясная луна всходила на небе, словно лик золотой. В вечерней тиши Фэт-Фрумос умыл лицо в лохани со слезами, укутался плащом, сотканным Иляной из лунных лучей, лег на ложе из цветов и уснул. Царица легла рядом с ним и снилось ей, будто две голубые звезды сорвались с неба и сели к ней на лоб. Наутро она проснулась зрячей. На следующий день была помолвка царя с дочерью Лютня. А еще через день была назначена свадьба Фэт-Фрумоса. Рой лучей слетел с неба, и рассказали лучи лэутарам, как поют ангелы при посвящении в сан святого; несметные волны поднялись со дна озера и рассказали, как поют нимфы, когда желают добра людям. И так лэутары научились мастерски играть и хоры, и здравицы. Пламенная роза, серебряные лилии, белые, как жемчуг, ландыши и все другие цветы собрались на совет, и каждый цветок высказал своим запахом мнение о том, каким должно быть платье невесты. Тайну свою они поведали любезному мотыльку всинем, расшитом золотом платье. А тот полетел и стал кружиться над лицом спящей царицы, пока она не увидела в ясном сне, точно в зеркале, как ей следует одеться. Увидев себя столь прекрасной, она улыбнулась. Жених надел сорочку, сотканную из лунных лучей, пояс, сплетенный из нитей жемчуга, и плащ, слепленный из белых снежинок. И сыграли они свадьбу славную и прекрасную, подобной которой до тех пор свет не видывал. И прожили потом в мире и покое много счастливых лет; а если верно то, что говорят люди, будто для Фэт-Фрумоса бег времени нипочем, то, может быть, живут еще и поныне.
КЭЛИН ДУРЕНЬ
Жил-был царь, и имел он трех дочерей. До того были прекрасны царевны, что солнце красотой своей затмевали. Впрочем, старшая и младшая еще так-сяк, а средняя была так красива, что ни в сказке сказать, ни пером описать. Много царевичей и сынков генеральских сватали ее, только царь никому отдать не захотел. Вот однажды пришли к нему три витязя сватать царевен, но он и им отказал. Вышли они на улицу, и стал один из них свистеть. Свистел он, свистел, пока собралось облако большое, укрыло и их, и царевен, и похитили парни дочерей царских. Тогда царь разослал по всему царству гонцов с такой вестью: кто найдет царевен, за того он их замуж выдаст. И всем, кто пойдет царевен искать, будет выдано денег немного и платье в дорогу. А в одном из селений этого царства жил-был мужик и имел он трех сыновей. Двое были так-сяк, а третий — дурак, сидел день-деньской у печи, в золе ковырялся. И прозвали его Кэлин дурень. Вот говорят старшие братья: — Пойдем-ка и мы царевен искать. А Кэлин себе: — Возьмите и меня с собой. Братья согласились: — Идем. Смастерили братья лук и договорились: куда стрела долетит, там и привал делать. Выстрелил старший, шли они дня два, пока до стрелы дошли. Выстрелил средний и опять дня два прошли. А как выстрелил Кэлин дурень, пришлось им идти днем и ночью целых три месяца. Так долго они шли, что стерся кремень и огниво сбилось. Только-только и хватило в последний раз костер разжечь. И порешили братья так: пока двое будут спать, пусть третий огонь караулит. А коли погаснет костер, виновному голову отрубить. Улеглись младшие братья спать, а старший караулить остался. Вдруг в полночь слышит он вой страшнющий. Это прилетел дракон трехголовый. — Как ты смел без позволения ступить в мою вотчину? Выходи на бой! — Давай! Бились, бились, пока он одолел дракона и посек его головы на три груды мяса. Тут проснулись младшие братья. — Вот вы спали, а я, глядите, какой бой выдержал. На следующую ночь остался средний караулить. И опять в полночь раздался страшный вой. Это прилетел дракон четырехголовый. — Как ты смел без позволения ступить в мою вотчину? Выходи на бой! — Давай! Убил парень дракона и головы его посек на четыре груды мяса. А когда проснулись братья, стали старшие наказывать Калину дурню, как следует огонь караулить. На третью ночь его черед был. Только полночь пробила, слышит он вой престрашный. На сей раз прилетел дракон о восьми головах. — Давай, — говорит Кэлин дурень, — выходи на бой! А дракон был волшебный и знал о нем. — Давай! Бились они, бились, начал уже дракон поддаваться. Да отсек у него Кэлин дурень ухо, хлынула кровь и костер загасила. Стали они в темноте биться и, наконец, одолел Кэлин дурень дракона и посек его головы на восемь груд мяса. Теперь как быть? Огня нет. Пошел он, горемычный, по лесу, пока дошел до дерева высокого, залез на самую макушку и увидел вдали отсвет пламени. Слез с дерева и пошел туда огня добывать. Глядь, а навстречу человек. — Здравствуйте. — Здравствуйте. — Ты кто будешь? — Я Добрый вечер. Связал его Кэлин дурень по рукам и по ногам, привязал к дереву и пошел дальше. Шел он, шел и опять человека встретил. — Доброй ночи. — Доброй ночи. — Ты кто будешь? — Я Полночь. Связал Кэлин дурень и этого и пошел дальше. Идет и опять человека встречает. — Доброй ночи. — Доброй ночи. — Ты кто будешь? — Я Рассвет. Связал — и третьего. А связал он их, чтобы утро не наступило, пока он не вернется с огнем. Дошел он, наконец, до места. Глядит — яма вырыта, а над ней, на треноге — котел огромный. В котле варились две, а то и три коровы, а около треноги пеклась лепешка большущая. Вокруг костра спали двенадцать драконов и две драконши-матери. Положил Кэлин дурень пару угольков в жестянку да в трубку уголек и пустился было в обратный путь. Тут ему в нос такой вкусный запах ударил, что он вытащил кусок мяса из котла да невзначай капнул кипятком одному дракону на ухо. Дракон страшно взвыл, все проснулись и схватили Кэлина дурня. Порешили драконы убить его, а он им и говорит: — Прошу вас, господа почтенные, отпустите меня с миром, бедный я человек. Отвечают ему драконы: — Коли приведешь нам дочь Рыжего царя, отпустим. — А отчего вы ее сами себе не возьмете? — спрашивает Кэлин. — Вас много, и вы сильнее. — Оттого, что мы нечистые духи, а у царя есть волшебные петух и щенок. Только мы ко дворцу подходим, петух начинает кукарекать, а щенок лаять, и приходится нам бежать. А тебе сподручнее будет, ты человек обыкновенный. Но Кэлин дурень хитрый был: — Пойдемте и вы со мной, я человек обыкновенный, и петух не запоет, и щенок не залает. Тут Кэлин дурень увидел какого-то добра молодца, за руки привязанного к дереву, а как двинулись они в путь, добрый молодец рванулся, что было сил, руки оторвались и на дереве повисли, а сам он удрал. Шли они, шли да и дошли до ворот царского дворца. То были большущие железные ворота, и никто, кроме Кэлина дурня, перелезть через них не мог. Залез он на ворота да и говорит драконам: — Давайте-ка я вас по одному во двор перенесу. Стал он их по одному переносить да во дворе головы им мечом рубить, пока всех не перебил. Потом сам во двор зашел. А царь так надеялся на крепость стен и ворот, что ни одну дверь во дворце не запирал. Поднялся Кэлин дурень по лестнице, — ступеньки все золотые, самоцветами разукрашенные, — и вошел в опочивальню царевны. На дворе ночь была лунная, ясная. Луна и опочивальню царевны освещала. Так была хороша царевна, что и в сказке не рассказать. Поцеловал Кэлин дурень царевну, снял у нее с пальца перстенек и вышел. Проходя мимо порубленных змеев, отрезал у всех двенадцати кончики языков, завязал в узелок и спрятал; потом перелез через ворота и пошел своей дорогой. Шел он, шел, пока до котла дошел. Одну драконшу ему удалось поймать, и он сварил ее, а вторая сбежала. Взял он одним мизинцем лепешку, вторым — котел с мясом, набрал в жестянку углей и пошел дальше. Дошел до Рассвета, дал ему кусок мяса и кусок хлеба, развязал и говорит: — Теперь ступай! Пошел он дальше, а как дошел до Полночи, дал и этому кусок мяса и кусок лепешки и отпустил и его. Пока дошел до Доброго вечера, тот уже был чуть жив — так долго пролежал он связанный. Дал Кэлин и ему кусок мяса, кусок лепешки и сказал: — Ступай с миром! Вот дошел он до места привала и едва успел костер разжечь, как солнце поднялось. Братья так долго проспали, что на сажень в землю ушли. Проснулись они и говорят: — Эгей, Кэлин дурень, до чего эта ночь долгой была! Кэлин дурень ни слова им не сказал о том, что с ним за ночь приключилось. Стали братья снова в путь собираться, и опять Кэлин дурень из лука выстрелил; шли они шли, пока дошли до Золотого леса. Тут Кэлин дурень и говорит: — Братцы, вам сквозь этот лес не пробиться. Постройте здесь шалаш и оставайтесь, я один пойду. Так и сделали. Дошел он до середины леса и видит: старшая царевна дракону обед готовит. — Добрый день, царская дочь. — Здравствуй, Кэлин дурень. Имя твое я слыхала, а видеть тебя не видела. Да только беги отсюда, а то застанет тебя дракон и убьет. — А сколько твой дракон еды съедает? Царевна отвечает: — Четыре печи хлеба, четыре жареных коровы, да четыре бочки вина выпивает. — Ну-ка я погляжу, — говорит Кэлин дурень, — смогу ли столько осилить. Кэлин дурень сел и съел все, что было. Вот является дракон. — Добрый день, дракон-собака. — Здравствуй, Кэлин дурень. — Пришел я отнять у тебя царевну. Ну, выходи на бой! — Погоди, дай мне покушать. — Да вот, ей-ей, съел я всю твою еду. — Тем лучше, — говорит дракон. — Буду я драться налегке. Схватились они, стали биться, и убил его Кэлин дурень. Потом говорит царевне: — Оставайся здесь, а я побегу, вызволю остальных твоих двух сестер. Шел он, шел, пока дошел до середины Серебряного леса. А здесь средняя царевна тоже обед варила. Как глянул на нее Кэлин дурень, полюбил без памяти. — Добрый день, царская дочь. — Здравствуй, Кэлин дурень. Имя твое я слышала, а вот видеть не видела. Но и Кэлин дурень был красив и пришелся он по сердцу царевне. Говорит она: — Беги отсюда, а то застанет тебя дракон и убьет. — А сколько дракон еды съедает? — Восемь печей хлеба, восемь жареных коров, да восемь бочек вина выпивает. — Неси все сюда, посмотрим, съем ли я столько. Съел он все. Тут и дракон явился. — Добрый день, дракон-собака! — Здравствуй, Кэлин дурень. — Выходи на бой. — Погоди, дай мне поесть. — А я всю твою еду съел. — Легче мне в бою будет. Схватились они, бились, бились, и убил его Кэлин дурень. И так ему полюбилась царевна, что взял он ее с собою в Медный лес. В середине леса младшая царевна тоже обед варила. Не знала она Кэлина дурня, да как увидела с сестрой, все поняла. — Где твой муж? — На охоте, Кэлин дурень. Но ты беги отсюда, не то он убьет тебя. — Сколько он еды съедает? — Двенадцать печей хлеба, двенадцать жареных коров и двенадцать бочек вина выпивает. — Ну-ка, посмотрим, съем ли я столько. Ел Кэлин дурень, ел, все одолел, а последнюю бочку вина не смог выбить и говорит: — Вот на столько дракон меня сильнее. Тут явился дракон. — Добрый день, дракон-собака! — Здравствуй, Кэлин дурень. — Пришел я отнять у тебя царевну. — Нет, царевну не отнимешь. — Выходи на бой! — Вот только покушаю. — Я твою еду всю съел. — Мне будет легко, тебе тяжело. — Выходи на бой! — Давай! Бились они, бились, чуть было дракон не поддался да и говорит: — Давай я обернусь красным пламенем, а ты зеленым. Но ошибся дракон, потому что красное пламя мягче, зеленое тверже. Тут высоко над ними пролетел ворон, и змей ему крикнул: — Ворон, ворон, окуни свои крылья в воду и погаси это зеленое пламя. А Кэлин дурень крикнул: — Пресветлый царь, окуни свои крылья в воду и погаси это красное пламя. Как услышал ворон такие слова, — понимаете, как его возвысили! — сразу полетел по воду. Полил ворон воду на красное пламя, и столько из него крови потекло, что дошла Кэлину дурню по колена. Взял он царевен и пошел в обратный путь. Прошел мимо Золотого леса, взял и старшую царевну и привел всех братьям. И сказал им так: — Братцы, этих двух берите вы, а средняя моя. Легли они все спать. А старшие братья порешили меж собой: убить Кэлина дурня невозможно; отрежут они ему ноги, заберут царевен, отнесут к царю и скажут, что сами их вызволили. Пока Кэлин дурень спал, отрезали они ему ноги, забросили их далеко (а то бы он их приклеил, так как был заколдован), забрали царевен и ушли. А он так истомился в битвах, что и не почувствовал ничего. Проснулся Кэлин дурень наутро и видит — ноги у него отрублены. Что тут делать? Пополз он потихоньку и дополз до Золотого леса. Потом полз еще три дня и три ночи и очутился перед распрекрасным замком — гляди, не наглядишься. Вдруг слышит: в замке кто-то так жалобно поет, что сердце разрывается. Полез он потихоньку по лестнице и увидел того добра молодца, который руки себе оторвал у драконов. — Добрый день, богатырь. — Здравствуй, Кэлин дурень. Что с тобой случилось? Рассказал ему Кэлин дурень все, что с ним приключилось. — Давай побратаемся! — Давай! — А ты кто такой? — спрашивает его Кэлин дурень. — Я, — говорит, — царский сын, и все эти леса были вотчиной отца моего, но драконы их у нас отняли; да с тех пор, как ты перебил драконов, мы снова получили власть над лесами. Только я, как безрукий, проживаю здесь. Обхватил Кэлин дурень руками царевича за шею, тот его взвалил на спину и так они гуляли по лесу. Вот однажды заслышали они возню в кустарнике. Говорит побратим Кэлину дурню: — Я поднесу тебя тихонько, а ты хватай руками, что там будет. Поднес он Кэлина дурня, а тот схватил драконшу, что в тот раз от него сбежала. И говорит ей: — Приделай мне ноги, а ему руки, не то убьем тебя. — Вот там, — отвечает драконша, — в сажени отсюда есть озерцо; окунись в него и отрастут у тебя ноги, а у этого руки. А Кэлин дурень хитрый был: — Окунись прежде ты. — Нет, окунитесь вы. Сорвал Кэлин дурень веточку зеленую, окунул ее в воду и веточка мигом засохла; стал он осыпать драконшу тумаками за то, что та их иссушить хотела. — Ай, ай, прошу, не бей меня, вот справа другое озеро. Окунул в него Кэлин дурень сухую веточку и вытащил зеленую. Тогда он и сам полез в воду и вылез с ногами, а побратим его с руками. Взяли они да и убили драконшу, а то она бы им все равно козни чинила. Отошли они оттуда, и говорит Кэлин дурень: — Теперь мне надо идти жену искать, но прежде пойдем в другое место, к Рыжему царю, о котором я тебе рассказывал. Собрались они в путь и пошли. Когда проходили по лесу вблизи царского двора, набрал Кэлин дурень полный платок орешков. Дошли до ворот дворца и слышат гомон великий. Они-то были одеты в платье крестьянское — ицары да кожухи, кимирами подпоясанные. А старуха, что у ворот стояла, наша, простая баба была. — Добрый вечер, тетушка. — Здравствуй, добрый молодец. — А что это за шум там раздается? — Дочь царская замуж выходит. — И кто ее берет? — Цыган-повар, он двенадцать драконов убил. Тогда Кэлин дурень говорит старухе: — Тетушка, дам я тебе ковш червонцев, только исполни, что велю. Диву далась старуха, услыхав о ковше червонцев. — Все исполню, добрый молодец. Взял он платок с орешками (а был тот платок из наших — черный, цветочками обшитый), положил туда перстенек и молвил так: — Отнеси это, тетушка, и положи перед царем. А хоть и тумаков получишь, хоть и гнать тебя будут, все равно пробейся. Вошла старуха, тумаков получила, как там водится, положила платок на стол и вышла. И как она обрадовалась, когда Кэлин дурень дал ей ковш червонцев; она не то что не имела таких денег, а и не видела в жизни. Взял царь платок, орешки высыпались на стол, а перстень остался. Говорит царевна: — Вот, отец, мой перстенек, который я невесть как потеряла. Закричал царь: — Кто принес платок с орешками? Слуги сказали, что старуха-привратница. Крикнули ей, чтоб привела того, кто платок принес. Тут Кэлин дурень и вошел в трапезную. А жених-цыган сидел на трех перинах пуховых. Как переступил Кэлин дурень порог, одна перина из-под него вылетела. Как дошел он до середины комнаты, вылетела и вторая, а цыган проговорил: — Осторожно, не свали меня на пол. Как дошел он до царя, вылетела и третья перина… Спрашивает царь: — Как это, богатырь, попал к тебе перстенек моей дочери? — Пресветлый царь! Вот так-то и так. А цыган свое: — Что ты врешь, это я убил драконов. — Государь, — говорит Кэлин, — вели принести всех драконов, посмотри. есть ли у них кончики языков. Принесли драконов, а кончиков языков и впрямь не оказалось. Тогда он вынул их и показал всем. Тут царь велел вывести из конюшни самого резвого коня. Привязали к конскому хвосту цыгана и мешок орехов и погнали скакуна кнутами. Где падал орех, там отваливался и от цыгана кусок. Молвит царь: — Теперь, добрый молодец, будешь ты мне зятем. А Кэлин в ответ: — Нет, государь, я другую люблю. Но есть у меня побратим, бери его в зятья. Царевне больше пришелся по сердцу Кэлин дурень, да что поделаешь, коли другой был ее суженым. И закатили они свадьбу расчудесную и пировали целых три недели. Иллюминации, лэутары — чего там только не было! А после свадьбы сказал Кэлин дурень: — Ну, пойду я теперь жену свою искать. Сколько ни плакали хозяева, сколько ни просили его остаться, уговорить не смогли, так он и ушел. Дошел он до места, где был дом отцовский, там высится дворец чудесный и рядом мальчик лет семи стадо свиней пасет. А с тех пор, как Кэлину дурню ноги отрубили, прошло лет восемь. — День добрый, малыш! — Здравствуйте, баде. — Кто в этом дворце живет? — Да вот два богатыря, которые драконов победили и поженились не царевнах. — А как они живут, каких царевен взяли? — Старший взял старшую, а средний — меньшую. — А среднюю? — Они ее заставили за курами ходить. — А сам ты чей? — Мама говорит, что я Кэлина дурня. Кто его знает, что за человек, Услышал Кэлин такие слова, и только он знает, как у него сердце забилось: оно так, почтенные мои, прошу у вас прощения, это был его сын. — Прошу вас, баде, помогите мне свиней загнать. Свиньи все заходили в загон, заходили, а одна свинья зайти не захотела. Взял Кэлин дурень дубину и бросил в нее. Подняла свинья страшный визг, завизжало и все стадо. Услышали это хозяева, выбежали во двор и крик подняли: — Кто это там свиней бьет? Тут Кэлин дурень вошел во двор. Они его как увидели, так сразу и узнали. Побежали навстречу, бросились перед ним на колени. — Прости нас, братец, сознаем вину свою. А Кэлин им в ответ: — Нет, не так, братцы. Давайте сделаем ядро железное, перекрестимся им и один из вас пусть его бросит вверх; а мы все станем рядом, и на кого из нас падет ядро, тот и виноват. Подбросили они ядро, упало оно на старших двух братьев и расплющило их в лепешку. И справил он свадьбу распрекрасную… Сердце у него было не жестокое, не стал он обращаться с невестками так худо, как они с его женой обращались. Обращался он с ними, как и должно с невестками, и закатил пир горой… и я пошел было к ним на поклон, да выгнали меня вон, а я с досады пошел на конюшню и выбрал себе скакуна с золотым седлом, со стальным телом, с восковыми ногами, с кукольными глазами, да поехал быстро по скале кремнистой: ноги таяли, хвост трещал, глаза лопались; а я оседлал палку без норова и соврал вам здорово; а потом оседлал жеребца и сказку довел до конца.НОРА ВЕТРА
Жил-был бедный-пребедный человек, и была у него целая куча детей. Вот выдался в стране большой голод, и пришлось ему проработать целую неделю за ковшик зерна. Понес он зерно на мельницу, смолол его, а как вынес на улицу муку в ковшике, поднялся сильный ветер и развеял ее всю до крупинки. Страшно разгневался бедняк: — Я этого так не оставлю! Скрутил он жгут соломенный и пустился в путь-дорогу. Спрашивает его прохожий: — Куда путь держишь, кум? — Иду заткнуть нору ветра. Он мне всю муку из ковшика выдул. — А где же ты ее найдешь? — Где она есть, там и найду. Прошел он пути немало и настиг господа бога и святого Петра, которые тогда по земле ходили. — Куда путь держишь, человече? — Иду заткнуть нору ветра. Он мне всю муку из ковшика выдул. А бог ему и говорит: — Не ходи ты дальше, человече. Вот тебе орех, да смотри, пока домой не дойдешь, не говори: "Орех, отворись!" Повернул бедняк назад, шел, шел и дошел до какой-то избы. Попросился к хозяину в избу, переночевать. — Откуда путь держишь, баде? — спрашивает его хозяин. — Шел я заткнуть нору ветра, да вот нагнал в пути какого-то дурня, который дал мне орех и велел не говорить "Орех, отворись!" Что бы это могло значить? А хозяйка была хитрющая, достала из мешка орех, да и говорит: — А ну-ка покажи свой орех! Взяла она у мужика орех да и обменяла на свой. А потом ушла в загон и шепнула: — Орех, отворись. Только она эти слова вымолвила, посыпалось из ореха видимо-невидимо скота: овцы, кони, ягнята — богатство великое! А бедняк пришел домой и ничего от ореха не получил. — Гей, покарай, господь бог, ветер, а старика пусть черт поберет! Пойду я заткну нору ветра и старика изобью за то, что надул меня. Встретился он снова с богом. А бог, знаете силу господню, теперь уже иначе выглядел… Не узнал его бедняк. — Куда путь держишь, баде? — Иду заткнуть нору ветра и убить старика за то, что обдурил меня. — На тебе, баде, осла. Но пока не дойдешь домой, не говори: "Осел, делай деньги!" — Не скажу. Вернулся он тем же путем и опять забрел к прежнему хозяину. Тот стал его угощать, вином потчевать так, что захмелел бедняк и уснул на лавке. А рядом стоял шатер цыганский, и был у цыган осел. Купил хозяин осла и обменял на того, которого привел бедняк. Наутро бедняк проснулся, взял осла, пришел домой и говорит: — Осел, делай деньги! Куда там! Взял бедняк дубину и побил осла. — Ну, теперь уж я ему не спущу! Пошел он снова нору ветра затыкать да старика искать и опять встречает бога. — На тебе, баде, костыль, но пока не дойдешь домой, не говори: "Костыль, костыляй!" Взял бедняк костыль да и пришел с ним к прежнему хозяину. Тот на сей раз закатил пир горой, а с женой сговорился так: если удастся забрать и костыль, надо убить бедняка, дабы не стал он их подозревать в воровстве. Говорит хозяин жене: — Слушай, жена, давай унесем костыль в сарай, запрем двери и потом скажем: "Костыль, костыляй!" Сказано-сделано. Стал костыль их лупить немилосердно. — Баде, — кричат, — отдадим мы тебе и осла и орех, только спаси нас. Но бедняк дал костылю поработать вволю и только потом забрал осла, орех и костыль и вернулся домой. И так он разбогател теперь, что весть о его богатстве долетела до царского двора. Столько у него было денег, что он их посеял на ниве и вырастил золотую пшеницу. Послал к нему царь слуг своих золотых семян попросить: и ему захотелось золото пожинать. — Скажи царю — не хочу я ему дать. Посмотрим, что он мне сделает. Как услышал царь такое, загорелся гневом, собрал войско и пошел на мужика войной. Царь, конечно, как старший, ехал впереди. Доехал он до избы мужика и кличет его, чтобы вышел. А мужик все еще носил наше платье, не городское. Спрятал он костыль под полу сукмана и вышел на улицу. Поглядел царь, что мужик один, и совестно ему стало против одного целое войско вести. Вот он и говорит: — Ну-ка, человече, покажи, какая у тебя сила. — Ладно, государь, пожалуй. Костыль, костыляй — девять на царскую спину да каждому солдату — половину. Пошел тут костыль по головам лупить. Одурели солдаты и царь, побежали кто куда и оставили мужика в покое. И зажил он прекрасно. Дай бог и моим детям такую жизнь.КРАСА МИРА
Легко сказка сказывается, да нелегко дело делается. Жил был охотник, бедный-пребедный, и было у него трое детей. Кормились они чем попало — подстрелит охотник где птицу, продаст ее, вот всем и пропитание. А вблизи от его дома лес обширный раскинулся, и звался он Черным лесом. Поговаривали сельчане, будто нельзя к лесу и близко подойти. До того был лес тот пустынен, что прошел слух, будто в полночь там черти собираются. Вот однажды бедняк и говорит своей жене: — Вот что, жена, семи смертям не бывать, а одной не миновать; схожу-ка я в лес да посмотрю, не найду ли там чего. Положила ему жена лепешку в торбу, вскинул он ружье на плечо и пошел. Дошел до леса, и великий страх его обуял… Но бедного человека нужда куда хочешь толкнет. Шел он так, шел и дошел до высокого дерева с густой-прегустой листвою, а как оно зовется, я и сам не знаю. Глядь — а в листве птица прекрасная, перья из чистого золота. Задумался бедняк, как бы ее не застрелить, а живьем поймать; за живую-то больше денег дадут. Стал он гонять ее по дереву, влезла птица в дупло — тут он ее и поймал. Не хотел бедняк ночи дожидаться, очень уж он лешего боялся, а взял добычу и отнес домой. Смастерил клетку хорошую и посадил в нее птицу. И хоть заметил он у птицы на зобу письмена какие-то, прочесть их не смог, так как грамоты не знал. Поймал-то он птицу в субботу, а в воскресенье утром она снесла яйцо. Говорит охотник жене: — Не стану я эту птицу продавать; видишь, она несется. Будем мы яйцами кормиться. Взял охотник яйцо и понес его на базар. Спрашивает его купец: — Что продаешь и сколько просишь? — Продаю яйцо, а прошу за него тысячу лей. А купец — они-то всегда хитрее — и говорит ему: — Ну-ка покажи, что за яйцо. Как увидел купец, что яйцо золотое и стоит много больше, тут же отсчитал тысячу лей. Накупил охотник жене и детям всякой всячины и вернулся домой. На следующее воскресенье птица снова снесла золотое яйцо. Пошел охотник на базар и опять запросил тысячу лей. Только, обратите внимание, и на сей раз ему попался тот же купец. А когда охотник пришел и на третье воскресенье, купец призадумался да и стал расспрашивать, кто он да откуда. Надумал купец сходить посмотреть, откуда у бедняка яйца золотые. Зашел к охотнику в избу и сразу заметил в углу клетку с птицей. Купец знал грамоту и прочел на птичьем зобу вот что: "Кто съест мое сердце, станет царем; кто съест мой пупок, сколько раз бы ни проснулся ночью, будет находить под подушкой набитый кошель; кто съест мою печень, тому во всем везти будет — на всех его путях и во всех его делах счастье ему будет сопутствовать". Задумал купец обхитрить бедняка: — Продай мне эту птицу. — Не могу, господин. Она нужна мне и моим детям. Бился с ним купец, бился, а бедняк все не соглашается птицу продать. На следующий день охотник встал на заре, взял ружье и ушел на охоту. А хитрый купец пришел к его глупой жене да и говорит ей: — Зачем тебе жить с бедняком, выходи лучше за меня. У меня и тебе, и детям твоим хорошо будет. А чтоб можно было нам пожениться, дай-ка я убью твоего мужика. Подсыпал купец охотнику зелья в еду, и тот умер. Тогда купец и говорит жене: — Я на тебе женюсь, но прежде зарежь и поджарь эту птицу. Только смотри, чтоб все в ней было на месте, мы ее сейчас же и съедим. Глупая женщина согласилась. Зарезала птицу, поджарила и в печь убрала, а сама пошла хлопотать по хозяйству. Тут вошли в избу дети. Говорит один: — Страшно я голоден! Мама изжарила птицу, давайте съедим по кусочку. — Так она ведь для купца ее жарила, гляди, еще колотушек получим, — возразил другой. — А то давайте съедим то, что у нее внутри, и никто ничего не заметит. Съел старший сердце, средний пупок, а младший печень. А без внутренностей птица теперь уж гроша ломаного не стоила. Наевшись, мальчишки порешили: "Давайте, спрячемся, а то быть нам битыми". И, выбежав из дому, забились в яму на огороде. Пришел купец, схватил птицу, а в ней самого главного и нет. Стал он кричать да лупить бедную женщину. Та и говорит: — Никак дети съели, больше никто в избу не заходил. Стал купец звать детей, думал зарезать их и съесть. Звал он их, звал, на печке искал, да так и не нашел. И ушел купец восвояси, покинув женщину в ветхой избе. Он так и думал сделать с самого начала, да решил господь, что уж лучше детям скушать волшебную птицу, чем купцу ее отдать. Вот самый старший походил сколько походил по свету да и стал царем. А самый младший, тот, что съел печень, все сидел за столом, где уж ему счастья искать — был он ленив сверх всякой меры. А тот, что съел пупок, все находил под подушкой кошельки с деньгами и стал вскоре злейшим человеком. Любил он только пировать да, простите за выражение, за красивыми барыньками увиваться. Была в той стране дочь боярская, прекрасная-распрекрасная, так что все ее звали Красой мира. Стал он обивать пороги боярину, просить у него дочь, но тот и слушать не хотел. Вот пришел он однажды домой да и говорит матери: — На что мне, матушка, деньги, коли не могу я жениться на той, что сердцу мила. А мать ему в ответ: — Милый сын, сходи еще разок, авось встретишься с ней. Тем временем малыш, съевший печень, играл во дворе с другими мальчишками. Вот подошел к нему какой-то старичок и говорит: — Милый мальчик, что ты здесь делаешь? — Играю, дедушка. — А пойдем с дедом, дам я тебе яблок и груш. Мальчик, как мальчик, пошел за стариком, а тот его обманул. Это был страшный колдун, море мог заморозить. Он все колдовал в Черном лесу, да вдруг наткнулся на такое дело, которое только с помощью ребенка мог сделать. Повел он малыша в чащу лесную, довел до камня большого. Ударил старик трижды по камню, и земля в том месте разверзлась. Вот он и говорит мальчику: — Сойди, мальчик, по этой лестнице под землю (там была лестница), дойдешь до сада дивного и увидишь там домик. Войдешь в домик и на печной трубе найдешь ключ. Возьми его, заткни за пояс и возвращайся ко мне. Но прихвати с собой вот эту палочку железную, без нее тебе не войти в дом (видать дело-то было на том свете). Пошел мальчик потихоньку и дошел до сада. И такая была красота в том саду — все золотые деревья кругом, — что мальчик диву дался. И, как любой ребенок, позабыл он, зачем пришел, и бросился собирать яблоки да груши. А там, знаете, как это делается — была на нем рубаха, ремешком подпоясанная, вот он и насыпал полную пазуху плодов. Пошел он уж было обратно, да тут вспомнил о ключе и вернулся за ним. Ключ был ржавый-прержавый… Побрел мальчик потихоньку обратно, к лестнице, у вершины которой ждал его дед. Хоть старик и обладал силой великой, да в рай ему пути были заказаны, потому и послал он ребенка. Дошел малыш до выхода, а старик кричит: — Мэй, не выходи! Дай сюда ключ. А мальчик в ответ: — Не дам я тебе ключа, пока не выпустишь отсюда. — Я тебя убью. — Убей, если можешь. Пнул старик ногой землю, и земля закрылась. Что тут делать бедному мальчику? Подумал он было вернуться в тот сад, где раньше побывал. Да при закрытой земле дивный сад исчез. Мальчик горько заплакал. Вытирая слезы, потер железную палочку, которую дал ему старик, и вдруг вырос перед ним железный человек. Это был нечистый дух. — Эй, мальчик, как ты сюда попал? — Так, мол, и так, — рассказал ему мальчик. — Я тебя вынесу отсюда, малыш, но прежде зажарь мне десятка два коров, дабы мне хватило еды в пути. Посадил он мальчика на голову, взвалил на одно плечо двадцать жареных коров, на другое — несколько бочонков то ли с водой, то ли с вином — не знаю, дал мальчику нож и ковшик и двинулся в путь, говоря: — Когда мне захочется есть, отрежешь ножом кусок мяса и накормишь меня; а когда меня будет мучить жажда, наберешь в ковшик воды и напоишь меня. Шел он, шел, шел днем и ночью Дело было в преисподней, и стояла там такая тьма кромешная, что не видно было ни зги. Видит мальчик — кончается мясо и вода питьевая кончается. А нечистый дух ему и говорит: — Коль повезет тебе, и хватит мне еды и питья, не съем я тебя. А коли не хватит — съем. Погляди-ка вверх, не видать ли солнца? — Вижу что-то вроде огонька от спички. Шел он еще, шел и осталось только пол жареной коровы. А дорога еще дальняя. Дошел он уж было совсем близко к щели в земной коре, вода еще осталась, а еда уже вся вышла. — Дай мне кушать, я голоден. Что делать мальчику? Взял он нож, отрезал кусок собственного бедра, дал нечистому духу; тот съел, запил водой и пошел дальше. Вот вышли они на поверхность земли. Ссадил он мальчика на землю, да и спрашивает: — Скажи правду, чем ты меня накормил в последний раз? — Если говорить правду, отрезал я кусок от своего бедра. — Если говорить правду, коли б я знал, что ты так сладок, я б не вынес тебя наверх. — Теперь-то уж ты меня съесть не можешь. Здесь мне привольно, а тебе муторно… И железный человек исчез. А мальчик страшно проголодался, бедняга, только забыл он о грушах и яблоках, что держал за пазухой, да и о ключе позабыл. Встал он, побежал и явился домой к матушке. Хоть и был он лодырь, да ума ему не занимать стать. Вошел в избу, а матушка его жила бедно-пребедно. Знаете, как оно бывает, когда человек на большое панство вознесется: хоть один сын у нее царем был, другой богатеем, а мать содержать некому. — Мама, нет ли у тебя огарка свечи, чтоб зажечь? — Есть, мальчик мой. Зажгла она огарок, а сын ей и говорит: — Господи, мама, как я голоден. Вот у меня яблоки да груши, но теперь жалко мне будет их есть. Он, бедный, и не заметил, что плоды золотые, и положил их под лавку. — А еще у меня есть ключ, да очень уж он поржавел. Ты протри его, мама, да продай и купи мне хлеба. Потерла она ключ разок-другой и явились к ним железные люди. — Чего прикажете, хозяева? (А это был ключ от ада и давал он власть над нечистыми). Женщина страх как испугалась, а мальчик сразу понял, что к чему. — Обед нам подайте да вина доброго. Мигом явились повара и стали столы накрывать. Чего только там не было! Попировали они вволю, а потом мальчик прибрал ключ и говорит: — Ну, мама, этому ключу я теперь хозяин! Прошло время, вырос он, хоть сейчас в женихи. Как-то раз сказал он матери: — Слыхал я, мама, что у царя дочь — красавица. Хочу ее взять в жены. — Милый мой, как же ты, такой бедный парень, возьмешь царскую дочь? Что за глупости ты болтаешь? — А коль так мне захотелось? Будь мне, мама, свахой. — Да как же я, мальчик мой, попаду туда? — Иди, иди, мама! — Как же мне идти с пустыми руками? — А погляди-ка, не сгнили ли те яблоки да груши? Отнеси их царю. — Верно сказываешь, сыночек мой. Собрала старуха плоды в платок, перевязалась полотенцем и пошла. Вот и ворота царского дворца. Сидит царь на золотом крылечке и видит, как стража борется с женщиной, не дает ей войти. А царь был добрый, не такой, как нынешний. Подумал он, что женщина пришла к нему с челобитной. — Впустите ее, эй! Чего тебе, тетушка? — Так и так, пресветлый царь, пришла я по важному делу. — По какому такому делу? — Возьми вот прежде калачи. Увидел царь золотые яблоки и груши и диву дался, что наша простая баба принесла ему такие плоды, какие и при царских дворах не водятся. — Хочет мой сын на твоей дочери жениться, государь. Подумал царь чуток да и решил: спятила баба! — Коли твой сын, — говорит, — до завтрашнего утра вместо вашей избушки построит такой же дворец, как мой, и сад такой, как мой, да протянет до моего дворца дорогу, обсаженную деревьями, да на каждом дереве птицы петь будут, — отдам я ему дочь свою. — Будь здоров, государь, — сказала женщина и вернулась домой. — Вот, мальчик мой, что он сказал. — Ладно, мама, до завтрашнего дня все сделаю. Потер он ключ, и снова явилось пятеро железных людей. — Чего прикажешь, хозяин? — Чтоб до завтрашнего утра здесь стоял дворец стеклянный, золотом крытый, и чтоб вела от него дорожка, обсаженная деревьями, и чтоб одни деревья расцветали, другие листья распускали, с третьих листья бы опадали, — все чтоб были разные. А дорожка чтоб была бархатной, а трава шелковой, и у каждого дерева чтоб стоял солдат с саблей наголо, а птицы чтоб пели сладко-пресладко и царю с царевной спать не давали!.. Ну вот! Задолго до рассвета все было готово. Проснулся царь утром и говорит дочери: — С коих пор живу в этом дворце, никогда птицы так сладко не пели, как нынче. (Он никак не ожидал того, что случилось, а думал, что это в его саду птицы поют.) А как вышел он во двор и увидел все, сказал: — Уж большая у этого человека сила! Говорит парень: — Пойди, мама, и попроси у него дочь, пусть отдаст ее мне! Пошла старуха к царю, а тот водит ее за нос, не хочет отдавать дочь за простого парня. — Так вот что, тетушка: коли он ровно через неделю приедет ко мне в золотой карете, запряженной лошадьми, которые ели бы угли и пили бы пламя, отдам я ему дочь. А царевна как раз в тот день должна была пойти под венец с неким царевичем. — Выполню я и это, мама. Вдруг слышит парень гул толпы с улицы. — Что бы это могло быть, мама? А мать отвечает: — Это царская дочь замуж выходит. — А кто ее берет? — Такой-то царевич. Видишь, милый мой, зря ты меня на посмешище выставил. — Ладно, мама, все равно он ее мне отдаст. А время было зимнее. Взял он ключ, потер, и явился железный человек. — Чего прикажешь, хозяин? — Царевна сегодня венчается. Когда молодые уснут, возьмешь жениха и вынесешь его во двор, а невесту снесешь в погреб. А на заре отнесешь обоих на место. Наутро вошел царь в опочивальню молодых и спрашивает: — Ну, милые мои, как вы спали? — Мне, отец, было страшно холодно. — А я, ей-богу, не знаю, где была. Хотела зажечь свечу, да не могла ее найти, и ни кровати не было, ни камина. — Снилось это вам! — Что ты, отец! Я вот даже кончики пальцев обморозил. — А я отдышаться никак не могу. — Что же вы не велели слуге, чтоб затопил камин? Ничего с вами не станется. На следующий вечер парень снова потер ключ. — Что прикажешь, хозяин? — Ступай, и как только зять царев уснет, уложи его в снежный сугроб, а нареченную его вынеси на крышу. Холодно было на крыше, но снега все же не было. Царевич совсем замерз, а царевну парень пожалел. Только полночи велел ее на крыше держать. Жениха утром нашли в постели окоченелого. Собрались лекари, да делать уж было нечего — помер, бедняга. Вот прошла неделя. Взял парень ключ и снова вызвал слугу своего. — Завтра утром доставишь мне карету золотую да коней таких, чтоб угли ели и пламя пили, да самое красивое платье на свете мне принесешь. Сел он на следующее утро в карету и отправился к царю. — Что скажешь, богатырь? — спрашивает царь. — Приехал я дочь твою сватать. Он, видите, прикинулся, будто ничего не знает о первом зяте. Отдал ему царь дочь, сыграли они свадьбу славную, и отвез ее парень к себе во дворец — души в ней не чаял, глаз с нее не сводил. Только дознался колдун, что парень из преисподни вышел. Что же ему такое сделать, чтоб одолеть парня? Он-то, хоть и был колдуном великим, но имел в услужении только двух леших, а тот ключом от ада владел. И ключ он всегда клал на печной карниз. Только один слуга знал о нем. Да слуга-то был умом обижен. Колдун собрал множество ключей, золотых да серебряных, и однажды, когда парень ушел с царевной на прогулку, явился к воротам замка и стал кричать: — Кто мне даст ржавый ключ, получит взамен золотой! И слуга, так как был он умом обижен, надумал сослужить хозяину службу добрую, обменять ржавый ключ на золотой. Так он и сделал. Эгей! Забрал колдун ключ и с ним всю силу у парня отнял. Пришел тот с прогулки, а от замка и следа не осталось. И остался он, бедняга, без крова в чистом поле — и избушки-то старой уже не было. А царь послал ему через слугу такую весть, что коли через три дня не будет замка на старом месте, не видать ему больше царевны. Вы-то уже знаете, что лучше бы у парня жизнь отняли, чем жену любимую. Да и царевна его очень любила… А любовь — большое дело! Как тут быть? Пролетели назначенные три дня, а он так и не смог замок на место поставить. Распростился он с женой — ну и слёз там было! — Пойду я теперь по белу свету! Шел он, шел и дошел до какого-то пруда. — Ну, делать мне теперь нечего, утоплюсь! Но так как потирал он руки о палочку, которую дал ему колдун, когда в преисподню опускал, глядь — стоит перед ним железный человек. — Чего прикажешь, хозяин? — Достань мне ключ от ада. — Ключа от ада не могу я тебе достать. — Что же мне делать? Скажи мне хоть, где он лежит. — Колдун, дабы никто до него не добрался, поставил свой замок посреди Прута[29]. А ключ он держит в головах, под подушкой. — Что же мне делать, как добраться туда? — Возьми вот этот кусок железа, перекувырнись через него трижды и обернешься мухой. И железный человек исчез. Взял парень железо, перекувырнулся через него трижды, обернулся мухой и полетел к Пруту. Прилетел он к замку, а колдун после обеда спать лег. Стал парень думать, как в замок проникнуть. На окнах — ставни глухие, как бывало встарь. — Пролезу в замочную скважину! Пролез он и сел на край печи. Тут колдун проснулся и стал колотить молотками по полу. Как полезут из-под пола черт за чертями, муху дрожь прошибла. Стал их колдун рассылать кого куда на лихие дела… Покончив с этим, колдун вышел из опочивальни. Взвилась муха, схватила ключ из-под подушки и полетела прочь. И так рад был парень, что сможет снова жить с царевной, — просто передать трудно! Он ведь не о себе пекся, за нее душа болела. Потер он ключ, явились железные люди. — Поставьте мне снова замок, точно такой, как был прежде. А колдуну что делать? Жила в том свете святая дева. В те времена люди были добрыми, не то что нынешние, были среди них святые. Как заболеет кто — святая дева только рукой коснется, и все пройдет. Тут как раз заболела царевна, жена нашего парня. Болезнь не страшная, не болеть бы мне хуже, да стоило ей только "ой" сказать, а парень уже убивался. Позвали к ней деву святую. А колдун взял да переоделся в ее одежды и явился вместо нее во дворец. Положил он царевне руку на лоб, будто заклинание творит, а как только парень вышел из опочивальни, говорит: — Господи, ваше величество, сколько у тебя в доме прекрасных распрекрасных вещей, а вот дивного яйца мраморного и нету. — А что это за яйцо, тетушка? — То, которое лежит в сердце земли. — Вот скажу я мужу, чтоб послал кого-нибудь найти его. Ушел колдун. Вошел парень в дом. — Ну, — говорит ему жена, — вот что сказала мне дева святая. — Сейчас я ключ потру, дорогая. Потер он ключ, явились два железных человека. — Чего прикажешь, хозяин? — Достаньте мне из-под земли яйцо мраморное. — Побей тебя кочерга, сколько мы тебе дел переделали, даже ключ от ада отдали, а теперь ты хочешь всю нашу силушку забрать? (Видите ли, колдун нарочно так подстроил, надеясь, что лешие удавят парня). Убили бы мы тебя, да знаем, что не твоя в этом вина, и прощаем. Только знай: это колдун к вам приходил под видом святой девы. Сегодня он явится снова, принесет с собой большущий нож, и, притворяясь, будто кладет руку на голову царевны, убьет ее. Сказали это железные люди и исчезли. Услышал парень такое и весь задрожал. Приготовил он свой ятаган, а как пришел колдун, заставил слуг раздеть его донага. И впрямь, нашли на нем нож большущий, вроде садового. Разрубил его парень ятаганом на мелкие кусочки. Зажили теперьмолодые счастливо, позабыли вкус горя-горького. И однажды сказал он жене: — Душенька, поедем-ка разыскивать братьев моих. (Матушка его умерла уже.) Собрались они в путь-дорогу и поехали. Ехали, ехали, пока доехали до брата-царя. А царь в это время вел войну тяжкую с соседним государем. И так ему было худо, что передать трудно. Увидев брата, обрадовался он очень: — Раз уж ты царским зятем стал, помоги мне врага одолеть. Собрали они войско пребольшое и, наконец, одержали победу. Вот теперь оба брата счастливы были. Только гот, что пупок проглотил, еще горе мыкал. Пошел он следом за Красой мира. Вздумал было войти в терем боярский, да слуги его не пустили. Тогда он закатил бал невиданный, на который приехала и Краса мира. И была она так красива, что только вошла в залу — весь бал осветила. Да вот… прошу у вас прощения, под утро, после гулянки, велел хозяин принести столы и засели гости за карты. Хозяин сделал все возможное, чтобы сесть за один стол с красавицей. И хотя ему и везло, а прикинулся, будто проигрывает, и все ей отдавал. Очень уж любил он ее. А Краса мира, увидев такие кучи денег, подивилась да и говорит отцу своему: — Давай, отец, пригласим его к нам. (Знаете вы, как женщины, хоть наши, хоть ваши… до денег падки.) Вот пришел он к ней однажды вечером, принес с собой шесть кошелей с золотыми, сел играть в карты и все ей отдал, даже пятачка себе не оставил. Увидела красотка, что парень остался без гроша, и потеряла к нему всякий интерес. Только на улице дождь лил, как из ведра, и волей-неволей пришлось его пригласить, чтоб остался ночевать. Лег он спать и сколько раз за ночь просыпался, столько раз находил под подушкой новый кошель с золотыми. Наутро слуга принес воду, умылся он и дал слуге двадцать золотых на чай. Побежал слуга рассказать хозяйке. А она себе думает: "Откуда у этого человека столько денег берется?" Пошла она к нему в опочивальню и говорит: — Выйду я за тебя замуж, коли ты мне скажешь, где деньги берешь. Он, глупый, возьми да и расскажи. А она приготовила ему кофе да подсыпала туда какого-то зелья. Заболел парень, стало его тошнить и вытошнило пупок. Красотка его схватила, омыла бог знает чем, духами надушила и проглотила, а парня выгнала. Захотелось ей самой деньги под подушкой находить… У него только и осталось, что десяток кошелей с золотыми от последней ночи. Сел он на коня и поехал, куда глаза глядят. Ехал он, ехал да выехал на цветущее поле. Нагнулся конь, пощипал цветов и превратился в осла. Тогда парень сорвал букетики цветов и положил в карман. Поехал он дальше верхом на осле и доехал до пруда. Осел нагнулся, воды напился и снова стал конем. — Эге! — говорит парень. — И это неплохо. Набрал он бутылку воды и повернул обратно. Доехал туда, где жила Краса мира, и на остаток денег снова закатил бал невиданный. Прибежала она, чтоб узнать, откуда у него деньги взялись. — Где ты деньги добыл? — Вот из этого букетика. Дал он ей понюхать цветы, и она превратилась в ослицу. Оставил он ее в доме, а сам вышел. Слуга ждал, ждал на улице свою хозяйку, да вот горе — словно в воду канула. Вошел он в дом и нашел там только ослицу. А парень сел на нее верхом, отвез домой да и дает ей сена… Говорит ослица: — Никогда я тебя больше обманывать не буду и пупок верну, только сделай меня снова такой, какой я была прежде. Однако много она ему зла причинила, и решил парень поехать на ней верхом к своему брату-царю. Там он застал и третьего брата, женатого на царевне. Когда рассказал он братьям, что ослица — это Краса мира, стали они его упрашивать: — Прости ее! Простил он Красу мира, дал ей испить воды волшебной, и она снова обернулась человеком. И стало теперь три царя в одной стране, и все они были счастливы. А я рассказал вам сказку, дайте мне бубликов вязку.КРЕСТНИК БОЖИЙ
Сказка, сказка, — да я-то не в те времена родился, а чуть попозже. Только однажды пошел я к теще и нашел у нее мешок, полный сказок. Понес домой, да упустил. Развязался мешок, и с тех пор разлетелись сказки по свету. Я тоже одну запомнил и вам ее расскажу. Жил-был мужик, и было у него два сына. Да вот жена зачала и родила ему еще третьего, а он был так беден, что не на что было крестины справить. Проходил мимо бог и святой Петр. Крестил ему бог сына, и стал мальчик вещим. После мальчика родилась у них дочь, и была она так прекрасна, что солнце перед нею меркло. Велели ей носить обед на пашню. Несла однажды девушка еду, увидел ее дракон и поклялся во что бы то ни стало похитить. А божий крестник был вещим и сказал сестре, что протянет плугом борозду от кухни до самой пашни, чтоб ходила она к братьям только по борозде. Но и дракон сразу узнал, что замыслил божий крестник, и протянул борозду от кухни к своему дому. Вот и понесла девушка обед прямо в замок дракона. Ждали ее братья, ждали — нет и нет! — Эх, мать моя, пойду я сестру искать, похитил ее дракон, — сказал крестник божий. Сковал он себе у цыгана ядро железное, чтобы проводником служило: бросал его вперед, а сам шел следом. Дошел крестник божий до какого-то дерева. Сел под ним отдохнуть немного и вдруг слышит сверху: — Боже, боже, хоть бы скорее матушка вернулась, а то он меня сейчас съест. — Кто это там говорит? Залез он на дерево и видит трех птенцов. — Деточки, а где тот дракон, который вас съесть хочет? — Вот здесь, в колодце. — Много птенцов он до сих пор съел? — Двадцать четыре. — Ладно, я вас спасу. Забрался он на самую вершину и сел рядом с птенцами. Только дракон вытянул голову, чтобы схватить птенца, а он ее мечом и отсек. Протянул дракон вторую голову, а он и вторую отсек. Так что птенцы от радости и не знали, как его отблагодарить. Говорит один: — Сколько нас братьев было, всех он съел, только мы трое и уцелели. Как прилетит мама, она на радостях тебя проглотит. Спрячься под моим крылом. Залез он под крыло и спрятался. Вот раздался страшный вой, это возвращалась птица, а была она матерью ветра. — Милые мои, не съел он вас? — Крестник божий нас спас. — Где он, проглочу его на радостях. — Прошу тебя, мама, если проглотишь его, чтоб потом опять выпустила на волю. — А где он? — Пошел на восток. Помчалась она с воем на восток, а птенцы говорят божьему крестнику: — Пока мама долетит до востока, авось пройдет у нее пыл и не проглотит тебя. Вернулась птица. — Нет его там, птенцы мои. — Вот он. Птица его раз — и проглотила. А когда выпустила на волю, стал он таким красавцем, что все вокруг осветил своей красотой. — Чем отплатить тебе за добро, которое ты мне сделал, детей спасая? — спросила птица. — Скажи мне, куда дракон сестру мою дел. — И не видела я, и не слышала. — Иначе не отблагодаришь меня. — Дай-ка я свистну, позову сына моего, Ветра с востока. Свистнула она, и явился человек: сам с ноготок, борода с локоток, верхом на зайце хромом. Говорит ему птица:
Митрофан Опря
ИОН МУГУРЯНУ
В некотором царстве, в некотором государстве жили были старик со старухой, и было у них сто детей. А спустя некоторое время родился у них еще один. Все дети имели крестных отцов, все были крещеными, а для последнего не нашелся крестный отец, никто крестить его не хотел. Посоветовались между собой старик со старухой и порешили, что пойдет старуха по свету искать ребенку отца крестного. Недолго думая, собралась она в путь-дорогу. Шла старуха, шла и встречает охотника. Рассказала ему о своей беде и спрашивает — Скажи, охотник, хочешь ли ты быть моим кумом? А охотник ей в ответ: — Возвращайся домой, а в воскресенье утром разведи хороший огонь в печи и жди, пока не въедет к тебе во двор телега с волами. В воскресенье утром, как и сказал охотник, к старикам во двор приехала телега, запряженная волами, а в телеге сидели охотник и его жена. Распряг охотник волов, пригнал их к яслям и попросил хозяина не давать им кукурузных стеблей, а только корзину с горящими углями; другого корма волы не ели. Затем вошел охотник к старикам в хату и окрестил им ребенка. Нарекли мальчика Ионом Мугуряну да подарил ему охотник телегу с волами, которые ели горящие угли, ружье, меч и копье, и сказал старику и старухе, что Ион Мугуряну, когда вырастет большим, будет охотником. Так оно и сталось. Рос Ион Мугуряну не по дням, а по часам, а как вырос добрым молодцем, стал ходить на охоту. Каждый день по утрам уходил, а вечером домой возвращался. Однажды на заре собрался Ион, как всегда, на охоту и говорит своим старикам: — Дорогие мои родители! Я ухожу на охоту и на этот раз скоро не вернусь; коли увидите, что меня все нет да нет, посмотрите на это копье, которое я втыкаю сейчас в крышу, и если с него будет капать кровь, то знайте, что я мертв. Тогда запрягите волов, сядьте в телегу и никуда не сворачивайте: волы вас сами привезут прямо ко мне. Сказав это, пустился Ион в путь-дорогу. Лес, где он собрался на этот раз охотиться, был очень далеко, пришлось Иону заночевать в дороге у одного боярина. У боярина этого была дочь. А так как Ион Мугуряну был статным и красивым молодцем, пришелся он по сердцу дочке боярской; но и девица была не из последних, так что Ион, как глянул на нее, почуял занозу в сердце. Не имея ничего против этой любви, родители девушки вскоре сыграли свадьбу. И остался Ион Мугуряну жить в усадьбе боярина. Жил Ион Мугуряну с дочерью боярской в любви и согласии. Но в народе говорят, нет счастья без несчастья, как нет неба без земли, гор без долин и рек без воды. Не привык Ион Мугуряну сидеть сложа руки, и уходил он на охоту на весь день, а дочь боярская оставалась дома и от безделья и скуки места себе не находила. Не раз просила она Иона, чтоб он не ходил на охоту, а сидел бы с нею дома. А Ион Мугуряну отвечал своей жене, что жить без работы не может, и никогда, до самой смерти не оставит любимое дело свое — охоту. Но чтобы она не скучала дома одна, он обещал купить еще одно ружье и брать ее с собой на охоту. Как услышала дочь боярская слова такие, сильно разгневалась на Иона Мугуряну и сказала: — Не для того я за тебя замуж выходила, чтобы бродить по лесах? и полям да дичь стрелять. Я боярская дочь, а не черт знает кто. Ничего не ответил ей Ион Мугуряну на эти слова, но продолжал ходить, как и раньше, на охоту, а дочь боярина по-прежнему оставалась дома, и чахла от скуки да тоски. Однажды дочь боярская встретилась с богатеем Тэвэлуком и сказала ему, что разлюбила Иона Мугуряну, и коли Тэвэлук его убьет, то она выйдет за него замуж. Обрадовался богатей Тэвэлук и стал собирать войско несметное; знал он, что Ион Мугуряну человек невиданной силы и убить его не так-то просто. Вот собрал Тэвэлук войско огромное и повел его на Иона Мугуряну. Подъехал он к его окошку и кричит: — Выходи, Ион Мугуряну, и сдавайся по доброй воле, а не то — не жилец ты на свете. Услышал это боярин, тесть Иона Мугуряну, и спрашивает его: — Скажи, Ион Мугуряну, нужна ли тебе моя помощь, дать тебе мое войско? А Ион Мугуряну отвечает ему: — Спасибо тебе, тесть, не нужно мне твое войско, я и один устою перед ратью Тэвэлука. А Тэвэлуку на улице не терпится, вот он опять кричит: — Выходи, Ион Мугуряну, по доброй воле, иначе не жилец ты на свете. Тогда Ион Мугуряну ему отвечает: — Погоди, не выйду я к тебе, пока не умоюсь. Сказав это, Ион Мугуряну снял со стены меч и вышел к Тэвэлуку. Бросился он на войско Тэвэлука, взмахнул мечом и скосил одним махом всю рать несметную. Страшно испугался Тэвэлук, задал стрекача, тем и спас свою жизнь. На вторую ночь собрал Тэвэлук еще большее войско. Приблизился он к окну Иона Мугуряну и крикнул: — Выходи, Ион Мугуряну, и сдавайся по доброй воле — не уйти тебе от нас живым. Услыхал это старый боярин, тесть Иона Мугуряну, и говорит ему: — Дам я тебе, Ион Мугуряну, свое войско, потому что собрал Тэвэлук теперь еще большую рать, чем в первый раз, смотри, как бы он тебя не одолел. А Ион Мугуряну отвечает ему: — Спасибо, тесть, мне войско не надобно, я и один устою против Тэвэлука. А Тэвэлук, потеряв терпение, спять кричит: — Выходи, Ион Мугуряну, и сдавайся, никуда ты от нас не уйдешь Тогда ему Ион Мугуряну отвечает: — Погоди, пока не умоюсь, не выйду. Сказав это, Ион Мугуряну снял со стены меч и вышел. Бросился он на войско Тэвэлука, взмахнул мечом и скосил всех до единого. Пуще прежнего испугался Тэвэлук и опять поспешным бегством спас свою жизнь. Возвратился Тэвэлук домой, но войска уже не стал собирать. На другой день, пока Ион Мугуряну был на охоте, Тэвэлук встретился с дочерью боярской и спрашивает ее: — Как мне убить Иона Мугуряну? В бою я его не могу победить, он и так почти все мое войско уничтожил. А дочь боярина отвечает ему: — Пока ты не отберешь у него волшебный меч, не сможешь его одолеть. Мне его не взять, потому что Ион Мугуряну не расстается с ним ни днем, ни ночью, и даже если он его и повесит на стену — стережет пуще зеницы ока, не отходит от него ни на пядь. Выслушал Тэвэлук дочь боярскую и говорит ей: — Иди домой и притворись больной, а я пришлю старуху-знахарку, чтоб она тебя лечила. И когда Ион Мугуряну уснет, она заменит его меч другим, а волшебный меч Иона Мугуряну принесет мне; тогда я его с землей смешаю. Как договорились, так и сделали. Вечером, перед приходом Иона Мугуряну с охоты, прикинулась дочь боярская больной, легла в постель и стала охать и стонать. Вошел Ион Мугуряну в дом, а старуха, присланная Тэвэлуком, встречает его такими словами: — Слушай, Ион Мугуряну, жена твоя захворала тяжко и выздоровеет она, только если ты ляжешь возле нее. Подошел Ион Мугуряну к своей жене, поглядел на нее, поглядел и говорит: — Нет, не лягу я возле тебя, а лягу на завалинке во дворе, не хочу тебя будить, коли снова враг нагрянет. Как сказал, так и сделал. А утром, проснувшись, ушел на охоту. Тогда старуха и говорит дочери боярской: — Этим вечером прикинься, будто тебе еще хуже стало, может он оставит меч на стене и ляжет подле тебя. Возвратился Ион Мугуряну вечером домой, видит — жена в постели и пуще прежнего охает и стонет. Подошел Ион Мугуряну к жене, долго успокаивал и ласкал ее, но лечь подле нее так и не решился. И опять лег он, не раздеваясь, на той же завалинке, положив меч рядом. Утром, проснувшись, ушел, как всегда, на охоту. Ничего из задуманного не вышло, и старуха опять принялась поучать боярскую дочь: — Вечером прикинься, будто и впрямь умираешь, не разговаривай, закатывай глаза, а я приведу с собой еще двух женщин, и, может, нам удастся заставить Иона Мугуряну лечь возле тебя. Так и сделали. Вечером, возвратясь с охоты, Ион Мугуряну увидел, что в доме собралось много народа; одни громко причитали, другие охали да ахали. А жена его лежит пластом на постели ни жива, ни мертва, не разговаривает, глаза на лоб закатила. Увидав Иона Мугуряну, все женщины стали его просить, молить: — Слушай, Ион Мугуряну, жена твоя при смерти; не ест, не пьет, слова не вымолвит. Ложись возле нее — может ей полегчает немного и станет она разговаривать, а ежели ты этого не сделаешь, то знай, что не дожить ей до утра. Послушался их на этот раз Ион Мугуряну, разделся, повесил меч на стену и лег возле жены. А старуха, присланная Тэвэлуком, схватила быстро меч и повесила на его место другой. Потом она незаметно вышла из дому и принесла Тэвэлуку меч волшебный. Наутро проснулся Ион Мугуряну и сразу увидел, что меч подменили; тут он понял, что его волшебный меч попал в руки к врагу — Тэвэлуку. Опечалился сильно Ион Мугуряну, но, подумав, решил: "Будь, что будет — стану драться с Тэвэлуком и этим мечом". Видит боярин, что Ион Мугуряну такой опечаленный и говорит ему: — Соберу я, Ион Мугуряну, тебе свое войско, потому что скоро должен прийти со своей ратью Тэвэлук, и как бы он не убил тебя. Выслушал Ион Мугуряну тестя, но помощи его не захотел принять. А Тэвэлук тем временем собрал опять войско большое и повел его к дому Иона Мугуряну. Подошел Тэвэлук под окно и кричит: — Выходи, Ион Мугуряну, да сдавайся по доброй воле, не то не жить тебе на свете. Отвечает ему Ион Мугуряну: — Погоди, вот умоюсь и выйду. Сказав это, он взял меч и вышел к Тэвэлуку. Обрушился Тэвэлук со своим войском на Иона, и завязалась битва жестокая. Долго дрался Ион Мугуряну с войском Тэвэлука, многих воинов уложил он на месте, дрогнули воины Тэвэлука, не выдержали натиска и стали разбегаться кто куда, чуя свой смертный час. Увидел это Тэвэлук, бросился к Иону Мугуряну с волшебным мечом и разрубил его на куски. Одержав победу, Тэвэлук увез дочь боярина, решив вскоре сыграть свадьбу. А боярин собрал в чан изрубленное тело Иона Мугуряну и положил в холодный погреб, чтобы сохранить в свежести. В это время отец Иона Мугуряну вышел из своего дома во двор и вдруг видит: из копья кап! кап! — падают капли крови. Понял все отец Иона Мугуряну, быстро вбежал он в дом и рассказал об этом жене своей; не медля, они тут же запрягли волов, сели в телегу и поехали. Ни направо, ни налево не сворачивали и вскоре подъехали к усадьбе боярина. Соскочил отец Иона Мугуряну с телеги и спрашивает боярина: — Где Ион Мугуряну? А боярин печально отвечает ему: — Покажу ли я тебе его или нет — все равно, потому что он мертв, да еще на кусочки изрублен. Отвечают боярину отец и мать Иона Мугуряну: — Отдай нам хотя бы куски изрезанного тела. И нам, и волам очень жаль Иона Мугуряну и тяжело пережить такое горе. Открыл боярин погреб, а отец Иона Мугуряну взял чан с кусками разрубленного тела и вынес во двор и поставил перед волами. Волы подули раз, другой, третий на разрубленные куски тела, и Ион Мугуряну стал медленно, медленно воскресать. Ожил Ион Мугуряну, но сразу же обернулся в красивого коня. И приказал Ион Мугуряну отцу своему отвести его на базар и продавать лишь тому, кто осыпет его золотом с ног до головы. Так и сделал отец, как приказал Ион Мугуряну. Собравшиеся вокруг чудесного коня богатые купцы не могли налюбоваться им, но никто не мог его купить, потому что не имел столько золота. Только богатей Тэвэлук, как увидел коня, сразу осыпал его золотом и купил. Привел Тэвэлук коня домой и поставил в конюшню, а сам поспешил поскорей в дом и говорит жене: — Слушай жена, если бы ты видела, какого дивного коня я купил сейчас. А жена ему отвечает: — Не буду я есть, не буду я пить, пока не увижу. Пошла она на конюшню коня посмотреть. Оглядела его со всех сторон, даже на копыта взглянула и, возвратившись в дом, говорит своему мужу: — Это Ион Мугуряну конем обернулся. Коли ты его не уничтожишь, не жить нам на свете А Тэвэлук ей отвечает: — Если это правда, то до утра и пепла от него не останется. Этот разговор слышала служанка Тэвэлука. Чуть погодя отправилась она на конюшню поглядеть на коня и, увидев, как он красив, сказала: — Гляди, какой чудесный конь, а они говорят, что до утра пепел его развеют. Услыхал конь эти слова и спрашивает ее: — Что ты сказала, девушка? — Боярин и боярыня между собой говорят, что до утра пепел твой развеют. Тогда конь вырвал из гривы два волоска, дал девушке и говорит: — Возьми эти два волоска и, если меня убьют, посади один из них у одного угла дома, а другой — у другого. Ночью Тэвэлук убил коня, сжег его, а пепел развеял. Утром, когда он проснулся, то увидел, что по углам дома из волос, посаженных работницей, выросли две красивые ветвистые яблони. Увидел эти яблони Тэвэлук, поспешил в дом сообщить жене, а та ему говорит: — Не буду я есть, не буду я пить, пока не увижу их своими глазами, потому что это Ион Мугуряну яблонями обернулся. Вышла она во двор, посмотрела на деревья, а когда возвратилась в дом, сказала мужу: — Посмотри-ка туда, где гуще листва на дереве: там его глаза. Это Ион Мугуряну превратился в деревья. Он следит за нами, и коли ты его не уничтожишь — ждать нам смерти неминучей. Тогда Тэвэлук говорит ей: — Не беспокойся жена, коли это правда, то до утра и пепла от него не останется. А работница слышала весь этот разговор и, выйдя во двор, подошла к деревьям и говорит: — Погляди-ка, какие ветвистые и красивые яблони, а боярин сказал, что до утра от них и пепла не останется. Как услышали яблони эти слова, сорвали они два яблока, протянули их работнице и сказали: — Возьми эти два яблока, и, как только нас спилят, брось их в сад боярина. На следующую ночь Тэвэлук спилил оба дерева, сжег их и пепел развеял. Проснулся Тэвэлук утром и видит, что из яблок, брошенных работницей, откуда ни возьмись, вырос в саду прекрасный монастырь. Как увидел Тэвэлук этот монастырь, поспешил опять к жене и рассказал ей, а она ему в ответ: — Не буду я есть, не буду я пить, пока не пойду и не погляжу. Это никак опять Ион Мугуряну монастырем обернулся. Выбежала она из дома в сад, подошла к монастырю, обошла его несколько раз, оглядела хорошенько, даже внутрь заглянула и, возвратившись домой, сказала мужу: — Я видела человеческие глаза в лампадке, глаза Иона Мугуряну. Это он, и никто иной обернулся монастырем и следит за нами. Если его не уничтожишь, не жить нам на свете. — Не беспокойся жена, коли так, то я до утра уничтожу монастырь и пепел его развею. И на этот раз работница оказалась в доме и подслушала их разговор; побежала она в сад и, подойдя к монастырю, сказала: — Какой монастырь красивый, а боярин говорит, будто до утра уничтожит его и пепел развеет. Услыхал монастырь слова работницы, вырвал две доски, протянул их ей и говорит: — Возьми эти две доски и, как только меня подожгут, быстро беги к Днестру и брось их в воду. Ночью Тэвэлук сжег монастырь и пепел его развеял. На другой день утром, когда Тэвэлук и его жена проснулись и увидели, что на этот раз Ион Мугуряну нигде не объявился, радости их не было конца. Не ожидая больше преследований со стороны Мугуряну, они в полдень пошли к Днестру, купаться. Подошел Тэвэлук с женой к берегу Днестра, а возле самого берега плывут две красивые-красивые утки. Понравились очень боярыне эти две утки, и говорит она Тэвэлуку: — Слушай, муженек! Разденься быстренько и поймай мне этих уточек. Уж очень они мне по душе пришлись. Снял с себя Тэвэлук меч волшебный, разделся и пустился вплавь за утками. Утки спокойно продолжали плавать, подпустили к себе Тэвэлука близко-близко, но только он протянул руку, как они мигом отплыли. Снова Тэвэлук погнался за ними, и опять утки подпустили его близко-близко, а как только он протянул к ним руку, мигом отплыли от него. Так продолжалось долго, утки подпускали к себе Тэвэлука, потом удалялись, пока не завлекли его на самое глубокое место. А как достиг Тэвэлук глубины, одна утка взметнулась в воздух и быстро полетела к берегу. Только она опустилась на землю, как превратилась в Иона Мугуряну. Взял витязь волшебный меч в руки и говорит: — Не умер Ион Мугуряну — жив он еще! Зарубил Ион Мугуряну Тэвэлука и дочь боярина и тела их бросил в Днестр. Потом возвратился в усадьбу Тэвэлука и женился на работнице. И стали они жить-поживать, добро наживать, лихо забывать. Вскоре родился у них ребенок, и устроили они пир на весь мир. И я там был, даже вино пил, по усам текло, а в рот не попало.
БЫЛЬ-НЕБЫЛИЦА О ДВУХ ДЕВИЦАХ
Жили-были старик со старухой, и имели они двух дочерей. Одна дочь была старика, а другая — старухи.
Жили они, жили, да вдруг и опомнились, что дочери уже совсем взрослые и пришло время выдать их замуж. Стали старик со старухой по ярмаркам ходить, разные вещи покупать, приданое дочерям готовить. Старуха все о своей дочери заботилась, а о падчерице ей горюшка мало. То купит для своей доченьки платье, то муслиновый платок, то пештиман[30] или бусы, — что на глаза попадется, но с пустыми руками никогда не возвращалась. А дочь старика глядит на эти подарки и горько ей и больно становится.
Видя такую несправедливость, старик однажды не вытерпел и разругался со старухой. Но старуха была чертовски хитра. На другой день пошла она на базар и купила обеим девушкам орехи, чтобы старику очки втереть. А как только пришла домой, своей дочери дала много орехов, а падчерице — только один; села дочь старухи орехи щелкать, от радости смехом заливается, а дочь старика грустно глядит на свой единственный орех. Что же ей с таким добром делать? Взяла она да и закопала орех в землю, чтоб дерево выросло, а сама сидит над ним и слезы льет. Так она каждый день к своему ореху приходила, слезами поливала. И выросло вскоре большое красивое ореховое дерево. Прошло еще некоторое время, и дерево начало плодоносить: красуются на ветвях большие орехи с крепкими ядрами, да только дочь старика могла плоды срывать. Стоило дочери старухи подойти к дереву, как ветки поднимались, и она никак не могла дотянуться до них.
По воскресным дням дочь старухи наряжалась, как только могла, и шла с матерью в церковь, надеясь приглянуться кому-нибудь из парней. Уж очень она боялась, как бы сводная сестра не опередила ее. А дочь старика всегда дома оставалась, обед стряпала, за скотом ходила, в доме прибирала, птицу кормила, — одним словом, делала все работы по хозяйству. И все она должна была успеть, а чуть чего не сделает, так ей крепко за это попадало: колотила ее нещадно проклятая старуха! Но падчерица была такая проворная, что всегда кончала работу к выходу народа из церкви, и старуха никак не могла найти предлог, чтобы придраться к ней. С каждым днем падчерица становилась все красивее и проворнее. Была она румяной и пригожей, такой красавицей, что любо-дорого поглядеть. Очень это не нравилось старухе. Вот она и лезла из кожи вон, все приискивая какой-нибудь предлог, чтобы поколотить да покалечить падчерицу, и, наконец, придумала, как это сделать.
Однажды воскресным утром, перед тем, как пойти со своей дочерью в церковь, рассыпала старуха на чердаке мешок пшеницы, смешала ее с золой, и велела падчерице собрать пшеницу по зернышку в мешок, состряпать обед, присмотреть за скотом, прибрать в доме, накормить птицу — и все это выполнить до ее возвращения из церкви.
Видя такую несправедливость со стороны родных, особенно со стороны старухи, горько заплакала бедная девушка: как ей было выбрать из золы пшеницу по зернышку да еще вдобавок выполнить все другие работы до возвращения старухи?
Но делать было нечего. Взобралась она на чердак и начала пшеницу по зернышку из золы выбирать. Перебирает она так, перебирает зерна и горькими слезами заливается. В это время прилетели к ней два орла, поглядели на нее и спрашивают:
— О чем ты плачешь, дитя, о чем горюешь?
А дочь старика им отвечает:
— Как мне не плакать, как не горевать, орлята мои, когда на меня свалилось столько бед и несчастий. А теперь мне велели еще и эту пшеницу перебрать и по хозяйству управиться.
Говорят ей тогда орлы:
— Не плачь, милая девушка, не горюй. Ступай другую работу делать, а мы переберем тебе всю пшеницу в мешок, ты только приди и завяжи его.
Поблагодарила их дочь старика от всей души и пошла по хозяйству управляться. И так как была она очень трудолюбива и старательна, то вскоре всю работу и сделала. А в церкви тем временем богослужение еще продолжалось. Это очень обрадовало дочь старика, и помчалась она в сад поглядеть на свой орех. Только она к нему подошла, как дерево вдруг раскололось пополам, и — о, чудо! — внутри его лежали груды всевозможного девичьего убранства: бусы, кольца, золотые серьги, платье, пылающее, как солнце, платье, сияющее, как утренняя заря, платье светящее, как луна, платье, сверкающее, как звезды, дивные цветы…. Стоит она так, как зачарованная, и глядит на все эти украшения, а дерево ей говорит человеческим голосом:
— Надень платье, сверкающее, как звезды, нарядись во все самое красивое, возьми букетик цветов в руки и ступай в церковь. И дай всем, кто там будет, по цветку, только старухе и ее дочери ничего не давай.
Так она и сделала.
Как только она вошла в церковь, все взоры к ней устремились, все стали ее осматривать со всех сторон, так как ни одна другая девушка не была так наряжена и так красива, как она, и только звезды могли бы с ней сравняться.
Войдя в церковь, она раздала всем по цветку, а проходя мимо старухи и ее дочери, даже не взглянула на них.
Незадолго до конца богослужения дочь старика незаметно вышла из церкви и побежала домой, чтобы ее никто не увидел. Дома она разделась, повесила платье в орех и снова надела свою старенькую, поношенную одежду. Затем поднялась на чердак и, когда остальные возвратились домой из церкви, она, как ни в чем не бывало, мешок перевязывала.
Весь день кругом только и разговору было, что о девушке, появившейся в церкви: какое у нее платье, сверкающее, как звезды, да какая она красавица — другой такой, мол, не сыскать во всем мире. Об одном сожалела дочка старухи, что та девушка, которая была, небось, царевной, всем подарила по цветку, а ей — нет. А дочка старика радовалась от души, слушая это, и думала: "А как бы вы заговорили, коли б узнали, что это я была?"
На следующее воскресенье старик, старуха и ее дочь снова пошли в церковь, а все работы поручили сделать дочке старика. И была бы лишь в этом беда! Но мачеха опять рассыпала по двору мешок с пшеном и приказала ей собрать его по зернышку до их прихода из церкви, иначе не сдобровать ей.
Видя, что опять ей задали работу непосильную, стала дочь старика горько плакать и стонать. В то время, как она так плакала, прилетело несколько голубей. Узнав, что с ней приключилось, они ей велели заняться другими делами, говоря, что сами соберут пшено по зернышку, а ей останется только мешок перевязать.
На этот раз девушка закончила работу намного раньше, чем в прошлое воскресенье, и побежала в сад к ореху. Как только она подошла к нему, раскололосьдерево пополам, и она вновь увидела бесподобное девичье убранство. Глядит девушка, как зачарованная, на все эти украшения, а дерево ей говорит человеческим голосом:
— Надень платье, сияющее, как утренняя заря, нарядись покрасивее, шею и руки укрась камнями драгоценными и ступай в церковь.
Девушка так и сделала.
Войдя в церковь, она, как и в прошлый раз, всем подарила по цветку, а проходя мимо старухи и ее дочери, даже не взглянула на них. Когда она сидела в церкви, все, особенно холостяки, глаз от нее оторвать не могли и все спрашивали друг друга: "Кто же эта красавица?" Но никто не знал, и это было ее счастье, потому что все это кончилось бы печально для бедняжки: ей ведь строго-настрого запретили показываться среди людей. Не ожидая и теперь окончания богослужения, она незаметно вышла из церкви и побежала домой. Дома она разделась, положила платье на место в дерево, которое снова сомкнулось. Затем дочка старика одела свои будничные одежды и побежала поглядеть, не надо ли еще чего по хозяйству сделать. Вскоре пришли и остальные из церкви и застали все в полнейшем порядке, даже пшено было собрано в мешок до последнего зернышка. Старуха никак не могла надивиться и все гадала, как это падчерица успевает все сделать, но более всего ее удивляло, что у девушки совсем не усталый вид после такой тяжелой и изнурительной работы.
Как только дочка старика увидела, что они возвратились из церкви, сейчас же накрыла на стол. За столом опять зашел разговор о девушке, что в церковь явилась и на этот раз была одета в светлое платье, цвета утренней зари, и все думали-гадали, кто она такая.
Более всех удивлялись холостяки, особенно тому, что из церкви девушка выходила обыкновенно раньше всех, и потому они теряли ее из виду, не знали, в какую сторону она скрывается. И вот однажды они собрались, чтобы посоветоваться между собой, как им узнать, кто эта раскрасавица, посещающая церковь. Посоветовавшись между собой, порешили, что в будущее воскресенье, после прихода девушки в церковь, они смажут порог церкви смолой, а когда она будет уходить, то нога ее завязнет в смоле и туфелька приклеится к порогу; затем тот из них, кто найдет туфельку, будет ее примерять всем девушкам села: на чью ногу она налезет, та девушка и есть владелица туфельки.
Как решили, так и сделали.
В следующее воскресенье старик, старуха и ее дочка нарядились и снова в церковь пошли. Перед самым уходом старуха задала падчерице работу по дому, чтобы на целый день хватило, да, кроме того, рассыпала по всему двору мешок мака, сказав, что коли она не управится со всеми делами и не соберет в мешок весь мак до единого зернышка, пусть пеняет на себя — шкуру с нее спустит.
Теперь старуха и ее дочь были безмерно рады, так как заранее знали, что дочь старика не сумеет собрать весь мак, и тогда вольно им будет поколотить бедную и поиздеваться над нею; давненько уж они ее не колотили, и поэтому дочка старика росла красивой и крепкой, а старухе и ее дочери это не нравилось.
Когда увидела бедная девушка, сколько маку рассыпано по всему двору, стала горько плакать и стенать. Где уж ей было такую работу выполнить, да еще в столь короткий срок. Но делать было нечего! Принялась она за дело, и закипела работа в ее руках. Работает она, работает, вдруг видит, кружится над ней стайка воробьев; покружились они, покружились да и спрашивают человеческим голосом:
— О чем ты плачешь, деточка, о чем горюешь?
Отвечает им дочь старика:
— Как мне не плакать, как мне не горевать, воробьи-воробышки, когда столько бед и несчастий на мою долю выпало: А теперь мне еще велено весь этот мак собрать и всю работу по хозяйству сделать.
Утешили ее воробьи:
— Не плачь, милая, не горюй. Иди другую работу делай, а мы соберем тебе весь мак со двора. Ты только завязать мешок приходи.
Сделала так дочка старика, как ей велели воробьи, и вскоре управилась по хозяйству. В церкви богослужение еще продолжалось. Дочка старика очень обрадовалась, что и в это воскресенье пойдет в церковь и побежала в сад к дереву. Еще не успела она хорошенько приблизиться к ореху, как он уже раскололся пополам, и она опять увидела перед собой различные украшения. Стоит она так и ждет, что ей велит орех, а он и заговорил человеческим языком:
— Надень платье лунного сияния, возьми украшения богатые и ступай в церковь. Когда будешь выходить из церкви, то у тебя завязнет в смоле туфелька и останется там. Ты ее не вытаскивай, а кинь в нее свое кольцо.
Так она и сделала: нарядилась и отправилась в церковь. Войдя в церковь, она подарила всем по цветку, а когда проходила мимо старухи и ее дочери, даже не взглянула на них. На этот раз все люди, особенно холостяки, смотрели на нее пуще прежнего, так как она была еще красивее, еще наряднее. Ее платье сияло, как луна. Все неженатые парни даже службу в церкви не слушали, а только и делали, что глядели на нее во все глаза — так она их всех очаровала своей красотой. Не ожидая и теперь конца богослужения, она опять вышла раньше, чтобы никто не заметил ее ухода. Но при выходе из церкви, на пороге, левая нога завязла, а когда она сделала попытку вытащить ее, туфелька пристала к смоле. Тогда она сняла кольцо с пальца и кинула его в туфельку, а сама быстро побежала домой.
Туфельку вместе с кольцом поднял сын боярский. Недолго думая, он сразу пошел по селу из дома в дом, примеряя туфельку девушкам, думая найти красавицу и посватать ее.
Вышел народ из церкви, пришли домой и старик со старухой и ее дочерью и застали дочь старика в старом заплатанном платьице. Она как раз мешок с маком завязывала. Опять все удивились проворству девушки! Как она сумела все сделать к сроку? Завязав мешок, она подала к столу и, отойдя несколько, стала в стороне. Как служанка глядела она, как родичи пируют да слушала их рассказы о прекрасной незнакомке: как она пришла в церковь еще более красивая и нарядная, чем прежде, как потеряла туфельку, найденную сыном боярским, и что теперь, мол, он обходит все дома в селе в поисках девушки, на ногу которой налезет туфелька. Ее-то он и посватает.
Услышав эти слова, дочь старика вначале сильно испугалась, так как боялась, чтобы старуха с дочерью не убили ее, когда узнают, что именно она та девушка, но потом приободрилась и подумала: "Авось удастся выпутаться и на сей раз".
Поднявшись со стола, старуха посоветовала своей дочери обтесать себе ногу, чтоб стала поменьше, ибо туфелька была очень мала, а нога старухиной дочери — велика да безобразна. Как только мать сказала это своей дочери, та принялась сейчас же тесать себе ногу. Тешет, тешет, а в это время вошел сын боярина в их дом. Увидела его старуха и забегала по комнате как угорелая, не зная, куда усадить свою дочь, чтобы на показ ее выставить, а падчерицу спрятала в сенях за дверью, дабы сын боярский не примерил туфельку и ей: вдруг, не приведи господь, окажется ей туфелька впору. А в сенях на шестке волшебный петух сидел и все это видел.
Дочь старухи уже приготовилась, сидит на лавке, выставила обтесанную ногу, и ждет прихода парня, чтобы примерить туфельку. Только вошел сын боярский с туфелькой в руке, а она уж ногу сует; примерили туфельку — не лезет, еще раз попробовали — не тут-то было. Тогда бросилась сама старуха туфельку ей надевать, но все напрасно — не налезает туфелька на дочкину ногу. А тут вдруг волшебный петушок в сенях как закричит:
— Кукареку! Дочь старика сидит в сенях за дверью.
Услышав слова петуха, старуха сильно перепугалась, как бы парень не нашел падчерицу и не примерил ей туфельку, бросилась в сени и кричит: "Кыш! Чтоб тебя черт побрал, пакость!"
Затем взяла кочан и швырнула в него. Петух притих, но как только старуха вошла в дом, снова закукарекал:
— Кукареку! Дочь старика сидит в сенях за дверью.
Старуха быстро выскочила в сени и начала кричать на петуха: "Кыш! Чтоб тебя черт побрал, пакость!"
Только на этот раз услышал его сын боярский и бросился в сени поглядеть, верно ли кричал петух. Выглянул в сени и видит: сидит за дверью дочь старика. Подозвал он ее к себе и примерил туфельку. А туфелька как вылитая на ноге, будто по ней сшита. Чтобы убедиться, что именно она владелица туфельки, он вынул из кармана то кольцо, которое нашел в туфельке, и примерил на средний палец левой руки — и кольцо, как и туфелька, пришлось как нельзя лучше.
Затем сын боярина спросил ее, откуда к нее такие туфельки и платья и где вторая туфелька? Тогда дочь старика ему все рассказала: как издевались над ней старуха и ее дочь, как ее оставляли по воскресным дням дома, как заставляли ее работать, как она выполняла эту работу, а потом наряжалась и шла в церковь.
Парень выслушал ее и молвил:
— Видишь, моя милая! Тот, кто машет руками, не тонет, а быстрее добирается к берегу! Ты оказалась трудолюбивой и старательной, потому тебе положено раньше выйти замуж. Хочешь быть моей женой?
Дочь старика очень смутили такие речи, и она ему ни слова не ответила. Понял парень ее молчание и попросил ее руки у родителей. Те поначалу и слушать не хотели и стали уговаривать молодца взять дочь старухи, мол, она раньше должна выйти замуж. Да сын боярский и глядеть не захотел на дочь старухи, и родителям пришлось согласиться и отдать ему в жены дочь старика.
На следующее воскресенье дочь старика надела платье, пылающее, как солнце, и повенчалась с сыном боярина, а дочь старухи осталась доживать свой век в доме стариков.
После венчания сыграли и свадьбу. Шафера село обегали, всех на свадьбу позвали, только старуху и ее дочь не пригласили.
Счастливо зажила дочь старика со своим мужем после свадьбы, и прожили они так целый год. Но вот случилось так, что муж ее должен был уехать куда-то по делу. А старуха и ее дочь, ставшие посмешищем всей округи, все время искали случая отомстить дочери старика. И решили они переодеться нищенками, проникнуть к ней в дом, и, пока муж в отъезде, отомстить бедняжке.
Так они и сделали. Переоделись в лохмотья и пошли к дочке старика. Подошла старуха к калитке и говорит:
— Осиротели мы бедные и ходим по миру с сумой нищенской. Вот стемнело, а нам негде голову на ночь прислонить. Сжалься над нами, никогда мы твою милость не забудем, вечно будем бога молить за твое здоровье.
Дочь старика имела доброе сердце и впустила их в дом переночевать. Но ночью они проснулись, когда хозяйка спала, и разрезали ее на кусочки. Даже изрезанная дочь старика, как засмеялась — цветы выросли, как заплакала — алмазы посыпались из глаз.
В это время шел мимо человек и вдруг видит — в окне то цветы показываются, то алмазы сверкают. "Что за чудо!" — подумал прохожий и вошел в дом. А дочь старика, изрезанная на кусочки, как увидела его, стала просить, чтоб отнес ее к волшебному ореху. Сделал тот человек так, как его просила дочь старика. Понес ее к дереву, а дерево, как увидело ее, сразу раскололось, пополам. Внутри его оказались разные целебные воды и травы. Обратился тогда орех к доброму человеку и сказал, чтоб он взял живую воду и окропил дочь старика. Как только он ее окропил, красавица в тот же миг воскресла, только была она еще очень слаба, на ногах не держалась. Но орех ей дал две былинки, съела она их, и силы к ней вернулись. Потом она вынула из ореха нитку жемчуга и подарила доброму человеку в благодарность за то, что тот спас ее от смерти. Человек взял подарок и пошел своей дорогой. Затем, когда дочь старика осталась одна, орех велел ей надеть поношенное платье и немного времени спустя пойти к своему мужу и наняться в работницы.
Тем временем муж вернулся домой да вместо настоящей жены встретила его старухина дочь. Только он ее не узнал, ибо она переоделась в платье дочери старика и украшения ее надела. Успел только муж заметить, что жена бездельничает весь день-деньской, а в доме не подметено и не прибрано. Но тут же подумал, что пока сам он по делам ездил, жена тосковала по нем и работать разучилась.
Однажды пришла к ним нищенка и стала просить:
— Возьмите меня в прислуги.
Обрадовалась ей очень дочь старухи, но еще больше обрадовался сын боярский, так как видел, что жена разучилась работать и без прислуги теперь не обойтись. Нищенку — а это была дочь старика — приняли на работу без долгих разговоров. Управлялась она со всем хозяйством — и обед стряпала, и в доме прибирала, и полы натирала, и птиц кормила, и ягнят пасла. А старуха и ее дочь бездельничали, ели да пили да в мягких постелях почивали.
Вот наступило воскресенье, и велели они прислуге плацынды испечь. Состряпала та плацынды и в одну положила то кольцо, которое когда-то оставила в туфельке, на пороге церкви. Посадив блины в печь, отправилась прислуга гусей пасти.
Вот хозяйка отодвинула заслонку, чтобы посмотреть, не спеклись ли плацынды, и муж вдруг увидел в печи какой-то непонятный блеск. Спрашивает он жену:
— Слушай, жена, что это?
А та ему отвечает:
— Что-то такое блестит в одной плацынде. Никак прислуга что-то в ней запекла.
— Что за диво, ну-ка давай посмотрим!
Вынули они из печи плацынду, разломили ее, и увидел хозяин то кольцо, которое нашел тогда в туфельке. Спрашивает он тогда жену, чье это кольцо, а та опять ему отвечает — служанкино, мол. Тогда он понял, что служанка и есть его настоящая жена, с которой он обвенчался, и мигом побежал к ней на луг, где гуси паслись.
Приблизившись к ней, он взял два камня, начал тереть их один о другой и приговаривать: "Терпи камень столько, сколько терпел и я, а если не можешь, то тресни, как и я чуть не треснул". Так он дважды повторил, а когда произнес это в третий раз, кинулся к ней, заключил ее в объятья и начал ее целовать и плакать, приговаривая: "Дорогая моя, милая моя! Ты была моей женой, ты и останешься ею!"
Тут дочь старика и рассказала ему всю правду, как было дело.
Возвратились они домой, взял муж старуху, привязал ее к хвосту скакуна, быстрого, как ветер, погнал коня на все четыре стороны. И там, где ударялась старуха оземь ногой, появлялись овраги, где спиной — буераки, а где головой — красные маки.
А дочь старухи вывел боярин во двор, повел ее на середину села и сказал: "Да не будет тебе покоя ни в земле, ни под землей!" Только он слова эти вымолвил, разверзлась земля и поглотила ее по самую шею, только голова над землей осталась. Завидев ее, прохожие шарахались и обходили стороной.
УМНАЯ ДЕВИЦА
Жил-был царь, и имел он единственного сына. Рос царевич не по дням, а по часам. Царь и не заметил, как вырос сын большим, красивым и смелым. Только был он, бедняжка, с изъяном: глуп, как темная ночь. И вот задумал царь женить своего сына. Оповестил он народ, что ищет царевичу невесту, только, мол, должна она быть умнейшей во всем мире девицей. Вскоре узнал царь, что в далеком селе проживает бедный человек, единственная дочь которого так красива и умна, что нет ей равной на земле. Решил тогда царь послать к ней гонца, которому приказал: — Как найдешь девицу, передай, что я ее прошу пожаловать ко мне — ни пешком, ни верхом, ни по воздуху, ни по земле, ни с гостинцем, ни без гостинца, ни раздетой, ни одетой. Вскоре явился гонец к девице и передал слова царя. А девица ему в ответ: — Поняла я слова царя и прибуду к нему так, как велено. Возвратился гонец к царю и докладывает: — Нашел я девицу, к которой ты меня послал. Готовься, мудрейший царь, к встрече, она пожалует не мешкая. Долго раздумывал царь, как встретить гостью, и с нетерпением ждал ее прихода, чтобы посмотреть, как она выполнит его повеление. А девушка, как только ушел гонец, крепко задумалась: что делать и как быть, чтоб царю угодить и явиться к нему, как велено. Поймала она голубя, завязала его в платочек, чтоб не явиться к царю без гостинца. Затем разыскала сетку, сшила себе из нее одежду, села верхом на хромого зайца и пустилась в путь. Тем временем царь и его придворные вышли на дорогу невесту встречать. Да вдруг видят: движется к царству странное чучело, ни мужчина, ни женщина, ни верхом, ни пешком, ни по земле, ни по воздуху, ни голое, ни одетое, ни с гостинцем, ни без гостинца. Как глянул гонец, посланный с повелением царя, сразу узнал в чучеле ту самую девицу, которую царь к себе пригласил. Приблизилась девица к царской свите, а царь ее и спрашивает: — Кто ты и откуда путь держишь? — Я та девица, которую ваше величество пригласили в царский дворец. Подивился царь и снова спросил: — А зачем ты так нарядилась? Отвечает ему девица: — Ведь вы ж мне сами велели, ваше величество, явиться: ни верхом, ни пешком, ни по воздуху, ни по земле. Так я и сделала. Царь окинул ее пытливым взглядом и сказал, еще более удивляясь ее мудрости: — Хорошо, хорошо, что ты так пришла. А что у тебя в руке? — В руке у меня гостинцы, как вы велели, ваше величество. Пожалуйста, получайте. Но едва царь протянул руку принять гостинец, как девица развязала платочек, и голубь взмахнул крыльями и умчался ввысь. Тогда царь ее спрашивает: — Что же это за гостинец? — Вы ведь так велели, ваше величество, — ответила девица. — Явиться ни с гостинцем, ни без гостинца. Убедился тут царь, что девица очень умна и хитра, и что явилась именно так, как он велел. — Пойдем в дом и сядем к столу, — сказал он девице. Вошли они в дом и сели к столу. В то время, как они ели и пили, царь сказал девице: — Если ты так умна, посмотри-ка, сможешь ли выполнить еще одно мое повеление. У меня единственный сын, которого я хочу женить, и если ты сделаешь так, как мне угодно, я женю его на тебе. Подумала девица и ответила: — Может я и выполню ваше повеление, ваше величество, но пусть прежде пожалует сюда ваш сын, хочу взглянуть на него и поговорить с ним. Велел царь позвать сына. Поглядев на царевича и поговорив с ним, девица подумала про себя, что его впору только в телегу запрячь, а не на ней женить. А царь говорит девушке: — Милая девица, это мой сын. Мое царство тебе ведомо. Все оно перейдет к нему. Если сделаешь то, что я тебе велю, я тебя выдам замуж за него. Взял царь три катушки ниток, дал их девушке и сказал: — Видишь эти катушки? Смастери из них столько одежды, чтобы хватило для всего населения страны. Взяла девица все три катушки и ответила царю: — Я могу, ваше величество, выполнить ваше повеление, да не хватает мне пустяка: работать мне нечем, инструмент-то я дома оставила. Пусть мне сын вашего величества изготовит инструменты, да из того материала, который я ему дам, а не из того, что ему бы хотелось. Тут она вырвала из веника три прутика и протянула их царю, говоря: — Давно я ищу жениха, и сколько их приходило, никто мне не был по душе. Ну а сын вашего величества, потому что он царский сын, сможет стать им, если, конечно, он выполнит ту работу, которую я ему задам. С тех пор и поныне царский сын все мастерит инструменты и никак не может закончить работу. Из-за этого и девица не смогла выполнить повеление царя. Царь постарел и так и не женил своего сына на умной девице. А девица вышла замуж за парня бедного, но умного и трудолюбивого А царевич еще и поныне ищет себе невесту, но никто за него выйти не хочет, видя, до чего он глуп.СКАЗКА О ЖАДНОМ ВОЛКЕ
Видать, было когда-то так на свете, а коли не было бы, не сказывали бы сказку эту. Рыскал однажды по лесу серый волк в поисках добычи. Долго брел он так, пока не набрел на стадо заблудившихся овец. Подошел волк к овцам и говорит: — Овечки, овечки, я вас съем. — Почему, волк? Какое мы тебе зло сделали? — спросили его овцы. — А потому, что я голоден, овечки. Тогда овцы ему отвечают: — Волченька, серенький! Уже более двух недель прошло с тех пор, как мы отбились от стада и пастух не может нас разыскать. А мы все — ярочки. Весной у нас будут ягнята. Ты лучше попаси нас до тех пор. И весной, когда мы окотимся, хватит тебе баранинки на целый год. А мясо молодых ягнят куда слаще мяса старых овец. Стоит волк, слушает эти слова и думает: "А и верно говорят овцы. Не придется мне впредь голодать. Круглый год буду питаться молодой баранинкой. Так я и сделаю…". Только волк это подумал, откуда ни возьмись, появился пастух с толстой дубинкой в руках и, завидев волка, ринулся на него. Но волк не стал мешкать и пустился наутек. Долго бежал он, пока не очутился на другом конце леса; отдышавшись, он вновь побрел искать себе пищу. Бредет волк по лесу, вдруг видит: стоит у дуба супоросная свинья и желуди ест. Сильно обрадовался волк, увидев свинью, и уже было совсем приготовился разорвать ее, но тут свинья ему говорит: — Волченька, серенький! Вижу, ты едва не валишься с ног от усталости и голода. Ты ищешь добычу, а добыча вот она — перед тобой. Давно уж я блуждаю по этому лесу, и была бы очень рада, если бы нашелся какой-нибудь хозяин, который взял бы меня к себе, потому что не сегодня-завтра я приведу на свет поросят… Возьми меня к себе, волк, а я тебе буду приносить каждый год двенадцать поросят, и ты будешь круглый год есть их мясо молодое. Слушает волк, слушает речи эти и про себя думает: "А и верно говорит свинья. Не придется мне впредь голод терпеть. Всегда у меня будет мясо молодых поросят. К тому же и свинья будет в хозяйстве…" Не успел волк так подумать, как вдруг, откуда ни возьмись, появился человек с ружьем и прицелился в него — вот-вот выстрелит. Видать, это и был хозяин свиньи. Как увидел его волк, пустился наутек, только пятки засверкали. Долго бежал волк по лесу, пока не свалился с ног от усталости и голода. Лег он на землю и отдыхает. Отдыхал волк, отдыхал и снова пошел добычу искать. Бредет волк по лесу, еле ноги волочит, а навстречу ему осел. Кинулся к нему волк, задрать собрался и говорит: — Длинноухий осел, я тебя съем. А осел ему в ответ: — Волченька, серенький! Я счастлив быть тебе пищей, только выслушай меня, прежде чем съесть… Все говорят, будто ослы всегда были ослами, а я вот многих от беды спас. Если хочешь, могу и тебя выручить. Слушает волк осла, разинув пасть. А осел продолжает свое: — С каких пор существуют небо и земля, волк был волком, а осел — ослом. Известно, что попы ближе всех находятся в родстве с ослиным племенем, поэтому ослы им больше по сердцу, и они всегда ездят верхом на нас. Я сам работал у попа, но недавно поп умер, и я вот от радости резвлюсь и гуляю себе по лесу. Село теперь осталось без попа. Если хочешь, вырядись попом, садись на меня верхом, а я тебя свезу в село. Люди обрадуются тебе и встретят как нельзя лучше, подарят тебе всякой всячины и заживешь ты, как у бога за пазухой. Вырядился волк попом, сел на осла и поехал в село. Только они в село въехали, а осел как завопит: "Волк! Волк!" На крик осла мигом сбежался народ и давай бить волка, чуть дух из него не вышибли, едва ноги унес. И опять бродит волк по лесу, ни жив ни мертв от голода. Уже начало темнеть, когда навстречу ему попалась лошадь, до того тощая и слабая кляча, что еле на ногах держалась. Обрадовался тут волк: "Ну теперь уж я утолю голод…" Да только он подошел к лошади, чтоб задрать, как та, недолго думая, хлобысь его копытами! — прямо по морде. Полетел волк кувырком, все зубы у него повыпали… А лошадь щиплет себе травку, как ни в чем не бывало. Опомнился волк от удара, сидит злой-презлой, но ни сил, ни клыков уже нет, задрать ему коня никак нельзя. А тут и хозяин лошади появился и, увидев волка, ударил его дубиной по голове и убил на месте. Привез хозяин волка домой, содрал шкуру и сшил себе шубу, а мне — две заказал за то, что я сказку вам рассказал.Трифан Балтэ
ВАСИЛЕ-ДУРАЧОК
Жил-был бедный человек, и было у него три сына. Два старших были сильными да проворными, а третий, младший, весь день-деньской сидел у печи и в золе ковырялся; вот и прозвали его Василе-дурачком. Был у нашего человека клочок поля, который он засевал просом. Да так уж всегда случалось, что в ночь, когда зерна начинали наливаться соком, забирался в поле какой-то табун лошадей и все пожирал. Долго думал мужик, как быть, что делать, чтобы урожай спасти. И вот послал он на ночь старшего сына поле караулить. Вышел парень в чисто поле, уселся на меже и крепко заснул. Проснулся на рассвете, а просо наполовину съедено. Видит отец — никакого с него проку, послал среднего сына поле караулить. Этот тоже вышел в чисто поле, уселся на меже и стал зорко оглядываться. Но едва пробило полночь, как и его сон свалил. Проснулся на рассвете, а от проса только несколько рядков осталось. Увидел это отец, стал его ругать: — Горе мне с такими сыновьями! Вижу — пользы от вас, что с козла молока. Будем теперь зимой голодать. А младший сын встал из-за печи, стряхнул с себя золу и говорит: — Позволь, отец, я пойду на ночь поле караулить. Старшие братья так и покатились со смеху, а отец только рукой махнул. — Раз уж старшие братья не смогли уберечь просо, то тебе и подавно не справиться. Возись-ка ты лучше в своей золе. Но Василе-дурачок стоит на своем. — Пойду да пойду и я ночь покараулить. Надоели отцу его приставания. — Ну ступай, карауль, только не морочь мне голову. Нарвал Василе-дурачок крапивы пучок, наломал терновника охапку и отправился в поле. Здесь он разделся до пояса, уселся на кочку, справа от себя положил крапиву, слева — терновник. Как стало его в сон клонить, повалился он на крапиву и проснулся, потом повалился на терновник и снова проснулся. Так он маялся, маялся, но зато сон его не брал. Вот пропели первые петухи и вдруг видит он, что в просо забрался гнедой конь, а из ноздрей у коня пламя так и пышет. Тут Василе подлетел к коню и — цап! — схватил его за гриву. — Стой, — говорит, — попался, скакун, теперь ты от меня не уйдешь. Взмолился конь: — Отпусти меня с миром, Василе-богатырь, будем мы с тобой в дружбе, сослужу я тебе добрую службу. Услыхал Василе такие речи, премного подивился и отпустил коня. Тогда Гнедой говорит: — Вырви волосок из моей гривы и спрячь его. А будет у тебя нужда какая, подуй в него чуток, и я тут же прискачу, из беды тебя выручу. Вырвал Василе-дурачок волосок из гривы Гнедого и домой отправился. Увидал отец, что просо все цело, изумился такому диву и отпустил Василя еще на одну ночь поле караулить. Василе снова уселся между крапивой и терновником и до самого рассвета глаз не сомкнул. А на рассвете видит — вошел в просо конь вороной, из ноздрей пламя так и пышет. Поймал его Василе за гриву, Вороной и взмолился: — Отпусти меня с миром, Василе-богатырь, будем мы с тобой в дружбе, сослужу я тебе добрую службу. Вырви из моей гривы волосок, а попадешь в беду — подуй в него чуток. Вырвал Василе-дурачок волосок из гривы Вороного и домой отправился. И на третью ночь пошел он поле караулить. Совсем уж было его сон одолевать стал, да вдруг видит — вошел в просо конь буланый, красивый, как в сказке. А из ноздрей буланого тучи пламени вырываются. Подскочил к нему Василе-дурачок, схватил за гриву и говорит: — Не уйдешь теперь от меня, добрый скакун! А то повадился ты с твоими братьями поедать наше просо, вот и гуляет ветер у нас в горшках. Буланый и взмолился: — Отпусти меня с миром, Василе-богатырь. Сделай такую милость, а я тебе послужу, как тебе и не снилось. Вырви из моей гривы волосок, при нужде подуй в него чуток, и я тут же прискачу, из беды тебя выручу. Отпустил Василе Буланого и вернулся домой, в золе копается. А тем временем разнеслась по всему царству, по всему государству весть, что царь замуж дочь свою отдает. Была царевна так прекрасна, что только солнце могло с нею сравниться. Да ставил царь такое условие: дочь он свою выдает только за того богатыря, который сможет кольцо у нее на пальце обменять. А царевна сидела в высоком тереме, под самыми тучами — попробуй достань. Много добрых молодцев пыталось добраться до царевны, кольцо у нее с пальца снять, да все зря трудились. Стала царевна тосковать да горевать, что суженого никак себе не может сыскать. Дошла эта весть и до бедного мужика. И сказал он старшим сынам своим: — Детки вы мои дорогие, ступайте-ка и вы, счастье попытайте. Как знать, может и выпадет вам удача. Верно, дурной бросит камень в колодец, а десятеро разумных маются и никак не вытащат. Да ведь и то сказать — попытка не пытка. Оседлали двое старших сыновей двух скакунов и поехали к царскому двору — счастье свое пытать. А младший и говорит отцу: — Батюшка, хочется и мне повидать прекрасную царевну. Дай и мне коня. Смеется отец: — Где же это слыхано, чтоб такой замухрышка, как ты, хотел с царем в одну упряжку попасть? Но Василе-дурачок стоит на своем: — Хочу и я ко двору и баста! Видит старик, что никак ему сына не унять и говорит: — Ну ладно, дурачок, возьми себе осла и ступай ко двору, людям на потеху. Видал уж я таких героев: "Мэй, Ион, ты девушек любишь?" — "Люблю!" — "А они тебя?" — "И я их". Вскочил Василе на осла, доехал до лесочка, что за селом, и стреножил его на полянке. Затем вынул волосок, вырванный из гривы гнедого скакуна, и подул на него. Мигом вырос перед ним красавец Гнедой. Дышит он огнем и спрашивает: "Что тебе, хозяин?" — "Да вот так-то и так-то, — рассказывает ему Василе все, как было. — Хочу я снять кольцо с руки царевны". — Эх, хозяин, хозяин, тяжелую ты мне задал задачу, — ответил ему волшебный Гнедой. — Да уж ладно, как-нибудь выпутаемся. Влезь-ка, говорит, ко мне в левое ухо, вылезь в правое, захвати с собой все, что найдешь там, а потом садись на меня верхом. Влез Василе в левое ухо, вылез в правое, вытащил оттуда блестящее платье, из серебра сотканное, волшебную булаву да меч богатырский. Оделся он, как полагается, и вскочил в седло. "Лети, мой конь!" Пришпорил он Гнедого, и понес его конь, ветер буйный обгоняя. Стали они приближаться к царскому терему, вдруг видит Василе на дороге своих братьев. Приструнил он коня, подъехал к ним поближе и спрашивает: — Откуда путь держите, ребята! — Да вот из такого-то села, — отвечают братья, которые не узнали Василе-дурачка. — А вы откуда будете? — Из Щелчкова! — и хлоп! дал им Василий по щелчку, да по такому, что шишки вскочили. Доехал Василе до царского терема, а там народу — видимо-невидимо. И никто до царевны добраться не может. Как свистнет Василе богатырским посвистом, — Гнедой взвился ввысь и чуть-чуть не допрыгнул до крыльца из самоцветов, на котором царевна восседала, шерсть золотым веретеном пряла. — Не могу я выше подняться, хозяин! — говорит Гнедой. Повернул Василе домой. Как доехал до лесочка, отпустил Гнедого, одел свое старое платье и сел верхом на осла. Приехал он домой, сел за печь в золу и ждет старших братьев. Вот вернулись и старшие братья, а отец и спрашивает: — Ну как там, детки, что люди толкуют? Не нарвались ли вы на беду какую? — Да недолго было и до беды, только вышли мы сухими из воды. — И стали они рассказывать все, как было: как нагнал их по дороге какой-то Фэт-Фрумос, как он им дал по щелчку. И как потом этот Фэт-Фрумос чуть было до царевны не добрался. Прошло еще немного времени, и старшие сыновья опять решили поехать к царскому двору. А младший оседлал своего осла и двинулся за ними следом. Спутал он осла на полянке, подул на другой волосок, в тот же миг вырос перед ним волшебный Вороной. И говорит: — Приказывай, хозяин. Пролез Василе через его уши, надел золотое платье и вскочил в седло. Вскоре догнал он своих братьев и спрашивает их: — Откуда путь держите? — Из такого-то села. А вы откуда? — Из Кулакова! — и хлоп! двинул каждого кулаком, да так, что у них искры из глаз посыпались. Прискакал Василе к царскому терему, свистнул богатырским посвистом, и Вороной подпрыгнул до самого крыльца. Но не успел Василе коснуться царевнина кольца, как лошадь снова опустилась на землю. Вернулся он домой, как и в первый раз, и братьев поджидает. А те приехали и рассказывают все, как было. Поехали они и в третий раз счастье свое попытать. Теперь Василе подул на волосок из гривы буланого коня. — Приказывай, хозяин! — говорит вещий Буланый. — Пролезь сквозь мои уши, надень платье из самоцветов, садись на меня верхом и держись покрепче — не шутка лететь на коне таком. Нагнал Василе своих братьев и спрашивает: — Откуда путь держите, олухи? — Из такого-то села. А вы откуда будете? — Из Плеткина, извиняюсь! — и хлоп! их плеткой по спинам. Добрался Василе до терема, свистнул богатырским посвистом, взвился Буланый, долетел до чердака и подождал, пока Василе кольцо у царевны с пальца снял. Повернул Василе домой, в лесочке отпустил Буланого, сел верхом на осла и двинулся восвояси. Спрятал он кольцо за пояс и возится снова в золе. Вскоре вернулись домой и старшие братья да стали рассказывать, какое чудо видели. А Василе и говорит: — И я был при дворе, и я видел царевну. Братья так и покатились со смеху. — Да помолчи ты, дурачок, не болтай глупостей! Тем временем царь все ждал да ждал жениха, а как увидел, что богатыря, забравшего кольцо, и след простыл, разослал гонцов по всей стране, чтоб нашли его и во дворец привезли. Но сколько ни искали царские посланцы, а витязя, одетого в платье из самоцветов, так и не нашли. Вот добрались они и до избы нашего бедного мужика. Смеряли они всех трех парней долгим взглядом — ни один из них на богатыря не похож. Стали посланцы спрашивать парней, не знают ли они, где царевнино кольцо. Старшие братья ничего знать не знали, а Василе-дурачок говорит: — У меня кольцо. Посмеялись царские посланцы до коликов в боку и стали прощаться. А один из них возьми да скажи так, между прочим: — Мэй, дурень, коль у тебя кольцо, что ж ты его не кажешь? — Сейчас! — ответил им Василе, развернул пояс и достал царевнино кольцо. Ну и подивились же посланцы! Взяли они кольцо и, хочешь не хочешь, пришлось им отвести Василе к царю. Как увидал его царь, чуть не лопнул с досады. Кручинился он, сердился, да делать нечего. Вот он и говорит своей дочери: — Ну, коль так уж тебе суждено было, дочь моя, так ступай с ним жить вон в ту избушку, где живут царские свинопасы. Хоть столько-то с него пользы будет — пусть моих свиней пасет. Царь такого зятя и видеть не хотел, не то чтобы жить с ним под одной крышей. Пожили молодые в землянке сколько пожили, но вот стала царевна мужа своего распекать: "Я, мол, не хочу больше быть женой свинопаса, забирай свои манатки и убирайся восвояси". Обиделся Василе, только не ответил ей ничего. Положил он в сумку еды немного и пошел пешком по свету — полезней таких прогулок нету. И где он ни проходил, всюду слыхал стоны, всюду видел слезы и обиды. Потому что был тот царь жадным и злым, обложил народ данью большой да виселицы всюду понаставил. Ходит Василе из села в село, людей ободряет, сирот утешает, а про себя думает: "Ладно, царь, дойдет и до тебя черед горе мыкать". Потом вернулся он в отчий дом и опять стал в золе возиться. И, может, долго бы там в золе просидел, если б у рубежей царства не заварилась битва большая. Призвал царь в войско всех молодых людей, чтоб царство от врагов отстоять. Пошли в войско и старшие сыновья бедного мужика. А Василе-дурачок и говорит: — Отпусти, батюшка, и меня воевать, а не то придется нам горе горевать. Смеется над ним отец: — Что же ты на войне делать будешь, дурачок? Таким воякам, как ты, одно только остается: "Воевать, так воевать, пиши в обоз". — А ты отпусти меня, отец, и увидишь, какие я подвиги совершу. Видит старик — пристал к нему младший сын, как банный лист, — да и говорит: — Ладно уж, бери осла и делай, как знаешь. Оседлал Василе осла, выехал на край села и спутал его на поляночке. Затем достал волосок из конской гривы и подул на него. Оглянулся — а Гнедой тут как тут. — Я здесь, хозяин, послужу тебе верой и правдой и в битве. Влезай ко мне в левое ухо, да вылезь через правое. Надень доспехи серебряные, возьми оружие булатное и садись верхом. Так Василе и сделал и на битву помчался. Приехал он на поле битвы, а там врагов — что листьев в лесу, что травы на лугу. Стал Василе крошить их слева и справа, в хвост и в гриву, так что вскоре вражья кровь все поле залила, Гнедому по колено дошла. Тогда Гнедой ему и говорит: — Ну, хозяин, довольно, тронемся в путь-дорогу, оставь и на завтра немного, а то брату моему делать будет нечего. На следующий день подул Василе на волосок из гривы Вороного, оседлал коня и снова ринулся на битву. А царь стоит, глядит и глазам своим не верит. — Эко чудо! — молвит царь. — Кто бы мог быть этот храбрый витязь в золотых доспехах? Вот дошла кровь Вороному по грудь, конь и говорит: — Ну, хозяин, довольно, тронемся в путь-дорогу, оставь и на завтра немного, а то брату моему делать будет нечего. На третий день Василе прискакал на волшебном Булане. И столько он врагов покрошил, что кровь их поднялась коню по гриву, богатырю — по пояс. Кончилась битва лютая, началось веселье славное. Подъехал тогда царь к Василе-дурачку, поблагодарить его за службу и видит, что витязь ранен в руку, кровь так и льется. Тут царь достал свой платок и перевязал ему рану. Вернулся Василе домой, на полянке отпустил Булана и пересел на осла. Вернулись домой и старшие братья да стали отцу рассказывать о виденном чуде. "Так, мол, и так, — говорят они, — какой-то Фэт-Фрумос крошил врагов, как капусту, и развеял их, как мякину. И царь собственноручно ему рану перевязал". А Василе с печи говорит: — И я был на войне, и я врагов крошил. Братья смеются, по полу катаются. — Да помолчи ты, дурачок, ерунды не мели. А царь на радостях решил в честь победы заказать пир на весь мир и созвал ко двору молодежь со всего царства. Поехали на пир и сыновья бедного мужика. Старшие братья уселись поближе к середине стола, а младшего задвинули на самый край. Пировали они сколько пировали, да вдруг царю захотелось поговорить с богатырем, который спас царство, и спасибо ему сказать. Но где ж его взять, коли нет его нигде. Ходил царь сколько ходил промеж столов и вдруг видит свой платочек на руке у Василе-дурачка. — Да ведь это зять мой, — говорит царь. И спрашивает его: — Как к тебе этот платок попал, дурачок? А Василе не скрывает, отвечает: — Ваше величество мне его в битве подарили, когда меня вороги ранили. Царь ушам своим не верит. — Мэй, не иначе, как здесь нечистая сила замешана. Не верю я, чтоб ты был тем витязем. И, помолчав, добавил царь: — Коль ты уже так искусен, так вот сооруди-ка за ночь золотой дворец, да чтоб от него и до моего двора хрустальный мост был перекинут. А вдоль моста чтоб росли деревья с золотыми плодами, а на деревьях чтоб пели золотые птицы. Если выполнишь все это, отдам я тебе дочь да еще полцарства впридачу. — Ладно, сделаю, — ответил Василе и поспешил домой. Подул он на все три волоска сразу, и волшебные кони тотчас к нему явились. — Ну вот, хозяин, настало нам время послужить тебе в третий и в последний раз. Что прикажешь сделать? — Вот так и так, — говорит им Василе, — соорудите мне до утра золотой дворец с крыльцом из самоцветов. А от дворца и до царского замка перекиньте мост хрустальный. Вдоль моста насадите деревья, да не простые: чтоб одни цвели, на других чтоб плоды наливались, на третьих чтоб спелые уже висели. А на ветках деревьев чтоб качались птицы златокрылые да песнями душу услаждали. — Ладно, хозяин, — говорят кони волшебные. — Ступай, ложись спать и будь спокоен: до утра все будет сделано. Проснулся Василе утром и видит чудо невиданное, диво неслыханное. Стоит дворец, весь вылитый из золота, а от него ведет вдаль мост хрустальный. Ступил Василе на мост и зашел во дворец. А во дворце роскошь и богатство, по мягким коврам ступать жалко, и всюду стоят столы, всякими яствами уставленные. На крыльце музыка играет, а на деревьях золотые птички резвятся и чирикают. Спрашивает Василе людей, где царь-государь. Показали ему люди башню каменную без входа, без выхода, с одним только окошком, забранным стальной решеткой. А в башне той сидел царь, которого волшебные кони в свинью обратили. И сказал тогда Василе: — Так судили кони волшебные, значит быть по сему. Потому что много зла причинил царь народу и вел он себя с людьми, как настоящая свинья. И созвал Василе тьму-тьмущую народу и закатил пир горой.
СКАЗКА О ШТЕФЭНЕЛЕ
Жили-были мужик да баба, бедные-пребедные. Вот сидят они однажды зимним днем у жаркой печи и вдруг слышат с улицы страшный стон; даже сердца у них зашлись от жалости. — Что бы это могло быть, муженек? — говорит баба. — Сходил бы ты, поглядел, может в беду кто попал. Вышел мужик на двор, глядь — прямо перед ним, на высокой акации, сидит свернувшаяся в клубок большущая птица-орел и замерзает на холоде. Вскарабкался мужик на дерево, снял орла и отнес его в избу. Сидит себе птица тихонько, у огня отогревается да вдруг как заговорит человеческим голосом: — Баде Некулай, — так нашего мужика-то звали, — встретил ты счастье свое, сняв меня с дерева. Испугался Некулай, услыхав такое чудо. Сидит, молчит, — что тут скажешь? Слыханное ли дело, чтоб птица человечьим голосом говорила?. Но орел уже совсем пришел в себя, расправил крылья и молвит: — Хочу я тебя наградить, баде Некулай, за добро добром отплатить. И стал орел рассказывать, кто он, да откуда и по какому делу по свету бродит. — Я, говорит, не птица, а царевич. Были у отца моего три дочери, прекрасные, как звезды в небе ясном. И вот однажды посватали моих сестер три дракона, выдававшие себя за царевичей. Отец мой хотел им отдать дочерей, да я воспротивился. И тогда мать этих драконов обратила меня в орла. А драконы забрали своих жен и — поминай как звали. Много воды утекло с тех пор в Дунае, а о сестрах моих — ни слуху ни духу. Сам же я только тогда стану человеком, когда какому-нибудь земному существу удастся завладеть волшебной шкатулкой одной измоих сестер. Сказав это, стал орел просить Некулая, чтобы тот сел к нему на крылья а полетел с ним к его сестрам. Сестры обрадуются, увидев земляка, и непременно захотят его наградить подарками. И если Некулай не согласится брать ничего, кроме волшебной шкатулки, может, он ее и получит. Попрощался Некулай с женой, сел верхом на орла и полетели они над черною тучей, под солнцем жгучим. Облетели тридевять земель, тридевять морей, а края земли все еще не видать. Только под вечер увидел Некулай черный лес, а посреди леса — медный дворец с крышей серебряной. Говорит ему орел: — Вот в этом дворце живет моя младшая сестра. Ты только не забудь, что не должен от нее брать никаких подарков, кроме шкатулки волшебной. Приземлился орел у самого дворца. Некулай сошел на землю и в ворота постучал. Младшая царевна открыла ворота и как увидела перед собой земляка — от радости обомлела. Обнимала она его и целовала, долгого века желала, да еще и приговаривала: — Эге-гей, мать родная, сколько лет, сколько зим не видывала я живого человека. Проходи скорее в дом, будь гостем за столом, да расскажи мне, земляк, что там на свете и как. А то сердце мне дотла тоска лютая сожгла. Посидел Некулай сколько посидел с ней за столом, отведал угощений всяких, рассказал десять коробов вестей со всего света, а под конец встал и говорит: — Ну, так будь здорова, а мне домой пора. Некогда мне время терять, подковы с дохлых коней собирать. А царевна залилась слезами кровавыми и отвечает ему: — Попросила бы я тебя, добрый человек, еще со мной побыть, обо всем поговорить, да не смею. Мужу моему, дракону, возвращаться пора пришла, боюсь, как бы не причинил он тебе какого зла. Так что, — говорит, — выбери в моих хоромах любую драгоценную вещь, я с дорогой душой подарю ее тебе. Огляделся Некулай вокруг, а там всюду — на столах, на полочках, на печах — одни только золотые вещи да каменья драгоценные. Наконец, заметил он на печном карнизе волшебную шкатулку. — Я человек бедный, и ни золота, ни самоцветов мне не надобно, — говорит Некулай. — А дай-ка ты мне вот эту шкатулку, я ее жене отнесу, пусть мониста в ней держит. Испугалась царевна не на шутку и молвит в ответ: — Выбери, добрый человек, все, что хочешь и сколько хочешь, только не эту шкатулку. Потому что она досталась мне на память от покойной матушки, да будет ей земля пухом. Некулай стоит на своем, хоть режь, — подай ему шкатулку и только. Но напрасны были все его просьбы: царевна не соглашается ни в какую. Тогда он распрощался с ней и ушел несолоно хлебавши. Орел поджидал его у ворот. — Эх, — говорит орел, — худо, что не дала она тебе шкатулки. Но полетим дальше, авось у средней сестры выпросишь. Взобрался Некулай орлу на спину, и полетели они над морями-океанами, пока снова долетели до черного леса. А посреди леса высился серебряный дворец с золоченой крышей. Сошел Некулай на землю, постучал в ворота. Открыла ему средняя царевна: — Эге-гей, мать родная, не видала я живого человека бог знает сколько времени. — Царевна его в хоромы пригласила, за стол усадила, стала расспрашивать о том, о сем — обо всем, а он на все дает ей ответы, рассказывает, что творится на свете. Говорили они, говорили, а царевне все кажется мало, так страшно она по людям тосковала. Наконец Некулай поднялся и стал собираться в путь-дорогу. — Ну так прощай, красавица, а мне пора домой отправиться. Дальняя отсюда дороженька, ох и устанут мои ноженьки. А царевна и не знает, каким его дорогим подарком наградить; льет она слезы кровавые и говорит ему: — Выбери себе в моем доме все, что твоей душе захочется, выбрать-то есть из чего. И верно, выбрать было из чего: на сундуках да на лавках столько понаставлено всяких золотых вещей да камней-самоцветов — глаза разбегаются. Но Некулай подошел к печному карнизу и говорит: — Я человек бедный, золотых вещей мне не надо. А дай мне, коли не жалко, вот эту шкатулку, отнесу домой, жену обрадую. Только царевна ни в какую не соглашается шкатулку ему отдать. Видит Некулай — ничего у него не выходит, попрощался с царевной и ушел ни с чем. Только за ворота вышел, а орел его встречает словами: — Эх, милый мой, худо очень, что не дала она тебе шкатулки. Одна надежда нам осталась — на старшую сестру. А ежели и та не даст, то я уже не знаю, как нам быть. — Ну так полетим к ней, — говорит Некулай. — И чему бывать, не миновать. Не стану же я из-за каких-то жадных баб волосы на себе рвать. Летели они снова, летели над морями-океанами, и вот показался вдали черный лес, а посреди леса — дворец весь из чистого золота с башнями из самоцветов. Постучал Некулай в ворота, открыла ему старшая царевна. Как увидела она земляка — от радости тут же свалилась без памяти. А как очнулась, стала его обнимать и целовать, века долгого желать да приговаривать: — Эге-гей, добрый человек, живо, знать, еще мое счастье, раз ты добрался до меня. Я ведь здесь не то что человека, а птичьего пера еще не видела. Позвала она его в дом, чтоб был гостем за столом, во все глаза на него глядела, наглядеться не могла. Наконец Некулай поднялся из-за стола и стал готовиться в путь-дорогу. — Ну, будь здорова, добрая душа, а мне домой пора поспешать. Дальняя отсюда дороженька, ох и устанут мои ноженьки. Старшая царевна и так и этак старается ему угодить, только бы посидел хоть еще чуточку. А как увидела, что больше ей его не удержать, стала слезы лить, причитать: — Ох, горе мне, далеко же я от света заброшена, и кто знает, когда еще доведется увидеть здесь живого человека. Так уж, видно, на роду мне написано — всю жизнь тосковать, до самой смерти. Затем велела она Некулаю, чтоб выбрал себе в подарок какую-нибудь из ее вещей. Подошел Некулай к печному карнизу и говорит: — Не нужны мне, царевна, ни золото, ни самоцветы. А дай-ка ты эту шкатулочку в дар мне, отнесу я ее жене, и будет она тебе всю жизнь благодарна. Не захотела царевна ни в какую отдавать ему шкатулку. — Она мне, — говорит, — досталась от матери, да будет ей земля пухом. Но затем, как увидела, что Некулай ей в ноги повалился, пожалела его и молвит: — Ну, ладно, возьми себе шкатулку, я-то все равно стара, не много осталось моего веку. Только знай, шкатулка эта не простая, а волшебная. Стоит тебе сказать: "Шкатулочка, отворись!" — и она тут же откроется и даст тебе все, что душа твоя пожелает. Едва Некулай взял в руки шкатулку, как раздался страшный грохот и рухнул золотой дворец, и предстал пред ним прекрасный могучий царевич, говоря: — Спасибо тебе, баде Некулай, за то, что помог мне рассеять чары злые, причинившие нам столько горя. Узнай же, что и мои сестры были опутаны колдовством лютой ведьмы — матери драконов, а теперь и они свободны. Вывел царевич из конюшни белого арабского скакуна, посадил на него сестру, сам вскочил в седло и умчался. Видать, от радости великой забыл он сказать Некулаю, какой дорогой домой добираться. Куда ни глянет Некулай, окрест — все лес да лес густой, и кто его знает, в какую сторону податься. Наконец, заметил он тропинку и пошел по ней. Шел, шел, а как дошел до какого-то ручейка, почуял, что голод сосет под ложечкой. Достал он свою шкатулку и только успел промолвить: "Шкатулочка, отворись!", как она тут же отворилась и полезли из нее крытые столы со всякими яствами, так что у бедного даже слюнки потекли, а рядом где-то раздались звуки прекрасной, баюкающей музыки. Наелся Некулай до отвалу, напился водицы ключевой, а как стал шкатулку закрывать — не тут-то было. Мучался, мучался, никак не догадается, какими словами закрыть ее. Сидит он, призадумался, пригорюнился; вдруг перед ним, словно из-под земли, баба-яга вырастает и говорит: — Я скажу тебе, как закрыть шкатулку, но ты мне за то отдашь то, что у тебя есть дома, а ты о нем не знаешь. А баба-яга была матерью драконов и леса. И замыслила она отомстить Некулаю за то, что тот помог царевичу от чар ее избавиться. Посмотрел Некулай на ведьму, подумал: что бы такое у него могло быть дома, о чем бы он не ведал? "Какое у меня дома богатство? — спросил он себя. — Человек я бедный и, кроме жены, вроде ничего у меня и нету". — Ладно, мегера, согласен, — говорит Некулай. — Научи меня, как закрыть шкатулку. А баба-яга в ответ: — Скажи: "Шкатулочка, затворись!" Сказал Некулай: "Шкатулочка, затворись!" — и тут же все столы исчезли, а шкатулка закрылась. Взял Некулай свою шкатулку и пошел своей дорогой, а ведьма кричит ему вослед: — Как пройдет семь лет, приду я к тебе за расчетом. Пришел Некулай домой, а дома у него пир горой. Родила ему жена сына златокудрого. Некулай-то, уходя из дому, не знал, что жена тяжела была. От горя своего горького стал он биться, что рыба на песке. Только теперь понял, какую цену взяла с него ведьма. Хочешь-не хочешь, хлебай, Григорий, горе! А парень рос не по дням, а по часам, и был он красив и умен на диво. И чем старше становился Штефэнел-Фэт-Фрумос, тем больше мрачнел его отец. Как пошел ему седьмой год, Некулай стал за ним ходить по пятам, глаз с него не спускал, все боясь, как бы не похитила его баба-яга. Осунулся Некулай, пожелтел, как воск, не пил, не ел ничего… В день, когда мальчику исполнилось семь лет, вышел он поиграть на крылечке. Вдруг, откуда ни возьмись, налетел черный смерч, подхватил его и мигом унес. Очнулся Штефэнел-Фэт-Фрумос в черном лесу, в избушке бабы-яги. Ведьма подозвала его к себе и говорит: — Должна я тебя, парень, в дракона обратить, и будешь ты мне всю свою жизнь службу служить. Вот задам я тебе три задания. Выполнишь их — твое счастье, бери свою торбу и убирайся домой. А не сможешь выполнить — пеняй на себя. Искупаю в этом котле со смолой и обращу в дракона. И мегера показала ему котел со смолой. — Теперь, — говорит баба-яга, — ступай в лес и чтоб к утру приволок мне десять тысяч возов дров, я смолу вскипятить хочу. Взял Штефэнел топорик и побрел в лес. Идет и горькую думу думает: "Не умер Данило, так болячка задавила. Вот и кончился, Штефэнел, счет твоим дням". Как ему за одну ночь такую тьму-тьмущую дров нарубить? Вдруг пересекла ему дорогу девушка, красивая, как цветок, и говорит: — Не горюй, Штефэнел-Фэт-Фрумос, я помогу тебе. Баба-яга — моя мачеха, ей бы и меня хотелось заживо в землю вогнать: задумала она выдать меня за дракона. Ты ложись и спи спокойным сном, до утра весь лес будет порублен. Не поверил ей Штефэнел, да терять-то ему было нечего: хоть так, хоть этак, сам-то все равно не сможет выполнить задание ведьмы. Улегся он и уснул. А девушка достала флуер, заиграла на нем, и сразу собралось вокруг нее множество драконов. — Что прикажешь, хозяйка? — спросили они. Девушка-то была феей. И говорит она драконам: — Чтобы вы до утра весь лес порубили, пусть баба-яга насытится, подавиться бы ей этими дровами! Наутро баба-яга проснулась, глянула на двор, а там дров — что листьев в лесу и травы на лугу. Проснулся и Штефэнел и удивился еще больше. "А гляди-ка, — подумал он про себя, — чудеса-то какие! Видать, эта девушка и в самом деле мне друг". И пошел он благодарить ее. Тут увидела его ведьма и говорит: — Как ты дело это сделал — ума не приложу, но посмотрим, выполнишь ли второе мое задание. Вот здесь десять тысяч мешков муки. Замеси-ка ты до утра тесто и хлеб испеки. А коль не выполнишь, придется тебе свести знакомство со смолой горячей. Вечером ведьма улеглась на печь и захрапела беззаботно, а Штефэнел кручинится, места себе не находит. И опять пришла к нему фея и говорит: — Не горюй, Штефэнел-Фэт-Фрумос, выручу я тебя и с хлебом, как выручила с дровами. Заиграла она на флуере, слетелись драконы и до утра испекли весь хлеб на диво. Увидела мегера и это чудо, чуть не лопнула со злости. Позвала она к себе Штефэнела и говорит: — Не знаю я, парень, помог ли тебе кто или нет. Только дам я тебе еще одно задание и коль выполнишь — твое счастье! Посажу я тебя в бочонок, закупорю хорошенько дно, и если удастся тебе до утра из него выбраться — ступай, куда глаза глядят. Притащила ведьма большущий бочонок, посадила в него Штефэнела, закупорила, сверху еще и просмолила и бросила в море. "Вот тут-то мне и крышка, — подумал Штефэнел, сидя в бочонке. — Придется мне узнать, где раки зимуют". Но фея, увидев, что Штефэнела нет нигде, созвала всех драконов и приказала: — Хоть землю всю переверните, а без Штефэнела не возвращайтесь. Обшарили драконы всю землю, вернулись и говорят, что нигде его не нашли. — Ищите его под землей! — велела фея. Искали его драконы под землей, искали — ни слуху ни духу. — Ищите его по всем морям, по всем океанам! — приказала тогда Фея. Полетели драконы искать и в полночь вытащили бочонок на берег. Фея дно выбила и выпустила Штефэнела на волю. — Как мне отблагодарить тебя, прекрасная фея, за добро, которое ты мне сделала? А фея ему в ответ: — Не благодари, Штефэнел-Фэт-Фрумос, нет у нас на это времени. Давай-ка лучше поскорее удирать отсюда, а то мегера гонится за нами по пятам, и горе нам, коль поймает. Побежали они, что есть духу, но вскоре стало их настигать пламя жгучее. Когда пламя было совсем уж близко, фея остановилась и говорит: — Погоди, Штефэнел, пропустим проклятую ведьму вперед. Фея коснулась флуером земли, и Штефэнел обратился в ветряную мельницу, а она сама — в старого, столетнего деда. Долетела баба-яга до мельницы и спрашивает мельника: — Послушай-ка старый хрыч, не проходили ли здесь чертовка девка да проклятый парень? А дед, то есть фея, отвечает: — Э-ге, вроде как проходили, только давненько то было, лет двадцать назад. Помчалась мегера дальше. А фея взяла Штефэнела за руку и повела его другой дорогой. Бежали они бежали, да вдруг фея снова остановилась и говорит: — Штефэнел-Фэт-Фрумос, опять нас ведьма настигает: чую, как жжет мне спину ее дыхание. Оглянулся Штефэнел, видит — появилось вдали страшное облако, и мечет оно молнии и громами громыхает, аж земля дрожит. Фея коснулась флуером земли, и Штефэнел превратился в пшеничное поле, а она сама в старую старушку. Остановилась баба-яга у нивы и спрашивает, скрипя зубами: — Послушай-ка, глупая старуха, не проходили ли здесь ведьма-девка да парень-разбойник? А старушка, половшая ниву, то есть фея, отвечает: — Э-ге, вроде как проходили, только давненько то было, лет триста назад… Пустилась ведьма лютая дальше в погоню. Фея взяла Штефэнела за руку, и пошли они своей дорогой. Прошло еще немного времени, и фея опять заговорила: — Постой, Штефэнел-Фэт-Фрумос, жжет меня дыхание ведьмы. Вот она уже совсем близко. Оглянулся Штефэнел и увидел, что баба-яга вихрем мчится к ним. Ведьма их уже заметила, прятаться поздно. Тогда фея бросила флуер на землю и превратила его в большой пруд. Чуть было ведьма не сцапала парня и девушку, но они обернулись двумя лебедями и нырнули в воду. Баба-яга, недолго думая, обернулась гуской и поплыла за ними Но лебеди живо выплыли на берег, обернулись снова людьми, поймали гуску и свернули ей шею. Затем фея облегченно вздохнула и сказала: — Ну, вот мы и избавились от нашего врага. Теперь ты, Штефэнел- Фэт-Фрумос, свободен и можешь вернуться к своим родителям. Слушал Штефэнел ее речи и не знал, что и ответить, больно уж ему полюбилась девушка. — Скажи, — спросил он ее, — как тебя зовут и где тебя найти? Я люблю тебя больше света белого, больше самой жизни и хочу на тебе жениться. Отвечала ему фея: — Штефэнел-Фэт-Фрумос, меня зовут Мэриоара-Цветик. Давай обменяемся перстнями и не беспокойся, настанет время — мы непременно встретимся. Обменялись они кольцами и расстались. Штефэнел вернулся домой к своему батюшке, к своей матушке, которые чуть не обезумели от радости, увидев его. Пожил Штефэнел у своих родителей в холе и в радости год, два а то и больше. И вот в один прекрасный день решил он, что пришло ему время жениться. Нашел себе девушку славную и стал к свадьбе готовиться. Как раз в эти дни остановилась в их доме какая-то незнакомка. Зашла она на кухню и стала просить, чтобы ей разрешили помочь калачи печь да галушки варить. Мать Штефэнела и не подозревала, кто эта девушка, приняла ее с дорогой душой. Вылепила девушка из теста двух голубков и посадила их в печь. Только голубки подружились, а тут и Штефэнел вернулся с поля усталый да голодный. Накрыла матушка на стол и подала свежеиспеченных голубков. Штефэнел надломил одного из них и нашел в нем свой перстень. Вспомнил он тогда Мэриоару-Цветика и вскрикнул: — Мама, не видела ли ты здесь такой-то и такой-то девушки? — На кухне у нас эта девушка, — ответила ему мать. — Помогает мне галушки стряпать. Бросился Штефэнел на кухню и, как увидел Мэриоару, залился слезами. — Ты, говорит, положила кольцо в тесто? — Я, — отвечает ему Мэриоара. — Коль ты забыл меня, то я тебя не забыла. Повалился Штефэнел на колени и стал просить: — Прости мне, Мэриоара, мою подлость. Теперь я тебя люблю еще пуще прежнего, так будь же моей женою. Но фея глянула ему в глаза и сказала: — Если бы ты меня и вправду любил, ты бы не смог меня забыть. А если забыл теперь, значит и впредь забывать будешь. Я спасла тебе жизнь, но ничего не прошу у тебя взамен. Будь здоров и счастлив. И сказав это, фея исчезла.ФИЛИМОН И АРАП
Жил-был царевич. Вот исполнилось ему восемнадцать лет, и выехал он в поле поглядеть, каково оно, так же ли красиво, как город, или еще краше. Только он в поле очутился, попалась ему навстречу прекрасная девица — это была Краса Веков Аромат Цветов. Увидев царевича, девушка повернула обратно, но он, пораженный ее красотой, пришпорил коня и помчался вдогонку. Настигнув красавицу, положил он свою левую руку ей на плечо. Девушка смутилась и, недолго думая, обратилась в бегство, так как знала, что этот царь станет ее свекром. Сам же царевич этого не ведал. Обернулась Краса Веков быстроногой ланью и скрылась в чаще лесной. На этот раз царевич уже не смог ее настичь. Вернулся он домой хмурый и злой оттого, что не узнал, кто эта дивная красавица, и слег в постель от тяжкого недуга. Никто не знал, что с ним случилось. Многих лекарей к ложу его позвали, да только самый старый из них догадался, в чем недуг искать. И сказал он старому царю: — Пресветлый царь, болезнь твоего сына не смертельна. Там, где он был, повстречалась ему девица, вот откуда недуг. Но он умрет, если ты его поскорее не оженишь. — Боже мой! — воскликнул царь. — Я ли не хочу его оженить? И разослал он немедленно гонцов во все царства-государства, повелев им всюду искать царевичу невесту подстать. Узнали гонцы, что у одного царя есть дочь на выданье. Женился на ней царевич, а потом и года не прошло, родила она ребенка и нарекли его Филимоном Фэт-Фрумосом. В тот день, когда родился младенец, в царском саду лань объявилась. Поселилась она там и день-деньской следила за Филимоном: как он купается в стеклянном корыте и как у него с каждым часом силы прибавляются. Когда Филимон вырос, попросил он своих родителей выдать ему платья на дорогу и денег немного, потому что решил он выехать в поле и поглядеть, что там и как. Слышал он, что в юности его отец встретил в поле девицу прекрасную. Услыхала лань этот разговор, и на второй день, когда Филимон поехал в поле, она в обход побежала. На выходе из города пути их скрестились. Филимон был вооружен ружьем, мечом и копьем. Завидев лань, бросился он ее преследовать. Но не хотел царевич ни рубить ее, ни стрелять, ни пронзить копьем, а только поймать живьем, привезти домой и родителям показать. Преследуя ее, Филимон дошел до большой реки: лань ее мигом перескочила, а Филимон остался на этом берегу. Тут лань ударилась оземь и обернулась красной девицей, до того красивой и статной, что Филимон глаз от нее оторвать не мог. И сказала ему девица: — Филимон Фэт-Фрумос, поднимись под облака, пронесись над водой и подойди ко мне. Тебя обниму я, в уста расцелую, долгие лета даруя. Пришпорил Филимон коня и пронесся над рекой. Девушка обняла его, расцеловала, сняла кольцо с пальца и подарила ему вместе с платочком. Отдал ей и Филимон кольцо свое и платочек, а потом спросил: — Почему ты раньше была ланью, а теперь обернулась красной девицей? — Твой отец тому виной. Он положил свою руку мне на плечо. А мне было стыдно сказать ему, что в будущем он будет моим свекром. Я ведь заранее знала, что он вскоре женится и ты родишься у него, а ты мой суженый. Ну а теперь пойдем, у меня тоже есть родители, надо пойти поглядеть, живы ли они еще. Под вечер пришли они домой к девице и узнали, что мать умерла от тоски по ней, а отец в живых остался. До чего же удивился отец, увидев ее: — Ты ли это, Краса Веков? — Я, отец. — А где ты пропадала столько времени, доченька? — Я была очень далеко. — А кто это с тобой? — Филимон Фэт-Фрумос, Красный Царь. Встретились мы с ним и поговорили по душам. Он сказал, что хочет жениться на мне. А я ему ответила, что хочу прежде испросить вашего согласия. — Ну, раз так, зови его в дом и сажай за стол. Усадили они Филимона Фэт-Фрумоса за стол, три дня и три ночи кормили и поили, а он ел, пил, да более всего на девушку глядел. — Вот что, Филимон, — сказал ему будущий тесть. — Иди домой и скажи твоему отцу, что он мне отныне свояк, и я отдаю свою дочь за тебя. Пусть присылает поскорее свое войско — артиллерию и кавалерию, а я их приму с хлебом-солью, с большой любовью. Филимон так и поступил, и вскоре возвратился со всем войском. Но было уже слишком поздно… В его отсутствии к Красе Веков пришел свататься другой жених из другого царства, однорукий и одноногий Хромой Владыка. Девушка ему очень понравилась, глядел он на нее, поглядывал и все смеялся от радости. А когда смеялся, изо рта его золото лилось. А отец девицы ходил в это время по комнате и говорил: — Краса Веков Аромат Цветов, Филимон Фэт-Фумос красив и храбр. Но вы будете "жить не тужить", по царским балам ходить и промотаете все состояние. Таковы уж цари да бояре, когда напиваются пьяными. А этому уроду, когда нужно будет, стоит только засмеяться, и изо рта у него польется золото. И будешь ты с ним жить безбедно. — Отец, лучше бы мать меня удавила при родах, чем выйти мне замуж за такого урода. Но коли ты того хочешь, я твою волю выполню… И вот прибыл Филимон Фэт-Фрумос с войском девицу сватать. Вышел царь ему навстречу, коврами путь устелил. Вошел Филимон с войском в дом и ищет глазами невесту. А царь ему говорит: — Я, как тебе говорил, так и сделал, Филимон Фэт-Фрумос… Но Краса Веков нашла себе другого суженого и ушла с ним. Выслушал Филимон Фэт-Фрумос слова того, кто должен был стать его тестем, оседлал коня и крикнул воинам: — Возвращайтесь, ребята, домой к отцу. Возвращайтесь без меня, а я поеду, куда глаза глядят — судьбу свою искать… — И уехал. Ездил он так три дня и три ночи, пока достиг высокой горы. А как взобрался на вершину, видит — человек спит. Подумал Филимон: "Смотри, как он крепко спит. Была бы охота, мигом изрубил бы его в капусту, не успел бы он даже пикнуть, да жалко ни за что ни про что жизнь его загубить. Лучше и я прилягу рядом да сосну, а когда он проснется, померимся с ним силами в честном бою". Первым проснулся Арап Могучий. Захотел он было тут же убить Филимона, но, подумав, перерешил: "Зачем его убивать, коли он меня не убил? Разбужу его и спрошу, чего ему надо!" Крикнул тогда Арап, что есть мочи: — Гей, Филимон Фэт-Фрумос! Вставай! — Эге, долгонько я спал!.. — Спал бы ты сейчас вечным сном, но не захотел я этого сделать. Что ж, на саблях сразимся или в борьбе силами померимся? — Лучше поборемся, честнее будет, — ответил Филимон Фэт-Фрумос. Схватились они и начали бороться. Три дня и три ночи боролись, искры из скал высекали, а одолеть друг друга не смогли. В конце концов решили они отдохнуть. Спрашивает Арап Могучий Филимона Фэт-Фрумоса: — Есть у тебя брат? — Нет. — Ну, так давай побратаемся. Поцеловав клинки, обменялись они ими и поклялись быть братьями на всю жизнь. — Ты про Хромого Владыку слыхал? — спросил Филимон Арапа. — Слыхал. Он женится на Красе Веков. Неплохо было бы и нам пойти попировать на свадьбе. По дороге к царству Хромого Владыки попалась им навстречу старуха. — Здравствуй, бабушка. Принеси-ка нам платок и два калача, орехи и фисташки. Мы тебе хорошо заплатим. — Оставьте меня в покое, странники, некогда мне с вами возиться. После долгих просьб согласилась все-таки старуха и принесла им, что просили. Растянул тогда Филимон Фэт-Фрумос платок, положил в него калачи и накрыл платочком Красы Веков, который та ему подарила у реки. На платочке он разложил изюм, инжир и орехи. Потом расколол один орех, ядро поделил с Арапом Могучим, а в скорлупу спрятал кольцо Красы Веков. И, отдав все старухе, велел отнести невесте, авось узнает она кольцо свое и платок. Так оно и случилось. Расколола Краса Веков орех зубами, а из него кольцо выпало. Тогда велела она позвать старуху. — Скажи, старушка, кто тебя послал ко мне с гостинцами? — Какие-то люди… — Говори правду, не бойся. Я знаю, тебя послал Филимон Фэт-Фрумос. Передай ему, чтоб поберегся, однорукий и одноногий Хромой Владыка большой подлец. Пусть остерегается его. А коли он словам моим не поверит, то скажи ему, чтоб он хотя бы не спал, а взлетел за облака, я тем временем прикреплю солнце ко лбу, луну к груди, утреннюю зарю — к плечу, платье звездами обошью и ослеплю Хромого Владыку. Коли и это не поможет, пусть Арап Могучий окутает черным туманом вселенную. Не послушался Арап Могучий старухи, велел Филимону ждать его, а сам направился к Хромому Владыке. Пришпорил он коня доброго, полетел стрелою над облаками, над войсками, и в страшной сече половину воинов Хромого Владыки порубил. А устав от битвы, вернулся и сказал Филимону: — Порубил я половину войска и с Хромым Владыкой знакомство свел. Ступай, братец, и ты. Послушался Филимон Фэт-Фрумос, налетел на войско и перебил его до единого человека. Хромого Владыку сжег и пепел по ветру развеял. Взял он Красу Веков и пустился в обратный путь, туда, где ждал его Арап. Вдруг запала ему в голову дума горькая: "Нет у меня счастья. От одного я спас Красу Веков, а другому ее отдаю!" Добрался он до горы, а Арап Могучий сидит мрачнее черной тучи. — Добрый вечер, братец, добрый вечер! Что же ты, брат, не отвечаешь? — Как же тебе ответить? Мы с тобой поклялись быть братьями, а ты в дороге худо обо мне думал. Устыдился тут Филимон Фэт-Фрумос и попросил прощения. Теперь, когда трудности остались позади, пустились они втроем в дорогу к дому Красного Царя. Очень обрадовался отец Филимона, завидев его, закатил пир на весь мир, а затем послал их отдохнуть. Пока они отдыхали, царь воздвиг дом с толстыми трехметровыми стенами и развел там огонь. Вишь, задумал он сжечь живьем Арапа Могучего и сына своего, чтобы затем жениться на Красе Веков. Но замыслы его не осуществились. Арап Могучий был волшебником. Проснулся он и мигом холод напустил, все кругом заморозил. Видя такое дело, царь пустился на другую хитрость: послал он к ним старуху с отравой. Вышел Арап Могучий старухе навстречу и как щелкнул ее по лбу — в землю вогнал. Но царь и на этот раз не успокоился. Взял он хлеб, котомку с маслинами и флягу с водой и, придя к сыну, говорит: — Так ты женился? А моего согласия испросил? Ну-ка пойдем со мной, я тебя научу, как государством править! — Слушай, брат Арап, — сказал Филимон своему побратиму на прощание. — Береги Красу Веков. Повел отец Филимона по пустынным местам и девять дней есть не давал. — Отец, дай мне чего-нибудь поесть. Дал ему отец кусок хлеба с солеными маслинами. — Отец, дай мне немножко водицы, не то умру от жажды! — Дай я тебе выколю глаз, и получишь водичку. Стал Филимон Фэт-Фрумос на колени, а отец ему глаз выколол. Затем говорит ему: — Вставай и пойдем дальше. — Иду, но дай мне сперва еще глоток воды. — Дам, но прежде и второй глаз выколю. — Ну, что ж, коли, вижу, ты хочешь меня калекой оставить, а не учить, как государством править. Жадно глотал Филимон воду из фляги и поехал дальше наудачу, так как не видел, куда его конь несет. Ехал он, ехал и доехал до леса дремучего. Ветки ему лицо царапают, платье на нем рвут. Измучился он скоро и закричал: — Погоди, мой конь, дальше мне не под силу ехать. — Разнуздал он скакуна, меч к седлу привесил и так его напутствовал: — Иди мой конь, на все четыре стороны. Кто укроет тебя от холода и спасет от голода, тому и служи. Конь вскоре пристал к монастырскому табуну. А Филимон Фэт-Фрумос остался жить в лесу, покинутый всеми, даже и отцом родным, который поспешно возвратился домой, чтобы расправиться с Арапом Могучим. Питался Филимон гнилушками, пил воду из ручья и птичьему языку учился. И вот однажды услыхал он, о чем говорят две птицы, кружившиеся над ним: "Какой он красавец! Если бы еще и глаза имел, то был бы самым красивым молодцем на свете. Вот если бы он лег навзничь и лежал бы так, мы живо полетели бы за живой водой, окропили бы его глазницы и тогда прозрел бы он снова". Филимон понял разговор птиц и 12 дней и 12 ночей лежал недвижим. Наконец птицы прилетели с живой водой, окропили его, и он стал видеть. Поблагодарил он пташек и в путь пустился. Шел он так, шел, пока добрался до табуна лошадей, которых сторожил старик. Попросил Филимон у старика помощи, а тот ему и говорит: — Что ж, выбери себе коня по душе. Долго выбирал Филимон Фэт-Фрумос и, наконец, выбрал дряхлую клячу. — Эгей, — молвил старик. — На таком коне далеко не уедешь. Он стар и едва ноги волочит. Но решение Филимона было непоколебимо. Положил он руку на коня, погладил его, и вдруг, — о чудо! — конь перекувыркнулся и молодым красавцем обернулся. — А оружие коня не сохранилось? — спросил Филимон Фэт-Фрумос. — Как же. Конечно, сохранилось. На пыльном чердаке лежит. — Тут старик принес ему меч, помог оседлать коня и уже было хотел открыть ворота, но Филимон пришпорил скакуна, взвился в воздух и полетел прямо в свое царство. А там по-прежнему царь с Арапом Могучим войну вели. Когда явился Филимон Фэт-Фрумос во дворец, Краса Веков как раз совет держала с Арапом — как дальше быть. Тут и вошел к ним Филимон и молвил: — Я возвратился и остаюсь с вами, если не прогоните. В ответ они его только обняли. Недолго думая, Филимон вышел, вытащил отца из постели и привязал его к хвосту коня, семь лет не видавшего солнечного дня. Как только конь почуял свободу, пустился он бежать. И там, где падала рука царя — там появлялся колодец, где отлетала нога — ручей, а где осталось его тело — пропасть. А Арап Могучий, видя, что друзья его избавлены от мук, распрощался с ними и домой отправился. Жена его встретила насупившись и дала ему поесть те кушанья, которые были им оставлены семь лет тому назад. Поел Арап Могучий и покрылся весь язвами. Невмоготу стала ему пытка эта, и пошел Арап на все четыре стороны. Шел, шел, пока не добрался до царского дворца. Здесь он попросил одного пастуха дать ему поесть чего-нибудь со свадебного стола. В ведре пастух принес ему крошки. Арап Могучий отказался принять эту еду и сказал слуге: — Иди, парень, и скажи своему хозяину, что я ему служил семь лет, как брат, и не мне он должен посылать такие блюда. Слуга передал все, что ему велели. Как узнал Филимон Фэт-Фрумос об этом, сам бросился к нему навстречу, повел во дворец и усадил на семи перинах во главе стола. И закатили они пир на весь мир. Исцелился Арап и остался жить в царстве Филимона Фэт-Фрумоса. А Краса Веков Аромат Цветов вскоре родила мальчика златокудрого. На радостях закатили они пир на весь мир, авось и сейчас еще пируют.Народные сказки
ИЛЯНА КОСЫНЗЯНА
В ее косе Роза в росе.Жил-был на свете богатый человек. Всего у него было в доме вдоволь, одного не хватало: хоть и был он в возрасте, а жена все ему детей не приносила. Однажды говорит ему жена: — Погляди-ка, муженек, сколько у нас добра всякого, а дитя нам господь не дал. И на старости лет не на кого нам будет опереться, некого будет приласкать. Хуже, кажись, ничего и нет на свете. Ступай-ка ты к лекарям, не дадут ли они тебе снадобья какого, чтобы и нам детей иметь. Поплелся горемыка по свету, у многих лекарей побывал, всяких снадобьев жене принес, но прошел год, прошел второй, а она все детей не родит. Ни один лекарь им так и не помог. Тогда жена ему опять говорит: — Ступай-ка, муженек, к знахаркам, попробуем и их снадобьев, авось повезет… Ходил, ходил наш молдаван, пока набрел на искусную знахарку. Выслушала его старуха и так велела: — Ты, человече, не кручинься. Ступай домой и спроси у жены, чего бы ей покушать хотелось, а дома того нет. А потом придешь ко мне и скажешь. Вернулся муж домой и стал жену расспрашивать, чего бы ей покушать хотелось, а дома того нет. — Да у нас, чай, дом — полная чаша, — говорит жена. — Мне и не придумать такого, всего у нас вдоволь. — А ты подумай, подумай, авось вспомнишь. Думала жена, думала да вдруг вспомнила, что хотелось бы ей покушать рыбки-уклейки. Услыхал муж такое, побежал к знахарке и все ей поведал. — Вот и ладно, — говорит знахарка. — Это и будет тебе снадобьем. Ступай на ярмарку. По дороге встретишь рыбака. Купи у него рыбку-уклейку и дай жене покушать. Муж так и сделал: пошел на ярмарку и встретил дорогой рыбака. — Мэй, рыбаче, не продашь ли ты мне рыбки немножко, мне на лекарство нужно — И продал бы, мил человек, да все уже продано. — А ты посмотри хорошенько в корзине, авось хоть что-нибудь найдешь. Мне немного надобно. Порылся рыбак в корзине и нашел под листьями двадцать одну уклейку. Взял у него муж рыбу и заплатил за нее не скупясь. А потом в радости великой домой вернулся, велел жене уху сварить и все съесть. Жена так и сделала и с того часа зачала. Ну и радости же у них было… Промелькнуло девять месяцев, пришло жене время рожать. Родила она сына, родила второго, потом третьего, четвертого… К вечеру появился на свет и двадцать первый, и тогда только роды кончились. А муж сидит во второй комнате и по писку новорожденных считает. Как насчитал он двадцать одного сына, схватился за голову и воскликнул сдавленным голосом: — Дети мне нужны были?.. Такая орава съест меня с потрохами! Бог их послал, пусть бог о них и заботится, а я пойду куда глаза глядят. Выбежал он из дому и шел не оглядываясь, пока достиг дремучего леса. В глухой чащобе срубил себе избушку и стал жить. Питался он мхами да кореньями, пил воду ключевую, людям на глаза не показывался и вскоре совсем одичал. А жена его с сыновьями тем временем кое как из нужды выкарабкалась. Стали мальчики подрастать, работали дружно и опять на славу зажили. Были они проворными и смекалистыми, так что вскоре трудами своими нажили в двадцать раз больше добра, чем прежде отец их имел. А как стали совсем взрослыми парнями, начали по праздникам на охоту ходить в самые далекие и глухие места. Вот однажды, охотясь, набрели они на избушку, в которой жил дикий человек. Очень это их удивило, стали они расспрашивать всех встречных и поперечных, что это за человек, пока дознались, что он их отец. Тогда парни вернулись домой, рассказали обо всем матери и все вместе принялись думу думать: как ухитриться и отца домой вернуть, чтоб их никто не смел сиротами считать. И умудрила их старуха таким советом: — Вы, сынки, глядите, отца не испугайте. Он одичал совсем и коли вы навалитесь на него кучей, может с ума сойти со страху и убежать еще дальше. А понесите ему краюху хлеба, вина баклажку да один сапог, такой, чтобы одной ноге в нем было просторно, а двум — тесно. Сложите все в избушке и поглядите, что дальше будет. Парни так и сделали. Вот вернулся дикарь в избушку и сразу же краюху увидел; накинулся на нее и стал жадно есть, приговаривая: — Такой хлеб я едал, когда дома жил. Жует он, жует, да вдруг и баклагу замечает. — Вот добро! Тут, оказывается, и вино есть. А я его уж сколько лет не пивал. Глотнул он из баклаги разок-другой и захмелел. Только вздумал на постель повалиться, да вдруг сапог заметил. — Мэй, гляди-ка — сапог!.. А где же его пара? Искал мужик, искал, все уголки обшарил, да пары не нашел. Тогда он натянул сапог на одну ногу — велик. И вздумалось ему сунуть в сапог и вторую ногу. Сунуть-то сунул, а вытащить никак не может. Тут и сыновья из засады выскочили и, окружив его, говорят: — Довольно тебе, отец, в дикости жить, пойдем с нами домой. Привели сыновья отца домой, умыли, остригли, одели и, как стал он в себя приходить, такую речь повели: — Отец, ты нас на свет привел, а потом бросил на произвол судьбы. Хоть теперь об нас подумай. Ступай по свету да сосватай нам двадцать одну сестру, чтобы мы могли своим хозяйством осесть. А коли и этого для нас не сделаешь, не сносить тебе головы. Пошел бедняга по свету, много дорог исходил, в каких только местах не побывал, а двадцать одну сестру нигде не нашел. Однажды шел по лесной тропинке, понурив голову, думу горькую думал, да и встретился с какой-то старухой. Рассказал он старухе, какая его участь ждет, а та его пожалела и такой совет дала: — Ступай по этой дороге и иди все вперед, пока дойдешь до дворца Иляны Косынзяны — в ее косе роза в росе. На всем свете только у нее ты найдешь двадцать одну дочь. Попробуй посватать ее дочерей, авось выйдет дело. Послушался старик совета, шел он, шел все на север, пока добрался до прекрасного дворца, каких раньше ему видеть не приходилось, сколько ни бродил по свету. Проник он в ворота золоченые, пересек двор, выложенный камнями самоцветами, и перед лестницей мраморной остановился. Над головой у него зазвенел серебряный колокольчик, и за дверью раздался голос Иляны Косынзяны: — Коли добрый ты человек — входи; коли лютый — ступай своей дорогой, не то выпущу на тебя волшебный палаш двенадцати ока весом и посечет он тебя, как капусту. — Я добрый человек. — Так входи. А чего тебе у меня надобно? — Есть у меня двадцать один парень, а у твоей милости двадцать одна девица. Не угодно ли со мною породниться? — Речь мне твоя приятна, но прежде хочу на женихов поглядеть. Обрадовался старик и домой вернулся. — Ну что, нашел нам невест? — спрашивают его сыновья. — Нашел. Пойдемте к Иляне Косынзяне. Парни тоже обрадовались, стали наряжаться, в путь-дорогу собираться. Побежали они к табуну, скакунов добрых себе выбрали. А тому, кто последним родился — коня не досталось. — Не горюй, Петря, — говорят ему братья. — Бери любого коня. — Где ж я его возьму? Ваших мне не надо, а в табуне только клячи остались. Съезжу я на ярмарку, куплю себе коня по сердцу. Нагрузил он две десаги золота и в путь пустился. Долго искал Петря, пока увидел серого жеребца в яблоках, стройного могучего красавца. Пришелся ему по душе конь богатырский. — Сколько просишь за коня, купец? — Меру золота. Петря торговаться не стал, золото отсыпал, вскочил на коня и в обратный путь подался. А конь-то был волшебный. Только они от ярмарки отъехали, он и заговорил человечьим голосом. — Куда ехать собрался, хозяин? — Едем мы все братья к Иляне Косынзяне, чтоб жениться на ее двадцати одной дочери. — Коли хотите живыми остаться, — говорит тогда конь, — так меня слушайтесь. Коней во двор не вводите, а привяжите за оградой. Только меня с собой возьми. Иляна Косынзяна вас примет ласково, за стол усадит и дочерей вам отдаст. Потом вы все уляжетесь спать, каждый со своей нареченной. Только прежде наденьте на жен своих платье богатырское, а сами в женские тряпки обрядитесь. А как трону я тебя копытом, кликни всех братьев, садитесь на коней и скачите что есть духу прочь от волшебного дворца. Теперь же вели как тебя нести: быстрее ветра или быстрее мысли? — Неси так, как добру молодцу ездить пристало. Понесся конь под самыми облаками, земля под копытами мелькала, и недалече от дворца нагнал остальных двадцать братьев. — А вот и наш Петря! — Да, братцы, догнал я вас. Теперь глядите, делайте так, как я вас научу, иначе нам не сдобровать. И Петря передал им все, что сам от коня услышал. Пришпорили парни скакунов и вскоре остановились перед дворцом Иляны Косынзяны. Все братья привязали коней за оградой, только Петря ввел своего скакуна во двор. Иляна Косынзяна с дочерьми вышли им навстречу, приняли их ласково, и каждый выбрал себе невесту по сердцу. Уселись они за стол, ели яства редкие, пили вина добрые, а после пира каждый из братьев взял свою нареченную, с тещей попрощался и спать отправился. Как остались они одни, парни и говорят своим женам: — Вот что, женушки, в нашем краю есть такой обычай: в первую брачную ночь муж с женой платьем обмениваются. Негоже нам старинным обычаем пренебрегать, давайте и мы так сделаем. Обменялись они платьем, женщины кушмы на голову нахлобучили, а мужчины повязались платками. Так и спать улеглись. А Иляна Косынзяна тем временем позвала палаш свой волшебный двенадцати ока весом и велела ему отсечь головы всем двадцати одному братьям. Принялся палаш за дело и снес все головы, на которых были кушмы. Тут волшебный конь коснулся Петри копытом, тот вскочил, как ужаленный, и крикнул братьям: — Айда, братцы! Сели они на коней и поскакали восвояси. Но топот коней разбудил Иляну Косынзяну, побежала она поглядеть, что стряслось, да и увидела своих дочерей мертвыми. А парней и след простыл. Вскрикнула Иляна, взъярилась и велела палашу догнать беглецов и отомстить им смертью лютой. Палаш было погнался за братьями, но они уже успели пересечь рубеж Иляниного царства, а за этим рубежом палаш силы не имел. Так спаслись братья от смерти неминучей, но ни с чем домой вернулись. Подумали они, как быть, и опять говорят отцу: — Не повезло нам у Иляны Косынзяны, теперь уже столько сестер нам нигде не сыскать. Ступай отец и ищи нам невест — по две, по три сестры, где сколько будет. — Так, ребята, куда лучше, вижу, набрались вы ума-разума. — А я, отец, не стану тебя беспокоить, — говорит Петря. — Пойду сам себе невесту искать. Недолго он собирался, сел на коня и пустился в путь-дорогу. Долго ли, коротко ли ехал, вдруг глядь — блестит что-то на дороге. Перегнулся парень с седла, поднял золотое перышко и коня своего спрашивает: — Взять мнеего или бросить? — Коли возьмешь, раскаешься; коли бросишь, тоже раскаешься. Лучше уж возьми, раз хоть так, хоть этак раскаиваться придется. Петря спрятал перышко и дальше двинулся. Ехал он сколько ехал и опять видит — блестит что-то посреди дороги. Перегнулся с седла и поднял золотую подкову. — Взять мне ее, конь мой, или бросить? — Коли возьмешь, раскаешься; коли бросишь, тоже раскаешься. Лучше уж возьми, раз хоть так, хоть этак раскаиваться придется. Спрятал Петря в сумку и подкову, пришпорил коня и дальше поскакал. Ехал, ехал и вскоре опять видит — блестит что-то на дороге. Перегнулся с седла и достал золотой платок, сверкавший точно солнце. — Взять его, конь мой, или бросить? — Коли возьмешь, раскаешься; коли бросишь, тоже раскаешься. Лучше уж возьми, раз хоть так, хоть этак раскаиваться придется. Взял Петря платок и дальше поскакал. Так он ехал без передышки, пока добрался до дворца богатого-пребогатого боярина. Увидел боярин Петрю и спрашивает: — Чего тебе надобно, парень? — Хочу к хозяину в услужение наняться, — Могу тебя нанять в кучера. Согласен? — Ладно. Положил ему боярин жалованье, но с таким уговором: чуть он в чем-либо волю боярскую не выполнит — голову с плеч долой. Поставил Петря коня своего в конюшню, а сам за дело принялся, работа у него в руках горела. Однажды заглянула в конюшню дочь боярская и увидела: на стене что-то ослепительно сверкает. Побежала она к отцу и молвит: — Батюшка, а у нашего кучера есть какая-то сверкающая вещь, какой у нас во всем дворце нет. Нахмурился боярин: — Вели ему, пусть тотчас принесет эту вещь ко мне. Кучер и принес ему золотое перышко. Поглядел на него боярин, озлился и кричит: — Где хочешь найди мне птицу, у которой это перо вырвали, иначе не сносить тебе головы. Загрустил Петря, закручинился, пошел к своему коню совет держать. — Пустяки, хозяин, не кручинься. Ступай, проспись хорошенько, а как только смеркнется, седлай меня и поедем птицу добывать. Петря так я сделал, под вечер оседлал скакуна и поехал путями давно не езжеными, не хожеными. Дорогой конь ему говорит: — Петря, золотая птица находится во дворце Иляны Косынзяны в чудесной клетке, что в десять раз красивее и драгоценнее самой птицы. Ты птицу возьми, а клетку не трогай, не то худо будет. Пройдешь двенадцать покоев, которые сторожат двенадцать стражников, и только в тринадцатом покое птицу найдешь. А стражников не бойся, я их усыплю, так что переступай смело прямо через их тела. Пробрался Петря во дворец Иляны Косынзяны, прошел двенадцать покоев и в тринадцатом нашел птицу в чудесной клетке. Птицу он взял, а клетку не тронул. Потом выбежал из дворца, вскочил на коня и во весь опор помчался восвояси. Очень обрадовался боярин, когда Петря вручил ему птицу невиданную, схватил ее, а кучера на конюшню отправил. Через неделю дочь боярская опять на конюшню заглянула, а там блестит что-то еще пуще прежнего. Кинулась она к отцу и кричит: — Батюшка, а у Петри на конюшне что-то еще пуще прежнего блестит. — Вели ему, чтоб ко мне принес. Явился Петря перед боярином и показывает подкову золотую. А тот недолго думает и велит кучеру: — Приведи ко мне коня, который подкову эту потерял, иначе не сносить тебе головы, лопух! Закручинился Петря, слезы на глаза навернулись, и побежал к коню своему о новом горе поведать. — Не кручинься, хозяин. Мы и коня найдем у Иляны Косынзяны. Под вечер в дорогу пустимся. Как стало темнеть, оседлал Петря коня, пустился в дорогу дальнюю. Да ему не привыкать стать. Стали они ко двору Иляны Косынзяны приближаться, а волшебный скакун и говорит: — Конь, которого мы ищем, стоит в конюшне и горящие угли глотает, выдерни три волоска из моей гривы и брось на угли. Он вдохнет дым от горящих волос и не станет ржать, когда ты его из конюшни выводить будешь. Петря послушался скакуна своего, все так и сделал, благополучно вывел из конюшни волшебного коня с золотистой гривой и привел его к боярину. Тот глаза выпучил от удивления. Через неделю боярская дочь опять заглянула на конюшню и чуть не ослепла: такое там было сияние. Побежала она к отцу. — Батюшка, у нашего Петри есть такие вещи, каких и в царском дворце не сыщешь. — Вели ему, пусть несет их сюда. Петре некуда деваться, несет боярину золотой платок. Глянул мироед, диву дался, и велел кучеру: — Ступай, куда хочешь, весь мир обойди, а приведи ко мне хозяйку этого платка, не то не сносить тебе головы. Тут Петря совсем приуныл, побежал к коню совет держать. — Не теряй надежды, хозяин, авось и с этим делом справимся. Ночью оседлал Петря коня и опять пустился в путь ко дворцу Иляны Косынзяны. — Петря, как войдешь ты в опочивальню Иляны Косынзяны, застанешь ее спящей. А у ног ее увидишь стакан питья волшебного и у головы — другой стакан. Выпей вначале тот стакан, что у ног, затем тот, что у головы, и силы твои удесятерятся. Тогда возьми ее с постелью, со всем, садись на меня верхом и в путь. Петря тихонько пробрался во дворец, выпил оба стакана питья волшебного, поднял, словно перышко, Иляну Косынзяну вместе с ее ложем, вынес из дворца, вскочил на коня и припустил во все лопатки. Так и довез ее, не разбудив, до замка боярского. Тут он тихонько поставил кровать Косынзяны рядом с кроватью боярина, а сам ушел к себе на конюшню. Наутро боярин проснулся и диву дался. Глядит не наглядится на Косынзяну, была она такой красивой, что с солнцем красотой поспорить могла бы. Вскоре проснулась и Иляна, огляделась вокруг, все поняла и в сердцах закричала: — Только Петря мог сыграть со мной такую злую шутку. Велите его позвать ко мне. Мигом перед нею кучер явился. — Вот что, Петря, ты убил моих дочерей, ты украл мою золотую птичку, ты увел моего коня волшебного. Мало тебе было этого, так ты и меня вынес из дворца моего, лишив меня покоя и радости. Теперь настал час и мне отыграться. Помни, коли не приведешь ко мне мой табун лошадей, что пасется на дне морском, не сносить тебе головы. Побежал Петря к коню и передал приказ Иляны. А конь ему говорит: — Пойди, потребуй у нее двенадцать телег смолы, двенадцать телег рогожи и двенадцать телег ряден. Выслушала Иляна слова кучера и велела дать ему все, что просит. Тогда конь велел Петре: — Смажь мне спину смолой, положи рогожу, потом опять смажь смолой и положи рядно и так, пока не уложишь все, что есть на возах. Петря уложил коню на спину все рогожи и рядна, так что тот стал с дом величиной. Потом сам залез на самую верхушку и в путь двинулся. Долго ли, коротко ли они ехали, наконец добрались до высокого берега морского. А по берегу зияло много пещер, в которых можно было легко спрятаться. — Ты, Петря, спрячься в одну из пещер и жди там, пока я не одолею жеребца со дна морского, — велел конь. — Коли удастся мне его одолеть, выходи, надень на него узду и в обратный путь поедем, а коли он меня свалит, гляди, не выходи, не то худо тебе будет. Петря спрятался, а конь заржал так, что море всколыхнулось, и тоже укрылся за скалой. Тут со дна морского выплыл страшный жеребец, мигом обежал весь берег, но никого не увидел и опять кинулся в воду. Петрин конь из убежища своего вышел, еще пуще заржал и опять скрылся. Снова выскочил из волн морских злой жеребец, дважды весь берег обежал, но никого не увидел и в море кинулся. Тут Петрин конь в третий раз заржал — горы всколыхнулись. Выскочил жеребец, совсем разозлился, трижды весь берег обежал, землю копытами роет. Видит Петрин конь — устал жеребец изрядно. Только теперь он посмел выйти ему навстречу. Схватились они не на жизнь, а на смерть, грызут один другого зубами. Только Петрин конь живое мясо рвет, а жеребец — рогожку да дерюгу. Ясно стало Петре, конь его жеребца одолевает, тогда он и сам выбежал из засады и взнуздал пленника. Затем вскочил на коня своего волшебного и помчался в обратный путь, ведя жеребца в поводу. Скакали они, скакали, да вот конь говорит Петре: — Оглянись-ка, Петря, не увидишь ли чего за нами. Петря оглянулся и далеко-далеко увидел что-то вроде стаи журавлей. — Ну, что видишь? — Никак стая журавлей летит за нами. А это табун со дна морского за своим жеребцом бежал. Конь сразу догадался и говорит: — Ну-ка стегни меня плетью разок, а жеребца стегни дважды да покрепче. Так Петря и сделал и понеслись они пуще прежнего. Через некоторое время конь опять молвит: — Ну-ка, Петря, оглянись, не увидишь ли чего. Оглянулся парень и увидел что-то вроде стада овец. — Ну, что видишь? — Никак стадо овец нас догоняет. — Ладно. Стегни разок меня плетью, а жеребца трижды, да покрепче, чтоб не плелся в хвосте. И опять они мчались не переводя дыхания, пока конь не велел: — Оглянись-ка, Петря, не увидишь ли еще чего. Оглянулся Петря и увидел табун страшных лошадей. Мчатся за ними, землю едят. — Что видишь, Петря? — Большой табун страшных лошадей нас догоняет. — Вот теперь стегни меня плетью дважды, а жеребца четырежды. Петря послушался и погнал скакунов еще сильнее. Иляна Косынзяна уже знала, что табун скоро прибудет, и велела загоны построить. Только Петря явился, она всех кобыл в загон загнала, а жеребца в конюшню поставила. — Вот, — говорит Петря, — доставил я тебе табун. — Но от меня все еще не избавился. Теперь подои кобыл, вскипяти их молоко в котле и искупайся в нем. Видит Петря, что Иляна хочет во что бы то ни стало жизни его порешить. Никогда ему еще так горько не было. Пришел он к коню хмурой тучей, а конь его и спрашивает: — Что с тобой, хозяин? — Вот что Иляна велела мне сделать, — и все коню рассказал. — А ты ступай к Иляне и попроси позволения, чтобы и я с тобой пошел, поглядел, как ты мучиться будешь. Пошел Петря к Иляне и стал просить: — Вижу, пробил мой час последний, и очень прошу тебя, позволь, чтобы конь мой верный при мне был, когда я дух испускать буду. — Ладно, — согласилась Иляна. Под вечер Петря залил загон, где стоял табун, водой. А ночью мороз ударил и кобылы в лед вмерзли по самые колени. Утром Петря подоил их, вылил молоко в большой котел, а как стало оно закипать, вывел коня своего из конюшни и привязал к ушку котла. Подул конь зимней ноздрей и молоко застыло, потом подул летней и отогрел его — точь-в-точь как вода в пруду летним днем. Петря искупался и вылез из котла жив и невредим. Увидела это Иляна и приказала: — Завтра опять кобыл подоишь и молоко вскипятишь. Я в нем купаться буду. А к котлу привяжи моего жеребца. Парень сделал все, как она велела. А ее жеребец тоже был волшебный. Подул он на молоко зимней ноздрей и заморозил; затем подул летней ноздрей и отогрел. Искупалась Иляна, как в пруду среди лета, позвала Петрю и опять повелела: — Теперь приготовь такую же купель и для боярина, а к котлу привяжи его коня. Подоил Петря кобыл, молоко вскипятил, а к ушку котла привязал коня боярского. Да то был конь простой и ничего с молоком поделать не смог. Боярин очень уж возгордился золотой птицей, златогривым конем и пленницей своей Иляной Косынзяной. Не хотел он от простого кучера в доблести отстать и побежал в молоке купаться. Только он прыгнул в котел, тут же сварился и дух испустил. А Иляна Косынзяна позвала Петю и такую речь повела: — Ну, Петря, теперь мы от боярина избавились и стали вольными птицами. Ты холостяк, а я вдовица, давай поженимся и будем вместе век свой коротать Закатили они свадьбу веселую, пир горой, и я там был, ел и пил, а потом удрал и сказку вам рассказал.
ТЕБЕ ДОСТАЛАСЬ ОДНА ДУША, А МНЕ — ДВЕ
Жил-был бедный-пребедный парень. С малых лет остался он сиротой, без отца, без матери. Пришлось ему в батраки наняться. Батрачил он, батрачил, горе мыкал, спину на хозяев гнул, да никакого толку в жизни не добился. Вот решил он бросить хозяина и податься, куда глаза глядят. Идет по дороге и сам себе говорит: — На многих я спину гнул, только черту еще не служил. Послужу-ка теперь и ему, авось и мне что-нибудь достанется. Тут ему дьявол вышел навстречу да и спрашивает: — Пойдешь ко мне в услужение? — А чего бы и нет? За этим-то я и пошел, куда глаза глядят. — Ну, так ступай за мной! Пошел парень за чертом, и тот привел его к себе в дом. — Вот что, парень, — говорит ему черт. — Снимай свою одежку да надень то, что я тебе дам. Целый год тебе запрещено переодеваться, умываться, стричься и бриться. А как пройдет год, так и службе твоей конец. Парень так и сделал. Выстроил черт большую лавку у самой городской площади, забил ее всякими товарами красными, а парня посадил деньги принимать да счет им держать. Принялся наш парень за дело. Приказчики снуют, товар продают, а он весь день-деньской на стульчике сидит, денежки считает. Торговля шла бойко, деньги рекой текли, а Сатана каждый день приходит, казну себе забирает. В один прекрасный день пришел к парню какой-то боярин и просит у него две тысячи рублей взаймы. — Приходи под вечер, может и дам. Только боярин вышел, и черт тут как тут. Парень его и спрашивает, как быть. — Дай ему денег! — велел черт. Под вечер опять боярин в лавку явился. — Ну что, надумал? Дашь мне денег? — Пиши расписку, — отвечает парень. — Деньги вот они. Боярину того только и надо было. Написал он расписку, схватил деньги и побежал с другими боярами в карты играть. Да недолго он радовался, скоро все до копейки от него и уплыло. И неделя не прошла, как боярин опять явился в лавку и попросил десять тысяч рублей взаймы; и опять велел ему парень прийти под вечер. Пришел Сатана, а парень у него и спрашивает, как быть. — Дай ему денег! — велел Сатана. Вечером явился боярин, написал расписку, и парень отсчитал ему десять тысяч рублей. Только мироед и эти деньги быстро спустил и через месяц опять к парню явился, да на сей раз уже сто тысяч просит. — Приходи под вечер, — говорит ему парень. Пришел черт, парень ему все рассказал, подумал, подумал нечистый дух да и говорит: — Ладно, дай ему, сколько просит. И опять парень отсчитал боярину деньги, взяв взамен расписку. Прошло несколько месяцев, боярин все деньги пустил по ветру и остался без ничего. Тросточка в руке — вот и все его имение. Ходит он по городу без дела и посвистывает. Тут и парню исполнился год службы у Сатаны. Пошел он к хозяину, отчет отдал, все честь честью. Только он был честным человеком и напомнил черту: — Не хватает здесь тех денег, которые я боярину взаймы дал. — Ладно, не тревожься, он заплатит все сполна. — Тогда и ты мне уплати за службу и пойду я восвояси. — А ты повремени дня два-три, тогда и рассчитаемся. На другой день сел черт в карету, поехал к должнику своему. Прижал он боярина к стенке, тот тык-мык, а платить-то нечем. — Ладно, — говорит черт, — мне твоих денег не надо, только выдай одну из своих дочерей вот за этого парня. Тут нечистый достал из кармана портрет страшилища: одет в отрепья, грязный, небритый, борода спутана, на пальцах — когти длиннющие. У боярина волосы дыбом встали, да деться-то ему некуда. Позвал он трех своих дочерей и рассказал им, что и как. Две старшие дочери руками и ногами отбиваются, а младшая и говорит: — Я за него выйду, батюшка. Будь со мной, что будет, только бы мои родители на старости лет в долговую тюрьму не попали. — Ну так готовьтесь к свадьбе. Через два дня я вам и жениха привезу, — сказал черт и исчез. Принялись старшие сестры над младшей насмехаться, женихом-уродом ее корить, а та молчит и к свадьбе готовится. А нечистый тем временем парня помыл, постриг, приодел и стал он таким красавцем, каких свет не видывал. Настал день свадьбы, и вот дьявол привел в дом к боярину парня. А там все глядят на него, дивятся, глазам своим не верят. Тесть и спрашивает: — Да где же жених? — А вот он, — отвечает черт и толкнул вперед красавца. Такое зло, такая досада разобрала старших дочерей, что они забились в свои покои и тут же повесились. А парень сыграл свадьбу, черт его на прощанье казной богатой наградил и так сказал: — Ты мне честно служил, но тебе все же досталась одна душа, а я заработал целых две.ЛЕЙСЯ СВЕТ ВПЕРЕДИ, ТЬМА СТЕЛИСЬ ПОЗАДИ
Сказку я вам расскажу, ничего не утаю, так, как сказывали мне вечерами на селе. Жили-были муж да жена — люди, как люди, ни плохого о них, ни хорошего ничего не скажешь. Поженились они в молодости и прижили одну дочку. Росла дочка красавицей-раскрасавицей, как солнышко ясное, как ягодка красная; кто видел ее хоть раз, поверьте, не мог уже позабыть до самой смерти. Как подросла дочка, разнеслась о ней молва по всему белу свету; из-за тридевяти земель приезжали юноши поглядеть на ее красоту и наглядеться не могли. Только о ней все и говорили да спорили. А те, кому жениться пора пришла, все мешкали, все надеялись: и она ведь девушка, как все девушки, когда-никогда придется ей жениха себе выбрать. Только, как говорится, каждое семя легко всходит да зеленеет, да нелегко цветет и зреет. Бывает, дожди и ветры злые гнут росток к земле, рвут его и ломают, и тяжко ему снова в себя прийти, чело к солнцу поднять. Так настали тяжелые дни и для бедной девушки. Ни с того, ни с сего заболела ее матушка, застонала, заохала и богу душу отдала. Только и успела достать из-за пазухи перстень, отдать его дочке да промолвить: — Видишь этот перстень? Береги его, как зеницу ока. Кто бы тебя ни сватал, надень ему перстень на палец: коли впору придется, выходи за него, а коль нет, так и не думай. Похоронила она матушку, покручинилась, погоревала, прошло немного времени, и опять стали ее женихи донимать. Много их приходило, днем и ночью пороги обивали; примеряла она всем перстень, да никому он впору не приходился. Ходили к ней женихи, ходили, а потом стали все реже и реже заявляться, когда-никогда какой-нибудь завернет, да и тот недотёпа. А суженого все нет и нет. По всему белу свету парни думали да гадали: кого же она наконец в мужья себе выберет? Жил в те времена Мужичок-с-ноготок-борода-с-локоток и был у него внук, не к ночи будь помянут, уродливый да страшный, как нечистая сила.Повелел тут Зелен-царь своей челяди кости сжечь, а пепел по ветру пустить, чтобы и следа драконова не осталось, а потом затеял свадьбу с музыкой неслыханной, с яствами невиданными, и гостей созвали со всего света. Приехал на свадьбу из дальнего царства и отец девицы: за ним первым послали карету с двенадцатью конями. И разгорелся там пир — на весь мир! Уж кто садился за стол, голодным и трезвым не вставал. Счастье привело и меня на их свадьбу. Погулял я на ней, повеселился и видел, как они зажили в мире и согласии.
КЫРМЫЗА
О чем сказ поведу, ребята, все так и было когда-то, а коль не было б, по свету не сказывали б сказку эту. Жил-был большой барин, имел он богатства несметные, поместья беспредельные. Дворец его был сложен из камней-самоцветов и ночью светился, как в солнечный полдень. Под стенами его притаилось девяносто девять погребов, доверху набитых золотом и серебром, а вокруг дворца раскинулся роскошный сад, в котором росли деревья со всех концов света. Но не золотом и не дворцом, не садами и не поместьями более всего дорожил барин. Дочь Кырмыза — вот что было самым ценным его достоянием. Была она красна, как сама весна, улыбка ее — точно солнечный восход ясна, очи — две звезды среди ночи, стан ее тонкий — точно колос звонкий, что колышется вечерком под тихим ветерком, голос серебристый — точно звон мониста, и платье на ней — такая краса, точно цветы, когда их омоет утренняя роса. Семнадцати лет Кырмыза многих лишила покоя, оставила им взамен смятение. Барин все это видел и решил не выдавать дочь замуж за первого встречного-поперечного, а только за избранного жениха. Женихи к ним валом валили из-за тридевяти земель, из-за тридевяти морей. Надумал барин испытать их всех. Построил из камней-самоцветов высокую-превысокую лестницу от земли до вершины башни — шириной в две пяди и со ступеньками из стекла. Усадил он Кырмызу в башню, а женихам так сказал: — Кто взберется верхом по этой лестнице, доберется до Кырмызы, снимет перстень с пальца да назовет ее по имени, тому она и достанется. Помчались юноши во все лопатки волю барина выполнять, но все спотыкались на первой ступеньке. Многие изувечились и еще немало шею бы сломало, да вдруг объявился дракон на льве верхом, грива на льве торчком, когти крючком; ступенька за ступенькой поднялся он по лестнице до самой Кырмызы; дракон перстень с ее руки снял, по имени назвал. Привел барин дочь во дворец, позвал дракона, обручил их, благословил и началась свадьба, какой белый свет не видал. Весь люд веселится, пирует, дракон-уродина ликует, а невеста горюет, горько рыдает, как цветок увядает. Почуяла бедная девушка, что лют он, этот пес-дракон. Грустила девица, тосковала, да улучив минутку, из хором удрала и побежала на конюшню к своему любимцу Гайтану — волшебному коню и горько заплакала. Конь заржал и спросил ее: — Чего ты слезы льешь, добрая Кырмыза? — Как же мне не плакать, когда отдает меня отец за дракона с чужой дальней стороны; ему не живые, мертвые нужны. — Молчи, не плачь, не причитай: когда жизнь мила — добро побеждает, а зло отступает. Завтра, как прикажет тебе змей в путь-дорогу собираться, отсыпь мне меру углей горячих, надень на меня узду золотую ссеребряными удилами да и отправляйся с ним. В пути все время отставай от него на три шага. Он тебя спросит: "Почему, дорогая Кырмыза, ты позади меня едешь?" Ты отвечай, что женщине следует позади мужа ехать. А как перестанет он тебя замечать, достань саблю из ножен и держи ее в правой руке на высоте шеи. Да покрепче за седло цепляйся, я поскачу вперед, а дракон мертвым на дорогу упадет. Успокоилась Кырмыза, вернулась в хоромы и кое-как выждала до следующего вечера, когда дракон велел ей в путь собираться. Быстренько взяла она меру, наполнила ее полыхающими углями и понесла Гайтану. Волшебный конь мигом съел все угли. Затем она надела на него узду золотую с серебряными удилами. И вот сел дракон на льва верхом, а Кырмыза на Гайтана — волшебного коня, и отправились они к хваленому, да отдаленному замку мужа — пса-дракона. Невеста — цок, цок, цок, цок — все отстает от дракона на три шага. А дракон все оборачивается да спрашивает: — Отчего ты, Кырмыза милая, отстаешь? — Так уж следует женщине позади мужа ехать. Дракон громко расхохотался и, вглядевшись вдаль, поскакал как ветер, только пыль столбом поднялась. А красавица Кырмыза дернула волшебного Гайтана за повод, вынула саблю из ножен, взяла ее в правую руку, подняла на уровень драконовой шеи и фьют!.. голову ему с плеч долой. Понесся лев через горы, через долы и привез обезглавленный труп прямо в замок, где драконша-мать все глаза проглядела, сынка с красавицей-рабыней ожидаючи. Рано она радовалась, теперь горевать пришлось и от злости драконша руки перекусала, волосы повырывала. И вот с того дня стала она жечь дрова в большой кремневой печи, так как надумала красавицу Кырмызу изловить, живой или мертвой, привести да сжечь. Горел огонь круглый год, ни днем, ни ночью не угасая. А сама драконша рыскала по белу свету, а найти Кырмызу не могла. А краса-девица, ясная зарница, заботу сбросила с плеч, вложила в ножны меч и поскакала на волшебном коне Гайтане по зеленой поляне, по высоким горам, по глубоким долам, через поле чистое, через кодры тенистые, через реки широкие, через воды глубокие. И к рассвету следующего дня она прискакала в село, вроде наших Барабоен. Случилось это в среду, день был ярмарочный, и съезжались туда жители окрестных сел. А так как настала уже пора отдохнуть, то остановила Кырмыза коня на окраине села на базарной площади. В одном из соседних сел, назовем его Фрасинешты, жил в ту пору парень по имени Ион; сам он был статен, красотою не обижен, да вот грех какой — никак жениться не удавалось. Те, кого он сватал, не соглашались, а те, что сами набивались, ему не по душе были. Встревожился Ион и пошел к знахарке, что гадала по звездам, кто для кого создан, бобы бросала да счастье узнавала. И вот что поведала парню ворожея: — Отправляйся в среду затемно в Барабоены на ярмарку и первого приехавшего туда, не задумываясь, бери, будь то старуха или дед, мужик или баба, парень или девица. Веди его домой и живи с ним вместе: так бобы говорят, счастье тебе сулят. Чуть забрезжил рассвет, парень уже к Барабоенской ярмарке подъезжал. Гайтан — волшебный конь — знал о том, что Ион выехал из Фрасинешт, и говорит Кырмызе: — Хозяйка, хозяйка, сунь руку в мое правое ухо, достань оттуда одежду да надень ее. Протянула Кырмыза руку и достала пару чабанских шаровар, длинную крестьянскую рубаху с вышитым воротом и рукавами, красный, как огонь, пояс, высокую островерхую кушму и пару постолов с вздернутыми носками — все новое. Кырмыза оделась, косы под кушму спрятала и стала походить на доброго юношу, стройного, как ель, красивого на диво. Как начали звезды на небе гаснуть да туман пополз из долины к вершинам холмов, подъехал и Ион, весь в поту. — С добрым утром, парень, — молвил Ион издали. — Доброе утро! — тот ему в ответ. Слово за слово, а Ион и говорит прямо: — Поехали ко мне жить. Один уговаривает, другой отнекивается, один уговаривает, другой отнекивается, и, наконец, после долгих споров, отправились вместе во Фрасинешты. Но как бы тучи ни заволакивали небо, земля нет-нет да и увидит солнечный луч. Так и до Иона время от времени доходили то взгляд, то улыбка, то слово понежнее, и сердце говорило ему, что не парень с ним едет, а девица, да все не верилось. Думал он, гадал, совсем растерялся и опять пошел к знахарке. — Бабуся, — говорит он, — нет мне покою от парня, что привел я сегодня с ярмарки: гляжу на него и все мне мерещится, будто девица это. Зажгла старуха уголек, поглядела на пламя и отвечает: — Коль сомневаешься, испытай его. Выезжайте вдвоем верхами в чисто поле, поскачите вперегонки. Если обгонит тебя — не иначе как парень, а коль отстанет, так и знай, что девка проклятая. Вернулся Ион домой и, увидев, что парень призадумался, сказал: — Давай верхами покатаемся. — Чего же, можно! Выехав в поле, Ион встал в стременах и показал ему вдали большой курган. — Давай, парень, спорить: кто первый объедет тот курган, да сюда вернется? Кырмыза прошептала: "Скачи, волшебный конь Гайтан!" И только он ее и видел; а Ион: — Но, лошадка! Но, скачи… троп, троп, троп, троп… — плетью хлещет, да куда ему, не та прыть! Давно уж потерял он парня из виду и встревожился, а вдруг тот не вернется. Стал он подъезжать к холму, а парень ветром навстречу несется. Повернул Ион коня и хлесть, хлесть! хлыстом, раз, два, по коню, но куда там! Пока объезжал он курган, тот уже семь курганов объехал и давно ожидал его на старом месте. Слишком отстал Ион от парня и теперь, опустив голову, стоял опечаленный, пристыженный. Только не успокоился он и опять пошел к старухе. Вновь она раздула уголек и говорит ему: — Лежит у тебя во дворе пара возов жердей. Подведи его к ним да спроси: "Для чего сгодятся эти жерди?" Коль девка, так сразу ответит: "Что за кудельники для прялки, какой челнок, какое веретено можно изготовить". Коль парень он хозяйственный, так скажет: "Ясли добры смастерить, али дом огородить!". Как говорится: курице просо снится. Возвращается Ион домой и подводит как бы невзначай приятеля своего к жердям. — Хороши жерди! Что бы нам из них смастерить? — Эгей, братец! Ясли добрые могли бы мы сделать да плетень хороший. А какой домище таким плетнем огородить можно — с крылечком да пристройками! Ион только очи выпялил да опять к знахарке побежал, а та, узнав в чем дело, так молвила: — Ступай домой да возле сабель, стрел, копий и булавы развесь на стене полотенца цветастые, салфетки вышитые да пару мотков шерсти. Как выполнишь это, веди гостя, пусть поглядит. Коль на оружие глянет, знай, что мужчина, а коль засмотрится на вышивки да на мотки шерсти — не иначе как женщина. Вернулся Ион одним духом домой, выполнил наказ знахарки, а потом зовет товарища, вроде как бы оружие показать. Тот уставился на оружие, снимал его со стены, в руках вертел, осматривал, ржавчину счистить да смазать велел, и тут же послал его за паклей да смазкой, чтоб за работу взяться. На остальное он даже не взглянул. Вышел Ион из дому опечаленный и в четвертый раз пошел к знахарке с поклоном. Сморщенная старуха в печь подула, заговор свой нашептала, в ладони погадала да потом сказала: — Иди-ка домой да брось метлу на порог. А парня-то возьми с собой да поведи, куда душе угодно. А как будете возвращаться да в дом входить, в оба гляди: коль наступит он на метлу, аль перешагнет через нее, знай, что мужчина, а коль поднимет да подметет, а потом в уголок поставит палкой кверху, не иначе как девка. Выполнил он старухи наказ. Обошли они все село и вот возвращаются домой. "Сейчас или никогда", — думал Ион. Вошел он в дом и на метлу наступил, а товарищ его схватил метлу за палку, подмел кругом да и поставил в уголок. Тогда Ион обернулся и обнял девицу. — Любимая ты моя, жизнь ты моя, как тебя звать? И тут сняла Кырмыза кушму с головы. Длинные волосы шелковые украсили ее девичье лицо, и стала она похожа на солнышко ясное. Посмотрела она ему в глаза — сама жизни рада, улыбка во взгляде — и ответила: — Кырмызой звать меня. Сыграли они настоящую молдавскую свадьбу, устроили пир на весь мир, танцевали остропец, за неделю сто дружек настряпали гору галушек, сто шаферов понесли по свету весть, где можно попить, поесть, мол, в Фрасинештах гуляют, на свадьбу всех приглашают. Зажили они после свадьбы мирно и дружно. Ради Кырмызы работящий, старательный Ион трудился от темна до темна. Долго ли, коротко ли прожили они так, да вдруг вспыхнула война. Тут и Иона взяли, только он наказать успел: "Батюшка да матушка? Берегите Кырмызу, работой тяжелой не донимайте, поласковей будьте с ней. Коль счастье от меня не отвернется и вернусь я домой живой-здоровый, буду вас на старости так холить лелеять, что захочется вам еще век жить, не тужить". Отправился Ион и как в воду канул — ни слуху ни духу. Не знали, жив ли он или голову сложил, но ждали его дома, как дитя весну ждет. Средь сабельных боев да посвиста стрел удалось ему письмецо написать: "Батюшка да матушка, берегите Кырмызу. Скоро закончится кровопролитие и я вернусь домой. Желаю вам здоровья". Старики помнили наказ сына и не давали девице-красе соломину с пола поднять. Так холили ее, так лелеяли, что в огонь были готовы идти за нее. А тот человек, что письмо вез, долго ли, коротко ли ехал и попал он в полночь в лес дремучий. Вокруг тьма-тьмущая, хоть глаз выколи. Набрел он на дом драконши да и решил постучаться, на ночлег проситься. Открыла драконша дверь, впустила его, накормила, затем принялась письма читать да и нашла то, где о Кырмызе написано. Тогда старая карга прикинулась радушной хозяйкой, принесла старого вина, что в кубке играет, напоила бедного человечка в доску, и пока тот спал мертвым сном, сожгла письмо о Кырмызе и написала другое: "Батюшка да матушка, как дойдет до вас это письмо, привезите девятнадцать возов дров, запалите их да сожгите Кырмызу. Она с драконом всю жизнь проплутала, а потом ко мне пристала. Я скоро домой вернусь, и коль не выполните мою волю, не задумываясь, сожгу вас живьем на большом костре". Утром человек отправился в путь. Долго ли, коротко ли шел он и принес письмо родителям Иона. Прочитали они письмо и залились слезами. Услышав их причитания, прибежала Кырмыза, прочитала письмо и тоже горько заплакала. Потом вышла к волшебному коню Гайтану, а тот заржал и спросил ее: — Чего, Кырмыза дорогая, слезы льешь? — Как же мне не плакать, коль вот что со мной стряслось, — и поведала коню, что в письме говорится. — Не плачь, не горюй!.. Вели родителям, пусть делают, как в письме написано, а только костер буйным пламенем разгорится, скажи им, что вместе с конем умирать хочешь. Подведи меня к костру и вытащи из правого уха платок свернутый, кинь его в огонь и смело скачи верхом прямо в пламя. Заплаканный старик привез девятнадцать возов дров, сложил пребольшую поленницу, зажег ее и так разгорелся костер, что небу жарко стало. Взяла Кырмыза коня под уздцы, подвела к костру, пламя которого так и рвалось во все стороны. А когда родители лицо руками закрыли, чтобы не видеть, как она горит, Кырмыза выхватила из правого уха волшебного коня Гайтана платок и бросила его в грозное пламя. Огонь сразу стих, как водой залитый, а Кырмыза вскочила в седло, понеслась сквозь дым, взвилась к солнцу, полетела над тучами, над горными кручами, над цветущими полями, над дремучими лесами, потом опустилась на землю и поехала легкой рысью. У встретившегося им на склоке холма родника Кырмыза остановила коня, соскочила на землю и легла на траву. — Ох, дорогой мой конь, волшебный мой Гайтан, пришло мне время рожать, — молвила она. — А мне пришло время помирать, — ответил конь и, трижды заржав, повалился замертво. Кырмыза сейчас же уснула, а как проснулась, увидела себя в большом красивом замке. Лежала она на кровати и держала на руках двух красавцев-сыновей, златокудрых богатырей. У изголовья повитуха стояла. Все это сделал волшебный конь Гайтан. Оберегал он красавицу Кырмызу и после смерти: грудь его стала замком с золотыми башнями, со стенами из драгоценных камней, с серебряными дверьми, жемчугом украшенными, голова стала столом, уставленным яствами всякими; глаза да уши — двумя свирепыми волкодавами, что бегали вокруг замка; из шерсти Гайтана перед замком вырос сад прекрасный с деревьями разными, плодами усыпанными, и птицами-певуньями, а из одного копыта появилась морщинистая и сгорбленная старуха. Она повивала младенцев, купала да кормить Кырмызе подавала. Долго ли, коротко ли прожили они так, сыновья росли не по дням, а по часам и стали красивыми, как два цветка. В один прекрасный день, когда они по двору бегали, подошла к воротам старуха. Учуяли ее собаки, стали по сторонам ворот и не впускают. Тут старуха и говорит: — Подойдите сюда, ребятишки мои милые! Ребята добежали к воротам, а старая карга достала три волосинки из-за одного пояса да три из-за другого пояса, отдала их ребятам и сказала: — Возьмите! Ты брось их вон на ту собаку, а ты кинь на шею другой. И как только бросили их ребята, три волосинки превратились в три толстые тяжелые железные цепи, приковавшие собак к столбам у ворот, а старая карга, чтоФЭТ-ФРУМОС И СОЛНЦЕ
Давно ли, недавно ли, а было такое время, когда Солнца не было на свете. Кругом царила бесконечная ночь, да такая темная-претемная, что хоть топором ее руби. Толковали старики, будто сказывали когда-то прадеды их прадедам, что Солнце драконы украли, а куда его схоронили, никто не знал. И вот бедовал несчастный народ — ох, как бедовал! Так вот в те времена, на опушке леса дремучего, у берега реки могучей жили в маленькой хатенке муж да жена. Жили они бедно-пребедно, ни хлеба в доме, ни соли, а скотинки — и хвоста в помине не было. Так они и жили, перебиваясь с хлеба на воду. В один прекрасный день зачала жена ребенка. А муж был работящий, телом ладный, семьянин хороший. Пока жена дома сидела, он полсвета обошел, работал рук не покладая, воду из камня выжимал, но с пустыми руками к жене не возвращался. Ходил он так по всему царству вдоль и поперек, многих людей в пути встречал, совет с ними держал, рассказы слушал. И вот пошла по свету молва, будто Солнце не совсем с земли украдено. Начали тут люди друг друга подбадривать, мол, если солнце спасти да на небо вознести, светлой и щедрой станет земля, зелень заполнит поля, пойдет такой урожай — только убирать поспевай, станет легко дышать, заживет привольно всякая душа. Тогда собралось человек тридцать, а может быть и сорок (меж ними был и наш человек), и решили они пойти Солнце из неволи вызволить и вернуть его на небо. Горько плакала да причитала жена, все мужа просила, чтоб не оставлял ее одну-одинешенку. Да не тут-то было! Чем громче она причитала, тем тверже он на своем стоял. Пошел он в путь-дорогу — поминай, как звали. Знала жена только день его ухода, а о возвращении и до сих пор слуху никакого нет. Да и все остальные, кто с ними пошел, точно в воду канули. Немного времени прошло, и родила женушка сыночка — пухленького крепыша. Рос мальчик не по дням, а по часам. За день вырастал настолько, насколько другие за год, так что к вечеру первого дня уже бегать стал. Как подрос он немного, взялся за работу: то одно мастерит, то другое. Но со временем увидел, хоть он бьется, как рыба об лед, а дела идут все хуже и хуже. Вот и спросил он мать свою: — Скажи, мать, что делал отец мой? Стану и я делать то же, авось хоть тогда выйдем мы на светлый путь. — Горе нам, сыночек; помнится мне, что не приходилось ему вольно вздохнуть: всю жизнь он метался, по свету слонялся, а светлого пути так и не удалось найти. — Так что же он сделал в конце концов?! — Горе мне, дитя мое, горе-горькое, — запричитала мать, и по лицу ее покатились горошины слез. А когда поуспокоилась, ответила ему по совести: — Боюсь я тебе рассказывать, как бы и ты не пошел по свету скитаться. — Расскажи, мать, расскажи! Растроганная мать стала рассказывать, душу отводить: — Много ли, мало ли мы прожили, все с горем пополам крохи добывали. И вот как-то дошла до нас молва, будто есть на свете Солнце, которое людям и свет и тепло приносит, а земля от него плодоносит; вот и пошел твой отец со многими другими смельчаками Солнце искать, счастье пытать. И нет о них до сих пор ни слуху, ни духу. Закручинился сын, узнав о горькой доле отца, опечалили его слезы материнские, но с той минуты загорелось в его сердце желание пойти искать Солнце, и коль лежит оно в темнице на самом донце, решил он на железо ржу наложить, дерево грибком поразить, камень лишайником раздробить, чтоб железо ржавело, дерево гнило, камень рассыпался, и тогда достанет он Солнце и выпустит на небо светило, чтоб землю согрело и озарило. И с тех пор Солнце было у него на уме и во сне и наяву. Сложил он себе песню и распевал ее день-деньской:БАЗИЛИК ЗЕЛЕНЫЙ И ЦАРСКАЯ ДОЧЬ
В некотором царстве жила-была бедная-пребедная женщина. Ко всем бедам, свалившимся на ее голову, была она еще и бездетной. Вот однажды поведала ей знахарка, что коль выпьет она настой травы, собранной в ночь на Ивана Купалу, то родит ребенка. Сказано — сделано. И родила та женщина на старости лет ребенка такого красивого — глаз не оторвать. А так как трава, собранная в ночь на Ивана Купалу, была базиликом, то и нарекла она мальчика Базиликом Зеленым. Рос ребенок не по дням, а по часам, так как берегла его сила волшебная. И где нога его ступала, базилик вырастал. Так жил он, и не то, чтобы в довольстве, а в бедности. И долго бы еще пришлось ему горе мыкать, коли бы в царстве, в котором он жил с матерью, не приключилась беда. Повадился в их края дракон жестокий двадцатичетырехглавый и украл ключи от всех источников питьевой воды. Люди и скот изнывали от жажды и падали, как мухи. Царь и так и этак обломать его пытался, да дракона не возьмешь голыми руками. А когда узнал царь, что пока не отдаст дракону в жены дочь, не видать ему ключа, совсем занемог от горя и в постель свалился. Волей-неволей пришлось ему дочь отдать, чтобы спасти источники и самому не умереть от жажды. Как говорится, своя рубашка ближе к телу. Вот какое горе-злосчастье обрушилось на это царство. Однажды хлопотал Базилик Зеленый на скотном дворе, да вдруг слышит громкие речи на площади посреди села. А это были глашатаи, посланные царем во все концы царства оповестить народ, что тому, кто спасет его дочь от дракона, отдаст он ее в жены и полцарства впридачу. Слушали это стар и млад, кто плечами пожимал, кто призадумывался, да так при думах своих и оставался — никто не решался счастье попытать, потому что грознее этого дракона не было ничего на свете. А людям, которые никак не могут побороть собственный страх, уж, конечно, с драконом не сладить. Только Базилик Зеленый, услышав, о чем речь, бросился со всех ног к своей матери и молвит: — Так, мол, и так, матушка, иду выручать царскую дочь. Залилась мать горючими слезами и говорит ему: — Куда ты пойдешь, сын мой дорогой, и зачем покидаешь меня на старости лет на произвол судьбы? Видишь, чай, добрые молодцы идти не решаются, а тебе куда уж… Но Базилик Зеленый и не думал от решения своего отказываться и тут же стал себе подбирать оружие под силу. Года два слонялся он по свету, пока нашел мастера-кузнеца, который взялся выковать ему оружие по душе, и заказал ему обоюдоострый меч такой величины, чтоб сто молодцев не могли его сдвинуть с места. Возвратился он домой, завалился спать и проспал целых три дня, — шутка ли, странствовать два года! Проснувшись, собрал он в котомку еды немного в дальнюю дорогу, распрощался с матерью и пустился в путь. Шесть месяцев ходил он так дорогами нехожеными по пустыням и лесам. Уже и еда кончилась, и жил он на одной воде. Так прошел он еще немало дней и ночей. В один прекрасный день он дошел до какого-то леса, но, устав от ходьбы, не добрался до края, а решил присесть и отдохнуть где попало. Так его голод мучил, что стал он, бедняга, листья жевать. Вдруг его осенила мысль взобраться на верхушку дерева и поглядеть, далеко ли еще до края леса. Мигом вскарабкался он на высокое дерево и увидел вдали мерцание огонька. Соскочил он быстро с дерева и пошел на огонек. Шел он так, шел, пока, наконец, очутился перед замком дракона, где жила царская дочь. Призадумался Базилик Зеленый, как ему с драконом сразиться. Недолго он думал да и постучался в ворота. Услышав стук, царевна, — а она как раз была одна дома, — очень испугалась и дрожащим от страха голосом спросила: — Кто там? Услышав нежный серебристый женский голос, Базилик Зеленый повеселел и ответил: — Открой, это я, Базилик Зеленый, я слышал про тебя от глашатаев отца твоего. И еще сказали глашатаи, что тот, кто избавит тебя от змея, получит тебя в жены и полцарства впридачу, но никто не отважился пойти за тобой. Только я на это решился. Два года я скитался, выковал себе оружие и пришел тебя выручить. Тогда девушка отодвинула запоры, и добрый молодец вошел в дом. Увидев, какой он красивый и статный, девушка онемела от радости; но вскоре она пришла немного в себя и горько заплакала. Очень уж она боялась, что прилетят драконы и порешат Базилика Зеленого, и тогда уж больше некому будет ее выручить. Стал Базилик Зеленый утешать ее: — Не плачь, дай мне лучше чего-нибудь поесть, я так проголодался и устал, что даже говорить не могу. Девушка накормила его, не мешкая, и молвит: — Ложись и отдохни. Когда возвратятся змеи, я тебя разбужу, и ты вступишь с ними в бой. Не успел Базилик Зеленый коснуться подушки, как его уж охватил глубокий сладкий сон. А девушка стояла рядом и не могла наглядеться на его красоту. Одно ее тревожило, что драконы скоро должны возвратиться. Тем временем драконы домой летели, и от взмахов их крыльев земля дрожала, двери скрипели — все ходуном ходило. Подлетели они к порогу и сразу почуяли дух чужого человека… А девушка, как увидала их, потеряла голос от страха и не могла слова промолвить, только слезы из ее глаз катились. Вот горячая слеза упала на лицо Базилика Зеленого, проснулся он сразу и спросил тихонько:, — Прилетели? Девушка ничего ему не ответила, так как не могла говорить, а только головой кивнула и руками замахала: да, мол, змеи прилетели и стоят у дверей. Схватил Базилик Зеленый меч и кинулся к двери, где его драконы ждали. Двадцатичетырехглавый дракон, которому все остальные подчинялись, приказал шестиглавому пойти поглядеть, что за чужестранец проник в их дом. Потоптался шестиглавый у дверей и, наконец, решился зайти посмотреть, кто это у них в доме находится, а остальные драконы отошли в сторонку, ожидая его с ответом. Чуял шестиглавый дракон, что смертный час его близок, да раз старший повелел, некуда ему было деться. Просунулся он наполовину в комнату, пасти широко раскрыл, языки высунул. Из пастей валит густой дым. Как увидел его Базилик Зеленый, нисколько не робея, вынул меч из ножен и пошел кромсать. Взмахнул он разок мечом — и отрубил дракону головы, еще раз взмахнул — и тело его разрубил. Затем выбросил головы и куски тела в окно и опять стал за дверьми, ждет, что дальше будет. Ждали, ждали драконы во дворе возвращения шестиглавого, и, видя, что тот долго не идет с ответом, старший приказал отправиться двенадцатиглавому поглядеть, что там в доме происходит. Как дошел дракон до дверей, сразу почуял, что смертный час его близок, да не посмел ослушаться старшего. Толкнул он дверь, пасти раскрыл, языки высунул. А из пастей густой дым, как из трубы, валит. Как только он открыл дверь, Базилик Зеленый взмахнул мечом, разрубил его на части, тело швырнул туда же, куда и тело шестиглавого дракона. Потом придвинулся к двери и ждет двадцатичетырехглавого. Хотя тот и был грозой земли, Базилик его уже не страшился. Видя, что посланные им драконы не возвращаются, старший понял, что в доме что-то неладно. А потому решил он просунуть в дом сперва двенадцать голов, а остальные двенадцать оставить во дворе. И из его пастей валил дым густой да искры по всему дому летели. Взглянул на него Базилик Зеленый и подумал, что с этим нелегко будет справиться, но духом все же не пал. Только дракон просунул в дверь свои двенадцать голов, Базилик Зеленый ударил по ним изо всей силы мечом и отрубил их одним махом… Змей, имевший, кроме отрубленных, еще двенадцать голов, почувствовал, как что-то горячее обожгло ему шею, но не догадался, что его двенадцать голов, находящихся в комнате, уже отрублены, а потому продолжал вползать, пока не проник полностью в дом. Базилик Зеленый снова поднял меч и с большим трудом отрубил ему оставшиеся двенадцать голов. Но тело змея, даже с отрубленными головами, продолжало сотрясаться, и от этого земля дрожала… Только к утру оно замерло. Тут девица на радостях стала воспевать доблесть Базилика Зеленого и его бой с драконами. И говорит ей Базилик Зеленый: — Ты примись обед стряпать, а я прилягу отдохнуть, больно уж утомился в бою. Повеселев, состряпала царевна обед прекрасный, всяких яств приготовила. Была она вне себя от счастья, что Базилик Зеленый уничтожил всех драконов и освободил ее из их когтей и что вскоре станет она женою красивого и отважного витязя. Когда еда была готова, она разбудила Базилика и поели они вместе, затем начали готовиться в путь-дорогу к царским чертогам. Невесть как узнал обо всем случившемся Получеловек. Был он одноногим, одноруким, полуголовым, одноглазым и одноухим. А как узнал, помчался быстро к замку драконов. Базилик Зеленый с царевной в путь собирались. И крикнул Получеловек — Мэй, Базилик Зеленый, ну-ка выходи на бой! Поборемся мы с тобой, и пусть царевна победителю достанется. Царевна уже слышала ранее про этого Получеловека, о нем много раз говорили драконы, а потому она горько заплакала, приговаривая: — Базилик Зеленый, коль ты этого одолеешь, значит написано тебе на роду живым быть. И заживем мы тогда в счастье и согласии. Взял Базилик Зеленый меч в руки и вышел во двор. Взмахнул мечом и отсек Получеловеку кусок головы. Но тот отбежал в сторону и опять принялся кричать: — Выйди бороться со мной, Базилик Зеленый! Испугался Базилик Зеленый, услыхав, что Получеловек его снова на борьбу вызывает. Подбежал он к чудищу и одним ударом отсек и оставшийся кусок головы, а тело изрубил на кусочки, а куски собрал и сложил их под порогом дома. И лишь тогда вошел в дом и сказал девушке: — Изрезал я его на куски, теперь уж ему не воскреснуть. Но Получеловек ожил и опять стал кричать: — Базилик Зеленый, выходи поборемся! На этот раз Базилик Зеленый перепугался насмерть. Но все же взял меч в руки и вышел драться. А Получеловек спрятался за дверью и, как только Базилик вышел, кинулся к нему, выхватил меч и отсек ему голову. Упал Базилик Зеленый замертво на землю. Убив Базилика Зеленого, Получеловек кинул меч возле него, вошел в дом и сказал царевне: — Пойдем к твоему отцу. Горько оплакивала царевна смерть Базилика Зеленого, но делать было нечего, пришлось ей пуститься в дорогу с уродом. Шли они, шли, пока достигли царского дворца. Пришли туда темной ночью, и царевна крикнула своему отцу: — Отец, впусти меня. Как услышал ее голос царь, сразу узнал ее, выбежал навстречу и крепко обнял. Много лет прошло с тех пор, как он ее не видел. На радостях позвал он гостей в дом и стал расспрашивать о бое с драконами. Тут вступил в разговор Получеловек, но был он так уродлив и противен, что, глядя на него, царю становилось жутко. Да что тут поделаешь: дал слово — держись. Сговорились они быстро меж собой, что на второй день состоится заручение, а через год и свадьбу сыграют. После заручения жениха и невесту разлучили. Получеловек был весел, а царевна печальна — не могла она забыть Базилика Зеленого. Тем временем мать Базилика Зеленого, истосковавшись по сыну, бросила свое маленькое и бедное хозяйство и пустилась в дорогу по его следам. Дорожка, по которой она шла, была усеяна базиликами, и как раз в тот день, когда царевна с Получеловеком ушли к царскому дворцу, мать Базилика Зеленого нашла мертвое тело сына. Стала она его оплакивать. Но в это время проползали мимо муравьи, собиравшие пищу на зиму. Вдруг один муравей набросился на другого и оторвал ему голову, а третий, завидев это, подошел к убитому муравью, приложил голову к шее. Затем потер трижды рану листком базилика, и муравей ожил. Увидев это, мать Базилика Зеленого решила сделать то же самое. Очнулся Базилик Зеленый ото сна и очень обрадовался, увидев мать. Потом он ей рассказал о своей борьбе с драконами и Получеловеком, показал трупы убитых драконов и молвил: — Иди домой, к нашему маленькому и бедному хозяйству, которое ты оставила без присмотра. А я пойду разыскивать Получеловека, убившего меня, и снова померюсь с ним силами. Пустилась его мать домой, а Базилик Зеленый направился на запад. Шел он так день-деньской от зари до зари, пока добрался до какой-то избушки, в которой горел огонек. Только он подошел к избушке, у порога собака залаяла, и тут же послышался женский голос из дома: — Коли ты добрый человек, входи, а коли нет, проходи. Дом мой стережет пес с железными когтями и стальными клыками и изорвет он тебя в клочья. Базилик Зеленый, будучи человеком честным и с чистой душой, решил войти в избушку. Поклонился он женщине, жившей там в одиночестве, и рассказал ей все свои приключения от начала до конца. А она ему и говорит: — Переночуй у меня, а утром я тебе скажу, в чем кроется сила Получеловека и как его одолеть можно. Эта женщина была святая Пятница. На другой день утром проснулась святая Пятница и созвала всех птиц со всех концов света. Покормила их и спросила, не знают ли, где находится Получеловек. Птицы ей ответили, что не слышали ничего о нем. Святая Пятница разбудила тогда Базилика Зеленого и сказала ему: — Иди все на запад, пока найдешь мою сестру. Может, она знает кое-что о Получеловеке, а я ничем не могу тебе помочь. И снова пустился в дорогу Базилик Зеленый. Два дня он шел, пока достиг дома сестры святой Пятницы, святой Троицы, и поведал ей о всех своих мытарствах. Она также велела ему подождать до утра. На другой день она встала чуть свет, созвала всех птиц со всего света и спросила их, не знают ли они, где находится Получеловек. — Мы ничего не знаем, но нету здесь с нами голубя, может быть он знает. Вскоре прилетел и голубь. Спросила его сестра святой Пятницы о том же, и голубь ответил: — Получеловек находится при царском дворе. Заручился он с дочерью царя, а свадьбу сыграют через год. Царь решил найти таких музыкантов, от игры которых запляшет и стар и млад… А я, вот, принес с собой волшебную свирель, которую нашел в логове драконов: может, кому и пригодится. О силе Получеловека я узнал с его же слов. Он мне сказал, что его сила находится на востоке от царского двора. Надо пересечь девять рубежей, а в первом селе на девятом рубеже стоит высокая гора, на которой овцы пасутся. В этой горе имеется глубокая расщелина, в которой живет хромой заяц. В желудке этого зайца лежит золотое яблоко, а в нем находятся девять червей. Вот в этих девяти червях и кроется сила Получеловека, и кто доберется туда и убьет червей, убьет и Получеловека. Сказав это, голубь улетел восвояси, а святая Троица вошла в избушку, разбудила усталого Базилика Зеленого и сказала ему: — Возьми себе волшебную свирель и иди к царскому двору, там Получеловек, убивший тебя. Когда доберешься туда, оповестишь царя через его телохранителя, что хочешь играть на свадьбе его дочери. Видишь ли, царь ищет таких музыкантов, от игры которых заплясали бы и стар и млад, и горы, и реки. Поиграешь ему на свирели. После того, как сойдешься в цене с царем — покинешь царский двор, пойдешь на восток и пересечешь девять рубежей. И в первом селе за девятым рубежом наймешься пастухом. Затем возьмешь овец и поднимешься с ними на высокую гору, а взобравшись на гору, увидишь глубокую расщелину. Тогда заиграешь на свирели. Как только ты заиграешь, из расщелины выйдет хромой заяц, который начнет плясать под твою музыку, ты его мигом и убей. В нем ты найдешь золотое яблоко, а в яблоке — девять червей. Вот в этих девяти червях и кроется сила Получеловека. Как только ты убьешь червей, он тут же умрет, а царевна, которую ты спас от смерти, тебе достанется. Но знай, что путь твой будет тяжким, страшные грозы, буйные потоки преграждают дорогу к силе Получеловека. Только если сумеешь преодолеть все эти препятствия, найдешь то, что ищешь. Базилик Зеленый поблагодарил ее, поцеловал ей руку и пошел к царскому двору. Шел он, шел, пока дошел до дворца и через привратника передал царю, что желает играть на свадьбе. Услышав это, царь велел впустить его во двор, а как увидел его, спросил, на каком инструменте он играет. Базилик Зеленый ответил ему: — Играю я не бог весть на каком инструменте — на свирели, но стоит мне тебе сыграть, как запляшут травы, и листья деревьев, и весь мир. Засмеялся тогда царь: — Такие музыканты, как ты, могут играть только овцам, но никак не на свадьбе моей дочери, впрочем… ну-ка сыграй, посмотрим, на что ты горазд. Вынул Базилик Зеленый волшебную свирель и начал играть. И такие звуки полились, что пустились в пляс не только царь и придворные, но и деревья и камни мостовой. Это очень понравилось царю, дал он музыканту цену хорошую и велел ему прийти играть на свадьбе. Базилик Зеленый попросил тогда разрешение повидать невесту, а царь ему ответил: — Невесту увидишь, когда придешь играть. Покинул Базилик Зеленый царский двор и направился на восток, к высокой горе, где была спрятана сила Получеловека. Долго он шел, все трудности пути поборол, но когда дошел до девятого рубежа, поднялся такой сильный ураган, какого еще свет не видывал. Вдруг перед ним выросла водяная стена, а по воде плыли такие громадные черные змеи, что Базилика Зеленого охватила дрожь. Все же он бросился в воду, чтобы пересечь и этот рубеж, как пересек остальные. Пока он с волнами боролся, ураган сорвал плотину на пруде одного богатого боярина. В этом пруде было много рыбы, и одна большая рыбина кинулась к Базилику Зеленому, чтобы съесть его. Борясь с рыбиной, потерял он свирель, которую заткнул за пояс, но обнаружил эту пропажу только когда вышел на берег. Разгневанный и удрученный, он сказал: "Ну, а теперь иди дальше, если можешь!" Вдохнул он воздуха побольше и опять бросился в воду искать свою волшебную свирель. Пока он в воду нырял в поисках свирели, змеи подплыли и ринулись на него всей кучей, вот-вот погубят. Но Базилик Зеленый знал, что змей не раскрывает пасти в воде и не обратил на них никакого внимания, а продолжал искать волшебную свирель. Долго он искал ее и, наконец, нашел под большим камнем. Стал он из воды на сушу выбираться, чтобы дальше к большой горе податься. Но змеи обвились вокруг его тела, рук и ног и только ждали, когда он из воды выйдет, чтобы вонзить в него свои ядовитые клыки… Базилик Зеленый не растерялся и как только вышел из воды, заиграл на волшебной свирели. Змеи принялись плясать, а он таким образом избавился от них. Затем он направился к первому селу девятого рубежа, туда, где находилась сила Получеловека. Прибыв в село, он попросился к одному человеку переночевать, с дороги отдохнуть. Человек его принял. После того как Базилик Зеленый отдохнул, хозяин спросил его, куда он путь держит и чего ищет? Отвечает Базилик Зеленый: — Ищу хозяина, чтоб чабаном к нему наняться, овец пасти. Пообещал хозяин определить его на место и повел к сельскому попу. Поп нанять его согласился и такую речь держал: — Нанять я найму тебя, но знай, что ты мне головой за овец отвечаешь, гляди, как бы не отбилась какая-нибудь от стада. Только Базилик Зеленый меньше всего об овцах думал. Поклонился он попу и пошел к большой горе, где овцы паслись. Придя туда, вынул из-за пояса свирель и заиграл, и до тех пор дудел, пока заяц не вышел и не принялся плясать. Тогда Базилик Зеленый кинулся к нему, схватил за уши, ударил свирелью по голове и размозжил ему череп. Затем рассек его тело пополам и нашел золотое яблоко, в котором были спрятаны девять червей. На радостях Базилик Зеленый, с места не сходя, двух червей убил. Получеловек сразу заболел. Спрятал Базилик Зеленый золотое яблоко в карман, и такая радость его охватила, что он играл, не переставая, на свирели до тех пор, пока половина овец от пляски не околела. Затем он повернулся лицом к западу, откуда пришел, и пустился в обратный путь, ко двору царя, где жила любимая им девушка, ставшая невестой мерзкого Получеловека. А царевна сидела в тереме и думала о доле своей горькой: очень уж ей не хотелось за урода выходить. Идя к царскому дворцу, Базилик Зеленый проходил мимо ярмарки и купил себе платье шелковое, какое в ту пору только врачи носили. Тем временем царь, увидав, что Получеловек болен, созвал лучших врачей со всей вселенной. Вишь, боялся он, как бы в случае смерти зятя не стали его остальные цари обвинять в убийстве. Но ни один из врачей, осмотревших больного, не смог определить, какая хворь его одолела. Тут и Базилик Зеленый добрался до царского двора и проник к царю под видом врача: будто пришел осмотреть больного Получеловека и исцелить его. Царь приказал, чтобы врача впустили к Получеловеку в комнату. Пока Базилик Зеленый ожидал приказа царского, вынул он яблоко и убил еще пятерых червей. А затем быстро прошел в комнату Получеловека, который лежал в постели с перевязанной головой, чуть дыша. Врач приблизился к нему, а Получеловек, как только взглянул на лекаря, то есть на Базилика Зеленого, сразу узнал его и крикнул: — Откуда ты взялся? Ведь я тебя убил и тело твое под порог забросил. Но Базилик Зеленый за словом в карман не полез: — Я воскрес и научился врачевать, и вот пришел сюда лечить тебя так, как ты меня лечил, а ты позарился на чужой труд и забрал девушку, не считаясь с тем, что я победил драконов. От борьбы ты увильнул, а славы пожелал и хвастал, что именно ты победил драконов и тебе должна достаться царевна. Ну так знай, что человеческий труд никогда не пропадает даром. А я научился врачеванию и нашел источник твоей силы. И если хочешь его видеть, гляди — он у меня в кармане. Вынул Базилик Зеленый последних червей из яблока и, положив на стол, прихлопнул. Тут Получеловек дух испустил. Царь и царица очень обрадовались и царевну быстро позвали. Вошла царевна в комнату и как увидела Базилика Зеленого, чуть в обморок не упала. — Ты ли это, Базилик Зеленый, тот самый, который меня спас от смерти? — вскрикнула она. Вскоре они и свадьбу сыграли, целый год да еще одну ночь плясали, а народ веселился и ликовал, что от дракона и чудища злого Получеловека избавился.КРЕМЕНЬ-МОЛОДЕЦ
Жила-была женщина. Было у нее два сына и дочь. Однажды весной выехали братья в поле землю пахать. Пахали они, пахали, один загон еще остался, да показался им горше всей прежней работы — из сил уже выбились. И откуда силенке-то взяться, коли за целый день-деньской съедят они по корке черствого хлеба, закусят лебедой, запьют ключевой водой и пошел, пошел вперед! Однажды поутру собрались они в поле, положили на телегу плуг да борону и, прежде чем тронуться в путь, сказали матери: — Матушка, сколько нам еще перебиваться всухомятку? Свари ты нам чего-нибудь да пошли с сестренкой на пашню. — Ох, родимые мои, да как же я ее пошлю, бедняжку, в этакую даль; мала ведь она, заблудится, и не найдем ее более. — Не заблудится, матушка. Мы вот волов запряжем да протянем борозду от дома до самого поля, она и пойдет все по борозде да прямо к нам и попадет. — Что ж, ладно, — сказала мать и принялась стряпать, а сыновья взялись за плуг и начали прокладывать от дома борозду глубокую, дорогу широкую для милой сестренки своей. Спорилась работа в тот день, все ждали хлопцы, что принесет им сейчас сестричка покушать горяченького. Ведь в поле на работе и есть куда больше охота, да и похлебка куда вкуснее, когда сидишь себе на земле-матушке и ветерок прохладный тебя освежает. Все поглядывали молодцы вдоль борозды и, чем выше солнце поднималось над головою, тем чаше они свои взоры обращали туда, откуда должна была показаться их долгожданная. Да не всегда желания исполняются; бывает и так, что с одной стороны солнце пригреет, а с другой — тень сгущается. Недалеко от их поля простирались владения дракона, старого-престарого, белого, как зима, и хмурого, как осень ненастная. Дознался дракон поганый, по какому пути девушка пойдет, и задумал заполонить ее, сделать рабыней при своем дворе. Порешил он так и, не мешкая, пустился в путь-дорогу. Дошел до борозды и стал ее засыпать, задувать, затаптывать. А как добрался до околицы села, сбросил со спины плуг с медным лемехом да и проложил до самого своего дворца борозду глубокую, крестьянскую. Вышла девушка за околицу и по борозде пошла, но не к братьям дошла, а прямо ко дворцу дракона страшного. Схватил ее дракон, запер в своих хоромах и стал задавать ей работу что ни день — все тяжелее. Велико было горе братьев и матери, когда, вернувшись домой, узнали они, что ушла их сестренка да пропала без вести. До самой полночи они думали-гадали, да так ничего путного не придумали. А наутро старший брат встал, собрал котомку да и отправился искать по белу свету, куда занес сестренку злой ветер. Увидел он борозду свежую и пошел по следу. Как воды бурливые несут щепу легкую по течению да на вечное погребение, так и борозда дракона вела парня не к жизни веселой, а к смерти неминучей. И некому было вернуть его с дороги этой. Все быстрее шагал он по свежему следу сестры своей. Закончилась борозда и ступил парень в царство дракона. Невдалеке раскинулся сад прекрасный, точно море зеленое, деревья — одно другого красивее. А посреди сада этого возвышался дворец золоченый, самоцветами убранный, сверкая, точно солнышко красное. Не оробел парень, а пошел шагом молодецким прямо ко дворцу. Тут голос девичий остановил его:ДАФИН И ВЕСТРА
Далеко-далеко, там, где солнце спать ложится, когда вдосталь на суету людскую надивится, простиралось большое царство. И жили в том царстве царь да царица. Давно уж отшумела ихмолодость, но не было у них на старости лет ни опоры, ни услады — ни сына, ни дочери. И поэтому тоска их пуще старости к земле гнула. Одолела их злая кручина, плачут они, плачут, горе через край переливается, по всему миру разливается. Но вот нашелся старый-престарый отшельник, умевший снадобье всякое из травы варить, и пришел он ко дворцу царскому, утешить царя и царицу в их горе. Проводили старца до трона царского, пал он на колени и протянул царице гроздь виноградную, что выросла на холмах у жаркого солнца на глазах; отведала царица винограда и зачала. Будто солнце царю душу отогрело, опять мила стала ему жизнь и дела мирские. Кликнул царь людей своих, псарей да ловчих и на охоту отправился. Много всякой дичи настрелял: и волков, и лисиц, и зайцев; в пылу охоты забрался он далеко, за границу царства своего, да никто этого не приметил. Спустившись вниз со скалы крутой, увидали охотники крепость высокую, обширную и пустынную. Обошли ее кругом — всюду только камень да камень, и ни живой души. — Пошли назад, — приказал царь. Да не тут-то было. И след простыл той тропинки, по которой сошли они, и высилась перед ними скала гладкая, неприступная. Заметались охотники кто куда, как птица в силках, а выхода нигде не находят. День прошел, второй прошел, уже всю дичь поели, есть нечего, голод все крепче знать себя дает. Еще день да ночь прошли, а на рассвете глянули — черт по стене крепостной ходит, гуляет, трубкой попыхивает. Побежали псари, дали знать о том государю. — Гляньте, ваше величество! — Никак черт. Нечистая сила, леший. Подошли воины к царю-государю да подбили спросить лукавого: — Ваша темнейшая мерзость, чем не угодили мы тебе, что заточил ты нас в крепости этой? — Не я вас заточил, сами вы сюда пришли, — отвечает бес им сверху. — Так прояви злодейскую волю свою и проделай проход в стене, выпусти нас в поле чистое, на житье вольготное. — Выполню, царь, просьбу твою, коль обещаешь мне подарочек. — Какой же? — Подари мне, что есть у тебя во дворце, а ты ни слухом, ни духом о нем не ведаешь, и я тебя мигом выпущу. Задумался царь, видать, что-то нечистое лукавый замыслил, да очень не терпелось выбраться из тисков стен, вот он и отвечает: — Согласен, быть по сему. — Пиши грамоту на подарок, — требует бес. Подозвал царь воина, письму обученного, укусил тот себя за палец, — чернил-то у них не было, — и написал. Только получил черт грамоту царскую, стены крепости тут же сквозь землю провалились. Обрадовались все да поскорее домой направились, а как доехал царь до владений своих, счастье безмерное охватило его. Родила ему царица сына круглолицего, и нарекли его Дафином, и рос он не по дням, а по часам, всем на диво. А царь с царицею глаз с него не сводили, все холили да ласкали, только им и жили, сердечные. За всю свою жизнь они столько не радовались, сколько теперь за день. Но как хороши, как свежи цветы весенние, а заморозки их безжалостно убивают. Тут явился ко дворцу царскому черт да и потребовал не что иное, как самого Дафина. Не успели царь с царицею от ужаса в себя прийти, как бес схватил мальчонку за шиворот и понесся, — поминай, как звали! Дафин и не заметил, по каким путям-дорогам его пронесли и куда забросили. Здесь черт запряг мальчика в работу тяжкую, и чего только не пришлось испытать бедняжке Дафину! И голод, и холод, и ночи без сна — всего натерпелся. Но приходилось терпеть: беда, коль не выполнит воли лешего. Многое хотелось узнать Дафину, но пуще всего влекло его к ремеслам разным. Легко давались ему и языки всякие, так что вскоре стал он понимать и птиц, и животных, и малых букашек. Однажды отправился нечистый в края дальние, а Дафин, оставшись один, работал, работал, пока пить захотел, и отправился к роднику. Присел он у ручья, в тени тополя высокого, напился, перекусил да и прилег отдохнуть немного. Тут сели на макушку тополя три птицы и, увидав молодца, заговорили меж собой: — Посмотрите-ка, сестрицы, — молвила первая, — вот отдыхает добрый молодец, из далеких краев чертом привезенный. А знал бы он о горе-злосчастье Арапа, пошел бы, грехи б ему отпустил и избавил бы несчастного старика от кары дьявольской. Вот уж сто восемьдесят лет подряд все черпает он воду из колодца бездонного да льет ее в долину, где купается прекрасная Вестра, девушка, которую черт похитил и приворожил, чтоб сама бесовкой стала и по худому пути пошла. Понял Дафин говор птичий и, сокрушаясь от таких козней дьявольских, вскочил на ноги да спросил птицу: — А в каком краю, в какой стороне горе мыкает Арап? — Ступай все под гору, иди три дня и три ночи и найдешь его, — ответили птицы. Собрался Дафин в путь-дорогу да и пошел. Не присядет, не приляжет, все идет без устали. А на рассвете дня четвертого дошел он до пруда широкого-преширокого, ни конца ни края не видать. Вдали, на склоне горы колодец чернеет, а рядом человек стоит, то поднимает, то опускает длинный-предлинный журавель. Подошел Дафин поближе и увидел старца, как лунь белого, иссушенного долгими годами. — Бог в помощь, дедушка! — Спасибо, сынок. — Что же ты так стараешься, дедушка, бадью за бадьей достаешь, будто всю воду вычерпать хочешь? — Ох, добрый молодец, тяжкое проклятие свалил мне на голову дьявол. Осужден я воду черпать, чтоб лилась она с горы ручьем неиссякаемым и озеро расширяла. А ты кто будешь? — Нездешний я, дедушка. Увел черт меня, и теперь ума не приложу, как мне из царства его выбраться да вольной жизни себе добыть. Присел дед на сруб колодца, призадумался, стал перебирать в уме всякие способы спасения. — Так вот, — сказал он наконец. — Можешь ты спастись отсюда только через Вестру, юную девицу, привезенную сюда дьяволом из-за тридевяти земель, тридевяти морей, чтоб стала она орудием зла. Переняла она уже от черта силу да искусство бесовское, но сердцем еще чиста, как младенец. Пройди-ка ты по ту сторону озера, подстереги ее, как купаться придет, схвати одежду ее и удирай, только упаси тебя боже оглянуться — сразу всю власть над нею потеряешь. Благословлю я вас, и, коль удастся от черта избавиться, век свой счастливо проживете. Обрадовался Дафин, услыхав речь Арапа, будто рай земной воочию увидал. Пошел он берегом озера широкого легким шагом молодецким, дошел до места заветного, схоронился в кустах и сидит — не пикнет. Красива заря вечерняя в синеве небес, но где ей тягаться с красавицей Вестрой, которая как раз спускалась с пригорка к озеру. Шла она походкой смелой, шагала лебедушкой белой. До озера дошла, платье скинула, окунулась в воду и сразу обернулась лебедем белоснежным. Тут она принялась купаться, баловаться, крыльями вздымать брызги алмазные и чудеса творить разные — глаз от нее не оторвать. Но Дафин не стал ее разглядывать, а схватил одежку, ноги на плечи, да был таков. Вышла Вестра на берег, хватилась, а одежды нету. С испугу сердце у нее зашлось. Поглядела на все четыре стороны да и заметила Дафина-молодца. Пошла она за ним следом, стала песни заводить, лаской ему льстить. Дафин то, Дафин се, а он бежит и бежит без оглядки, хоть и чует — загораются пятки. Еще пуще Вестра старается, песней сердечной его чарует:БАЗИЛИК ФЭТ-ФРУМОС И ИЛЯНА КОСЫНЗЯНА, СЕСТРА СОЛНЦА
Сказка — сказкой, былью — быль. Не случись все это — Не пошла б молва по свету.Жили-были мужик да баба, и была у них дочь прекрасная, как утро ясное, проворная — на все руки мастерица и резвая, как весенний ветер. Кому случалось увидеть, как трудятся ее руки, как горят ее глаза, как пламенеют ее щеки, тому западала она в душу на всю жизнь; а у тех, кто помоложе — сердце начинало сильнее биться. В один прекрасный день взяла она два кувшина и отправилась к колодцу по воду. А как наполнила кувшины, захотелось ей посидеть немного на срубе колодца. Глянула девушка вниз и увидела стебелек базилика. Недолго думая, девушка сорвала его, понюхала и от запаха базилика зачала ребенка. Принялись родители девушку до того бранить да поносить, что свет ей стал немил, и порешила она удрать, куда глаза глядят. Собралась тихонько от всех, ушла — и след ее простыл. Со страху да от обиды горючей шла девушка и шла без роздыха, пока дошла до леса дремучего и наткнулась там на пещеру. Подумала она отдохнуть в пещере и только порог переступила, а навстречу ей выходит, покашливая да покряхтывая, старый-престарый дед, спина горбом, ноги колесом, по колени борода, по плечи усы, по пятки волосы. — Что ты за человек и как сюда попала? — спрашивает ее старик, поднимая костылем нависшие на глаза брови. Заплакала девушка, застонала да потом и рассказала, что да как случилось и почему она в его пещере очутилась. Услышал старик ее рассказ, и гора забот и хлопот с него свалилась. Усадил девушку на каменную лавку и стал ее добрыми речами утешать; так оно бывает: дождь охлаждает землю после зноя солнечного, а речи стариков услаждают души юношей при жизненных невзгодах. Утешил ее старец теплым сочувствием и уговорил пожить подольше в его пещере. Так они и жили, девушка горе свое тешила, а дед — старость. По утрам к пещере подходили три козы. Старик доил их, и этим они кормились. Вот пролетело время, и девушка родила мальчугана, такого пухленького и красивого, что даже солнце улыбалось, на него глядя. А старец-то, бедный, как счастлив был! Ноги его так и прыгали, а сердце помолодело, как у юноши. Как родился мальчик, искупали они его в утренней росе, чтоб никакое зло к нему не пристало, провели над ним огнем и железом, чтоб невредимым мог пройти сквозь всякие тяготы и всегда оставался бы чистым и ясным, как солнышко красное. Затем мать прочла заклинание, чтоб он был отважным, а дед пошарил по темным углам пещеры, достал палаш и палицу, оставшиеся ему от дней молодости, и подарил их младенцу, чтоб служили ему службу добрую. Не много на крестинах пили да ели, зато было много радости и веселья, и пожелали они мальчику счастья в жизни. Нарек его дед именем Базилик, от стебелька базилика, а мать еще добавила имя Фэт-Фрумос. Очень уж красивым казался ей сын драгоценный. Время летело, старик ушел из жизни, а мальчик подрос, стал ходить на охоту и добывать для матери все, чего душа ее желала. Чем больше парень рос, тем светлее становилась жизнь матери — радовал он ее и утешал словами и делами своими. Став совсем взрослым, Базилик Фэт-Фрумос начал ходить на охоту дальнюю, по кодрам и дубравам и заходил все дальше и дальше — сколько глаз видит. Однажды забрел Базилик к устью какой-то долины и как глянул вдаль — показалось ему, будто видит обширное зеленое озеро, в котором солнце купается. А как подошел ближе, то увидел дворец из чистого золота и жемчуга, сиявший над бескрайним зеленым лесом, густым, точно щётка. Впервые в жизни увидел он красоту такую и, поправив за поясом палаш и палицу, направился прямо ко дворцу. Шел он недолго и вот переступил порог дворца. Окна и двери стояли открытыми, но ни во дворце, ни около него не видно было ни живой души. Прошел он по всему дворцу из покоя в покой, вышел во двор и опять огляделся вокруг — никого. Только вдруг слышит Базилик: загудел лес, затрещали деревья. Тут вышли из лесу семеро драконов престрашных:
МАРКУ БОГАТЕЙ
Будет сказка занимательна, слушайте ее внимательно, кто уши хорошенько раскроет, много всякой всячины усвоит, а кто невзначай уснет, так ни с чем и уйдет. Сказывают, жил-был когда-то боярин по имени Марку Богатей. Богатства его были так несметны, что он им и сам счет потерял. Имел он множество дворцов, хоромы несчетные, поля беспредельные, и на что бывало ни глянешь: лес ли, нива ли — все ему принадлежит. На лугах и лесных полянах паслись табуны его лошадей, стада волов и коров и отары овец. Вот однажды задумал Марку Богатей закатить пир на весь мир, всех богатеев созвать и совет с ними держать, чтоб узнать, чье имение больше, чья казна богаче. Ждали во дворце гостей, столы от яств и вин ломились: оглядел их Марку Богатей оком хозяйским и приказал стражникам, что на воротах стояли: — Коль знатный боярин явится, пусть к столу скорее направится, а посмеет прийти бедняк — постолы да дряной кушак, — так вы его, не жалея, гоните батогами в три шеи. Так я хочу, за то вам деньги плачу. Стали съезжаться фаэтоны да кареты, которым равных в мире нету, с колокольчиками, бубенцами, со знатными седоками — за три версты слышно: бояре едут! Под вечер, когда день с ночью смешаются, а пиры боярские разгораются, подошел к воротам старичок в лохмотьях, такой древний да усталый, что ветром его качало. — Назад, старик! — закричали стражники, едва его завидели. — Позвольте мне пройти, авось боярин чем-нибудь пожалует. — Назад, старый хрыч, не подходи к воротам, коли жизнь дорога! Видит старик — шутки плохи, понурил голову и назад повернулся. Свернул на дорогу в ближнее сельцо, вскоре подошел к крайней избушке и в дверь постучался, чтобы приюта на ночь попросить. Вышла к нему на порог хозяйка. — Вечер добрый, хозяюшка! — Добрый вечер. — А не пустишь ли меня в дом, переночевать? — С дорогой душой. Только не обессудьте: изба моя детишек полна, мал мала меньше, ни накормить, ни одеть мне их нечем. На ночь их юбкой да платком укрываю, от холода оберегая. — Что ж, невелика беда, лягу я за печью, коли тебя тем не обеспокою. — Милости просим, какое уж тут беспокойство. В избе, при свете лучины, показался ей старик очень странным, был он похож скорее на колдуна, чем на человека. Улегся путник за печкой и, так как устал очень с дороги, сразу же захрапел. Легла и хозяйка и вскоре тоже уснула. Вдруг в полночь слышит она: цок, цок, цок! — стучит кто-то в окошко. Глянула она и видит: слетела с неба сверкающая звезда, шепчет старику:ТРИ БРАТА
Сказка сказкой, да эта не со сказочных времен, а чуть попозже ее сложили люди, в те времена, когда прадеды наши воду черпали решетом и солнце четвериком носили в дом. Сказывают, жили-были в те времена три брата, три дюжих молодца, все похожие с лица. Отцу их и матери не посчастливилось на сыновей порадоваться, рано они руки на груди сложили. Начав сами хозяйничать, братья день и ночь трудились, вертелись, как белка в колесе, да проку немного было. Видят они, что везет им во всем, как утопленнику, и стали совет держать, как дальше быть. — Мэй братцы, — говорит старший. — Пока отец с матерью жили, и мы дома в холе были. А с тех пор, как снесли мы их на погост, и дом опостылел, как горькая редька. Давайте-ка лучше пойдем по свету счастье искать, авось найдем где работу хорошую, будем помогать друг другу и в люди выбьемся. — Ладно, — согласились младшие братья. И вот в один прекрасный день пустились они в путь-дорогу от родного порога. Шли они, шли, немало городов и сел обошли, а работы нигде не нашли. Однажды дошли они до какого-то перекрестка дорог: одна вела налево, другая — направо, а третья — прямо. Сели братья отдохнуть, слово за слово, и вот до чего договорились: — Мэй, — сказал один. — Сколько уж мы времени по дорогам ноги бьем, а все никак работы не найдем. Давайте лучше разделимся, пойдем каждый своим путем, авось в одиночку легче будет работу найти. — Так-то оно так, а как мы узнаем, что с кем сталось? — спросили остальные. — Куда б мы работать ни поступили, наниматься будем только на один год, а потом снова соберемся на этом перекрестке, и кто что заработает, с остальными братьями поделит. Сказано — сделано. Пошел старший брат направо, средний налево, а младший прямо. Старший вскоре нашел себе работу, в батраки нанялся, да не очень надрывался — только бы время пролетало да брюхо голоду не знало. Средний тоже в батраки нанялся, но оказался ленивым на диво, трудился нерадиво, все больше на братьев надеялся, авось побольше заработают и с ним поделятся. А младший все шел вперед от зари до темна и к ночи добрался до леса дремучего. Со всех сторон его окружали толстенные и высоченные деревья, дороге конца краю не видно, а тьма все сгущается. И такой страх охватил парня, что волосы у него дыбом встали. Устал он с дороги, теперь бы в самую пору прилечь отдохнуть, да как тут приляжешь, чего доброго, зверь какой налетит и в клочья разорвет. Так он мучился от усталости и страха, пока не пришла ему в голову спасительная мысль: забраться на самое высокое и толстое дерево и там переждать до восхода солнца. Взобрался он кое-как на вершину дерева, примостился на толстом суку и сидит — ни жив ни мертв от страха. Вдруг, примерно в полночь, слышит, идет кто-то. Сколько их там было: пятеро ли, шестеро — все хохочут, веселятся, громко бранятся. Под самым деревом, на которое взобрался младший брат, и остановились. Тут один из них, видать главный, спрашивает: — Ну, нечистые, докладывайте, где побывали, что повидали, какое зло людям учинили? Пусть каждый дает ответ — заслужил он себе место в аду или нет? — Ваша темнейшая низость, — говорит один, — много я дорог исходил по свету, но зато и сделал стоящее дело. Неподалеку отсюда раскинулось большое царство. Крутился я по нему, вертелся, да под конец ухитрился наслать страшный мор на скотину. Падают лошади, коровы, овцы, и никто не знает, как от несчастья избавиться. Людям и невдомек, что лекарство сделать очень просто: нужно отварить семя акации в молоке коровы первотелки и дать больной скотине три капли отвара и три семечка акации — хворь как рукой снимет. — А ты, Сарсаила, что сотворил? — Эгей, ваша низость, сдается мне, что такого еще ни один черт не натворил. На юг отсюда раскинулось большое царство. Много я там потрудился, но под конец удалось мне все же заговорить все реки и колодцы — кругом вся вода высохла. Ошалели люди от жажды, мрут как мухи, скот падает, а никому и невдомек трижды воткнуть копье в скалу, которая стоит между двумя горами Лобобойками. — А ты, Никодица, чем похвастаешь? — Челом тебе бью, ваша высочайшая подлость. Я также не зря по свету болтался. За три земли отсюда лежит царство Зелен-царя. Славился он поместьями обширными, казною богатой, но еще больше славился дочерью красною, как солнце ясное. Сохнут по ней зимой и летом добры молодцы со всего света. Но вот на той неделе удалось мне наслать на нее хворь тяжкую. Все кругом плачут, царевну жалеют, а никто помочь ей не умеет. Да и кому придет в голову, что лекарство найти очень просто: надо отмерить два шага от порога царского, выкопать яму в рост человеческий, поднять со дна ее красного червя полосатого, настоять его на шкалике водки и, продержав настой на солнце от зари до темна, дать его царевне три капли, — мигом бы выздоровела. — Молодцы, рогатые, добрых вы дел понаделали, ступайте опять гулять по свету. Разбежались тут нечистые кто куда, только им ведомыми дорогами. Пока они говорили, младший брат словно прирос к дереву, дыхание затаил, уши раскрыл — не пропустил ни слова. Вот стихло все в лесу, поунялся страх у парня, стал он думу думать: "Мэй, если все, что они говорили, правда, то уж я им свинью подложу, все замыслы разрушу. Пусть потом говорят, что я сатанистее самого сатаны!" На рассвете сошел он с дерева и в путь двинулся. Шел он, шел, через горы, через долы, и в один прекрасный день добрался до маленького сельца. А там стон стоит, люди от горя чернее земли стали — падает скот и никто спасения придумать не может. — Люди добрые, — обратился наш парень к нескольким селянам. — А испытайте-ка такое-то лекарство. — Эгей, парень! Сколько уж мы всяких лекарств испытывали, а пользы — что от козла молока. — Но испытайте все же и это. Как знать, где счастье прячется. Послушались горемыки совета, нашли первотелку, подоили, семя акации в молоке отварили и дали больной скотине по три семени и по три капли отвару. Скотина мигом повеселела и выздоровела, хворь как рукой сняло. Сельчане и не знали, как отблагодарить парня за добрый совет, а он распростился с ними и пошел дальше. Так он шел от села к селу и всех учил, как скот лечить, добрые советы раздавал, благодарность людей собирал, пока дошел до края царства. Открылась теперь перед ним другая картина — кругом все выгоревшие поля, заброшенные колодцы, пересохшие реки. Нашел он мастера доброго, который сделал ему копье с железным наконечником, спросил дорогу к горам Лобобойкам и в путь отправился. Только он подошел к нужной ему скале, как горы над ней стали сшибаться лбами, искры высекая, страх в него вселяя. Бились они так три дня и три ночи, пока устали и остановились передохнуть. Тут парень стрелой метнулся к скале и трижды воткнул в нее копье. Вздрогнули горы, опять собрались лбами сшибаться, но из скалы хлынула струя могучая к самому небу и боевой их пыл охладила. Тем же мигом появилась вода во всех колодцах, ожили реки, зашептали свои песни ручьи горные. Напились люди воды, повеселели, парню дорогу цветами устелили. Пошел он дальше и вскоре добрался до другого царства. Здесь от мала до велика все женщины и мужчины поддались злой кручине: царская дочь — краса мира — захворала тяжко и лежала на смертном одре. Давно оповестили все гонцы царские, что тому, кто царевну исцелит, отдаст ее царь в жены да еще полцарства в придачу. Все врачи и знахарки испытали на ней свои травы и заговоры, да спасти ее никто не был в силах. Горько было царю и царице, дороже всего на свете была им дочь, и плакали они слезами кровавыми в три ручья, что дочка тает как свеча восковая. Вот в это-то время, когда всякие надежды угасли и они ждали с минуты на минуту смерти неминучей, вошел во дворец наш парень, поклонился царю и лекарям земным поклоном и испросил позволения царевну полечить. — Эй, юноша, многие сюда приходили, многие вылечит ее сулили, да, видать, хворь царевны неисцелима. — Пресветлый царь, многие приходили, многие исцелить ее сулили, позволь и мне силы попытать. — К чему столько попыток, когда во всем этом нету надежды и просвета! — Позволь и ему, государь, силы попытать, как знать, где счастье зарыто, — взмолились перед царем придворные. — Ну что ж, пусть так, по крайней мере, буду знать, что все средства испытаны, — согласился царь. Отмерил парень два шага от порога дворца, вырыл яму в рост человека, нашел красного червя полосатого, бросил его в шкалик водки и продержал на солнце от зари до темна. Потом дал царевне испить три капли настоя, и поднялась она с постели весела и здорова. Царь, не мешкая, созвал всех музыкантов и свадьбу сыграл. Был там пир на весь мир, все пили, ели, на молодых глядели, налюбоваться не могли. Целый месяц длилось веселье, а потом поутихло, и тут парень заявил царю, что есть у него свой дом и братья ждут его не дождутся. Напрасно молил его царь остаться, напрасно трон ему царский сулил, парень стоял на своем. Видя такое дело, велел царь нагрузить три телеги золотом и каменьями драгоценными, что по его подсчетам стоило с полцарства, дал молодым платье царское, золотом шитое, и, попрощавшись, отпустил их с миром в дальнюю дорогу. Пустился младший брат в обратный путь и ровно через год со дня разлуки с братьями добрался до заветного перекрестка дорог. А старшие братья уже тут как тут, младшего ждут. Сами они так ничем и не разжились, все лодыря валяли, надеясь каждый чужим трудом поживиться. — Здравствуйте, братья дорогие! — Добро пожаловать, братенек, — ответили старшие братья с жадностью оглядывая груженые телеги. — Где ходили, где трудились, каким добром разжились? — Э, братец, была у нас работа до седьмого пота, а разжиться мы ничем не разжились, только обносились. — Ничего, братцы, как уговорились мы, прощаясь, так и сделаем: поделим все по-братски. Берите себе каждый телегу моего добра. Обрадовались братья и побежали к телегам, да как увидели на последнем возу деву молодую, оба к нему бросились и заорали во всю глотку: — Эта моя! — Нет моя! — Почему твоя? — Потому что я первый к ней подбежал. — Нет моя, потому что я старше. — Стойте, братцы, не спорьте зря, это моя жена, — крикнул младший и, подбежав к телеге, забрал свою суженую. Раскрыли старшие братья рты от удивления и стали его расспрашивать. — Где ты работал, братец, что столько добра заработал, да еще… такую красотку-невесту нашел? Стал им младший брат рассказывать все, как было, сколько он добра на свете сделал, сколько народу спас от смерти неминучей, а те переглянулись меж собой и заговорили оба сразу: — Слушай, мэй, да разве любой из нас не может сделать то же, что и он, да заиметь не один воз золота, а целых три и прекрасную невесту в придачу? — Ступайте же вот этой дорогой до леса дремучего и взберитесь на самое высокое и самое толстое дерево. Подождите там до ночи и узнаете, что вам делать следует, — сказал им младший брат и погнал волов домой. А старшие кинулись во все лопатки к лесу, отыскали нужное дерево, с горем пополам взобрались на вершину, дыхание затаили, ждут прихода чертей. О полночь раздались в лесу голоса и топот копыт. Собрались нечистые, сколько их там было: — пять ли, шесть ли — у подножья дерева и стали жаловаться главному своему: — Ох, ваша низость, хорошее я дело придумал и не зря ты меня похвалил, да вот не знаю, кто указал людям лекарство и весь скот выздоровел. — Ваша высочайшая подлость, и мои все замыслы разрушены. Мог ли я и подумать, что найдется смертный, который это сделает? А вот нашелся такой, воткнул трижды копье в скалу, колодцы водой наполнились, реки и ручьи ожили, и люди избавились от засухи и жажды. — Ваша низость, и мое злодейство ни к чему не привело. Исцелил кто-то больную царевну. — Кто же это всё натворил? — Уж не подслушал ли нас кто-нибудь в прошлый раз, когда мы здесь совет держали? — А может, и сейчас кто-нибудь притаился на дереве и подслушивает? — Ну-ка, поглядим. Мигом трое нечистых взобрались на вершину дерева и, наткнувшись на старших братьев, закричали: — Вот они, мэй! — Ай, ай! Стойте! Это не мы!.. Только не стали их черти слушать, а схватили за загривки и сбросили с дерева вниз головой. Упали братья на землю и больше уж не поднялись. А младший брат вскоре домой добрался и еще долго жил и добро творил.
Последние комментарии
8 часов 39 минут назад
18 часов 59 минут назад
1 день 7 часов назад
1 день 14 часов назад
1 день 15 часов назад
1 день 16 часов назад